Моя первая учительница всегда носила на голове платок

Моя первая учительница всегда носила на голове платок. Один и тот же, в любое время года – голубой, шёлковый. Когда я вспоминаю о ней то первое, что представляется мне, это именно он - платок. Мама объяснила, что учительница – баптистка, и ей положено его носить. Мне всё равно. Не помню, каких либо особенно добрых дел совершённых ею, впрочем, как и злых. Помню только её голубой платок и разъяснение слова – «сознание».

1

9 мая – День Победы в Великой Отечественной войне. День встречи с ветеранами. День преемственности поколений. Святой день. Был. Есть. Будет. Скорее Ленина похороним, чем изменим Дню Победы.
Мы - 1-«А» класс – сборище мальчиков и девочек Заводского района. Самые разные дети, умные и не очень, воспитанные и уже кое-кто из специнтерната, красавица (евреечка променявшая мою любовь и велосипед «Школьник» на смех какого-то гопника и велосипед «Салют»), и два рыжих друга (я и Лёшка Гайдай, тот самый гопник) поставившие своей целью взаимоуничтожение друг друга… 32 ребёнка 1978 года рождения. Все. Кроме красавицы - евреечки, она на год старше, поэтому самая умная.

2

Мы сидели и ждали ветерана, а он, оказывается, уже давно пришёл – это была наша классная руководительница - баптистка, в голубом платке, как из песни…

- Голубой партизанский платок!

О том, что она ветеран и сейчас расскажет нам о войне, нам звонко сообщила Лиза (евреечка, которая). Она всегда всё сообщала, что было важно и что будет важным для нас. К примеру, как-то учительница спросила, кто мешает школе получить табличку – «образцовая» и именно Лиза пропела: « - Климов!». То есть, я. Рыжий, честный, влюблённый в неё…
Нынче Лиза тоже пела, какой это трудный период был в истории нашей страны, и какие жертвы мы положили на алтарь победы…. Учительница её оборвала и отправила на место, к букварю. Учи девочка слоги:

- Ма-ма мы-ла ра-му!

