Аве, Оза!

“Аве, Оза”
А.Вознесенский


“На бедного комара и мухи садятся...”
(народная мудрость)


“А не испить ли нам чайку?..”


ЧАСТЬ 1

О З А

ПРОЛОГ


Двенадцать... час... два... три... На лестнице раздались шаги - это он. Я нырнула под одеяло и выключила свет. Нет, он не должен знать, что я его жду. Каждую ночь эта мука - ждать, ждать, зная: он сейчас в постели у другой, и все равно - а вдруг что-то случилось? В голову лезет ерунда - вот он лежит в темной подворотне, весь в крови...
Щелкнул замок - ну слава богу, пришел. Минута облегчения, и вновь - такая тоска.
- Не спишь?
- Нет, не сплю. Жду тебя.
- Зачем? Я же говорил - приду поздно. Но раз уж не спишь...
Он сел рядом. Я напряглась, как собака, ждущая - ударят или приласкают. И он ударил:
- Зоечка, мне очень нужна квартира.
- Надолго? - я все поняла.
- Дней на пять. Может больше. Позвонишь.
Встал - и вышел на кухню.
Может, так и лучше. Я понимала, что нам нужно расстаться, но так трудно сделать первый шаг. Он решился...
- Игорь!
- Что?
- Я уезжаю к матери, надолго.
- Ты этого хочешь?
- Нет, этого хочешь ты. А моего мнения в этом доме уже давно никто не спрашивает.
Он пил чай на кухне, ухитряясь при этом что-то напевать.
- Зоечка... твое мнение, мое мнение - это все такие пережитки прошлого!
- Нашего прошлого.
- Пусть нашего. Но ты учти, что я тебя не выгоняю.
- Да, конечно, я ухожу сама. Я гадкая, мерзкая, я тебя бросаю, и тебе придется искать утешения у той, которая...
Я вдруг поняла, что это глупо - кидаться обидными словами, выяснять отношения. Все и так уже ясно.
Три часа. Транспорт еще не ходит. Но оставаться здесь больше нет сил. Я взяла кое-какие вещи, и тихо вышла из дома.
На улице было холодно и сыро. Я сразу же замерзла, и, чтобы немного согреться, пошла, почти побежала, вперед. Куда, зачем - было неважно, только бы подальше от этого дома, только бы забыться, только бы не думать ни о чем... Раздавшийся невдалеке смех вернул меня к действительности. Незнакомый район, чужие улицы - куда же я попала? И тут мне стало страшно - бродить по ночному городу одной... Спрятаться бы куда-нибудь, но куда? Я зашла в первый попавшийся дворик, села на скамейку, закурила. Итак, что же будет дальше? Обратно я не вернусь, даже за все сокровища мира. Работы нет, квартиры нет, и надеяться можно только на чудо.
...Найти бы где-нибудь пистолет и прийти к нему. Я открою дверь, зайду в комнату. “Ты вернулась?” - спросит он, улыбаясь. “Я пришла убить тебя”. Он не поверит, скорчит ехидную физиономию, и тут я достану “пушку”. “Я не люблю, когда надо мной смеются”. В его глазах промелькнет тень испуга, но он все равно будет ерничать. И тогда я выстрелю - спокойно и уверенно - прямо в живот. Улыбка застынет на его губах, он с недоумением посмотрит на кровь, и тогда я выстрелю еще раз. Он будет лежать на полу и корчиться от боли, а я сяду рядом и закурю сигарету. “Ты все еще не веришь мне?” - “Ты не сделаешь этого”, - прохрипит он, и тогда я всажу в него всю обойму, пулю за пулей, превращая его тело в грязный, вонючий, дырявый бурдюк, наполненный кровью и кишками...
Дотлевшая сигарета обожгла пальцы и я очнулась. Начинался дождик, я посильнее закуталась в куртку, снова закурила.
...Нет, все должно быть не так. Пять минут мучений за весь этот долгий год? Шесть пуль в пузо за 300 дней ада? Мало. Ничтожно мало. “Я не более, чем животное, кем-то раненое в живот”, - всплыла вдруг в голове Цветаевская строчка, а вслед за ней пришла еще одна: “А завтра? Когда проснусь?” Действительно, что будет завтра? У меня есть рублей 100, на месяц хватит. Жить можно и здесь. Скоро лето. Буду ночевать на скамеечке, днем гулять по городу. А когда закончатся деньги, продам что-нибудь из вещей. Потом закончатся вещи, и мне придется шарить по помойкам в поисках картофельных очистков или хлебных корочек. От одежды останутся лохмотья, я исхудаю и запаршивею, стану страшной и все будут шарахаться от меня. А когда-нибудь поутру на этой скамеечке найдут мое окоченевшее тело. “Ваша жена умерла”, - скажут они ему. “Да ну!” - усмехнется он. “Вы должны опознать ее” - “С удовольствием”. Его отвезут в морг, подведут к моему телу и откинут с моего лица белую простыню. “Это она?” “Нет, - уверенно ответит он, - моя жена молода и красива, а это какая-то старуха” - “Присмотритесь повнимательнее”. И тут он узнает меня. “Зоечка... - нерешительно протянет он. - Зоечка...” “Хорошо же вы с ней обращались, - скажут ему, - она умерла от истощения и переохлаждения” - “Она замерзла?” - “Да, она не ела неделю, а ночью были заморозки, и она не проснулась” - “Где же она жила?” - “Во дворике, на скамеечке”. Ужас появится в его глазах, и тогда он поймет, что же он сделал. “Боже...” - сдавленным голосом крикнет он и выбежит из морга. А ночью ему приснюсь я - вся в язвах и коросте. “Я никогда не прощу тебя!” - скажу я. Он в холодном поту откроет глаза, наглотается снотворного и попытается уснуть опять. Но я снова приду к нему. Я буду рассказывать ему о своей жизни, подробно, день за днем, он будет кричать и мучаться, но люминал не выпустит его из объятий сна до самого утра. И так будет повторяться каждую ночь, месяц за месяцем, год за годом. Он будет ходить в церковь и ставить свечки. Он будет носить мне на могилу букеты роз. Он будет ходить к колдунам и психиатрам, но я все равно буду являться ему по ночам, до тех пор, пока он не умрет. И даже после смерти он не отделается от меня, ибо я стану его “платком Фриды”. И никто, никогда не избавит его от меня. Никогда...
А стоит ли тратить на него столько сил и энергии? Нет, я просто забуду его, вычеркну из своей жизни, начну новую жизнь. Найду работу, сниму комнату, снова выйду замуж - он будет молодым и красивым. Его будут звать Андрей. А однажды я дам почитать ему свои стихи. “Это же гениально!” - скажет он. “Да ну тебя!” - “Я серьезно” - “Я тоже”. И тогда он, тайком от меня, отнесет их в “Юность”, и в следующем же номере появится моя подборка. Их тут же заметят и оценят, я стану знаменитой. Концерты, вечера, поклонники. Море цветов. Огромное количество друзей - ценящих меня и любящих. И как-то, после выступления, ко мне с букетом роз подойдет он. “Зоечка, здравствуй!” - “Мы знакомы?” - удивлюсь я. “Ты не помнишь меня? Я - Игорь”, - он протянет мне цветы, но я сделаю вид, что не вижу их. “Нет, не помню”, - и гордо пройду мимо. “Зоя, постой!” - крикнет он мне вслед, но я даже не обернусь. Ко мне подойдет Андрей, накинет на плечи норковое манто, распахнет дверцу “Роллс-ройса”, и мы уедем. А он останется стоять - маленькая фигурка в свете фонаря - жалкая и одинокая, с уже ненужным букетом в опущенных руках...
- Сестра, закурить не будет?.. Эй!.. Сестренка!
Я вздрогнула и обернулась. Рядом со мной стоял молодой человек - небольшого роста, с длинными (до плеч) волосами, в потрепанных джинсах и какой-то кацавейке. Лица было не видно, но, судя по всему, лет ему около 20. В первую минуту мне захотелось оттолкнуть его и убежать, но было в нем что-то располагающее, и я осталась.
- Сестра, я говорю, закурить у тебя не будет? Ферштейн? - повторил он.
- А? Да, конечно... - я достала пачку “Мальборо”.
- Вот и кайфушки, - протянул он, вытянув сигаретку. - А ты чего здесь сидишь?
- Просто так.
- Просто так только менты винтят, - сообщил он. - Тебе что, вписаться негде?
- Что? - не поняла я.
Он задумался, пытаясь перевести свою речь на русский язык.
- Я говорю, может тебе найтануть негде?
- Может, - согласилась я, так и не поняв, о чем идет речь.
- Так пошли!
- Куда? - я сделала большие и круглые глаза. То ли он был ненормальным, то ли... И это “то ли” мне настолько не понравилось, что я начала подумывать, не послать ли его “на”... Впрочем, грубить незнакомым людям в столь поздний час, кажется, некрасиво.
- На вписку, - удивленно сказал он. - Куда же еще? Не на фак же...
- Ты извини, но я никуда не пойду, - как можно мягче ответила я.
- А, герла, я понял твой прикол, - радостно сообщил он. - Встретить рассвет - это круто. Но это клевей на крыше.
- Да, наверное... - я закурила очередную сигарету, чтобы хоть как-то собраться с мыслями. Чего, интересно, он от меня хочет? Пригласить на какую-то загадочную клевую вписку, потому что кто-то где-то приколол какую-то герлу большой булавкой к какому-то факу? Неубедительно.
- А можно еще... - начал он фразу, но не закончил: вдалеке вдруг послышался шум мотора, и молодой человек схватил меня за руку и увлек за собой в парадную.
- Козлы, - процедил он презрительно.
Я молча направилась к двери, но он остановил меня:
- Давно в стакане не была?
- Я не понимаю по-китайски, - огрызнулась я.
- Сейчас менты приедут, винт будет.
- Да хоть штопор, - я открыла дверь и попыталась выйти на улицу, но он затащил меня обратно. Почти в этот же момент во двор въехала милицейская машина.
- Ну что, пойдешь?.. Я этих козлов по звуку узнаю.
- Ну и что? - я вырвала руку и отошла к двери, подальше от него. - Что они мне сделают?
Он пожал плечами.
- Дадут ...дюлей и запихают в обезьянник. К синякам.
- Куда? К кому?
- Вот ведь мать... По шее тебе надают... - он выглянул в окошко. - Быстро! Скипаем! - и побежал наверх. - Ну, что стоишь?
Кто-то уже открывал дверь. Выглядело все это чрезвычайно убедительно и поэтому я, не особо раздумывая, пошла к лифту.
- И куда дальше? - спросила я, пока мы поднимались. - Не будет же мы кататься до бесконечности?
- К Крису, - как что-то само собой разумеющееся, сказал он.
Лифт, наконец, остановился. Мы вышли на лестничную площадку. Молодой человек вытащил из кармана ключи, открыл замок, распахнул передо мной дверь.
- Проходи, гостем будешь. Шузы можешь не снимать, - он исчез в темноте.
- Кто это? - спросили откуда-то.
- Это Облак.
Я в нерешительности топталась на месте. Уйти страшно, потому что, судя по звукам, милиция была еще здесь, а оставаться еще страшней - кто знает, куда я попала?
Внезапно загорелся свет, на несколько секунд ослепив меня.
- Проходи сюда, - услышала я голос Облака.
Я молча кивнула в ответ, кинула сумку на пол (мебели здесь, похоже, не было) и пошла за ним. Коридор, как и во всех старых квартирах, был очень длинным. На стенах висели какие-то плакаты, таблички с надписями типа “Не стой под стрелой”, “No smoking”, а свободное от них место было разрисовано и расписано не совсем понятными вещами: какие-то шприцы, таблетки, цветочки и еще что-то, напоминающее куриную лапу, заключенную в круг. Больше всего мне понравилась вполне симпатичная хрюшка, выглядывающая из-за решетки, под которой было написано: “Свинья, разберись, чего ты хочешь?”
Наконец я добралась до кухни. Облак уже что-то жевал с абсолютно блаженным видом.
- Садись, будем пить чай, - сказал он. - Сейчас Крис подойдет. Он клевый.
- Крис - это хозяин квартиры? - поинтересовалась я, усаживаясь рядом с ним.
- Да, это я, - мне ответил незнакомый голос.
Я обернулась. В дверях стоял высокий, симпатичный молодой человек, с такими же длинными волосами, как у Облака, даже еще длинней, и в не менее потрепанной одежде.
- Здравствуйте, - робко сказала я. Мне опять захотелось убежать отсюда, или, в крайнем случае, провалиться сквозь землю.
- Привет, - сказал он просто, как старой знакомой. - Крис - это я.
- Очень приятно.
Крис обвел кухню взглядом хозяина, вытащил из угла табуретку, уселся рядом со столом и цинично отобрал у Облака чашку с чаем.
- Облак, что ты так поздно? Или рано?
Облак тяжело вздохнул.
- Я сегодня рисовал на крыше у Казани.
- И что?
- И меня злобно свинтили.
- Да? - усмехнулся Крис.
- И ничего прикольного! - возмутился Облак. - Кстати, сюда упаковка приезжала.
- Как, опять? - Крис задумался. - Может, бомжей ловят?
- А “х” их “з”. Нас чуть не повинтили из-за этой крези...
- Но ты вовремя спас обоих, героически жертвуя собой, - Крис улыбнулся мне. - Кстати, сестренка, как тебя звать-то?
- Зоя... - ответила я.
- Зоя... А ты чего чай не наливаешь?
Кажется, самообслуживание входило в правила этого дома. Я встала, нашла чистую чашку, и оглянулась в поисках заварки.
- Чайника нет, - пришел мне на помощь Крис. - Насыпай прям так.
- Хорошо, - кивнула я. - А сахар есть?
- Был бы сахар - был бы рай! - рассмеялся Крис. - Зато есть булка.
Чай без сахара - это было невкусно, но что делать? Я села обратно, достала сигареты, положила на стол.
- О! Аве, Оза! Это же просто по кайфу! - Крис закурил. - Облак, ты гений.
- Почему?
- Привести герлу с сигаретами как раз тогда, когда курева нет - это просто клево. Кстати, ринганул я сегодня Джейку.
- И что?
- У него опять крутые обломы. Ломается.
Снова начиналась какая-то тарабарщина, поэтому я перестала прислушиваться к разговору, все равно ничего не понять. Странные они люди - даже сахара в доме нет. Но на бомжей не похожи. Да и вообще, они очень милые и симпатичные. А Игорь уже спит наверное. Или покатил к своей крале, хвастаться. Нет, поздно... Конечно, спит. Спокойно спит... Какое ему дело до меня? Ну, прирежут где-нибудь, даже лучше. Разводиться не надо. А я такой завтрак хотела ему сделать - полгорода обежала, но купила-таки его любимых крабов... Теперь ведь пропадут... Жалко...
- Облак, мне кажется, герла сильно обломана, - услышала я краем уха.
- Похоже. Надо бы чего-нибудь... Батл хотя бы... Лучше бы косяк, конечно.
- Батл, батл, батл, - Крис лениво поднялся, подошел к огромному старинному буфету и начал копаться в его недрах. Раскопки, впрочем, много времени не заняли, и вскоре на столе появилась бутылка “Пшеничной” и три граненых стакана. Облак скорчил нехорошую физиономию типа “я больше не могу”, а Крис снова посмотрел на меня и спросил:
- Будешь?
Мне очень хотелось напиться, но некий цензор - мой внутренний голос - упорно твердил: “Не надо, не пей. Сейчас тебя напоят, а когда ты потеряешь контроль над собой...”
- Тебя здесь никто не тронет, - Крис словно прочитал мои мысли.
- Тогда буду, - я встала, взяла стакан, выдохнула (как в кино) и залпом выпила все. Лучше бы я этого не делала! В горле встал комок, дыхание перехватило, в глазах потемнело. Я плюхнулась на стул, пытаясь отдышаться.
Тут же передо мной возникла чашка с водой. От воды мне немного полегчало, но ощущение было не из приятных.
- Бедненькая, - улыбнулся Крис.
- А я откланиваюсь. Спокойной ночи, - Облак ушел в комнату.
После второй порции в голове зашумело, и мне стало так хорошо! Крис медленно раздваивался, потом опять соединялся... Тарелки, стоящие в раковине, раскачивались с риском разбиться. Откуда-то раздался голос Криса, откуда - я так и не поняла: то ли сзади, то ли сбоку:
- Тебе без... э... мм... плохо?
- Наоборот, мне хорошо, - я сползла со стула и села рядом с Крисом.
- Если тебе плохо, можешь поплакаться.
- Я не буду плакать! - гордо заявила я, вытирая слезы о плечо Криса - оно было таким теплым.
- Как хочешь, - он погладил меня по голове.
На руке у него были браслеты из бисера - их было очень много. Может быть, даже слишком много.
- А это что такое, - спросила я, - изделия из магазина “Народные промыслы”?
Он улыбнулся:
- Нет. Это феньки.
-Феньки, фенечки... И я хочу фенечку.
- Ради Бога! - он снял один из браслетов. - На счастье! - и надел мне его на руку.
Я счастливо рассмеялась и уткнулась носом в колени.
- Еще налить?
Вместо ответа я дотянулась до стакана и протянула его Крису. Он плюхнул на самое донышко.
- Тебе хватит.
А себе налил полный, встал.
- Третий тост, - сказал он, как что-то само собой разумеющееся, потом сообразил, что я не поняла. - Встань. Третий тост - традиционный. За тех, кто не с нами, за тех, кто в пути, за тех, кто в море. И чтоб тем, кого больше нет, земля была пухом, тем, кто в море - семь футов под килем, а тем, кто на трассе - все застопилось.
Мы молча выпили, до дна.
- Так что, все-таки, у тебя случилось? - спросил Крис.
- Ничего хорошего, - я отодвинула стакан. Пить мне, пожалуй, больше не стоило.
- А “ничего хорошего” - это что? Что-то не похожа ты на системную герлу, оказавшуюся без вписки, - размышлял он. - Скорее на мажорку, поцапавшуюся с прентами. Я прав?
- Я не знаю, какая я герла... А что такое “герла”? - спросила я после небольшой паузы.
- По-нашему говоря, девушка, - пояснил он.
- Да? Тогда я ничейная герла.
Крис выразительно посмотрел на мою правую руку, где сияло обручальное колечко и спросил:
- Ты замужем?
- Была.
- А, семейная ссора! “Он любил ее, а она его - нет, и он страдал. Это драма. Она любила его, а он ее - нет, и она страдала. Это драма. Они никогда не любили друг друга и никогда не страдали - а вот это уже трагедия”.
- Значит, это трагедия, - я тяжко вздохнула. Как можно объяснить в двух словах то, что я сама не до конца понимала. И зачем ему все это? И зачем ему я? Вместо того, чтобы спать в теплой постельке и видеть сны, сидеть с незнакомой “герлой” и копаться в ее прошлом... Какое жуткое слово - “прошлое”. Что-то было, я чем-то жила, радовалась, страдала, а оказывается, это вмещается всего в одно слово. Грустно... аж плакать хочется.
- Так радоваться надо! Зачем жить с нелюбимым человеком? Лучше быть свободным.
- Свободным?! От чего свободным? И где жить? На улице, что ли?
- Почему на улице? - удивился Крис.
- А где?
- Да хотя бы здесь, если дома нет. Но ты-то не похожа на человека, у которого нет дома.
- Здесь? - теперь настала моя очередь удивляться. - С какой это стати я буду жить здесь? Кто я тебе? Уж если самые близкие люди вышвырнули меня, как ненужную игрушку... Именно вышвырнули - за шкирятник и вон отсюда. Потому что надоела! - состояние из подавленного перешло в возвышенно-истерическое, и я разревелась. Крис нежно обнял меня за плечи, спросил:
- Разве обязательно быть “кем-то”? Если человеку негде жить, то не гнать же его на улицу... Там холодно еще, весна-то в самом начале.
Но его слова вызвали обратную реакцию. Хорошо ему говорить - у него, наверное, все в порядке. Его, наверное, не выгоняли из дома ночью... Ему, наверное, не заявляли, что он - лишний.
- А у меня через неделю день рождения, - вдруг сказала я.
- Это надо отметить, - спокойно ответил он. - А сколько ж тебе стукнет?
- Восемнадцать, - сквозь слезы выговорила я.
- И уже замужем? Что, бэбик есть?
- Упаси боже! - я перекрестилась. - Только этого мне и не хватало!
- “Да, кстати, дети - их лучше за борт”, - пропел он. - Может, гитарку принести?
- Да мне, наверное, пора идти, - нерешительно протянула я.
- Зачем? Здесь тепло, можно попить чайку и лечь спать... Если хочешь, конечно...
- А если я ничего не хочу? - я вопросительно посмотрела на Криса. - А если я устала жить, если впереди туманное будущее, а позади не очень счастливое прошлое? А если я не могу просто так взять и остаться здесь жить, каждую минуту думая о том, что я здесь лишняя. А?
- Ой-ой-ой! Сдаюсь! - он поднял руки вверх. А потом серьезно сказал:
- Пойми, здесь нет “лишних” людей. В каждом есть что-то хорошее, за что его можно любить... или терпеть, по крайней мере. Тем мы и отличаемся, видимо, от вас, что у нас никто не “лишний”, все “нужные”. Понимаешь?
- Ага... - Господи, как же мне хотелось спать - видимо, бессонная ночь сказывается, да и водка подействовала. - Крис, - спросила я, - а можно я здесь где-нибудь посплю немножко?
- Вот и кайфушки, - отозвался он. - Конечно, можно. Пошли в комнату. Только не пугайся, там много народу. Сегодня вписались пиплы из Москвы. Так что нам, наверное, найтать на одном улежище.
Улежищем, как выяснилось, в этом доме именовался небольшой диванчик, притулившийся в углу комнаты. Впрочем, мне было уже все равно, тем более, что Крис культурно отвернулся.

1 ГЛАВА

Звон... Все громче и громче. Он выдирает тебя из мягких подушек сна, из-под теплого одеяла потусторонности и грубо впихивает в реальность хмурого, дождливого утра.
- Бр... прохладненько нонче, - пробурчала я и попыталась вытащить ногу из-под одеяла. Вот так, осторожненько. Теперь вторую. А теперь рывком сбросить одеяло, закрыть форточку и бегом в ванную.
Пока я вертелась под душем, пытаясь хоть как-то поднять температуру собственного тела, опять раздался звонок. И только тут до меня дошло, что это надрывается телефон, всеми фибрами души пытающийся привлечь мое внимание.
Матерясь про себя по адресу и без адреса, я дотянулась до полотенца, наспех вытерлась и пошлепала к телефону, оставляя на полу мокрые следы.
- Алло!
- Привет, детка, это Крис. Что-то ты долго к телефону добиралась. Я тебя не разбудил?
- Да нет. Я в ванной была.
- Ясно... Озочка, я тут знакомого встретил - два года человека не видел. Так я у него, пожалуй, и впишусь сегодня. Ты не против?
- Нет, конечно.
- Если что-то изменится, я прозвонюсь.
- Договорились. Пока.
Значит, Криса сегодня не будет. Облака, вероятно, тоже. А больше я никого и не впущу. Вот и чудненько. Значит, сегодня не нужно заморачиваться с обедом и можно совсем-совсем ничего не делать. Все-таки, как никак, это очень полезно - оставаться наедине с собой, но по-настоящему, отбросив все внешнее. А это нелегко, ибо и семья (гм... а что, интересно, является моей семьей - уж не Крис ли?) и работа (какая к черту работа? Если только домашняя) - это просто оболочка, защищающая нас от самих себя. Мы, вероятно, специально разворачиваем такую кипучую деятельность, дабы хоть как-то отгородиться от того, другого “я”. Ведь это так просто - включил “автопилот”, и как заведенная машина, по заданной программе: работа, магазин, дом; работа, магазин, дом и так до бесконечности.
И совершенно неудивительно, что одинокие люди часто заканчивают жизнь в крезе или идут на суицид - очень тяжело выдерживать общение со столь непривлекательной личностью, как ты сам. А если взять и хотя бы на пять минут забыть обо всем, посмотреть в зеркало и осознать, что это чучело напротив и есть ты? И именно с этим чучелом тебе и предстоит общаться всю оставшуюся жизнь?
Я показала язык своему отражению в зеркале и сделала вывод, что с таким чучелом, как я, жить пожалуй, можно и, если бы я была мужчиной, может быть, я бы даже в себя влюбилась...
Мои размышления прервал чайник, попытавшийся взлететь, но вовремя пойманный и возвращенный на место, и тяжко вздохнув, я отправилась одеваться.
День, как ни странно, оказался вовсе не таким радостным, каким я его себе представляла. Делать было нечего, да и не очень-то и хотелось. Я лениво бродила по пустому дому (пустому, но не одинокому, ибо одиночество возможно только в толпе, когда вокруг тебя множество, а тебя вроде и нет) и разглядывала книги, вещи. Книги... вещи... дух... Домашний дух... маленькое такое ежастое существо, живущее где-то в углу и являющееся настоящим хозяином квартиры... И запахи, запахи... Чем пахнет эта квартира? Конечно, красками. У бабушки пахло уютом и пирогами, у мамы - парфюмерией, а у Игоря? Наверное, респектабельностью, ибо все, даже запахи - было дорогим. Выходит, каждый дом имеет свой собственный запах? И если не понравится запах, значит, не понравится и дом, и человек, и вещь? А следует ли из этого неравенства равенство обратного?
- Московское время 15 часов... - пропищало где-то вдалеке радио.
Три часа... Это значит, что еще, по крайней мере часов 9 надо чем-то заниматься, дабы не помереть со скуки и убить время.
Убить время! Все правильно. Вероятно, его слишком много для столь незначительной персоны, как я. Если лишнее - значит, убить. (Кстати, принцип фашизма: лишнее - убить!) Но я гуманнее, ибо время - вечно, чего не скажешь о людских телах. Но кому они нужны? Итак, время убито. А победитель? А победитель идет спать. Завтра - все сначала...
- Бр... - я поежилась от столь непривлекательной перспективы и перебралась на кухню, дабы переписать-таки свои стихи в недавно купленную книжечку. На улице опять начался дождь, и мерный стук капель по стеклу убаюкивал, расслаблял. В голову начали лезть всякие дурные мысли, ну например: “Три составляющих одиночества - молчащий телефон, урчащий у ног кот и надрывающийся весь вечер телевизор”. Впрочем, сия мысль мне понравилась и я даже вознаградила себя сигаретой. Но курить в одиночку было как-то слишком скучно и неинтересно, и почему-то вдруг взгрустнулось и захотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку о своей никчемности, невезучести и ненужности, что, впрочем, было для меня далеко не ново, и абсолютном нежелании жить дальше. И было у меня смутное предчувствие, что должно быть и у меня впереди что-то очень хорошее. И даже не предчувствие, а твердая уверенность. И будет еще счастье, и вовсе не зря я сейчас переписываю стихи, да и пишу я их тоже вовсе не зря. И приидет время, когда я тоже буду кому-то нужной, и все, что я сейчас делаю - это основание пирамиды, которая будет высокой, красивой и прочной - на долгие-долгие годы.
И пойду я по жизни, как по струне над бездной: красиво, бережно и стремительно. И да будет так!
Аминь!
...И обратного пути нет. Ибо сказано было: “Пойдешь вперед”, и не свернуть, не остановиться, не убежать. Медленно, шаг за шагом, то ползком, то рывками, то перебежками, а то галопом до первого же препятствия, сшибающего тебя с белого коня на грязную и мокрую траву реальности. И еще - прыжок через пропасть, соединяющую день и ночь, полет, длящийся одно мгновение. Долгие, долгие часы странствий, путешествие без конца и без начала. А оглянувшись, ты увидишь еще одного себя, и вон там, вдали - еще одного, и еще, еще, еще... вплоть до самого горизонта, и такое огромное расстояние разделяет вас - ибо он не знает тебя, а ты не помнишь его. Под обжигающим ли солнцем, или в морозную прозрачность все движется и движется этот нескончаемый караван, сливающийся в одну сплошную линию, каждая точка которой - это ты, такой одинаковый, и вместе с тем такой разный, ибо каждое мгновение меняет тебя до неузнаваемости, бросая из гнева - в умиротворенность, из голода - в обжорство. И все качается, и качается этот маятник, и движение его никогда не прекратится, потому что когда ты дойдешь до конца, линия замкнется в круг.

