Нерентабельные

— Доброе утро, мистер Кнохенарм! Как Ваши дела? Хорошо? Замечательно.
Все было как—то квадратно в чисто выбритом лице вошедшего – и лоб, и глазные впадины, из которых два студенисто—голубых безразличия испускали неоновый свет, и подбородок, подпиравший жесткой скобой оптимистическую улыбку.
— Меня зовут Ричард Хант, — продолжил сквадраченный после ритуально—ободряющих подергиваний. – Мне поручено возглавить мортификационную команду.
— Приятно познакомиться, — Кнохенарм смерил мортификатора ироничным взглядом, продолжавшим косую ухмылку, что пробивалась из—под жестких усов и бороды пациента.
— Взаимно, мистер Кнохенарм! Э—э—э, я пришел сообщить Вам дату мортификации. Процедура назначена на 6 марта, 16:00. Необходимо обсудить кое—какие детали. Вы позволите присесть, мистер Кнохенарм?
— Прошу.
— Благодарю Вас. Так вот. С момента подписания Вами контракта появились новые мортификационные опции, с которыми мне хотелось бы Вас ознакомить.
— О!?
— Да, как—никак прошло больше года. Наука не стоит на месте, мы неустанно совершенствуем препараты, чтобы участники Программы чувствовали себя как можно более комфортно. Вы выбрали инъекцию с предварительным введением галлюциногенного раствора «Хуим Дрим 46», который позволяет переживать состояния, выходящие за пределы прежнего жизненного опыта. Это хороший препарат, им по—прежнему пользуются многие участники Программы. Однако другие предпочитают перейти на новые виды газа, которые появились совсем недавно. Вот, взгляните… — Хант развернул экран и принялся водить по символам презентуемых продуктов, поочередно превращая их в трехмерные изображения. – Например, газ «Эбзорбинг Клауд 8» с ароматизатором, который создает полную иллюзию пребывания в сосновом лесу. Или вот эта новинка: газ «Тэндер Стрим 44» с запахом реки среднерусской равнины. А вот этот продукт…
— Не тратьте понапрасну сил, мистер Хант, — перебил Кнохенарм энергичного мортификатора. – Я консерватор и редко меняю свои предпочтения. Что Вы хотите, я даже в ресторанах заказывал всегда одно и то же, а если меню состояло из новых блюд, меня охватывала паника…
— Как оригинально, — расхохотался Хант. – Потрясающе! Ну что ж, мистер Кнохенарм, каждому свое. Хорошо, когда у человека есть выбор. Не смею занимать Ваше время. Итак, Вы будете готовы 6—го к 16:00, верно?
— Верно. 6—го к 16:00.
— Может, у Вас есть какие—нибудь, вопросы, пожелания?
— Нет, пожалуй. Хотя… Разве только… Один вопрос… — Кнохенарм мялся, виновато морщил лоб, обшаривал взглядом люминесцентную гладь пола, и вдруг, подняв на мортификатора ошалелый взгляд, как бы нечаянно обронил:
— А никак нельзя без этого? Вы ведь понимаете… я не хочу…
— Ми—и—и—стер Кнохенарм! – Хант захлебнулся добродушной досадой, какую обыкновенно испытывает профессиональный воспитатель перед лицом милого, но упрямого ребенка. – Это не по моей части. Я отвечаю лишь за техническую сторону и комфорт пациентов в рамках Программы. – При слове «рамках» он утвердительно выдвинул квадратный подбородок — Вы же подписали контракт! У меня нет никаких пометок относительно Вашего желания выйти из Программы.
— Попробуй не подпиши! – неожиданно вспылил Кнохенарм. – Вы прекрасно знаете, мистер Хант, что бывает с теми, кто не прошел тестирование! Проживание в зоне Й, работа категории У и медобслуживание класса Х! Как будто у меня был выбор!
— Но, мистер Кнохенарм, — недоуменно запротестовал Хант, — у человека всегда есть выбор. Существует множество разных возможностей, масса программ. Послушайте, — мортификатор доверительно понизил голос, — если хотите, я сейчас схожу, узнаю телефон службы Программы «Нерентабельный рентабельный». Вы позвоните и все выясните, возможно, они помогут Вам выйти из Программы ЛМДЛ. Ну как? Идет?
— Валяйте.
— Вот и замечательно. Я мигом.
Кнохенарм зарыл лицо в ладони и принялся большими пальцами массировать небритые щеки, собирая покрывавший их секрет потовых желез. Он поднес пальцы к носу, поморщился брезгливо и, не глядя, ткнул в направлении сенсорной панели умывальника. Вместо гигиенической установки включился овальный экран.
