Коренная блокадница

Жила В.А.


Коренная блокадница.

70-е – февраль 1942г. Ленинград.

Тетя Аня была этаким пожилым сорванцом. Маленькая, очень шустрая, она переходила, вернее, перебегала дорогу там, где ей вздумается. Никакие светофоры, машины и даже милиционеры ей были не указ. Ей надо было на ту сторону, вон к тому магазину, и она бежала по кратчайшему пути. Не обращая внимания на машины, окрики, она бежала к своей цели. И только на противоположной стороне улицы грозила маленьким кулачком вслед машине, обнаглевший водитель которой вздумал учить ее жизни. Она не платила за проезд в трамваях и автобусах. Во-первых, жалко было три или пять копеек, во-вторых, из принципа. Если ей платят пенсию сорок пять рублей, значит, рассчитывают на ее умение выжить. Когда в трамвай заходил контролер, тетя Аня разыгрывала целый спектакль – Какой билет? Ты что? Да мне всего одну остановку. Да был у меня билет. Девался куда-то. Отстань, мне некогда, мне выходить. Хотя среди нас, иногородних студентов, по крайней мере многих, тоже считалось дурным тоном платить в трамвае, я иногда спрашивал тетю Аню, просто для разговора:
- Ты почему не платишь? Ведь все обязаны.
- Я имею право.
- Почему? Откуда?
Я заслужила. Я коренная блокадница.

* * *

Анна проверила, все ли у нее с собой. Талоны на хлеб, справка, еще справка. У Анны не было паспорта. Вместо паспорта у нее была справка. Паспорт у нее украли, уже второй. Первый еще осенью сорок первого. Даже не украли, просто взяли. Анна сама их отдавала. И оба раза почти в одинаковых ситуациях. Дядечка обещает устроить на работу, берет документы, уходит вглубь здания, и все. Час ожидания, поиски, поздно пришедшее понимание, тебя опять обманули. Потом милиция, объяснения, заявления. Вернее, в первый раз была просто милиция, их районное отделение. Во второй раз пришлось идти в Серый дом. Анна пошла с обоими сыновьями, один на руках, другой рядом. Еще за несколько метров до дома она начала реветь и ревела, то всхлипывая, то во весь голос, все то время, которое ей пришлось там провести. Военный кричал на нее, выспрашивал, угрожал. Анна стояла на своём - украли, не знала, не пособница, никому на руку не играет, она их тоже ненавидит, у нее тоже муж воюет. Справку ей все-таки дали. С печатью и подписями. Паспорт обещали позднее.

Анна оглядела комнату и обратилась к сыну, двенадцатилетнему Сергею:
- Когда приду, не знаю. Набери дров для камина. Вчера деревья рядом пилили, может сучья остались.
Камин был их гордостью и спасением. Единственный в их большой коммунальной квартире. Ни у кого из соседей не было, а у них был. До войны он был гордостью, а сейчас спасением. Гордиться было не перед кем. Все соседи эвакуировались. Все где-то работали, всех организованно вывезли.

Анна до войны была домохозяйкой – женой красного командира. Муж с началом войны со всей своей частью спешно погрузился на поезд, толком не попрощался, и отбыл на фронт. Ни одного письма или сообщения оказией она от него не получила. Анна даже не знала, жив ли он. А об её эвакуации никто не вспомнил.

И остались они втроём, Анна и два сына, двенадцати и неполных двух лет. Нет, вздохнула Анна, теперь уже вдвоём. Вчера умер младший. Анна посмотрела на окно. Там он лежит, в сугробе под окном. Окно их комнаты на первом этаже старого, дореволюционного, дома выходило в колодцеобразный двор, прямо в угол этого колодца. Сюда вечером и отнесла Анна маленькое тельце, завёрнутое в старое покрывало. Сделала ямку в сугробе и похоронила сына. До лучших времён. А пока никто не должен знать, что её сын умер. На него положен паёк, мизерный, но всё же. А у неё ещё второй сын, и его надо кормить.

Анна подошла к двери из квартиры и попыталась её открыть. Дверь не поддалась. Она не была закрыта на замок. Ключом Анна не пользовалась уже несколько месяцев, с тех пор, как уехали соседи. Что-то мешало ей открыться.
- Серёжа, сынок, помоги дверь открыть, примёрзла, что ли.
Вдвоём они налегли на дверь, та поддалась немного. Достаточно, чтобы проскользнуть на площадку. Под дверью лежал труп мужчины. То, что он мертвый, Анна определила сразу. Что, что, а трупов она уже навидалась. И на улицах, и в квартирах. Анна перешагнула через большое, бесформенное в многочисленных одеждах, тело и пошла из подъезда, крикнув сыну:
- Дверь закрой, выстудишь квартиру.

