Апчхи!

Рассказ.

Апчхи!

Случилось это январской ночью. Когда морозный воздух был настолько плотным, что вдыхать его было немного болезненно. Когда за городом в дивном покое замирала природа, а в городе, в каждом доме звучало: «Вам родился Христос! Вам родился Христос!»
Синеющая тьма вытесняла сумрачный свет, иллюзии растворялись в реальности, а моё дело разрешилось совсем не так, как я того ожидал. Усилия оказались напрасными. Чаша снова наполовину пуста, а жизнь не так хороша и прекрасна, как это было ещё вчера. Словом, всё пошло наперекосяк.
– Ваши билетики, – хриплым пропитым голосом сказала тучная проводница лет пятидесяти, носившая на голове жуткий тюльпан, скрученный из окрашенных пергидролем волос.
С кислой улыбкой я предъявил проездной документ.
– Проходите. У вас место седьмое, – произнесла проводница таким тоном, что выдало в ней женщину, презирающую телячьи нежности.
Эмоции, с которым я вошёл в вагон, были, по крайней мере, немножечко странными. Мною овладело чувство полнейшей опустошенности, но вместе с тем в этой пустоте с томительной нежностью рождалась мечта. Она проявлялась едва заметно, будто утренняя заря в прозрачных хлопьях тумана. Мне подсказывал жизненный опыт - для нового шага к новой химере, вчерашние неприятности непременно должны быть раздавлены и забыты, иначе придется топтаться в слякоти прошлого.
Невзирая на чрезвычайно дурное настроение, я по привычке надеялся. Не так, как это бывает в приятном расположении духа, а как надеется путник, прошедший половину пути. Мне всего сорок лет. Или уже сорок лет. Наверное, в таком настроении уместней употребить слово уже. Так вот. Мне уже сорок лет, и надежда не покидала меня до самой последней минуты, последней секунды. Я открыл двери купе, уповая на долгожданную встречу с сексапильной двадцатипятилетней развратницей, готовой пуститься во все тяжкие и утащить меня в сумрак забвения.
– Седьмой вагон, седьмое место, седьмое января. Да вы счастливчик! – заговорила со мной дряхлая, седая старуха, сидевшая со своим белокурым внучком на полке под номером пять. Её глаза были настолько тронуты жизнью, что, казалось, они давным-давно не смеялись, а её отцветшее морщинистое лицо под сдвинутыми бровями выражало бескрайнюю скорбь.
В другой день, в другом состоянии духа я без сомнения истолковал бы такое стечение обстоятельств как добрый положительный знак. Ведь оставалось ещё одно свободное место, а значит стройная длинноволосая блондинка где-то недалеко. Ну а пока её не было, я, дабы скоротать ожидание, завёл бы жизнерадостную беседу о цифре семь.
Старуха меня бы не раздражала, и я с превеликим удовольствием рассказал бы ее внучку о том, как в детстве фанатично верил в то, что стану великим спортсменом и в то, что семёрка принесёт мне удачу. Затем поведал бы в самых сочных и ярких красках о том, как под номером семь я подавал фантастические навесы, пробивал неотразимые пенальти и стремительно врывался во вратарскую площадку, проделывал такие финты, которые приводили в настоящий трепет защиту соперника. И, конечно же, я не забыл бы упомянуть о седьмом июля 1977 г. В тот злополучный день, беззаботно переходя бетонную протоку между двумя прудами, я поскользнулся на тине, ударился головою о бетон, остался без чувств и всё же не утонул. Затем я бы сделал по-чеховски многозначительную паузу и закончил бы рассказ с житейскою мудростью: «А может семёрка – это всего лишь заскорузлая попытка добавить чуточку магии в рутинную повседневность». « Кто знает?» – сказал бы я в другой раз, но не теперь. Сегодня свет в конце туннеля был ещё слишком слаб. И я, измученный и утомлённый, молча присел на свое счастливое место. Я опрокинулся на перегородку между купе, глядя на своих попутчиков отсутствующим взглядом, напоминая бесчувственную куклу с фарфоровыми глазами.
