Замурованные в янтаре

Стояло позднее весеннее утро. Успевшие вернуться птицы уже наполняли воздух трелями, настраивая природу на нерабочий лад. Впрочем, в какое время года и суток этот самый лад бывает рабочим? Но как бы то ни было, поздним московским утром в самое подходящее для деловых визитов время, когда завтрак уже давно закончился, а обед еще и не думал начинаться, в кабинет редактора отделения фантастики большого издательского дома “Новый рассвет” Петра Николаевича Хоменко почти без стука зашел молодой человек лет, этак, двадцати девяти. Короткая ярко-красная курточка от “Polo Ralf Lauren” была наполовину расстегнута, подчеркивая великолепную спортивную фигуру ее обладателя. Ниже пояса с этой задачей также неплохо справлялись стильные джинсы от “Armani” и похожие на кроссовки молодежные туфли черного цвета от непонятного производителя. Шея была лихо обмотана длинным черным шарфом, лейб на котором, также как и лейбы туфель и тенниски, оставался скрытым от посторонних взглядов. Но в том, что все лейбы наличествовали, сомнений не возникало.
- Мне нужен главный редактор “Нового рассвета”, - выдохнул молодой человек с порога.
Воздух комнаты наполнялся ароматами последней коллекции от “Lancôme”.
- Во-первых, здравствуйте. А во-вторых, с кем имею честь? - как всегда невозмутимо произнес Петр Николаевич, за долгие годы работы безмерно уставший от каждодневного потока страждущих издаться индивидуальностей.
- Вы - главный редактор? - молодой человек подошел к столу, и протянул Петру Николаевичу руку.
“Странный молодой человек”, - подумал Петр Николаевич. Однако автоматически привстал и крепко пожал протянутую руку.
Не дождавшись приглашения Петра Николаевича, гость вальяжно устроился в кресле напротив, залихватски закинул ногу за ногу и продолжил одаривать хозяина кабинета лучезарным взором нахальных голубых глаз.
- Ну? - спросил Петр Николаевич, когда пауза несколько затянулась.
- Вы - главный редактор “Нового рассвета”? - переспросил гость.
- Не совсем главный. Но повторяю, с кем имею честь? И по какому случаю?
- Но мне нужен главный... - молодой человек расстроено скривил губы, так что Петру Николаевичу на секунду даже стало неловко, что он не главный. Но все же не настолько, чтобы неожиданный гость мог это заметить.
- Главный редактор “Нового рассвета”, Куликов Евгений Валерианович, в отъезде. Будет через две недели. Если это всё...
- Но я не могу ждать две недели! - перебил Петра Николаевича гость. - А кто у вас ответственный за серию “Замурованные в янтаре”?
Петр Николаевич вздохнул.
- Он перед вами. Разрешите представиться, зав. отделом фантастики издательского дома “Новый рассвет”, Петр Николаевич Хоменко. Так с кем имею честь?
- А, извините. Вениамин Робертович Задунайский. Но больше известен, как Арчибальд Уильям Черчилль. Наверное, слышали?
Ни о Вениамине Робертовиче Задунайском, ни об Арчибальде Уильяме Черчилле Петр Николаевич Хоменко не слышал ровным счетом ничего, и не имел никаких оснований для утаивания сего факта.
- Признаться, нет... - ответил он насколько возможно мягко.
- Странно, - молодой человек настолько искренне расширил до невозможности глаза и поднял брови, что Петр Николаевич даже смутился своему невежеству.
- Можете показать список ваших публикаций? - немного нерешительно спросил он.
- Конечно! И не только список, - молодой человек с готовностью открыл сумку и извлек оттуда две небольшие книжки в мягкой обложке и три журнала. По меньшей мере, обложки четырех из пяти образцов полиграфии не несли даже намека на кириллицу. Единственное исключение, “Вестник пчеловодов города Мариуполя”, производил впечатление силикозной мариупольской пчелы.
“Арчибальд Черчилль. “Новеллы и стихи”, - перевел про себя Петр Николаевич, взяв одну из англоязычных книг. - Ну-ка что там. Денвер, Колорадо, 1000 экземпляров. Что еще... Опять, Арчибальд Черчилль. “Когда музы молчат”. Так... Тоже рассказы и стихи... Кентукки, 500 экземпляров. А это?..”
Петр Николаевич начал листать один из англоязычных журналов.
- Тут моя песня! - подсказал молодой человек. - Называется “Don’t fuck my brain” . Она занимала вторую позицию на хит-параде штата Мэриленд в течение двух недель.
- Актуальное название, - почти беспристрастно отметил Петр Николаевич, чувствуя между тем, что потихоньку начинает сердиться.
- А это мои воспоминания о работе на пасеке. Просто захватил, чтобы вы смогли оценить мой русскоязычный профессионализм. А вообще с моими работами уже давно можно ознакомиться в национальной библиотеке Вашингтона ДиСи. Вот, например...
- Это все очень интересно. Но я тут причем?
- Не знаю. Это же издательство “Новый рассвет”?
- Ну.
- Вы издаете серию “Замурованные в янтаре”?
- Точно.
- Ну, так я, собственно, к вам! - молодой человек раскрыл объятья и всем телом подался к своему визави.
Несмотря на то, что стол между участниками беседы нес функцию естественного барьера, Петр Николаевич инстинктивно заслонился рукой. И тут же, немного смутившись сей спонтанной реакции, произнес:
- Как я понял, вы написали роман и думаете, что он может быть издан в нашей серии “Замурованные в янтаре”? Могу вас...
- Да нет же! - привычно перебил молодой человек. - Я - профессионал. И никогда не делаю ничего серьезного, пока не имею гарантий. Вы знаете, сколько стоит жизнь в США? И не надо! Лучше спать будете. Так вот, у меня есть потрясающая идея для романа в серию Вислоуха.
- Не понял. - Петр Николаевич определенно начинал сердиться. - Что вы от нас хотите?
- Как что? Заключить контракт на написание романа и получить аванс в размере трех тысяч долларов США. Можно в вашей валюте, но в эквиваленте.
