ДУРПЕЛО* сборник рассказов "РАЗДОЛЬНЫЕ ПЕРЕСКАЗЫ"

* Дурпело - большой дурень (бывает мужского и женского рода). Раздольненское слово.

История вторая, рассказанная хорошим человеком, Ананий Алексеевичем.

* * *


Хочу я вам рассказать теперь про то, о чём до сих пор громко при жинке выражаться не могу. Только бывало присяду на лавку, язык на нужную тему настрою, так она тут же меня за чуб норовит схватить ручкой своей ласковой, которая, между прочим, полный горшок борща из печи с лёгкостью вытащить может, а он, как известно, размером чуть меньше кумова будет. Что, не знаете какой у кума горшок для борща? О, у кума очень славный горшёк для борща! Даже я бы сказал, да что я, сам голова наш - Григорий Кирилович заявил во всеуслышание: "Если, - говорит, - твой горшок перевернуть, за колокол среднего размера сойти может". О, какое место высокое кумову горшку определил! Так вот, мой, немногим меньше будет. А теперь сами подумате, люди добрые, что может у казака от чуба остаться, если за него такая вот силища по нескольку раз в день хвататься норовит. Известное дело, приходиться осторожность соблюдать, потому как казаку без чуба никак нельзя, об чём вы не хуже меня знаете. Ну а то, что эта представительница бесова племя не хочет умного слова слухать, ей же не впрок выйдет.

Довелось мне не так много дней тому назад, в шинке угоститься. Публика тогда почтенная собралась - я, кум, сосед кума Осип Данилович, да его свояк Макар Карпович. Как водится в таких случаях, шептуньи ведра два в беседах на всякие важные темы в себя перелили. Уже обо всём поговорили, и даже о петухе, который второй год почитай, с дерева приноровился песни свои куриные распевать. У всех петухи как петухи - на плетень запрыгнут, как полагается, и оттуда знать о себе дают, а этот - дерево для своих целей приспособил. Откуда такое отвергание куриных привычек, мы до конца всё-таки во мнениях не сошлись, но в одном дружно определились: петух - птица подневольная, а потому не должон себе позволять различные самочинства.

Так вот, собрались мы значит, по хатам отправится, и с лавок уже для того встали, как с ногами вдруг нашими такое сделалось, что до сих пор не могу в толк взять, какая нечистая к ним тогда приложилась. Язык себя хорошо чувствует - слова ладно складывает, а ноги такие кренделя выписывать стали, что люди и в ладоши хлопать примерились - удумали что дядьки гопака (вид танца, очень подвижный) решили показать. А мы в тот момент никоем образом о гопаке не помышляли. То есть, верхняя часть тела разумной осталась, а нижняя как будто сама по себе сделалась. Так мы в полном несогласии по хатам и отправились - глаза прямо смотрят, а ноги то вприсядку, то прискоком, а то и вовсе такие коленца выкидывать начинают, что в другой раз нарочно и не проделаешь. Вот ей богу не проделаешь! Не иначе как шинкарка чёртова, прости меня Господи, от рецепта нашей Раздольненской шептуньи уклонилась.

В тот день удалось-таки мне, не смотря на козни чертовские, до своей ненаглядной добраться, правда не сказать чтоб совсем - в хату пускать с таким гопаком она решительно отказалась. Да и ладно. Я к волам в хлев, настоящим хозяином понаведовался. Они у меня смирные. Бывало не то чтоб гопака - батога терпеливо от меня принимали. Но то было раньше, а теперь отношение к ним у меня поменялось, сами судите почему.

Хлев у меня, что и у кума - одинаковые. Это горшки для борща разные - поди, разбери этих баб, стараются все хоть в чём перещеголять друг друга. Для нас же, казаков, совсем другое важностью обрастает. Так вот, пришел я к себе в хлев, выбрал местечко где соломы побольше, да и решил податься на боковую. Опустился на мягкое, руки под голову сложил - хорошо мне стало. Лежу себе, о жизни размышляю, и в этот момент стало происходить то, о чём вам и собираюсь рассказать.