Когда же ручка двери затряслась, я в предвкушении слегка оживился. Но когда
купе отворилось, как это обыкновенно случается, мои ожидания не оправдались,
блеклый сексуальный настрой мгновенно увял, призрак молоденькой нимфоманки канул
в небытие. Я повесил нос и затужил. Еще несколько секунд назад мне казалось, что сильнее испортить моё настроение уже невозможно, а теперь…
С тяжелым дыханием астматика, подвергая своё тело великим мукам, в узкий дверной проём протиснулась пышная дама в кожаной куртке. Не подозревая о моем огорчении, она устало рухнула рядом со мною. Лежак под ней изогнулся и чуть не выбросил меня из окна.
«Мой ангел хранитель, кажется, изо всех сил старался меня доконать»
– У меня место десятое. Я на него не взберусь. Кто подо мной – давайте меняться! Подо мной ведь еще и опасно, – вздымая огромной грудью, выдохнула дама.
– Провожающие, покиньте вагон! – раздался увещевающий голос из коридора.
– Десятое место? Да вы купе перепутали, – не скрывая ехидного счастья, обратился я к толстухе и широко улыбнулся, оскалив зубы.
Вагон дёрнулся и тронулся с места. Женщина неохотно поднялась и с досадою сплюнула. Затем насколько смогла, втянула свой грузный живот и вытолкнула себя из купе. Я же снова обрёл крохотно-символический смысл существования.
Старушка взглянула на меня с неприязнью и беззвучно зашевелила своими потрёпанными губами:
– Мог бы и предложить бедной женщине поменяться местами…
– Тутух–тутух, тутух-тудух, – застучали колёса по рельсам. Проводница пошла по вагону, медленно и неприветливо принимая билеты. Она засовывала их в ячейки коричневой кожаной папки и машинально интересовалась мрачным и тоскливым тоном:
– Чай? Кофе? Пиво?
Взглянув на меня, она с горькой ухмылкой произнесла:
– Вонь страшная! Кто-то опять какую-то дрянь везёт.
Я тихо и глубоко вдохнул воздух, ничего не почувствовал, сконфузился, и, густо краснея, вспомнил о том, что мылся вчера в сортире вагона, а свежим бельём на мне были только носки.
Не смотря на весьма обоснованное замечание, я всё же обиделся и разозлился. Вальяжно швырнув жёлтый листок бумаги на стол, я ощутил страстное желание сорвать с её головы тюльпан, швырнуть его в коридор и по-барски с высокомерной развязностью ей приказать: «Принесите-ка, голубушка, мне чайку». Но её пухлые, рыхлые пальчики тут же отбили всякое желание к ней прикасаться. Большая часть ядовито красного лака на её коротко остриженных ногтях была облущена, а их края очерчивал грязный и совершенно неаппетитный ободок.
– Чай? Кофе? Пиво? – снова повторила проводница.
Я взял себя в руки, взглянул на неё надменным и грустным взглядом, отрицательно покачал головой и, скрестив на груди руки, закрыл веки.
Перед моими глазами, быстро меняя друг друга, пронеслись слайды бестолкового путешествия. Всё в моей голове перемешалось, превратив воспоминания в вязкую невкусную кашу, избавиться от которой можно было только глубоким и беспробудным сном. Сквозняки и нервы отозвались в моём организме простудой и жутким насморком. Подчиняясь болезни, я расклеивался, и теперь меня по-настоящему беспокоили только длинна моих сопель из носа и громкость кашля, вырывающегося из моей глотки всё чаще и всё надрывнее. Старушка украдкой посматривала на меня недобрыми липкими глазищами: мол, если болен, так дома сиди. А её любимое чадо в зелёных шортиках и белой маячке, попадая под горячую струю моего перегара, кривилось и фыркало.
Ещё вчера на перроне, когда до оправления поезда оставалось минут тридцать пять, я вдруг остро ощутил бескрайнее одиночество. Я озяб, захандрил, и решил излечить одним махом и несчастную душу, и изнурённое тело.
В буфете вокзала продавщица в нечистом переднике и с нежным цветом лица, сварливо зашевелив своими тонкими некрасивыми губами, переспросила:
– Триста водки, стаканчик и бутерброд с ветчиной?
Я кивнул утвердительно. Она усмехнулась и самым бессовестным образом меня обсчитала.
