Вечер в зоне (из цикла рассказов "Инспектор")

[size= 14px]Темнеет. Вот и ещё один вечер в зоне. Зло и настороженно светят фонари-«кобры», словно плюются светом на заснеженный плац, расположенный посередине территории колонии. Нашей колонии… Строгого режима с лимитом наполнения полторы тысячи человек. Нет, не человек. Полторы тысячи осужденных, среди которых воры, убийцы, насильники, террористы, наркоторговцы, педофилы, людоеды и прочее отрепье собранное практически со всех уголков страны с великим названием Россия.[/size]
Скоро ужин, в ожидании которого, зэки чёрно-серой массой шевелятся на плацу. Кто-то курит, кто-то греется на турниках в своём локальном участке, но большинство просто прогуливается взад-вперед по плацу. Парами, тройками, иногда даже по пять человек, они снуют туда-сюда, захаркивая плац своей туберкулезной пеной, и нервно перекидывая в пронырливых пальцах самодельные чётки. Только старики и инвалиды держатся особняком в курилке, ёжась от ветра с реки.
Сколько раз я наблюдал эту картину? Кажется, что я работаю здесь вечность, настолько уже всё знакомо и обыденно. Я смотрю на это стадо, хаотично ползающих муравьёв, облепивших плац, словно кусок сахара-рафинада. Через пять минут построение на ужин, и значит, придётся выходить на плац и ждать пока они не построятся в «коробку» по пять человек. Ждать, пока отмороженная «блоть», в последнюю очередь не выползет из отрядов и станет в конце строя. Ждать на холодном ветру, который ледяным молотом бьёт в спину, пробивая насквозь и бушлат и китель. Ох, как не хочется выходить из дежурки в эту студёную зимнюю темь. Но до этого ещё целых пять минут. Ещё можно спокойно докурить сигарету, аккуратно застегнуть бушлат, надеть перчатки, лежащие рядом на обогревателе, взять рацию, ключ от столовой… Пять минут это много.
Чем ближе к началу ужина, тем все оживленнее и хаотичнее движение на плацу. Кажется, это называется броуновским движением.
- Вот бы гранату туда кинуть, - мечтательно произносит за моей спиной Серегин голос.
Я ухмыляюсь. Он прав. Иногда такое желание действительно возникает.
- Ты жестокий человек, Серега!
- Да ладно, - парирует он. – Я сейчас заплачу!
Он моложе меня, более амбициозен, старше по званию и неисправимо циничен. Но, дело своё знает отлично – любого урку подчиняет себе в три секунды, не нарушая при этом, заметьте, законности своих требований.
- Ладно, порули пока здесь. – Я показываю ему на пульт управления с множеством кнопок и лампочек. – Я на ужин…

***

Зэки кормятся в четыре захода, в четыре очереди. Три из них находятся в жилой зоне колонии, и ещё одна в промышленной. Там обитают «работяги» - трудовой спецконтингент более-менее успешно встающий на медленный, но верный путь исправления. Впрочем, жрать хотят все одинаково – и «пиковые», и «мужики», и «обиженные».
Едва открыл дверь в столовую, как в нос сразу же шибанул запах распаренной баланды. К слову сказать, кормёжка здесь очень даже неплохая. Мне есть с чем сравнить. Я в армии питался намного хуже. Таково уж наше государство – зэки выше солдат.
Немного сторонюсь от входа.
- Заходим!
Первая «пятерка» чуть ли не бегом влетает в марево пара и запахов.
- Заходим!
И эти, словно растворились в здании столовой. И так до самого конца.
- Заходим! Заходим! Заходим! Заходим!
Всё. Осталось только закрыть столовую изнутри и подождать пока эта урчаще-чавкающая свора не насытится, не нажуётся, не обсосёт все косточки, не оближет, вопреки всем правилам этикета, ложку. Даже если в этой толпе и есть что-то человеческое, то оно даже не просвечивает сквозь непробиваемую броню общей тупости, хамства, подчинения силе и безразличия ко всему. Одинаковые лица, одинаковая форма, и пустота в глазах вперемешку с решимостью идти на всё и до последнего.
Дальше всё в обратном порядке. Очередь выстраивается на плацу, теперь уже как попало, но терять время на строй мне не хочется. Знаю что бесполезно. Строй – ни строй, всё одно попрутся беспорядочным и неуправляемым табуном. Здесь одному не удержать, даже пытаться не стоит. В лучшем случае просто обойдут стороной. Да и ладно, впереди ещё три очереди, порядка тысячи голов, которых тоже нужно построить, завести-вывести… Прошло полчаса, потом ещё полчаса, ещё… ВСЁ!!! Ужин закончен. Вывожу из столовой последнюю очередь, пряча от жгучего ветра лицо в воротник. Мороз заметно покрепчал и ноги в берцах начинают понемногу замерзать. А впереди ещё вечерняя картотечная проверка и отбой в штрафном изоляторе. А ещё съём с работы, ночные обходы и проверка КСП. А ещё… Одним словом, служба далеко не мёд. Но насильно никто не держит. Не нравится – иди на вольные хлеба, ну а коли пришёл, то не хнычь, тяни лямку по полной.

