СТРИЖКА

Как-то раз, посмотрев на себя в зеркало, Степан Петрович окончательно решил: «Нет, хватит, с этими волосами, вернее, с тем, что от них осталось, пора расставаться». Во все рекламируемые наращивания он не верил, да и поздно было думать об этом в пятьдесят шесть лет.

«Пацан решил — пацан сделал» – подумал залихватски и решительно отправился в парикмахерскую. Сев в кресло и, вздохнув, произнёс:
– Наголо.
Неожиданно парикмахер, молодая девушка, его выбор одобрила:
– Ну и правильно, чего их (подразумевалось — волосы) с места на место перекладывать.
Обидно немного было такое слышать, но ведь и сам про то же думал.

- Боже, а это что такое? - спросил Степан Петрович, увидев на столике старенькую ручную машинку.
- Талисман мой. Ею ещё моя бабушка работала, потом мама, а я вот уже этим чудом пользуюсь, – пояснила парикмахер, готовя к работе аккуратненькую такую электрическую машинку.
«А прабабушка этой девчушки вполне могла меня стричь» – подумал Степан Петрович, и, улыбнувшись, стал вспоминать, как всегда нервничал перед походом с матерью в парикмахерскую, сколько мук переживал там при стрижке «под ноль» — уж очень больно эта машинка дёргала волосы.

Нужно сказать, в послевоенное время такая стрижка была обидной судьбой всех малолеток. Почему обидной? А каково было слышать от уже чубатых: «Лысая башка, дай пирожка». Когда терпели, когда в драчку кидались на заведомое поражение. Только к первому классу Стёпа добился, чтобы ему в конце концов разрешили оставить чубчик. То-то радости было.

- Чего это ты решил? - удивилась жена, когда Степан Петрович объявился в новом обличье.
- А так голове легче, - пояснил бодренько и прошёл в ванную, наедине полюбоваться на себя — нового. Зрелище было конечно ещё то, но, успокоил себя, что это просто с непривычки. И, действительно, вскоре все и замечать перестали его новую «причёску». Один раз он даже обиду выказал (в шутку конечно), когда, придя из парикмахерской, не удостоился реакции жены — обычно событие отмечалось какой-нибудь очередной репликой. Даже демонстративно погладил лысину перед ней.

Но на сей раз дождался лишь вопроса:
- И сколько такая стрижка стоит?
- Восемьдесят рублей. А что?
- Восемьдесят? За три минуты работы?
- Ещё и феном голову обдувают. И потом, твоя-то причёска не меньше пятисот рублей стоит, и я ничего, молчу.
- Так то — причёска... Слушай, – вдруг выдала она очередную идею, – а давай купим машинку, и я сама тебя буду дома стричь. Наташка, вон, своего стрижёт.
- Ага, тысячи полторы отдать за неё. Я умру быстрее, чем затраты себя оправдают.
- Болтун. Правда, давай... Ну, что молчишь? – спросила, – Эй?... Ау?...

А Степан Петрович продолжал безмолвствовать, не мигая уставившись на жену, и даже рот приоткрыл, что порой стало с ним случаться, когда уж очень задумывался над чем-нибудь, или мыслями где-то не здесь находился. Обычно жена «будила» его и, смеясь, предупреждала, что муха может залететь; а тут (очень уж он задержался в положении «замри») разволновалась даже:
- Стёпа... Может, лекарства какого? Ты чего, Стёп? Стёпа-а!!

Тут Степан Петрович почти очнулся, но не отвечал, находясь всё ещё в своём «где-то», и смотреть продолжал не моргая (правда, рот закрыл). Потом всё-таки вернулся:
- Не надо лекарства. Какое лекарство — вспомнилось мне просто.
Жена только вздохнула.

А вспомнилось ему на сей раз вот что. Шли они тогда на промысел своим ходом. Путь из Клайпеды до экваториальных вод был достаточно долгим, палубной команде БМРТ, не говоря уже о судовом враче (то есть о Степане Петровиче, в то время, конечно, просто Степане), работы было не много, а свободного времени, наоборот, предостаточно. И чем заняться? Ну, книги, кино по вечерам, что ещё? Спиртное, которым затарились на берегу, закончилось быстро — а сбегать некуда — куда из железной коробки побежишь посреди океана?

