Счастливая? (Часть Первая)

КАЖДАЯ ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ.
ПОСЛЕДНЯЯ – КАЖДАЯ?
История третья
Часть I

― Как назовешь девочку?
― Рамýне.* (в пер.с литовского «Ромашка»)
― А не слишком ли нежно для такого крупного ребенка? Может, как-нибудь попроще – Марта, Мирдзе…? И в кого это она такая – в мужа, что ли? Ты-то сама мелкая, тонкокостная.
Щупленькая девушка запахнула потуже больничный халатик, сколов полы за спиной английской булавкой, и охотно включилась в беседу:
― В бабушку Рут, мать мужа. Она деревенская. Шесть поколений Йáутакасов прожили жизни на одном хуторе, все делали сами: сеяли хлеб, ухаживали за скотиной. Женщины умели врачевать, принимать роды, заговаривать от порчи. Потому и были здоровыми, рослыми, крепкими… Жаль, что не мальчик… Видать, не суждено их роду продолжаться вечно… Ой, что вы, я за Пéтре, как за каменной стеной. Пусть не самый умный, зато надежный, работящий. Единственное, с чем не могу мириться, так это с его упрямством. Вот ведь человек, − уж если втемяшит что-нибудь себе в башку, никакой силой не вышибить. Если бы не воспитание – мама с детства учила меня сносить невзгоды молча и не перечить мужчине, − давно бы развелись.
― Ну и пусть думает, что умнее. Муж должен чувствовать себя главным.
― И все-таки иной раз… Так бы и схватила скалку да огрела бы со всей силы по темечку! – может, хоть так дойдет.
― Ну-ну! Ишь, смелая какая, завелась. Молоко сгоркнет. Брось молоть, что ни попадя. И вообще, соображай − прежде чем думать! Хочет делать по-своему – пускай. Жизнь сама поправит, и накажет – если надо.
Нянечка украдкой перекрестила рот.
― Так ведь жалко дурака, хочется уберечь от беды. Расстраивается же, переживает – когда не получается.
― Да и славно, тебе и тут польза: почувствует себя слабым – и вспомнит о жене. Кто, как не она, приголубит да утешит?! Это и есть семья, так уж заведено, у людей-то. Покормила? Ну, спи, милая, отдыхай. Еще намаешься… А хочешь, составлю гороскоп – и тебе, и лапуле твоей?
― А вы, правда, умеете?
― Так ведь смолоду забавляюсь – вот как ты, была, когда первый раз попробовала. Мои нынче и шагу не ступят, пока звезды не спросят.
― И что, ни разу не ошиблись?
― Что значит, «ошиблась»? Я не гадалка, не знаю «что было, что будет, чем сердце успокоишь», я лишь подсказываю, когда рискнуть, а когда лучше поостеречься, и вообще – любит тебя фортуна или нет.
― Ой, давайте.
Женщина достала чистый листок, вверху крупными буквами начертила имена, фамилии и даты рождения обеих барышень, поразмыслив, приписала имена родителей и супруга роженицы и начала что-то подсчитывать в уме, шевеля губами и загибая пальцы на левой руке. Потом вычеркнула одинаковые гласные, разборчиво вывела в столбик встретившиеся в нескольких словах буквы и задумалась, опустив лоб на плотно сжатый кулак.
― Ты, красавица, живешь на этом свете второй только раз, проще говоря, только учишься жить. Оттого и с интересом взираешь на мир, и везет тебе во всем. Можешь даже на деньги поставить – не проиграешь. Планида твоя – Земля, потому испытания сносишь легко, с достоинством. А малышка твоя – седьмой раз является.
― И что это значит?
Молодая мама придвинулась к столу и внимательнее взглянула на появившиеся рядом с символами иероглифы.