* * *

Крис появился только на следующий день, ближе к вечеру, и не один, а были с ним три неизвестных мне товарища: дама (именно дама) примерно Крисового возраста и, судя по всему, прошедшая все круги ада; провинциальный сатанист Князь Кентервильский (в простонародье просто Кент), только что прибывший из какого-то городка в центре России, население которого было слишком велико, чтобы одна половина знала другую, но слишком мало для столь выдающейся личности; и некий Миша - гроссмейстер какого-то ордена - высокий, стройный, с большими и добрыми глазами.
Испив чаю (и не только чаю), Крис с дамой тихо и незаметно удалились в мастерскую, оставив нас обсуждать проблемы мироздания. На сей раз этой проблемой являлось следующее: что первично - техника или душа?
- Техника! Только техника! - вещал Кент, извлекая из гитары что-то душераздирающее.
- Нет. Душа и только душа! Ибо изначально был именно человек, обладающий той самой душой, и он-то и придумал технику! - парировал Миша.
- Но одной души не хватит для создания настоящего произведения! Душа - она, простите, и в Африке душа, она у каждого есть, а настоящих Мастеров - раз, два и объелся.
- Ну да, ну да... А как тогда объяснить, что вещи, созданные, мэй би, непрофессионально, но от души, ценят гораздо больше, нежели вещи, в которые вложена голая техника? А?
- Нельзя только на душе выезжать!
- Ну почему же?
- Потому что, если я хочу чего-то достичь в Искусстве, а конкретно, если я хочу стать профессиональным гитаристом, я должен каждый день тренировать пальцы, дабы не застаивались, а не душеспасительные книжечки читать!
- И будет голая техника наподобие выпускников музыкальных школ. Это в рок-клубе матерились, что приходит мальчик, играет вроде неплохо, да техники не хватает. Проходит год обучения, мальчик играет “Полет шмеля”, а вот только скучно его слушать - чегой-то уже и нет...
- А представь себе, когда все наоборот: сидит этот мальчик, весь такой замечательный и душевный, и хочется ему от всей души тот же самый “Полет” изобразить, а пальчики-то не бегают, а техника-то на нуле... Это, знаешь, как пустые окна - и есть в них что-то, и манит, и притягивает - но ведь пустота.
Миша зевнул всем своим существом. Видимо, он уже знал об этих самых окнах.
- Это все софистика, - сказал он. - Что было раньше - яйцо или курица? И ничего мы не добьемся. Пойду-ка я спать...
Кент же, судя по всему, спать явно не хотел. Он пожелал Мише приятных сновидений и, после некоторой паузы, поинтересовался у меня, не посещала ли я мир пустых окон.
- Какой такой мир? - удивилась я.
- Параллельный. Но в отличие от нашего, пустой и унылый. Хочешь, я сыграю тебе одну свою вещичку, которая так и называется “Мир пустых окон”?
Честно говоря, больше всего я хотела спать, но отказываться было неудобно, и я согласилась.
Он нежно погладил гитару и заиграл. Не знаю, что было тому виной - вчерашнее мое настроение, или его музыка, но на меня вдруг снова нахлынуло состояние всепоглощающей жалости к самой себе, и абсолютное нежелание жить, и ненужность всего этого, и прежде всего своя ненужность в этом мире. Еще немало горестных и печальных мыслей посетило меня за это время, но о чем бы я ни вспоминала, где-то в глубине подсознания все время вертелись слова Кента - “мир пустых окон - это совсем иной мир - мрачный и унылый”. И так сильно эти слова подходили к моему настроению, что мне вдруг захотелось в этот совсем незнакомый мир - посидеть на подоконничке и поплакаться о своих собственных - таких неразрешимых - проблемах в свою собственную жилетку.
В первый момент я даже не поняла, что случилось, потом в памяти всплыли воспоминания “очевидцев” о смерти, и я решила, что умираю, ибо я вдруг очутилась в длинном туннеле с серо-коричневыми стенами и мерцающе-манящим впереди светом.
От страха я закрыла глаза, а когда открыла их вновь, все исчезло - и цвет, и запахи, и звуки, осталась лишь непроницаемая тьма. Впрочем, вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я обнаружила, что вокруг, насколько видно глазу, нет ни единой травинки, ни единой постройки и ни единого человека. Только иногда среди этой всеобщей темноты встречались небольшие пятна, выделявшиеся из общего фона своей даже не чернотой, а, скорее, глубиной. Казалось, что там находится Черная Дыра, за которой уже нет ничего. А еще - какая-то особая тишина - даже не звенящая, как это бывает в нашем мире по ночам, а совершенно глухая тишина - будто уши забиты ватой.
Этот мир был слишком страшен, чтобы принять его. Я даже не попыталась рассмотреть его поближе - сделать хоть шаг было равносильно смерти. А дыры так манили к себе, притягивали своей бесконечностью, и чем дольше я на них смотрела, тем ближе они казались: ну еще немножко, еще усилие, и ты будешь с нами, сольешься с первозданным миром, приобщишься к Великому Хаосу, и станешь всем и ничем - лишь маленькой песчинкой в бесконечности.
И вдруг все исчезло - то ли от того, что музыка прекратилась, то ли от того, что вернулись Крис с дамой - чрезвычайно довольные и шумные. Они еще раз испили чайку, и после получасового перекура Крис с Кентом удалились спать. А я осталась с дамой, которую, оказывается, звали Таглина, и которая чрезвычайно хотела поделиться со мной своими проблемами. Впрочем, после посетивших меня глюков, мне было уже все равно, ибо крыша моя уехала, не оставив адреса.
- Оза, я не понимаю, что происходит, - с самыми что ни на есть настоящими слезами на глазах говорила она. - Ты помнишь Ларри?
Честно говоря, Ларри я либо не знала вовсе, либо видела всего пару раз, и потому никак не могла вспомнить. Но, на всякий случай, я сказала:
- Помню.
Оказалось, что Таглина живет с этим самым Ларри, который - свинтус такой - оказался далеко не тем, чего ей хотелось и никак не желает измениться. А главное, ей показалось, что весь этот семейный беспредел - вовсе не любовь, как думалось вначале, а “очередной флирт”.
- Мы еще говорим “люблю”, но это, скорее всего, так... по инерции... Он с неделю уже избегает меня, а я не могу любить мебель! Не могу! Оза, что мне делать?
- Разойдитесь...
- Не хочу. Я люблю его.
- А он?
- Не знаю. Кажется, тоже.
- Так в чем проблема?
- Не знаю. Просто все не так, как хочется. Очень многое не так, как хочется. Это так страшно, когда ты себе представляешь одно, а получаешь... И вообще, мне все чаще и чаще кажется, что я для мужиков - объект отдыха. И не более. Им со мной легко и просто, а вот любят-то они других...
- А ты-то их любишь? - снова спросила я, почти засыпая.
- Не знаю, - дама, похоже, не придерживалась логики в речах и поступках. - Иногда мне кажется, что я их люблю - каждого по-своему. Вот как Ларри, например...
“Интересно, а при чем здесь Крис, - подумала я. - Как “верная отдушина”?”
- А иногда мне кажется, - продолжала она, - что это только желание: желание ощутить рядом сильную руку, желание переспать, желание еще чего-нибудь... А любовь была давно, три года назад, и прошла - нет, не прошла, она-то осталась... прошли отношения. Потому что во мне не вовремя взыграла гордость. Мы тогда слегка поцапались, он хотел помириться, а я повернулась к нему задом и ушла с другим... Дура!.. А с Ларри кайфово! Особенно в постели.
“А при чем тут Крис?” - опять подумала я.
- Неужели мне не суждено счастья? - вопросила Таглина. - Неужели мне так всю жизнь и быть одной? И “ходить по рукам”? Почему все мои мужчины могут понять кого угодно, кроме меня? Все считают, что я очень сильная, но ведь у меня сил мало... очень мало...
Она совсем разрыдалась, и мне пришлось ее отпаивать остатками какого-то вина из заначки двухдневной давности.
“И вот так всегда, - подумала я, потихоньку просыпаясь. Бывает иногда - так случается, что теряется ночь и ее больше не найти”. А ведь мне сегодня так хотелось спать, я так представляла себе мягонькую подушечку и теплое одеяло, ждущие меня на любимом уютненьком диванчике, но Таглина этого никак не понимала...
Но тут на мое счастье (есть все-таки Бог на свете!) вошел заспанный гроссмейстер Миша.
- Не спится же людям, - проворчал он.
Таглина торопливо утерла слезы и предложила ему сигарету. Миша повертел “кислородную палочку” в пальцах, подумал, подумал, потом еще подумал - и передумал.
- Солнышко, а не пойти ли нам спать?
Она тяжело вздохнула, одарила меня взглядом из серии “что я вам говорила”, но отказаться, видимо, было свыше ее слабых сил.
Я мысленно перекрестилась, возблагодарив Всевышнего за избавление от столь озабоченной дамы, и задумалась о своем будущем. Можно было попить чаю, а можно было пойти спать. Но спать уже не хотелось, а пить пустой чай - скучно. Пять часов утра. Кто-то уже собирается на работу... Несчастные... Или счастливые? Ведь восемь часов в их жизни посвящено какому-то занятию. А потом они торопятся домой, к семье, к мужу, к детям. Домой... Великое слово - “домой”. “Мой дом - моя крепость”. А я? А я - здесь - всего лишь нелепость. Черт возьми, стих вышел... посидел... и ушел... И мы пойдем. Все-таки, по ночам принято спать. И на этой грустной ноте я отправилась в кроватку.
Следующий день выдался на редкость противным: снова дождь, дождь, дождь... Вечный питерский дождь. “Столетний дождь”... Как надоело! Мне ужасно захотелось солнца, ветра, моря, чего-нибудь радостного и счастливого. Но за окном шел дождь, дома было пустынно и одиноко (несмотря на то, что всю жилую комнату заполняли спящие люди).
Я взяла с полки - наугад - книгу и отправилась на кухню - пить чай, опять пустой чай, ведь в доме нет даже крошки хлеба.
Впрочем, мое одиночество вскоре было нарушено - сначала появился злой и невыспавшийся Крис, потом радостный Миша, а еще через пять минут к нашей компании присоединился Кент. Похоже, этот человек всегда был “в форме” - во всяком случае, на лице его сияла улыбка, а в глазах не было и тени усталости. Он пытался шутить, но безобидные шутки у сонного Криса вызывали какую-то агрессию. Видимо, не выдержав этих словесных прений, гроссмейстер сообщил, что “они - откланиваются”, вывел в коридор спящую на ходу Таглину, “сделал ручкой”, - и они исчезли. Вслед за ними ушел и Крис, оставив на меня Кента.
Я немного пострадала по этому поводу, ибо абсолютно не знала, как и о чем с ним говорить, но от меня этого и не потребовалось, потому что Кент не умолкал ни на минуту. Сначала он долго вещал на какие-то отвлеченные темы типа “ах, как мы вписывались там-то и туда-то”, “ах, какая музыка у того-то”, и “ах, какая трасса была тогда-то”, а я только поддакивала, потому что слова “трасса” и “вписка” не вызывали у меня никаких ассоциаций. Потом, ближе к вечеру, он перешел на совсем отвлеченные темы: “религия”, “любовь”, “смысл жизни”, и вот тут-то я не выдержала, ибо я очень любила разглагольствовать о подобных вещах. А началось все с того, что Кент заявил:
- Интересно, считать ли ненормальными людей, занимающихся искусством?
Мысль была далеко не оригинальной, но я почему-то отнесла эту фразу на счет Криса, а так как я испытывала к этому человеку некоторые чувства, то сразу же бросилась в атаку:
- Они - ненормальные? Они - больные? Да им дано так много в этом мире! Это не они - чокнутые, а те, кто не желает или не может взглянуть на мир под другим углом, видящие в нем только то, к чему их (да и нас) приручали в детстве, и отказывающие в праве на существование всем, кто хоть чем-то от них отличается. Боже, какой маразм, когда люди готовы простить убийцу, насильника, и не прощают тех, кто позволил себе увидеть в розе не только предмет для накопления денег, но и символ. Нет, это они - ненормальные, и это они должны сознавать свою ненужность в этом мире.
Кент блаженно улыбнулся, словно сия речь была бальзамом на его израненную душу и ответил:
- Гениально. Но, увы, сие не ново. Уже несколько сотен лет люди обсасывают эту мысль - в разных выражениях, правда. Но это я говорю не чтобы обидеть тебя - нет... Это ради того, чтобы подчеркнуть нашу неодинокость в этом мире. В Системе, в принципе, куча “белых ворон”, которые испугались злого и бездушного мира - и бежали сюда. И, хоть и зовут их неудачниками, но ведь они-то и помнят, что если не я - то кто же? Ты вдумайся... Ну кто же кроме тебя споет твою песню, скажет твои слова, сыграет твою мелодию? Ведь неприятно же и унизительно взрослому человеку жить по указке, учиться на чужих ошибках... Хотя и принято.
- Совершенно верно. Я вообще не понимаю, как можно жить чужим умом. Кстати, хочешь умную теорию? - Кент молча кивнул. - Может, она не очень в тему, но все же: представь себе, что жизнь - это компьютерная игра, которую кто-то (не знаю кто) придумал. А мы - это те самые маленькие человечки, бегающие по экрану. Каждому из нас дано определенное время, за которое мы должны пройти определенное количество этапов с определенным количеством препятствий (а определяет их закон с хитрым названием “карма”). Если сорвался - еще одна попытка. Если закончилось время - то же самое. Прошел один этап, переходишь на другой, более сложный и т.д., а играющий в эту игру сидит, веселится и - иногда - обламывается, нажав не на ту кнопку. Ну как, ничего?
- Неплохо... Очень неплохо... В принципе, в Мистериях было то же самое, только названо иначе - “Рай” и “Ад”. Ну, да бог с ним. Кстати, о богах: думал я как-то думал - и тоже придумал теорию. Вот такую вот: однажды кто-то, кого мы зовем Богом, Абсолютом, Высшим Разумом (а некоторые Демиургом) и еще многими-многими именами, решил создать себе помощников (как мы - роботов) “по образу и подобию”. При этом должны были появиться ангелы. Часть тел изготовили механически, а для другой - взяли некоторых животных, как-то: птицы, рыбы, обезьяны, медведи. И получилось так, что механические тела развивались медленно, и им поставили “блокировку” отдельных частей программы развития: левитации, телекинеза, телепатии и прочей астральщины. Это и были люди. Птицы, благо умели уже летать - прогрессировали в ангелов, развившись быстрее всех. Медведи и рыбы развиваются, видимо, до сих пор (вот они, йетти... и, наверное, дельфины), а обезьяна развилась было чуть позже механических тел - но получила “блоки” и так и осталась обезьяной.
Ах, как я ликовала, слушая столь умные речи. Давно уже никто “не одарял” меня подобными излияниями. И с каждой минутой мне все больше и больше хотелось послать все к чертям собачьим и уйти с Кентом по трассе в какой-нибудь “Через-Забор-Ногу-Передерищенский уезд”. Ночь. Луна. Опушка леса. А мы сидим у костерка и грузим друг друга умными гипотезами, ибо чего-чего, а гипотез этих (в соответствии с количеством прочитанных книг) накопилось у меня немало.
Кент, наконец, закончил свой монолог.
- Круто, братишка, - сообщила я.
- Ну что Вы, что Вы, - смутился он. - На самом деле, сейчас я и сам вижу, что все это лажа.
- Вот те на! Такие умные слова...
- И так мало смысла, - он одарил меня, видимо, самой ослепительной улыбкой из всего его арсенала.
- Ну почему же. Ведь если нас посещают умные мысли, значит, это кому-то нужно?
- “Послушайте, - процитировал он в ответ, - если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно?”
- Вот и я о том же. Кстати, я недавно прочитала, что все философы и мыслители, формировавшие наше сознание, на самом деле были посланы свыше, дабы поучить нас, глупых... И это очень обидно.
- А то, что мы произошли от обезьян, не обидно? - парировал он.
- Если Дарвин произошел от какой-то там макаки, еще не значит, что и мы оттуда же, - оскорбилась я. Не очень-то веселая перспектива - сознавать, что еще несколько сотен тысяч лет назад я качалась на деревьях, цепляясь хвостом за ветки, и выискивала блох у своих собратьев.
- Так что же обижаться на то, что некто умный, который создал человека де факто, это свое творение учит уму-разуму де юре, как родители учат чадо свое не совать, предположим, пальчик в огонь - будет бо-бо. Вот только человек суть свинья неблагодарная, и никак не хочет прентов своих слушать - и начинается... В общем и целом человечество сотворяет одну попытку суицида за другой - войны, загаживание природы, атомные навороты. А в частности, мелкие представители рода человеческого губят себя (по мелочам же) через наркотики, пьянство, свары, фейсовки.
- Не то обидно, что мы учиться не хотим, а то, что лучшие наши представители вовсе не наши. Кстати, об обезьянах, - меня вдруг посетила умная мысль, - если мы произошли от них, а созданы мы по образу и подобию Божьему, значит, Бог был обезьяной?
Мысль, конечно, была святотатственной, но прикольной. Кенту, видимо, она тоже понравилась, ибо он крайне довольно улыбнулся и изрек с грузинским акцентом:
- “Папа, от кого произошли люди?” - “От Бога! А он был большой лохматой обезьяной”.
- Да, гореть нам в аду... - вздохнула я. Впрочем, в загробную жизнь сейчас не очень верилось, уж слишком мне было хорошо, чтобы думать о разных ужасах.
- Или воплотиться в ослов, Буридановых, - поддержал меня Кент.
- И помрем мы все от голода. И от холода. Или от переедания и жары? - я вопросительно посмотрела на Кента.
- Смотря какой, - философски протянул он. - Меня, правда, уже жгли. Дважды.
- Как это?
Он сделал многозначительное лицо и, сопровождая свои слова тихим перебором струн гитары, поведал:
- Давно это было. Первый раз - в Германии XIII века. Я был колдуном, но судьба колдуна тяжелая и неблагодарная - и вот однажды, в час, когда Аннушка разлила подсолнечное масло, явились трое инквизиторов... И доказали они после долгих пыток мою вину, и был я возведен на костер. Языки пламени обнимали, унося с собой жизнь тела - но не души... А бессмертная сия субстанция, опосля недолгих скитаний, воплотилась в милого мальчика где-то среди болот туманного Альбиона. Но ведь надо же было тому случиться, что в соседней деревне жила бабка-ведунья, захотевшая передать свои знания не кому-нибудь, а этому милому ребенку... И ребенок, обучившись всему, что знала бабка, вспомнив все, что он знал до своего рождения, стал одним из лучших лекарей того времени и тех мест... Но вот беда - святая инквизиция появилась и там... И молодой лекарь лет так двадцати с небольшим был объявлен колдуном, еретиком, богоотступником - и, конечно же, пытки, костер... огонь... боль, адская, невыносимая боль - а кричать нельзя, ибо в тебя верит кто-то и считает, что если ты молчишь, когда горит твое тело, то ты не колдун, не посланец Антихриста, а, наоборот, послан Богом, ты почти святой... И потом, через два века, была попытка приблизиться к святости: я стал послушником в одном из бенедектинских монастырей в Италии... Но там, почему-то, взрослые монахи очень любили молоденьких послушников... Любили, писали им стихи, а потом... И многие послушники не выдерживали - и снова смерть... Такая благостная, такая легкодоступная на вид... Ведь это так заманчиво: нечаянно упасть из высокого монастырского окна... Тело немного пострадает, поболит - а потом покой... покой... покой!
Он извлек из гитары давяще-прекрасный звук - и заиграл в полную силу. Это были какие-то необыкновенные звуки, словно я оказалась внезапно рядом с Черным Шаманом, вызывающим звуками и голосом призраков... Меня окружили костры с горящими на них грешниками, монахи, занимающиеся мужеложством, и убивающие друг друга... Он пел, но слов было не понять - да и не требовалось. А потом он рассмеялся, и казалось, что не его это голос, а сам Сатана говорит его устами... Мне стало страшно, я, наверное, закричала, потому что музыка - внезапно - оборвалась, побледневший Кент вытер пот со лба, и я заметила, что пальцы у него сбиты в кровь.
- Я тебя не очень загрузил? - виновато спросил он.
Я молча улыбнулась в ответ. Все происходившее было слишком жутким, чтобы быть просто телегой человека, обладающего каким-то даром свыше. Уж больно реальными были огонь, и чад дыма, и запах горящего тела, и дыры от пустых окон, чернеющие на фоне пламени. Слишком реально... И какой миленькой и уютной казалась мне в эти мгновения моя жизнь - жизнь домашнего животного, жизнь, хоть и отягощенная неким количеством проблем, но проблем игрушечных, придуманных, созданных из ничего для оправдания своего существования. И очень захотелось испробовать настоящей жизни - пусть даже сгореть на костре, но сгореть во имя чего-то высшего...
А вечер как-то незаметно перешел в ночь. Крис в этот день так и не появился. Впрочем, его не было и всю последующую неделю. Кент, приобретя столь замечательного слушателя, активно вешал мне лапшу на уши и закончилось все это тем, что он уговорил меня прогуляться до славного города Астрахани. Сначала я попыталась было порыпаться, ибо идти в первый раз в жизни трассой, да еще с малознакомым мужчиной... Но Кент обладал потрясающим даром внушения, и я сдалась.
Крис не объявлялся; я оставила ему записку в самых радужных тонах с обещанием появиться “как только, так сразу”, и мы отправились в путь-дорогу...
Дошли мы только до Москвы, а там началось: куча Кентовых знакомых, вписки, пьянки, торч-команда, и прочие радости жизни. И все это было бы, конечно, переносимо, если бы количество “умных речей” не уменьшилось почти до нуля, а Кент не оказался бы заядлым фри-лавщиком. Этого мое самолюбие не вынесло, и, когда он в очередной раз уединился с очередной дамой, я быстренько собрала манатки и поехала обратно, под тепленькое крылышко папы Криса.
В Питере опять шел дождь - мерзкий и холодный. Шесть утра. Все закрыто, и негде спрятаться. На вокзале - гнусно и неприятно. Единственное, что мне оставалось - идти к Крису.
Как ни странно, дверь мне открыли сразу.
- А, это ты, - протянул Крис, увидев меня на пороге. - Ну, заходи.
Судя по его небритой физиономии и покрасневшим глазам, он либо давно и много пил - либо давно и много работал. Впрочем, второе не исключало первого.
- Что так рано? - поинтересовался он.
- На улице дождь. А идти больше некуда. Ничего, что я опять к тебе?
Он пожал плечами и ушел ставить чайник, а я с виноватым видом поплелась за ним:
- Что ты такой злой? Я тебе помешала?
- Я? Я не злой, я обычный. Как съездили?
- Никак.
- Как в Астрахани?
- А кто ж там был? Дальше Москвы мы не забрались.
Он усмехнулся как-то странно: то ли сочувствующе, то ли саркастически.
- А как в Москве?
- Гнило. Все пьют. А кто не пьет, тот торчит. А кто не пьет и не торчит, того уже там нет.
- Это тебя, что ли? - достаточно пренебрежительно поинтересовался он.
Ах, как мне было стыдно. Хотелось провалиться сквозь землю, или взять что-нибудь тяжелое и запустить это в его нахальную морду.
- Может, я пойду уже? - с некоторой злостью в голосе спросила я.
- Как хочешь. Правда, еще рано. На улице дождь. Кстати, тебе не кажется загадочным, что ты снова собираешься идти в дождь? Уже третий раз.
Да, действительно - третий раз. Что же мне делать? Уходить - не хочется. Оставаться - тоже. А-я-яй... Как печально.
- Крис...
- Да?
- Давай ты мне сейчас скажешь честно и правдиво: что бы ты сделал на моем месте, и чего ты от меня ждешь?
Крис налил в чашку заварку.
- Попил бы чайку, - сказал он, добавляя к ней кипяток.
- Это не ответ.
- А потом можно лечь спать. Небось трассой шла? Хотя...
- Что “хотя”?
- Да так, - он неопределенно повел плечом. - Извини, я работаю, - и скрылся в мастерской.
Из создавшейся ситуации было только два выхода. Первый - гордо удалиться, второй - забить на все это и пойти спать. Первый выход был чреват последствиями, второй требовал обламывания моей гордости. Впрочем, за прошедшее время от моей так называемой “гордости” уже мало что осталось, ибо каждый новый день все больше и больше ее обламывал. Да и была ли она? “А был ли мальчик?” Ведь терпела же я целый год Игоря, пока не была выгнана, а потом еще некоторое время жила у Криса на правах “приживалки”. И после всего этого хлопнуть дверью и удалиться в неизвестность только от того, что папа Крис не поплакал вместе со мной, не утешил бедную девочку, неделю назад радостно вильнувшую хвостом и умчавшуюся с первым попавшимся мэном в поисках счастья?.. Так мне и надо. Сама виновата. И нечего сваливать свои проблемы на других. А особенно на Криса. Он и так - сторона пострадавшая, ибо давно уже пора отшлепать меня хорошенько по попе и поставить в угол. “Правда, Озочка?” - “Правда, правда”. Впрочем, стоять в углу вовсе не обязательно, а можно просто пойти спать, а завтра утром быть хорошей и послушной. Не хамить старшим, уступать места пассажирам с детьми, инвалидам и лицам пожилого возраста, убирать за собой кровать и мыть посуду... Не фыркать, не артачиться, не кидаться кирпичами и в омут головой, думать не только о себе, но и о других. И жить, просто жить - видя во всем лучшее и стремясь быть полезной. Тогда, быть может, все будет именно так, как я хочу... Ибо... ибо...
Ибо нефиг!

3 ГЛАВА

Как-то незаметно наступила осень - достаточно теплая и наполненная огромным количество событий - типа интересных выставок, рок-фестивалей (ибо рок только что вышел из подполья и со всем пылом юности доказывал свое право на существование). А еще была “Черная Роза...” и Гребенщиков, вернувшийся из Штатов, на концерт которого прилетели инопланетяне, оказавшиеся впоследствии (по официальным данным) всего лишь северным сиянием.
Но вместе с опадавшими листьями и улетающими на юг птицами как-то незаметно уходило и летнее, солнечное настроение. Наступало время депрессняков и обломов. Внешне все было хорошо - заботливый папа Крис, огромное количество новых знакомых, приносивших с собой массу каких-то творческих замыслов, картин, стихов и так далее. Но жизнь становилась все больше и больше похожей на игру, правила которой придуманы не мной, и в какой-то момент я поняла, что просто устала. Устала от города, от шума, от всех этих бесконечных знакомств с людьми, постепенно сливавшимися для меня в некую бесформенную массу - этакого многорукого Шиву. Хотелось хотя бы на минуту остановиться - и наконец найти себя или то, что от меня еще осталось, ибо в отличие от Криса, у меня времени не хватало почти ни на что.
И было все это похоже на огромную Реку, по которой плывет бесконечное множество кораблей, корабликов, плотов, лайнеров, подводных лодок и прочих ковчегов. А на берегу сижу я и смотрю на них со стороны. Эти люди прожили вместе много лет, и события этих прошедших времен связывают их слишком крепко, чтобы там нашлось место для меня...
А еще хотелось большого, теплого и ласкового мужчину и большой и чистой любви. Чтобы меня обнимали, целовали, говорили ласковые слова и носили на руках. И чтобы меня любили не просто потому, что я - женщина, а за нечто хрупкое и неуловимое, именуемое в народе душой. Но этого как раз и не было. Были какие-то случайные мужчины, приходившие из ниоткуда, и уходившие в никуда, и был рядом Крис, вечно занятый своей работой, своими друзьями и обращавший на меня внимания не больше, чем Бэримор на собаку Баскервилей.
И однажды я не выдержала:
- Все! Ухожу в монастырь! Все плохо, все ненужно, все надоело! Жизнь не имеет смысла! И дальнейшее пребывание на Земле бесполезно!
Крис на миг оторвался от изучения урбанистического пейзажа за окном:
- Детка, что случилось? От тебя ли я слышу эти речи?
- В конце концов, я тоже человек, и человек пока еще живой! И все дело в том, что ничего! - понимаешь? - ничего не случилось. Уже полгода со мной ничего не случается! Вакуум! Безвоздушное пространство! И полное отсутствие всякого присутствия.
- Да? - он искренне удивился. - А мне казалось, что жизнь наполнена огромным количеством клевых вещей... что лайф просто в кайф.
- Для тебя - может быть, - я попыталась закурить, но сигарета выскользнула из пальцев и закатилась под батарею. А поднимать ее было так в лом...
- Разве тебе не интересно с людьми?
- Было интересно, первое время. Но я устала, мои уши раздулись до размера чебурашьих, а крыша улетела и надолго. Они все время говорят, говорят, говорят - о скалах и пещерах, толкают телеги о каких-то легендарных олдовых, которых никто не видел, но которые - это точно известно - были. Но я-то! Я все время где-то в стороне. Я-то им неинтересна, потому что я - пионерка, я ничего не знаю и не понимаю, и могу пороть только исключительную чушь, и ни разу еще я не встретила человека, который бы поинтересовался, а что же у меня внутри. Я не умею навязываться, и потому молчу и слушаю. И я устала быть никем!
- Ой, мать, что-то тебя понесло... - Крис несколько опешил от такого напора страстей и медленно - видимо, давая себе время на размышление - начал прикуривать.
Ну что ж, ничего иного я и не ожидала. “Глас вопиющего в пустыне”. Я наконец-то нашла в себе силы выцарапать из-под батареи убежавшую сигарету и тоже закурила. Руки предательски подрагивали. Видимо, нервы сдают. Пора, пора на покой...
- Извини, я не хотела тебе мешать. Можешь считать, что я ничего не говорила, а ты ничего не слышал.
Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня глазами побитой собаки:
- Слово - не воробей...
- Но ведь завтра все будет так же, как и вчера, и послезавтра тоже, если только...
А что если? Ведь не кидаться же мне? Я представила себя, сидящей в ванной и пилящей вены... кровь все вытекает, вода медленно меняет цвет, а ты лежишь и ждешь... И вот уже маленький дохленький человечек с непонятным именем Оза плавает на поверхности, возносимый кверху трупными газами... Фу, как неаппетитно. Нет, для этого я слишком большой эстет. А если броситься вниз, с пятого этажа? Несколько секунд полета, а потом меня долго-долго будут отскребать от асфальта...
- “Ведь завтра тот же день, что был вчера...” - процитировал Крис. - Круговорот дней в природе, - он явно не хотел отнестись серьезно к моим страданиям. - Приколовшийся - да обломается... Обломавшийся - да приколется... А что, мать, может тебе кинуться, раз уж все так плохо? “Непрерывный суицид для меня...”
- Почему бы и нет? Вот только как? - утихшая было злость снова начала просыпаться. Если меня здесь не любят и не понимают, если я никому не нужна, то стоит ли жить вообще? Пожалуй, можно и попробовать. Вот только как насчет загробного существования? Похоронят меня за церковной оградой и будут топать по моим юным косточкам все, кому не лень. Но это будет потом, а сейчас... Сейчас было слишком плохо, чтобы просто посмеяться над его словами и как ни в чем не бывало отправиться спать.
- У меня в квартире газ,
Газом можно отправиться,
Можно вены попилить, - опять процитировал Крис с потрясающим спокойствием. - Представляешь, наберешь ты себе ванну теплой воды, рубанешь мойкой по централке - и стены, равно как и вода, окрасятся красным... А? Как насчет этого? Правда, здесь есть одно “но”: могут откачать. Даже из комы. “Много способов простых”... Или, предположим, нахаваться колес... Или сделать золотую вмазку... Только вот я не понимаю - к чему все это?
О, я прекрасно это представляла, даже лучше, чем он думал. Вот только про газ я как-то сразу не вспомнила - какое упущение с моей стороны. Но, с другой стороны, если буду травиться я, достанется и ему, значит, он должен уйти. А сегодня он явно никуда не уйдет. Следовательно, отменяется. С колесами тоже облом - их надо где-то доставать. А завтра я могу передумать и, поэтому все должно произойти сейчас - и с его помощью. Вот буду ему потом по ночам являться - пусть помучается...
- Не к месту, говоришь? - поинтересовался он, вспомнив, видимо, начало разговора. - А почему? Тебе, очевидно, всю жизнь внушали, что ты - пуп земли, а потом - вдруг - оказалось, что таких пупов у земли много, даже еще пупее есть. И нет чтобы подумать, как бы так стать “к месту”, нет... надо обязательно впадать в депрессняки, кидаться... А ведь по сути-то все не так плохо! Солнышко светит, птички поют... А ты: “Никто меня не любит, феньками не кормит, пышек не дарит... Пойду я на помоечку, наемся червячков: зелененьких и красненьких - наемся и умру”... А, пупик, как насчет китайской кухни? - ему, очевидно, было очень весело.
- “Пуп земли”, говоришь? Да, в материальном отношении мне всегда жилось хорошо, меня красиво одевали и вкусно кормили. А знаешь, чем этот “пуп” в детстве развлекался - шарики из презервативов надувал, пока мамочка с очередными любовником развлекалась... И китайская кухня была - у Игоря. Восемь часов у плиты, как у станка, потому что если невкусно - тарелка вместе с содержимым летела в стенку... “Пуп земли”... большой такой, круглый! - а стоило ли мне все это говорить? Ведь мне, действительно, всю жизнь завидовали - красивым платьям, фирменным вещам, импортной тачке, дорогим побрякушкам, и мехам, в которые меня обряжали, как новогоднюю елку. Но с каким счастьем я бы променяла всю эту мишуру на... Тут я задумалась - а чего же я хочу от жизни? И не нашла ответа, потому что этого я - пока - не знала и, может быть, уже не узнаю никогда...
- Обидели мышонка, в норку написали, - Крис, видимо, поставил своей целью довести меня до полного бешенства. Или ему просто было крайне весело слушать словесные излияния глупой пионерки. Вероятно, за свою долгую тусучую жизнь он уже наслушался таких разговоров, похожих один на другой и различающихся лишь в мелочах.
- Если бы написали... - трагедия затягивалась и рисковала стать фарсом. Пора было ускорять события. - Так мы сегодня вешаться будем или как?
Да, да, конечно, вешаться! Ведь без его помощи тут никак не обойтись, и значит, это именно то, что мне нужно:
- Есть в этом доме хороший крюк и прочная веревка?
- Веревку найдем... А крюк... Ах да, в кладовке на крюке от лампы висит призрак коммунизма... Можно снять.
“Призраком коммунизма” в этом доме именовалась кукла, повешенная кем-то. Первое время она постоянно пугала меня, потом я привыкла. А теперь, значит, ее место займу я. Весело... Но разве могли остановить меня такие мелочи?
- Снимай!
- Легко! - сказал он, и призрак был повержен. Крис привязал к освободившемуся крюку веревку, завязал скользящую петлю:
- Прошу.
Я встала на табуретку и всунула голову в петлю. Кажется, все... Собственно, я еще ни разу в жизни не вешалась, но, вероятно, все должно было получиться как надо.
- Крис, ты не будешь настолько любезен, что отодвинешь табуретку?
- Буду. Прямо сейчас? Хоть помолилась бы перед смертью.
- Вот еще! Все равно в рай не пустят. Ну, поехали!
Он пожал плечами и совершенно спокойно, аккуратненько, как ценное произведение искусства, отодвинул табуретку в сторону.
Я почувствовала, как затягивается веревка на моей шее... Мучительно захотелось прекратить все это... но было уже поздно.
...Раздался грохот, и я поняла, что сижу на полу. Очень болела “пятая точка”, и было до чертиков обидно. Хотелось сказать что-нибудь злое, гадкое, но вместо этого я нервно рассмеялась.
А Крис стоял рядом и невозмутимо курил, словно все произошло не здесь, не со мной и не с его помощью.
Я кое-как поднялась, сняла с шеи веревку и протянула ее Крису:
- На, сохрани на память. Вдруг еще сгодится, - и пошла собирать вещи. Оставаться теперь в этом доме было бессмысленно. Единственное, чего мне сейчас хотелось - это исчезнуть, раствориться в пространстве, чтобы никто и никогда меня больше не увидел, и чтобы все это оказалось просто дурным сном.
- Далеко собралась? - поинтересовался Крис, наблюдая за мной.
- Не знаю. Пойду, прогуляюсь до Гастрита, может, кто впишет.
- Тогда уж лучше на Крыся. В Гастрите-то в основном панки да торчки.
- Мерзко на Крысях, - протянула я. - Впрочем, поживем, увидим. Ну, кажется, ничего не забыла? - я одела сумку на плечо и пошла к выходу. - Спасибо тебе, Крисушка, за все... И извини, если что не так.
- Все в кайф, - безразличным тоном сказал он. - Кстати, время позднее, а тут до Колоколов рукой подать. Скажешь, что Крис прислал. Наплетешь большую телегу, там сейчас Иешуа вписывается, он здесь бывал.
Я посмотрела на Криса печальным взором, махнула рукой на прощание и медленно пошла вниз. На глазах выступили слезы, но я не слышала хлопка двери, значит, он все еще стоит на лестничной площадке - и поэтому я не буду плакать.