***

Объявлена проверка. Весь свободный младший начсостав, к которому отношусь и я, быстро пробегает отряды и объекты, сверяя «строёвки» с фактическим наличием в отряде больных, ночных дневальных, отдыхающих после ночной смены «работяг», уборщиков, да и просто тех, кто откосил от проверки на плацу. Они считаются «по дому». Примечательно, что свои отряды, все без исключения зэки называют «домом». Объясняется это тем, что большинство из них проводит или проведёт в колонии пятнадцать и более лет. Поэтому отряд – это «дом». «Дом», где можно поспать, согреться, постирать вещи, заварить крепчайшего чифира, почитать, поиграть в нарды и просто поваляться на кровати, смакуя в голове мысли о дне освобождения. Это «дом» где правят насилие, обман, унижение и страх. Мне кажется, что даже если колония когда-нибудь опустеет совсем, то даже через сто лет эти стены будут извергать из себя ужас и безысходность.
В дежурке тем временем вовсю идёт подсчёт общего количества осужденных. Из рации постоянно летят данные с объектов, которые помощник оперативного дежурного со скоростью автомата записывает на плашку – маленькую полированную дощечку, расчерченную на графы. Я называю свои цифры и вновь усаживаюсь за пульт. Зэки на плацу, в ожидании конца проверки, нетерпеливо подпрыгивают и, спасаясь от мороза, крутятся как волчки. Зэкам холодно. Некоторые из них, рискуя быть замеченными инспектором, покидают общий строй и ищут закутки потеплее. Это грубое нарушение правил внутреннего распорядка, но холод сильнее любого приказа. Особенно наглые начинают расползаться по отрядам. И таким всё равно, что за это легко можно поймать до пятнадцати суток ШИЗО. Такая уж у них натура – чем не пригрози, всё равно, плача и скуля, они будут лезть в прокуренное, вонючее тепло отряда. А там, едва сняв с себя фуфайку и шапку, валятся они на продавленные свои кровати и снова с наслаждением вдыхают в себя всю благостную дрянь отравленной атмосферы.
Объявляю по громкой связи окончание проверки. Слава Богу, на это раз все срослось с первого раза и повторного пересчёта не потребовалось. Теперь можно спокойно выпить чаю и покурить. Это две маленькие радости, которые можно позволить себе на сутках. Сигареты в смене летят, как пустые гильзы на штабных учениях. Лично мне две пачки еле хватает до того момента, когда в зону заходит новая смена. Куришь здесь по поводу и без. Довёл до белого каления зэк – сигарета, получил втык от начальства – две, пошёл на съём – закурил, идёшь со съёма – снова дымишь. То же самое относится и к двум уважаемым в зоне напиткам – кофе и чаю. За смену всё это поглощается литрами, и к утру от налёта скрипят зубы, но не пить и не курить не получается. Можно даже сказать, что здесь это сродни священному обычаю.
Потягивая крепкий, без сахара чай, я смотрю на плац, попутно успевая отвечать на звонки из штаба и отрядов, открывать электрозамки локалок, общаться с другими инспекторами и думать о своём. Думаю я о Лане, пытаясь представить себе, чем она занимается в это время. Скорее всего, пьёт где-нибудь коктейли в окружении своих подружек по работе. Это у них запросто. Хотя может она сейчас дома, в своей милой уютной квартирке, сидит перед телевизором в любимом шёлковом халате и грызёт фисташки, запивая их, прямо из банки, остуженной «Сибирской короной». Всё это я наблюдал всякий раз, когда оставался у неё с ночевкой. Я отчётливо вижу её портрет, спроецированный на холодную темную плоскость окна дежурки. Длинные, чуть вьющиеся волосы темного-русого цвета, открытое милое лицо, немного квадратные скулы, несколько веснушек на очаровательном носике, непослушные локоны у висков, зелёные с хитринкой глаза и чуть вздёрнутая верхняя губа, придающая общему облику дополнительное очарование. Её образ, наложенный, как слой в фотошопе, на вид из окна, настолько трогателен и мил, что хочется бежать отсюда куда глаза глядят.