― Во-первых, она мудрее тебя. Это хорошо, когда дети умнее: со многим справятся сами. Но и трудностей больше – после шести реинкарнаций, посланных нам авансом как подарок, мы начинаем держать ответ за прошлые ошибки. Во-вторых, планета ее – самая молодая, Прозерпина. А значит, судьба не единожды проверит твою малютку на прочность. Вот и помогай, не ленись, только не дави – сломаешь, и отвернутся звезды.
― Чушь какая-то... Никак в толк не возьму: какие ошибки - у такой крохи?! Сама никому зла не делала, и ей не позволю. Что искупать?
― Да разве знаем… Помнили бы все свои просчеты – боялись бы за порог выйти. Да ты что так всполошилась? Лишнего не спросят, за чужие грехи отдуваться не придется. Сколько отмеряно – столько и проживет, и, что назначено – выдержит, никуда не денется. Я предупредила, к чему готовиться, а там уж ты сама решай, считаться с моими словами или нет; хочешь – наплюй и живи, как жила. Сердце тоже не глупое – всегда подскажет, как поступить. Умеешь слушать – разберешься.
«Ох-хо-хо…», ― она тяжело вздохнула, встала и вышла из палаты.

* * *
Рамуне в четыре года была на голову выше сверстников. Она и воспринимала их, как «братьев своих меньших» – смотрела снисходительно на их забавы и причуды, чувствуя себя среди них приблизительно так же, как Гуливер − в стране лилипутов.

― Йозас, ты зачем ее ударил?!
Молодая женщина силой отобрала у мальчика палку и отшвырнула в сторону.
― Ты же мужчина! Ты должен жалеть и защищать девочек, а не бить их!
― А чего она стоит, когда я бегаю?!
Рослая толстушка в стеганой курточке с удивлением наблюдала за сценой, причиной которой непроизвольно стала сама, и не понимала, ни возмущения капризного мальчишки, ни обеспокоенности родительницы. Да и удар был не сильный. Она быстро потеряла интерес к ним обоим, развернулась и ушла к карусели.
На лошадке, вцепившись обеими руками в деревянную морду, ерзала в седле малышка в красном капорочке и полосатых рейтузах. Она смешно переваливалась с одной стороны толстой перекладины на другую, стараясь дотянуться носком ботинка до земли, чтобы оттолкнуться, как следует, и заставить огромное колесо крутиться. Рамуне встала у соседней фигурки и, улыбаясь, смотрела на «Дюймовочку». Та обрадовалась, думая, что большая девочка разгонит, наконец, карусель, и они смогут покататься вдвоем. Но чаяниям не суждено было сбыться – случайная гостья не собиралась влезать на сиденье, она просто стояла, гладя зеленую в желтых яблоках кобылу по загривку, и не сводила глаз с крохи.
― Рамуне! Нагулялась? Пойдем домой, «Маковка», я замерзла сидеть на скамейке.
Невысокая женщина с добрыми глазами и приятной улыбкой подошла к площадке, перегнулась через ограду и потянула за проплывающие мимо поводья.
― Это твоя подружка?
Дочка отрицательно покачала головой, не отрывая взгляда от девочки.
― Раз так – пошли скорее. Скоро папа придет, пора готовить обед.

Отец не оставил в ее памяти особых воспоминаний. Он не возился с ней на полу, как другие счастливые папаши, не баловал подарками, не сюсюкал, сажая к себе на колени. Каждый вечер, в одно и то же время он возвращался с работы усталый, мыл руки и проходил в кухню. Угрюмо мычал, склонившись над тарелкой, в ответ на мамины расспросы. Потом, вконец обозленный, не желая поддерживать разговор, уходил в гостиную, включал телевизор и разваливался в широком кресле, вытянув натруженные ноги. Рамуне несколько раз пробовала найти подход к родителю, и даже приобщиться к его, так сказать, страсти, но вскоре бросила эту затею, и вообще потеряла интерес к телевидению. Огромному мужчине нравилось гладить пальцем маленькие резиновые кнопочки на пульте, и он переключал каналы быстрее, чем дочь успевала уловить смысл передачи. Ни фильмы, ни спортивные состязания не могли увлечь его сильнее, чем податливые бархатистые пупырышки в пластмассовом корпусе.
