Не верю

– Бывать пустым иногда даже очень полезно и очень приятно, – обратилась пол-литровая баночка к иконе и улыбнулась той загадочной улыбкой, какой однажды Джоконда улыбнулась Леонардо да Винчи.
– Не нужно мне так улыбаться, – тихо прошептала икона.
На иконе с надколотым стеклом и позолоченным обрамлением была изображена женщина с младенцем, и неглупая баночка, которая около года провела в квартире кандидата наук и полиглота, сразу признала в ней Деву Марию.
– Я пустые предметы не понимаю, – чуть громче и весьма неодобрительным тоном добавила икона подумав: «Уж лучше язычество или секта какая! Они хоть во что-то, но верят. С ними хоть знаешь, как разговаривать».
– Хотелось бы в этом году, чтоб в меня закатали варенья, – не обращая внимания на невежливый тон иконы, продолжила баночка. – В прошлом году во мне корнишоны хранили. Соленые. «Под водочку - самое оно!» – говаривал хозяин, вытягивая из меня огурец грязными толстыми пальцами.
– Под водочку? Грязными пальцами? Не противно?
– Противно? Разве меня кто спрашивал? – сердито сморщилась баночка, не сумев скрыть чувства брезгливости к людям. – Что хотят, то и всунут в меня. Я довольна лишь тем, что из меня не вышла маленькая баночка под майонез. Гадкая и отвратительная. Я готова хранить в себе что угодно, только б не видеть волосатого причендала хозяина.
– А как ты узнала, что он волосатый? – спросила Дева Мария, заботливо прикрывая младенцу уши.
– У нас на полке по ошибке или подлости человеческой, уж не знаю, в одно не очень прекрасное утро появилась такая баночка. Из соседней квартиры. Лучше б я и не встречала её никогда. Отравила она моё и без того безрадостное существование. Я вначале подумала как? Варенье – праздник, не варенье – будни, пустота – надежда и ожидание. Я видала всякие баночки: и литровые, и двухлитровые... С ними тоже особо не церемонились, как и со мной. А вот очень большие и толстые живут по-другому. К ним относились бережно, не таскали с места на место. И катали в них что-то одно. Жизнь текла их стабильно и предсказуемо, а значит прекрасно. Если честно признаться, то и я иногда была счастлива и чувствовала себя вполне благополучно, пока судьба-злодейка не свела меня с маленькой, но очень красноречивой баночкой. Она болтала без умолку, вызывая во мне раздражение.
Но простояв рядом с нею неделю, я такое узнала, такое, отчего прокисшие овощи показались мне благодатью. И хоть старалась я слушать её невнимательно, не вникала в каждое слово, вдруг не с того не сего я прониклась её убеждением. С каждым новым её признанием её охватывал такой неистовый энтузиазм, который не мог оставить меня равнодушной. Она так горячо говорила о том, как нужно принимать оскорбление, чтобы взлететь до небес. В ней бурлила энергия, меня увлекло, и я поверила ей. Поверила в то, что возвыситься можно лишь унижением. И чем мерзопакостней оскорбление, тем на небе почтеннее отношение. Всеми фибрами своего существа я осознала всю глубину этой мысли. Я опьянела ее. Я испытала непреодолимую потребность того, чтоб в меня нагадили. Я страстно мечтала о встрече с основателем этой идеи – унитазом из общественного туалета. Слава Богу, её унесли. Наверное, в экспедицию по больнице отправилась. Я не сразу, но протрезвела, оправилась и поняла – всё это дорого стоит, как мушка у Харатьяна, – баночка ехидно ухмыльнулась. – Позже во мне окончательно всё прояснилось. Я снова почувствовала к маленьким баночкам отвращенье. Некоторое время я и себя ненавидела за то, что вначале я поддалась малодушно, и меня засосало.
Икона назидательно покачала головой. Ей недавно исполнилось двести лет. Она многое знала и повидала немало. Она сразу всё поняла. Банка рассказывала про себя. Она стеснялась, что в ней иногда носили анализы, но держать в себе этого, видимо, не могла.
Дева Мария трижды перекрестилась.
– Молитвой избавиться можно от всякого зла. Если, конечно, покаяться искренне. И кстати, про Харатьяна знаешь откуда?
– Про Харатьяна?? Из телевизора! А в чём же покаяться? Ведь банка не виновата, если в неё анализы... А-а-а!!! Ясно!!! Каяться нужно в том, что понравилось то, что в тебя кто-то написал!!
– Неважно, кто мысли твои запутал. Важно, как ты положение исправляешь. Что делаешь сам. Кому молишься. Я видела телевизор. Я на ящике говорящем почти два года стояла. Вот, где дерьма! Не протолкнуться! Бескрайний источник! Дерьмо- Вселенная! Было трудно, но я смогла не увлечься.
– Про ящик, согласна. Но банка - предмет подневольный. Что она может, когда гадит в неё, кто попало? Она не в силах противиться! Здесь без философии не обойтись. И где-то я понимаю маленькие баночки. Я вот всего один только вечер на телевизор смотрела. Всего один только час. Но желание он во мне возбудил доселе неведомое, – баночка ясно припомнила это время, вся возбудилась и заговорила с дикой горячностью. – Так захотелось, до исступления просто, чтобы хозяин неосторожно или намеренно столкнул меня на пол, чтобы вдребезги я, чтобы меня в мусорное ведро. Мне казалось тогда, что среди огрызков ненужных, вонючих объедков мне будет и веселей, и приятней.
– Молиться нужно, – перебила её Дева Мария. – Творец смилостивится и отдаст тебя в руки человека праведного. Заслужила же как-то побывать у кандидата наук. Всё лучше, чем здесь.
– Профессора, думаешь, анализы не сдают? Или свои фекалии в руках носят в больницу? И ты представить вряд ли сумеешь, чем этот кандидат занимался, оставаясь наедине с самим собой. Такой чудак, когда думает, что его не видит никто!
Икона ненадолго задумалась и снова повторила глубоко проникновенным тоном:
– Молиться нужно.
– Да что ты заладила! У тебя на всё один ответ! А если не помогает?
– Ты просто глупая банка, которая думает, что хлебнула немало горя и поняла суть вещей!
– Никакой сути я не поняла. В чем разница между моим вареньем и твоим убеждением я тоже не поняла. И то и другое лишь наполнение. Только от твоего, если вдуматься, муторно и ужасно становится. Кругом враньё! Кто убедительней лжет, тому и поклоны гнут. И чем болезненней изгибания, тем проще тому, который снова придет и от чистого сердца подскажет: «Ты, мой хороший, всё делал не так! Ты глотал дерьмо, не разжевывая, не вдыхая, и поэтому от варенья не отличил».
– Разобраться не сложно. Всё ненужное для человека работает не на созидание личности, а на её разрушение. Но это можно только почувствовать.
– Мне отсюда немного комнату видно. Через дверной проём. Однажды хозяин наш бросил пить и по утрам в каких-то странных позах корячился, с таким сосредоточенным лицом! Наверно, внутренне чего-то созидал.
– Это йога.
– Who is it? – вырвалась из баночки нелепая попытка блеснуть интеллектом.
– Йога - это такая практика. Если только позы использовать, то это даже полезно, но медитировать - нет. Это нельзя. В медитации разрушатся национальное самосознание человека и его культурная идентичность. Проще говоря, потеряться можно. Теряла ли ты что-нибудь?
– Да, было однажды. Крышку сорвало. По необразованности своей. Я тогда была не очень образованна. Я думала – всё, на свалку! А нет: вымыли, пропарили и снова закатали!
– Тише – тише – тише, – прошипела икона. Человек приближается.
На кухню вошел мужчина лет пятидесяти в синих полинявших трусах. На голове у него была свежая лохматость, под глазами - старые мешки. От тела его смердело, как от кучи затхлых, никому ненужных вещей из прабабушкиного шкафа. Он вытащил из холодильника бутылку водки. Наполнил металлическую кружку почти до краев и в несколько жадных глотков осушил её, будто холодную воду посреди знойного лета в пустыне. Затем он закурил, сел за стол, сделал две глубокие затяжки и откинулся спиною на холодильник. Лицо его расслабилось, глаза закрылись, рот приоткрылся, и человек принялся выделывать носом рулады.
Сигарета висела на нижней губе мужчины, медленно тлела и осыпала пепел ему на грудь. На конце сигареты, словно наблюдая за баночкой и иконой, тускло мерцал красненький огонёк.
– Ей Богу, этот урод беды натворит, – запричитала баночка.
– Что? Страшно?! Никчемное и безвольное ты создание! Не того ты страшишься!!! – громогласно заговорил огонёк.
– Это ещё кто? – удивилась баночка.
– Кто? – взбесилась красная точка. - Сейчас, блядь, узнаешь кто! Срать будешь сама в себя!
Сигарета отклеилась от губы мужчины, покатилась по животу и упала на тряпку. Материя задымилась. Вспыхнул огонь. Красные змеи поползли по полу.
Помещение наполнилось дымом. Сизый поток медленно уползал на улицу через окно. Дыму форточки стало мало - на кухне тесно, и он отправился дальше по комнатам. Скоро в бело-голубой пелене предметы приобрели размытые формы. В чаду уже было невозможно дышать, но мужчина продолжал громко храпеть в той же позе.