— Не сдали «Тест На Подтверждение Воли К Жизни»?! – восторженно затараторил с экрана душистый женский голос. – Мрачно смотрите в будущее? Впереди годы унылого существования и мучительное угасание на больничной койке в конце? Нет! Программа «Лучше Меньше, Да Лучше» избавит вас от неуверенности в завтрашнем дне! Целый год участники Программы ЛМДЛ путешествуют по миру, живут в лучших отелях и питаются в самых роскошных ресторанах. По окончании этого срока наши высоко квалифицированные специалисты—мортификаторы обеспечивают клиентам качественный и комфортный уход. Таким образом, Вы одновременно заботитесь о будущих поколениях, сохраняя столь необходимые активным людям ресурсы планеты, и обеспечиваете себе беззаботную жизнь. Программа «Лучше Меньше, Да Лучше» – это выбор понимающих людей. ЛМДЛ – патриотично и комфортно! ЛМДЛ – это Ваш выбор!
— Заткнись! – Кнохенарм с размаху пнул сенсорную панель видоустановки, и в то же мгновение, словно по команде, в дверях появился сияющий Хант с глянцевым буклетом в руке.
— Вот, мистер Кнохенарм, — бодро отрапортовал мортификатор, протягивая клиенту буклет, — обещанный телефон программы «Рентабельный Нерентабельный». Позвоните прямо сейчас, возможно Вам помогут! Не теряйте надежды, мистер Кнохенарм, не теряйте надежды!
Сделав дело, юркий Хант столь же быстро исчез, как и появился, а Ганс Кнохенарм — одутловатый брюнет, едва вступивший в пору, когда брюхо не позволяет мужчине увидеть собственный член (не прибегая к зеркалу) — долго разглядывал буклет, обнюхивая и мусоля его, точно свежую банкноту, затем взял телефон и принялся набирать длинный номер. Несколько раз он сбивался и начинал заново, чертыхаясь и досадуя на себя, как обычно, пока, наконец, в трубке не раздалась услужливая аудиозапись:
— Вы позвонили в офис программы «Рентабельный Нерентабельный»! Мы благодарим Вас за интерес к Программе. Внимание! В меню дозвона произошли изменения. Прослушайте внимательно информацию и выберете номер интересующего вас отдела. Если Вы хотите продолжать на английском языке, нажмите 1. Если Вы хотите продолжать на испанском языке, нажмите 2. Если Вы хотите продолжать на французском языке, нажмите 3. Если Вы хотите продолжать на русском языке, нажмите 4. Если Вы хотите продолжать на китайском языке, нажмите 5. Если Вы хотите продолжать на японском языке, нажмите 6.

«Надо было жать на английский, — думал Ганс Кнохенарм. – Чёрт с ними, поймут. В конце концов, я не по своей воле тут очутился. Сколько еще это будет продолжаться? Скорее сдохнешь, чем дозвонишься!»
— Если Вы хотите продолжать на немецком языке, — пропела, наконец, трубка, — нажмите 42.
Кнохенарм поспешно набрал названные цифры и с облегчением услышал родную речь. Но радость оказалась преждевременной: аудиозапись вновь потащила его утомленное сознание через анфилады отделов, секций, офисов и управлений, то предлагая сказать в трубку 24, если он желает выбрать мортификационный план, то назвать свой уникальный идентификационный код, а то и вовсе обратиться по месту прописки. Но Ганс Кнохенарм, сын померанского почтальона и тирольской прачки, упорно продирался к живому человеческому голосу, который объяснил бы, какого чёрта, он, пусть и несколько печальный, но все же человек, к тому же заработавший геморрой честным трудом и пурпурный нос традиционным досугом, должен сгинуть теперь ни за что, ни про что, и почему жить имеют право только такие, как этот Хант — вертлявые пустоцветы, у которых на месте башки вычислительная машина, а вместо сердца – одна компетентность. Чем дольше он ждал, тем более распалялся, утверждаясь в собственной правоте, исполнялся дерзновенных надежд.
— Эльза Кречмар, программа «Рентабельный Нерентабельный», добрый день.

Все оборвалось внутри у Кнохенарма, таким непроницаемым совершенством повеяло с той стороны.
— Добрый день, — проговорил он, как можно отчетливее, стараясь не выдать смущения.
— Чем могу помочь Вам сегодня? – звенела трубка.