4 ГЛАВА

Я сидела на улице возле колонны и пила кофе. Маленький двойной. Правда, вчера мотор отказывал, но это фигня... Интересно, сколько еще Билл мне будет давать траву бесплатно? Ладно, пока есть - и то хорошо. А еще он сегодня обещал раствор. Скорей бы! Ой, кто это?
И тут я увидела Криса. Мне захотелось исчезнуть, раствориться, но это плохо удалось. Он подошел ко мне.
- Привет, Оза!
- Здравствуй.
- Как дела?
- На “х”, но не подумай, что хорошо.
- Что ж так?
- Такова селява, как говорят французы.
Он достал из карману пачку “Лигероса”.
- Будешь?
- Буду.
- Вписку нашла?
- Нашла, - сказала я без всякой задней мысли.
- У кого?
- У Билла, - вот тут-то я прикусила язык, но было поздно. Крис напрягся, как собака, учуявшая дичь, только что лапку не поднял.
- Ну и как там... обстановочка?
- Клево.
- Ню-ню...
- Вопросов больше нет?
Он улыбнулся, предложил кофе, но я вежливо отказалась. Он попросил подождать, мол, сейчас вернется, исчез в недрах Роуда, но вынырнул почти сразу - сбежать я не успела. Сел рядом, потягивая дымящийся кофе с сигаретой, поинтересовался, не было ли здесь Облака. Меня начинало потряхивать - такой легкий озноб, но пока без особо неприятных ощущений. Крис что-то грузил, я почти не слушала - мои мысли было уже на флэту. Берется машина, набирается раствор, прогоняется по вене...
- Билла свинтили, - услышала я тихий голос откуда-то сбоку.
- Что? - мы с Крисом спросили одновременно.
- Билла свинтили. И всех, кто был на флэту, - сообщил Ларс. - Я шел на флэт, смотрю - менты тусуются. Меня не заметили, я в парадняке напротив отсиделся. Свинтили Билла, Индейца, Кундалини...
Дальше я не слушала. Я поняла, что мне грозит. Крис, вероятно, тоже, ибо не спросил, а сказал - твердо, тоном, не допускающим возражений:
- Идешь ко мне. И быстро.
...Очнулась я на знакомом до боли диване. Тело болело, я не чувствовала ни рук, ни ног, но я была жива. С третьей попытки я слезла с дивана и выплыла на кухню, явившись пред светлые очи Криса.
- Бог мой, кого я вижу!
- Меня, - и я тяжко вздохнула. Мне было очень стыдно.
- Как самочувствие?
Что я могла сказать? Самочувствие было ужасным.
- Кушать, конечно, не хочешь? Впрочем, кушать и нечего. Кстати, ты выглядишь неплохо. Но для полного счастья хорошо бы еще отлежаться. Так что, марш в постельку.
- Не хочу в постельку. Дай мне сигарету, а еще лучше - косяк... косяк... стаи летят, корабли плывут, вагоны едут косяками... - я сидела на полу с закрытыми глазами и мечтала, - ...мы забьем все щели, чтобы кумар не выходил, и наше тело станет таким легким, у нас прорежутся крылья, и мы полетим - косяками... стаями...
Лестница, без перил,
Вечная, как природа...
Лед... Это значит - зима,
Время, но время года...
Года - который год
Вниз по ступенькам, в небо...
В лестницу - как в пролет...
Вниз головой... Миг полета...
И мы будем кидаться в лестничные пролеты - стаями, косяками...
Меня отрезвило то, что он - свинья! - вылил на мою бедную многострадальную голову стакан гадкой воды. Мерзкой, ледяной и воняющей хлоркой. Потом он без слов взял меня на руки и отнес в комнату.
- Тебе бы еще поспать, - сказал он и вышел, оставив меня на холодном жестком диване проклинать свою несчастную судьбу. Чем я и занималась всю неделю.
Крис вел себя на редкость прилично. Я все время ожидала, что он принесет мне веревку и мыло - а вешаться было так в лом! Но он проявил удивительную доброту и чуткость.
Однажды я решила поинтересоваться, чем вызвано его желание нянчиться со мной. Он задумчиво посмотрел поверх моей головы и изрек:
- Понимаешь, Оза, сейчас я вспоминаю себя.
- Все было так же гнило?
- Хуже... Поехал я однажды во Львов, там тусовки, сейшны, то, се, как-то плавно подсел на колеса, вернулся в Питер, этого флэта еще не было и в помине, пришлось искать вписку. Кто-то привел к Биллу, а там - по схеме - за колесами следует игла... А через полгода “за так” он не дает, пришлось искать прайс на дозу... А это тяжко, учитывая полное отсутствие работы. Как результат - нечто среднее между шизофренией и клептоманией. Все мысли только об одном: набрать раствор, вмазаться - и все в кайф. А как-то раз Билл меня надинамил, а ломки уже были близко... И тут появился некий добрый ангел в обличии длинноногой герлы, которая моментально оценила обстановку, закинула меня циклой и привезла к себе. Сказала, что я буду ломаться. Я пытался возражать, но она не слушала ничего, ширнула чем-то (даже не знаю, чем, кажется, белым) и оставила у себя. Комната у нее глючная: стены и пол обиты пенкой, на окнах - решетка, мебели никакой. Потом, когда я переломался, она объяснила, что все это для того, чтобы не кинуться. А хотелось, - он поднял рукав своей любимой черной рубашки, и я обнаружила, что левая рука больше похожа на песчаный берег, чем на руку - вся волнами от старых попилов, словно куски мяса просто вырезались вместе с венами. - Периодически я орал что-то о том, что я слишком слаб, чтобы переломаться, периодически начинались какие-то глюки... Ощущение было... словно суставы зажимают в тиски... Постоянная, невыносимая боль - в течение нескольких недель... И лишь несколько раз в день - облегчение на пару минут: Джесс колола понемногу, чтобы совсем не крезанулся. Сначала-то в кайф, а потом, когда я понимал, что этого мало, я начинал кидаться на дверь, и хорошо, что она ее запирала - я бы ее убил, наверное. Я действительно мог это сделать, понимаешь? Мне настолько хотелось ширнуться - все равно чем, лишь бы побольше, что я мог убить всех... А когда она вместо машины принесла колеса и сказала: все, мол, нет больше ни белого кайфа, ни черного... Она еле успела выскочить, но запереть дверь не успела - и я влетел в ванную, схватил мойку и начал бить вены... А когда очнулся, к боли от ломок прибавилась еще и боль в руке - Джесс привела Гиппократа, он обработал все порезы, но обезболить-то нечем... И еще на несколько недель - боль, боль... Правда, уже не буйствовал, а лежал и тихо мечтал сдохнуть, а мама Джесс пыталась отвлечь разговорами, песнями... Очень часто пела “Кокаинеточку” Вертинского... И ведь добилась своего - сняла меня с иглы. Насовсем - повторить ломки... нет, я не выдержку... А я ведь просидел почти три года... Потом, когда я понял, что Джесс для меня сделала, я хотел ее найти, хотя бы “спасибо” сказать, но... Она уехала в Москву, вышла там замуж за цивила, и найти ее почти нереально.
Да, действительно, хуже.
- А зачем все это? А, Крис? Зачем нужны эти краткие минуты кайфа, за которые вот так расплачиваются?
- Зачем? Я часто и сам думал об этом... Самое простое объяснение - это поиск какой-то лучшей жизни, чего-то нового. Это настолько просто, что об этом говорят и пишут все, кому не лень. Каждый, кто вмазывается в первый раз, даже зная о том, что можно подсесть, считает, что уж с ним-то этого не будет... что именно он остановится на том моменте, когда “либо пан - либо пропал”. Некоторым удается - но немногим, очень немногим, - он устало вздохнул, во взгляде его появилось что-то новое - какая-то горечь, тоска, боль. - Очень тяжело, очень, когда ищешь любовь, дружбу, но понимаешь, что ничего этого нет, что все это видимость, а за твоей спиной твой лучший друг охаивает тебя, а твоя любимая женщина наставляет тебе большие-пребольшие рога... Когда весь мир против тебя, а ты, такой слабый, против всего мира... Трудно устоять, если все вокруг рассказывают, как это клево - вмазываешься и ловишь глюки или лежишь в расслабухе... Есть и другие, правда, которым кайф нужен, чтобы писать, петь... Но их мало...
- Страшная это штука - жизнь... - философски протянула я. После Крисовой исповеди моя собственная трагедия немного поубавилась в размерах. С чего же это началось для меня? Наверное, со знакомства с Кундалини, который и привел меня к Биллу. Два месяца я сопротивлялась, потом меня все-таки уговорили попробовать, что же скрывается под громким словом “косяк”. Оказалось гадко и невкусно, да и не подействовало. Вот только отчего-то табуретка все время пыталась убежать из-под меня... Тогда я была горда, ибо считала, что уж я точно не подсяду. А все дальнейшее было страшным сном, пробудилась от которого я только сейчас. Да и не понятно еще, проснулась ли я, или же это иллюзия...
- Знаешь, Крис, - сказала я после небольшой паузы, - для меня страшнее всего, пожалуй, не предательство, с этим я смирилась, а потеря себя. Я теряю все то, что копилось во мне годами. Я забываю Цветаеву, а раньше могла читать ее стихи наизусть часами. Мне лениво думать, я все время себя останавливаю - “я подумаю об этом потом”. Крайняя минусовая точка. Полное духовное обнищание. Жутко... Я боюсь стать циником, но я научилась спокойно смотреть на чужие страдания, и не принимать это близко к сердцу. Может, я и не была никогда особо сердобольной, но сейчас я стала слишком жестокой, как в панцире. И я боюсь этого. Я не хочу быть такой, как ты, например, даже если ты прошел через все круги ада и закалился в боях с собственной судьбой. Не хочу...
Он неохотно возвращался к мирским (а, в частности, к моим) страданиям из далей своих воспоминаний.
- Такой же циничной, как я? - переспросил он.
- Да, именно так...
Кажется, я слишком далеко зашла в своих рассуждениях и немного переборщила, ну да Бог с ним... Интересно, что он мне скажет? Может, я все-таки смогу выцарапать Криса из его раковины? Или же он просто уйдет от разговора и все закончится тем же, чем и раньше, и мы так и останемся чужими людьми, ибо, несмотря на небольшие размеры квартиры, расстояние, разделявшее нас, было астрономическим... Ладно, была не была, пакостить, так пакостить! (Ах, Озочка, где же твое милосердие и человеколюбие?):
- Разве я не права? Разве есть такие вещи, которые могут тебя задеть? Если что-то не так, ты просто поворачиваешься и уходишь в мастерскую, всем своим видом выражая презрение и равнодушие, и давая понять, что тебя ничего не касается и тебе все пофиг. Разве ж это не цинизм?
И тут он не выдержал:
- Цинизм? - почти крикнул он. - Да, Оза, я крайне циничен. После того, как на руках у меня умерли два человека, а я обоих умолял не делать этого! Один попилился - вот тогда-то я насмотрелся на кровь, заливающую все... Он бил не вены - нет, это глупо; он рубанул по горлу... Другой - на моих глазах - сделал золотую вмазку - я не успел на какие-то несколько секунд... И в Москве весело было - в центре тогда неспокойно было, знаешь ли, любера гуляли, наци... И развлекались тем, что хиппов били. Да вот увлеклись немного... Никогда не приходилось быть жертвой? Весело, знаешь ли, чудненько... Когда орава наци загоняет тебя в угол, хватает, ведет в подвальчик - и начинает играть в гестапо... Сначала вас обоих пропускают по кругу - знаешь, что это значит? Это когда 15 удолбанных мудаков трахают двух хиппов в задницу... Трое тебя держат, а остальные развлекаются... А потом обоих привязали к трубе - и веселуха продолжалась: ударить побольнее, зажать что-нибудь тисками, зажигалочкой поджечь... Что ж делать, организм вот у меня крепче нервов оказался - браток через часик дух испустил, а я вот выжил... Отделался всего лишь крезой... Да вот шрамами... Хочешь посмотреть? - не дожидаясь ответа, он швырнул рубашку в сторону - на груди и спине действительно были шрамы, большая часть - от ожогов. - Видишь, клеймо ставили?! Ну как, нравится? Как тебе такой цинизм?
- И что дальше? - спросила я. - Конечно, все это жуткой и ужасно, но почему надо становиться таким же, как эти наци? Почему?
- А с чего ты взяла, что я стал таким же?
- Богатый опыт, знаете ли, - усмехнулась я. - Как, ты думаешь, я себя чувствовала, когда в ответ на все мои страдания ты принес мне веревку? Неужели нельзя было сказать что-то хорошее и доброе, а не подливать масла в огонь? Как ты думаешь, что я чувствовала, сидя на полу с веревкой на шее? А?..
- Маленьких детей учат, шлепая по попе, - он старался говорить спокойно, но все же постоянно срывался на крик. - А ты уже не маленькое дите! Если взрослый человек просит веревку, надо ему ее дать. Но своими руками убить человека? Знаете ли, мне трупов хватило! Наелся! Что говорить ласковое, если ты никак не хотела выбраться из своих депрессняков, и явно мечтала попробовать на своей шкуре, что такое суицид? Красивый жест, красивые слова! Ты когда-нибудь поймешь или нет, что за все в жизни платят, иногда - очень дорого?!
- Это ты не хочешь меня понять! Я не хотела кидаться - я просто хотела хоть раз в жизни поплакаться в твою жилетку, но вместо мягонькой жилетки я наткнулась на бронежилет! И если бы ты отнесся серьезно к моим словам, а не ухмылялся, все было бы иначе! Для тебя это был цирк, а для меня? Уж лучше бы ты меня повесил, а ты и из этого устроил хохму! Ну как я должна ко всему этому относиться? Спокойно и невозмутимо? Я не могу так!
- Не можешь? И что? Ты, похоже, до сих пор считаешь, что в твоих обломах виноваты все - все, кто угодно, все, кроме тебя!
- Да нет же! - почти крикнула я.
- Не видно. Сначала ты плачешься о том, что тебе скучно жить, потом - что тебе незачем жить, потом - что все вокруг плохо... Как к этому относиться?
- По-человечески.
- Видимо, нам надо было договориться о терминах. Кто же мог подумать, что когда человек просит веревку, он хочет, чтобы его уложили спатеньки и спели колыбельную?
- Хочет! А кто же этого не хочет?! А когда вместо постельки приносят веревку...
- Ну, матушка, за что боролись! - он резко развернулся и вышел, хлопнув дверью.
Ну вот, опять во мне некстати взыграл дух Маркиза де Сада. Нехорошо как-то получилось. Взяла, и за просто так обидела человека. Хорошего человека и... любимого человека? Это слово возникло как-то внезапно, но, наверное, так оно и было. А давно ли (кстати, в подобной ситуации) я клятвенно заверяла “буду хорошей, стану хорошей”, и вот опять все испортила. Значит, надо мириться. И я, поджав хвостик, поплелась на кухню, где обнаружила Криса в обществе бутылки водки, уже пустой более, чем на половину.
Он поднял голову от стакана, посмотрел на меня помутневшими глазами и плеснул себе очередную порцию.
- Что пришла? Водочки хочешь? - нехорошим тоном осведомился он. - Вот только закуски нет, хайром занюхивать придется.
И, в подтверждение своих слов, опорожнил стакан - даже не занюхивая.
Пить мне сейчас очень-очень не хотелось, но я решила не отказываться. Сегодня я буду хорошей. По крайней мере, попытаюсь, если моя улетевшая крыша выдержит общение с алкогольным напитком. Сегодня я буду тише воды и ниже травы. И папочка будет доволен поведением своей избалованной дочки, вот только Крисова душа, на минутку выглянувшая из окошка, опять спряталась, и на ставнях висит огромный амбарный замок, и значит, глупенькая девочка Оза вскоре опять не выдержит, и Криса ждет впереди еще немало таких разборочек, если он, по примеру Тараса Бульбы, не прибьет сие чадо, или если чадо не кинется до этого либо в петлю, либо на поиски дальнейших приключений. И кто знает, чем все это закончится...
Однако пить-то мне особо и не пришлось - почти все уже было выпито. Я первый раз в жизни видела пьяного Криса - зрелище, надо признать, не из приятных. Он что-то гнал про свою жизнь, не задумываясь, слушают его или нет. Похоже, что о моем существовании он забыл, забыл совсем.
- А самое-то страшное, - говорил он, - это то, что у каждого из нас есть свой имидж, своя маска, которая... маска... то есть... если я - Крис, то я должен быть Крисом, а не Сашей... Вот ты, например, знаешь, что меня зовут Александром?
- Нет, - рискнула вставить я.
- Вот-вот... И никто не знает... И что Облака зовут Сергей... А Кундалини... знаешь, почему он торчит? Потому что если он бросит это, он будет не Кундалини, а кто-то другой... И его друзья отвернутся от него. И если я вдруг буду не циничным, спокойным, а другим - будет то же. Понимаешь? Мы все, все - понимаешь? - все мы - не те, кто внутри! Мы так не хотели когда-то, чтобы кто-то лез в душу!
Он попытался встать, уронил табуретку и упал бы сам, если бы я не схватила его за руку. Но он грубо оттолкнул меня, достал малек и разом уничтожил все его содержимое. Но, несмотря на все количество выпитого, язык слушался его прекрасно:
- Пойми, глупый детеныш, я как-то попробовал изменить имидж - и что? Любимая девушка решила, что из-за нее я стал грустным, перестал хохмить, беспредельничать. И - наркотики, и - люминал... Ну да, мне повезло - я попал к другим людям... но там-то я толком не прижился... Все равно, больше тянет сюда, в родимый андер... анде... как его? Короче говоря, в систему. А здесь - все “с ханки - на джеф, с джефа - на ханку”. И - одно и то же, замкнутая линия... И у всех - маски... Нет лиц, сплошные маски, сплошная игра... Плохая игра, неталантливая. И прежде чем кого-то в чем-то обвинить - надо подумать о том, что под маской - другой человек... И сейчас я простил всех, даже тех наци - у них это тоже игра... Подлая игра, жестокая, грубая... Но если они не будут играть - они останутся одни. Кто может выдержать одиночество? А? Подумай!
Он попытался дойти до холодильника, но, видать, по ногам ему дало больше всего, и Крис-таки очутился на полу, с оглушительным грохотом увлекая за собой горку грязной посуды, разлетевшейся веером осколков вокруг него.
Я, конечно, могла возразить ему, что мне не нужен его имидж, его маска, что я ненавижу эту маску больше всего на свете, но вряд ли он сейчас был способен понять меня. Поэтому я просто помогла ему подняться, довела до кровати, и отправилась на кухню разгребать устроенный Крисом бардак.

5 ГЛАВА

Прошел месяц. Я оклемалась. Совсем оклемалась. Крис усердно работал и почти не вылезал из мастерской. А я не навязывалась, ибо слишком хорошо помнила, чем закончилась моя попытка поплакаться в водонепроницаемую Крисову жилетку. Впрочем, одна я не сидела, потому как у нас прочно обосновался Облак, в очередной раз порвавший свои гениальные картины и решивший, что художник он от слова “худо”, и, следовательно, не стоит забивать голову всякой ерундой. Придя к такому выводу, он переключил все внимание на меня и терпеливо выслушивал мои рассуждения на тему и без темы, а также неуклюже зарифмованные строчки с громким названием стихи типа:
Прозрачный отблеск свечки от кольца,
Крахмал белья, и тонкая накидка
Легла на стул, устало шелестя,
О чем-то тихо-тихо напевая,
И заглушенная рычанием трамвая.
Впрочем, Облак от меня не отставал, и достойно отвечал тем же оружием. Через неделю все имеющиеся у нас стихи было гордо прочитаны, новые не писались, и в жизни опять наступило затишье. И неизвестно, сколько оно длилось бы, но в один из теплых июньских вечеров Крис весело сообщил о том, что через пару недель уезжает на Шань. В горы. И началась предотъездная суета: Крис обегал за день немереное количество знакомых, собирая необходимую снарягу, которая расползлась по квартире настолько, что нельзя было спокойно сесть на стул или лечь спать - везде обнаруживались веревки, и какие-то железки. Посередине коридора прочно обосновался огромный рюкзак; мне же было поручено ответственное задание по превращению нескольких кг мяса нормального в мясо сушеное, именуемое Крисом “пеммикан”. А Облак смотрел на Криса широко распахнутыми завидущими глазами.
Наконец наступил тот самый торжественный момент, ради которого все и затевалось. Мы радостно помахали Крису лапками, пообещали, что если он не вернется, мы его будем больно бить, но ему было уже не до нас, ибо впереди были горы...
А мы вдвоем вернулись в опустевшую и осиротевшую без хозяина квартиру (добрый папа Крис оставил нам ее в полное распоряжение вплоть до его возвращения) и решили, что надо бы выпить, дабы дорожка у нашего глубокоуважаемого папочки была легкой, чтобы не подвела страховка, чтобы не сошла лавина и никакой малюсенький камушек тонн так в несколько не стукнул его по его гениальной голове.
А когда я проснулась, моя голова лежала на Облаковом плече, и, судя по всему, ночью мы беседовали вовсе не о стихах. Да и беседовали ли вообще? “Ну что ж, на безкрисье и Облак сойдет”, - с полным на то правом подумала я и снова уснула.
От такого бурного начала совместной жизни у Облака вновь попросился наружу (в смысле, на холст) “художественный гений”,
- Знаешь, я буду тебя рисовать, - как-то изрек он.
- Ага. В грязных портянках.
- Нет... зачем же, - смутился Облак.
- Ну, тады ладно.
Но, к сожалению, моего портрета в позе Венеры Милосской так и не появилось. Облаку, видимо, мешало-таки в работе его невообразимое “чувство прекрасного”, и дальше набросков дело не пошло.
А потом вернулся Крис и сразу же все понял. Он нас поздравил, высказал большие надежды о нашем будущем и сообщил, что мы составляем прекрасную пару. Счастливую. Ведь счастливую, да? Правда, Оза?
Что я могла сказать? Вряд ли стоило объяснять, что я не люблю Облака и испытываю к нему всего лишь нежные сестринские чувства, и что гораздо больше мне нужен этот бесконечно далекий от меня человек, что-то вещающий о нашем с Облаком совместном счастье. Если уж он не понял этого за полтора года нашего знакомства, значит, никакие слова мне не помогут. Что я могла сказать? Только одно:
- Конечно, папочка. Мы чрезвычайно счастливы, - и ушла на кухню под благовидным предлогом приготовления хавки для изголодавшегося альпендяя, чтобы немного пострадать. Но тут появился смущенный Облак, с чего-то решивший, что мне должно быть очень неудобно перед Крисом за использованием его жилплощади в целях создания семейной ячейки, и обломал весь кайф. Пришлось действительно заняться собиранием закуски, а потом появилась бутылка, и не одна, и все мои печали потонули в пьяном безобразии.
Весь последующий месяц проходил под двумя девизами: “Ни дня без грамма” и “Крези-хаус non-stop“. Облак все еще надеялся на создание счастливой семьи и не понимал, бедняжка, что я уже достаточно прониклась духом фри-лав для того, чтобы “сходить замуж” и благополучно вернуться обратно. А гнусный Крис, видимо, считал, что в чем-то стесняет нас, мешает нам своим присутствием в собственной квартире, и ходил мрачнее тучи, старательно избегая встреч со мной и Облаком, а я... Я целыми днями бродила по улицам, ибо наступила золотая осень - самое время писать стихи. Облак как-то попытался увязаться за мной, но был с позором изгнан и пошел плакаться папе Крису. А вечерами я оказывалась между двух огней - с одной стороны поскуливал все еще чего-то хотевший Облак, а с другой был бегавший от меня, как от чумы, Крис. Долго так продолжаться не могло, и в один прекрасный момент Облак со слезами на глазах сообщил мне, что собирается в Москву на недельку, если я не против.
- Ну что ты, Облачко мое ясное! - конечно, я не против, и хотя сцена разлуки была необычайно трогательна, в глубине души я ликовала и громко кричала “Ура!”, разве что чепчики в воздух не бросала.
Правда, Крис будто бы ничего и не заметил: он так и ходил мрачный и злобный и всячески старался не общаться со мной. Наши разговоры ограничивались односложными фразами типа: “С добрым утром!.. Кушать будешь?.. Вернусь поздно...”
Впрочем, его наконец-то посетило вдохновение, но что творилось в его мастерской, мне было неведомо, ибо меня туда не пускали. Через неделю из его комнаты все чаще и чаще начали раздаваться душераздирающие вопли гитары и еще неизвестно, чья душа при этом страдала больше - его или моя. А еще через неделю ежевечерне по дому начал расползаться до боли знакомый запах, а Крис возлежал на диване, потягивая пиво и слушал всяческие замороченные вещи типа “Pink Floyd”, “Doors”, Китаро и что-то еще, мне незнакомое.
Первое время я старалась не обращать на это внимания, к тому же его это явно устраивало. Но когда, придя однажды вечером домой, я застала Криса методично разрезающим на кусочки одно из его лучших (на мой взгляд) произведений, я не выдержала, и попыталась прочистить ему мозги. После первых же моих слов стало ясно, что занятие это абсолютно бесполезное - Крис не только меня не понимал, но, похоже, даже и не слышал. Тогда я решила применить грубую физическую силу - я отобрала у Криса нож и то, что еще осталось от картины, и отнесла на кухню.
Когда я вернулась, он стоял у открытого окна и задумчиво смотрел вдаль.
- Я птица... - изрек Крис. - Мне надо лететь, но я не могу. Я боюсь.
Мне ничего не оставалось, как захлопнуть окно перед его носом:
- Перебьешься!
- Оставишь ты меня наконец в покое?! - крикнул Крис.
- На чей конец? - невинно осведомилась я.
Он выматерился и извлек откуда-то косяк.
- А мне?
- Перебьешься, - сказал он, взрывая.
- Ах так! - обиделась я. - Вот значит как! Не любят меня в этом доме, не жалеют! Косяками не кормят! Плакать буду...
- Боже, как меня это достало! - простонал он. - Мало того, что ни фига не выходит, так еще и ты скулишь постоянно!
- Сам дурак! - огрызнулась я и пошла на поиски косяка. Пыхать так пыхать.
- Конечно, дурак, - согласился он. - Надо было давно забить на все, положить большой прибор и уехать в леса, авось хоть там что-то родится. А не сидеть здесь и слушать чужой скулеж.
- Вот интересно! - заявила я из коридора. - Я вообще уже два месяца рта не открываю. А скулишь, по-моему, исключительно ты. Вдохновения у него, видите ли, нет! Вдохновение, между прочим, очень странный предмет - то его есть, а то его нет. Нет, чтобы отвлечься, переждать. А он: “усеагульная млявость, абыякавость да жыття!”
Крис настолько заинтересовался последней фразой, что перестал материться и выглянул в коридор.
- Что-что? Какая “мляващь”?
- Не мляващь, а млявость - усеагульная, всеобщая, то есть.
- Да-а, - протянул он. - И что?
- Что “что”? - не поняла я.
- Дальше-то что?
- Откуда я знаю, что там у тебя дальше?
Он опять скрылся в мастерской.
- Ничего, - послышалось оттуда. - Вакуум. Город Обломов. Лайф без кайфа.
- Веревку нести? - спросила я. Повисла напряженная тишина, после чего Крис-таки ответил:
- Лучше аптечку. Я предпочту, чтобы наверняка.
- Жаль, так хочется посмотреть на сцену повешения со стороны, глазами, так сказать, нейтрального обозревателя. Прикольно, наверное.
- А иди ты, - вяло отозвался он.
- Иду! - я наконец-то нашла косяк и вернулась в мастерскую. - Пришла, - сообщила я с порога. - Ты рад?
- Немеряно! - он лежал на полу, отвернувшись к стене.
- А! Мы уже спим! Чаю хочешь?
- Не хочу.
Ну, не хочет, как хочет, дело хозяйское. Пока Крис наслаждался приходом, я прошлась по “закромам Родины” и изничтожила всю травку, нахально отправив ее в долгое путешествие по канализационным трубам. Святотатство-то какое!
Когда я вернулась, Крис блаженно потянулся и в кои-то веки поинтересовался:
- О чем ты думаешь?
- Ни о чем.
- Не может быть, - изумился он. - Чтобы такая умненькая, благоразумненькая, философски настроенная девушка, как ты, ни о чем не думала? Для этого мир должен перемениться, перевернуться, перетрахаться, деревья должны расти сверху вниз, упираясь корнями в небо, собаки научиться летать, а амебы - говорить. И инфузории-туфельки пошить себе сапоги.
Ну вот, опять начинается. Дать ему, что ли, по роже для разнообразия? Или не стоит? Я печально посмотрела на Криса и отправилась на кухню.
В мастерской было относительно тихо. Потом послышались стоны гитары, а еще через некоторое время - грохот. “Что бы это было?” - подумала я. Гитару, что ли, об стенку шмякнул? Или мебель крушит? Ну и пусть. Надоело мне с ним нянчиться.
На весь дом разнеслась грустная и нежная Янкина песенка, а Крис, судя по звуку шагов, направился в сторону комнаты. Песенка кончилась, наступила тишина, и вдруг, совершенно неожиданно, послышался отборный мат - настолько отборный, что я в первый момент решила, что к нам кто-то зашел, ибо Крис ругался крайне редко. Но потом я поняла, в чем дело: Крис, вероятно, обнаружил отсутствие травушки-муравушки. Да, конечно, это был жесточайший облом, но что ж поделать?
Крис прогулялся по коридору, а потом направил стопы свои к телефону.
- Алло! Джейк? - услышала я. - Это Крис... Да, и побольше... Заезжай, я почти один.
Вот оно, значит, как! Значит, я уже не в счет?! Очень интересно! Но злости, почему-то, не было. Только очень захотелось найти Облака и набить ему морду - зачем он притащил меня сюда? Сидела бы я себе на скамеечке... и... А дальше? Что было бы дальше? Увы, этого мне не дано было знать. Но вдруг все было бы не так, и жила бы я сейчас по-человечески...
Из мастерской послышались какие-то странные звуки, похожие на приглушенный стон... или плач? Но ведь нет, не может быть, чтобы Крис плакал из-за какого-то там вдохновения! Не тот это человек, чтобы лить слезы по пустякам... да и чтобы вообще лить слезы... Сходить, что ли, проведать обстановочку? Но в моем теперешнем состоянии мне ничего не стоило наговорить ему гадостей, и поэтому я не сдвинулась с места. Вот ситуация - на разных концах флэта сидят два человека и страдают, правда, каждый о своем, и каждый по-своему, но это неважно. Это вам почище “Рабыни Изауры” будет...
Послышалось какое-то подозрительное шевеление, из колонок полились звуки “Pink Floyd”, а носа моего достиг знакомый запах. Как, неужели я пропустила какую-то заначку? Неприятно.
Я поставила чайник и снова поинтересовалась у Криса, будет ли он пить чай, не особенно надеясь на ответ.
- Буду, - довольным голосом отозвался он и появился, попивая на ходу пиво.
Я-то думала, он там страдал, а он пиво пьет... Нахал! Я отобрала у него бутылку.
- Тогда наливай.
- Из горла, матушка, - он был крайне доволен собой.
- Чай, говорю, наливай. А с пивом я и без вас как-нибудь справлюсь.
- Ой, какие мы злые, - протянул он очень радостно.
- Разве? - впрочем, он был прав.
- Ну вот, сейчас вешаться будем, - почти счастливым голосом сообщил он. - Или в этот раз что-нибудь новенькое выкинем?
- Сволочь! - сказала я, подумывая, не запустить ли в него бутылкой, но передумала, и аккуратно поставила ее под стол, к собратьям, число которых росло день ото дня с непостижимой скоростью.
- Сволочь, - с готовностью согласился он. - Мерзавец. Циник. Крыс поганый. Ах, простите, королева, я недостоин целовать даже след от Ваших туфелек, то бишь, кроссовок.
- Отродье пофигистское! - добавила я.
- Да-да! А еще дурак, идиот, кретин, который кретинестей кретина.
Ну что ж, маразм крепчал, деревья гнулись...
- Нет, Крысушка, - протянула я самым слащавым голосом, на который только была способна. - Ты хороший, добрый, ласковый, милый, замечательный, великолепный, неподражаемый, сногсшибательный, - что бы еще сказать такого, пакостного? - Гениальный, сверхталантливый... - что еще? Ах, да, - безгрешный, добродетельный, святой, короче.
- Ну вот, - огорчился он. - А я-то надеялся, что мне еще раз скажут, что я бездарь, тупица, козел, тунеядец, наркоман, алкоголик, прости... нет, это ко мне никак не отнесешь, - тут мне показалось, что все это радостное самобичевание - не более, чем очередная маска, а на самом деле ему хреново так, как за все время нашего знакомства не было.
- А вообще-то я псих, - доверительно сообщил он. - Дипломированный.
Я сочувственно помолчала.
- Иногда я разговариваю с душами умерших, - продолжал он в том же веселом тоне, - а иногда - с душами нерожденных. Они рассказывают мне все тайны мироздания. А когда я лежал в крезе, в меня вселился дух Леонардо и моей рукой имеющейся краской (а именно - дерьмом-с, простите) писал на стене “Джоконду”. А еще мне кажется, что Джа был абсолютно не прав, научив растаманов курить ганджу... И курица зря родилась курицей, ей следовало быть гусем и спасать Рим. А если свинья разберется, чего она хочет, она выставит человека из его дома и будет сама спать в мягкой постели, пить пиво и курить. Ибо “мы все торчали понемногу - на чем-нибудь и как-нибудь”. И когда в небо летят воздушные шары, кто-то обязательно плачет. А еще иногда мне кажется, что меня охраняет добрая фея - или добрый ангел, воплощающийся в разных, самых разных людях. Вот сейчас - в тебе. Ведь ты ангел, да? Правда, Оза?
Я оглянулась, но крыльев у себя за спиной не обнаружила. И нимба тоже не было видно.
- Вряд ли. Тебе, наверное, просто показалось. Я, скорее, послана тебе во искупление твоих грехов, дабы страданиями в этой жизни искупил ты прошлые прегрешения. А может, я твой мелочный тиран... Вот только не знаю, какой - мелочный тиранчик, или мелюзговый тиран?
- Ну, чтобы решить, какой, надо понять, кто ты. А я же о тебе почти ничего не знаю.
- Ой ли? - усмехнулась я. - Мне казалось, что я только тем и занималась, что сообщала тебе печальные факты из моей биографии.
- Да? - он удивился. - Я слышал все, что угодно, кроме фактов. А я хочу именно факты - во мне проснулся интерес историка.
- Вам какие факты - жареные или копченые?
- Лучше сырые. Я - людоед. Или, точнее, сыроед. И вампир по совместительству. Мы были очень дружны с тенью отца Гамлета, которая произошла от отца Гамлета, который произошел от отца отца Гамлета, укурился конопли Гамлета, прыгнул в ущелье Гамлета и оттуда долго раздавалось: “Пап твой пап, твой пап твой Гамлет!”
- Ужас-то какой! - протянула я. Крисово настроение, кажется, пришло в норму, и сейчас появится очередная маска, например, сумасшедшего. “С сумасшедшим жить - сумасшедшим быть, сумасшедшим быть, по-сумасшедши выть”, - подумала я и сообщила:
- А отец отца Гамлета произошел от дуба отца отца Гамлета, а потом дуб спилили, златую цепь растащили, кота сварили, русалку зажарили, а лешего обрили и пустили по рукам, ногам и прочим конечностям. И у пня отца отца Гамлета выросла избушка на курьих ножках, но в период дефицита ножки съели, а на избушке повесили мемориальную доску в честь погибших в продовольственной битве курножек и было там написано: “Люблю я курицу, но странною любовью”. А избушку растащили на дрова.
- Примерно так, - согласился Крис. - Кстати, не испить ли нам кофею?
- Кофе - это вкусно! - заявила я. - И у нас есть булка. И масло. И варенье. И два придурка на шесть квадратных метров. Клево.
- Угу, - буркнул Крис. Видимо, “приход” проходил, унося с собой шизовое настроение. - Так как, мой добрый ангел, ты мне расскажешь о себе?
- Что же тебе рассказать?
- Все.
- Все, все, все? Ну, сначала я родилась, потом росла... росла... и выросла... Как говорится, что выросло, то выросло. Неудачное вышло творение, правда?
- Неправда.
- Правда, правда. Моя мама всегда мне говорила, что я урод. Ей было никак не понять, как это можно в десять лет читать Библию и бегать в церковь. А началось все с брата. Он старше меня на 12 лет. Сейчас он в Штатах. Считается, что он уехал сам, но перед ним встал выбор - на Колыму или в Америку. Не слишком приятный выбор, правда? - Крис молча кивнул. - Он всегда считал, что я гениальный ребенок и пичкал меня разным чтивом, чаще всего не по возрасту. Сначала он принес мне Ветхий Завет, но я его читала скорее как сказку, особенно ни во что не вникая. Потом появился Новый Завет, какие-то книжки о христианстве: и за, и против. Брат считал, что я сама должна во всем разобраться, и сделать для себя выводы. Сперва я все воспринимала буквально, однажды у нас даже вышел с мамой “богословский” спор. Как-то я села за стол, не вымыв руки, и мама мне сделала замечание. А я ей в ответ заявила, что Иисус Христос тоже не мыл руки перед едой, и что это фарисейский обычай. Был жуткий скандал, мама кричала и на меня, и на брата за то, что он дает мне такие книги. Хотя ее волновало вовсе не то, что мой возраст не соответствует литературе, которую я читаю, просто в те времена считалось, что Бога нет, и значит, в него нельзя верить, иначе будет большое а-я-яй.
Через несколько лет был еще один скандал на эту тему. В те времена я уже была пионеркой - и как-то меня увидели (Господи! Какой ужас!) в церкви! Ты представляешь - пионерка - и в церкви!.. В принципе, я редко хожу в церковь, я себя там очень тяжело чувствую. Во-первых, я не крещеная, а во-вторых, я не люблю церковенство. Когда я прихожу в церковь, у меня такое ощущение, что я здесь лишняя - люди пришли помолиться, они искренне верят, а я зачем здесь? Но в то время я часто ходила в церковь - я старалась понять, что я чувствую, разобраться в себе, что ли? Эта атмосфера, иконы, свечки - все это настраивало на какой-то возвышенный лад.
Директриса очень долго разорялась: как это можно - пионерке! - и в церковь?! На это я ей ответила, что я верю в Бога и не верю в коммунизм. Она была в шоке - ведь я всегда была такой тихой и скромной девочкой, и вдруг на тебе! Она вызвала маму, очень долго с ней беседовала, но последствий, слава Богу, не было - директриса все замяла. А могли, наверное, выгнать из пионеров. Так что я тоже пострадала за веру, правда, только физически - в этот вечер мама меня выпорола, в присутствии ее очередного мужика... И тогда я ушла жить к брату - он недавно женился и они жили отдельно. Брат пожалел, посочувствовал и стал врубать в оккультные науки, чтобы не очень заморачивалась на христианстве. Так и жили... Подруг у меня никогда не было. Я не знаю, почему так случилось, наверное, из-за моей необщительности. Вокруг меня существует какая-то защитная оболочка - и когда я встречаюсь с незнакомым человеком, она тут же возникает между нами, помимо моей воли - автоматически.
Потом брат уехал, я осталась одна - мама меня не замечала, она постоянно где-то пропадала, иногда не приходила ночевать. Однажды я решилась даже наглотаться таблеток, чтобы все это кончилось, но не смогла. Испугалась, наверное. Да и не нужно это тогда было, как, впрочем, и сейчас. Это очень глупо - умереть только ради того, чтобы кто-то порыдал на твоей могилке. Мне просто хотелось отомстить матери, сделать ей так же больно, как и она мне - пусть невольно, но все же... Не знаю, достигла бы я тогда своей цели, но ведь это принято - плакать, когда умирают дети. Она бы, может, и пострадала немного, но не от того, что умерла я - личность, индивидуальность, а потому что мучалась, рожала, растила - и вот те на! А может, я и не права... Она, конечно, была не такой, как я того хотела, но ведь и я не такая, какой бы должна быть в ее понимании. А когда она поняла, что переделать меня невозможно, она просто перестала меня замечать - это было больнее всего. Тогда-то я и познакомилась с Игорем - он был крут, все завидовали, и я решила, что люблю его. Мы поженились. Первые полгода все было хорошо, потом я ему надоела. Он начал гулять, а, чтобы я не капала ему на мозги, и ему не пришлось защищаться - он сам перешел в атаку. Если что-то было не так, он мог ударить, со всей силы. И я смирилась, потому что боялась его - каждое слово “вопреки” было чревато последствиями. Идти было некуда и единственное, что мне оставалось - это сохранять видимость "счастливого существования". Тогда и он стал мил и добр. Все было “так замечательно”, что дальше некуда. А потом он попросил меня уйти на недельку, вот тогда я и решилась. Это было последней каплей. Вот такие пироги...
- С котятами... - добавил Крис.
- А животные-то тут при чем?
- Ну так ты их ешь, а они мяукают.
- Ни фига, - возразила я. - Я котятами не питаюсь. Я их люблю любовью платонической, а не плотоядной.
- Извращеночка ты моя, - сообщил он.
- Не понял?! С чего это я - извращеночка?
- Извращеночка, зоофилочка, - ворковал Крис, найдя в себе силы встать-таки с табуретки и направляясь в мою сторону. - Я тебе никогда не говорил, что я - некрозоофил?
- Не-а. К тому же, я не дохлый котенок, так что можно не стрематься, - заявила я, наблюдая за его действиями.
- А если вдруг мне захочется свежатинки? - поинтересовался он.
- Кота словим, за зайца выдадим. А меня кушать не надо. Я невкусная, костлявая и ядовитая.
- Надо-надо. Я очень люблю обсасывать косточки. К тому же, у меня в организме противоядие против всех ядов, включая озиные...
За время всего этого разговора Крис добрался до моего уголка.
- Ну вот, допрыгался колобок, - с ужасом произнесла я. - От мужа убежал, из веревки выскользнул, с иглы скатился, но был пойман голодным братком Крисом и схаван.
А Крис - вдруг - совершенно серьезно сказал:
- А самое-то ужасное во всей этой истории, что я хочу женщину - то есть тебя. Я хочу тебя всю - откровенно и самым наглым образом.
- Съесть?
Он сделал страдальческое лицо, внезапно схватил меня на руки:
- И съем! - и понес меня в комнату.