Скучать стал народ. Командиры, комиссар, и другие, кто порасторопнее оказался, быстренько разобрали женский персонал, но персонала того — раз, два и обчёлся. Остальным приходилось «развлекаться» только политинформациями, что сыпались как из рога изобилия (о вражеской агитации при заходе в инпорт, сухом законе, что тогда только ввели, и прочих глупостях).

Кто-то объединялся по интересам и играл до одури в шахматы и домино, кто-то (с не очень устойчивой психикой) уже через неделю начинал бегать на бак и высматривать пароход с почтой из дома — в общем, каждый сходил с ума по разному.

Степан почти сразу сдружился с боцманом — рыжим, упитанным, круглолицым земляком-украинцем. Справедливости ради нужно сказать, что стремление сблизиться было обоюдным — и у того и у другого много чего имелось в хозяйстве всякого-разного, такого необходимого в рейсе.

Но главным всё-таки было то, что жили они оба, как оказалось, в спокойном, зелёном городе, расположенном по берегам Южного Буга, да ещё и в одном его районе с ласковым названием «Вишенка». Было о чём разговаривать под мерный, нескончаемый гул главного двигателя за кофе, или чаем в каюте. И слушать не перебивая, и слышать собеседника умели оба. Тем и коротали спокойные дни похода.

Чем дальше от прохладной Прибалтики, тем жарче становилось. В штилевую погоду вообще духота одолевала — то и дело под душ лазили. Док хотя бы — худощавый, а боцман очень уж страдал первое время. И буйная обычно шевелюра стала свисать из-под бейсболки жалкими липкими прядями.

Наконец боцман не выдержал и предложил:
- Слушай, док, давай наголо пострижёмся, – и увидев сомнение в глазах Степана, стал торопливо уговаривать, напирая на то, что (вот ведь хитрая бестия) от частого мытья волосы, мол, быстро повылезают, а вот после стрижки станут ещё пышнее.

Степан долго не упорствовал (за полугодовой рейс волосы, безусловно, отрастут), лишь поинтересовался:
- А кто стричь-то будет?
- Да сами и пострижёмся, - воспрял духом боцман, – делов-то.
- Как сами? Я не умею.
- Не боись — легче лёгкого, – заверил тот и для убедительности хлопнул своей лапищей Степана по плечу.
- А машинка?
- Есть, есть машинка, электрическая.

Расположились в каюте боцмана. Недолго посовещавшись, решили, что тот и начнёт, а «клиент» пусть почувствует, как это делается.
– Чего тянешь? – поинтересовался Степан, ощущая, как топчется у него за спиной «мастер». Наконец, после глубокого вдоха боцмана машинка зажужжала. Степан непроизвольно напрягся.
- Спокойно, – произнёс боцман и, рассудительно добавил, – первую полосу проведём посередине, от загривка до лба. Чтобы потом легче было. Поехали.

- Ты что творишь, зараза! – заорал Степан, когда ножи машинки буквально вонзились ему в шею, – Ты же мне голову отпилишь!
- Это нечаянно, – тут же оправдался «мастер», – да и сидеть нужно смирно, не дёргаться.
- Я и не дёргался. Ты води машинкой плавно по всей голове, – Степан показал, как нужно «плавно водить», погладив голову ладонью, – а ты вонзил её, как... скальпель.
- Ну хватит под руку говорить. Поехали дальше.
И боцман «поехал». Он давил на машинку так, как пахарь на соху, как будто хотел содрать вместе с волосами кожу, и Степан невольно втягивал голову в плечи, за что получал наставительные затрещины.

Слава богу, всё. Процедура «наголо» завершена, что и подтвердило зеркало. Ранку на шее залепили пластырем.
- Любо-дорого поглядеть, – боцман обошёл клиента, не нарадуясь на свою работу, – с тебя, док, причитается.
- Вымогатель. Только давай сначала с тобой закончим.
Явно довольный обещанным, боцман умастился на стуле, поёрзал чуть для удобства и разрешил:
- Начинай. Надеюсь, понял, как нужно?