— Меня зовут Кнохенарм, Ганс Кнохенарм… Дело в том, что я участник программы ЛМДЛ, и мне сегодня сообщили время мортификации. Я хотел бы узнать, нет ли возможность выйти из Программы? Видите ли, все произошло так неожиданно тогда, год назад. Этот тест… Ты проваливаешь тест и оказываешься на задворках жизни, за бортом, понимаете… Я хочу сказать… вдруг очутиться в зоне Й… Мне рассказывали… Да я и сам проезжал мимо пару раз…
— Минуточку, мистер Кнохенарм. Вам были разъяснены права и обязанности, связанные с участием в Программе перед тем, как Вы подписали контракт?
— Да, разумеется… Но, видите ли… Представьте себе, ты совершенно растерян и тут тебе суют здоровенный кондуит, испещренный мелким шрифтом и разговаривают всякими терминами, которые не сразу поймешь…
— Вы просили разъяснить неясную терминологию?
— Да, да, конечно, мне все разъяснили, но, все равно, в зону Й очень не хотелось. Казалось, что угодно, только не зона Й. Как—нибудь, мол, год поживу на полную катушку, а там будь что будет. Я ведь так мало жил на полную катушку...
— Вы считаете, что Ваши права были нарушены, мистер Кнохенарм?
— Не то, чтобы нарушены…
— Мистер Кнохенарм, Вы голосовали на референдуме за «Закон о справедливом распределении ресурсов между поколениями»?
— Голосовал, миз… простите, забыл Ваше имя.
— Кречмар.
— Да, миз Кречмар. Спасибо. Голосовал, конечно голосовал. Нам ведь объяснили тогда, что ресурсов на всех не хватит, что мы обкрадываем детей и внуков, которым придется расплачиваться за наши излишества. Все эти душераздирающие фильмы, бесперебойные рекламные ролики с чудными карапузами… Я хотел справедливости, как и мы все… тогда. Но я не хотел в зону Й. Я понятия никакого не имел о зоне Й, ее не было тогда этой проклятой зоны, и тестов никаких не было, понимаете Вы!?
— Успокойтесь, мистер Кнохенарм. Я просто пытаюсь Вам помочь. Мне необходимо выяснить, насколько осознанно Вы подходили к решению об участии в Программе. Впрочем, на всех документах стоит Ваша подпись.
— Как, на всех? Да, да, я помню, подписывал какие—то бумаги. Десятки бланков. – Он помолчал немного, и добавил растерянно:
— Неужели ничего нельзя сделать? Неужели нет ни малейшей лазейки? Ну, в чем я виноват,— скатывался на истерику Кнохенарм, — скажите, в чем?
— Вы ни в чем не виноваты, мистер Кнохенарм. Просто, Ваш индекс воли к жизни ниже нормы на три балла.
— На три балла? Всего на три балла? Неужели трех баллов достаточно, чтобы убить человека?!
— Вас не убивают, мистер Кнохенарм. Вам определена добровольная и ненасильственная мортификация.
— Добровольная и ненасильственная? О чем Вы говорите, миз Кречмар! Я заявляю Вам под запись, что я не хочу, это не добровольно. А если я окажу сопротивление, меня мортифицируют насильно. Принудительно и насильно, понимаете Вы, чёрт бы вас всех побрал!
— Вас никто не вынуждал подписывать контракт. Агентство лишь выполняет принятое Вами решение в соответствии с теми обязательствами, которые Вы на себя взяли, мистер Кнохенарм.
— Это все чёртовы три балла! Если бы не три балла, не было бы ни решений, ни обязательств, ничего бы этого не было!
— Может быть, Вы хотите получить расшифровку по трем баллам?
— А что это даст?
— Просто Вы будете знать свои слабые стороны, мистер Кнохенарм.
— Нет, спасибо… То есть, да, да! Я хочу знать, в чем не дотянул?
Наступила пауза. Кнохенарм напряженно ждал, убеждаясь в бесполезности дальнейшего разговора.
— В заключении сказано, — встрепенулась трубка, — что, хотя тестируемый многократно заявлял о своем желании жить, он не смог подтвердить достаточный уровень бессознательного жизненного тонуса…
— Чего?
— Так, минуточку, мистер Кнохенарм. Ага, вот и расшифровка. Да, здесь говорится, что тестируемый получил на три балла ниже минимального требуемого уровня воли к жизни, поскольку время и энергия, затрачиваемые им на абстрактную рефлексию относительно экзистенциальных вопросов превышают допустимую норму, лишая психосоматический потенциал ресурсов, необходимых для осуществления продуктивной деятельности, обеспечивающей рентабельность существования.