6 ГЛАВА

Мне снился сон: иду я по Невскому, и вдруг смотрю - стоит Гарик Сукачев и пиво пьет.
- Здравствуй, Гарик, - говорю я.
Он без слов протягивает мне бутылку. Я беру ее и делаю глоток. О, Гарик, Гарик - оказывается, это вовсе не пиво, а самая настоящая водка. От неожиданности я роняю бутылку, и она разбивается на тысячу мелких осколков...
Тут я чуть не проснулась, но передумала.
И вот иду я дальше, смотрю - стоит Гарик Сукачев и водку пьет.
- Здравствуй, Гарик, - говорю я.
Он так же молча протягивает мне бутылку. Я беру ее и, наученная горьким опытом, делаю маленький глоточек. Но водка оказывается самым настоящим пивом. От неожиданности я роняю бутылку, и она разбивается на тысячу мелких осколков...
И здесь я проснулась. Рядом сидел Крис и решал сложнейшую задачу - вставать ли ему или спать дальше.
- Оза, - сонным голосом протянул он, - а что, уже утро?
- Ну, если еще не вечер, значит, уже утро, - ответила я. - А может, и день. Но вполне возможно, что это еще ночь.
- Это очень сложно, - он улегся обратно. - Если еще ночь, то еще можно спать, а если уже утро, то надо просыпаться. А ведь в лом...
- Если бы тебе было не в лом, ты бы мог дотянуться до часов, - философски ответила я. - А так как тебе в лом, придется спать дальше.
- А если уже утро? - не унимался Крис. - У меня в одиннадцать стрелка.
- Тогда придется обломаться.
И тут кто-то позвонил в дверь, причем очень настойчиво. Крис выругался, накинул халат и вышел в коридор. Раздался щелчок замка и затем радостные “Дык! Елы-палы!”, а потом в комнату ввалился Облак - грязный, уставший, видимо, только что с трассы.
- Облак! Лапочка! Ужель! - обрадовалась я и даже было хотела вскочить ему навстречу, но передумала, ибо вылезать из-под теплого одеяла было лениво.
- Да, это я, - ответил Облак, улыбаясь во все свои 32 зуба. - Я очень грязный, уставший и голодный. Я привез вам приветы из разных городов, а еще несколько фенек и картин.
- Картины - это клево, - заявила я. - Но это потом. А пока... Крис, подари-ка человеку халат и сделай ему ванную. О`кей?
Крис кивнул и с недовольным видом вышел из комнаты - вероятно, он еще не совсем проснулся, а потому был мрачен и ленив.
- Что ж ты, Облачко мое ясное, молчишь? - спросила я, провожая Криса печальным взором. Наверняка, он сейчас чего-нибудь разобьет или разольет. - Да ты садись, - я пододвинулась, освобождая Облаку место, - рассказывай, где был, что видел. Мы же почти три года не виделись.
- Легче сказать, где я не был. Оза, в моем шмотнике есть пара курячьих бульонов и немного макарон. Сделала бы ты похавать, а? - он просительно посмотрел на меня.
- О чем ты говоришь, Облак?! Для тебя все, что угодно, - я таки вылезла из-под одеяла, накинула халат и направилась на кухню. Там Крис уже шарил насчет покурить.
- Ты чего такой недовольный?
- А с чего мне быть довольным? Разбудили в восемь утра, курева нет, хавать нечего... Облак хотя бы прозвонился... - он хитро посмотрел на меня и извлек со шкафа большую трубку и табак:
- Сейчас мы будем курить трубку мира!
Трубка - это, конечно, было хорошо, но меня ждали курячьи бульоны, и пришлось мне отправиться на раскопки в Облаковом рюкзаке. Через пять минут я не выдержала и гадко выругалась.
- Ой! Я вспомнил, - Облак с виноватым видом возник рядом со мной. - Бульончики у меня в кармане. А макароны завернуты в мешок и мое полотенце.
- Это что ли? - я извлекла почти черную тряпку. Он радостно кивнул.
- Облак! А не хочешь ли ты помыться? - спросила я, осторожно разворачивая тряпку и с ужасом ожидая появления мустангов.
- Хочу. Очень хочу. Но сначала я хочу есть.
- Нет, Облак, сначала ты помоешься, - я затолкала его в ванную, - а потом будет все остальное! - и пошла варить макароны.
Из ванной доносились звуки воды, фырчанье и брюзжание на тему того, что нехорошо голодного человека заставлять мыться такой гадкой мокрой водой. Однако, когда голодный и мокрый человек выбрался из ванной, вид у него был вполне довольный, тем более что на столе дымился бульон.
- В общем, - изрек Облак, отвалившись от стола и забивая трубку, - я наелся.
- С чем вас и проздравля... - я совершенно нахально отобрала у него трубку и уселась на колени к гнусному и мрачному Крису.
- Спасибо. А сщас я пойду спать.
- Счастливый, - я вздохнула и вопросительно посмотрела на Криса. - А мы?
- Вы можете идти, - мрачно изрек он. - А я через два часа иду на стрелку. И пить кофе.
Я задумалась. Конечно, спать хотелось очень-очень, но кофе! Кофе. Кофе... А Крис без разговоров вынул трубку из моих зубов и смачно затянулся.
- А еще стрелять сигареты, - добавил он и начал пускать колечки.
- А я, а мне, а меня? Забыли? - жалобно протянул Облак.
- А ты идешь спать - на сутки, или на двое. А можешь хоть на неделю, если сил хватит.
- Но я сначала хочу курить. Последний раз я курил у гнусной деревни Сусанино - там драйвер меня высадил, а рабочий люд куревом не кормит. Да, кстати, Крис, я тебе привез привет от Лики. И там еще фенька.
Облак вышел в коридор - искать феньку в грязном шмотнике. Я тоже поднялась и пошла мыть посуду, чтобы не видеть мечтательного лица Криса, а то вдруг во мне проснется ревность.
Облак притащил какие-то рисунки, феньки, камни и начал раздачу “слонов” - это от Лики, это от Андрэ, это от того-то... Эта церемония сопровождалась столь обильными пояснениями, что когда она закончилась, выяснилось, что Крису уже пора.
- Оза, ты со мной или как? - осведомился он.
- А не знаю. Как ты хочешь.
- Мне-то все равно. А как ты хочешь? - он выразительно посмотрел на Облака.
- Ну, если тебе все равно, то я остаюсь.
Он что-то шепнул на ухо Облаку и они оба заржали.
- Буду поздно, - сказал Крис и ушел.
- Да, кстати, Оза, меня в Челябинске настигла весть о вашей свадьбе, - сонным голосом сообщил Облак, на прощание сделав Крису “ручкой”, - я вам привез маленький подарок.
И он достал из рюкзака две огромные глиняные пивные кружки:
- Правда, с опозданием, но все-таки...
- Спасибо, Облачко. Можно я тебя поцелую?
- Можно.
Осчастливленный Облак отправился спать, а я, побродив немного по пустой квартире в поисках хоть какого-нибудь занятия и не обнаружив такового, решила-таки прогуляться до Роуда, авось кто кофе напоит или вкусной сигареткой угостит. На Роуде было пусто и скучно, и я уже собралась было уходить, когда из недр кафеюшника выплыл Данило.
- Привет, Оза, - сказал он, узрев мою персону и направив к оной стопы свои. - А нету ли у тебя закурить?
- Вот идет Данило, покурить ищет, - сообщила я неизвестно кому. - Обломись, Данило, у меня нет покурить. Но если ты угостишь меня кофе, моей благодарности не будет границ.
- Дело в том, Оза, - ответил Данило, присаживаясь рядом со мной, - что богатым человеком я не был уже месяц. Меня сейчас кофеем поил какой-то мэн з Вицебску...
И тут я увидела Кундалини - бритого и обломанного. Сначала я решила, что это глюк, но это был не глюк, а самый настоящий Кундалини. Он прошел мимо меня, меня не замечая - похоже, что он отлежал в крезе, где его много кололи галоперидолом и аминазином. Внутрипопельно послойно.
- Кундалини, - позвала я.
- Я за него, - отозвался он, вздрогнув, но не повернувшись.
- А я призрак Озы, если ты, конечно, что-нибудь еще помнишь.
Кундалини мутным взглядом оглядел меня:
- А я только вчера из крезы.
- А я вижу. Прайса, естественно, нема, и вписки тоже?
- Прайса, вписки, сосиски...
- А еще сардельки - тоже вкусно, - добавила я. - Ты вообще куда?
Вместо ответа Кундалини сделал какой-то странный жест рукой и, еще раз посмотрев на меня своими большими и невинными глазами, пошел дальше. Говорить с ним было явно бесполезно, но и отпускать одного тоже нельзя - в таком виде опасно бродить по Питеру, может быть, Аннушка уже разлила подсолнечное масло. Поэтому я догнала Кундалини и молча пошла рядом. На уровне Крысы он остановился и изрек:
- Хочу кофе.
- Кофе, так кофе, - согласилась я и пошла аскать, усадив Кундалини на ступенечку. Минут через десять я вернулась, неся две чашечки кофе. Кундалини сидел все в том же положении, уставясь в одну точку.
- Я не знаю, есть ли в мире люди, - сказал он.
- Когда в мире есть кофе, все остальное не важно.
- Не важно.
- Да. А у нас есть кофе, - я протянула ему чашку.
После пары глотков Кундалини более-менее пришел в себя.
- А куда мы идем? - спросил он, допив кофе и вертя в руках пустую чашку. - Собственно, я шел на Роуд искать вписку и циклу. Мне ее прописали, а прайс почему-то не дали.
- Впишешься ты пока у нас с Крисом, - ответила я, - а с прайсом сложнее. Но мы что-нибудь придумаем. Крис недавно закончил картину, может, подфартит - и нам дадут много-много юксов.
- Так ты все-таки у Криса? - удивился Кундалини. - Ты же говорила, что он - бездушная скотина и на герлов внимания не обращает. Вот они, женщины! Впрочем, это все ерунда по сравнению с тем, что рай находится на юге, куда полетели крокодилы и килечки в банке, а в раю живут Иуда и Егорка Летов, к тому же там пахнет канифолью, ибо ангелы смазывают ею струны своих лир, а еще пахнет там машинным маслом, потому что у ангелов иногда заедает механизм их крыльев и они его смазывают. А Господь Бог очень любит панк-рок.
- Потому что человек человеку - волк, и ангел ангелу - волк, - добавила я.
- Именно, - сказал Кундалини и, поизучав несколько минут свои ботинки, спросил:
- Оза, может у нас еще и покурить есть?
- Есть. Сегодня Джонни гуляет и, кроме прайса, он выделил мне пачку “Трувы”, почти целую, - я протянула ему сигарету.
- Очень хорошо, - обрадовался Кундалини. - Ты не представляешь, как хорошо, когда после хавки не надо идти на укольчик... Только вписаться негде. Ты извини, я немного торможу...
- Все в порядке. Ну что, пошли?
- Пошли, - согласился Кундалини, хотя, судя по его состоянию, он уже забыл - куда и зачем.
Когда мы добрались до дома, Криса еще не было, а Облак спал сладким сном. Я накормила Кундалини остатками утреннего супа и предложила ему последовать примеру Облака - то есть отправиться спать. Но Кундалини заявил, что он хочет видеть апостола Петра, потому что ему надоело в раю, и он хочет домой, ибо там не пахнет канифолью и тавотом, а пахнет там кофе и сигаретным дымом, что для его “волосатого” носа куда приятнее. В ответ на это я сообщила ему, что апостол Петр открыл двери рая давно и Кундалини может идти куда ему хочется, и он отправился прямиком до дабла.
Сопоставив факты, я сделала вывод, что одна из частей нашей квартиры является райскими кущами и, удовлетворенная сознанием этого, пошла в ванную - полежать в теплой водичке с сигареткой в зубах. Однако через пять минут мой полный кайф был обломан, ибо в дверь постучался Кундалини и сказал, что в раю живут, оказывается, тараканы, а вот циклы здесь нет.
Тараканы - это было неприятно. Совсем недавно эти паразиты были с позором изгнаны, а теперь, значит, вернулись...
Я пообещала Кундалини, что цикла будет завтра, может быть, а тараканы будут изничтожены, но он сидел под дверью и скулил, что боится тараканов и хочет к маме под теплое крылышко. Пришлось мне вылезти из ванной и идти его утешать. Утешение произошло по старой хиптрадиции: мы сидели на кухне, пили чай, курили сигареты и пытались беседовать, что, впрочем, было несколько сложно, ибо Кундалини далеко не полностью осознавал себя и окружающую его действительность.
- А знаешь, - говорил он, - я вчера был ангелом. Вернее, это было ночью. Ко мне подошел человек и дал крылья - большие и желтые. “А зачем?” - спросил я. “Ты будешь летать”, - ответил он. И я пристегнул крылья и полетел. А потом я ударился об люстру и сломал одно крыло. И теперь мне надо его починить, но я не знаю, где это делают... А, Оза?
- Не знаю. Не пробовала.
- Ну вот, - огорчился он. - А что же делать?! Я не могу летать, если сломаны крылья. А ходить пешком - так тяжело. Тем более, что это странный город: в нем есть песчаная коса, песчаный серп и песчаный молот. И весь он состоит из кучи... - тут Кундалини, видимо, совсем потерял нить своих рассуждений и обреченно замолчал.
- А знаешь, - сказал он после некоторого раздумья, - раньше я думал, что на земле нет ангелов, но вчера я увидел ее. Представь себе - автобусная остановка, забитая людьми. Все злые и уставшие. А она стояла и пускала мыльные пузыри - маленькие, радужные шарики, улетавшие в темное вечернее небо. Она стояла и просто пускала мыльные пузыри. И люди не замечали ее. А я крикнул им: “Люди, ну посмотрите же! Ведь это так здорово!” Но они испугались и вызвали крезовоз. Потом увезли еще одного, и еще... А она все стояла и пускала мыльные пузыри. Тогда я еще не знал, что я - ангел... Теперь я это знаю, но я не могу летать, и мне не дадут пускать мыльные пузыри...
Он готов был разрыдаться, и все объяснял и объяснял мне, что люди совсем разучились радоваться жизни, а если кто-то пытается подарить им радость, то его уничтожают - хотя бы посредством увезения его в крезу. А там так гнусно, так плохо, там колют всякую дрянь, а потом тебя сводит, а гнусные врачи не дают ничего противосудорожного, а если у тебя есть сигареты, то можно купить у старожилов немного циклы и будет легче и т.д. и т.п.
Спасло меня появление Криса.
- О, никак у нас гости?! - с порога заявил он, углядев Кундалиниевы ботинки.
- Да! - ответила я. - К нам вернулся излеченный Кундалини дорогой. И, оказывается, наша квартира - это райские кущи, вернее, не совсем, но почти - потому что у нас нет циклы.
- А зачем в раю цикла? - поинтересовался Крис.
- Мне ее зачем-то прописали... - робко подал голос Кундалини.
- Э, братец, да ты из крезы! - догадался Крис. - Тогда - во избежание - водку ты не пьешь.
- Какую-такую водку? - удивилась я.
- Как какую? - переспросил Крис. - Сорокаградусную, конечно, фирменную. С бородатым мужиком.
- Который и сверху и снизу?
- Ага. И “клистар клир” при этом... Гусары, молчать!
- Есть! - послышался из комнаты Облаков голос. - А поить гусаров будут?
- Будут! - Крис наконец-то справился со своими шнурками на хайках и молнией на куртке и добрался до кухни, где сразу же начал громыхать посудой в буфете, разыскивая в его огромном деревянном чреве три маленькие стопочки.
- А в честь чего пьем? - осведомилась я.
- А вот сейчас мы будем пить, и я скажу, - многозначительно пообещал Крис, нарезая колбасу. - Может, кто-нибудь порежет булочку для бутербродов?
- О`кей, - согласилась я.
Вдруг из комнаты донесся оглушительный грохот, а вслед за ним - длинная тирада из нецензурных выражений, и на кухню ввалился Облак.
- Что-то упало, - сообщил он. - О! Водка! А в честь чего пьем?
- Всему свое время, - очень хитро улыбнулся Крис. - А что упало-то?
- Черт его знает! Но все цело и все живы. А что еще надо человеку для счастья?
- Циклу! - отозвался Кундалини.
Крис печально посмотрел на него, тяжело вздохнул, и разлил водку по стопкам.
- А можно, я пойду спать? - спросил Кундалини. - Вчера ночью ко мне пришел апостол Петр, и мы всю ночь беседовали. А потом трижды прокричал петух, и он ушел. А ко мне подошел человек в белом халате и сказал, что я должен идти к людям.
- Можно-можно, - с явным облегчением и очень радостно сказал Крис. - Диванчик свободен. Ложись спатеньки, дорогой наш Кундалини, и ни в чем себе не отказывай!
Я помогла Кундалини добраться до комнаты, пожелала ему всяческих благ и приятных сновидений, и вернулась обратно.
- А теперь мы будем пить, - сказал Крис, поднимая стопку. - За мою выставку, которая будет через два месяца. Вот.
- Что? - мы с Облаком спросили одновременно. - Какую такую выставку?
Крис проглотил содержимое стопки, выдохнул, закурил сигарету и объяснил:
- Все просто. Я бы даже сказал - элементарно... Сегодня я получил официальное разрешение на выставление своих особо гениальных и талантливых произведений на всеобщее обозрение.
- Ништяк! - заявил Облак. - Нет, ты даже не представляешь, как это круто! Я горд за тебя! - и добавил, обращаясь ко мне:
- Оза! У тебя гениальный муж! Ты должна носить его на руках, холить и лелеять!
- Ага! - улыбнулась я. - Поднимешь его, как же! А вот усиленное питание гарантирую. И всяческую любовь и поддержку тоже. А когда выставка-то?
- Я же говорю - через два месяца, - Крис откровенно наслаждался произведенным эффектом. - За это время должны сделаться буклеты, подготовиться залы и всякие там столы для презентации. Ну и тому подобные мелочи...
- Значит, будет у нас Содом, Гоморра, великий потоп и...
- А потоп почему? - возмутился Крис.- Если только кто-то воду в ванной не выключит.
И тут я услышала удивленный голос Облака:
- О! А вот и вода!
- Да уж, накаркали, - Крис мрачно проследил за струйкой воды, текущей из коридора.
- Мать твою! - закричала я и побежала в ванную. Оказалось, что потоп устроил Кундалини, решивший перед сном принять душ, но, видимо, в предвкушении очередной встречи с апостолом Петром забывший закрыть кран или, хотя бы, вытащить пробку.
И пришлось мне вместо распивания воды огненной ползать по полу с тряпкой, вытирая воду обыкновенную.
...Потянулись два жутких месяца ожидания. Такого сумасшедшего дома у нас не было даже перед Крисовым отъездом на Шань. Он приходил домой только ночевать - и то не всегда, а если ночевал - то исключительно в мастерской. Запрягли всех, даже послекрезового Кундалини, не вполне еще понимавшего, чего же от него хотят, но послушно выполнявшего все многочисленные поручения. Мне же досталась самая почетная миссия - кормить толпу товарищей, в немалом количестве обитавших на нашем флэту, которые, вроде, занимались устройством Крисовой выставки, а на мой скромный взгляд, просто пили у нас и за наш счет днем и ночью.
Но - все хорошо, что хорошо кончается, и вот 18 августа 1993 года от гипотетического рождества Господа нашего Иисуса Христа, состоялась-таки презентация.
Началось все чрезвычайно торжественно. Крис по такому случаю даже обрядился в одолженный у кого-то костюм и соорудил на голове некое подобие цивильной прически. В зале были расставлены столы с шампанским и бутербродами. У входа лежали буклеты, где было расписано, до чего же Крис замечателен и гениален. Народ культурно прогуливался вдоль картин, играла тихая музыка. К вечеру от шампанского остались одни воспоминания, а народ постепенно приобретал нетрезвый вид - праздник-то продолжался, и в дело пошла водка из ближайшего ларька...
Довольный и сияющий Крис что-то кому-то рассказывал, какие-то люди фотографировали, записывали. Знакомые музыканты устроили концерт, веселя гостей рок-н-роллами. А я склонялась из угла в угол и откровенно скучала, потому что каждый из многочисленных знакомых, подходивших ко мне, считал своим долгом сообщить, до чего же крут и гениален мой муж и как же все клево. Да, конечно, все было хорошо и замечательно, но смотреть одни и те же картины и слушать одни и те же слова пять часов подряд было несколько утомительно. И очень хотелось домой, на теплый диванчик - посидеть в тишине, попить чайку, выкурить вкусную сигаретку - и лечь спать.
Ближе к вечеру меня отыскал радостный Облак и утащил в соседнюю комнату, где мне была вручена бутылка и два яблока (на закуску). Когда я покинула эту комнату, в голове отчего-то шумело, а ноги никак не хотели идти по прямой линии, все время занося меня в сторону от намеченного маршрута. Впрочем, окружающие были явно не в лучшем состоянии. Криса уже тоже где-то напоили и он, обняв кого-то, мне неизвестного, взахлеб рассказывал ему о всех деталях подготовки выставки.
Пока я в нерешительно топталась на месте, ко мне подошел не более трезвый Джонни и попытался утащить смотреть на самую гениальную (на его взгляд) Крисову картину - с нимфами, кентаврами и туманом.
- Не пойду, - сказала я.
Мне эта картина не нравилась, уж больно все это напоминало Дени - о чем я и не замедлила сообщить Джонни.
- Ты что? - ошарашено спросил он. - Это же гвоздь программы!
- Ну и что? - я пожала плечами. - Другие вещи у него круче, чем эта нимфоманская идиллия - “Блюз в серых тонах”, например, или “Осенняя женщина”. А эти нимфы как-то не вызывают у меня восторга. Даже если Крис их так любит, что не только мне картину вплоть до сего дня не показывал, но и в мастерскую не пускал. Может у меня быть своя точка зрения?
- Может, - печально согласился Джонни и исчез.
Пока я пыталась все-таки добраться до Криса, меня опять поймал Облак и утащил все в ту же комнату, где меня опять поили. Очнулась я только дома. Крис полулежал в кресле с мокрым полотенцем на лбу. Видимо, у него очень болела голова.
- Крисушка, ты жив еще? - поинтересовалась я, пытаясь заодно понять, насколько мое самочувствие соответствует норме.
- Кажется, жив... Озочка, у нас есть пиво?
- Вряд ли. Тут вчера такой отряд вписывался, что даже хлеба не осталось. Не говоря уж о куреве.
- А прайс? - он попытался пошевелиться и застонал.
- Наивный... Сам же у меня вчера последнюю тысячу выцыганил... Кстати, ты сказал, что тебе сегодня кто-то что-то должен отдать...
- Да? Вот это новость... Ох, будь проклят тот день, когда я научился пить водку!.. А еще “водка “Зверь”... похмелья не будет”... Будет-будет!
- Ага, - подтвердила я, дотянувшись до сумки и пытаясь откопать там хоть одну сигаретку. Увы, курева действительно не было. - Чует, Крисушка, мое сердце, что настали для нас черные времена... Может, к Игорю сходить, пошариться?
- Чего? - спросил из угла Облак. Я его сначала и не заметила, так тихо он сидел. - Как это пошариться?
- Очень просто, - ответила я. - Муженька-то грохнули недавно. Он же у меня в бизнесмены подался. Вот и прибили его свои же. Так что у меня теперь пятикомнатный флэт и лимонное состояние. Круто?
- Круто... - согласился Облак.
- Так как насчет пошариться, а? - вновь спросила я у Криса.
- Это, конечно, хорошо, но... - он осторожно повернулся в сторону Облака. - Облак, разве что ты сходишь?.. А? И пивца притащишь... А то ведь браток помирает, пива просит...
- Изверг... - тяжело вздохнул Облак и, получив у меня ЦУ, отправился на добычу прайса.
А Крис осторожненько-аккуратненько добрался до кухни, погромыхал там чайником, сопровождая все это тихим матом, и позвал меня:
- Оза, иди чай пить! У нас еще осталась заварка...
- Иду, - отозвалась я, вставая с дивана. Голова действительно начинала побаливать... Под душ, что ли, залезть? Но так в лом же.
- А вот и я, - сообщила я Крису, явившись пред его мутные очи. - Я пришла пить чай... вечный чай... до чертиков надоевший чай... Кофе хочу!
- Да? Что еще?
- Еще? Ну, конечно, пива, потом вкусную сигарету, и чего-нибудь пожевать. А то, знаете ли, два яблока на целую бутылку водки - маловато будет.
- Могла бы не пить, - грубовато ответил Крис.
- Ну вот еще! - я удивленно посмотрела на него - что это с ним случилось? - Между прочим, на халяву пьют даже язвенники и трезвенники, а я, да будет Вам известно, ни тем, ни другим не являюсь. К тому же, у меня праздник.
- Не кричи, пожалуйста. И так голова болит...
- Хорошо, - сказала я шепотом, - как изволите, маэстро...
Он вздохнул и налил себе еще чаю, очень крепкого, почти черного.
- А мне чаю? - возмутилась я. - Мог бы поухаживать за любимой женой.
- Могла бы и сама. Это вообще женское дело - делать хавку, наливать чай...
- Когда это, интересно, ты последний раз хавку варганил? - возмутилась я. - Что-то не вспомню никак. Может, склероз?
- Может и склероз, - примирительно сказал он. - Кстати, как тебе моя выставка?
- Клево... Серьезно, мне очень понравилось. Особенно “Блюз”.
- А нимфочки?
- Нимфочки? - я задумалась - что бы такого соврать? - Нимфочки - тоже хорошо, но “Блюз” все равно лучше.
Он огорченно посмотрел на меня:
- Значит, это правда? А?
- Что? - не поняла я.
- Что ты сказала, что мои нимфочки - это плагиат. С Дени. Я-то думал, мне с пьяных глаз показалось...
- Да? - смутилась я. Ну, Джонни, погоди! Я ему все выскажу, что о нем думаю, причем в нецензурной форме и с рукоприкладством. Трепло чертово! Но надо было как-то выкручиваться.
- Не помню что-то, - сказала я. - Я, наверное, пьяная была.
- Да-да, конечно, теперь выпутываться будем... Нет уж, что сказано - то сказано.
- Ну не сердись, Крис. Я действительно была пьяная! - я подошла к Крису и обняла его. - Ты не сердишься?
- А с чего мне сердиться? Обгадили в лучших чувствах, а в остальном все замечательно!
- Дались же тебе эти нимфы! - рассердилась я. - Я тебе серьезно говорю, что мне выставка понравилась - очень-очень, честное-пречестное! Ну хочешь, я поклянусь своим здоровьем?
- Зачем? - бесцветным голосом спросил он. - Меня интересовали нимфы. Понимаешь, это не тот мир, что я обычно пишу, он - реальный, реальнее нашего даже... а мне - Дени...
Ситуация начала обостряться, но тут (на мое счастье) вернулся Облак, нагруженный всякими вкусными вещами а, главное, с пивом, и Крис ожил и повеселел. А вечером опять набежал народ, и Крису в очередной 999-й раз (в перерывах между принятием спиртного) пришлось рассказывать желающим о всех перипетиях, связанных с устроением выставки, и следующее утро снова началось для него с волшебного слова “пиво”.
Так продолжалось две недели. А потом выставка закрылась, картины возвратились на свое законное место в мастерской, и наш дом опустел, ибо Облак уехал в Иркутск, а Кундалини наконец-то нашел вписку, поняв, видимо, что в этом доме ему делать нечего. И все вернулось на круги своя...