Анна поспешила. Ей нельзя было опаздывать. Такую работу каждый день не предлагают. Хорошая работа, хлебная. На кухне какого-то учреждения. Не важно какого. Важно, что там была кухня, и им требовалась разнорабочая. Убирать и мыть посуду, мыть полы и делать всё, что ни прикажут. Зато там кормили два раза в день, и, Анна надеялась, можно будет принести что-нибудь домой. А кроме того, Анна переходила из разряда иждивенцев в служащие. А это значит, что паёк будет в два раза больше.

Анна пошла пешком, трамваи не ходили. Идти было недалеко, три квартала в сторону Невы. По дороге Анна обдумывала, как себя вести. В этот раз её не обманут. Уже учёная, документы только при ней рассматривать. Знаем мы вас. Хитрые нашлись. Я здесь, а вы шмыг. Нет уж, я с вами. Не на такую нарвались.

В этот раз её не обманули. Всё прошло хорошо. И всё, как обещали. И покормили, и с собой дали немного каши. Но крутиться пришлось целый день, до позднего вечера. Но разве это работа. Анна выросла в деревне и с ранних лет знала, что такое настоящая работа, в поле, на ферме. А это … . Это она делала так, между настоящим делом. Это не была работа, это была обязанность по дому. Здесь, правда, и тарелок побольше, и полы пообширнее. Но Анна всё успевала. И ею остались довольны. Она даже во время бомбёжки не побежала со всеми в бомбоубежище. Не потому, что была такая смелая. Она хотела в первый день показать себя, всё успеть и на совесть.
Анна спешила домой. Она несла сыну кашу. Немного, но это была каша, настоящая, перловая. Это не хлеб – жмых пополам с опилками. Эх, ещё бы немного мяса. Но где его взять? Последний раз они ели мясо ещё до нового года. Это была Муська, их кошка. Анна сама перерезала ей горло, освежевала, и почти две недели у них была мясная похлёбка. А сейчас кошки не было. Да и во всём Ленинграде, похоже, не было. Ни кошек, ни собак, ни какой другой живности.

Дома Анну ждёт Серёжа. А может и не ждёт. Всё чаще он с приятелями пропадал на крыше. Они тушили зажигательные бомбы во время бомбёжек. У них на чердаке был организован пункт, штаб, как они его называли. Ящик с песком, клещи для бомбы, ещё что-то. Сережа иногда ей рассказывал, сколько бомб они сегодня потушили, кто больше отличился. С гордостью. Это вам не по улицам ходить с дружиной, затемнение проверять.

Сережа был дома. Но был не один. В комнате ещё находились двое мужчин. Старший по их дому и военный. Анна не различала милиционеров и армейских служащих. Для неё все, кто носил форму, были военными.
На столе лежало завёрнутое в покрывало тельце её младшего. Значит, кто-то заметил, как она хоронила сына, и сообщил куда следует. Но сейчас Анна даже не расстроилась. У неё была хорошая работа, а в кармане лежал мешочек с кашей. Анна коряво вывела свою фамилию на листе, который ей дал военный, даже не прочитав, что там написано. Мужчины ушли, прихватив с собой талоны на сына и сверток с его телом.
- Ну и ладно. Ну и хорошо. Зато похоронят по человечески. В общей могиле. Но похоронят. Снимут грех с её души.
Сейчас они затопят камин, Серёжа принёс сучья и, даже, пару ножек от стола, она вскипятит воду и разогреет кашу для сына.

* * *

В этой комнате тётя Аня прожила ещё тридцать лет после войны. Муж не вернулся с войны. В военкомате ей дали справку, что он пропал без вести в июле сорок первого года. Сергей погиб в самом конце войны. Подорвался на бомбе, которую они с приятелями разминировали на чердаке дома.

Камин она затапливала только весной и осенью, когда центральное отопление уже или ещё не работало, а на улице было довольно промозгло. Соседи за это время сменились несколько раз. Под окном её комнаты, выходящим в угол двора-колодца, частенько собирались выпивохи. Они стучали в окно – тётка дай стакан на минутку – выпивали и отдавали тёте Ане стакан и пустую бутылку.

Тётя Аня никогда не грустила, тем более не плакала. Она сердилась на что-нибудь, ругалась или, наоборот, смеялась. Но не грустила. Вся её грусть кончилась тридцать лет назад.


26.11.2008 г.