Дверь в мой страх

28 февраля
У меня в голове кто-то кричит, и я сейчас плохо соображаю. Но я же не сумасшедший, я соберусь. Надо собраться. Что-то произошло. Не помню, что, – наверное, что-то не очень важное.

29 февраля
Я забыл. Надо собраться с мыслями.

1 марта
Двери – это очень важно. Надо только сосредоточиться.
Я стою перед этой дверью. Она закрыта. А все другие – приоткрыты. Это действительно важно. И важно, что тетрадь, где я пишу, была открыта. Потому что ничего нельзя открывать самому. Никогда.

3 марта
В доме теперь гуляют сквозняки и запахи, потому что я приоткрыл и окна. Окна самому открывать можно. Через них видно.
Я в своем уме. Я только забыл, но я вспомню. И я кое-что придумал.
Надо поискать гвозди.

4 марта
Собраться с мыслями. Да.
Слишком много дверей. Это важно. Но теперь они безопасны. Я позаботился об этом. О-о, я уж позаботился!
Итак, по порядку. Чтобы всем было понятно. Я именно для того и пишу, чтобы предостеречь. И тороплюсь, потому что все скоро закончится. Я сам все и закончу. Значит, надо успеть предупредить.
Так вот, люди очень беспечно относятся к дверям, даже не задумываясь о том, что они собой представляют. А дверь – ни что иное, как перегородка между двумя мирами. Здесь я сделаю паузу, чтобы вы как следует подумали над моими словами, перечитали их, а потом еще раз задумались.
ТОЛЬКО НЕ ДУМАЙТЕ, ЧТО Я СУМАСШЕДШИЙ!!!
Теперь я устал, и болит палец, по которому я попал молотком. Никогда не умел обращаться с молотком. И сквозняк – не самая приятная вещь. И запахи. Впрочем, есть вещи много, много хуже.

6 марта
Да, двери – всего лишь перегородки между мирами. Даже если речь идет о таких невинных вещах, как, скажем, магазин. Потому что дверь в магазин – это перегородка между миром ВНЕ магазина и миром ВНУТРИ магазина. Хотя здесь я не совсем точен, ведь очень часто двери в магазины стеклянные, прозрачные. То есть вы видите, что вас за ними ожидает. Теперь вы понимаете?!!
А дверь из вашей собственной квартиры отсекает ваш обжитый мирок от мира внешнего. И вы не видите, каков этот мир!
Конечно, вы можете думать о нем все, что угодно. Что откроете дверь, и там будет привычный коридор и лифт, а, может быть, сад перед домом или автобусная остановка. И если там будет именно то, что вы ожидаете, то вам просто повезло. Не всем и не всегда так везет. Я знаю, что говорю. А теперь представьте, что вы возвращаетесь к себе домой, а дверь закрыта. И вам, именно вам предстоит ее открыть. И вы думаете, что за этой дверью вас ждет ваш уютный безопасный мир. Мир, который защитит и не предаст. А там…
Но мне это не грозит - я не выхожу из дома.
Опасности могут подстерегать вас и в самом доме. Есть, впрочем, очень простое средство, и я его опробовал. Теперь, по крайней мере, я знаю, с какой стороны не придет беда. Мне повезло, все двери в доме были приоткрыты (не мною), и я прибил к полу по небольшому брусочку с внутренней стороны каждой двери, чтобы они уже не могли закрыться. Не ожидали, что окажется так элементарно? Я придумал это сам. И теперь я вижу все миры и знаю, что это за миры. Мир кухни, мир ванной, мир туалета (а изнутри этих миров просматривается система миров, соединенных коридором). Мир комнаты. Его дверь я заклинил двумя брусочками, чтобы дверь не могла не только закрываться, но еще и открываться. Не помню, зачем. Но я вспомню.
Теперь о главном. Есть еще один мир. Я даже не хочу думать о нем… но как-то так получается, что именно о нем я все время и думаю. Всего хуже, что когда я о нем думаю, опасных миров становится больше. К примеру, консервы в жестяных банках я уже не ем. Ведь их надо открывать. А пакеты с макаронами не опасны. Прозрачные крышки кастрюль тоже не опасны. Есть еще стеклянные банки с едой в холодильнике, но их уже мало.
В моем календарике записано, что у меня сегодня день рождения. Но сегодня я не справляю свой день рождения. Мне очень грустно. Мне грустно без бабушки.