* * *

Да, все вернулось на круги своя. Только вот Крис, почему-то, ходил мрачнее тучи и почти каждый день являлся домой, откровенно пошатываясь... А по утрам жадно пил холодное пиво. И на все мои попытки выяснить причину его столь неожиданной депрессии отвечал что-нибудь нечленораздельное и уединялся в мастерской с гитарой.
Я никак не могла понять, что же случилось? Выставка, вроде, прошла успешно. В одной из многочисленных газет даже появилась рецензия, в которой Криса обозвали “молодым многообещающим художником” и долго пели ему дифирамбы. Правда, там его назвали импрессионистом, может, это повлияло на его настроение? Этот гадкий Дени, кажется, тоже импрессионист... Или же просто закончился какой-то этап в его жизни, и в очередной раз встал вопрос - что же дальше?
Но, так или иначе, надо было спасать положение, и я не нашла ничего лучшего, как предложить Крису “завести ребенка”.
- Что, простите? - спросил он вместо ответа.
- Ребенка хочу, - повторила я. - Бэбика, то бишь. Маленького. Хорошенького. И нашего.
- Красненького, орущего и писающего в постельку, - добавил Крис. - Видимо, нашу - за неимением люльки.
“А-я-яй, - подумала я, - экий эстет нашелся! Кровати ему, видите ли, жалко! Простыни постираем, матрац продезинфицируем. Не поможет - противогазы наденем, в полиэтилен завернемся” и гордо заявила:
- Плевать! Мне, между прочим, уже 22 года! В самый раз обзавестись потомством.
- Замечательно! - Крис переместился из лежачего положения в сидячее. - Превосходно! Просто ништяк какой-то! “Обзавестись потомством”. Это вроде как новую шмотку купить, да?
- Ну почему же? - удивилась я. - Просто во мне проснулся материнский инстинкт. Неужели ты не любишь детей?
- Дети - это цветы жизни. На могиле родителей.
- Только не надо цитат, - поморщилась я. Вот всю жизнь так: я ему одно, а он мне все цитатами, да цитатами... - Я тебе серьезно говорю, а ты опять начинаешь...
- Я начинаю?! - он возмущенно взмахнул рукой. - Да я сама серьезность! Как ты представляешь себе жизнь с бэбиком? По-твоему, это как куколку нянчить, да?
- Прекрасно представляю. Но ведь все через это проходят и выживают.
- Да, конечно... Два идиота, у которых нет работы и периодически нечего жрать, будут рожать третьего... Нищету плодить. А потом сидеть на улице и просить милостыню.
- А мы чего-нибудь придумаем. Ну не будь ты такой бякой! - я села рядом с Крисом и просительно посмотрела на него. - С тебя же ничего почти не требуется - только одну ночку потрудиться, а все остальное я сделаю сама. И будет у тебя через девять месяцев кто-то там Крисович. Или Александрович, как хочешь...
Крис вскочил и начал расхаживать по комнате из угла в угол:
- А потом этого орущего Крисовича надо будет кормить, поить...
- Зачем поить? - я испуганно посмотрела на Криса. - Он у нас непьющий будет...
- И сок тоже? Или ты думаешь, что дети только едят?
- Ну ладно, - согласилась я, - пусть пьет... сок...
- Так вот, - продолжал Крис, остановившись напротив меня и глядя в мои честные, невинные глаза. - Его надо будет кормить, поить, одевать, покупать ему игрушки, книжки всякие... И деньги должен будет приносить папа. А папе, можно подумать, больше и заняться нечем... Слушай, а давай я тебе котенка принесу, а? Все будет проще - будешь “кошачьей мамой”.
- Не хочу кошачьей, - жалобно протянула я. - Хочу человечьей. В крайнем случае, загоним квартиру Игоря, положим деньги в банк, будем жить на проценты.
- А потом банк лопнет, и мы останемся с носом, - похоже, Крису все виделось в черных тонах.
- Тогда давай сдадим...
- Ага. Щас. Иди, сдавай. Флэт мне не принадлежит, вроде как. Ты и заморачивайся.
- Да... - протянула я самым плаксивым тоном, на который только была способна, попутно изображая всю скорбь еврейского народа. - Меня надуют и обжулят. Я женщина доверчивая, в житейских делах неопытная... Давай мы лучше распишемся, и флэт будет и твоим тоже... А?
- Что? - Крис от возмущения даже забыл прикурить и так и размахивал незажженной сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой. - Оза, радость моя, объясни мне, на фига сообщать государству, с кем ты спишь?
- При чем здесь государство? - удивилась я. - Может, я хочу быть уверенной, что завтра ты не помашешь мне ручкой и не скажешь: “Извини, дорогая, но... шла бы отсюда, Пенелопа”...
- Ах, так тебе надо мне привязать? Так ты мне не веришь, да? Ну спасибо, дорогая, за любовь, за ласку!.. Только, кажется, кто-то уже был замужем и что, удержала, а? Вылетела на улицу, как сопля из носа!
Последняя фраза была настолько обидной, что я чуть не разревелась. Сколько раз я зарекалась не связываться с мужиками, но потом все забывалось, я встречала очередного принца, и повторялась до боли знакомая история: сначала меня жалели и внимательно выслушивали, а потом, когда любовь заканчивалась, все свои откровения я получала обратно, только совсем в другой форме и совсем другими словами. Сейчас, похоже, ситуация грозила повториться и, для смягчения обстановки, я как можно мягче, сквозь слезы, прошептала:
- Ты меня совсем-совсем не любишь...
- Да, конечно, - как-то очень радостно ответил Крис, - я такой эгоист, что никого не люблю! Вот из дома выгоняю каждый день, на порог пускать не хочу, трахаюсь направо и налево...
- И еще вешаешь меня периодически... - тем же несчастным тоном добавила я.
- Видимо, мало, - парировал он.
- Что? Ах ты сволочь! - возмутилась я. Я-то думала, он меня пожалеет, а он...
- Я? Это я - сволочь? - говорил Крис, расхаживая по комнате. - Я ее кормлю, пою, одеваю, а она еще и возникает! Сигареты ей хорошие подавай, шмотки, бэбиков... Что ж ты у муженька-то бэбика не выпросила? Может, не вылетела бы на...
- А откуда ты про бэбика знаешь? - не выдержала я. - Может, он и был?
- Вот как? Ты еще и кукушка вдобавок? - саркастически осведомился Крис.
- Ага. Кукушка. Три месяца поносила, да устала! Спустила ночью в унитаз, вот он и поплыл себе...
Ни разу за четыре года нашей с Крисом совместной жизни не заикалась я об этой истории, но сейчас все же проболталась, о чем тут же пожалела, ибо Крис, похоже, абсолютно не понимал, насколько для меня тяжело говорить об этом, и вещал все тем же насмешливым тоном:
- А теперь, думаешь, легче будет? Опять токсикозов не выдержишь - и еще одного в туалет... И все дела. Так-то проще!
- Да ты понимаешь, что говоришь! - теперь я разревелась по-настоящему.
- Я-то понимаю! Правда глаза колет! - Крис взял с полки бутылку пива, устроился в кресле с абсолютно циничным видом и наконец-то прикурил. - А у меня вот нет желания нищету плодить. Ясно?
- Ясно! - почти крикнула я.
Ясно. Да, действительно, все стало до чрезвычайности ясно. И непонятно было только одно: за что это мне? Что я такого ему сделала, чтобы получить все это в ответ? Вроде, ничего обидного... Впрочем, иногда он бил больнее, а я прощала, и сейчас готова простить - только бы подошел, обнял, поцеловал. “Я люблю тебя, малыш” - “Я тоже”. И послать к черту весь этот мир, с его условностями, обычаями, законами. Остаться одним и жить так, как будто больше нет никого - ни телевизора за одной стеной, ни пьяных соседей за другой. И все будет так хорошо - ему будет некуда спешить, и он будет все время со мной, а я не буду со злости кидаться на шею первому встречному. И когда он будет просыпаться, я буду рядом - потому что нам не надо будет ничего, кроме нас. Да, конечно, это будет покой. Покой с большой буквы, вот так: ПОКОЙ. Тот самый, дарованный Мастеру и Маргарите. Только это будем мы. Это мы уйдем по лунной дорожке в Никуда, ибо место это не имеет названия, и не будет никого, и не будет ничего - только вечное-вечное счастье...
А однажды утром он устанет. Я пойму это сразу, потому что он посмотрит на меня не так, как всегда, и скажет другие слова. А когда я попрошу обнять меня, он просто отшутится и уйдет на кухню курить. И вечером мы опять поругаемся. "А у меня вот нет желания нищету плодить. Ясно?" - скажет он. "Ясно!" - крикну я в ответ в порыве гнева, ибо мне станет очень-очень обидно, и я тоже начну говорить ему гадости, стремясь ударить побольнее, посильнее, пометче, и не задумываясь о последствиях, потому что мне будет уже все равно.
- Ясно! - повторила я. - Единственное, что мне ясно - это твое абсолютное нежелание чем-либо себя обременять! Как же! Великому Крису предлагают подумать не только о себе, но и о других! Гениального художника заставляют не только об отсутствии вдохновения страдать, но изредка и рисовать что-нибудь на продажу! А-я-яй! Как же это так! Как же это он может! Своими шедеврами на Невском приторговывать! Нет! Мы горды! Мы выше этого! Мы лучше будем нищетой...
- А ты хоть одну копеечку в жизни заработала? - не выдержал Крис. - Всю жизнь жить за чужой счет - это так хорошо, так весело! Можно и стишки пописать, когда времени уйма - на хавку-то добрый дядя даст.
- А последние полгода мы на что живем? - поинтересовалась я. - А за счет Игоря мы живем! И тебя почему-то не волновало, что ты за счет моего муженька выставку провернул!
- Что, простите? - возмутился Крис. - То, что я на эту выставку два года прайс собирал, ты не помнишь?
- Нет, не помню, - как можно спокойнее попыталась ответить я, но злость пересилила, и я опять сорвалась на крик. - Об этой выставке полгорода знало, а меня в последнюю очередь уведомили. Да, действительно, кто я тебе такая? Так, домработница. А в искусстве я, естественно, ноль, мне свои картины можно не показывать, в мастерскую не пускать, в свои дела не посвящать. Пусть себе на кухне сидит - хавку варганит, да дырявые носки штопает!
- Ах, какие мы обиженные! - ехидно сказал Крис. - Надо было тебя с собой на разгрузку вагонов брать, чтобы ты мешки потаскала, а дома скандалы закатывать - почему на крабов денег не хватает, сколько можно за талонной крупой в очереди стоять, почему бы ее с рук в пять раз дороже не купить!
- Что ты туфту-то гонишь! - это уже становилось интересным. - Когда я тебе такое говорила?
- А, мы не помним... - протянул Крис.
- Нет, что-то никак не вспомнить.
- А ты подумай, подумай...
- Думаю. Видишь, пар из головы пошел.
- Смотри, не выкипи! Кто же будет всяким кентам умные телеги гнать? Кто же будет альтруизмом щеголять... за чужой счет?
- Ах, телеги?! - разозлилась я. - А ты знаешь, почему я тогда с Кентом ушла? Как мужик он мне на фиг не нужен был...
- Конечно, - прервал меня Крис. - Мы же почти святые! Непорочная дева Мария... В семнадцать лет забеременела от святого Духа... в обличии мажора!
- Да! - гордо заявила я. - Я проститутка. Со всем Питером переспала! И рога тебе наставляю налево и направо каждый день, пока ты водку на разгрузке вагонов потребляешь. Вон, видишь, какие развесистые рога получились - в дверь не проходят.
- Оно и видно! Я-то думал, чем это моя жена занимается, пока я вкалываю! И чего это у нас всякие Кундалини вписываются... - проворчал Крис (похоже, он воспринял мои слова буквально).
- Бедненький! - усмехнулась я. - Перетрудился! Пять картин за год намалевал, да и то...
- И что "и то"? Попробовала бы хоть одну написать! Что, руки только под член заточены?
- А что, долго, что ли? Сходил в Эрмитаж, по третьему этажу прогулялся - вот тебе и нимфочки!
- Повтори, что ты сказала, - как-то подозрительно спокойно изрек Крис.
И в этот момент я испугалась, ибо мне показалось, что Крис сейчас убьет меня, настолько страшными были его глаза, но желание отомстить пересилило страх, и я, как можно четче, повторила:
- Я сказала - по Эрмитажу погулял полчаса - вот теперь и сюжетик для очередного шедевра... Тоже мне, великий плагиатор!
Крис молча и очень аккуратно поставил пустую бутылку возле окошка, подошел к двери.
- Стерва, - нехорошим голосом сказал он. - Шлюха.
И вышел, громко хлопнув дверью.


ЧАСТЬ 2

КРИС

1 ГЛАВА

Это было очень хмурое и очень серое утро, несмотря на ярко светившее солнце (оно-то меня и разбудило!). Страшно хотелось пить - пивка бы... или рассольчику... Да и вообще, прав был Воланд - подобное лечится подобным. Но ведь нет этого "подобного"... Ничего нет, кроме холодной воды... Одинокий дом, пустынная мастерская, захламленная кухня и стакан холодной воды - и это все, что у меня осталось... Нет, стоп! Так не пойдет!
- А интересно, сколько времечка? - спросил я у себя вслух - не столько от желания узнать это самое "времечко", сколько от желания услышать человеческий голос - хотя бы свой собственный. Голос мне не понравился: хриплый он какой-то, я бы даже сказал, заржавевший... или, что менее избито - как звук граммофонной пластинки: сипит, понимаете ли, скрипит... Да уж, вряд ли я сегодня был бы приятным собеседником... даже для себя.
И вот тут меня осенила мудрая мысль: ведь на стене висит радио! А это значит, что хоть кто-то хоть что-то будет говорить.
- Ура! - сказал я и повернул ручку громкости.
Черно-белый ящик, заговоривший женским голосом, разразился сообщением о присвоении очередным героям очередной награды за взятие очень Белого дома... Мне стало ой как тоскливо, и я решился (видимо, с тоски) влезть-таки под душ.
Прохладная вода, живительная вода... живая вода! Голова моя почти перестала болеть, и я даже смог посмотреть на себя в зеркало. Боже мой! Неужели это я? И это у меня такая опухшая рожа с синяками под глазами и сизой щетиной?! Ох, Крис, допьешься ты!
- Бросаю пить, начинаю бриться, - попытался сострить я, но отражение мое даже не улыбнулось. Видимо, не смешно.
Я вернулся к вещающему радио, согрел себе чайку, закурил... Вдруг меня обуяла такая жалость к самому себе, что я чуть не разрыдался: почему у меня все не как у людей, почему стоит начаться белой полосе, как прибегает какой-нибудь пакостный маляр и перекрашивает ее из белой в черную?..
И тут зазвонил телефон - не так, чтобы очень громко, но чрезвычайно назойливо - как весенняя муха, или, скажем, пьяный комар.
- Алло ! Кто говорит?
- Слон, - ответили там, глупо хихикнув.
- Ну здравствуй, - пробурчал я. Надоели мне приколисты хреновы.
- Привет! Это Андрэ. Слушай, тут ко мне друг приехал, очень хороший друг, вот только вписать его негде. Не выручишь, а? Хотя бы ночки на две-три?
Я мрачно оглядел мастерскую и решил, что находиться в депрессии вдвоем веселее, нежели одному, к тому же появление второго человека в мастерской может оказаться довольно уместным, ибо пить в одиночку - простите, я не алкоголик, а выпить очень хочется, особенно если принять во внимание события последних недель и больную голову, и изрек:
- Ну, выручу...
- Вот и ладушки. Сейчас будем...
"Сейчас" растянулось часа на три. Андрэ, в лучших его традициях, сразу же ушел, извинившись за столь нехорошее поведение и оставив меня наедине с бородатым Маркизом де Классом и двумя бутылками водки.
- Сейчас заварю кофе, - сообщил я, недовольно посмотрев на веселую и счастливую физиономию бородатого Маркиза, ибо мне было совсем не весело.
- Вот и славненько. Вы, вероятно, художник?
- Вероятно, - еще мрачнее отозвался я. Ну почему все всегда лезут в душу, почему все всегда называют художником, неужели, если человек держит кисть, то нужно сразу называть его этим противным словом "художник"... От слова "худо".
- И как я вижу, художник неплохой, да, совсем неплохо... А вот это даже хорошо... Так, а что это? Ага... - Маркиз, видимо, был человеком без комплексов и уже с явным интересом и без всякого моего разрешения исследовал сваленные в кучу картины.
- Ах, бросьте, Маркиз, - я поморщился. - Художник - это сказано очень громко. Оставьте эту пачкотню и идите сюда. Vip`em vodki...
- Оригинально... - Маркиз, наконец, оторвался от созерцания картин. - Стоит ли тратить столько сил и нервов на создание "пачкотни"? Либо Вы рисуетесь, и тогда Вы неправы, либо в Ваших картинах нет души, и тогда Вы неправы вдвойне... А вот насчет водки - это хорошо.
...Стол на кухне, да и сама она, принимали нецивилизованный вид в прямой зависимости от исчезновения содержимого бутылок и развязывания моего языка.
- Нет души, говорите? - говорил я с самыми настоящими слезами на глазах. - Да я все туда вкладываю - и сердце, и душу и даже больше их всех вместе взятых... Понимаешь? Все!
- Их, их... да ну всех их на их... - Маркиз тоже был явно не в лучшем состоянии - все-таки с дороги человек, устал, вероятно, да и голоден небось. - Слушай, а "их" - это кто?
- "Их" - это всех их... - я в очередной раз не попал в пепельницу и очень расстроился по этому поводу. - Почему она ускользает, а?
- Я же говорил - не наливай ей. А то разбегалась... Тоже мне, Марадонна... - Маркиз попытался поймать пепельницу, но она коварно проскользнула между пальцами и сиганула на пол, обдав ноги Маркиза серовато-пепельной пылью. Я махнул рукой, и окурок был отправлен прямо на пол.
- А можно я тебе в жилетку поплачусь? - с надеждой спросил я, выделывая правой ногой на окурке твистовые движения.
Глуповато-пьяное выражение на лице Маркиза как-то неожиданно преобразовалось в соболезновательно-сочувствующее:
- О чем речь? Конечно!
- Понимаешь, два месяца тому у меня была выставка. Первая. Врубаешься? - я героически попытался прикурить. Маркиз почесал в затылке и глубокомысленно изрек:
- Круто...
- Ничего крутого... То есть, открытие, там, презентация, глобальная пьянка, куча гостей, буклеты - все "Fa"...
- Критики? - сочувственно спросил Маркиз.
- Да нет... Если бы они. Щас, погоди, - я вышел из кухни, обнаружив при этом, что идти мне как-то тяжело, а в Питере, вероятно, землетрясение силой так баллов в шесть, покопался среди холстов и нашел-таки обхаянное произведение.
- Вот, смотри...
На холсте играли возле озера кентавры, молоденькие нимфочки плели венки из экзотических растений, а на заднем плане в туманную даль скакал всадник в черном с серебром. Впрочем, "туманной" была вся картина: сквозь туман пробивались лучи солнца, а над озером он был густой и почти непроницаемый.
- Ну что ж, мне нравится и идея, и исполнение, - сказал Маркиз после некоторого раздумья. - У Вас хороший вкус, а, главное, очень точно подобраны краски. Хотя есть некоторая небрежность... Но, может быть, это не погрешность, а принцип? - он вопросительно посмотрел на меня.
- Погрешность! Принцип! - несчастный холст с кентаврами и нимфами полетел в сторону мусорного ведра.
- А что Вы ожидали услышать? - невинно осведомился Маркиз, наблюдая за полетом картины в столь неподходящее для нее место.
- Дело-то в не в том. Мне сообщили, что это - плагиат. Пока я писал домики, храмы, портретики - все замечательно, а стоило что-то свое - и вот, пожалуйста: "Дени в чистом виде"... И, главное, кто сказал!..
- Здрасьте, пожалуйста! Разве из того, что я похож на гражданина А, живущего где-нибудь в Австралии, следует, что я не имею права на существование? - искренне возмутился Маркиз и тут же добавил: - А кто сказал-то?
- Лучший друг. Даже больше, чем друг...
- Женщина? - спросил Маркиз.
Можно было, конечно, увильнуть от разговора, но я, видимо, был уже достаточно пьяни, и меня потянуло на откровенности.
- Женщина, - согласился я. - Жена. Любимая женщина... - мне было себя ужасно жалко, я даже почти заплакал, но как-то сдержался.
Маркиз участливо посмотрел на меня и сообщил:
- Да, все зло в мире от женщин. А сейчас она где? Разошлись?
- Разошлись... - ах, какое нехорошее слово! Мрачненькое такое, грустненькое, гнусненькое...
- А чего ж так? - не унимался Маркиз.
Я задумался - как бы так объяснить все незнакомцу, да еще и в подробности не особенно вдаваться... Но ведь истину глаголят, что чужому человеку легче открыть свою душу.
- Понимаешь, она еще на этом бьеннале одному из фрэндов сказала, что мои нимфочки - это Дени... Потом в газетке напечатали - мол, последователь импрессионистской школы... Значит, опять Дени... Настроение - сам понимаешь, ведь для меня картины много значат... Это часть души, понимаешь? Не по приколу, а очень серьезно все это. Да и с прайсом тяжко стало - сейчас ведь подработать сложно, а жрать на что-то надо... А она еще пристала вдобавок: "Хочу бэбика!" А какой бэбик, если в доме жрать периодически нечего?.. Ну и там - слово за слово, этим - по столу... Короче, опять сказала, мол, плагиатор... Я и не выдержал - ушел. Некрасиво, конечно, получилось, я тоже в чем-то неправ, наверное... - я тяжко вздохнул. Неправ я был, конечно, во многом. Но и она хороша - нашла время для стонов! Ведь не первый день меня знает... - Короче, ушел я, погулял денечек, а там встретил сестренку, а ей срочно в Ригу надо было. А визы нет... Ну, надо ж герлушку выручить - пошли границу переходить, пробрались туда, недели две там пожил, выбрался в Питер обратно, домой пришел - а тут ни записки, ничего... Я, конечно, уже понял, что не особо-то прав был, но где ж ее искать теперь? По тусовкам поспрашивал - никто ее не видел, никто ничего не знает... Вот так все и кончилось...
- Да, - печально вздохнул Маркиз, выслушав мою исповедь, - неприятная история вышла. Впрочем, Бог с ней... А вот картину зря охаяли - интересная картина... - он как-то очень загадочно посмотрел на мое несчастное произведение, потом на меня, потом снова на картину: - И местность отчего-то знакомая...
- Да? - искренне удивился я. - Откуда?
- Откуда? - Маркиз задумался, подошел к картине, взял ее, вернулся обратно, и, после некоторого созерцания пейзажа, наконец-то изрек: - Может, бывал когда в этих краях, а может, приглючилось... Кто его знает?.. Но этого кентавра я определенно где-то видел...
Это, конечно, становилось интересным, но как-то внезапно я понял, что мне очень-очень хочется спать. О чем и не преминул сообщить, поинтересовавшись все же о непарнокопытном мужике:
- А где видел-то?
- А черт его знает... - ответил Маркиз, зевая. - Да и неважно это. Пойдемте-ка лучше спать... Вон, и луна уже сердиться начинает...
- С удовольствием! Маркиз, Вам спать в комнате, это первая дверь отсюда, - сказал я, с отвращением запихивая холст в самый дальний и грязный угол, причем мне показалось, что одна из нимфочек игриво подмигнула, а непонятно где виденный Маркизом кентавр тряхнул головой и плавно умчался в необозримую даль.



* * *
"Самое ужасное в этой жизни - просыпаться утром. Особенно, если вы вечером "приговорили" на двоих одну или две бутылки водки. Сколько раз я говорил себя - все, мол, никаких попоек... Но... Но все же вставать надо... Тем более, что есть дома нечего, а гостя надо похмелить хотя бы".
Вот с таких грустных размышлений начался мой день. Я с огромным трудом поднялся с кровати, осторожненько добрался до душа - вернейшее средство, кстати - и минут через десять обрел способность думать и двигаться. На руках после продажи пары картинок имелась энная сумма - небольшая, правда, но "в поход по магазинам" идти можно. Что я и сделал.
"Поход" дал мне пиво (на опохмелку), картошку, сосиски и кетчуп (на покушать) и две бутылки все той же доброй сорокаградусной ("зарекалась свинья...") - на продолжение банкета. Кстати, о банкетах... Я кинул на стол некое подобие скатерти, выставил стопочки и водрузил посередине бутылку. Вроде, ничего.
- Доброе утро! - послышался сзади Маркизов голос. - О! А это что? - спросил он, заметив сервированный мною стол.
- Доброе утро, - вежливо отозвался я. - Если оно, конечно, доброе... А это... это так, бездник отметить.
- Замечательно! - обрадовался Маркиз. - И сколько же стукнуло?
- Не хотите ли закурить, Маркиз? - поинтересовался я вместо ответа, протягивая ему открытую пачку "Black Death".
- Благодарю, - Маркиз вытащил сигарету, закурил. - Я говорю, сколько ж Вам стукнуло-то?
- Ах, Маркиз, это очень большой возраст, - я постарался светски улыбнуться, хоть и слабо представлял, как это. - Целых десять лет.
- Сколько? - удивился Маркиз.
- Десять, десять, - повторил я. - Целых десять лет тягостных лишений, житья по впискам, ожесточенной борьбы с ментами, люберами и прочей урлой, как написали бы в какой-нибудь "Комсомольской правде" или "Пионерской зорьке".
- А, - улыбнулся Маркиз. - Что ж Вы сразу-то не сказали, что бездник системный... Кстати, "Зорька" - это, кажется, на радио...
- Да? Ну и пусть, - мне было как-то все равно. - Водка от этого водой не стала.
Я разлил по стопкам, протянул одну Маркизу.
- Одну минуту, - сказал он и ушел в комнату. Вернулся он с какой-то коробочкой. - Это вам, - и вручил ее мне. - С праздничком-с.
- Спасибо, Маркиз, Вы необычайно любезны! - мы выпили, и я все же рассмотрел подарочек - кисти, щетинка, немецкие, ровненькие, аж десять номеров. Воистину, королевский подарок! Это я не замедлил сообщить Маркизу.
- По случаю приобрел, - ответил он. - Только я-то не художник, а Вам - в самый раз.
Я смущенно поблагодарил Маркиза, и он в ответ разразился столь хвалебной речью в мой адрес, что чуть не вогнал меня в краску.
Обмен любезностями грозил затянуться (черт бы побрал мою галантность. Да и Маркизову тоже!), так что пришлось спасать положение второй стопкой "Черной смерти".
- Хорошая, все-таки, вещичка, - философски заявил Маркиз, потягивая водку, как будто это была не сорокаградусная вода, а самая обыкновенная.
- Это да, - согласился я. - И самая рокерская к тому же.
Да, черная этикетка с серебристым черепом в цилиндре как-то сразу наводила на мысли о рок-музыке, сейшенах всяких и о "пионерской молодости"... Интересные такие ассоциации появлялись: мне вдруг вспомнился мой приход в Систему. Такой до боли банальный и глупый приход: поругался с прентами, решил уйти из дома. А куда пойти шестнадцатилетнему оболтусу, не имеющему прочной цепочки знакомств и вписок? Конечно, на Невский. Как сказал кто-то из смутно знакомых мне музыкантов: "Невский давно стал центром мира!" И вот сидел это я на окошечке какого-то кафе на углу Невского и Владимирского, курил сигареты одну за другой (по тем временам - сигареты крайне мажорские: "Marlboro", 1,5 рубля за пачку на Галере - это я решил отметить свой крутой уход из дома...) и пытался хоть что-нибудь понять в этом странном мире. А мне было странно и непонятно буквально все: почему нельзя рисовать так, как хочется, а надо рисовать так, как написано в каких-то учебниках, почему люди никак не могут жить мирно ("ребята, давайте жить дружно!"), а обязательно находят повод для скандала, даже если таковой не лежит на поверхности; почему если человека выставляют из "ремесленного училища", то он обязательно "дурак, тупица и бездарь" (хотя еще какие-то полгода назад он был почти что гениален!) и ему место разве что на погрузке вагонов... Вот такие невеселые мысли атаковали тогда мою несчастную голову, и не знаю, чем бы все это кончилось, если бы я не услышал девичий хрипловатый голос:
- Ты чего грустишь?
Я оторвался от созерцания асфальта возле своих ног, обильно заплеванного и усыпанного окурками, и перевел взгляд на обладательницу голоса. Это оказалась высокая девушка, довольно-таки заурядной внешности... Она, пожалуй, ничем не выделялась бы в толпе, не будь облачена в экзотические заплатанные джинсы с бахромой и вышивкой и длинную, некогда белую, рубаху "а-ля-рус". Я молчал, не зная, что говорить.
Она попросила закурить. Я гордо протянул пачку. Она окинула меня не очень лестным взглядом, но сигаретку взяла - и исчезла где-то в толпе. Я мрачно пересчитал наличность: 5 рублей 40 копеек (или где-то около того, но сумма все же по тем временам приличная) и решил еще попить кофе и чего-нибудь съесть. Пока я отстоял в очереди, где почти к каждому из впередистоящих подходили все новые и новые знакомые, пока изничтожил пару куриных яиц, фаршированных красной икрой, заедая их полосочкой (гулять, так гулять), пока то, пока се, - кафе собралось закрываться. Я растерянно смотрел на спешивших по домам людей, ибо решил еще утром, что дома у меня нет.
- Тебе в какую сторону? - раздался сзади уже знакомый голос.
Я инстинктивно пожал плечами.
- А мама с папой? - ехидно поинтересовалась она.
Я промолчал, но вид, видимо, у меня был жалкий (Еще бы! Домой-то хочется... в знакомую до боли, до мельчайших подробностей, до каждой трещинки на потолке комнату, на любимый диванчик, и чтобы включить музыку, взять хорошую книжку...), и она сжалилась:
- Ладно, пойдем со мной.
Жила она недалеко, в одной из многочисленных питерских коммуналок с алкоголиком-соседом, визжащим выводком соседских детишек, гоняющих по коридору облезлую кошку, и мечтательными молодыми студентами, коим захотелось, видимо, питерской романтики за сколько-то там рэ в месяц.
Стены ее комнаты были изрисованы и исписаны (очень умными, кстати, выражениями, типа "Лайф - это кайф!" или "Торчать всегда, торчать везде, до дней последних донца, торчать - и никаких гвоздей - вот лозунг мой и солнца!", причем тут же было нарисовано довольное солнце, которому в протянутую ручку нечто аморфно-волосатое вводило что-то из огромного шприца кубов так на сорок, не меньше, а в другой ручке солнце держало огромную беломорину с кривой-косой надписью "косяк"), но на полу и каком-то подобии дивана было неожиданно чисто. Вот только стол был захламлен: грязная посуда, окурки, обрезки кожи, бисер...
- Ты не очень... как это по-русски... стесняешься? - она скинула рубашку и начала вылезать из джинсов. Не сказать, чтобы я совсем никогда не видел женского тела, но настолько близко... видимо, я покраснел, потому что она сказала что-то вроде того, что ее посадят когда-нибудь за растление несовершеннолетних, подошла ко мне и... После этого "и" проснулись мы поздно; она, еще лежа под одеялом, сказала, что приколется побыть мне "всем" (мамой, подругой, женой - и т.д.). И жили мы душа в душу месяца два. А потом понесло нас в Москву, а там Санта (да-да, ведь именно так ее и звали) объяснила мне, что есть такая вещь - фри лав... И я сказал:
- Понимаю, - и отправился в Харьков. В первый раз трассой. И так понравилось, что года на два я прочно ушел в хичхайкеры. Ну, и дальше все по схеме - в стольном граде Киеве угостили травой, потом где-то подсадили на колеса, потом, в Питере уже, на иглу... А потом переломался, поболтался какое-то время по стране, попытался влезть в астральную войну, ничего не вышло - маг из меня явно херов... А вообще, астральные заморочки - это было прикольно. С глобальными врубами. Помню, как-то Анджей достал самиздатовскую "Розу Мира", мы ее читали сообща, врубались во всякие бромфатуры-стихиали. А потом крутой в натуре Анджей возлежал на шкафу и вещал:
- Карма - есть действие, совершаемое в противодействие нами созданному действию.
Нас всех пробивало на хи-хи, а на полу сидели два пионера и с открытыми ртами внимали крутому Анджею. Потом, где-то через полгода, один из этих пионеров мне внушал, что умеет взглядом останавливать дождь - нет, это, вроде бы, мыслью... - а еще умеет смотреть мультики с вещей (я так и не врубился - а как это?). С астралом тоже были чудные феньки - типа выходов в туда.
- Сижу я как-то в дабле, - говорил один из знакомых, - и тут меня в астрал выкинуло...
Или битвы астральными мечами. Или продалбливание в пол Ротонды - разглядеть масонский зал и зеленый луч, из него исходящий. О, это было круто! Масса идиотов сидят и вещают, какого цвета лучи через них идут, какие "змейки" бегают по перилам Башни...
А еще были разборки на Сайге, кто является чьим потомком. И у всех-то, оказывается, в жилах голубая кровь! Даже потомки Подебрадов нашлись. Правда, потомков Валуа нету, но какие наши годы?
- О чем задумался, браток? - услышал я Маркизов голос, пробивающийся сквозь толщу моих воспоминаний.
- Да так... О себе, о Системе... Обо всем по чуть-чуть.
- Ну и что же ты про Систему надумал? - поинтересовался Маркиз, снова разливая. - Каков диагноз? Жить будет?
- Пока жив Совок - будет жить Система, - глубокомысленно изрек я. - А Совок пока помирать не собирается.
- Логично, - согласился Маркиз. - Ну то ж, выпьем, что ли, за Системушку, за родимую?
- С превеликим...
- Да, как ни крути, а ведь жива еще Системушка, жива, родимая, - повторил Маркиз, заглотив водку и занюхав корочкой хлеба. - Стоит, непоколебима и несуетна, аки Китайская стена в нечестивой стране. Где один упал, десять встали... Да, кстати, - добавил он после небольшой паузы, - вот вам закон перехода качества в количество. Так сказать, обратная связь. Знаете, что меня в последнее время особенно интересует? - я изобразил глубочайшее внимание. - Вот любопытно мне очень, что это народ в Системушку тянет?
Ага, вот здесь-то я и мог блеснуть своими философскими измышлениями "по поводу" (а их-то накопилось немало), и я радостно начал вещать:
- Ну, все просто. Начнем с того, что такое, в сущности, Система? Этакая большая помойка для униженных и оскорбленных. Замкнутый круг лиц, вписок, тем. Через год системной жизни ты знаешь все, о чем может сказать каждый из твоих знакомых. Да и о чем могут поговорить два хиппа? Об урле, the Beatles, кофе, Басманове... Чем мы отличаемся от цивилья? Количеством фенек и длиной хайров. Вся наша заслуга в том, что мы имели связи с Сам и Тамиздатом еще пять-десять лет назад, и потому знали Бродского, предположим, которого цивил не знал. И не потому, что не хотел, а потому, что взять негде было. Конечно, основная масса цивилья озабочена прайсом, машина-квартира... но и среди нас есть гады типа Билла. Среди нас их меньше? Да, меньше... Так нас вообще меньше. А по сути, Система - это страшно, ибо прощается здесь почти все и принимаются здесь все, но главного нет и здесь, нет любви и доверия. Мы боимся всех, боимся знакомых и незнакомых, боимся собственных фенек - а вдруг урла увидит! Мы говорим о любви, а сами продаем друг друга за укол, за косяк, за колесо... Как нам нравится говорить о том, что мы - изгои, что нас не любят и не понимают, но что, что мы сделали, чтобы нас поняли? Выходили на аск и толкали телеги о группе "Пропеллер" из города Тарту... нет, конечно, были попытки выставок, публикаций - но не нами же, а до нас! А мы только и делали, что шлялись автостопом, читали запрещенный Самиздат, да ходили в Рок-клуб, а до него - по всяким флэтам на сейшны всяких Бобов. А выставки радостно стали делать, только когда стало "можно". Гласность, видите ли... Свободу почуяли... Но это не суть. А тянет сюда вот что... Вот смотри, живет это "маменькин сынок", - я закурил очередную сигарету, прервав на время свои разглагольствования. Терпеливо молчавший до этого Маркиз с интересом посмотрел на меня и спросил:
- И что?
- Живет он себе, не тужит и радуется жизни, - продолжил я. - А потом он идет в школу, и там оказывается, что он не один такой на свете, а таких вот "ангелов" тьма-тьмущая. Тогда у него есть два выхода: а) забыть о своей неповторимости и, плюнув на мамо-папо-бабушко-дедушкины "Ох! Ах! Ух!" поискать себе пару-тройку приятелей; и б) попытаться удержать свою неповторимость либо резко плохим поведением и оценками, либо - хорошими (первое - чаще) - и в этом случае он рискует остаться один.
В случае "а" любимое мамино чадо рискует быть приведенным в наш гадюшник каким-нибудь из своих друзей - тогда он, скорее всего, скоро отсюда скипнет (и будет прав), либо, если друзья-приятели его покинут (впрочем, тогда он плавно переходит в категорию "униженных и оскорбленных", как и в случае ссоры с прентами, ибо я когда-то тоже был "маменьким сынком"). А вот в случае "б"... Оно, то есть чадо, скорее всего попадет почти сразу в раздел "У и О", потому как оставшись в гордом одиночестве оно (чадо, то есть) будет винить в этом кого угодно, кроме себя. А раз виноваты все, то, стало быть, "меня обидели, обманули, запутали... никто меня не любит, феньками не кормит, пышек не дарит". То есть, наоборот, но это детали. Стало быть, в Систему человек приходит в поисках дружбы и любви. А находит фри лав... в лучшем случае. Тогда... а тогда в игру вступают наркотики. Они дают бегство от реальности - на время. А когда время это все уменьшается, доза все увеличивается - и вот результат: толпы наркоманов, вешающих о радости торча. Впрочем, не один я такой умный. Умка еще до меня заметила, помнишь?
Разве мы - дети цветов?
Мы живем не любя,
Мы боимся даже кустов,
И ради чего-то, чем травят клопов,
Твой друг тебя кинуть готов,
Эй, посмотрим на себя, дети цветов...
Вообще, странное дело: о гадости Системы вещают в основном хипы, а вот они-то ее и не покидают. За редким исключением. Хотя, ничего в этом странного, если разобраться. Ибо, если подумать, здесь опять как минимум два фактора: во-первых, боязнь потерять хотя бы иллюзию дружбы, а, во-вторых, нежелание расстаться с легкой жизнью. А, я уже чувствую, как меня грызет тусовка за эти слова, но, как ни больно, это правда: несмотря ни на голод, ни на урловые разборки, ни на фэйсовки в ментуре, ни на прочие неприятности, наша жизнь довольно легкая: прайс можно получить с "честного аска", какие-нибудь шмотки - у знакомых, семья и все сопутствующие заморочки отметены в корне... И что остается? Жизнь в свое удовольствие. Лайф для кайфа. И опять-таки стоны на каждом шагу: "Меня не понимают... меня бьют... меня преследуют..." Зачем страдать, если можно ширнуться - и ноу проблем? Нет, конечно, есть индивидуумы, которым такая жизнь необходима, чтобы писать - неважно, стихи, музыку, или картины - но ан масс - это потому, что работать в лом ("Я там работал" - "Ты там что?!"), заниматься чем-то серьезным - в лом, лучше день проспать, ночь проторчать...
Я, наконец, выдохся, и только тут заметил насмешливый взгляд Маркиза.
- Круто, - сообщил он, как-то загадочно улыбаясь. - Почти что социологическое исследование... для журнала "Огонек", скажем... Теперь-то Систему любят "исследовать"... и так, и сяк, да еще и эдак, с переподвыподвертами... Исследуют, обнюхивают, обхаивают, а не уходят... Значит, держит что-то? Значит, и в ней что-то есть? А самое смешное, браток, что действительно есть, ест и будет есть! Аминь! - он выпил последнюю стопку и печально посмотрел на пустую бутылку. - Ну вот и все...
- Ну все - так и все... - отозвался я. - А что держит - это я уже говорил, кажется. Или нет?
- Говорил, - ответил Маркиз. - Ты много чего говорил... Крутой такой был наезд... с тяжелой артиллерией, бронетранспортерами и бомбардировщиками...
Я откровенно позавидовал Маркизовой дикции - мне и на трезвую-то голову такие страшные слова не выговорить, а он опосля "Black Death`а"... Крутой!
- Ну, наезд, - миролюбиво согласился я. - Только раньше-то лучше было. Веселее... И маевки тебе, и косякасы, и Гауя... И много всего прочего... Сейшенили кайфово. Катрин почти каждый вечер на Ротонде... А теперь? Ты зайди на Ротонду, например. Все приками изрисовано, свастиками... На Ротонде, в хипповском храме! Нет, ты врубись, они же ничего мыслить не хотят! Им бы побегать, мечом деревянным помахать, а вечером грибов наесться - и спатеньки. И если чего и пишут - так все Толкиена мусолят бедного. Тоже мне, хоббиты нашлись, доморощенные...
- Настроение у тебя, браток, хреновое... - протянул Маркиз. - А на самом деле, все не так уж и плохо. Даже если из ста толкинутых хоть один Толкиен вырастет, и то клево, да даже если из тысячи. А эти пусть побесятся. Молодые они еще, зеленые... И мы такими были... И ты таким был... - он печально посмотрел на меня. - Что-то Андрэ не звонит, а обещался, вроде.
И тут раздался звонок.
- А вот и он, больной зуб! - обрадовался Маркиз, а я нехотя побрел открывать. Нет, Андрэ - это, конечно, хорошо, но, во-первых, я только что хотел развести дискуссию о настроениях, даже речь подготовил (на пьяную-то голову речи хорошо сочиняются), а, во-вторых, я человек крайне ленивый, и совершить такой большой переход из кухни до двери так тяжело...
- Ну, привет, - сказал я, пропуская Андрэ в коридор.
- Никак уже приняли на душу населения? - спросил он вместо ответа.
- Приняли. "Смертушки" приняли. Черненькой... Фирменной. С черепом, - кажется, у меня начался словесный понос. - И сигареткой закуривали. Такой же. С черепушечкой в цилиндрике.
- Ясненько... - прервал меня Андрэ. - А Маркиз где? В отрубе или жив еще?
- Слухи о моей смерти сильно преувеличены, - донесся из комнаты Маркизов голос.
- Это радует. А то нам уже пора.
- Как? - удивился Маркиз. - Мы снова идем пить?
- Нет, мы идем работать.
- Ну, тады ладно... - Маркиз, видимо, нашел-таки в себе силы оторваться от стула и вышел в прихожую. - Я готов.
- Как, вы уже уходите? - глупо улыбнулся я, начиная ощущать себя бедным, забытым и заброшенным. - А как же я?
- Мы скоро вернемся, - успокоил меня Андрэ. - С пивом.
- Правда? - обрадовался я.
- Правда-правда...
Маркиз, наконец-то, оделся и, пораспинавшись передо мной минут десять в благодарности, был все же выставлен Андрэ на лестничную площадку, откуда еще раз послышалось что-то благодарственное в мой адрес, и дверь закрылась.