3

За окном весна.
Звон стекла. Это солнечный луч стучится.
Первая фраза, кажущаяся бессмыслицей:
- Страшно. Но это было.
Война?
Страшно?
Мы знали войну по советским фильмам и думали, что фашиста можно давить голыми руками и рубить сапёрной лопаткой… Страшно весело!
А учительница – авторитет, говорит – страшно.
С самого детства одни противоречия.
Слушаем дальше.
- Страшно. Но это было. Мы собирались в эвакуацию, когда пришли немцы. Директора завода, где я трудилась, повесили на Рыночной площади. Женщины ходили мимо и плакали. Позже вешали и расстреливали часто, но директора мы часто вспоминали. Вспоминали, когда делили хлеб, когда ходили по воду. Боялись, что так же где-то могут повесить кого-то родного и близкого…
- А почему вешают за шею? – интересуется Лёша Гайдай, ему действительно интересно то, что он спрашивает.
- Закрой рот! – это визжит Лиза. Она ещё не знает, что Лёша вырастет в прокурора заводского рай отдела с феноменально злой памятью.
Классная руководительница молча подождала, а может быть, она даже и не слышала голосов. Я что спрашивал?
- Пока было, что есть в городе - немцы были добрые. Стреляли редко. А потом партизаны очень их стали доставать, к зиме, и фашисты по ночам ходили - заложников собирали. Только это не помогало,… Партизаны их по-прежнему взрывали и останавливаться не собирались, так как на то приказ был от вышестоящего командования. Но это вам знать не интересно…
- Интересно! - заныл 1-«А» класс.
- Я, когда немцы по домам ходили, пряталась с сыночком Коленькой у сестры в землянке. Землянка маленькая, выкопана у железнодорожной насыпи на скорую руку – с трудом умещались в ней. А всё же было хорошо! Я не скажу – плохо. Коленька, мы к сестре бежали, варежки дома забыл. Очень он их любил маленький мой, и мы возвратились. Зашли в квартиру, и я его услышала. Фрица. Высокий фриц, лицо белое. Голодный. Воровать пришёл. По глазам моим видно понял, что я думаю, закричал, сорвал винтовку и ударил меня в голову. Я упала, глаза кровью заливает, смотрю, где же Коленька? А он маленький за мамку заступился, на фрица кулачком замахивается…
- Бей фашиста! – не помню, кто крикнул, может все разом, а может, мне от времени надумалось лишнего.
Учительница вышла, резко хлопнув дверью. Отличница вскочила со своего места и закричала мне:
- Не можешь сидеть спокойно!
Я удивлённо уставился на неё. Близняшки подстрекательно захихикали.
- А это я кричал? – привёл я довод.
- Ты, - предал меня Лёша Гайдай, - Мы уже за тобой повторяли.
Я пошёл просить прощения за класс. Мне не привыкать. У меня рыжее лицо.
В коридоре учительницы не было. Заметил её платок во дворе. Бросился следом. По пути подрался с восьмиклассником-дурачком Борюсенькой из-за пустяка, в результате крупно отстал и потерял след. Вернулся в класс. Учительница стояла на прежнем месте. Я тихо сел. Никто на меня не реагировал. 1 – «А» класс не сводил глаз со своей учительницы. Шелестело по классу: « - Головку прострелил».
- Меня уже три дня, как выписали, и я побежала работать, – учительница продолжала рассказывать, - Надо было жить. Устроилась в дорожные работники. Меня отметили, как трудолюбивую и добросовестную. Дали комнату с девчатами. Прижилась и так и осталась. А потом война закончилась.… Стали после войны пленных на работы присылать, я и приметила мальчонку чуть старше моего Коленьки-покойника. Трудолюбивый такой, сноровистый, как собачонка. Мы ему кушать сначала носили, а потом я когда отдельную комнату получила, взяла его к себе. Усыновила. Никола его звали. Я его в Николяшу и перевела. Стал он мне сынок родной. Когда болела, ухаживал – на шаг не отходил. Во дворе, он, конечно, не ходил много. Боялся - пацаны зарежут. Прошли годы, мой новый Коленька выучился на инженера. Сама его и подняла. Муж не вернулся с фронта. Пришла похоронка ещё в 44-ом, но я после смерти Коленьки так выплакалась, что на отца его ничего и не осталось.
- А вы нас познакомите с Николяшей? – спросила Лиза.
- Нет, - учительница поправила невидимую прядь волос, - Он уехал к своему настоящему отцу. Тот нашёл нас через военкомат у себя в ГДР. Нам, с Николяшей пришло письмо на немецком языке. Николяша бегал по соседям радовался. И я с ним. В письме том говорилось, что немецкий отец жив и «ждёт своего сына вместе с его русской матерью». Мы прилетели. В аэропорту нас девушка в униформе встретила, сказала, что Николяшин отец неважно себя чувствует и ждёт нас у себя дома, полчаса езды от Берлина. Приехали. Николяша постучал в дверь. Дверь открылась. Мальчик обрадовался – отец! А я вижу высокого, холодного фрица застрелившего моего Коленьку. Он поворачивается лицом ко мне и произносит вежливо: « - Guten tag!»

Больше она ничего не говорила. Вот так слово в слово она окончила свой рассказ и отвернулась от нас к весне в окне.

- А что дальше? – класс не устраивало такое окончание истории.
- Я потеряла сознание… - выдавила из себя учительница.

Мы посидели какое-то время, наверное, пару секунд тихо и загалдели.
- А вы нашли его…. – робко начала Лиза.
- Да, а где он упал? – поддержал класс.
- Вы нашли его?! – кричали хором.
- Кого? – вздрогнула учительница.
- Сознание!
- Сознание? Понимаете, сознание – это… - слеза покатилась по её щеке, - Зачем я вам всё это рассказываю…


Она вышла за двери во второй раз. Никто не пошёл следом. Мы были заняты, каждый изобретал своё понятие слова – «сознание». Мне лично оно грезилось особым сортом шоколада, потеря которого неожиданна и неприятна, как чистка зубов в холодной воде.
4


Прошло достаточно много времени с того дня, однако я так и не разобрался с «сознанием», скорее всего тому виной психотропные препараты, с которыми я имел глубокое знакомство после школы и из-за которых меня теперь навещает мой школьный друг Лёша в новом качестве прокурора. Я не рассказываю Лёше, что мой интерес к наркотикам обусловлен тем, что он в далёком 85 году отбил у меня Лизу, и я на всю жизнь потерял интерес к таким вещам как дружба и любовь. Что я понял давным-давно так это прописную истину, не усвоенную моей глубоко верующей учительницей – не мечи бисер перед свиньями.

28.09.08