Петр Николаевич несколько секунд посмотрел на гостя твердым немного прищуренным взглядом, пока молодой человек не отвел глаза. Старая школа львовского шалопая, ВДВ, далекий от дома киевский университет, офицерские сборы в Нагорном Карабахе в самое горячее время, и, наконец, каменные джунгли столицы, в общем, вся прошедшая жизнь неплохо закалила Петра Николаевича, так что он не на секунду не сомневался в своем безусловном превосходстве над собеседником. Тем более что после смерти горячо любимой жены, вся жизнь казалась ему лишь театром марионеток. Петр Николаевич прекрасно видел, как дергаются нити, и как послушные этим нитям куклы (и он в том числе) дают изо дня в день представление. И никаких причин, ни уходить из этого балагана досрочно, ни особо за него держаться, у него, положа руку на сердце, не было.
- Вот что, - заключил Петр Николаевич. - Послушайте меня внимательно. Ваше предложение очень интересное. Но, к сожалению, в настоящее время мы не можем его принять.
- Но... - молодой человек попытался было перебить, но Петр Николаевич предупреждающе поднял руку.
- Подождите. Я вас выслушал. Выслушайте теперь меня. Во-первых, в серии “Замурованные в янтаре” мы публикуем только самого Дмитрия Федоровича Вислоуха, и пока не собираемся делать исключений.
Молодой человек набрал воздух для возражений, но, встретившись со сверлящим взглядом Петра Николаевича, сам приложил палец к губам и кивком подтвердил, что дослушает до конца.
- Во-вторых - продолжал Петр Николаевич. - Да, во-вторых, гонорар начинающих авторов в нашем издательстве за первый тираж не превышает тысячи долларов США за роман в двадцать авторских листов. И выплачивается он...
После нескольких секунд кивания, сопровождающегося приторной “понимающей” улыбкой, молодой человек не сдержался.
- Так ведь в этом же все и дело, что я - совсем не начинающий, а очень даже продвинутый автор! Да вы знаете, что о моих рассказах писал сам Никола Сухедрищенко.
- Кто?
- Никола Сухедрищенко. Известнейший в Интернете критик фантастики.
К своему стыду Петр Николаевич не только не знал “известнейшего в Интернете критика фантастики” Николу Сухедрищенко, но даже ни разу о нем не слышал. Как раз на то, чтобы без дела бродить по бескрайним просторам Интернета, у Петра Николаевича обычно не хватало времени.
- И не только критик, - продолжал молодой человек. - Это же тоже профессионал. Как мы с вами. В застойные годы он работал стюардом на международных авиалиниях, и еще тогда у него вышло два рассказа не то в “Юности”, не то в “Новом мире”. Позже он публиковался...
- Подождите, - прервал его Петр Николаевич. - В-третьих, к категории начинающих мы относим всех авторов, суммарный тираж которых не превышает сорока тысяч экземпляров полных пятнадцати-двадцатилистовых романов. И, наконец, в-четвертых, мы никогда не платим за ненаписанный роман. Даже известному вам Дмитрию Федоровичу. - Петр Николаевич передохнул, но, видя, как на глазах тает энтузиазм молодого человека, продолжил. - Но, тем не менее, оставьте ваши координаты. И если что-то изменится, мы с радостью с вами свяжемся.
Петр Николаевич улыбнулся. Молодой человек буквально потух на глазах. Обреченно положив на стол визитку, он, не прощаясь, побрел к выходу. Но такая быстрая смена настроения визитера не оставила равнодушным редактора.
- Подождите! - воскликнул Петр Николаевич, когда молодой человек был уже в дверях. - Кажется, я могу вам кое-что порекомендовать. Есть такое издательство “Стела”. Слышали? Прекрасно. Так вот, это издательство перекупило у другого, обанкротившегося в прошлом году книжного дома “Парадигма”, права на издание ранних (до четвертого) романов Дмитрия Вислоуха. И сейчас штампует их вовсю на газетной бумаге. Там есть редактор, Василий Аркадиевич Плановой. Плановой - это фамилия. Он как раз занимается этими вопросами. Так вот, я слышал, что они как раз ищут молодых перспективных профессионалов для продолжения серии. Подождите, я сейчас распечатаю вам его данные. Это недалеко. Буквально за углом. Можете даже навестить его сегодня после обеда. Представляю, как он обрадуется!
Произнося последнюю фразу, Петр Николаевич чуть не поперхнулся, но все же сумел сохранить серьезность. И лишь когда отдаленные шаги молодого человека по лестнице совсем смолкли, редактор позволил себе откинуться на спинку кресла и, как никогда весело, расхохотаться. “Да, - несколько злорадно думал Петр Николаевич, - много бы я отдал, чтобы посмотреть на физиономию Васьки Планового часика через два. Будет знать, как нашего Вислоуха издавать!”
От сих недостойных мыслей Петра Николаевича отвлек телефон.
- К тебе Черчилль сегодня заходил? - донесся из трубки знакомый голос Дмитрия Федоровича Вислоуха.
- Да, - невозмутимо ответил Петр Николаевич. - Вместе с Рузвельтом и Сталиным. Накурили черти, хоть топор вешай. Сейчас проветриваю.
- Да не тот Черчилль. Не Уинстон, а Арчибальд. Это я его к тебе послал.
- Спасибо, - в голосе Петра Николаевича проскользнула легкая обида, едва скрашенная все той же невозмутимостью. - Буду знать, куда теперь посылают. В долгу не останусь.
- Ладно, извини! Хороший он парень. Действительно можно было бы рассмотреть.
- Да, уж презанятный. Но ты ведь знаешь, мы не любим риска, а тем более явно завышенных требований. Я его, это, к Плановому послал. Могу дать номер. Чувствую, цирк там будет тот еще.
С того конца провода донесся едва сдерживаемый смешок.
- Да нет, не надо. У меня есть. Ну, бывай!
В трубке зазвучали гудки.

***
Василий Аркадиевич Плановой работал в издательском деле давно. Строго говоря, в свои тридцать пять с половиной лет, он едва мог припомнить себя доиздательского. Нет, конечно же, появился на свет он еще не редактором. Когда-то он был маленьким мальчиком из города Захертынинска, потом изрядно зашуганным школьником того же города, потом чуть менее, но все же зашуганным московским студентом... Но все это было так давно, что даже в мыслях Василий Аркадиевич редко заглядывал в такую древность. Тем более, что бурный издательский мир выжимал его почище лимона. И это не случайно. Ощущая свою исключительную важность, Василий Аркадиевич старался успеть везде. На Интернет-форумах, например, он едва ли не каждый божий день ставил на место молодых графоманов. Но не всех. Чувствуя зарождающиеся педагогические таланты он выискивал лучших и щедро дарил им отеческую опеку, замещая ею львиную долю гонорара, и требуя взамен безоговорочную преданность издательству. Тех же, кто нарушал корпоративные законы, Василий Аркадиевич умело и коллективно опускал в грязь, так что с ними потом не хотели общаться даже конкурирующие “Стеле” фирмы. От греха, как говорится, подальше. Но такое отношение было только с молодыми и неоперившимися. Со старыми и маститыми писателями Василий Аркадиевич был самым большим другом, чем очень гордился, и также умел найти подход, где вместо отеческой опеки начинала проглядываться сыновье-щенячья преданность, которая львиную долю гонорара уже не замещала. Да и корпоративные требования не были столь строгими.