2 ГЛАВА

Ровно в девять вечера раздался звонок в дверь.
- Точность - вежливость королей, - сообщил я своему отражению в зеркале и пошел открывать.
- А вот и мы. Не ждали?
- Ждали-ждали. Сейчас будем чай пить.
- Хорошо-то как... - радостно хихикнул Маркиз, доставая из недр своего пальто спичечный коробок, лежали в котором, судя по довольной Маркизовой физиономии, далеко не спички.
- Ой, что это? - спросил я, изображая из себя саму невинность и святую простоту.
- Она самая, родимая. Но сначала мы будем пить чай... - уже из кухни добавил Маркиз.
- Будем-будем, - подтвердил я.
Впрочем, церемония чаепития, в виду предстоящих событий, как-то скомкалась, и уже через пятнадцать минут мы были заняты процессом потрошения "Беломорканала" и наполнения его новым, более ценным содержимым.
- Взрывай! - с выражением святого благоговения на лице сказал я и протянул косяк Маркизу.
- Он сказал "поехали" и взмахнул рукой, - отозвался на это Маркиз, зажигая спичку.
Все происходившее в дальнейшем для неискушенного зрителя было бы странным зрелищем, и более всего напоминало какой-то культовый обряд.
- Добивай, - круг замкнулся. Маркиз сделал последнюю затяжку, а мы с Андрэ уже расположились на полу и потягивали свежее, холодное пиво.
- В какой-то книжечке было написано, - сообщил между глотками Андрэ, - что паровоз символизирует между наркоманами половой акт... или поцелуй, точно не помню.
- Ну, уж это они зря... - лениво протянул Маркиз. - А ведь вечер-то какой! - добавил он, глядя на полную луну за окном. - Полнолуние. Да еще и пятница. Самое подходящее время... Может, и дверка сегодня откроется.
- Какая дверка? - меня обуяло такое любопытство, что я даже не поленился заговорить.
- Обычная... В Дырку-от-Бублика.
- В куда? - не понял я.
- Э, браток... Неужели ты там не был? - крайне удивился Маркиз.
- Все в мире исчезнет, а Дырка-от-Бублика останется, - пояснил (как ему показалось) Андрэ.
Маркиз вопросительно посмотрел на меня и, поняв, что я ничего не понял, улегся поудобнее и начал вещать:
- Видишь ли, браток, все началось так давно, что никто уже не помнит, как и с чего это началось... - Маркиз немного помолчал, собираясь с мыслями, потом допил остатки пива, с сожалением посмотрел на пустую бутылку и продолжил: - А было дело так: однажды некая герла с глючным именем Майя сидела в одном кафе в неком городе и пила кофе. Тут к ней подошел странный человек, извлек из кармана большой бублик, разломил его на две части: одну съел сам, другую же отдал ей, и пригласил прогуляться по Дырке.
- И был вечер, и было вкусно: день первый, - поддержал Андрэ.
-И была Дырка, и долго они по ней ходили, и сказала Майя: "Это хорошо", а вернувшись, рассказала об этом людям. Так, говорят, все и началось.
Я посмотрел на Маркиза, потом на Андрэ, потом опять на Маркиза... Встал, взял кусочек угля и нарисовал на стене бублик. Огромный такой бублик, обсыпанный маковыми зернами, с огромнейшей дыркой, закрытой круглой дверью, имеющей на себе ручку в форме четырехлучевой звезды. Потом подумал-подумал - и пририсовал по правую сторону от бублика большой косяк, а по левую - большую-пребольшую машину. Подумал еще и спросил:
- А дальше?
- Что "дальше"? - не понял Маркиз.
- Откуда она все же взялась, эта Дырка?
Маркиз и Андрэ ехидно переглянулись, и Маркиз снова начал вещать:
- Возьмем элементарный бублик, - сказал он.
- И съедим, - добавил Андрэ.
- Но останется Дырка. Дело в том, что вокруг бубличной дырки энергия заряжена положительно, - он взял уголь и нарисовал вокруг бублика много-много плюсиков. - А в Дырке энергия отрицательная, - и он нарисовал в середине бублика огромный минус. - Теперь вопрос: сколько бубликов съедается ежедневно на земном шаре? Миллионы, если не больше. И, следуя законам физики, гласящим, что ничто не возникает из ниоткуда, и не исчезает бесследно, можно предположить, что и энергия - отрицательная энергия - сосредоточенная в бубликах, не исчезает, а концентрируется, образуя некую энергетическую область. А раз эта энергия отрицательна, то все, что невозможно в обычном мире, возможно и реально здесь, в Дырке-от-Бублика.
- В смысле, что я себе представлю, то и будет? - спросил я, толком так ничего и не поняв.
- Естественно. Ведь это мир наших мыслей, то есть любая мысль здесь облекается материей, образуя реальный мыслеобраз. О чем бы ты ни подумал, оно тут же появится, - вставил свое веское слово Андрэ.
"Сейчас мне в голову полезут самые противные мысли", - понял я и спросил:
- А если мысль будет крайне гнусной и стремной?
- Видите ли, мсье, - сказал Маркиз, - для создания мыслеобраза мысль должна быть четкой и ясной. Туманные мысли оставляют здесь только тени.
- Так что ты вполне можешь встретить здесь героев своих школьных маразмов или выходцев из черновиков, ежели, конечно, писал когда-нибудь не только маслом, сыром и т.д., но и авторучкой, - поддержал его Андрэ. - Впрочем, они живут своей жизнью и не любят общаться с людьми.
- И что? - спросил я, потому что все равно ничего не понял.
- Сейчас посмотрим, - ответил Маркиз, и тут я увидел, как бублик начал отделяться от стены, превращаясь в самое настоящее выпечное изделие - реальное и осязаемое, только уж слишком большое. А потом послышалась музыка - да-да, та самая, из "В гостях у сказки", и дверца начала медленно открываться.
- Ой, - сказал я, пытаясь поймать свою убегавшую нижнюю челюсть.
- И был вечер, и был приход: день второй, - сообщил Андрэ.
Двери, наконец-то, открылись, музыка затихла, и в Дырке, как на фотографии, начала медленно проявляться какая-то местность.
- Приход, - повторил я, а перед моими глазами возникли из небытия изумрудная речка, стекающая с лиловых скал, подножия которых покрывали заросли конопляных азалий. А по берегам реки произрастали пеликаны и я вдруг - внезапно - понял, что по ночам эти пеликаны жалобно плачут, но люди слышат лишь неясный шум. К реке грациозно галопировало стадо троллейбусов - видимо, на водопой... или, скорее, на тархунопой, ибо изумрудный цвет реки объяснялся тем, что воды ее составлял напиток, именуемый в миру "Тархун". Троллейбусы деловито-изящно помахивали рогами и чуть было не сбили молодого печального жирафа с микрофонами вместо рожек на голове, мирно пощипывавшего побеги молодого боба. Над рекой летали птицы сирин, гамаюн, алконост, семейная парочка птеродактилей и какие-то еще, названия которых я не знал. А из берегов реки все вырастали и вырастали новые кусты, деревья, цветы. Там вон полезло из земли что-то бобово-цоевое, там - новый вид маков, а между ними бродили энты и вели бесконечно долгий разговор о преимуществе последнего кольца и сетовали на забывчивость людей. Приглядевшись повнимательней, я увидел вдали озеро, покрытое туманом, возле которого играли кентавры, молоденькие нимфочки плели венки из каких-то экзотических растений, смутно напоминавших азалии, а совсем далеко всадник в черном с серебром скакал в туманную даль... Все это было настолько мне знакомо, что я не выдержал и закричал:
- Кофе мне, кофе!
- Сейчас-сейчас, - с интонациями Мефистофеля пообещал Маркиз. И тут мне стало совсем плохо: на картинке появилась огромная чашка размером не меньше Исаакия.
- А вот и Ваш кофе, двойной и маленький... Да, очень даже маленький, - добавил Маркиз после небольшой паузы.
Я побоялся представить себе сигарету, поняв, что она будет размерами примерно с авиалайнер... или с ракету "Союз".
- Да, кстати, - сказал Андрэ, - если два человека думают об одном и том же, их мысль увеличивается в семь раз. Если хочешь, можешь посчитать...
- Но на такую чашечку нужна по меньшей мере сотня хипов, - протянул я.
- Хиппи так хиппи, - согласился Андрэ, и у горизонта появилась черная точка, которая все увеличивалась и увеличивалась, и скоро стало ясно, что это - толпа хипов. Они добежали до чашки и попытались добраться до ее содержимого, становясь друг другу на плечи. Впрочем, чашка была слишком велика и у них ничего не вышло. Мне стало их жалко, и я попытался представить себе, что каждый пипл вооружен лестницей и поварешкой. И - о чудо! - у них-таки возникло и то, и другое. Кажется, хиппи были счастливы.
А изображение начало затягиваться какой-то пеленой и скоро исчезло. Остался лишь бублик, нарисованный на стене.
- Да уж... - сказал я, найдя в себе силы налить чайку. - Хватит на сегодня.
- Ой ли? - хитро улыбнулся Маркиз. - Знаете ли Вы, что ЧАЙ - это отнюдь не реальность, а словесное обозначение некой данности?
Я решил, что с меня достаточно телег (тем более, что это уже были не телеги, а явные бронетранспортеры).
- Ямщик, не гони, - сказал я.
- Ну что Вы, что Вы, - возразил Маркиз. - Дело в том, что ЧАЙ - это основа мира.
- Как-как? - не понял я.
- Собрались однажды Творитель, ангелы и прочие божественные сущности, а делать-то им было нечего. Пили они чай, пили...
- И ели бублики, - добавил я.
Маркиз хихикнул и продолжил:
- А потом бросили нифеля в Хаос. И возникли земля, реки, горы... ну и все прочее. А так как чай они пили с бубликами (как Вы верно заметили), то, съев их все, они задумались - а что делать с дырками? И решили они сконцентрировать эту энергию. Тогда и было впервые произнесено священное слово ЧАЙ.
- И был вечер, и было круто: день третий, - опять подал голос Андрэ.
- Священное слово ЧАЙ, - повторил Маркиз, - которое есть имя и форма, ибо имя - это есть идея, внутренняя сущность, а форма - внешний образ.
- Ну, если АУМ - это Брахма, Вишну и Шива, АМИНЬ - Отец, Сын и Святой Дух, то кого же символизирует ЧАЙ? - робко поинтересовался я.
- Все очень просто, - ответил Маркиз. - "А" - это альфа, внутренняя сущность, идея, ибо сначала было слово...
- И слово было у Бога, - поддержал Андрэ, но Маркиз его перебил:
- ...Мысль, идея. "Ч" - это собственно чай, чаинки, материя, а "Й" - это дух.
Я опять посмотрел на схему бубличной дырки, подумал-подумал и все же спросил (ах, как это было опрометчиво с моей стороны!):
- А почему же, если я говорю слово ЧАЙ, то ничегошеньки не происходит, не возникает и не пропадает?
- Э, браток, куда загнул! - улыбнулся Маркиз. - Все мы по образу и подобию Божьему созданы, а миры-то он один способен творить. Когда ты говоришь слово ЧАЙ, ты просто поднимаешь свои вибрации до высших космических. А чтобы миры создавать, надо быть Высшей Сущностью, которой ни ты, ни я, ни Андрэ, увы (или, к счастью), не являемся, и до которых нам чрезвычайно далеко. Как бы это не было обидно.
Впрочем, обидно мне не было, что я и сообщил во всеуслышание. Андрэ тут же разразился тирадой о том, что "обида" есть "понятие, искусственно созданное, в человеческую программу не заложенное..."
- Куда не заложенное? - переспросил я, образно представив себе, как некто вскрывает черепушечку новорожденного младенца и чего-то такое стремное туда кладет. Панковская получилась картинка, неаппетитная...
- Все просто! - пустился в объяснения Андрэ. - Если допустить, что человек появился при помощи, вернее, при вмешательстве так называемых Богов, "старших братьев" или как их там, то с точки зрения нас, сермяжных, в него заложена "программа" предусматривающая на каком-то из витков развития проявление того или иного качества, к примеру, телепатии, а понятия "обида", "политика", и прочая пакость в него не заложены. Конечно, это с нашей, дилетантской точки зрения.
Не скажу, чтобы я все понял - соображалось-то с хэша туго - но решил не переспрашивать.
- Впрочем, - сказал я. - Это все не суть. Вернемся к нашему чаю. Объясните мне, глупому, куда девается чайная энергия, когда чай выпит, а?
- Какая такая энергия? - удивился Маркиз.
- Ну, лишняя энергия. Коея не идет на поддержание организма. Я обычный чай имею в виду. Индийский. В гранулах. Или листовой. Или "Lipton". Или этот, как его... зеленый.
- С чего это она лишняя? Был чай, была энергия, выпил чай - потребил энергию. И все... Помнится, изучал я как-то науку под названием "биохимия", так вот с ее точки зрения, то лишь биохимии, после потребления человеком, Вами, в частности, некой субстанции под названием "чай", в организме происходит ее расщепление, выделяется энергия, запасается, а потом тратится потихоньку... при необходимости. И нет больше никакой энергии - "лишней энергии". Так о какой же энергии идет речь? - Маркиз вопросительно посмотрел на меня.
- Об энергии... - я абсолютно запутался и чувствовал себя двоечником на уроке у доски. - Об энергии оставшегося чая. Который в стакане остался. На донышке. С чаинками.
- Ну, так она там и осталась... На донышке... С чаинками... Если чаинки в дабл спустил, значит, и она туда же. Куда же она денется, с подводной-то лодки? Это тебе, браток, не психическая энергия.
- А при чем здесь психическая энергия? - не понял я.
- Да, в общем-то, к чаю она никакого отношения и не имеет. Она, вообще, вещь свободолюбивая - хочет, дома, то бишь в нас, посидит, хочет, погуляет, уму-разуму понаберется. Дело-то хозяйское.
- Ну, действительно, Бог с ней, раз уж она типа крыши - то она есть, а то ее нет...
- Да уж, - согласился Маркиз. - Шляются неизвестно где, а ты за них отвечай. Впрочем, отвечать все-таки не нам, а Духу - его же эманация, все-таки...
- Его эма... что? - кажется, когда-то где-то я встречал подобное ругательство, но оно давно забылось. За ненадобностью.
- Эманация - это истечение, - подал голос Андрэ.
- Истечение, - протянул я задумчиво. - Гуляние... Гуляш по коридору.
- Не надо о гуляшах... пожалуйста. И о росинках маковых не надо... И о манне небесной... И вообще, о еде не надо... - почти прошептал Андрэ. - И спать уже пора, наверное. Все равно, кто знает Его, тот не знает, а кто не знает, тот знает...
- А кто знает, что он знает - тот не знает, - добавил Маркиз, - а кто знает, что он не знает, тот знает. И знает это все только Тот, ведением которого есть неведение ведения... Да и действительно, хватит уже, ибо если есть вопрос - есть и ответ, если есть запрос - есть и действие. Словом был проявлен Хаос, и словом его можно вызвать обратно. А дабы не уподобляться новоявленным сатанистам, не будем-ка мы соваться в тайны мироздания, а просто скажем волшебное слово "спокойной ночи" и погрузимся дружненько в астрал.
Это было очень кстати. И, хотя я половину не понял, я благоразумненько предпочел "погрузиться в астрал"... то бишь, в сон.

3 ГЛАВА

Сейчас мне уже тяжело вспомнить, с чего все началось... То ли с этой злосчастной выставки, то ли с появления бородатого Маркиза де Класса, то ли с того, что Оза так долго не появлялась... Де факто было лишь одно: картины не писались, знакомые не заходили, на гитаре полетело две струны, а купить новый комплект как-то все было недосуг. Было скучно и одиноко. Когда-то в детстве я где-то прочитал, что "если человек остается один, он рискует попасть на плохую дорогу". Видимо, для меня сия фраза была пророческой, и следовало ее вспомнить, но... На дворе стоял 93 год, "сухой закон" благополучно кончился, а количество новых друзей-приятелей не менее благополучно увеличивалось день ото дня. Питер заполонили всякие уличные музыканты, большей части которых стоит пару раз поставить по 0,5 родимой, поиграть с ними на гитарке - и он твой лучший друг. К тому же вовсю функционировала "Пушкинская, 10", где знакомых у меня было предостаточно... А рядом с "Пушкинской, 10" существует "Пушкинская, 1" - кафетерий при гастрономчике (интересно, слово "гастроном" берет свое начало от "гастрит" или "астрономический"?) с премиленьким названием "Скворечник". Или "Ламбадник" - как кому больше нравится. А в "Скворечнике" поначалу в продаже был постоянно импортный вермут. Который "чиво-чиво? Сам!", а потом "Земфира", потом - коньяк. И непременно - водка. А еще неподалеку от "Скворечника" есть замечательная "пыхальная", где к пышкам предлагают либо отвратительный котловой чай, либо "портвейн игристый "Тарибана": мутная такая жидкость, по вкусу напоминающая перебродивший газированный квас, дополняя ее фразой: "Ассемблер суров, но справедлив". "Тарибана" - она, вообще-то, лучше водки (пьется легче, а с пышками так и совсем хорошо), но гораздо хуже "Вермута", который был раньше здесь же, но который давно кончился. Да и "Земфиры" она хуже, но ведь "Земфира"-то тоже раньше "Тарибаны" кончилась. Вот и записался я в ряды "друзей-тарибанщиков"... Алкоголизм. Беседы врача. А вот тогда-то, видимо, и понеслась душа в рай. А как могло быть иначе? Одно за другим: презентации, сейшена, бездники - и везде я есть. Хотелось хоть как-то забить это гнусное ощущение одиночества. Врагу не пожелаешь испытать такое: каждый день приходишь в пустой дом, где никого и ничего...
Примерно через месяц такой "веселой" жизни под девизом "Ни дня без грамма" я понял, что необходимо хоть чем-то отвлечься. Но работать - так и не шло, а бездники-сейшена надоели. И в течение целого вечера просозерцав надпись на стене "Свинья, разберись, чего ты хочешь?" я решил, что разобрался и с утра пораньше отправился на Мосбан за билетом в Москву. Решил, понимаете ли, что в Москве крыша на место встанет. Но не тут-то было.
Начать с того, что билет я смог взять только на 600-веселый, всю дорогу с одной стороны от меня вещали о похоронах (какая-то бабка своему то ли сыну, то ли зятю рассказывала, как хоронили в ее деревне, как хоронят там, как хоронят сям), а просыпаться от вопля: "Ну, в общем, схоронили ее как положено!" - это, знаете ли... м-да. А с другой стороны - пили дембеля... И так - всю дорогу.
В Москве как-то тоже гнило оказалось. Почти никого из старых знакомых не застал - кто уехал, кто в крезе, кто еще где. "Иных уж нет, а те далече". Пошлялся по Москве дня четыре - и в Питер, обратно, домой! Нет, что не говорите, а уезжать следует хотя бы для того, чтобы возвращаться...
А Москва... Не люблю я Москву. Огромный город; город, который мог бы быть приятным, если бы не та монументальность, которой задавлено истинное лицо Москвы. Господи, до чего же надо не любить свой город, свою историю, своих предков, чтобы так все изуродовать! Мне, человеку приезжему, каждый раз больно видеть эти задавленные, задушенные, забитые церковки, домики, а им - ничего! Насколько все же приятнее у нас, в Питере, где хоть на Центрах стиль соблюдают, и более поздние постройки не особенно-то выделяются. А в Москве - там первое, что поражает и взгляд и рассудок - жуткая смесь стилей. Стоит это себе малюсенькая церковка века так XVI-XVIII, рядом трех-пятиэтажка конца того - начала этого века, более менее гармонирующая, а над ними нависает небоскреб годов 30-х-40-х-50-х, аки "чудище обло, стозевно", а для полноты дисгармонии еще и блочник. Ну разве можно любить такой город, а? Сами москвичи, видимо, вопрос сей с молоком матери впитывают и, вырастая, в метро ориентируются идеально, а на поверхности разве что расположение всяких магазинов знают - и не более того. У любого питерца (даже цивильного) спроси, как пройти (именно пройти) от, предположим, Владимирки до Невского - он вам популярно все объяснит. А вот у москвича спроси, как от Кремля к Арбату попасть - он скажет, что сие далеко и очень долго, лучше сесть на метро... Метро - это такой символ Москвы. И на гербе города должна значиться большая буква "М", означающая не "Москва", а "метро".
Да и вообще, мерзко там оказалось. До сих пор фарцуют, митингуют... Весь Арбат заполонили матрешечники - им можно, а музыкантам - нет... Гнусно. И к Питеру пренебрежительно так относятся - что, мол, с вас брать? Периферия!
Попытался еще на Ваганьково попасть, приехал... а там - вход платный, экскурсии водят. Совсем противно стало. Впрочем, чего еще от Москвы ожидать? Ведь "фарцуют все", и сбор прайса за вход на кладбище - видимо, элемент фарцы. И ничего более. Наверное, чтобы это спокойно принимать, надо родиться и вырасти в Москве, а я (слава Богу!) петербуржец. Чем и горжусь. И пусть мы "периферия", но эта "столица" нашей "периферии" и в подметки не годится!
Короче говоря, с такими (или подобными) мыслями я вернулся в Питер. И сразу же опять попал в круговорот сейшенов-бездников. Да уж, действительно, алкоголизм. Беседы врача.
Бесед врача, правда, не было. Были какие-то беседы о смысле жизни, о воспитании, потуги бесед об искусстве (от которого я становился все дальше и дальше), попытки интеллектуальных споров. "Попытки мышления искажали лицо молодого питекантропа". Так и у нас. Иногда появлялись какие-то герлушки, которых я в порыве пьяной страсти именовал Озой, они обижались и уходили. "Ты меня любишь, Крис?" - "Да". "Правда?" - "Нет". Ну кто, скажите, такое выдержит? Вот и я говорю - никто. И они говорили - никто.
А однажды я встретил на улице свою первую учительницу. Не узнала - и слава Богу! И зачем ей видеть, во что превратился один из ее лучших учеников? Мало того, что вольный разгильдяй-художник, так еще и алкоголик... А ведь был же я, действительно, лучшим учеником когда-то, искренне верил в то, что мы "строим светлое будущее", что "пионер - это очень почетное звание", что БАМ - это "стройка века" (а кто сейчас, кроме тогдашних строителей, об этой стройке помнит?), что надо хорошо учиться - этим я помогаю нашей Родине... А потом вырос, оброс цинизмом, как панцирем - и вот результат. "Есть такое понятие, сынок - родина"...
Странная, все же, была у нас жизнь. Нас учили, вроде бы, искать прекрасное в безобразном, а мы научились совсем иному - находить во всем пошлость (даже стихи теперь зачастую вызывают сальную усмешку, как, например, на Ахматовскую строчку "Когда кончишь - скажи..."). Нас учили любви - а научили ненависти. Учили доверию - а научили подозрительности. Отчего так? От того ли, что учителя наши говорили одно, а делали совсем другое? Или же, все же, дело в нас самих?
Уже несколько месяцев каждое мое утро начиналось с головной боли, а к вечеру, частенько, домой меня просто приносили. Были, правда, и интересные встречи, но в основном, встречались не для разговора, а за ради пьянства поганого. Летний сезон прошел мимо, я ни разу даже в лес не выбрался, не то что лазать по скалам... Потихонечку распродавал остатки снаряги, свои картины. Даже "нимфочек" своих - и то продал. Пьян, правда, был, но это - не оправдание. "И кто ж ты после этого? - Сиротинушка!"
В общем, чувствовал я себя совсем заблудившимся, потерявшимся в этом огромном мире - и в самом себе... Как-то, в один из крайне трезвых дней, я попытался представить себе, что такое жизнь. И возникло примерно такое: дорога, но не обычная дорога, асфальтовая, а грунтовка... или, вернее, тропа в лесу. Огромный такой сумеречный лес... Или, даже, ночной, и очень-очень редко дневной, залитый солнцем. И в этом лесу много-много дорог, тропинок, звериных троп, из которых надо выбрать одну - единственную. Выбрать ее очень тяжело и удается это немногим, да и они могут уйти в сторону, заплутать, начать петлять, возвращаться в какие-то знакомые, уже пройденные места (ведь и то, что происходит со мной сейчас, уже было, только звалось иначе - "наркомания"), а, может, и в отправной пункт. Как найти "свою" дорогу? Где она проходит? Как она выглядит? Мне этого было не понять.
Интересно вот, когда я сбился с пути? Еще тогда, когда обиделся на папу с мамой и ушел тусоваться? Или позже, когда заторчал? А может, еще позже - когда поругался с Озой? Странное вообще существо эта Оза... Первоначально мне было как-то одновременно и прикольно то, что она вписалась здесь, и безразлично - ну болтается какая-то цивилка под ногами, ну вещает что-то... похавать готовит, флэт убирает. Ну и что? Приятно, конечно, ничего не скажешь... А потом - завертелось, закружилось. Любовь? Да нет, наверное. Хотя - чем черт не шутит? И что такое "любовь"? Страсть? Но ее никогда, в общем-то, и не было. Да и проходит она, обычно, очень быстро, не оставляя ничего, кроме раздражения. Нежность? Да я уже забыл, что это такое. Привязанность? Да, если любовь - это привязанность, привычка, то я ее люблю. Без нее, мне, конечно, очень тяжело. За эти годы я, действительно, привык видеть ее, слышать ее голос, привык к тому, что рядом есть милая, ласковая женщина... И вдруг - никого и ничего. И на сердце - пустота, словно разморозили холодильник, освободили в нем уйму места, а положить туда хоть что-нибудь забыли... Это так страшно - остаться вновь одному именно тогда, когда ты расслабился полностью, поняв, что за тебя с радостью готовы распутывать энную часть твоих заморочек... Остаться одному из-за минутного каприза. "Ах, меня обидели, крутого и неслабого"... Сколько раз за эти месяцы я бежал, как собака, ждущая хозяина, на каждый звонок: а может, это она? Может, простила, может, вернулась, может, все снова будет хорошо, может, услышал Бог мои молитвы? Но Бог, пакостно хихикая, высовывался из-за тучки: "Ну не люблю я тебя, Крис, не люблю!" - а в дверь - чаще - вваливался, иногда - входил, кто-то из "друзей" с вином, водкой, спиртом, коньяком... И - до утра, а утро наступает, когда "все, больше не могу". И постоянная спутница - глобальная усталость и бессонница. Уснуть можно было, лишь приняв много-много "на душу населения", но сны никогда не приносили облегчения - то приходила мама: "Что ты с собой сделал, сынок?", то снились дни блаженной жизни с Озой, то просто мучили кошмары с морем крови, убийствами, бесконечными лестницами, где нет большей части ступенек, лифтами, вылетающими в стратосферу, наводнениями. Хотелось счастья, всегда, всю жизнь, навсегда, на всю жизнь, а получилось - одиночество, видимость веселья - для друзей ("грустный Крис? А разве это бывает?"), способность разобрать почти любую чужую заморочку - и неспособность разобраться хотя бы в части своих...
Наступила осень. Холодно было всегда - но не снаружи, а изнутри - одиночество и алкоголизм способны выстудить, выморозить даже самое-самое горячее сердце. Сентябрь - большое пьянство. Октябрь - очень большое пьянство. Ноябрь - очень-очень большое пьянство... Озочка, где ты, солнышко мое ясное? Что с тобой? Кто с тобой? Я несколько раз спрашивал по тусовке - никто ничего не знает. А те, кто ее знал, те очень давно не видели - даже дольше, чем я. Так я ничего и не смог узнать. Видит Бог, в те месяцы я готов был упасть перед ней на колени, вымаливать у нее прощение, целовать подол ее платья, носить ее на руках... Я чувствовал, что гибну, гибну окончательно, тону в море спирта - и нет того человека, который бросил бы мне спасательный круг... или, хотя бы, соломинку...

