Лучшая половина

Я смотрела в зеркало и не могла найти ничего общего между этим ужасным отражением и той, которая мило улыбалась со снимка в деревянной рамке. Но как же так?! Ведь ЭТО я! Я?
Да это я. Та, которая тогда стояла и смотрела, как ветер вальсирует с потрепанной газетой, стояла и ждала. И он пришел… зацелованный, пахнущий дорогими женскими духами, с блестящими глазами, с обворожительной улыбкой…
- Знаешь, ты – МОЯ ЛУЧШАЯ ПОЛОВИНА, но мне очень, ОЧЕНЬ хочется другого. – Я не слышала его голоса, а он ведь стоял ОЧЕНЬ близко ко мне, но ничего, ничего не было слышно… я прочла все по губам. Странно, тогда я ничего не почувствовала. Мне просто хотелось взять старую газету и найти там статью, в которой говорится о зверском убийстве, крушащем все на своем пути урагане, или о голоде в бедных странах. Прочитав ее, я бы поняла, что на самом деле мне очень повезло, что я стою здесь и читаю по любимым губам свой смертный приговор, что в моих зрачках отражается его такое родное лицо. И вдруг снова его тихий, успокаивающий голос: «Ты – моя лучшая половина…» а потом еще что-то, но мне казалось, что слово «половина» он произносил слишком часто. Мне хотелось крикнуть ему, что меня не нужно успокаивать, что мне очень больно, но я спокойна, я не буду, я не могу закатывать истерик, но я видела, что он говорит с особой внимательностью, иногда его голос дрожал, и тогда он крепче обнимал меня, чтобы вернуть спокойствие. Я не позволила себе перебить его, я поняла, что все это он говорит для того, чтобы успокоить не меня, а себя, что на самом деле ЕМУ очень больно, но иначе нельзя, так как он хочет другого. Мне вдруг очень сильно захотелось освободить себя от тугого корсета его душных объятий, не произнося ни слова сказать, что я не половина, что я ЦЕЛАЯ, что я никак не могу быть его половиной. А потом бы я схватила бумажный огрызок, который тоже очень хочет вырваться из ненужных объятий холодного ветра. Я бы просто сунула его в карман пальто, сделала бы это механически, а не из-за того, что мне был дорог этот грязный, затасканный, молчаливый свидетель моего расставания с прежней жизнью.

«Прежняя жизнь»… Да, теперь я так его называю. В прежней жизни я любила холодный чай, ароматические свечи, открытое окно и выключенный свет, любила это только потому, что он это любил. А еще он любил женщин, но я их не любила. Рядом с ним они ВСЕ казались мне потаскухами и тупицами. Интересно, кем же тогда была я?
Мне до невозможности хотелось оттолкнуть его от себя, а еще хотелось уйти, как в кино: красиво. А как можно уйти красиво из грязного переулка, с разбитым и ненужным сердцем, да и еще поделенной на половины? Но я смогла. Так мне кажется. Уходя, я забрала с собой тот грязный клочок бумаги. Я просто не могла оставить его ТАМ кружить позорный вальс. Не знаю, чем это объяснить, может эмоциональной нагрузкой, а может и тем, что мне, все-таки, хотелось уйти красиво, но у меня было такое чувство, что я спасла ни огрызок, содержащий информацию, а маленького, голодного черного щенка. Так и пошли: черный голодный щенок и две моих половины, одна лучшая, а другая… а другая он не сказал какая.
Трудно ползти с гордо поднятой головой, но я пыталась. Я ползла, влача за собой воспоминания, только воспоминания, которые мне НИЧЕГО не давали. Воспоминания, от которых я не могла ни улыбнуться, ни заплакать. Странно, правда? Ведь ТОГДА нам было действительно хорошо. А сейчас остались только пресные картинки, которые я разбавляю горячим чаем и пью, с гордо поднятой головой. Мой, все так же, голодный и грязный щенок рассказал мне, что «Она вернулась». «Она» – это какая-то певичка, которая вернулась на эстраду. К статье прилагалась фотография той, которая вернулась, но бесстыдный и пошлый ветер замусолил ее так, что невозможно было увидеть, кто же все-таки вернулся. Может быть, вернулась «прежняя жизнь»? Нет, прежнее не может вернуться, оно может только напоминать о себе. А, впрочем, какая разница, кто куда вернулся. Главное, что я вернулась из этого грязного переулка. Вернулась, только оставила там свой волшебный блеск в глазах, нежность. Оставила, а ты взял это, взял быстро, точно не осознавая, что делаешь, и чтобы я не смогла понять, ЧТО ты делаешь. Знаешь, только тогда я поняла, что ЛУЧШЕЕ – это моя нежность. Но это была не половина, это была Я, а ты взял, ничего не оставив, взял, думая, что это ВСЕГО ЛИШЬ половина. Ну что ж, сама позволила. Сама позволила пить холодный чай с выключенным светом, при ароматических свечах, и открытом окне. Позволила, а ведь могла же зажечь свет, потушить свечи и ЗАКРЫТЬ окно… или, хотя бы просто налить В СВОЮ чашку горячий чай? Могла. Все могла. Могла только тогда, когда оставалась одна, когда он шел к другим пить холодный чай. И сейчас могу. Могу только потому, что я одна.
Одна, но я тоскую не по его страсти, огне, пожаре, я тоскую по той, которая ушла вместе с ним, точнее не ушла, а он УКРАЛ ее. Которую крал, когда говорил, о лучшей половине. Крал так ОТКРЫТО и искренне, что это было НЕВОЗМОЖНО заметить. Крал, когда грязная бумага боролась за свою жизнь с пошлостью и унижением. Не хочу называть его вором, вор – это тот, который крадет и знает для чего ему это нужно. А он крал, а сам и не знал, что с ЭТИМ делать. ЕМУ просто хотелось, ВСЕ-ТАКИ, забрать «лучшую половину».
Так и расстались: он, все-таки, забрал, я, все-таки, ушла красиво.