Скандалить я не хотел, да и не было сил, поэтому с напускной беззаботностью я мирно поковылял к столику.
Я поднял стаканчик к носу, но даже сквозь насморк почувствовал запах технического этанола. Видимо, этот высококачественный продукт поставлялся прямиком из подвала армянской диаспоры, которая старательно подрывала и без того подорванный авторитет общепита путей сообщения. Я тихо пробормотал себе под нос: «Утром мне будет худо». И почти с наслаждением принял отраву. Мне очень хотелось как можно скорее разогнать тоску-печаль, избавиться от унылых мыслей и улыбнуться. К тому же угрожающего предчувствия опасности я вовсе не ощутил. Наверное, в глубине души я желал себе смерти, и осознание того факта, что я пью денатурат, никоем образом не повлияло на мой приговор самому себе. Я выпил и заказал ещё.
Зелье подействовало почти мгновенно, но не так как я того ожидал. Мысли об утреннем нездоровье исчезли, но вместе со способностью соображать. Началось нечто странное. Время растянулось в пространстве. Пятнадцать минут, остававшиеся до отправления моего поезда, вдруг показались мне вечностью. Внезапно во мне проснулось непобедимое желание выкинуть что-нибудь героическое. Для человека храброго, мужественного, с обострённым чувством справедливости работы здесь было не початый край, и моё воображение заплясало. Я окинул героическим взором враждебную среду, выпил одним глотком следующую порцию психотропной анестезии, и чуть было не заорал:
– Суки! Обсчитали! Токсинами напоили! А кругом-то - удушье, хамство и смрад! А ещё! Чумазые грузчики и вымогатели при погонах!
Но, когда моя ненависть достигла своего апогея, я вдруг неожиданно ощутил неустойчивость своего порыва, а через пару секунд полное равнодушие ко всему, кроме водки. Душа потребовала на коня, в смысле на прощанье, грамм пятьдесят, а диктор напомнил об отправлении поезда.
Услыхав объявление, я посмотрел на часы, но моё внимание отвлёк коренастый мужик за соседним столом. Он весь встрепенулся в своей черной дублёнке, будто воробей, в которого угодил булыжник, и устремился к выходу. По пути он зацепился за чью-то сумку, упал, скользнул на пузе по шероховатой поверхности кафеля и распластался прямо у меня под ногами. Судорожно вцепившись своими крепкими руками в мою левую штанину, он ловко взобрался по ней и встал. Затем впопыхах извинился и, выпучив глаза, ринулся дальше.
– Вот неуклюжий болван! – с угрюмой иронией прошептал я, поправляя перекосившиеся на мне джинсы.
– Поезд Киев – Херсон отправляется с …ой Платформы! – неразборчиво повторил голос из рупора на фоне всеобщего вокзального шума.
Я снова взглянул на свои часы. На круглом циферблате большая стрелка коснулась двенадцати, маленькая – восьми.
– У меня ещё целых шесть минут, – принялся рассуждать я. – До перрона добраться минуты две, – мне казалось, этого хватит с лихвой, невзирая на то, что я не расслышал номер платформы. – Сорок секунд – выпить и расплатиться. Забраться в вагон – примерно десять секунд. Успею! – твёрдо решил я и нетвёрдой походкой направился к кассе буфета.
Поезд отправился раньше на восемь секунд. Из меня вырвалось жалобное:
– Постойте! Откройте! – и я побежал рядом с вагоном номер четыре.
– Это бесчеловечно! – сокрушался я, переходя на отчаянный крик. – Остановите! Сорвите стоп кран!
Не ведая страха и часто толкая ногами скользкий перрон, я нёсся рядом с вагоном под номером семь, восемь и девять… Люди на платформе уступчиво разбегались. Мои глаза слезились от ветра, горло драло от холодного воздуха, а сумка, накинутая через плечо, часто стучала по напрягающимся ягодицам, сбивая конечности с ритма.
Особенно долго я скакал рядом с последним вагоном, выстукивая на двери слезливый мотив песни:
– Откройте, люди, я ваш брат!!!
На что седовласый проводник неистово грозил мне кулаком, скандировал русским отборным матом и часто тыкал указательным пальцем себе в висок.