После последней нашей ссоры мы не виделись почти две недели. За всё это время она ни разу не позвонила, не отправила ни одной СМС. Наверное, мне следовало самому сделать первый шаг навстречу примирению, но первобытное чувство мужской гордости и самолюбия постоянно держало меня на своём контроле. И хотя я уже тысячу раз простил все её слова, брошенные мне в запальчивости, я упрямо продолжал молчать.
А поругались мы после одной вечеринки, куда нас пригласили как «пару с далеко идущими намерениями». Сначала всё было просто замечательно, но спустя пару часов Лана основательно накачалась спиртным. С этого момента она полностью вышла из-под моего контроля, поставив меня в полный игнор. Она напропалую флиртовала с холостыми одиночками, а я лишь скрежетал зубами и вливал в себя алкоголь. Вскоре я психанул окончательно, и, вызвав такси, укатил к себе домой. По дороге я прикупил ещё одну бутылку водки и пачку пельменей, которые варить, впрочем, не собирался.
На следующий день некая особа, приближенная к императрице, а точнее одна из её многочисленных подруг, позвонив мне, доверительным тоном поведала об окончании той чёртовой вечеринки. С её слов я понял, что ближе к двум часа ночи, невменяемая Лана и один из юнцов очарованных ею, рука об руку исчезли в дверном проёме и больше в квартиру не возвращались. Так же меня поставили в известность, что телефон Ланы на звонки не отвечает и сама она никому ещё не звонила. Осмыслив всё вышесказанное, я допил остатки ночной бутылки и выдвинулся при полном параде по направлению к квартире Ланы.
Дверь открыла сам Лана. Судя по её помятому, заспанному виду, она только что вылезла из постели.
- А, это ты, - пробормотала она, немного отступив в сторону, чтобы пропустить меня в квартиру.
Я заглянул в спальню, затем на кухню, на всякий случай осмотрел ванную, но следов мужского пребывания не обнаружил. Хотя, за это время, любой, даже самый нерасторопный хахаль, давно бы уже успел принять ванну, одеться и спокойно свалить.
- Не нашёл? – поинтересовалась Лана когда я вошёл на кухню.
Она, как ни в чем не бывало, стояла возле плиты в своём любимом халате и варила кофе.
- Не нашёл, - подтвердил я. – А сама ты ничего мне не хочешь рассказать?
- А что именно ты хочешь узнать? – Она зло прищурила свои глаза.
И тут началось… До битья посуды дело не дошло, но ручаюсь головой, что после нашего «разговора», хрусталь на кухонных полках звенел до самого вечера. Дело кончилось тем, что хлопнув напоследок дверью, я уехал домой, кипя от негодования, ревности, и… Любви???

***

- Не спи! Замерзнешь! – заорали мне в ухо, так громко, что я вздрогнул. Рядом стоял и улыбался Серега. Похоже, что погрузившись в воспоминания, я, незаметно для самого себя, задремал. Я оттолкнул его от себя и потер лицо ладонями.
- Иди ты знаешь куда!
- Ты работать пришёл или на массу давить? – не унимался Серега. – Дай сигарету, а то у меня всё…
Я, молча, протянул ему пачку «Альянса» и протянул руку к своей кружке. Чай уже остыл, потому показался невкусным, с каким-то болотным привкусом. Я закурил вслед за Серегой и прогнал из головы остатки Ланиного образа. Действительно, чувства чувствами, а работа работой. Здесь расслабляться нельзя. Мельком взглянул на наручные часы. Почти восемь. Значит, моя очередь проверять КСП, этот заснеженный периметр длиной почти полтора километра. Ну, что ж, надо так надо. Беру ключи от калиток, сую в карман радиостанцию, предупреждаю дежурного об уходе и звоню в караул кинологу. Вроде всё… Я спускаюсь на первый этаж, толкаю берцем обледеневшую дверь и растворяюсь во мраке зимней, ветреной, тюремной ночи.