За все это писательский мир платил Василию Аркадиевичу уважением и любовью. Любовь, правда, концентрировалась лишь на Марине Григорьевне Померанцевой - молодой и подающей надежды мариупольской писательницы, которую Василий Аркадиевич приютил в своей московской квартире. Точнее, квартире, купленной в свое время на деньги Захертынинского Этнографического Института ректором оного института - Аркадием Васильевичем Плановым в качестве общежития для прикомандированных в Москву сотрудников, а позже приватизированной самим Василием Аркадиевичем, по удивительному стечению обстоятельств бывшему единственным за всю историю квартиры прикомандированным. Уважение же было несколько нетрадиционным, сильно напоминающим опасение тронуть некую нетонущую субстанцию, могущую наделать много не слишком приятного запаха. Но самому Василию Аркадиевичу, уже успевшему подзабыть не самые веселые для него школьные и студенческие годы, и такого отношения было более чем достаточно для полного духовного удовлетворения.
Когда ровно в два часа после полудня по московскому времени порог кабинета Василия Аркадиевича переступил вызывающего вида молодой человек в красной куртке, Василий Аркадиевич с первых же мгновений преисполнился решимости указать начинающему автору на должное место. А то уж больно возомнили о себе все эти начинающие в последнее время! Но разговор как-то сразу пошел по такому руслу, что Василий Аркадиевич не мог даже толком уразуметь, что же такое этот субъект собой представляет, не говоря уже о том, что он от него, Василия Аркадиевича, хочет. Вопрос же, как побольнее уязвить оного субъекта, уже не поднимался ввиду полной неопределенности положения.
Точки над “i” поставили слова гостя:
- Мне нужны три тысячи долларов США.
Решив, что перед ним банальный вымогатель, с которыми Василий Аркадиевич не имел дела уже добрых полтора десятка лет, но на случай которых у Василия Аркадиевича имелись все необходимые средства, наш друг разразился гневным потоком самых отборных угроз, которые только был способен представить теоретически:
- Ну, ты, козел, канай отсюда, пока я охрану не вызвал, и она тебя тут не петушнула!
Уже заканчивая сию совершенно не вяжущуюся с его, прямо скажем, скромным видом, тираду, Василий Аркадиевич начал понимать, что сморозил нечто лишнее. Но, как известно, слово - не воробей. Вскочив со стула, и подняв хозяина кабинета за лацканы пиджака, гость взревел:
- А я вот сейчас тебя самого петушну. Прямо вот здесь, к этому самому столу раком поставлю. Ты, блин, вообще, понял, на кого батон покрошил? Да меня на Брайтон-бич каждая собака знает. Я в израильском спецназе два года таких уродов как ты, давил. Или ты думаешь, что тот хача на входе мне что-то сделает? Да у меня самого бабушка - чеченка. Он мне еще поможет. Инджибьё!
Сказать, что Василий Аркадиевич испугался - это не сказать ничего. Его достаточно скудный разум, напрочь заклиненный информационным потоком о каждой собаке с Брайтон-бич, израильском спецназе, чеченской бабушке и этим страшным “инджибьё”, отчаянно пытался найти хоть какой-нибудь выход. Неочевидность аллегоричности угрозы молодого человека осуществить определенное действие прямо "здесь, у этого самого рабочего стола", душевного спокойствия также не прибавляла.
“Три тысячи баксов ведь это не так много, - пронеслось в голове. - А вдруг и впрямь получится”. И сдавленным голосом Василий Аркадиевич, в одночасье ставший тем маленьким всеми обижаемым доиздательским Васькой, промямлил:
- Я не хотел вас обидеть... Мы же деловые люди... Давайте обсудим...
Гость отпустил пиджак Василия Аркадиевича, отчего хозяин пиджака буквально осел в кресло.
- Простите... Не хотел... - продолжал мямлить редактор, нервно поправляя галстук. - Итак, ваши условия?
- Вот это деловой разговор! - молодой человек улыбнулся. - Сейчас мы заключим контракт. Я получу три тысячи долларов, и через три месяца на вашем столе будет лежать готовый роман. О’Кей? Да, конечно, в контракте должно быть оговорено, что за каждый экземпляр доп. тиража я должен иметь процент... Ну, как у Дмитрия Вислоуха.
- Извините, но три тысячи долларов...
- Что??? - гость привстал.
- Нет-нет, - редактор нажал кнопку вызова секретарши. - Леночка! Принеси текст контракта. И спроси в кассе, что там у нас есть.
Так, что через каких-то полчаса Вениамин Робертович выходил из редакции издательства “Стела”, неся по русской традиции в кармане девяносто тысяч российских рублей. Это было невероятно. Это было просто чудом. Но это произошло.
Весеннее солнце и русская речь навевали ностальгические воспоминания. Детство, отрочество, юность, как это не банально звучит, словно проживались Вениамином Робертовичем заново.
Родился Вениамин Робертович в славном городе Мариуполе. Впрочем, это мог быть и любой другой город, но так получилось, что им был именно Мариуполь. Семья маленького Вени была интеллигентная. Поэтому с одной стороны денег всегда не очень хватало, а с другой - единственному чаду с юных лет было приставлено множество всевозможных учителей. От музыки - до карате. Рос Веня мальчиком смышленым и развитым, а посему все схватывал на лету.