Рамуне незаметно выскальзывала из комнаты в родительскую спальню и, забравшись в их постель – усевшись попой на одну подушку и прижав к животу другую, − водила глазами вслед за движениями матери. Та никогда не сидела без дела – шила, гладила белье, штопала мужские носки или детские колготы, разбирала вещи в шкафу либо перелистывала свои девичьи тетрадки. А еще они любили доставать с антресолей огромную коробку из-под сапог, вываливать из нее на покрывало семейные фотографии и долго рассматривать их, лежа на пузе поперек кровати. Мама по одной вытаскивала из расползающегося «террикона» потемневшие от времени картонки и погружалась в воспоминания. Девочке хотелось переложить их по порядку: желтые – к старым, красивые глянцевые – к последним, а свои отдельно, и по годам – чтобы видно было, как она растет и меняется. Но мама снова и снова сгребала аккуратные стопочки в общую кучу, и смахивала ее обратно в коробку. Она испытывала особенную радость, выуживая снимки вразнобой, словно карты из колоды, угадывая в новой последовательности добрые, или, наоборот, дурные, знаки. У нее в уме в этот момент возникали какие-то неопровержимые, ей одной известные, ассоциации. Она, то улыбалась, то вдруг хмурила брови, а иногда замыкалась и молчала весь вечер. В такие дни дочь садилась за стол и раскрывала книжку – сначала с раскрасками, потом с иллюстрированными сказками, а спустя несколько лет – с уроками. Жизнь текла размеренно, без катастроф и чрезвычайных ситуаций, в их доме царили покой и тишина.
Был у них с мамой один секрет: они только притворялись заколдованными Принцессами-Несмеянами. Случались дни, когда «девочки» выпускали из «тихих омутов» веселых бесов и резвились, пели, читали вслух любимые стишки и смеялись.
В пятницу вечером вся семья собиралась у телевизора послушать новости. Женскую половину, на самом деле, интересовал лишь прогноз погоды на выходные, и, если он не предвещал атмосферных осадков, они тут же начинали собираться в поход. Мама знала все прилегающие к городу леса, «как свои пять пальцев», отлично ориентировалась, разбиралась в грибах, без труда находила черничные и земляничные полянки. Этим она и покорила деревенского парня Петре Йаутакаса. Четыре месяца в году хозяюшки, перемигиваясь, перерабатывали щедрые лесные дары: варили варенье из ягод, перетирали малину с сахаром, солили грибы.
В первый же день в лесу Рамуне узнала значение слова «страх». Заигравшись, она удалилась в чащу – не настолько, чтобы заставить маму всполошиться, но достаточно, чтобы испытать ужас. Попыталась, было, найти дорогу, но ни в одном направлении не обнаружила знакомых примет. Когда начала кричать и не услышала своего голоса – тело пробил озноб. Она села на землю, прижала корзинку к себе и уставилась на кусты ежевики, не зная, кто первым появится из густых зарослей – дикий зверь или бородатый разбойник. Она не сразу узнала мамин голос, но, услышав знакомое «Маковка», горько заплакала, причитая:
― Мм-м-м-ыч-ч-ка, ы-ы-гм-м-мы-ы-ы!
― Вот ты где! Глупенькая… Напугалась? Теперь будешь знать: держись за меня!
И Рамуне держалась…

Справив в последние дни августа седьмой день рожденья дочери, мама начала собирать ее в школу. Отгладила платьице, собрала на нитку капроновый бант, купила новые белые туфельки. Накануне первого сентября вымыла ее длинные волосы в отваре ромашки, чтобы блестели и легко расчесывались, и впервые перекрестила девочку перед сном.