4 ГЛАВА

Ближе к зиме народ начал разъезжаться - кто куда. У кого-то гастроли, у кого-то выставки... А у меня - вакуум. Да и жить стало не на что: старые работы я все распродал, с новыми - тяжко. Полное отсутствие всякого присутствия. По коже я не работаю, оловянных солдатиков не отливаю... И пришлось продавать потихонечку вещи: то одно, то другое... А от концентрации портвейна в крови с головой стало как-то странно: по утрам (вернее, ближе к вечеру, утро-то наступает часа в четыре дня!) узнаешь о себе много нового. И появились какие-то знакомые у ближайшего пивного ларька, которые доблестно тащили все, что плохо лежит...
И вот однажды, когда флэт мой совсем опустел, заявились ко мне московские пиплы. Во главе с мамой Джесс. Она, как оказалось, жутко устала от цивильной жизни и решила вспомнить старые добрые времени. Господи, неужели они когда-то были?
- Да? - задумалась Джесс. - Наверное, были.
- По-моему, это было так давно, что уже стало совсем неправдой, - сказал я, чрезвычайно радостно разливая по стаканам привезенную ими водочку.
- Ну что ж, если уж ты начал дринчать, значит, действительно, что-то где-то не так, - сообщила Джесс, глядя куда-то в сторону.
- Ты как всегда права, мамулечка, - постарался улыбнуться я. Откровенничать не хотелось - я уже давно не давал себе такого полезного труда, называемого "думать". А если вести откровенный разговор, то надо бы "пошевелить извилинами".
- Да, кстати, я наслышана про твою выставку. Поздравляю. За твой успех, сынок! - она взяла стакан с водкой, выпила, поморщилась. - И как это такую гадость пьют?
- Вот так, - сказал я, показывая "как". - А выставка... Ну, выставка. Два месяца потраченных нервов... Ради пары дней ощущения собственной крутости.
- Ямщик, не гони... Все было в кайф, пока кто-то чего-то не напридумывал...
Ну вот, Джесс опять начинает говорить загадками, а мне опять в ломы их разгадывать...
- Кто напридумывал? - спросил я. - Что напридумывал? Никто ничего не придумывал. Просто сейчас все это никому не нужно.
- Знакомая песня, - усмехнулась Джесс. - Ты вспомни, что ты говорил в... боже, когда ж это было?.. да, году в 80-лохматом: жизнь не имеет смысла, и тэ пэ, и тэ дэ, короче, ложись и помирай. Ничего, выжил, устроился, зажирел, заматерел...
- Похужал и возмудел, - продолжил я. - Стал крутым и неслабым... Только я не о том, муля. Я о картинах. Не умею я работать за ради прайса - и только. А сейчас, посмотри-ка, со всех сторон - прайс, прайс, прайс... Олдовые хиппи торгуют феньками, свои картины за баксы толкают... Гнусно.
Тихо переговаривающиеся между собой хипы, приехавшие с мамой Джесс, поставили еще одну бутылку. Честно скажу, меня это радовало. А вот мамочку, похоже, не очень.
- А скажи-ка, бессеребренник ты наш, - спросила она, печально поглядывая на бутылку, - когда ты последний раз кисть в руках держал?
Действительно, а когда? С полгода назад, наверное... Я предпочел благоразумно промолчать.
- Вот и я о том же...
- Ну и что? - философски протянул я. - Не работается мне... Мерзенько все, гнусненько... На мир посмотришь - жить не хочется.
- Придется тебе на бездник розовые очки подарить. Для профилактики.
- И губозакатывательную машинку впридачу.
- И две пачки "Тампакса", чтобы меньше трепался.
Я задумался - чтобы еще такого сказануть? Ничего не придумалось.
- Национальный шотландский тост, - торжественно сказал я. - Уипьем уотки!
- А и действительно, - согласилась Джесс. - Уипьем... За жизнь в шотландскую клеточку и небо в косую полосочку. И - по койкам.
- Рановато по койкам-то...
- Ну, если учесть бессонную ночь в собаке, - протянула Джесс, вертя в руках пустой стакан.
- Люди еще собаками ездють, - отозвался я, - ништячки хавають. Цивилье стремають. Люберов железным пацифичком бьють... А мы вот водичку попиваем, жизню свою погубляем...
- И вообще, всячески деградируем, - докончила мою фразу Джесс. - Чем, естественно, вовсе не хвастаемся, и что, естественно, является крайне прискорбным.
- Да? - удивился я. - Кому-то сие еще важно? Ужели?
- Ну, если перефразировать одного французского летчика, "люди в ответе за тех, кого они снимают с иглы".
Такой поворот событий мне не очень катил, и я предпочел тему сменить:
- Муля, спела бы ты песенку, а?
- "Дринчеточку"? - улыбнулась Джесс.
- Можно и так.
- Можно-то оно, конечно, можно, да не хочется что-то. Уложил бы ты лучше, сыночек, свою престарелую мамочку спать.
- Нет, мулечка... Хочу песенку, - я старательно совместил двойного хипа с гитарой в одно и направил к нему стопы свои. - Браток, дай тетку мамочке. А она нам песенку споет. Старую песенку. Системненькую... Про ханку. И джеф заодно... Кей?
Видимо, вид мой был страшен, ибо бедное дитятко в декоративно-рваных джинсах быстренько протянуло мне гитару, не допев и не доиграв.
- Мулечка, а вот и тетка пришла! - стол, изогнувшись, пребольно ударил меня по ноге, и, если бы меня кто-то не подхватил, я бы оказался на полу, верхом на гитаре.
- Хрен с тобой, золотая рыбка, - Джесс взяла гитару и заиграла... Ту самую, про ханку...
А потом как-то непонятно откуда, наступило утро. Я проснулся с очередным похмельем. Интересно, я вчера сразу уснул, или еще колобродил? Но спросить было не у кого, Джесс энд компани уже скипнули... И видимо, навсегда...

***
Вот так примерно я и жил до весны. Обладая некоторым количеством знакомых, оказалось вполне возможным ежедневно похмеляться до полного выруба при полном отсутствии прайса.
А ближе к лету черт меня потянул на Треугольник - встретить белые ночи. Ну, учитывая, что я туда пришел "уже", а там добавил "еще" - мне стало "совсем"... Смутные воспоминания говорят мне, что я там долго к кому-то приставал типа "я тебя рисовать буду", потом - ловил кошку, пробегавшую мимо, орал дурным голосом кричалки о том, что "у дятла не болит башка"... А потом открыл я мутные глазоньки на ступенях парадняка дома № 6 (бедный, многострадальный дом! Сколько лет уже не дают ему спать спокойно!). Лежал я, почему-то, в луже (неужели это я? Ой, как стыдно! Но, вроде, не пахнет...), голова, да и вообще все, жутко болело... А рядом со мной кто-то сидел. Я попытался поднять голову, но тут же понял, что был неправ, очень уж больно. Не сотряс ли?
- Эй, пипл, ты жив? - услышал я чей-то голос. Незнакомый, почти детский.
- Пациент скорее жив, чем мертв, - сообщил я. - А что, я так плохо выгляжу?
- С точки зрения покойника очень даже ничего, - ответил мне тот же голос. - Но, все-таки, купаться еще рановато - вода холодная.
Ага, вот оно - происхождение лужи. Что ж, это радует. Значит, до энуреза еще не дожил. К Кашпировскому можно не обращаться.
- А кто купался? - прикинулся я веником.
- Да вот, сиганул кто-то с набережной с воплем "Рыбки хочу"...
- Ой как интересно... - протянул я. - И что дальше?
- Выловили, отжали... Говорят, жить будешь. А вот насчет рыбы - не знаю.
- Придется в "Океане" покупать, - я все же героически перевел свое тело из положения "лежа" в положение "сидя". - А покурить есть?
- Не-а, - я узрел, наконец, обладательницу голоса: маленькая, худенькая герлушка с ехидными темно-карими глазками и стрижечкой "под мальчика". Этакая пацанка лет 17 от роду. Обычный пионерский прикид: драная джинса, серенький свитерок. И, конечно, фенечки, фенечки... Видимо, из гейм-тусовки. Толкинутая, наверное. На игрища ездит, деревянным мечом машет...
- Холодно-то как, - сказал я.
- Холодно, - согласилась она. - Может, тебя домой проводить?
- Хорошо бы... Далековато, правда.
- Далековато - это куда?
- А это Волоколамский переулок. Считай, час ходу отсюда.
- О`кей, - согласилась герла. - Пошли.
И мы пошли. Конечно, предрассветный Питер - зрелище прекрасное... Но не после купания в Неве в самом начале Белых Ночей. Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, и через какой-то часик (даже меньше) я уже отогревался в горячей ванне, а Мэгги (так, оказывается, звали герлушку) готовила чай...
Не знаю, почему, но она так и осталась у меня, терпела все мои выходки, приводила в порядок после очередного дринч-сейшена и даже иногда кормила обедом. Святая... Только что крылышками не помахивает... Но чего-то все же не хватало, и я так и продолжал дринчать, все дальше уходя при этом от своих прежних знакомых...
Единственной связью с окружающим меня трезвым миром была Мэгги, восторженно рассказывающая каждый вечер о событиях и происшествиях в тусучей части города, различных игрищах (то по Толкиену, то по "Конану", то еще по кому-то; правда, в этих игрищах оригинал менялся до неузнаваемости, но дети - да и не только дети - были довольны и счастливы), своих новых встречах и знакомствах. И вот однажды, в светлый полутрезвый денечек, она пришла очень радостная, принесла энное количество хавки и сигарет и, за чаем, передала привет от Озы. Это было - как обухом по голове.
- Как, она еще жива? - саркастически осведомился я, отгоняя всяческие воспоминания.
- А что, - удивилась Мэгги, - должно быть как-то иначе?
- Да нет... Вроде нет... - смутился я. - Просто, не думал, что она в Питере.
- Да, она говорила что-то... Вроде как она в Свердловске жила... Или не в Свердловске? - Мэгги задумалась. - Короче, где-то на Урале.
Где она жила - мне было все равно. Главное, что она в Питере. Интересно, какой она стала? Изменилась, наверное... И я спросил:
- И как она?.. Где ты ее видела?
- Да сегодня, на Десерте. Зацепились языком... Она просила передать тебе большой-большой привет и т.д. и т.п.
- Значит, не забыла еще, - вяло порадовался я. - Странно...
- А чего так? - спросила Мэгги.
- Да так... Не суть... - я задумчиво вертел в пальцах сигарету. Оза... Милая маленькая стервоза, перевернувшая всю мою жизнь с ног на голову. Все было так спокойно, пока не пришла она... Пришла и ушла. И оставила спиваться - наедине с собой. Хотелось бы ее увидеть, очень хотелось бы. А что, если?..
- Мэгги, детка, ты знаешь, где ее найти?
- Да нет. Она сказала, что живет где-то рядом с Театральной, а где именно - не знаю...
- А если я тебе абрис нарисую - найдешь?
- Ну, - протянула Мэгги, - можно и сходить... - судя по всему, ей не очень понравился мой энтузиазм.
Я вскочил, схватил бумагу и какой-то огрызок карандаша:
- Смотри сюда! - почти крикнул я. Мэгги испуганно посмотрела на меня и перевела взгляд на листок. Я торопливо объяснял ей, по какой улице надо пройти, в какую подворотню свернуть... Главное, чтобы она запомнила все сразу же, потом я не решусь... Столько времени не виделись... Но я должен ее увидеть, мне надо это, надо - как воздух. Может, что-то изменится, а?
- Запомнила? Ну, запомнила, поняла?
- Ага... - Мэгги посмотрела на меня несчастными глазами и пошла одеваться.
А я лихорадочно пытался сообразить, что написать в записке... Минут пятнадцать попыток привели к тому, что я махнул на все рукой и просто, по памяти, переписал Вознесенского:
Аве, Оза. Ночь или жилье,
псы ли воют, слизывая слезы,
слушаю дыхание твое.
Аве, Оза...

Оробело, как вступают в озеро,
разве знал я, циник и паяц,
что любовь - великая боязнь?
Аве, Оза...

Страшно - как сейчас тебе одной?
Но страшнее - если кто-то возле.
Черт тебя сподобил красотой!
Аве, Оза...

Вы, микробы, люди, паровозы,
умоляю - бережнее с нею.
Дай тебе не ведать потрясений.
Аве, Оза...

Противоположности свело.
Дай возьму всю боль твою и горечь.
У магнита я -печальный полюс,
ты же светлый. Пусть тебе светло.

Дай тебе не ведать, как грущу.
Я тебя не огорчу собою.
Даже смертью не обеспокою.
Даже жизнью не отягощу.

Аве, Оза...
- Вот, отдай ей... Не говори от кого, ладно?.. Она, конечно, и так поймет... Но не надо, не говори... Кей?
- O`be, - согласилась Мэгги и пошла выполнять свою столь нелегкую миссию.
Вернулась она довольно быстро, одна, и с запиской, в которой тоже были стихи:
Аве, Отче! Плачет ли скрипка
Или гадалка в ночи пророчит,
Мне от тебя ничего не надо -
Радуйся, Отче!

Версты, пространства, слова,
Отторженья магнита
Не разведут то, что срощено,
Спаяно, слито...

Если поврозь - и не насмерть,
Разбиты - и целы,
Значит, напрасно,
На овне нет места для Геллы.

Овен с Тельцом схватились,
Один - кровоточит.
Ты - отступил, а я - умерла,
Аве, Отче!
Ну что ж, чего и следовало... Видимо, рассчитывать как "от ворот - поворот". Ну и ладно... И поделом... И не очень-то хотелось! Впрочем, вру - хотелось. И очень. Хотя бы просто увидеть ее, перекинуться парой фраз... Конечно, у нее уже другая - своя - жизнь, и мне в ней делать нечего. "Нет места"... И - ничего. И - пустота. Печально все это. Так печально, что ни о чем не хочется думать. А в этой ситуации - выход один... И я отправился звонить Сереге, дринч-приятелю, обитающему в соседнем доме и гнавшему потрясающую "горилку". И постарался не обращать внимания на печальный взгляд маленькой Мэгги, предчувствовавшей, чем закончится сегодняшняя пьянка.
Мэгги была права в своих мрачных предчувствиях, ибо домой меня принесли и положили у порога - без куртки и с фингалом под глазом. Где я был, что делал - не помню. Видимо, с кем-то дрался. А может, фонари считал.
Проснулся я в состоянии жуткого по силе похмелья, но только было собрался к Сереге - в дверь позвонили. Я открыл. К превеликому моему удивлению, на пороге стояла Оза: повзрослевшая, похудевшая, с каким-то очень грустным взглядом - а в остальном все та же...
- Ты? - ошалело спросил я, являя собой ужасно глупое и неприятное зрелище.
- Я... - согласилась она.
- Чем обязаны? - поинтересовался я, пытаясь понять, что же и как говорить - все-таки год не виделись...
- Да вот, шла мимо, решила зайти, - в тон мне ответила Оза. - Не помешала?
- Да нет... - я замялся. - Заходи... Правда, здесь немного неубрано...
"Немного" - это, конечно, было мягко сказана, ибо я вчера несколько нагадил, а Мэгги ушла рано и ничего не убрала...
- Ты лучше в комнату, там почище. Там сейчас Мэгги живет, меня туда пускают только в трезвом виде. Обувь не снимай... Все равно не убрано...
Мне было страшно неловко - я очень хотел, чтобы она пришла. И вот, она тут - и что дальше?
- Да уж, действительно, - сказала Оза, с интересом разглядывая устроенный мною бардак. - А впрочем, это ерунда... Кстати, у меня есть булка, так что можно испить чаю. Ты как - не против?
- Чаю - это неплохо... Лучше бы пива, а то голова... Ты как, не при деньгах, а? - это было, конечно, нехорошо - просить у нее на пиво, но похмелье брало верх.
- На пиво хватит. Ты ставь пока чайник, а я схожу. О`кей?
- Конечно, - радостно согласился я. - Дверь не закрывай, а то где ключ - я не знаю.
Может, после пива я немного соберусь с мыслями и смогу говорить что-нибудь... А то, знаете ли, трудно пытаться собрать обрывки мыслей в слова, если в голове - кирпичи с ватой, а виски сжаты стальными клещами...
Через пять минут вернулась Оза с тремя бутылками "Балтики". Четверочки. Это было просто замечательно, что я и не преминул высказать Озе.
- Я старалась, - скромно ответила она.
Я потягивал пиво, наслаждаясь тем, что головная боль, вроде как, проходит, а Оза молча сидела рядом и грустно смотрела на меня.
Кажется, она ждала, что я начну говорить о том, как мне было плохо без нее, как мне не хватало ее присутствия, ее голоса, ее рук, ее теплоты, но... Смутные обрывки мыслей, гулявшие в голове, никак не хотели превращаться в слова, и я упорно молчал - как партизан при пытке... или школьник у доски.
- Ты извини, Крис, - наконец сказала Оза, - вероятно, я должна вести себя как-то иначе, но... Я не знаю, как...
- Вряд ли я могу тебе помочь. Тем более сейчас...
- Ты только не обижайся на меня, ладно?
- Я не обижаюсь, что ты! - мне показалось, что она сейчас встанет и уйдет, а этого мне явно не хотелось.
- А вообще-то, я очень рада тебя видеть.
- Я тоже...
- Экая философская беседа, - улыбнулась Оза. - Кажется, ты не очень хорошо провел этот год. А мне казалось, что бы будешь счастлив без меня...
Я посмотрел в ее честные грустные глаза и, не найдя ничего более умного, сказала:
- Как видишь...
Она, видимо, не знала, что бы мне еще сказать, и наступила тишина. Обстановка становилась напряженной, но тут пришла Мэгги и поставила передо мной бутылку "России".
- Ура! - сказал я. - А откуда?
- А это я Сержа встретила. Он сказала, что тебе, наверное, на "х" и прислал подарочек. На опохмелочку.
Ах, какой хороший мальчик Сережа! Видать, при деньгах сегодня. Братишку не забывает. Умница. Лапушка... Я предложил водочки Озе, но она отказалась и ушла шептаться с Мэгги, оставив меня наедине с целым литром "водички огненной".
Благодаря водке, голове моей стало совсем хорошо... Глядишь, и красноречие проснется... Может быть... Когда-нибудь...
Щелкнул замок входной двери, и в комнату вошла Оза.
- "Куда уехал цирк?" - пропел я, опрокидывая второй стакан.
- Не знаю, как цирк, а Мэгги ушла. Сегодня она не вернется, и завтра, наверное, тоже.
Это был неприятный поворот событий - я уже привык, что меня обслуживают, приносят мне поесть, приносят водочку...
Оза, вероятно, прочитала мои мысли:
- Я пока побуду у тебя, если ты не против... Пока Мэгги не объявится.
- Я-то не против... - что-то слабо я себе представлял Озу в роли домохозяйки при алкоголике.
- В чем же дело?
И тут взыграл "дух самобичевания":
- Пойми, глупая женщина, я - алкоголик. Я не могу без этого... Я слишком привык к водке, чтобы изменить все одним разом. Я пью все, что горит: водку, вино, спирт, лосьоны... Лишь бы что-нибудь было. И друзья у меня такие же. Я не тот уже Крис... Ты понимаешь это или нет?!
- Ну, уж не совсем глупые...
- А по-моему, совсем! Ну скажи, на хера тебе нужен алкоголик? Ты ушла, когда я был нормальным человеком, когда я писал, когда со мной можно было говорить о чем-то, кроме водки, а теперь ты хочешь вернуться? Зачем? Из жалости? Я не нуждаюсь в жалости! Еще меньше мне нужна нянька!
Это было явно не то, что нужно было говорить, но меня уже понесло в разнос. Вот сейчас она встанет и уйдет, хлопнув дверью, и будет права, ведь выгляжу я явно малопривлекательно... но замолчать было выше моих сил, к тому же какая-то малопонятная ярость накатила... Злость на себя, на водку, на Озу, на весь мир, начиная с его сотворения. "И увидел Бог, что это хорошо"... Пьян он был, вот ему с пьяных глаз и показалось, что все ништяк, а на самом-то деле все гадко, гаже некуда.
- А зачем когда-то, очень давно, ты подобрал меня и выходил? Зачем я тебе была нужна - маленькая, глупая девчонка с непомерными амбициями? А зачем мама Джесс снимала тебя с иглы? А зачем вообще люди помогают друг другу? И почему обязательно надо возрождать старые отношения? Не так уж и хорошо все было - было слишком много взаимных обид и непонимания... Почему нельзя остаться просто хорошими знакомыми и перестать портить друг другу нервы. Да и в конце концов, ты... - тут она, видимо, поняла, что наговорила лишнего и замолчала.
- Я? Что я? Я уже сказал, что я - алкоголик, но это не значит, что я импотент, если ты это имела в виду.
- Боже... Ты меня совсем не слышишь...
- Я не Бог, и я тебя слышу, - я заглотил очередную порцию водки, закурил, - но друзьями не остаются. Тем более, что ты - крайне сексуальна, и я могу изнасиловать тебя. Вряд ли ты этого захочешь... А ведь Крис умер, его больше нет! Есть грязная скотина, мужик, кобель! Я причинял тебе боль? Ну и что? Люди никогда не берегут своих ближних - а уж дальних тем более. И мне незачем тебя беречь! Понимаешь? Ты ушла тогда, когда была нужна мне, а теперь мне не нужен никто! Понимаешь? Никто! Я не хочу больше быть с людьми, не хочу и не могу больше быть человеком!
Я чувствовал, что сейчас разрыдаюсь пьяными слезами, а этого мне хотелось меньше всего, и потому со всей силы запустил пустой бутылкой в стену. Осколки рассыпались по полу недалеко от Озы, а меня несло все дальше и дальше:
- Все зло в мире от вас! Господи, как бы было хорошо и спокойно, если бы на свете не было женщин! Я ненавижу людей!
Во время моего монолога Оза то бледнела, то краснела, и в конце концов не выдержала:
- Тогда убей меня, если от этого тебе станет легче! И одной шлюхой и стервой на свете будет меньше!
Это было уже слишком! Она ведь прекрасно понимала, что я этого не смогу сделать...
- Сука! Может, тебе еще и бритвочку на блюдечке дать? - прокричал я и выбежал из квартиры. Мне было плохо, и хотелось - снова хотелось - напиться и забыться. Но, слава Богу, уж это-то я мог сделать.
У ларька меня уже ждали, и после очередного стакана я перестал воспринимать что-либо вокруг себя. Вечер наступил внезапно, вернее сказать, навалился всей тяжестью. Кто-то провожал меня домой (кто - я не помню) и этот кто-то хорошо знал, где я живу, ибо сам я не дошел бы.
Первое, что я увидел, после получасовой возни с замком наконец-то попав в квартиру, было неизвестно откуда взявшееся зеркало, в котором тут же отразилась моя небритая физиономия (и почему-то в трех экземплярах). Пока я пытался понять, что это и кто это, на пороге возникла Оза - в домашнем халате, в фартуке и с мокрой, видимо, только что вымытой головой:
- Ну наконец-то! Я уж думала, ты сегодня не придешь. А я обед приготовила. Будешь есть?
Это было как-то слишком неожиданно.
- Буду... наверное. А есть?
- Есть.
На кухне, на невесть откуда взявшемся столе, как по волшебству возникли тарелки, ложки и даже вилки, давным-давно покинувшие этот дом. На плите фырчало что-то чрезвычайно вкусно пахнущее и (неужели, это правда?) оказавшееся жареным мясом.
- Ты решила поиграть в доброго ангела?
- Ну что Вы, что Вы... Какой же из меня ангел... А вот в домохозяйку сыграть можно - давненько я не готовила вкусные вещи.
Обед прошел в необычайно мирной обстановке. Оза была весела и что-то говорила без умолку. Что - я даже не пытался понять, ибо был слишком пьян для этого. Наевшись до отвала, я попытался добраться до улежища, но там сидела огромная белая мышь... нет, это была не мышь, а скорее, кошка, и даже не белая, а совсем наоборот... А потом началось что-то ужасное, ибо из всех щелей полезли маленькие чертики - с рогами, копытами, и, кажется, хвостами. А еще отовсюду ползли черви - огромные, мясистые, белые... Я начал отступать в ванную, но там в углу стоял какой-то мерзкий человечек и тянул ко мне свои костлявые руки с огромными чешуйчатыми зелеными когтями. Он засмеялся, и я увидел, что у него отвратительные гнилые зубы, а изо рта лезли мучные черви и мухи.
- Оза, беги отсюда! - закричал я, но было уже поздно. Лицо Озы начало покрываться волдырями. Они лопались и из них тоже ползли черви, а по ее лицу сочился гной... Глаза медленно начали выползать из орбит и бешено вращались вокруг своей оси... Оза начала сморщиваться, как пустая оболочка.
- Я пил из черепа отца... - слышал я чей-то голос, и человечек в углу захлебывался от смеха.
От Озы осталась только шкурка, распластавшаяся на полу. Я закричал и хотел убежать, но две руки - костлявых, покрытых коростой - вцепились в меня и прижали к полу. Из ванной сочился гной, заливая мне глаза, и жирная зеленая муха раскачивалась на глазном яблоке, подвешенном к потолку. Из стены вышло какое-то странное существо, похожее одновременно на гнома и на крысу. Оно шло на меня, размахивая громадным топором. Мне стало страшно, я хотел позвать Озу, но оно исчезло. А потом они полезли со всех сторон - маленькие, злые, с рубиновыми глазами и перепонками между пальцами.
- Оза! Оза, мне страшно! Они хотят убить меня, Оза!
Отзывалась ли она, я не слышал. Через какое-то время - мне показалось, что прошло несколько часов - в окно влетела ведьма - страшная, с седыми космами, почти без зубов. Она влетела верхом на летучей мыши, сняла с меня голову и улетела. Здесь я, наверное, вырубился.
Сколько все это продолжалось - несколько дней или месяцев? Оза говорила, что прошло всего пять дней. А после белой горячки (допился-таки до нее) моя крыша уехала капитально. Я сидел в углу флэта и скулил:
- Оза, не уходи, мне страшно.
И тогда она забрала меня к себе. Каждый раз, когда я приходил в сознание, я видел ее руки, гладившие меня, если я плакал, или державшие, если я начинал биться в истерике. Больше я не запомнил ничего - ни лица, ни голоса, только руки.
- Знаешь, Оза, это самое ужасное - когда боишься всего. Страх настигает тебя повсюду, возникает без причины. Иногда все хорошо, я понимаю, что все это глупо, но потом... стоит на улице проехать трамваю или машине, кому-то крикнуть - и он выползает... как большой паук. Он наползает неизвестно откуда, я не могу ничего понять... Я не хочу так больше, не могу... Оза, родная моя, спаси меня!.. Ты не представляешь себе, как это тяжело... сейчас... Оза, там в углу кто-то есть... он убьет меня... Я боюсь, я не могу больше так!
- Ну все, все, все... Никого нет, все ушли на фронт, - Оза легла рядом со мной и укрыла нас одеялом с головой, - теперь тебе не будет страшно. Видишь - никого больше нет, только ты и я...
Я лежал, уткнувшись носом в ее плечо, и мне вдруг стало так спокойно:
- Оза, можно я усну? Мне с тобой так хорошо и легко... Мне давно не было так хорошо, родная моя...
В первый раз за много-много месяцев я спал спокойно и без всяких кошмаров.
С утреца пораньше (часов этак в семь вечера), я, наконец-таки, проснулся. Похоже, моя крыша все-таки вернулась на место, потому что я уже кое-что соображал. Я встал, вышел в коридор. Меня немного пошатывало, ну да ничего... собственно говоря, меня интересовал дабл и я отправился в тяжкие поиски вышеупомянутого места в дебрях огромного пятикомнатного флэта.
Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, и я заглянул туда ради спортивного интереса. Все: стены, пол и потолок было расписано. На одной из стен были изображены две скрещенные "машины", на которых, как на кресте, была распята девушка, вместо гвоздей тоже были "машины", но поменьше. Наверху табличка: "Аве, Оза". Внизу водили хоровод чертенята, а рядом сидел ворон, очень похожий на Билла... Все остальное было в том же замогильном духе.
Я помотал головой, врубаясь в увиденное. Написано это было весьма интересно и тут (очень некстати) во мне проснулся дух художника, и я начал детальный осмотр. Правда, запала моего хватило ненадолго (а, точнее, взыграла природа), и я отправился дальше.
Дабл был тоже расписан: некий юный ангел делал пи-пи на голову Господа Бога, восседавшего на облачке. А рядом стояла Ева и смеялась. Вокруг ее талии обвился змей-искуситель. Короче говоря, крыша моя опять собралась сделать мне ручкой, и я сбежал в кабинет по соседству. Сюда, слава Богу, она еще не добралась. Я уселся на полу, опершись спиной на огромную ванну, уставился на белый потолок и начал громко декламировать "Озу". Когда я дочитал стих, на пороге появилась Оза собственной персоной.
- А чего это ты здесь делаешь? - спросила она, глядя на мою довольную физиономию.
- Стихи читаю, - честно признался я. - О великой любви. Без червей и мух.
- Я, конечно, понимаю, что здесь хорошая акустика, - сказала Оза, - но все-таки, шел бы ты в кроватку. А то Гиппократ ругаться будет.
- Какой такой Гиппократ? - поинтересовался я. - Почему ругаться?
- Обычный Гиппократ. Системный. Большой и бородатый. Он вымел всех червей освященной метлой и велел тебе отлеживаться... во избежание рецидивов.
- А если я их встречу?
- Скажешь: "Здрасьте, мол, очень приятно".
- Да?.. Так зачем же их бежать... то бишь, избегать?
- Кого избегать? - не поняла Оза.
- Непонятных и загадочных рецидивов, - пояснил я.
- Ну как бы тебе объяснить? - Оза задумалась. Вероятно, ей очень хотелось сказать какую-нибудь гадость или пакость, но она не решалась.
- Лучше - доступно. А то я не совсем понял, кто такие эти рецидивы, - судя по выражению лица Озы я говорил что-то не то, но мне было действительно никак не вспомнить, кто (или что) такое рецидивы, где мы могли встречаться и при каких обстоятельствах, и чем грозит встреча с этими загадочными существами или явлениями.
- Рецидивы, - медленно, как ребенку, начала объяснять Оза, - это такие нехорошие бяки, которые бывают у людей, читающих стихи в ванной вместо того, чтобы лежать в теплой постельке.
Это было, конечно, очень доступно, но...
- А если в постельке опять кто-нибудь будет? - поинтересовался я.
- Все проверено. Червей нет.
- Точно?
- Абсолютно.
Это, конечно внушало надежду, но идти в теплую постельку в одиночку было так грустно.
- А ты со мной посидишь?
- Посижу, посижу... Давай, поднимайся.
Я героически встал и направился в комнату - в теплую постельку для встречи с очередным радужным сном.