Гляжу, подходят волы мои. Их у меня два. Одного я Тарасом прозвал, другого Панасом, потому как видные они собой, удаль, прямо скажу, казацкую имеют.

- Эх, хозяин, хозяин, - говорит вдруг Тарас по-человечески, и на меня смотрит, - зачем дозволяешь бабе самоуправничать? Неужто не видишь что она совсем тебя в уважение не ставит? У меня бывало, если приду с какого сбора казацкого, и сапоги сама сымет и постелет мягко, а чтоб голос повысить - боже упаси!

- И моя уважала меня сильно. Совсем перевёлся нынче казак. От бабьего писка, гляди, скоро под лавку полезет. Да, измельчал народец, измельчал. Не то что в наши дни! - подхватил Панас.

Нужно сказать, от такого наблюдения, я пришёл в совершенное замешательство. Если, к примеру, от кума такое услышать довелось, или от Осипа Даниловича, я бы знал что ответить - они и сами в подчинении бабьем хаживают, а тут - где же это видано, чтоб у вола сапоги были? Гляжу на них сердито, а они знай себе, продолжают по-нашему меня охаживать.

- Как только жинка глазом зыркнет, так нынешний казак под лавку спрыгнет, - стихами уже завернул Тарас.

- Одни шаровары (разновидность штанов), да чуб от казака нынче остались, - отозвался Панас.

Этого я уже вынести не мог. В некоторые моменты, нужно сказать, я вообще гордым заделываюсь. Помню, как-то даже голове об этом знать показал, когда он меня ни за что, ни про что, дорогу от ям освобождать направил. Я ему тогда прямо сказал: "Дорогу ровнять конечно пойду, но особого желания на то не имею". Так вот, как услышал я от Панаса собственного столь оскорбительные слова, одолела меня гордость за весь казачий люд. Встал я с мягкого, шаровары отряхнул, чуб на нужное место направил, и отвечаю:

- С каких это пор рогатое сословие о шароварах рассуждать выучилось? Зазря я видать тебя, Панас, до зрелости довёл, ведь ещё в юности твоей телячей, на мясное отправить желание имел. И ты, Тарас, хорош - человеческому люду положено попарно жить, чтоб каждый мужик жинку завёл. Это тебе не на поле по коровам прыгать. Это у вас всё запросто получается, а у нас про то целая политика имеется.(Я это слово, которое услышал недавно от одного городского человека, нарочно ввернул - пусть, думаю, не задаётся, башка рогатая). Да что вам говорить, вы и слова то такого не знаете, а туда же, советничать лезете.

- Не обижайся, хозяин, это мы теперь только волами народились, а раньше, до смертушки прежней, казацкий облик имели. На крымца походом ходили, с жинками в хатах любовались.Если бы ты видел, хозяин, мою Ганусю! Краше её до сих пор людских девчат не встречал, - выдал Тарас.

- Да, хозяин, казаками были и шаровары имели, а чуб, чтоб мне провалиться на этом месте, не хуже твоего заворачивали, - вставил Панас.

У меня опять в голове всё перемешалось.

- Постой, постой,- говорю, - что за блажь такая, в родственники человеку набиваться. У людей, известное дело, человеческое потомство нарождается. Этим, слава Богу, и живы. Вот у меня, к примеру, дед - славный казак был. От него отец народился - тоже казак. Понятное дело, и я казаком обьявился. У кума также в роду все казаки были. Голова наш, Григорий Кирилович, ещё в дедах, говорят, знатность имел, хотя точно не скажу. Да и вообще, не ведомо мне, чтоб от людины животное какое нарождалось. Тут вы хватили лишка. Понимаю, насмотрелись на жизнь человеческую, шаровары приглянулись, но зачем же такие наговоры строить. Не хорошо. Совсем не хорошо, братцы, то есть волы, значит. Тебе, Тарас, как старшему, в первую очередь укор ставлю, а ты Панас, смотри - породнишься с колбасой раньше положенного.

- Не горячись, хозяин, - степенно произнёс Тарас, - ведомо ли тебе о душе что?