Развод родителей грянул для тринадцатилетнего Вени громом среди ясного неба. Но последующие события завертели его жизнь волчком, не оставляя ни времени, ни места для забот прошлого. Четырнадцатилетним отроком он переехал вместе с мамой на постоянное место жительства к новому американскому папе. Через пять лет (в аккурат после получения мамой американского гражданства) новый папа был послан нестарой еще мамой по тому же, адресу, что и старый. И хотя идти по оному адресу у нового американского папы никакого желания не было, однако американский закон оказался весьма благосклонным к воле женщины, а посему идти все-таки пришлось. Причем идти практически налегке, оставив бывшей благоверной дом и значительную часть, так сказать, совместных сбережений, то есть тех сбережений, что бывшая благоверная еще не успела потратить
К этому времени Вениамин успел основательно вырасти и возмужать. Появились и взрослые интересы. Эти же интересы в жизни мамы также продолжали играть весьма существенную, если не первостепенную, роль, а посему их совместное проживание в одном доме стало несколько неудобным. Да и забытый Богом штат Юта, где располагалась их, так сказать, перманентная резиденция, успел порядком надоесть обоим. Так что, вскоре дом был продан, и на часть вырученных денег на имя Вениамина Робертовича была куплена квартира в Бостоне, где к этому времени он успел поступить в музыкальный колледж. Мама Вениамина Робертовича, Людмила Дмитриевна в течение всей этой кутерьмы успела повторно и удачно выйти замуж и в жилплощади, таким образом, не нуждалась.
Вот с финансами было несколько сложнее. Третий папа, в отличие от второго, сам был юристом и по совместительству редкостным жмотом. Редкостным - это по словам мамы Вениамина Робертовича. И хотя редкостность - понятие относительное, и в своем кругу жмотство третьего папы Вениамина Робертовича было совсем не редкостью, а скорее даже наоборот, правилом, но, тем не менее, сам факт жмотства ни у кого сомнений не вызывал. Возможно, это было одной из основополагающих причин, почему отношения с ним у Вениамина Робертовича не сложились, возможно, и нет, но как бы то ни было, примерно с двадцати лет Вениамин Робертович вступил в полноценную взрослую жизнь, где на пропитание приходилось зарабатывать в поте лица и прочих частей тела.
Неугомонная натура Вениамина Робертовича не давала ему сконцентрироваться ни на одном занятии в течение сколько-либо значительного времени. В результате ни экономиста, ни юриста, ни программиста, ни даже дипломированного музыканта или художника из него не получилось. Не получилось также заняться "квантовой физикой" и "органической химией". Но с этим не получилось значительно быстрее, как только выяснилось, что полностью избежать изучения неквантовой физики и неорганической химии никоим образом не получится.
В свободное от сих исканий время, он успел приобрести опыт частной практики преподавания русского языка и игры на фортепьяно, поработать вышибалой в ночном клубе и разносчиком почты. Но особые надежды Вениамин Робертович возлагал на художественный и писательский промыслы. На какой именно, он долго не мог решить. Но будучи человеком деятельным, Вениамин Робертович не сидел, сложа руки. Дома им была организована художественная студия, и некоторые картины даже иногда удавалось продать. Так что музыкальная и писательская деятельность на какое-то время ушли было на задний план, но это только до покупки компьютера и подключения к всемирной паутине Интернета.
Так что никакого спецназа, ни русского, ни американского, ни израильского, у Вениамина Робертовича за спиной не было. Не было у него и чеченской бабушки. Зато за длительное время деятельного разброда и не менее деятельных шатаний у него появились друзья, коих в Америку занесло из самых разных мест. Нельзя сказать, что их было много. Разве друзей много бывает? Особенно настоящих. Но, главное, они были. И был среди них дагестанский еврей Руслан Итсхакович Давыдов, приехавший в Штаты после Израиля и рассказавший множество всякого интересного из жизни тамошнего спецназа. Был и получеченец-полулатыш Ивар Ризванович Гасанов из Казахстана, от кого Вениамин Робертович почерпал несколько латышских, чеченских, казахских и таджикских слов, которые умел к месту или не очень вставить в разговор, а также прелюбопытнейшие истории из жизни Средней Азии и Казахстана. Был и коренной сибиряк Степан Всеволодович Коровьев, благодаря коему Вениамин Робертович почти как свои пять пальцев знал Камчатку, Сахалин и Курилы. Включая четыре спорных острова, у которых наш герой знал не только японские, но и русские названия.
Потом Вениамин Робертович слышанные от друзей истории рассказывал уже от своего имени. Рассказывал, по большей части, представительницам прекрасного пола. Встречались и исключения вроде Василия Аркадиевича, но они действительно были исключениями, хотя и тоже нередкими.
Вениамину Робертовичу охотно верили. По меньшей мере, потому что хотели верить. Друзья знали об этом и не обижались. Не обижались и подруги, даже узнавая впоследствии, насколько цинично были обмануты. Такая уж большая была у нашего друга, как это теперь называют, харизма. А самое главное, все это он делал настолько искренне, настолько беззлобно и настолько бескорыстно, что это подкупало любого и любую. Нельзя же, право слово, назвать корыстью желание соблазнить ту, кто сама этого более всего хочет?
Так что, вместо того, чтобы обижаться, и друзья, и подруги часто спрашивали Вениамина Робертовича, когда же он, наконец, напишет обо всех о них, книгу. Книгу, которая, несомненно, станет бестселлером Старого и Нового Светов. Вениамин Робертович обещал, но всякие гораздо более неотложные дела мешали реализовать сие обещание. Пока, наконец, в безбрежных волнах Интернета судьба не забросила его на сайт Дмитрия Федоровича Вислоуха.

***
Дмитрий Федорович Вислоух появился на горизонтах русскоязычной литературы в начале смутных девяностых. Сначала романы Дмитрия Федоровича официальной критикой в упор не замечались, потом к нему попытались приклеить ярлык эпигона Желязны и Муркока, но факт оставался фактом: популярность его творчества росла. Случайные читатели становились поклонниками и передавали эстафету друзьям. Аудитория, таким образом, увеличивалась в геометрической прогрессии. А в эпоху рыночных отношений всегда находились издательства, для которых мнение маститых критиков оказывалось менее важным, чем рубли ничего не смыслящих в литературе читателей.
Что же видели читатели в творчестве Дмитрия Федоровича? Казалось бы творил он на банальнейшей на сегодняшний день ниве фэнтези. Но в том-то и дело, что написанное Вислоухом почему-то выглядело настолько правдиво, и настолько по делу, что читатель невольно начинал верить в этот вышедший из-под пера мастера мир. И даже отожествлять самого Вислоухом с мастером Вило - тем его героем, который когда-то ушел за янтарный занавес, став и творцом янтарного мира, и самым несчастным его сыном. Все, что он писал о янтарном мире, становилось там явью, но он не мог ни написать о себе, ни вернуться. Эта, можно сказать, легенда подпитывалась тем, что каждый роман данной серии украшала настоящая, хотя и чуть подретушированная, фотография самого Дмитрия Федоровича в стилизованном средневековом одеянии и с мечом в руке возле портрета жрицы храма Янтаря. Именно ради спасения этой жрицы мастер Вило когда-то покинул Янтарный мир, а их любовь... Впрочем, стоит ли пересказывать в коротком рассказе содержание целого романа?