— Что это значит? Я не понимаю.
— Иными словами, Вы очень много думали о смысле жизни, мистер Кнохенарм —— как Вашей собственной, так и жизни окружающих. Эти размышления препятствовали нормальной жизнедеятельности.
— Ах, вот оно что… — Кнохенарм задумался.
— Мистер Кнохенарм? – заволновалась трубка — Вы меня слышите?
— Да, да, миз Кречмар, я Вас прекрасно слышу. Я действительно много думаю о смысле жизни. С самой юности, миз Кречмар.
— Вот видите.
— Хорошо, пусть так. Пусть в глазах общества это совершенно бесполезная деятельность, пусть…
— Это не деятельность, мистер Кнохенарм, — раздраженно перебила трубка. — Это рефлексия. Подобного рода размышления можно было бы считать продуктивной деятельностью, если бы их результаты были признаны креативом и сертифицированы как рентабельные. Но в Вашем случае это не так. Вы ведь никогда не подавали заявку на сертификацию интеллектуального продукта, верно? Бланк «СИП – 22 Б», такая зелененькая бумажка?
— Нет, миз Хант, то есть, миз Кречмар, извините. Не подавал. Не считал нужным. Мне как—то не приходило в голову, что размышления о смысле жизни могут представлять угрозу самой жизни.
— Да, возможно это недоработки системы образования. В те времена превентивные программы были несовершенны. Но мы отклонились от темы, мистер Кнохенарм. У Вас будут ко мне еще какие—нибудь вопросы?
— Только один.
— Слушаю Вас.
— Как мне остаться в живых?
— Мортификацию Вам назначили на 6.3, 16:00?
— Совершенно верно, миз Кречмар.
— Таким образом, Вы можете оставаться в живых еще 6 часов 32 минуты, мистер Кнохенарм.
— Благодарю Вас, миз Кречмар. Это мне известно и без Ваших столь любезно оказываемых услуг. Мне хотелось бы знать, как мне остаться в живых после означенного срока.
— Только путем выхода из программы ЛМДЛ.
— А это возможно на данном этапе?
— Минуточку, мистер Кнохенарм, я посмотрю в базе данных.
Трубка опять затихла. Ганс Кнохенарм провел дрожащей ладонью по потному лбу. Ему был противен звук собственного дыхания. Казалось, он вдыхает воздух, а выдыхает страх, который зябкой волной перебирает волосы у него на руке. Он отвернулся, чтобы не дышать на руку, но страх по—прежнему заявлял о себе то спазмами в горле, то позывами в области кишечника.
«Смысл жизни, — мысленно твердил Кнохенарм. – Смысл жизни. Смысл жизни. Смысл жизни. Смысл. Жизни…»
Он закрыл глаза и в тот же миг очутился на отполированной миллионами прикосновений скамеечке под ивой, что клонилась с высокого берега к реке. Всякий раз, когда Ганс приходил сюда, ветер уже успевал стихнуть, и только торчащая из воды ветка, да изредка выпрыгивавшая рыба нарушали безмятежность бурой глади. Приглушенно, словно боясь спугнуть водворившийся покой, переговаривались между собой чижи, напряженно ожидая первого удара колокола островерхой церквушки, чтобы подхватить благовест, дав волю скопившемуся в птичьей груди чувству. Заходящее солнце неторопливо стекало по шпилю и проливалось витражным многоцветьем на каменный алтарь в тот самый миг, когда в руках отца Клюгге хлеб и вино претворялись в живого Христа. Так бывало летом. А на Великий пост церковь сменяла изумрудные ризы на скорбно—фиолетовые, солнце же во время вечерней службы успевало коснуться лишь головы святого, изображенного в верней части большого витража над алтарем. Охваченная нимбом плоская голова эта была неестественно задрана кверху, будто кто—то властный требовал святого к себе, волоча обеими руками на небо за концы раздвоенной бороды. Ганс редко заходил в церковь. Обычно он садился под ивой на скамеечку и ждал, растворяясь в вечернем воздухе, пока прихожане разойдутся, и отец Клюгге сядет за орган. Весь день Кнохенарм работал, суетился, произносил одни и те же постылые слова, и все ради того, чтобы заслужить право, устроившись на скамеечке под ивой, услышать, как из уснувшей церквушки, точно отголоски ее древних снов, возносятся к ночному небу созвучия Баха.
«Вот так и прошла моя жизнь на этой скамеечке, — думал Ганс Кнохенарм – в ожидании чего—то важного, главного, что могло бы случиться, как музыка. Правильно ли…?»