- Известное дело,- отвечаю, - учитель мой покойный, дьякон, Петро Афанасьевич, царство ему небесное, на эту тему говаривал. "О душе,- говорил он, - в первую очередь забота человека проявляться должна". Сильно уважал я Петра Афанасьевича.

- А говорил ли он, что душа по заслугам, в разные тела вставлена бывает, после смерти мирской? - опять запросил Тарас.

- Не припомню, Не было такаго.

- Оказывается, хозяин, так оно и случается. Вот мы, с Панасом, в прошлой жизни послушными казаками были, но не без грехов - сам понимаешь, какие у служивых грехи бывают. Теперь, за это, волами возродились. Такие вот дела с душой происходят. Поэтому и говорим тебе со знанием про жизнь человеческую.

- А шаровары у меня не хуже твоих были, а может даже и лучше, - пробубнил Панас.

"Вот тебе и на, - думаю, - душевный же поворот мне собственность указала. Ладно бы, к примеру, Петро Афанасьевич, или Григорий Кирилович об этом поведали, а ещё лучше наглядно пояснили, так нет же, самые что ни на есть волы, об этом знать дают".

- Что-то вы разговорились больно, - обратился я к ним, - по-вашему значит, язык дан для того, чтобы молоть всякое разное? Кстатии, откуда выучились по-нашему разговаривать?

- С той самой жизни козацкой и выучились, - ответил Тарас, - послушай, хозяин, а что это за новина такая - политика? Не иначе как опять сатана вражничает. В наше время бабы без всякой политики знали как мужа уважить.

- Знать то они и сейчас конечно знают, - говорю, - но это мы, казаки, к ним нынче подход изменили. Теперь они только думают что знают, а на самом деле знаем мы, но не подаём вида, потому как они не знают что мы знаем. То, что мы знаем, но не подаём вида, и то, что знают они, но не знают наших видов - и есть политика. А вы - зачем бабе самоуправничать дозволяешь! В уважение не ставит! На самом-то деле попробуй, разберись с этой политикой. И навязалась же на нашу голову, окоянная! Трудно братцы, трудно нынче казаку жить. Совсем проходу от политики не стало.

- А по мне, так и ходи в своих шароварах сам. И не нужны они мне вовсе, - заявил вдруг Панас.

Затем мы немного помолчали.

- Тарас, а ответь мне на такой вопрос - почему я, человек, не разумею про душу то, что вам ведомо, а вы даже помните кем раньше были?

- Вот этого, хозяин, мы и сами не знаем. Что до птиц или зверья животного какого - все про то знают, а человек, как будто вместо головы кошель на плечи повесил - разную ерунду туда бережно складывает, а самое важное разглядеть не может. Не знаю, хозяин, сами тому удивляемся.

После этих слов я как будто подскользнулся об что-то, потому и увидел себя опять на мягком месте. Смотрю - рядом волы стоят смирно.

- Вот что братцы, - сказал тогда я им, - я сейчас к куму схожу, приведу его, а вы перескажите всё то, что мне поведали. Пусть человек знание получит.

Пошёл. Насилу, надо сказать, кума притащить пришлось. Еле оторвал от сокровища его, в юбке. Затащил значит, в хлев, а волы мои как будто в рот воды набрали, то есть жуют исправно, а разговаривать - ни в какую. Хотел было их батогом проучить, да вспомнил, что своего они рода - казацкого. Кум постоял маленько и опять в хату свою направился. Видать не судьба всякому человеку умные слова выслушать.

С тех пор, от Тараса с Панасом я больше ничего в словах не услышал. Теперь так думаю - всё важное они мне ещё тогда выложили, а потому и не хотят больше прерывать своё вечножующее занятие.

Когда в первый раз решился жинке услышанное пересказать - едва чуба напрочь не лишился. Теперь осторожность соблюдать приходиться. Присяду на лавку иной раз, с края что от неё подальше, и говорю, чтоб не очень громко было. А она окоянная, вместо благодарности за слова умные, к чубу руки тянет. Ну что поделаешь, дурпело, сплошное дурпело, прости меня Господи!




© Copyright: Вадим Кулик, 2009
Свидетельство о публикации №209090300516