Идея написать повесть о том, что Дмитрий Федорович Вислоух и есть тот самый мастер Вило, и для того, чтобы он мог вернуться в родной мир, кто-то другой должен настолько достоверно описать это самое возвращение, что это на какое-то время обрушит янтарный занавес, так вот, именно эта гениальная идея и родилась у Вениамина Робертовича Задунайского, когда сам Дмитрий Федорович на форуме своего Интернет-сайта выступил с предложением к молодежи попытаться продолжить его уже "раскрученную" коммерческую серию, так как сам решил искать новые творческие пути.
Даже первичный, довольно сумбурный, как и сама идея, синопсис, показанный через электронную почту Дмитрию Федоровичу, привел мэтра в такой восторг, что он обещал всемерную поддержку в издании, если роман будет написан. Эта всемерная поддержка была понята Вениамином Робертовичем несколько превратно, а именно как обязательное заключение контракта с выплатой аванса, лишь только он переступит порог издательства. Причем непонятно откуда в мозгу Вениамина Робертовича застряли три тысячи американских долларов, которые любое уважающее себя издательство просто обязано ему выплатить в качестве аванса за еще ненаписанный роман, писать который без оного аванса было бы верхом непрофессионализма. И хотя ничего подобного Дмитрий Федорович Вениамину Робертовичу не обещал, и обещать не мог, старт трехмесячному турне на хоть и не совсем историческую, но все же, по меньшей мере, бывшую родину был дан.
Как Вениамин Робертович получал визы, как прощался с американскими друзьями, и, особенно, с подругами, как добирался от Шереметьево до квартиры московских друзей-программистов, проживавших в Медведково, все это было отдельной песней, и, безусловно, заслуживает особого разговора. Но как-нибудь в другой раз.

***
Ровно через сутки после получения гонорара Вениамин Робертович с не очень большой, но весьма вместительной походной сумкой от фирмы “Найк” вошел в купейный вагон поезда Москва-Мариуполь. Именно в некогда родном Мариуполе собирался он осуществить дерзновенный план написания бестселлера за два, или, в худшем случае, три месяца.
Когда Вениамин Робертович, полный романтических дум и предвкушений, ввалился в купе, там уже сидела молодая пара: красивая (а как могло быть иначе?) девушка с кавалером. В последнем Вениамин Робертович с изумлением узнал Василия Аркадиевича Планового.
- Как, вы тоже едете в Мариуполь? Вот так встреча! - хотя за свою предыдущую жизнь Вениамин Робертович давно привык ничему не удивляться, но эта встреча все же была более чем поразительной.
Казалось, некто свыше, дергая за невидимые нити, вел Вениамина Робертовича по пути воплощения его дерзновенного плана в жизнь, постоянно сталкивая с одними и теми же людьми.
Нельзя сказать, что встреча сильно обрадовала Василия Аркадиевича. Более того, она его очень даже огорчила, и в первую очередь по причине того, что никуда Василий Аркадиевич не ехал, а только провожал свою гражданскую супругу Марину Григорьевну Померанцеву в Мариуполь, где у нее неожиданно и, судя по телеграмме, весьма серьезно заболела мама. Предоставлять же молодую очаровательную блондинку обществу данного субъекта на целые сутки, да еще в достаточно тесном купе, представлялось Василию Аркадиевичу сродни доверию огорода некому парнокопытному рогатому и бородатому млекопитающему, молока не дающему по причине принадлежности к мужскому полу. И надо признаться, в своих опасениях редактор “Стелы” был далеко не беспочвенен.
Успокоился Василий Аркадиевич только, когда в купе вошла третья попутчица - Глафира Федоровна Белобородько, дородная женщина шестидесяти девяти лет. “Хоть при старухе постыдятся”, - подумал он про себя, и, поцеловав на прощание подружку, покинул купе. Марина хотела было последовать за ним, дабы продолжить сладостные минуты прощания, но проводница остановила сей благородный порыв любящей и любимой, хотя и гражданской, супруги, объявив, что до отправления поезда осталась две минуты, и попросив пассажиров занять места, согласно купленным билетам.
Таким образом, молодые люди, согласно купленным билетам, оказались временными хозяевами двух нижних полок, располагавшихся, что логично, напротив друг друга. И хотя третья соседка, Глафира Федоровна, сразу уговорила Вениамина Робертовича уступить ей нижнюю полку, тем более, что ехала она не до самого Мариуполя, а всего лишь до Харькова, ближайшее время молодым людям предстояло провести, хоть и не tête-à-tête , но vis-à-vis за традиционной вечерней трапезой, практически обязательным атрибутом любого путешествия на близлежащей одной шестой части суши, если оное путешествие начинается вечером и длится более одной ночи.
Естественно, традиционной трапезе предшествовала не менее традиционная процедура знакомства. Но названные впопыхах имена, как всегда весьма слабо врезались в память, чтобы не сказать, что не врезались в нее совсем. И стоит ли удивляться, что только спустя четверть часа после формального знакомства, Марина Григорьевна вдруг неуверенно произнесла:
- Веня? Это ты?
В который раз внимательно осмотрев очаровательную попутчицу с головы до пальчиков ног, и не забыв про себя отметить редкостную корректность формулировки вопроса, Вениамин Робертович неожиданно даже для самого себя громко воскликнул:
- Маринка! Как ты выросла!
Он действительно узнал ее, дочку учительницы русского языка и литературы Светланы Михайловны Васькиной, хорошей подруги его мамы в той старой, казавшейся теперь прошлой жизни.

***
Марина Григорьевна Померанцева, или в миру, Марина Григорьевна Васькина, родилась в том же славном городе, что и Вениамин Робертович Задунайский, но на восемь лет позже.
Когда Вениамин Робертович покинул Мариуполь в связи с переездом на постоянное место жительства в окрестности Солт-Лейк-Сити, ей было всего шесть лет. Так что, несмотря на дружбу семей, едва ли можно сказать, что дети были близки в любом смысле этого слова. Хотя, именно Вениамин Робертович и был ее первой детской любовью. Конечно, это наивное и светлое детское чувство за долгие пятнадцать лет успело порасти бурьяном забвения. Но разве первое чувство можно забыть полностью?