— Спасибо за ожидание, мистер Кнохенарм.
Ганс вздрогнул.
— Слушаю Вас, миз Кречмар, — произнес он как можно более спокойно, старясь следить за дыханием.
— Вы можете выйти из программы «Лучше Меньше, Да Лучше», мистер Кнохенарм, при условии возмещения расходов Программы. Это означает, что Вам необходимо выплатить всю сумму, которая была выделена на Ваше содержание в течение года, плюс административный взнос.
— И сколько там набежало?
— Один миллион, двести пятьдесят четыре тысячи сорок два талера.
— Да, многовато.
— Чтобы выйти из программы ЛМДЛ Вы должны выплатить 70 процентов долга в течение семи дней, и остальные 30 на протяжении года.
— У меня на счете никогда не водилось более двадцати тысяч талеров.
— В таком случае, боюсь, у Вас не получится выйти из Программы.
— Никаких шансов?
— Сожалею, мистер Кнохенарм.
— И за всю историю Программы не было прецедентов?
— Мне очень жаль, мистер Кнохенарм. Фонды не финансируют выход из Программы. Впрочем, — лениво добавила трубка, — в законодательстве есть оговорка относительно технических сбоев при оказании мортификационных услуг.
— Что за оговорка? – Кнохенарм несколько оживился?
— Если мортификация не состоялась по причине технического сбоя, — протараторила трубка, — то участник может выйти из Программы ЛМДЛ без возмещения долга.
— Неужели?
— Да, причем результаты «Теста На Подтверждение Воли К Жизни» аннулируются автоматически.
— Сколько известно подобных случаев за время мортификационной практики?
— Ни одного, мистер Кнохенарм.
— Понятно.
— У Вас есть еще какие—нибудь вопросы, мистер Кнохенарм?
— Нет, благодарю Вас, миз Кречмар.
— Желаю Вам приятного дня и прощаюсь с Вами.
— Прощайте, миз Кречмар. Рад был познакомиться.
Он швырнул трубку на тумбочку и зарылся в одеяло.
«Как, — спрашивал он себя, — как я докатился до этого? Когда это началось? Где эта точка невозврата? Я ведь был нормальным человеком. Как такое могло случиться со мной?»
Он принялся ворошить воспоминания, дотошно восстанавливая мозаику прошлого. Ганс Кнохенарм почувствовал знакомый азарт педанта, благодаря которому он в свое время заслужил звание почетного дальнобойщика. Отправляясь в рейс, он ставил перед собой задачу проехать десять, двадцать тысяч километров, не нарушив ни одного правила дорожного движения. В углу лобового стекла в кабине его грузовика висел клочок бумаги, на котором он отмечал каждое нарушение, совершаемое им за поездку. Для поднятия духа Кнохенарм временами поглядывал на истрепанный листок и, в очередной раз убедившись, что от рейса к рейсу отметок становится меньше, довольно хмыкал и поправлял зеркала. Но память оказалась не столь податлива как трасса. Десятилетия были похожи одно на другое, они выстилали собой провалы бытия, где год ничем не отличался от часа, а минуты могли тянуться месяцами. Время появлялось лишь изредка, выхватываемое из мглы повседневности всполохами ярких событий. Ганс тщился вспомнить юность. Но ничего кроме обедов за большим столом, резкого запаха духов завуча на выпускном экзамене, ночных поллюций и дневных скандалов не приходило на ум. Впрочем, нет, он помнил ветер: бесконечный ветер, несший то дождь, то снег, то осенние листья, то дым торфяников, то песок с реки. Еще вспоминалась дорога, бескрайняя, знакомая каждой выемкой, каждым бугорком. Он шел по ней непрерывно, сначала из школы, потом из училища, потом с работы, шел в одном и том же направлении, к одной цели – скамеечке под ивой на высоком берегу реки. Этой стезей оканчивались автострады, трассы, проспекты и улочки, которые исколесил он на многотонных фурах, с прицепами и без. С каждым шагом, приближавшем его к заветному уголку вселенной, он освобождался от всего, что успело наползти в его душу, или что сам он прихватил в порыве житейского стяжательства, на всякий случай, потому, что все так поступают. Ганс стряхивал с себя километры и заправки, накладные и путевые листы, медкомиссии и придорожные мотели, техосмотры, производственные сплетни, случайных попутчиков, женщин, которые навязывались ему в любовницы и которым навязывался он. Так покров за покровом он сбрасывал с себя пропотевшую суетой жизнь, подходил к скамеече под ивой и думал: «зачем все это?» Но вот, в небе загоралась первая звезда, и отец Клюгге прикасался к клавишам. И тогда Ганс Кнохенарм шептал облегченно: «Вот и все, что нужно. Вот и все, что по—настоящему нужно человеку!» Так и сидел он на скамеечке под ивой, вглядываясь в даль, вслушиваясь в баховские гармонии, воскрешаемые в эту бесстрастную, безОбразную эпоху пальцами отца Клюгге.