Издав протяжный гудок, поезд набрал обороты, и по моей вспотевшей спине холодком пробежали мурашки. Я по инерции скользнул ещё метра на три, потерял шапку и от удивления застыл на месте, когда прочитал на табличке вагона надпись «Киев- Берлин».
А по соседней колее вдоль платформы не спеша поплыли крупные черные буквы на белой табличке «Киев- Херсон». Я оживился и засеменил вдогонку. Делать шаги пошире не удавалось – не было сил, но всё же, я понемногу ускорился. Душевная женщина в белой рубашке открыла двери вагона, мои пальцы почти ухватились за поручни, но мои ноги вдруг подбросило вверх. Время замерло, я словно завис в невесомости, и на меня обрушились обрывки не то энтимем, не то полного бреда.
– Наверное… Под колёса… Ну и денёк… Кровище!.. Куски плоти!.. Мозг!.. Надгробье… Гранит… Надпись: «Раздавлен составом!»
И человек неглупый... В тишине скорби… Разъяснит моим безутешным друзьям: «Это состав С2Н5ОН, смешанный с Н2О в антисанитарных условиях».
Вся моя жизнь пронеслась мимо одним коротким сюжетом. Оказалось, я не готов умирать. Я выкрикнул долгое – НЕЕЕЕЕТ!!! – Или – ЕЕЕЕБ!!! – точно не помню. И… какая-то неведомая, но могущественная сила вырвала меня из лап железного чудовища.
Лечу в сторону. Ощущаю сильный удар головой и хруст в шее. На какое-то время звуки смолкают, становится тихо. Перед глазами порхают очень красивые разноцветные бабочки. Постепенно возвращается звук. Шум нарастает. Бабочки пугаются и разлетаются. Поезд длинным гудком простился со мною и растворился во мраке.
Хорошо жить на свете. Я жадно дышу полной грудью. Суета продолжается. Есть время сменить надгробную надпись. Поднимаюсь и клятвенно обещаю себе больше не торопиться.
Невдалеке у торгового ларька вижу мужчину в черной дубленке. Он, вытянув ноги вперед и обхватив голову обеими руками, улыбался мне блаженной улыбкой.
– Наверное, БОМЖ! – подумал я возмущенно. – Эти вонючки везде!
– Поезд «Киев–Москва» пребывает на седьмую платформу! – раздается громкий голос из рупора где–то очень близко, прямо надо мной, и словно кувалдой бьёт мне по макушке.
– Помощь нужна? – спросил тяжелым сиплым голосом невысокий широкоплечий мужчина лет пятидесяти в черной дублёнке и серой заячьей шапке с ушами, завязанными на затылке. Теперь я узнал его. Это был тот самый мужчина, который сидел у ларька и который стоял за соседним столом в буфете. Вблизи я заметил, что лоб его невероятно объемный и занимает большую часть лица. Его тело сложено ужасно непропорционально. Его череп, руки и ноги, словно прикручены к туловищу от какого-то верзилы. В его фигуре было что–то первобытное, суровое, угрожающее. Я даже предположил, что на спине у него растёт небольшой горб. А вот глаза его излучали нечто особенное, по–детски забавное и по-взрослому мудрое.
– Нет, спасибо, – пробубнил я, обшаривая перрон глазами в поисках шапки.
– Ты экстримал? Это какой-то новый способ выделения адреналина?
– Я колею перепутал, – возбуждённо ответил я, глубоко вдохнул и выдохнул облако пара прямо ему в лицо.
– Не мудрено, – заметил мужчина, отмахиваясь ладонью от перегара. – Я думал, всё! Чудом успел. Думал, утащишь меня за собой под колёса. А нет, повезло! Отбросило в сторону. Я башкою – в ларёк, ты – в фонарный столб!
Сердце в моей груди восторженно затрепетало. Душа наполнилась пылкой, глубокой признательностью. Удивительное чувство радости волной разливалось во мне. Лицо озарила живейшая благодарность. Мне захотелось обнять и расцеловать крепыша.
– Мы должны выпить! – предложил я со счастливой улыбкой.
– Не сегодня, – отказался мужчина и протянул мне свою руку. – Меня Миша зовут.