- Слушай, – предложил Степан, – а давай я тебе первую полосу от уха до уха выстригу?
- Не умничай. Делай, как я.
Степан аккуратно проложил первую «борозду». Даже порадовался за себя, как удачно получилось.
- Хорош любоваться, – поторопил боцман, – время к обеду.
- Не извольте беспокоиться, шеф. Я мигом.
Степан снова поставил переключатель в положение «on», но машинка почему-то молчала. Подвигал туда-сюда ещё несколько раз — результат тот же.
- Ну чего ты?
- Слушай, не работает.
- Как не работает? Только что работала.
Боцман встал, выхватил машинку из рук Степана и стал нервно дёргать переключатель. Кинулся к другой розетке - машинка упорно молчала. Он тряс её, даже к уху прикладывал — тишина. Обречённо бухнулся на стул.

Трагизм положения был очевиден — выстриженная вдоль головы полоса кого хочешь приведёт в отчаяние.
- Гадство какое. Что делать-то?
- В кепочке пока походи, – посоветовал Степан.
- Что значит «пока»?
- Пока отрастут.
- Издеваешься?! Да меня же на всю оставшуюся жизнь ославят, за идиота держать будут.

В какой-то мере боцман был прав — экипаж, заточённый на полгода в замкнутом пространстве парохода, когда уже к середине рейса все до чёртиков надоели друг другу, набрасывался на любого, кто хоть в чём-то дал слабину — народ отводил душу, развлекался, так сказать. А «жертве» насмешек и издевательств приходилось туго. Иногда очень туго.

Да, ничего хорошего в создавшейся ситуации не просматривалось. И тут боцман оживился:
- Вспомнил! У стармеха машинка есть.
Подхватился и бросился из каюты.
- Кепку надень! – едва успел остановить приятеля Степан.
Вернулся тот быстро.
- Вот, – выдохнул он и протянул доку машинку, – стриги.
- Вот этим?
Степан неуверенно взял в руки машинку с ручками-рогами, какой его стригли ещё в далёком детстве, и неуверенно посмотрел на боцмана.
- Да я такой не смогу...
- Сможешь. Иначе, что же мне делать? – побегав по каюте, как-то уж очень жалобно спросил боцман. У Степана даже мурашки по телу побежали.
- А может, лучше я ножницами попробую? – робко предложил он.
Боцман подумал чуть и не согласился:
- Нет, не получится. Стриги этой.
Степан с трудом сдавил рукоятки машинки, та вяло клацнула.
- Слушай, её бы смазать, что ли.
- Ты знаешь, как её разбирать? И я не знаю. Стриги давай.


Экзекуция началась. Сдавил рога — машинка клацнула, клок волос свалился на палубу. Клац — ещё клок.
- Быстрее давай, – простонал боцман, – так до утра стричь будешь.
Клац... Клац... Клац... Всё равно получалось медленно. А вот рука уставала быстро. Тогда Степан приспособился стричь с помощью двух рук. Стало легче, но получалась уже не стрижка, а выдёргивание волос клоками. Боцман постанывал, но в целом вёл себя достойно. Клац-клац-клац...

Машинка постепенно разрабатывалась. Треть головы обработана. Рассматривать результаты труда Степану было некогда — боцман уже тихонько подвывал, и до того жалобно, что хотелось закончить «стрижку» как можно быстрее. И Степан, стараясь не обращать внимания на всё усиливающийся вой, уже с остервенением метался с машинкой то туда, то сюда, где, как казалось, остатки волос торчали выше, чем в других местах.

- Пожалуй, всё, – произнёс наконец, стараясь унять дрожь в руках – только вот нужно ещё ножницами кустики подравнять — машинка плохо брала, старая уже.
Боцман безучастно раскачивался на стуле и плакал, правда, уже не в голос. Потом подошёл к зеркалу и, увидев то, что получилось, заскулил снова. Слёзы текли безудержно. Однако сумел взять себя в руки.
- Состригай, – снова опустившись на стул и хлюпнув носом, сказал почти равнодушно, – может и правда, ровнее будет, – потом, включив в голос металл, жёстко отчеканил, – с тебя стакан!

Степан бы, признаться, за такое потребовал больше.

Вскоре началась рыбалка. Друзья даже не заметили, как снова обросли, но это уже ничуть не мешало — акклиматизировались. Стрижку дружно не вспоминали. Лишь Степан иногда украдкой вглядывался в шевелюру приятеля — не осталось ли где проплешин. Вздыхал спокойно — кажется, не осталось.

Вот этот случай и вспомнил Степан Петрович при предложении жены стричься дома. Нет уж — никогда и ни за что!