Окружающие же, между тем, времени даром не теряли. Друг детства, Антон Флинк, стал банкиром, курносая соседка Зильке Кюхенквальм обзавелась собственным магазинчиком, даже сентиментальный, мечтательный Мишель Эдельхольц выбился в люди – окончил консерваторию и раскатывает теперь по миру с концертами. Фриц Штальхельм сделал блестящую карьеру в армии и женился на Иде Розеншайн. А ведь Ида любила Ганса. Она даже несколько раз приходила после синагоги посидеть с ним под ивой. «У меня такое предчувствие, — вещала она грудным шепотом, — будто я выйду замуж либо за христианина, либо за ортодоксального иудея. Да, да, за христианина или иудея, но непременно ортодоксального». Она нравилась Гансу, однако он не то, робел, не то боялся переполнявшей ее жизненной силы, а может просто думал о чем—то другом, когда нужно было действовать. «Зачем все это?», — наверняка спрашивал он себя, как обычно, и молчал. Потом появилась Маруся. Эта не отлипла от него, пока не народила подряд пятерых детишек, вынудив его тем самым взять кредит на расширение дома. Затем хлынули проворные гастарбайтеры, и Ганс Кнохенарм, которому нужно было выплачивать долг банку, отказался работать за гроши, вследствие чего и был уволен. Переквалифицировался, пошел библиотекарем вместо вышедшей на пенсию Зиглинды Перх. Трудное было время, но насыщенное, интересное. Книги питали его ум, были его собеседниками и по тревоге вставали все как один на защиту от никчемной, суетной жизни. Потом ушла Маруся… Потом случился референдум… Потом банкротство… События прокатывалось мимо с грохотом вагонов товарного состава, последовательно и предсказуемо сменяя друг друга, а он все сидел и сидел на скамеечке под ивой, провожал закат, встречал месяц и слушал Баха. Ганс очнулся лишь в тот момент, когда распечатав конверт с результатами тестирования, прочел: «Комиссия доводит до Вашего сведения, что Вы не набрали минимальное количество баллов, необходимое для продолжения стандартной жизнедеятельности. В связи с этим Вам предлагается в недельный срок выбрать одну из нижеперечисленных альтернативных программ планирования жизни (АППЖ)»
— Мистер Кнохенарм? – хлестнул сквозь одеяло услужливый голос Ханта.
Ганс неуклюже выпутался из постельного белья.
— Как? уже? – он растерянно посмотрел на часы. Ганс не спал, но шесть часов пролетели незаметно.
— Да сэр, нам пора, — ответил Хант несколько чопорно. — Позвольте представить моих ассистентов: Джеймс Кордова и Джереми Брахмапутра.
— Добрый день, мистер Кнохенарм, — улыбнулся Кордова, подводя каталку к кровати. – Как самочувствие?
— Отличное.
— Добрый день, мистер Кнохенарм, — приветствовал Брахмапутра, насаживая иглу на шприц. – Мне необходимо приготовить Вас к инъекции. Пожалуйста, положите руку на подушку. Мы обезболим место укола специальным раствором, так что Вы не почувствуете никакого дискомфорта.
«Эх, вот дать бы тебе сейчас в морду, — смачно подумал Кнохенарм. – Вот, просто так, взять и ткнуть в морду. Я никогда себе ничего такого не позволял, а ведь хотелось. Страшно. Приучили. Терять—то уже нечего, а вот ты погляди, все равно страшно. Ты же власть, вроде как уполномоченный».
— Да знаете ли вы, мерзавцы, — вдруг заорал Кнохенарм во всю глотку, — да знаете ли вы, что сказал великий русский писатель Антон Чехов?! «Когда у меня будут дети, — сказал Чехов, — то я не без гордости скажу им: «Сукины дети, я на своем веку имел сношение с черноглазой индуской... и где же? В кокосовом лесу в лунную ночь!»
— Спокойно, мистер Кнохенарм, спокойно! – рявкнул широкоплечий Кордова в ответ на попытку Ганса дотянуться кулаком до мясистого лица ассистента. – Спокойно! не волнуйтесь! все в порядке! мы с Вами!