8 марта
Я, наверное, был не очень послушным ребенком. По крайней мере, бабушка, которая меня воспитывала, часто была со мной строга. И, наверное, я был довольно плохим ребенком, потому что бабушке от меня часто становилось очень плохо. Я спрашивал у других детей (когда еще ходил в школу, в младшие классы), ведут ли себя так их собственные бабушки. А дети смеялись надо мной. Хотя ничего смешного я тут не видел. Например, когда я без спросу брал из вазочки очередное печенье, бабушка иногда вскрикивала так, словно я ее стукнул, и начинала задыхаться. Я, конечно, очень пугался и не брал печенье, а бабушка говорила, что я дрянной, и если я буду продолжать себя так вести, то все станет еще хуже. И мне, и ей, и вообще. А когда я ленился играть на пианино (бабушка очень хорошо играла, и учила меня сама), она падала на пол. Ее трясло буквально всю, и это было очень страшно. Особенно когда начинали закатываться ее глаза, и были видны одни белки. Мне казалось, что это уже не моя бабушка – точно на какое-то время ею завладело другое существо. Может быть, отчасти так оно и было. Но теперь я знаю, что по большому счету виноват я сам. Ведь если бы я не делал всего того, что делал, то с ней бы не происходили такие странные вещи. Вот, к примеру, когда я случайно разбил ее любимый кувшин, синий, стеклянный, из какого-то особенного стекла, она убежала в чуланчик и заперлась там. И я долго слышал, как она кричала там, в темноте: «Я растворяюсь! Я растворяя-а-аюсь!»
Сначала мне было любопытно, как же это можно растворяться в чулане, а потом мне стало очень жалко мою бабушку. Наверное, ей было очень больно. Я даже не мог представить, что было бы со мной, если бы я начал растворяться. А потом мне стало страшно. Я помню этот страх. Я смотрел на дверь чуланчика, и представлял, что там растворяюсь я. Дверь была закрыта, хотя я пытался ее открыть, а бабушка внутри все кричала и кричала. А потом она замолчала и настала жуткая тишина. Я все смотрел на закрытую дверь, и было очень тихо. Это было хуже всего. Потому что бабушка, скорее всего, уже растворилась. Я в последний раз дернул за ручку двери, и она открылась. И я описался.
Бабушка вышла из чуланчика. Это было еще страшней, чем если бы она не вышла. Она очень спокойно смотрела на меня, а я не мог остановиться. Мне было очень стыдно. Потому что все это случилось из-за меня. И еще я запомнил на всю жизнь, что никогда никогда НИКОГДА нельзя самому открывать двери потому что это очень ОЧЕНЬ