Но вернемся к последним двум годам. Сказать, что Василий Аркадиевич Плановой был первым и единственным мужчиной в жизни Марины Григорьевны, означало бы сильно погрешить против истины. Были у нее мужчины и до той судьбоносной поездки на харьковский фестиваль фантастики “Звездный мост”, сведшей ее с Василием Аркадиевичем. Были и, что греха таить, даже после того, как они стали жить вместе. Но всего три раза. И, каждый раз Марина Григорьева испытывала искренние муки совести и кляла себя последними словами.
Ведь тогда, два года назад она искренне полюбила Василия Аркадиевича, показавшегося ей настоящим принцем. Принцем, хоть и без белого коня, но все же могущим отнести ее на руках (благо, вес в сорок девять килограмм это вполне позволял) в красивую страну ее величества фантазии, которой она искренне грезила, сколько себя помнила.
Дело даже не в том, что Василий Аркадиевич не отличался мужской силой. Хотя и это тоже, но это было совсем не главным. Даже почти не важным. Главное же было в другом. Очень быстро Марина поняла, что для Василия Аркадиевича она являлась только красивой игрушкой. В первую очередь предметом гордости перед друзьями. И почти ничего больше. Василий Аркадиевич не изменял Марине Григорьевне. Более того, он регулярно выносил мусор, гулял с собакой и даже мыл посуду. Он просто не уделял ей человеческого внимания, на которое был в принципе не способен.
Возможно, в этом состоит мудрость матушки-природы, которая лучше нас знает, кому следует размножаться, а кому - нет. И ее неумолимая сила толкала Марину Григорьеву в чужие постели. Тем более что наш век вообще не располагает к целомудрию. Вот и вышло так, что та, кто вполне могла бы стать хорошей, верной, любящей и любимой законной перед людьми и Богом женой, достойной быть воспетой Гомером или Петраркой, и, самое главное, быть просто по-человечески и по-женски счастливой, стала тем, кем стала.
Тем не менее, хотя бы ложка меда в этом всём все-таки была. В последний год в издательстве “Стела” у Марины Григорьевны вышло два романа, и готовился к изданию третий. Романы пришлись по душе читателю, и все говорило о будущих многотысячных доп. тиражах. Естественно, гражданской, чтобы не сказать хуже, жене Василия Планового, называться Васькиной стало несколько неудобно. Поэтому в литературе она приняла девичью фамилиею мамы и стала Померанцевой.

***
Вечер двигался к полуночи, незаметно пробуждая в душах не отошедших ко сну молодых (и даже не очень) людей погребенные где-то глубоко романтические мотивы. Вениамин Робертович и Марина Григорьевна уже выкурили по две сигареты, но им было так хорошо вдвоем даже в этом тесном грязном тамбуре, что они продолжали стоять и стоять, болтая ни о чем, а точнее, рассказывая друг другу о своей жизни в последние пятнадцать лет.
И когда губы Вениамина Робертовича несмело коснулись ее щеки, Марина Григорьевна немного нерешительно, но все же отстранила от себя кавалера.
- Я не могу. Я почти замужем.
- За Плановым? - Вениамин Робертович хмыкнул.
- За ним самым. - Марина Григорьевна вздохнула. Трудно было сказать, чего в этом вздохе было больше. Остатка любви? Горечи? Нет. Скорее обреченности.
- Серьезно? - Вениамин Робертович поднял брови.
- Ну, почти. - Марина Григорьевна надула губки.
- Скажу честно: не понимаю.
- Тебе не понять. - Марина Григорьевна махнула рукой.
- Понимаю. - Вениамин Робертович улыбнулся.
- Так понимаешь или не понимаешь? - Марина Григорьевна тоже одарила Вениамина Робертовича улыбкой.
- Понимаю, что мне не понять. Но все же. Этот Василий Алибабаевич, или как там его, этот...
- Прекрати! - Марине Григорьевне вдруг стало действительно неприятно, что кто-то посторонний, ну или почти посторонний, так запросто отзывается об ее, хоть и гражданском, но все же муже. - Ты его не знаешь. Хотя, наверное, ты прав. Просто я - стерва. Скажи, почему мужиков так на стерв тянет?
- Но, во-первых, насчет стервы, это твои слова, не мои. Я бы тебя так не назвал.
Губы Вениамина Робертовича снова коснулись лица Марины Григорьевны, на этот раз не встретив сопротивления.
Четвертый попутчик в купе, как вы уже, должно быть, догадались, так и не появился. А посему несколько часов от Харькова до Мариуполя, пролетевшие со скоростью Шинкансена , молодые люди полностью принадлежали только друг другу. И телом, и, главное, душой, которая несмотря ни на что у обоих наличествовала.

***
Болезнь тети Светы, Маринкиной мамы, оказалась острым воспалением хитрости, вызванным хронической обеспокоенностью по поводу судьбы дочери в ныне заграничной русской столице. И хотя какое-то время Вениамину Робертовичу было неловко смотреть в глаза Светланы Михайловны, и особенно Григория Тимофеевича, но жизнь есть жизнь, и она, как известно, сама все утрясает и расставляет на свои места. А в наш не слишком целомудренный век Светлана Михайловна и Григорий Тимофеевич, хоть и надеялись, что у дочки будет нормальная человеческая семья, но все же смирились, что она уже давно не девочка.
Папа Вениамина Робертовича, Роберт Евгеньевич Задунайский, вместе со своей новой гражданской супругой Серафимой Артемовной Кулебякиной промышлял случайными заработками где-то в районе Сорренто, а посему большой дом, принадлежащий семьи Задунайских в, Бог знает каком, поколении, оставался в полном распоряжении одинокой тети Даши. Новость же, что племянник остановится не один, а с невестой, как он сразу назвал Марину, ибо любое более точное определение ее статуса было ему совсем не по душе, так вот, новость, что племянник остановится не один, привела тетю Дашу в несказанный восторг. Грешным делом она надеялась еще понянчить хотя бы племянчатых внучат, то есть внучатых племянников, раз своих Бог не дал.
Едва ли при каком-либо другом раскладе ему бы удалось закончить обещанную книгу за три месяца, но с Мариной они управились за два с половиной. Два с половиной страшно загруженных и вместе с тем самых счастливых месяца, в которых практически были только большая двуспальная кровать, стол с компьютером, куча распечаток по всему полу и редкие перерывы на обед и душ. Все время вдвоем. Плюс редкие обеды у тети Даши и тети Светы. Но очень редкие.