Но и без вмешательства персонала попытка бунта закончилась совершенно неудачно — клиент промахнулся, слетел с кровати и беспомощно барахтался на полу, бормоча извинения.
— Ничего страшного, мистер Кнохенарм, — ободрил Хант. – Мы привыкли к подобным проявлениям. Это всплеск немотивированной агрессии на фоне стресса, случается с каждым пятым, Вам не за что себя корить.
— Немедленно вернитесь на свое место! — приказал Брахмапутра. – Спасибо!
Кнохенарму сделали укол и аккуратно уложили на каталку. Вскоре, стянутый мягкими ремнями, с трубкой для инъекции в руке, он катился по иллюминированным коридорам в сопровождении трех мортификаторов, которые перебрасывались веселыми репликами и старались отвлечь пациента от грустных мыслей.
Мортификационная камера представляла собой овальный кабинет с двумя автоматическими дверьми по сторонам и видеокамерой в середине потолка. Каталку установили в центре камеры, миниатюрный люк выплюнул из—под пола прозрачный катетер. Хант ловким движением подсоединил желеобразный шланг к инъекционной насадке и широко улыбнулся:
— Ну, вот и все, мистер Кнохенарм. Удачи.
— Передавайте там привет, — пошутил Джеймс Кордова, ткнув пальцем в потолок.
— Я уверен, все пройдет замечательно, — заверил Джереми Брахмапутра, весело подмигивая пациенту.
— Я непременно передам от вас привет там наверху, господа, — ответил Кнохенарм, — и сделаю все от меня зависящее, чтобы вновь увидеться с вами как можно скорее.
Мортификаторы обменялись с пациентом рукопожатиями и удалились. Их задорный смех гулко отдавался в коридорах.
Ганс Кнохенарм смотрел в потолок, беззвучно роняя слезы на подушку. Справа еле слышно шуршал таймер, шипел, подкачивая препараты, насос.
— Послушайте, вы! – неожиданно обратился Кнохенарм к видеокамере. – Я не знаю, может, конечно, с такими прощальными речами к вам обращается каждый пятый, но все же задумайтесь над тем, что я вам скажу. Если у вас есть еще, чем думать, а то ведь превентивные образовательные программы в наши дни необычайно эффективны. Мне жаль вас, господа! Слышите, мне жаль вас! Потому что я ухожу, а вы остаетесь. Остаетесь в геенне, которую возводите своими руками. Подумайте, господа, что будет с вами, когда вы окончательно избавитесь от нас. Что станет с вами, когда вы изведете всех сумасшедших, святых, поэтов, юродивых, лентяев, мечтателей, гениев, созерцателей, простофиль, болтунов, недотёп, пророков, забулдыг, мудрецов, нелюдимов, чудотворцев, отшельников, бродяг, столпников, чудаков, анахоретов, провидцев? Что будет с вами, когда вы останетесь один на один с себе подобными? Что ждет вас, господа, когда между вами не окажется ни одного нерентабельного человека? Бедные вы, бедные. Ведь мы подобны чистой родниковой воде, которая разбавляет вас, чтобы вы не отравились друг другом. Что вы без нас? Яд, мертвящий всякого, вдыхающего пары его. А с нами вы – лекарство, бальзам, драгоценный нектар. Эх, господа, ваш успех пожрет вас, испепелит до косточек, как вы не возьмете этого в толк? Господа, господа… Разве так можно, господа… Господи. Господи, помилуй их…
Язык его стал заплетаться, перед глазами все поплыло. Сквозь липкую дымку Ганс увидел Иду Розеншайн. Она шла ему навстречу, укутавшись в черный с алыми розами платок, на ней была белая плиссированная юбка, что так нравилась ему в молодости.
— Господи, Господи, — бормотал он, погружаясь в дрему. – Ну что ж Ты, Господи, так—то вот с нами, а? Зачем все это? Отец Клюгге, ну помогите хоть Вы… Помолитесь что ли, в конце концов… Ну, ведь так же нельзя, отец Клюгге…
И тут бабахнуло.
Земля заходила ходуном. Стена дала трещину, катетер оборвался, и дорогостоящий препарат с шипением потек на люминесцентный пол. Завыли сирены, свет погас, в темноте слышалась какая—то возня. Но Ганс Кнохенарм ничего этого уже не замечал.
Он сидел на скамейке под ивой и гладил ее руку.
— Ну что, ушла от своего танкиста, Ида? – спросил Кнохенарм, не оборачиваясь к ней.
— Ушла, — ответила Ида.
— Зачем? — спросил он.