– Семён, – ответил я, с трудом сдерживаясь, чтоб его не обнять.
Ладонь Михаила была под стать его лбу: настоящая, сильная, мозолистая, как у кочегара или землекопа. Своей пятернёй он мог совершенно свободно обхватить мою голову, будто небольшую дыню. С хозяином такой руки трудно не соглашаться в чём бы то ни было.
– Ты бы завязывал с алкоголем, – сказал он мне на прощание. – Не ровен час и Всевышний потеряет к тебе интерес!
Я трижды перекрестился, хоть и был атеистом, и беспрекословно с ним согласился. В том самом месте, там, на перроне.
Но здесь, в вагоне старушка с ребёнком всё морщилась и, то и дело, бросала на меня осуждающий презрительный взгляд, возбуждая во мне желание снова напиться. От её глаз, сверкающих неприязнью, мне становилось не по себе. Эйфория от спасения уже улетучилась. Мне снова казалось, что я неудачник. Я переборол брезгливость и попросил проводницу бутылку пива назло недовольной старухе.
Я старался переключиться, не смотреть на попутчицу, но она всё сверлила во мне дыру. Чтобы не злиться, я вспоминал Михаила. «А ведь он вначале мне не понравился, да и старая грымза, наверняка, приятная старушенция. Ну не выбрасываться же мне, в самом деле, из поезда ради её удовольствия!» – чуть было не вырвалась из меня вслух последняя фраза.
В тепле пиво на водку легло исключительно. Мозг снова расширился, и вся его нетрезвая мощь направилась в область эзотерическую.
– А ведь я мог и не оказаться в этом вагоне. Мог уехать вчера. Судьба, кажется, говорит со мною о чём-то. Это не может быть обыкновенной случайностью. Неизбежность? Проделки загадочного фатума? Рок судьбы? Иначе как объяснить седьмой вагон, седьмую полку, седьмого января.
Около девяти вечера поезд замедлил ход, долго едва тащился, затем зашипел и со скрипом остановился у маленькой станции с тремя фонарями и вокзалом размером с небольшую избу. Стояли недолго, минуты четыре, и потихоньку тронулись дальше.
Я уже собирался закутаться в одеяло, когда наполняя вагон свежестью прохладного воздуха, в дверном проёме промелькнула девушка в сером пальто с небольшим голубым саквояжем на колёсах. Я почему-то разволновался, а в голове появилась навязчивая мысль: «Я должен с ней познакомиться. Она – воплощение всего самого-самого-самого! Она - органичное сочетание восхитительной невинности и сладострастной порочности, робкой застенчивости и роковой распущенности». Она возбудила во мне странное и совершенно безумное желание догнать её, взять на руки и принести в наше купе. Я быстро вскочил, но в двери уткнулся носом в тюльпан проводницы. Она стояла предо мной обнаженной. Только из-под её обрюзгшего жира виднелись красненькие бикини. Пока её бёдра доедал целлюлит, она смотрела на меня с несгибаемым обаянием и особым томным взглядом, от которого я попятился. Она сделала шаг в купе и захлопнула дверь. Затем плавным движением поднесла руку к своей голове, извлекла из тюльпана несколько шпилек, и сальные волосы упали на её круглые плечи. Я завертел головою и с ужасом обнаружил – из купе исчезли старуха и внук. Она толкнула меня на лежак и набросилась на меня с таким жаром, что я даже заплакал. Солёные капли покатились по моему испуганному лицу, а дряблые груди обезумевшей женщины с неприятным звуком шлёпали по моим щёкам и размазали по ним слёзы. Задыхаясь, я в отчаянии всхлипнул и наконец-то я вырвался из объятий морфея.
Моё состояние было настолько подавленным и разбитым, что ещё некоторое время я боялся пошевелиться и сидел недвижим. Я встряхнул головой и лихорадочно начал отсеивать всё, что приснилось.
В этот момент раздался бархатный голосок.
– Добрый вечер. Здесь место восьмое?
В проходе стояла девушка с голубым саквояжем. Я взглянул на неё, растерялся и
будто старый уставший мерин закачал сопливою головой.
– Сегодня вы будете сверху, – ляпнул я пошлость.