― Вот ты и выросла, принцесса моя. А дальше сложится так, как сама пожелаешь: захочешь жить достойно – будешь учиться, а нет – никто тебя не заставит. Так и усвой: старайся не для оценок, а для знаний. С грамотой нигде не пропадешь.

* * *
Из восемнадцати парт Рамуне выбрала среднюю в ряду у окна. В соседке она узнала «Дюймовочку» - смуглую девочку в кудряшках, повстречавшуюся ей однажды на детской площадке. Та заметно подросла за эти годы, но все равно была меньше ее самой; под коричневым грубым сукном угадывалось ладное тельце будущей красотки, созданной, как говорилось в расхожей шутке, скорее для любви, чем для работы. Сразу выяснилось, что малышка живет в том же доме, что и Рамуне, в соседнем подъезде, и было странно, что они до этого времени не подружились. На перемене Дзинтаре – так звали старую знакомую – вытащила из портфеля банан и, не задумываясь, протянула половину соседке. Та в ответ разломила свою булочку пополам. Им понравилось – пусть по крошечному кусочку, но только честно поровну.
С первых дней Рамуне пришлось взять на себя роль наставницы – подружке никак не удавалось построить ровный «забор» из коротких реечек, они, то клонились набок, то кривились дугой, то прыгали на линейке. Дзинтаре стискивала ручку так, что ногти на пальцах становились лиловыми, тянула подбородок к груди, прикусывая кончик языка от усердия, но палочки не хотели подчиняться и опять пускались в пляс.
Рамуне пробовала брать ее руку в свою, чтобы обуздать нрав непослушных «танцоров», однако напряженный кулак девочки продолжал дрожать и рисовать кривульки, больше напоминающие скобки, чем параллельные полоски.
В этой кокетке все было забавно: и почерк – крупный, вычурный, с завитушками и хвостиками; и постоянно съезжающий набок бант надо лбом; и кружевной платочек, выглядывающий из нагрудного кармашка на фартуке. Рамуне начинала улыбаться еще до того, как окликала ее по дороге в школу, и пребывала в смешливом настроении до самого вечера, пока, чмокнув маму в щеку перед сном, не исчезала под одеялом. Зато, стоило подружке заболеть и пропустить день занятий, девочка начинала по-настоящему тосковать, и теряла аппетит, чувствуя ту же боль в горле и общую слабость. Дождавшись последнего звонка, она, не наведываясь домой, бежала в соседний подъезд, по пути восстанавливая в памяти все, что слышала на уроках, и допоздна втолковывала больной новые правила грамматики, непонятные ей формулы и теоремы, помогала выполнить упражнения и решить задачи.
Так они и учились: вместе и с одинаковыми отметками.
Папу расстраивало то, что из-за нового распорядка, связанного с занятиями дочери, ему пришлось сократить общение с телевизором. Поэтому, после ремонта мебель переставили: Рамуне переехала к маме в спальню, а папа - без тени сожаления - занял гостиную. Теперь он засыпал прямо в кресле, с пультом в руке, и перебирался в постель, только услышав сквозь сон въедливый писк сигнала пустого эфира.
Рамуне не сильно стремилась к общению с другими ребятами, ей куда больше нравилось наблюдать со стороны за их проделками и не очень умными шутками, однако, те не забывали о ней. Ни один праздник, день рождения или спортивный матч не проходил без ее участия. Энергия, исходившая из нее мощным потоком, усмиряла стихию детских эмоций, задавала ей ритм. Само ее присутствие вселяло в ребят уверенность, и – пусть она неизменно оставалась только зрителем – ее роль в любом акте этой пьесы всегда была главной и самой важной.
Школу девочки окончили с «красными» аттестатами. Там потом много лет пересказывали анекдот про то, как дирекция ловко сэкономила средства, выдав подружкам на двоих одну золотую медаль – зато большего размера, чем остальным отличникам.