— Не люблю его, — ответила Ида.
— А меня любишь?
— Тебя — люблю.
— Зачем?
— Наверное, чтобы ты всегда сидел рядом и гладил мою руку.
— Да, пожалуй. В этом что—то есть.
Открыв глаза, он увидел себя в окружении мортификаторов. С ними было что—то не так: оптимистическая маска съехала на бок, обнажив краешек несвойственного им недоумения.
— Что такое? – буркнул Кнохенарм. – Это вы здесь, или я там?
— Как Вы себя чувствуете, мистер Кнохенарм? – поинтересовался Джереми Брахмапутра. — Вы сможете самостоятельно встать?
— Если Вы снимите с меня эти чёртовы ремни… О—о—й, как башка трещит…
— Это от передозировки снотворного, мистер Кнохенарм.
Ему помогли подняться. Хант держал наготове два запаянных полиэтиленовых пакета.
— Ваши вещи, мистер Кнохенарм.
Кнохенарм облачился в цивильный костюм, огляделся. Повсюду виднелись следы разбушевавшейся стихии. В стенах зияли трещины, пол в нескольких местах провалился.
— Что тут произошло в мое отсутствие?
— Землетрясение, мистер Кнохенарм. Девять баллов.
— Вот так, оставь вас пару минут без присмотра, как сразу же начинается безобразие.
Хант молчал. Выдрессированное чувство юмора явно изменяло ему.
Я могу идти? – у Кнохенарма было такое выражение лица, точно он разглядывал мортификатора через увеличительное стекло.
— Да, да, конечно. Только, вот распишитесь тут, пожалуйста.
В руке Кнохенарма оказался сереневый лист гербовой бумаги.
— Что это? – нахмурился тот. – Я больше ничего не желаю подписывать. Я вообще не желаю иметь с вами дела.
— Это свидетельство № 1 о выходе участника из программы ЛМДЛ по причинам технической неисправности оборудования.
— А, ну раз так.
Кнохенарм поставил размашистую загогулину и направился к двери.
— Нет, не сюда, мистер Кнохенарм. Противоположная дверь.
— А почему не сюда?
— Это крематорий.
— Понимаю. Понимаю.
Он отодвинул рукой створку еще недавно автоматической двери и оказался на улице. Сквозь притупленное препаратами сознание, будто через слой ваты постепенно проникал пропахший полынью, стрекочущий кузнечиками летний день. Налетавший из степи ветер так и норовил прихватить с собой дорожную кепку Кнохенарма, за которую тот отчаянно боролся, преодолевая сковывавшую движения вялость. Город, колеблемый волнами поднимавшегося с поля горячего воздуха, не обнаруживал никаких признаков разрушения. Вся сила подземного толчка пришлась на мортификаторий, будто некий доисторический великан, которому надоело безропотно сносить прогресс человечества, ткнул пальцем из—под земли в один из тех бесчисленных участков её поверхности, которые общество присмотрело для размещения предприятий человекообрабатывающей промышленности.
Распечатав второй пакет, Ганс Кнохенарм к удивлению своему обнаружил в бумажнике целых двести талеров. Через пару часов после чудесного избавления он вылетел ближайшим рейсом на родину. А еще через час он стоял на высоком берегу, облокотившись о скамейку, и глядел в сторону церквушки, перед которой возвышался небольшой могильный холм с каменным крестом. Лохматая трава, покоряясь порывам пряного ветра, ласкала выбитую на кресте голову святого с раздвоенной бородой. Плоское лицо его сверх меры было обращено ввысь, точно кто—то сильный незримой рукой тянул его за бороду к небу, требуя отчета. Старинному стилю барельефа вторила готическая надпись: «О. Ансельм Клюгге».
Текли часы. Ганс Кнохенарм неподвижно сидел на скамейке под ивой, провожал тонущее в опушке леса солнце, ждал. И действительно, едва лишь острие церковного шпиля, слегка надрезав ночное небо, выпустило на волю молодой месяц, как старинные своды огласились хоралом «Nun lasst uns den Leib begraben» – «Так предадим же тело погребению». Ганс улыбнулся. Он знал, он видел, как к клавишам прикасаются пальцы красивой женщины в белой плиссированной юбке.
«Что, Идочка, все—таки ушла от своего танкиста?», — подумал он.
«Ушла», — ответила ему музыка.
«И что теперь? Так и будем», — спросил он.
«Так и будем», — вторила музыка.
«Всю жизнь?», — усомнился он.
«Всю жизнь»


Нью Йорк, 17 марта 2012 г.