И вот наступил не очень долгожданный, но все же встреченный с должным удовлетворением день возвращения в Москву для передачи в издательство готового романа. В принципе, везти его лично необходимости не было. Послать файл электронным вложением было вполне достаточно. Но дело было в романе, а точнее романах: и том, что был написан, и том, что был разыгран. Содержание обоих романов едва ли могли обрадовать Василия Аркадиевича Планового. Не говоря уже о том, что ни о каком возвращении к нему Марины Григорьевны и речи быть, не могло. Так что, зная натуру Василия Аркадиевича, любое дело с ним теперь следовало вести с большой осторожностью: с обязательным личным присутствием, контролем, и письменной регистрацией каждого шага.
- Так думаешь, Плановой узнает себя в Варфоломее Митрофановиче Косом? - наивно улыбнувшись, в который раз спросил Вениамин Робертович.
- Ты плохо знаешь Ваську. Он этого так не оставит. Он попытается нас сгноить. Обоих. И обычно у него такое получается.
- Ну, это мы посмотрим, - Вениамин Робертович томно посмотрел вдаль.
- Тебе хорошо. В худшем случае ты просто вернешься в Штаты к своему мольберту. А моя карьера писательницы, кажется, закончилась. - Марина Григорьевна горько улыбнулась. - Если мы, конечно, подобно нашим героям не уйдем за янтарный занавес.
- Поглядим, Марина. И, неужели ты думаешь, что я тебя оставлю? - Вениамин Робертович подошел к Марине Григорьевне и крепко ее обнял.
- А что, возьмешь с собой?
- Или оба вернемся в Мариуполь. Это как писательский бизнес пойдет. А Плановой... Сомневаюсь, что он действительно запорет первый роман. Это против бизнеса. Контракт-то уже подписан. Думаю, на это он не пойдет. А потом читатель нас поддержит.
Вениамин Робертович подхватил Марину Григорьевну на руки и понес в направлении спальни.
- Подожди! Шальной! У нас уже времени нет!
- Как знаешь, как знаешь! - Вениамин Робертович аккуратно положил Марину Григорьевну на кровать и просто плюхнулся рядом. - Хоть просто полежим на дорожку.

***
Василий Аркадиевич, проведший прошлую ночь за чтением романа, был бледен и зол. Но пытался держаться достойно.
- Роман ваш пролежит в очереди года два, и будет снят в связи с изменившимися условиями. Потом перед вами извинятся и разрешат оставить аванс. Всё. А теперь уходите, - Василий Аркадиевич хотел уточнить, в какое место Вениамин Робертович может засунуть аванс и куда именно он должен отправляться, но, вспомнив их первую встречу, поостерегся. - Ваше счастье, что вы - американец. Но помяните мое слово, нигде и никогда в России вас больше не издадут. Разве что за свой счет. Это я вам говорю, Василий Аркадиевич Плановой. И Марина вам это подтвердит. Жаль девчонку. Хорошо начинала...
“Да и кончала”, - додумал Василий Аркадиевич уже про себя и криво усмехнулся, пытаясь скорчить презрительную мину. Но это ему плохо удавалось.
- Ладно, поглядим, - ответил Вениамин Робертович.
Он резким, имитирующим замах, движением поправил прическу, не без удовольствия отметив, как вздрогнул при этом Василий Аркадиевич, и быстро вышел из кабинета.
“Неужели Маринка права, - думал он. - И вся надежда теперь только уйти за янтарный занавес. А это без реально вышедшего и разошедшегося по читателям романа тоже невозможно”. В янтарный занавес Вениамин Робертович, конечно же, не верил, но... Но все же чертовски хотел верить.
От сих скорбных дум его оторвал громкий возглас:
- Вениамин Робертович, я вас приветствую!
Перед ним стоял не кто иной, как Петр Николаевич Хоменко – зав. отделом фантастики “Нового рассвета”, возвращавшийся на работу после обеденного перерыва.
- Я слышал, вы все-таки заключили контракт со “Стелой”. Поздравляю! Ну и как результаты?
Вениамин Робертович вздохнул, и, не имея никаких оснований что-либо скрывать от Петра Николаевича, поведал ему историю создания романа, начиная от первого письма к Дмитрию Федоровичу Вислоуху и заканчивая последним визитом к Василию Аркадьевичу Плановому.
- А вы знаете, принесите мне ваш роман, - заключил Петр Николаевич через добрых полчаса, когда Вениамин Николаевич закончил рассказ, и они как раз не торопясь дошли до “Нового рассвета”. - И, даже хотите, скиньте по “мылу”, по электронной почте, то есть. Если роман действительно хорош, посылайте Ваську, сами знаете куда, разрывайте контракт, и к нам. Неустойку оплатит “Новый рассвет”. Это я вам обещаю.
- У меня роман с собой на флэшке.
- Вот и прекрасно! Давайте, прямо сейчас и скопируем.
- И еще, роман написан в соавторстве с Мариной Померанцевой.
- Васькиной?! - Петр Николаевич хмыкнул. - Хотя это не важно. Только на подпись контракта приходите вместе. Думаю, если сегодня вы мне дадите роман, мы это, скорее всего, устроим на той неделе.
В положительном решении Петр Николаевич практически не сомневался. Честно говоря, и встретился он на пути Вениамина Робертовича уже не совсем случайно. Но какая собственно разница? Главное было в том, что не прошло и недели, как новый контракт был подписан, и такими же авральными темпами тираж в тридцать тысяч экземпляров ушел в печать.

***
Удобно расположившись в массивном кресле с резными ручками под поблескиватние развешенного по стенам холодного оружия и завораживающий взгляд жрицы Янтаря с портрета Дмитрий Федорович Вислоух читал сигнальный экземпляр романа. Ни распечаток, ни электронных копий по строжайшей просьбе Вениамина Робертовича ему ранее передано не было, а посему читал он взахлеб с неподдельным интересом, с трудом заставляя себя не забегать вперед, в самый конец, дабы не лишать себя ни одной детали. Тем более детали эти, как касательно приключений Вениамина Робертовича, так и собственно Янтарного мира, были очень даже не лишены интереса. Но все кончается. Подошел к концу и роман. И к изумлению Дмитрий Федорович прочитал, что мастер Вило в самый последний момент понял, что стал чужим для Янтарного мира, и вместо него туда ушли... Вениамин Робертович и Марина Григорьевна, названные в книге Владимиром и Ритой.