– Ведь сгорим же!!! Сгорим!!! – запаниковала банка.
Огонь становился всё больше, постепенно переходя на старый, местами завёрнутый кверху линолеум. Пламя быстро разрасталось и приближалось к газовой плите.
– Сей час же рванёт! Почему он не просыпается? Даже мне здесь под потолком уже горячо, – истерично верещала банка. – Ну ты-то чего? Чего молчишь? – взмолилась она, испуганно глядя на Деву Марию.
– На всё воля Божья! – с покорной безмятежностью ответила икона.
В этот момент раздался звонок в дверь, затем мощный удар, и на кухню вбежало несколько человек в форме и масках. Они схватили полумертвое тело и утащили его.
Всепожирающее адское пламя будто бы озверело оттого, что не успело проглотить главную жертву и с остервенением набросилось на мебель, занавески, скатерть… Языки огня поднимались всё выше и уже цеплялись и тянули к себе икону и банку. Банка в ужасе завопила, издавая такие тяжелые звуки, от которых сама же пугалась ещё сильнее. Обугленные края иконы воспламенились, но это не нарушило её внутренней тишины. Она не издавала ни звука, страха не было в ней. Она смиренно смотрела в окно. Она не сомневалась – её спасут обязательно. Объятая пламенем, она покойно и почти бесшумно произнесла:
– Жаль …
Дева Мария перекрестилась и зашептала:
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
Банка повторяла за ней слово в слово.
Вдруг хлынул сильный напор. Вода подхватила икону и банку и выбросила их из окна.
А на заре тёплые руки какой-то пожилой женщины подняли черную доску с земли, очистили икону от грязи и со словами: «Что за люди такие!» запихнули обугленный образ Девы Мари за пазуху.
– А как же я? – жалостливо заскулила банка вслед медленно удаляющейся старушке и заметила рядом с собою дворового пса по прозвищу Соломон. В его левом мутно сером глазу сверкнул огонек. Тот самый, зловещий, из сигареты… Соломон задрал заднюю ногу, освободился от лишнего прямо на баночку и весело, налегке удалился…

Брага Роман. 22.01.2013г
e-mail: roum_man@rambler.ru