5 ГЛАВА

Холл фешенебельного отеля. Вокруг меня снуют люди, одетые в шикарные лыжные костюмы, держащие в руках новенькие яркие "Бескеда" , а я иду к лифту, не особенно и замечая всю эту толпу. Я нажимаю кнопку вызова, она загорается зловещим красным огнем, сверху - грохот железа, снизу - подрагивание пола. Мне становится немного жутковато, но я все же вхожу в кабину, услужливо распахнувшую передо мной свои двери. В кабине - никого, даже лифтера (что странно, но пугает не более, чем перебежавший дорогу черный кот - неприятно, но терпимо), и мне самому приходится нажать на кнопку с цифрой "6" (почему, интересно, мне нужно именно на 6-ой этаж?), лифт взмывает вверх, меня вдавливает перегрузкой в пол кабины. Боже, как долго! Лифт все разгоняется и разгоняется, уже прошла минута... две... три... Резкий толчок - ну, слава Богу! - остановились. Дверцы не открываются, мне приходится раздвигать их руками. Они поддаются, но очень слабо, а за ними... за ними пустота! Я выглядывают вниз - и чуть не падаю: лифтовая кабинка стоит, страшно раскачиваясь, на самой верхушке длинного шеста... или, скорее, не шеста, а железного кола, а всю огромную крышу вокруг занимают такие же кабины на таких же шестах-кольях, и из них тоже выглядывают испуганные люди. От страха я забиваюсь в самый дальний угол: там меньше вероятность упасть с этой умопомрачительной высоты, и тут дверцы закрываются, а меня вжимает в пол повторная перегрузка: лифт летит вниз. "Вот сейчас мы упадем и разобьемся", - думаю я, но лифт, разогнавшись до безобразия, останавливается очень плавно... Я вновь, очень осторожно, выглянул наружу: темно, только беловато светится пыль на полу и стенах. Или же это мне кажется? Я отважно высунул руку и потрогал беловатое свечение - твердое, на ощупь - обычная доска. Я аккуратно вылез из кабины, сделал пару шагов. Помещение внезапно осветилось, и я обнаружил, что стою посередине огромного подвала, почти пустого. Своды потолка плавно перерастали в колонны, кое-где на них сохранились канделябры и какие-то крюки (видимо, когда-то на них висели туши убитых животных... или людей), старинная кирпичная кладка местами выщерблена... "Что-то мне все это напоминает", - подумал я и в следующий момент понял: Саблино! Этот зал точь-в-точь саблинские катакомбы, только не песок, а кирпичная кладка. Я несколько приободрился - как же, что-то родное вокруг - и пошел вперед. Достаточно детальное обследование подземелья показало, что наверх можно попасть либо на лифте (ну нет, только не это!), либо поднявшись по ветхой винтовой лестнице, причем часть ступенек у нее проржавела и провалилась. Но я все-таки выбираю второе, и героически пытаюсь выбраться к людям... Время каким-то загадочным образом увеличивается, растягивается: разумом я сознаю, что прошло не больше минуты, но ощущение при этом такое, словно минуло уже часа два. Я карабкаюсь наверх, под руками крошится железо, я мечтаю только об одном: снова встать на ровную поверхность. Впереди видно пятнышко света: оно увеличивается, и моим глазам открывается зал, почти во всем похожий на тот, из которого я вышел... Я устремляюсь дальше, я почти уже в панике, а моим глазам открываются все новые и новые копии того, самого первого зала. "Господи, я же никогда не выйду отсюда!" - кричу я, и тут все обрывается...
Я открыл глаза, облегченно вздохнул: приснилось. Слава Богу, все это только приснилось! Плохо, конечно, что такие сны снова повторяются, это значит, что могут вернуться мои приступы страха, но зато когда кошмарные вещи только снятся - можно проснуться, и все кончится.
В окно смотрела одинокая маленькая звездочка - так мирно и доверчиво светившая среди темных ночных облаков, словно юная и непорочная еще герлушка в компании олдовых торчков; ветки деревьев причудливо сплетались и расплетались, подгоняемые ветром, наводя на мысли о Толкиене и энтах (может, это энт нашел свою любимую?), все вокруг было тихим и спокойным. Вот только мне было не по себе, тревожно как-то. Это все из-за этого сна, конечно же: он снился мне несколько раз, каждый раз, правда, несколько изменяясь (когда - больше, когда - меньше), но реакция на него всегда одна и та же - тревога и беспокойство. "Интересно, где живут сигареты?" - подумал я, глядя на звездочку и стараясь успокоиться. Обычно Оза кладет их рядом с постелью - чтобы я мог покурить, едва проснувшись и не вылезая из-под теплого одеяла, но вот сегодня почему-то их там нет. Они или на подоконнике, или на столе, или на кухне (что тоже вариант). Придется, видимо, встать, а ведь не хочется... Но, с другой-то стороны, желание курить было сильнее нежелания вставать, и я героически вылез из-под одеяла.
Сигарет на столе не оказалось. Не оказалось их и на подоконнике, и это было очень печально: из-за отсутствия столь желанного допинга, добивающего лошадей, но щадящего Homo sapiens, надо было влезать в джинсы и футболку (мы же совсем чужие друг другу... теперь. Так зачем чужой голый мужчина будет разгуливать ночью по квартире чужой женщины?) и дойти до кухни. Лень, конечно. Но не спится, никак не спится после этого лифто-подвального сна.
Проходя мимо комнаты Озы, я заметил тонкую полоску света, пробивающегося в коридор из щели под дверью. Поборов в себе дикое желание постучаться и зайти к ней - мало ли чем занимается женщина по ночам? - я добрел до кухни. Сигареты, конечно же, возлежали на холодильнике среди бардака из книг, косметики, полиэтиленовых пакетов и магнитофонных кассет. Я достал себе штуку "Магны", закурил и решил поставить чайник. Правда, здесь я не удержался и произвел звуковую атаку, совершая столь нехитрое действие по постановке одного железного предмета на другой. Как и следовало ожидать, на созданный мною шум Оза сразу же отреагировала: скрипнула дверь, коридор на миг ярко осветился, и на пороге кухни появилась Оза.
- А ты чего не спишь? - спросила она, удивленно глядя на меня.
- А ты? - в силу старой еврейской привычки, ответил я вопросом на вопрос.
- Да так, - она пожала плечами. - Не спится что-то.
- Вот и я - "да так", - сообщил я, изучая огонек под чайником.
- Мы будем пить чай? - поинтересовалась Оза, закуривая.
- Будем, - пообещал я. - Если, конечно, не произойдет Великое Оледенение или Великий Потоп, и наш огонь не замерзнет или его не зальет водой в силу того, что природа взбесится или, наоборот, поумнеет, и решит отомстить людям за все те пакости, которые они ей причинили.
Я был крайне горд произнесенной речью - за последнее время это было самое умное, что я смог извлечь из своей головы.
- Все ясно, - улыбнулась Оза, - сегодня ночью наш флэт посетил Великий Философский Дух, или Ангел Всенародной Болтологии...
- Ага, - согласился я. - Оба. Посетили, посидели и ушли.
- Как - уже? И чаю не попили?
Я задумался - а пьют ли Философские Духи и Ангелы Болтологии чай? Но мои размышления были прерваны чайником, ненавязчиво засвистевшим на ноте "ля" и приготовившемся плюнуть в стенку пластмассово-железным свистком.
- А вот и чайник взлетел, - задумчиво сказала Оза, наблюдая за его стартом.
Я понял, что мне надо оторваться от табуретки и поиграть в официанта.
- Мадмуазель будет чай с сахаром? - поинтересовался я, доставая чашки.
- Вы совершенно правы, мсье, - в тон мне ответила Оза, - с сахаром и заваркой.
Пока я разливал чай, перед моим взглядом возникла образная картина из "прошлой жизни": Оза в домашнем халатике разливает чай, а я подхожу сзади, обнимаю ее за плечи и нежно целую в шею... Эта идиллическая картинка настолько захватила меня, что я пролил заварку на стол.
- Э... а туда-то зачем? - голос Озы вернул меня к действительности.
- Куда? - спросил я и увидел на столе заварочную лужицу. - Ой, я нечаянно. Чесслово. Я сейчас вытру.
Я поставил чайник на стол и поплелся за тряпкой. А-я-яй, как нехорошо получилось. По-свински получилось. По-панковски. Ой, как стыдно!
- Я больше не буду, - виновато сказал я, уничтожая лужицу. - Я исправлюсь. Я буду хорошим, стану хорошим, очень хорошим, буду хорошим... Ты мне веришь?
- Верю-верю, - ответила Оза. - А все же, как насчет чая?
Я долил в чашки кипяток, положил сахар, пододвинул одну Озе.
- Что еще желает мадмуазель? - во мне, не на жизнь, а на смерть, боролись два желания: поприкалываться маленечко - и "быть хорошим". Я прекрасно понимал, что приколы грозят моим выходом отсюда (насовсем), но, в то же время, я впервые за последний год чувствовал себя Крисом, а не кем-то другим, откровенно спивающимся.
- Мадмуазель довольна и счастлива...
"Таким послушным слугой", - подумал я, но вслух не сказал - не к месту. И не ко времени.
- ...И ровным счетом ничего не желает, - добавила Оза.
- Как, совсем ничего? - невинно переспросил я.
- Совсем, - подтвердила она. - А что, у мсье есть какие-то желания?
- Ну, какие могут быть желания у мсье, когда он сидит в такую потрясающе-тихую ночь на такой потрясающе-уютной кухне, рядом с такой потрясающе-обаятельной женщиной и пьет потрясающе-вкусный чай из потрясающе-красивой чашки, закуривая сей потрясающе-вкусный чай потрясающе-фильтровой сигаретой?
- Вероятно, мсье хочет в дабл, - ответила Оза, глядя на меня наивными глазами.
- Зачем? - изумился я.
- А вот это мсье лучше знать.
Я подумал и сказал:
- Разве что посмотреть на потрясающе-циничного ангелочка и потрясающе-спокойного папочку Бога.
- Может, хватит уже про потрясающе-потрясательные потрясы? - жалобно протянула Оза. - А то у меня сейчас будет сотряс и трясучка.
- Я попробую, - честно пообещал я.
- Ну и чудненько. А не пора ли нам спать? Кому-то завтра, между прочим, на работу...
Ну вот. Чего и следовало. И так всегда. Стоит только разыграться моему красноречию, как "кому-то куда-то".
- Что, и на этом - все? - как можно более невинно и жалостливо спросил я.
- А что Вы ожидали? - поинтересовалась Оза, как-то загадочно посматривая на меня.
- Я? Ничего, - честно признался я. - Я даже не ожидал, что со мной вообще будут разговаривать.
Это была чистейшая правда. Интересно, что мне на это ответят?
- Это почему? - удивилась Оза. - Я с удовольствием с тобой побеседую... Но о чем?
"Можно и без удовольствия, но честно", - подумал я.
- О чем угодно. О жизни, например. О любви. О возвышенном - например, об опарышах... Мне все равно.
- Вам слово - товарищ маузер... - Оза достала из-под стола пенку и села в уголке. - Начинай.
Я задумался. С чего бы начать? О возвышенном... Что у нас там самое возвышенное?
- Самой большой возвышенностью мира является гора Джомолунгма. Эверест по-нашему, - сообщил я.
- Да ну? - Оза изобразила крайнее удивление. - Потрясающая эрудиция. Я и не подозревала в тебе географически-лекторные таланты.
Одобренный похвалой, я продолжил:
- Высота ее составляет восемь тысяч с чем-то там метров. Чтобы забраться на такую высоту, нужно собрать необходимую снарягу... вот.
- Я слушаю... очень внимательно... - Оза сладко зевнула. - Только помедленнее, пожалуйста, я записываю.
- Отдай рог, - изобразил я пьяненького Шурика. - Птичку жалко...
- Конечно жалко, - поддержала меня Оза. - А может, мы завтра побеседуем о географических возвышенностях... А то спать хочется.
Я снова задумался. О возвышенном не получилось. Надо попробовать что-то еще, но что?
- "Вот и встретились два одиночества"... - процитировал я и снова задумался.
- "Развести попытались костер... - продолжила Оза. - А костру разгораться не хочется"... Вот и весь, Крисушка, разговор.
- Да и не только разговор, - слегка погрустнел я, пытаясь хоть как-то не сорваться на большие страдания.
И тут Оза как-то очень серьезно сказала:
- Мне кажется, Крисушка, что у нас с тобой уже никогда и ничего не получится: ни костер развести, ни разговоры разговаривать... Помнишь, у Есенина: "Кто любил - уж тот любить не может, кто сгорел - того не подожжешь"...
Ну вот, нарвался. Придется, пожалуй, с утра собрать вещички - "и в дальний путь на долгие годы". А ведь не хочется!
- Ну так "каждый костер когда-то догорит", - процитировал я. - И костер любви, и костер надежды.
- Особенно если забывать подкладывать дрова или поливать костер из брандспойта.
- Да уж, это Вы правы... - вздохнул я. - Из мокрых дров костер не развести. Нужен плекс... - настроение мое сошло совсем "на нет", и сейчас достаточно было одного легкого толчка, чтобы я начал рыдать в жилетку. Крокодиловыми слезами.
И я его получил.
- Так что осталось нам поплакать над остатками нашего костерка и развеять прах по ветру, - сказала Оза и потушила сигарету, что, вероятно, иллюстрировало ее слова.
Так-так, сейчас я что-нибудь ляпну. Видимо, не к месту, но...
- А зачем жить, если костер не горит? Холодно ведь... И самое-то неприятное, что холодно внутри, а не снаружи. Понимаешь, это как в космосе - вроде бы вокруг столько прекрасного и горячего, но оно так далеко, что не согревает... Я знаю, что я очень изменился, изменился не в лучшую сторону, - меня понесло. Теперь мне явно будет не остановиться. Ну и пусть. Будем "рубить концы". - Но, знаешь, ведь мне скоро 30 - и ничего за душой. Раньше все было хорошо и просто: я писал картины, играл на гитаре, ходил в горы. А теперь? За год я уничтожил все, что создал за предыдущие... Да ты и сама видела: я продал все. Даже картины и снарягу. И что теперь? Я - абсолютно никто... Знаешь, как это больно осознавать? Ты же знаешь сама, для меня смысл жизни всегда был в работе - и вот нет ее! Ну, вытащила ты меня из белой горячки, а что дальше-то? Краски и холсты купить не на что, кисти - тем более. Да и рука не та стала, - я вытянул руки, дрожащие, как осиновый лист на ветру. - Видишь? Что, кроме мазни, я теперь могу? Стоит ли вообще жить, если за душой не осталось ничего? Причем совсем ничего, ибо с утра я соберу вещи - и уйду к себе. Ты права, костер догорел... И зачем напоминать тебе - да и себе - что он когда-то полыхал так, что тепло было не только нам, но и многим вокруг? У тебя теперь своя жизнь, у меня - своя. Ты найдешь себе хорошего мужчину, у вас будет семья... А я?.. Как-нибудь переживу. Кидаться я не буду - не для меня это. Но и жить так - зачем? Можно, конечно, найти глупенькую герлушку - типа Мэгги... Только теплее-то вряд ли будет... Уснуть бы - и не проснуться... И все дела...
Мне было себя очень жаль, ибо я понял, насколько необоснованны все мои надежды на лучшую жизнь, проснувшиеся было за этот месяц. Только бы не начать снова пить! Но кто же меня удержит? Кому я нужен? Никому...
- Знаешь, Оза, - говорил я, не думая, слушает она меня или нет. - Ты ведь для меня была как... как спасательный круг. Кроме тебя никто не смог меня выдернуть в этот мир, в мир без пьянки... Не бойся, я не буду висеть у тебя до бесконечности, я утром соберу вещи - и уйду. Ведь костры не загораются из мокрых дров...
Я понял, что повторяюсь и замолчал.
Повисла напряженная пауза. Я уже было хотел встать и уйти, но тут Оза сказала:
- "Говоря, что ты чего-то не можешь, ты тем самым лишаешь себя всемогущества"... Помнишь? Конечно, помнишь. Ведь именно этими словами ты врубал меня в Баха. Но тогда я не понимала этого. Тогда мне казалось, что весь мир против меня... И только совсем недавно я поняла, что это я настроила себя против всех, а потому не была, не могла быть счастлива... Знаешь, когда ты ушел тогда, я целую неделю ждала тебя, вздрагивала от каждого звука, и все время придумывала оправдание твоему отсутствию. Но тебя все не было, и тогда я сбежала - к сестренке, в Екатеринбург. Мне казалось, что там я смогу все забыть и начать все заново. Не получилось. Там со мной произошла до боли знакомая история - сначала приручили, потом бросили... Все повторилось по заведенной схеме. И я опять сбежала, обратно, в Питер. Закрылась в четырех стенах... Спряталась от мира... От мира так легко спрятаться, но куда деться от себя?.. Ты не смейся, но я была похожа на бешеную собаку - мне то хотелось удавиться, то расстрелять всех и вся. Я рыдала по ночам в подушку, исписывала блокнот потоками жалоб, изрисовывала стены всякой ерундой - но легче от этого не становилось. Наверное, я бы сошла с ума, если бы однажды меня не занесло в церквушку на окраине Питера - маленькую, только что открытую, еще в лесах... Правда, и там мне не стало лучше - хотелось встать, грозно подняв кулак к небесам, и крикнуть: "Пошто, Господи, женщину обидел!" Или что-нибудь подобное... И тут ко мне подошел священник - старенький, седенький, благообразненький такой, и начал что-то говорить. В первый момент мне хотелось послать его далеко-далеко, но он меня "заговорил". И закончилось все тем, что я изложила ему все свои страдания. А он, вместо того, чтобы пожалеть меня, сказал что-то типа того, что сама во всем виновата. Сначала я возмутилась, а потом поняла, что он прав. Он мне долго это объяснял, часа два, наверное. И я поверила ему. Так поверила, что даже съездила к матери. Страшно было... Но знаешь, когда я забралась с ногами на свой любимый диванчик и уткнулась в свою любимую подушку, мне стало так хорошо, как не было уже давно. Я даже побывала на могиле у Игоря. И это не я их прощала, а они меня... Потом я окрестилась - у этого же священника... Была весна, все таяло, грязь, слякоть, ноги промокли, я замерзла, но мне было все равно - настолько легко и спокойно я себя чувствовала... Как будто крылья приделали... Я знаю, это трудно понять... Нет, понять головой легко, но принять сердцем... И все же попробуй... Попробуй понять, что во всех твоих несчастьях виноват только ты сам, и что в твоей воле все изменить... Только молчи, не перебивай меня. Иначе я никогда этого не скажу... Попробуй изменить свою жизнь. Ведь мы уже взрослые люди, и пришла пора остановиться... Нельзя всю жизнь играть в "жизнь", когда-то надо начать жить по-настоящему. Только молчи... Я знаю, что тебе досталось в этой жизни и тяжело начать все заново. Но все же попробуй. Тебе должно быть легче, чем мне - ты знаешь свое призвание. Ты - художник, художник настоящий, ты должен и можешь рисовать. Пересиль себя... И все получится... У тебя нет друзей? Неправда, есть. Просто ты прогнал их. Но стоит только позвать - и они придут, прибегут. Только позови... У тебя нет женщины? Значит, ты плохо искал... Ты не хочешь жить? Но что изменится, если ты кинешься? Помнишь, ты говорил, что небытия нет, и смерти нет, есть только переход из одной формы в другую, из одного мира - в другой. Раз тебе дана эта жизнь, ты должен ее прожить, и не в пьяном безобразии, а по-настоящему... Я знаю, что говорю штампами, но попробуй поверить в это, и все станет по-другому... И еще... костер, мокрые дрова - это все ерунда, это просто глупые слова... Ненужные, лишние слова... Глупая шиза на ночной кухне... Главное, что мы - живы. Ведь мы еще пока живы, а значит, не все потеряно...
Я слушал Озу и никак не мог понять, что происходит. О чем она? "Не все потеряно..." - значит ли это, что мне не нужно утром собирать вещи и уходить обратно - к тоске и одиночеству? Значит ли это, что нам дана еще одна попытка на семейное счастье? Да, она права, она словно читала мои мысли: нельзя всю жизнь играть в "жизнь", в "тусовку", нужен какой-то переломный момент. Еще немного - и мне исполнится тридцать лет, а у меня до сих пор нет ничего, кроме пустого дома - и воспоминаний. И сколько раз я сам думал о том, что пора остановиться, остепениться, но все это оставалось исключительно мыслями, и я топил все благие помыслы в водке. Почему? Наверное, потому, что нужна мне только одна женщина - та, которая сидит напротив меня и задумчиво смотрит на огонек своей сигареты. И никто другой не сможет мне заменить ее, ни одна другая женщина не войдет в мой дом на правах хозяйки... "Господи, ну хоть ты подскажи, что делать?" - подумал я, чувствуя себя абсолютно растерянным. Словно маленький мальчик, впервые сам принимающий решение. Словно витязь у камня. "Направо пойдешь - убитым быть. Налево пойдешь - одиноким быть. Прямо пойдешь..." - а вот тут надпись стерлась. И я решил ставить на зеро. Я подошел к Озе, нежно обнял ее и прошептал:
- Я бы сказал, что люблю тебя, но боюсь, что ты не поверишь мне... И еще - я очень хотел бы поцеловать тебя, но боюсь, что ты меня оттолкнешь...
А она улыбнулась в ответ и сказала:
- Боящийся несовершенен в любви, ибо истинная любовь изгоняет страх...

ПРИМЕЧАНИЯ

АБРИС - план, схема.
АВТОСТОП - способ передвижения по трассе на попутных машинах
АЛЬПЕНДЯЙ - человек, занимающийся альпинизмом, горным туризмом или скалолазанием
АМИНАЗИН - нейролептическое средство с выраженным седативным (успокаивающим) действием
АСК, АСКАТЬ - 1) способ заработка, заключающийся в выпрашивании денег у прохожих под каким-либо благовидным предлогом; 2) внутрисистемная благотворительность
АССЕМБЛЕР - язык программирования
БАТЛ - бутылка с содержимым, чаще алкогольным
БАХ Ричард - американский писатель
БАШНЯ - верхний этаж Ротонды
"БЕЛЫЙ" - инъекционные наркотики фабричного производства или вырабатывающиеся из лекарств несложным путем
БЕСПРЕДЕЛ - ситуация, грозящая возникновением различных форм психических заболеваний у всех присутствующих
БЕЗДНИК - день рождения
БЬЕННАЛЕ - выставка
БЭБИК - ребенок
В ЛОМ - лень, неохота
"ВАГОН" ("КОРАБЛЬ") - спичечный коробок, наполненный "травой"
"ВЗОРВАТЬ" - процесс раскуривания марихуаны или другого подобного наркотика
"ВИНТ" - 1) задержание, арест; 2) наркотическое вещество
"ВМАЗАТЬСЯ" - сделать инъекцию наркотика
ВПИСКА - временное место жительства
"ВПИСАТЬСЯ" - 1) найти временное местопребывание; 2) найти место для ночевки; 3) присоединиться к компании, которая собралась для какой-либо определенной цели
ГАЛОПЕРИДОЛ - нейролептическое вещество с выраженным седативным действием
ГАНДЖА - марихуана
"ГАСТРИТ" - некогда очень дешевая столовая на Невском пр. Место тусовки
ГАУЯ - пляж на берегу Балтийского моря (недалеко от Риги), ежегодное место сбора хиппи
ГЕЙМ-ТУСОВКА - сообщество людей, объединенных движением ролевых игр
ГЕЛЛА - в греч. мифологии дочь царя Афаманта и богини облаков Нефелы. Сестра Фрикса. Мачеха Геллы Ино возненавидела детей Нефелы и стремилась их погубить. Своими кознями Ино вызвала в стране засуху и, чтобы избавиться от нее, потребовала принести Геллу и Фрикса в жертву. Нефела спасла своих детей. Окутав тучей, она отправила их на златорунном овне в Колхиду. Гелла погибла, упав в море, которое стало называться Геллеспонтом (море Геллы) - современные Дарданеллы
ГЛЮК - галлюцинация или нечто (некто), напоминающее таковую
ДАБЛ - туалет
ДАЛЬНОБОЙ - грузовая машина дальнего следования (типа МАЗ, "Татра")
ДЖА - верховное божество Южной Африки, по преданию в 18 веке воплотившееся в принца одного из африканских племен. Это верование было перенесено на о. Ямайка. Ритуальные песнопения в честь бога Джа превратились к нашему времени в стиль "рэггей"
ДЖЕФ - эфедрин (70-е годы), эфедрон (80-е годы)
ДРАЙВЕР - шофер
ДРИНЧ - любой алкогольный напиток
ДРИНЧАТЬ - потреблять алкогольные напитки
ЗАКИНУТЬСЯ - пероральное употребление наркотика
ЗАМОРОЧКА - 1) навязчивая идея; 2) ситуация или действие, требующее умственного напряжения
ЗАМОРАЧИВАТЬСЯ - участвовать в вышеуказанном действии или создавать себе вышеуказанную ситуацию по какому-либо поводу
ЗАСТРЕМАННЫЙ - испуганный
"ЗОЛОТАЯ ВМАЗКА" - смертельная доза наркотика (обычно принимается добровольно)
ИГРИЩА - ролевые игры
КАЗАНЬ - Казанский собор и прилегающая территория; место тусовки
КИДАТЬСЯ - умирать
КЛЕПТОМАНИЯ - психическое заболевание, выражающееся в тяге к воровству
"КОЛЕСА" - пероральные наркотики или сильные транквилизаторы
КОЛОКОЛА - вписочная квартира на ул. Колокольной, 1989-90 г.г.
"КОРАБЛЬ" - см. "Вагон"
"КОСЯК" - папироса с марихуаной, готовая к употреблению
КОСЯКАС (Козюкас) - ежегодный хипповский слет в Вильнюсе
КРЕЗА - 1) психиатрическая лечебница; 2) атмосфера, напоминающая психиатрическую лечебницу
КРЕЗИ - потенциальный клиент таковой
КРЕЗИ-ХАУС - сумасшедший дом
КРЫСА - кафе на Литейном пр., куда на время перекочевала тусовка после закрытия Сайгона
"КРЫША" - ментальная способность личности; "крыша поехала" - указанная способность дает сбои
КУМАР - дым от курящейся марихуаны, достигший определенной плотности
ЛАЙФ - жизнь
ЛАЖА - 1) утверждение, заведомо несоответствующее действительности; 2) ситуация, чреватая неудобным положением
ЛОМКА, ЛОМАТЬСЯ - очень болезненное состояние больного наркоманией, наступающее при недостатке или отсутствии наркотика
ЛЮБЕР - член неформальной молодежной группировки, существовавшей в Москве в конце 80-х годов и занимающейся физическим уничтожением представителей других неформальных молодежных групп
ЛЮМИНАЛ - снотворное средство
МАЕВКА - ежегодный хипповский слет в Таллинне на майские праздники
МАЖОР - человек, не обременяющий себя интеллектом и при этом исключительно материально обеспеченный
"МАШИНА" - шприц
МЭЙ БИ (англ.) - может быть
"МОЙКА" - лезвие для бритвы
МОСБАН - Московский вокзал
"МОТОР" - сердце
"МУСТАНГИ" - вши
МЭН - мужчина
НАДИНАМИТЬ - 1) опоздать или не прийти; 2) обмануть
НАЙТАНУТЬ - переночевать
НАЦИ - представители молодежных групп, откровенно исповедующих фашистские и нацистские идеи
НИФЕЛЯ - чаинки
НИШТЯК - 1) восторженное восклицание; 2) выражение радости, одобрения; 3) остатки пищи
"ОБЕЗЬЯННИК" - см. "Стакан"
ОБЛОМ - состояние, когда человек понимает, что желаемого результата добиться невозможно
ОЛДОВЫЙ - человек, обладающий авторитетом, основанном на большом жизненном опыте
"ПАРОВОЗ" - способ курения "косяка", при котором один из курящих берет "косяк" зажженным концом в рот и вдувает дым партнеру
ПАЦИФИК - знак мира
ПЕНКА - туристический коврик из пенополиэтилена или пенополиуретана
ПИЛИТЬ ВЕНЫ - один из способов самоубийства путем вскрывания вен
"ПИОНЕР" - 1) человек, недавно пришедший в Систему; 2) пипл, больше увлекающийся внешним антуражем, чем психологией Системы
ПИПЛ - 1) человек, люди; 2) человек, имеющий отношение к неформальному движению (характерный вопрос: пипл, ты пипл? Т.е., человек, ты неформал?)
ПЛЕКС - оргстекло, употребляется при разведении костра в сырую погоду
ПОДСЕСТЬ - сделать что-либо необходимым атрибутом своей жизни (вольно или невольно)
ПОПИЛ - след от пиления вен, шрам
ПРАЙС - денежные средства
ПРЕНТЫ - родители
ПРИКОЛ - 1) короткое устное произведение, обычно сатирического или абстрактно-юмористического содержания; 2) образ действия или стиль разговора, определяющий конкретную мысль или образ действий
ПРИХОД - момент наступления наиболее сильной реакции на наркотик
ПЫХАТЬ - процесс курения марихуаны, гашиша, опиумного листа и т.п.
РАСТАМАНЫ (растафара, растафарийцы) - последователи учения о великом боге Джа
"РАСТВОР" - инъекционный наркотик, готовый к употреблению
"РИНГ" - номер телефона
РИНГАНУТЬ - позвонить
РОТОНДА - место тусовки (в парадной дома на ул. Гороховой)
РОУД - кафе на углу Литейного пр. и ул. Некрасова, ныне почти забытое место тусовки
САЙГОН - кафе на углу Невского и Владимирского пр., закрыто летом 1989 г.
СВИНТИТЬ - задержать, арестовать
СЕЙШН - концерт
СЕСТРА - дружеское обращение к девушке, женщине
"СИНЯКИ" - алкоголики
СИСТЕМА - созданная неформалами в 60-х годах и с грехом пополам функционирующая по сию пору система круговой поруки и взаимопомощи
СКИПАТЬ - уходить откуда-либо или от кого-либо; в некоторых случаях употребляется в смысле убегать или сбегать
"СОБАКА" - электричка
"СОВОК" - Советский Союз (устаревшее)
"СТАКАН" - он же "Аквариум", "Лягушатник" и т.д. - отделенное решеткой или стеклянной перегородкой помещение в отделении милиции для временного содержания задержанных
СТРЕЛКА - назначенное место и время встречи
СТРЕМ - страх
СТРЕМАТЬ - пугать
СУИЦИД - самоубийство
"ТЕЛЕГА" - не всегда соответствующий истине рассказ, часто - просто сплетня
ТЕТКА - 1) обращение к девушке, женщине; 2) гитара
"ТРАВА" - любой наркотик растительного происхождения, употребляющийся посредством курения
ТРЕУГОЛЬНИК - традиционное место сбора неформалов в период Белых Ночей на набережной Невы
ТОЛКИЕН Д.Р.Р. (1892-1973) - английский писатель, автор трилогии "Властелин колец"
ТОЛКИНУТЫЕ - люди, участвующие в играх по трилогии Толкиена, часто отождествляют себя с его героями
ТОРЧ, ТОРЧАТЬ - приобрести болезненную зависимость от наркотика
УРЛА - хулигански настроенные представители молодежи
"УПАКОВКА" - милицейская машина
ФАК - половой акт
ФАК-СЕЙШН - массовое мероприятие с острым сексуально-половым уклоном
ФЕЙСОВКА - неспортивный бокс (драка)
ФЛЭТ - 1) жилплощадь; 2) жилплощадь, используемая хозяином для пользы Системы
ФРИДА - персонаж романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита". В наказание за убийство собственного ребенка ей каждое утро приносили платок, которым он был задушен
ФРИ-ЛАВ - теория, декларирующая полное невмешательство государства, церкви и вообще кого-либо в вопросы межполовых отношений
ФРЭНД - друг
ХАВКА - продукты питания, чаще в готовом к употреблению состоянии
ХАВАТЬ - есть
ХАЙКИ - армейские или омоновские ботинки
ХАЙР - 1) волосы; 2) длинные волосы неформала
ХАНКА - наркотическое вещество
ХИЧХАЙКЕР - человек, путешествующий автостопом
ХОББИТЫ - персонажи трилогии Толкиена "Властелин колец"
ХЭШ - одно из названий конопли
ЦЕНТРАЛКА - самая крупная вена, проходящая по предплечью
ЦИВИЛ - человек, придерживающийся общепризнанных норм поведения
ЦИКЛА (циклодол) - пероральный транквилизатор, в избыточных дозах галлюциноген
"ЧЕРНЫЙ" - синтетическое наркотическое вещество
ШЕСТЬСОТ ВЕСЕЛЫЙ - поезд № 601, следующий по направлению Санкт-Петербург - Москва
ШИЗА - см. Беспредел
ШИРНУТЬСЯ - уколоться
ШМОТНИК - рюкзак
ШУЗЫ - ботинки
ЭНТЫ - люди-деревья, персонажи трилогии Толкиена "Властелин колец"
ЮКС - рубль