12 марта
Я снова описался (смотрю в свои записи, это было восьмого марта), хотя мне уже шесть дней как четырнадцать лет. Мне очень стыдно, но я должен дописать это, и сделать то, что я должен сделать. И еще я должен предупредить всех.
Когда бабушка вышла из чулана, одна часть меня обрадовалась, а вторая словно перекосилась. Я знал, что теперь я должен быть все время начеку. Это так трудно – все время быть начеку. Потому что перекашивается все вокруг, особенно за закрытыми дверьми. У меня есть такая дверь. Это дверь чуланчика. Она почему-то сейчас закрыта. Хотя совсем недавно она была приоткрыта, как и все остальные, и я видел мир чуланчика, и швабру, и ведро, и средства для чистки, и полки, на которых они стояли. Я не успел приколотить брусочек, и дверь почему-то оказалась закрытой. Я знаю, что сам по себе чуланчик не страшен – пока открыт, конечно. Но теперь дверь закрыта, и я часто перед ней стою. Наверное, это дверь в мой страх. Я кое-что знаю. Догадываюсь. Но я снова двоюсь. Потому что бабушка-то изменилась. Я теперь понимаю, что она уже тогда начала меняться. И виноваты в этом дверь и я.
Все эти события со мной и с моей бабушкой происходили и происходили. И они изменяли ее, эти события (а виноват ведь в этом был я!), пока не изменили ее совсем, и она умерла. Вообще-то она умерла два раза. В первый раз это было по-настоящему, а потом – нет. Собственно говоря, второй раз она не умирала. Она просто не могла этого сделать, потому что второй раз не умирают. Она почему-то часто говорила, что я хочу ее убить, хотя я никогда не хотел этого делать. Но, наверное, она лучше знала - как тогда, с волосами. Сейчас я все поясню, и вы на этот раз поймете, почему я никакой не псих.
Я не помню, что я натворил тогда, но помню, что это было в кухне. Может быть, я просто не хотел есть. В супах, которые она варила, всегда плавали огромные разваренные ошметки лука. Рыхлые, водянистые, тошнотворные. Глядя на них, я всегда тихонько говорил: «Бе». Может быть, в тот раз сказал громко. Бабушка закричала, что я хочу ее смерти, что я хочу ее убить, и, наверное, я хочу начать это прямо сейчас. Я это почему так хорошо запомнил, потому что у нее были очень красивые волосы. Белоснежные и кудрявые. Целое облако белых кудрявых волос. И вот она наклонила ко мне голову и закричала: «Ну давай, давай! Схвати меня за волосы!» Я очень удивился, зачем она этого хочет. А она все требовала: «Давай-давай, хватай, не стесняйся!» Все еще сомневаясь, что это нужно делать, но сбитый с толку ее тоном (вдруг она рассердится еще больше, если я не выполню ее требования!), я неуверенно взял в руку прядь ее кудрявых белых волос и слегка потянул.
Может, я все же зря это сделал?.. Бабушка ужасно закричала, что я довел ее, что она так и знала, что я подниму на нее руку когда-нибудь, и что сейчас она умрет, потому что я ДРЯННОЙ, и побежала в комнату. Мое сердце колотилось очень сильно и громко – так, что даже было больно. И я побежал за бабушкой.
Она лежала на кровати, мертвая. Она точно была мертвая. Я тянул ее за халат, я плакал и просил ее встать, даже опять немножечко потянул ее за волосы, и даже сильно дернул, но она не двигалась. Она действительно умерла. Я ее довел. Я в тот момент отчетливо понял, что виноват во всем я, я вправду дрянной, а началось все с закрытой двери. А еще я понял, что уже ничего не исправишь. Все кончилось. Все.
Я пошел в кухню и лег на пол. Я смотрел в потолок и равнодушно думал, что совсем не знаю, как теперь мне жить. И что жить совершенно незачем. И, наверное, какая-то часть меня тогда тоже умерла. Я больше не плакал. Плачешь тогда, когда еще что-то можно исправить, когда еще на что-то надеешься. Но мой мир, мой привычный обжитой мир куда-то рухнул. Больше не было совсем ничего. И бабушки не было, и меня частично не было, был только белый потолок, в который я постепенно проваливался.
А бабушка тогда действительно умерла. Поэтому когда она вошла в кухню (я помню ее ноги в тапочках и край халата), я точно знал, что это не она. Мне было тогда лет пять или около шести, но я точно знал, что мертвецы ходить не могут. Внутри них ходит что-то другое. И я продолжал лежать на полу, проваливаясь в потолок. Потом я помню только обрывками, потому что мне было все равно.
Поэтому когда бабушка (а она продолжала делать странные вещи) умерла еще раз, меня это совершенно не поразило (это давно уже была не она, так какая разница). Если верить календарику и моим записям, это было 28 февраля. Две недели назад.
Я вспомнил, что произошло тогда, и все окончательно встало на свои места. Все стало очень логичным.
Я очень устал. Завтра я кое-что проверю. И все доскажу. Завтра. Я соберусь с силами. Очень сильно болит голова, хотя я открыл настежь все окна. Но сквозняк ничего не выветривает.