Девушка оценивающе посмотрела на мою заспанную физиономию, потом в темноту за окном и, вспоминая о чём-то, задумчиво произнесла:
– К сожалению, сверху мне нравится меньше всего.
Она была так же прекрасна, как и во сне! Мне, как и во сне, хотелось взять её на руки и признаться во всем. Но признание ещё до конца не сформировалось в моей голове, и посему я округлил его:
– Жаль, – сказал я и, прихватив сумку с вещами, выбежал в туалет.
В тесном сортире я снял с себя всю одежду, вымылся ледяной водой и, дрожа от холода, натянул свежие вещи. Вернее те вещи, которые казались мне чуточку чище тех, что были на мене. Затем я причесался, тщательно вычистил зубы, перепутал дезодорант с освежителем воздуха и, хорошенько взболтнув его, направил его на себя.
Когда я вернулся в купе, запах жасмина старухе и внуку совсем не понравился. Бабка сморщила нос, мальчик закашлялся и чихнул. И только девушка, с кроткой нежностью заглянув в мои замерзающие глаза, трогательно улыбнулась. Видимо, поняла – это всё для неё.
– Вы не могли бы со мной поменяться местами, – обратилась ко мне старушка минут через десять, принюхавшись к запаху. – Мы собираемся спать. На верхней полке нам будет не очень удобно.
«Ах ты, баба яга! – возмутился я мысленно. – Весь вечер меня презирала и теперь просишь о помощи. Хотя выглядеть охламоном мне сейчас не с руки. Лучше предстать сердобольным. К тому же болтать до рассвета будет удобней…»
– Ну, конечно! Какие проблемы! – согласился я с таким лицом, будто просто по нелепому недоразумению не предложил ей этого сам.
– Огромное спасибо тебе, сынок! – подобрела ко мне старуха. – Может тебе постель застелить?
– Не нужно, я сам, – ответил я крайне вежливо.
– Раз уж все пользуются вашей бескорыстной добротой, могу ли и я просить вас об одолжении, – обратилась ко мне девушка и, не дожидаясь ответа, кокетливо продолжила, – забросьте, пожалуйста, сумку мою наверх.
Я с радостью в сердце поднял её чемодан и запихнул его в багажный отсек, мысленно пообещав таскать за нею багаж до конца своей жизни.
– Спасибо. Вы очень милый мужчина, – застенчиво произнесла она, мягко опустилась на нижнюю полку, достала из сумочки телефон и принялась строчить смс.
На земле и во всей галактике не было прекраснее пальчиков. Трубка мобильного
телефона в её хрупких ладонях казалась мне самым сексуальным изобретением во вселенной. Я несколько раз пытался с нею заговорить, но что-то мешало мне. Толи комплексы, тянувшиеся за мной тягостным бременем, словно евреи за Моисеем вот уж без малого сорок лет, толи моя простуда. Я всё время боялся чихнуть на неё и прикрывал рот платком.
«Нужно чаю горячего выпить», – решил я и направился к проводнице.
По дороге я передумал. В тамбуре я надеялся откашляться и прочихаться, но кашель и насморк куда-то исчезли. Я вдруг почувствовал себя абсолютно здоровым и вернулся обратно.
Бабка и мальчик уже захрапели на нижних полках. Девушка не спала и, лежа на верхней полке, продолжала смотреть в телефон.
Взбираясь на свое место, я испытал необычно сильное желание выхватить из её рук трубку и убедиться в том, что пишет она смс не своему благоверному.
У неё были прекрасные черные глаза, продолговатый овал лица, а её каштановые волосы невероятно шли к её бледному лицу и гладкой коже. Линии её тела были безупречными, великолепными, фантастическими. Я украдкой поглядывал на её бедра, возбуждаясь невероятно. Только за её улыбку я бы отдал пол жизни, сверг бы правительство и отказался бы от голой Наоми Кембел. А ведь я грезил о черной пантере с двенадцати лет. Я не совсем понимал, что со мной происходит. Такого со мной никогда не случалось. Моя соседка слегка прикусила свою нижнюю губу, а я от возбуждения набросил на себя простыню.
–Наверное, парень у вас беспокойный? – робко спросил я.