Выпускные экзамены стали для Рамуне настоящим испытанием. О нет, сама она была подготовлена «на пять с плюсом», ей даже не пришлось, как другим, прорабатывать билеты − вопрос за вопросом, наспех заучивая то, что по тем или иным причинам не попало в школьную программу. Зато Дзинтаре… Та не могла уснуть, не повторив перед сном то, что прочитала за день, пробовала, было, писать шпаргалки − и бросила, пожалев о потерянном времени. Потому решили заниматься вместе: проштудировали каждую тему, вспомнили то, что могло бы пригодиться для сочинения или дополнительных вопросов, – и все равно в назначенный день подруга не могла справиться с волнением. Единственное, о чем она думала, заходя в класс со сдвинутыми в ряд столами, застеленными темно-вишневой скатертью, на которой белым пятном выделялись экзаменационные билеты, это – как сдержать дрожь в коленках. На письменном по математике Рамуне, позабыв о соглядатаях, едва не метнулась на помощь бедняжке, следя за тем, как та нервно накручивает на указательный палец непослушные локоны и покусывает пересохшие губы.
Слава Богу, обошлось! В документах об окончании школы у обеих красовались одинаковые щекастые пятерочки. Как и следовало ожидать, институт девчонки тоже выбрали один – педагогический, хотя факультеты разные: Дзинтаре – иностранной филологии, а Рамуне – физики и математики. Наверно, потому и распределение после защиты диплома получили в разные учебные заведения. Впервые дорога их слившейся в одну жизни разделилась на две полосы.

* * *
С приходом Андриса в колледж физкультура стала для студентов любимым уроком. Мальчишкам льстило, что их тренирует мастер спорта международного класса, бывший член сборной страны по легкой атлетике. Несколькими сезонами ранее он удачно выступил на Универсиаде. Серьезная травма колена не позволила ему включиться в борьбу за призовое место, но это не мешало соотечественникам гордиться достижениями талантливого спортсмена.
Ребята старались, что было мочи, требуя все больших нагрузок и дополнительных занятий. Девочки стали состязаться между собой за звание самой красивой, модной и худой ученицы. После занятий одна из них обязательно поджидала молодого преподавателя у ворот и предлагала составить ему компанию во время утренней пробежки или – если хватало смелости – вечерней прогулки. Он каждый раз смущался, благодарил за незаслуженное внимание и решительно отказывался от приглашения.
На самом деле, его мысли были заняты другой особой. На первом в своей жизни педагогическом совете его внимание привлекла высокая девушка с длинными темными волосами. Она опоздала и, оставшись без стула, встала у двери, прижав к животу стопку разноцветных тетрадей. Крупное телосложение не портило фигуру, а лишь подчеркивало силу ее духа. Гладкая челка закрывала лоб почти до самых бровей, зато взгляд был открытым и светился изнутри. Чуть приподнятые уголки губ говорили о спокойном нраве и добром отношении, как к коллегам, так и ко всему человеческому племени в целом. В ее позе, осанке, выражении лица было столько женственности, заботливого внимания и - в то же время - гордости, что Андрис совершенно потерял голову. Он выучил наизусть расписание и ловил случай застать ее в учительской во время свободной пары; за пять минут до начала большой перемены начинал прислушиваться к звукам, доносящимся из коридора, и, едва уловив щелчок тумблера, приводящего в движение язычок автоматического звонка, выбегал из спортивного зала. Перескакивая через ступеньки, он несся на второй этаж, лишь только для того, чтобы успеть окликнуть ее на ходу и перекинуться несколькими ничего не значащими фразами.