13 марта
Теперь запоминайте, чего ни в коем случае нельзя делать.
1) Открывать двери самим. Вы помните, что за дверьми (непрозрачными) может быть вовсе не то, что вы ожидаете. Вы можете не вернуться, или вернуться другими. Или что-то может выйти оттуда. Что-то, что вы не сможете загнать обратно. Тогда придется действовать радикально. Если успеете.
Предчувствую ваши возражения – мол, это касается только меня и моих личных страхов. Ха-ха, а вот и нет! Если это произошло со мной и с моей бабушкой, то может произойти с кем угодно. Потому что мы с бабушкой самые обыкновенные люди.
2) Говорить об опасности, которую таят закрытые двери. Потому что, само собой разумеется, вас будут принимать за психа. Как меня. Но вы теперь уже поняли, что это не так. Никому не говорите, но помните о предосторожностях. Они очень просты. Наколачивание брусочков (я писал об этом 6 марта).
3) Трубку телефона (я только подозреваю это, но подозрения мои крепнут) брать не надо. Ну как можно поднять трубку, если не знаешь, что там можно услышать. Вдруг что-то такое, от чего сразу лопнет сердце. (Так всегда бабушка говорила: «У меня сейчас от тебя лопнет сердце. Ты убиваешь меня».)
4) Конечно же, нельзя открывать жестяные консервы. Мало ли что за картинка там нарисована. Что вы, маленькие, картинкам верить? Несерьезно даже.
5) Открывать книги нельзя совсем. Я это понял в четвертом классе. Тогда бабушка читала мне вслух. Она читала очень хорошо, на разные голоса, как настоящая актриса: «От крови все вокруг стало лаковым и блестящим», и всякое такое. Мне очень нравилось, как она читала. А вот что она читала, мне не нравилось совершенно. Потому что я все это видел как будто собственными глазами. И меня всегда тошнило, и кружилась голова. А когда меня тошнило, бабушка начинала кричать, что я ее довел, и, добежав до чуланчика, открывала дверь. Она сама ее открывала, поэтому мне не было страшно. Но она швыряла мне в лицо половую тряпку, чтобы я вытирал то, что я наделал, а мне это очень не нравилось. И когда я в школе пытался открыть учебник, по любому предмету, у меня сразу начинала болеть голова, и меня тошнило. Меня водили по каким-то скучным врачам, и они сказали, что теперь я должен учиться дома. Или меня куда-то поместят (я не совсем помню, куда, точнее, я вообще не помню). Но бабушка меня не отдала.
Не думайте, что моя бабушка была такой ужасный монстр. Я знаю, что вы как раз про это думаете. Напрасно. Она только иногда вела себя странно, и я очень терялся и не знал, что думать и что делать, и перекашивался все больше. Но она же изменилась с тех пор, как вышла из чуланчика и умерла. Я же сам ее выпустил, так что я и виноват. И, выходит, моя бабушка права – я плохой и дрянной. Вот как получается. Виноват, а очень почему-то обидно, и хочется очень громко кричать, и чтобы ничего не осталось, кроме крика. Я вспомнил.
28 февраля бабушка почему-то надела на голову свои кружевные панталоны (розовые) и убежала в чуланчик. Она там спряталась и стала кричать, что я довел ее окончательно, что она больше не может жить (а как же иначе, ведь она уже давно умерла), и что я хочу ее смерти. Она так кричала, что у меня лопнуло сердце. И голова тоже – одновременно. И я сделал то, чего делать было нельзя ни в коем случае. Я открыл дверь чуланчика. И она вышла. На меня шел мой страх, который я сам выпустил, открыв дверь.
И я тоже очень громко закричал. И в голове ничего не осталось, кроме крика. Наверное, я ее удивил, потому что она (у нее на голове уже не было панталон) молча ушла в комнату, а я, не переставая кричать, побежал в кухню, схватил молоток, который лежал на подоконнике, и побежал за ней. Она лежала на кровати неподвижно. Но вы же понимаете, что это была не она. Мало ли, что там происходило, за дверью чуланчика. Моя хорошая, добрая, любимая бабушка, которую мне всегда было жалко, когда я был маленький, давно умерла.
И я бил, бил и бил молотком по белоснежным кудрям, и очень громко плакал, потому что мне было жалко давно умершую бабушку. И все вокруг стало лаковым от крови. Так что правильно в книгах писали. А потом я вымыл молоток.
Я только сейчас это вспомнил. Но я же не убивал свою бабушку? Я никогда не хотел ее смерти, хотя она и говорила. Только сумасшедший может убить свою бабушку, а я же не сумасшедший.
А потом у меня очень болела и кружилась голова. 4 марта (по записям) я наколотил брусочки около дверей, а у двери комнаты – два.
Не помню, зачем я это сделал. Перечитал сейчас то, что написал, и все равно не понял. От этого запаха страшно кружится голова. Откуда здесь этот ужасный запах?..
У меня теперь очень ясное сознание. Сейчас все станет окончательно понятно. И мне, и всем. Потому что я это проверю и все запишу. Просто у меня появилось подозрение, что я всегда ошибался.
Двери – это обыкновенные двери. И дверь чуланчика, который я всегда называл дверью в мой страх – это обыкновенная дверь. Сейчас я просто подойду и открою ее. И ничего не случится. И следующая запись будет: «Все хорошо. Ничего не случилось».
Я иду открывать дверь