–Да вроде бы нет. Немного ревнивый, но в меру, – весёлым шепотом ответила она, будто боковым зрением за мной наблюдала, и моя нервозность забавляла её.
Девушка отложила телефон в сторону и повернулась ко мне.
– Вы до какой станции держите путь? – спросил я.
– Меня Юля зовут. Вы же это на самом деле хотели узнать?
– В общем-то да, но…
– Мне тридцать лет. Мой парень замуж мне не предлагает. Я хочу мужа, ребёнка и дом, – перебила меня Юля.
– Т-с-с-с. Тише. Ребёнок внизу, – прислонив указательный палец губам, тихо ответил я. – Мне сорок. Живу у родителей. В такой ситуации порой не до секса, а уж о детях и думать не смею.
– И выкрутился, и перешёл на «ты». Молодец! – сказала Юля и заулыбалась. – Оставим на время тему детей и немного пофилософствуем.
– Кривой женской логикой?
– Между прочим, я окончила философский факультет. А ты?
– А я нет. Но, думаю, простенькие силлогизмы осилю. Все женщины хотят замуж. Ты – женщина.
– Все мужчины не выносят моногамии.
– Так я и думал. Враждебный настрой. И пока он ещё в лёгкой форме, предлагаю и философию оставить в покое.
Она улыбнулась мне. Я улыбнулся ей. Мы проболтали без умолку три часа. Я чувствовал, как она старалась нравиться мне и быть обольстительной. Мне хотелось сказать ей много приятных и ласковых слов. Я чувствовал, как влюбляюсь без памяти и готов к безрассудству, то бишь, жениться. Я влюблен уже около часа, и ощущенье космической вечности не покидает меня. Мне становилось так хорошо, как бывает часто в конце и очень редко вначале. В какой-то момент желание секса с нею, которое вытесняло все остальные желания, вдруг изменилось на желание узнать о ней всё: где родилась, кто родители и так далее…
И я бы узнал, если бы в моем кармане не завибрировал телефон. Некоторое время я делал вид, будто не слышал, но шум от вибрации нарастал.
– Тебе кто-то звонит, – не выдержала Юля.
Изобразив недоумение, я долго копался в кармане. Но толи я жал не на ту кнопку, толи красную кнопку заклинило, и этот долбанный вибратор не утихал. Трубка словно взбесилась. Один звонок за другим. И дребезжал – дребезжал – дребезжал пуще прежнего, словно отбойный молоток, вгрызаясь в мою нервную систему.
Проникновенный и подозрительный взгляд Юли принудил меня ответить.
– Алло. Перезвоню утром. Все уже спят, – немного сердито и, стараясь придать деловитости голосу, прошептал я.
Но моя хитрая женушка выстраивала вопросы таким образом, что когда я на них отвечал, даже старушка спросонья всё поняла и зашипела:
– Ночь на дворе. Выйди, милок, в коридор и там поговори со своею женой.
Я весь багровею, покрываюсь испариной и прикрываю свободной ладонью трубку. Мне кажется, я незаметно жму на красную кнопку и начинаю выкручиваться. Мне кажется, я делаю это искусно и до чрезвычайности филигранно:
– Мам, я утром приеду, тогда и поговорим.
Но обман раскрыт. Юля демонстративно отвернулась к стене, и я снова проснулся. Открываю глаза. Юля мило сопит на соседней полке. За окном пробуждается снеженная степь. Некоторое время я продолжаю жить сном. Достаю из кармана трубку мобильного телефона, но звонков от жены не нахожу. Вспоминаю, что я не женат. Пытаюсь припомнить, с какого момента я отключился, но вспоминаю лишь силу своей любви. На меня вновь наваливается счастье. Весь мир перестает существовать для меня. Я вновь готов принести на алтарь даже свою свободу. С нетерпением жду её пробуждения. И вдруг с первым проблеском зари, не открывая глаз, сонная Юля запускает свой указательный палец себе в ноздрю и ковыряется в ней. Я мгновенно трезвею. Туман очарования исчезает. Я медленно разворачиваюсь к стене, обхватываю голову обеими руками и начинаю громко кашлять, чихать и потеть. Болезнь возвращается, а любовь покидает меня навсегда…

Брага Роман. 22.01.2013г
e-mail: roum_man@rambler.ru