Рамуне забавляло поведение нового учителя. За два года работы с детьми она хорошо изучила повадки мальчишек и могла отличить сильную симпатию от случайного интереса. Но его нервный румянец, срывающийся от волнения голос и то, как он отдергивал руку, случайно коснувшись в разговоре ее груди, вызывали у нее приступ смеха. Она дразнила его и подначивала, наблюдая за тем, как он старается казаться остроумнее, удачливее и еще храбрее. Вечерами она хохотала до слез, рассказывая Дзинтаре о молодом физруке, влюбившемся в нее без памяти и мечтающем о свидании.

― Тебе его ни капельки не жаль? Он что, маленький или хромой, почему ты не хочешь ответить на его ухаживания?
Рамуне задумалась: «Действительно, почему бы не…?».
― А сама? Почему избегаешь Регимантаса? Он с института за тобой бегает, и что?
― Как ты можешь сравнивать?! Я для этого «нарцисса» – всего лишь приз за его исключительные способности. С ним жить – все равно, что заткнуть попой кратер вулкана. Стоит только чуть-чуть расслабиться − не сделать вовремя маникюр, не уложить волосы или плохо отутюжить брюки, – и хана кролику: затопчет, зальет слюной, смешает с грязью – и следа не останется! … Твой Андрис совсем другой, он настоящий – я, и то, поняла, а ты «не догоняешь»! Такими мужчинами не швыряются. Я бы на твоем месте…
Дверь кухни приотворилась, и в образовавшейся щели появилось лицо хозяйки гостеприимного дома.
― Привет, девчонки. Может, возьмете кофе и переберетесь в комнату? Мой приятель тоже не против чего-нибудь пожевать.
― Да, мамуль, две минуты…
Дзинтаре дождалась, когда дверь захлопнулась, и продолжила шепотом:
― Вот тебе еще один наглядный пример. Присосался. И что мама в нем нашла? Ничтожество; никаких чувств, кроме жалости, не вызывает.
― Ну, как же! Аполлон. А молодость – не достоинство?
― Разве что… Какие-то мы с ней невезучие… Неужели она не заслуживает того, чтобы ее любили, ценили, лелеяли? Ну, скажи честно!
― Ой, что ты, тетя Инга – совершенство. Может, именно это их и отпугивает? Закон нашего времени:
Милее самых стройных ног
Мужчине женский кошелек.
― То-то и оно, «Колокольчик», динь-динь-динь! У нас с тобой − с нашей-то профессией – перспектива «ноль». А потому, шевели мозгами и не гневи судьбу.
Рамуне неожиданно осознала свое счастье. И даже испугалась, прикинув, какого бесценного клада рискует лишиться: красивого, дорогого, умеющего любить, достойного того, чтобы с ним… К тому же, наивного! О, она уж постарается внушить ему уважение к своей почтенной персоне. Ей показалось, или сердце, на самом деле, забилось быстрее? «Завтра же соглашусь на все, что ни предложит. Какой он милый…». Взгляд заволокла мечтательная дымка, тело наполнилось сладкой негой и желанием.
― Съешь лимон!
Дзинтаре поставила чашки на поднос.
― А может, и мне закрутить с физкультурником?
Рамуне напряглась.
― Да не с твоим, успокойся. У нас тоже физрук холостой. И на меня поглядывает. Правда, из совсем других побуждений: потому что всех остальных теток уже отымел. И, учитывая его стаж работы в школе, не один раз!
Она прыснула со смеху и выронила ложечку. Сахар рассыпался по столу. Ее, постепенно срывающийся на визг, хохот стал смахивать на истерику.
― Это шутка такая? Даже думать не смей, дура! Найдем и тебе друга настоящего, «не гони лошадей».
Дзинтаре перестала смеяться и потянулась за салфеткой. Высморкалась и выдавила сквозь слезы:
― Мне так страшно, Рамуш… А если и я, как мама – прожду своего Принца до ранних морщин, потом рожу от первого встречного и буду унижаться перед любым козлом за несколько мгновений нежности? Хоть бы одним глазком посмотреть, какая она, эта любовь… А потом – все равно, пусть и дальше не везет.