“Вот засранцы! Это я-то стал чужим?!”
Дмитрий Федорович в сердцах вскочил с кресла, буквально сорвал со стены висевший там меч, и почти ловко проделал несколько движений. “Почти”, потому что довольно низко подвешенная люстра (а разве бывает иначе в обычной квартире со стандартными потолками?) оказалось больше не подвешенной.
Через минуту Дмитрий Федорович сидел на засыпанном осколками хрусталя полу темной комнаты и беззвучно, но горько плакал. Как иногда плачут настоящие мужчины, когда их никто не видит. Это был полный крах всех забрезживших было надежд. Причем крах, о котором можно было догадаться заранее. Просто не хотелось догадываться. И самое страшное, что молодые люди просто отразили действительность, и не стоило пенять на зеркало. Он действительно успел стать чужим для своего родного мира, и не мог не успеть им стать. Дело было даже не в том, что он давно не держал в руках меча. Это-то было как раз легко поправимо. Это был знак. Знак, чтобы осознать, а что ты будешь делать в мире, в котором каждый знает, что именно на твоей совести лежат все основные события? Кого-то ты возвысил, кого-то наоборот, и каждый теперь может спросить, почему ты сделал именно так, а не иначе? И каждому придется отвечать.
И тут в темной комнате сначала очень слабо, но затем все больше и больше откуда-то извне забрезжил таинственный золотистый свет. Как давно Дмитрий Федорович не видел янтарного сияния! Он боялся моргнуть, чтобы не спугнуть чудесный сон. Но это был не сон. Роман Задунайского уже читался, и каждое принявшее его сознание шаг за шагом двигало рычаги Янтарного мира.
В золотистом сиянии изображение жрицы на портрете зашевелилось и ожило.
- Когда? - сразу спросил мастер Вило. Он знал, что слегка приоткрывшийся занавес мог захлопнуться в любой момент, и не тратил время на лишние церемонии. Хотя и очень хотелось. Жрица его понимала.
- Через шесть ваших дней, - ответила она, и тут же спросила - Ты вернешься? Или вместо тебя к нам придут они?
- Я не знаю. Сейчас я снова вижу тебя и думаю, что вернулся бы. Но пять минут назад, наверное, нет. Может быть, это правильно: не нарушать запретов, и если ушел за занавес, то оставаться там до ухода в лучший мир.
- Им будет еще труднее, чем тебе. Они совсем не знают нашего мира. Он не столь безоблачен, как кажется на первый взгляд. Подумай. Ты же хороший! - жрица моляще смотрела мастеру в глаза.
- Был. Другие за занавес не уходят. И никто оттуда не возвращался. Я не смогу стать простым жителем мира, который сам творил. Помнишь притчу, о том, как куклы растерзали кукольника, как только он даровал им самостоятельную жизнь? Каким бы хорошим не был тот, кто дергал за нити, ему никогда не стать равным тем, чьи нити он дергал. Не думай, я не боюсь смерти. Я... Просто не смогу... Но, так или иначе, через шесть дней все определится.
Дмитрий Федорович уже знал, что никуда не уйдет. Он даже хотел отменить отмечание романа, дабы предначертанное в нем не сбылось совсем, и никто за Янтарный занавес на этот раз не ушел. Но... Но он не мог так поступить. Не мог и все. И ровно через шесть дней за его большим круглым столом собрались все, благодаря кому появился новый роман: Вениамин Робертович с Мариной Григорьевной, Петр Николаевич и сам хозяин. Четыре человека. В романе компания была большой, включавшая всех москвичей из числа завсегдатаев сайта Вислоуха. Но роман - это роман, а жизнь - это жизнь. Даже если его величество Янтарь дергает за все нити, у каждого из нас остается немного свободы, чтобы вносить коррективы. Дмитрий Федорович знал, что все случится на самом деле, и не каждый такое шоу выдержит, а посему позвал только тех, в ком был уверен, и кто уже был "при делах".
Забавно, но все пришли одетыми по-походному, с небольшими, но вместительными и, главное, полными рюкзаками, а Петр Николаевич зачем-то приволок и гитару. Сказал, что случайно, просто по пути забрал у друга-настройщика, но это выглядело детским лепетом. Все явно ждали чуда и надеялись на него. И чудо свершилось. И пришел момент делать выбор.
- Роман принесет вам обоим успех (это я вам обещаю), Васька вам ничего сделать не сможет, да и его собственное положение уже достаточно сложное. Едва ли хозяева "Стелы" простят потерю столь прибыльных авторов. Так что, вы будете счастливы в своем мире. Зачем вам чужой? - спросил Дмитрий Федорович молодых людей.
- Я бы осталась, - неуверенно ответила Марина. - Но ведь кто-то должен пройти сквозь занавес. Ведь так? И кроме нас с Веней некому?
Последние слова звучали вопросительно.
Вениамин Робертович молчал. Он был готов сделать шаг... Но был готов и остаться. Хотя в его жизни уже и был "уход навсегда", но тогда это было сделано за него и помимо его воли, да и твердость этого самого "навсегда", применительно к эмиграции рубежа восьмидесятых-девяностых годов двадцатого века, уже была достаточно относительной. Одно дело было писать роман, и совсем другое - в самом деле решиться сделать шаг туда, откуда не возвращаются.
- Я могу, - вдруг встрял в разговор Петр Николаевич, доселе молча и зачарованно смотревший на жрицу Янтаря за занавесом.
- Ты? - удивленно спросил Дмитрий Федорович.
- Вы? - одновременно вырвалось у Вениамина и Марины.
- Почему нет? В детстве всегда мечтал найти что-то вроде этого янтарного занавеса. - Петр Николаевич обернулся к мастеру Вило. - Кстати именно поэтому, впервые увидев твои романы, я стал их тайным поклонником и пошел на все возможные условия и уступки. И сюда пришел в тайной надежде. Это мой мир. Я даже любимую гитару захватил в надежде, что уйду туда навсегда.

***
“Вот так же когда-то за янтарный занавес ушел и я, - немножко грустно подумал Дмитрий Федорович Вислоух, он же мастер Вило, глядя вслед уходящему в золотистое сияние Петру Николаевичу. - Интересно, как теперь этот мир изменится под аккорды его гитары за янтарным занавесом?..”
(2005)