Академия любви

Я заглянул в мастерскую живописцев, крадучись, проскользнул между холстами, установленными на мольбертах, и увидел стоящую спиной ко мне Гунту. Она задумчиво разглядывала большую картину. Длинные пышные волосы на черной майке сияли, как золото. Тихо приблизившись, я звонко шлёпнул её по попе.
Она некоторое время продолжала разглядывать картину, а потом медленно, словно очнувшись, оглянулась.
- А, это ты! – сказала она.
- Минутку, - опешил я, - что значит – а, это ты? А кто же ещё?
- Думаешь, нет желающих?
- Интересно!
- Какой ты собственник! Всё хочешь себе заграбастать. Я свободная девушка! Меня все могут шлёпать!
- Гунта...
- Ладно, шучу... Слушай, лучше выручи! Я в беде! – сказала она, глядя на меня с мольбой.
- Что случилось?
- Видишь эту картину? Она из академического фонда. Профессор принёс для образца... Я случайно столкнула её вниз прямо на палитру. Смотри, небо перемазано, а сейчас профессор придёт! Это же классика латышской живописи! Из музея! Меня убьют!
- Давай краски, запишем, никто и не увидит.
Гунта быстро достала палитру, краски и разбавитель.
- Ты пиши правую сторону, а я буду левую, - предложил я.
Мы стали быстро работать, подбирая тона и закрашивая повреждения на холсте.
- Здесь я тоже могу делать? – спросил я, показывая на середину картины.
- Да... да... делай всё, что хочешь!..
- Гм. Что? Всё, что хочу?
- Да... да... быстрее, быстрее, только не останавливайся!
- Гунта, что за странные слова ты говоришь?
- Нормальные слова. О, как здорово! Мне нравится! Давай быстрее!..
- Ну вот, опять! Ты говоришь на каком-то эротическом языке.
- Это у тебя эротические мозги.
- Спасибо!
- Смешной! Да не сердись! Я прикалывалась!
- Злая ты! Ухожу я от тебя!
- Спасибо тебе! Ты меня спас! – сказала Гунта, улыбнувшись. – Беги, у тебя уже история искусств началась. Но вечером приходи! Ты всегда приходишь, когда меня нужно спасти!
Я побежал и столкнулся в дверях с профессором.
- Виталий, вам что здесь - мёдом намазано? Вас я вижу чаще, чем своих студентов! Вы же на графике учитесь.
- Уже убегаю.
- Подождите, - сказал профессор, выходя со мной в коридор. – Виталий, давно за вами наблюдаю...
- Да, профессор.
- Понимаете... с вами всё в порядке, всё вроде бы хорошо, но, понимаете, вам не хватает...
- Чего, профессор?
- Как бы вам объяснить..., - произнёс он, пощёлкивая пальцами в воздухе и подыскивая слова, - вот, видите это окно?
- Вижу, профессор.
- Разбейте его!
- Вот это готическое окно!?
- Да! Понимаете, вы скованы, зажаты... разбейте это окно, и вы раскрепоститесь... Без этого нельзя, просто нельзя быть художником. Нужно быть распахнутым и ничего не бояться и не таить! У вас на курсе есть ещё одна такая же – Людмила. Очень талантливая, но... Вот ей бы мужчину хорошего, была бы великолепная художница, а то рисуете оба чёрт знает что.
- Ей мужчину, а мне стекло бить! Может, я лучше к Гунте буду почаще заглядывать?
- Так, Виталий, - посерьёзнел профессор, - вы, я вижу, не поняли меня, идите...
Я быстро побежал по коридору.

В аудитории по истории искусства темно, только горят на всех столах лампы под колпаками, освещающие конспекты, а преподаватель на большом экране показывает слайды с картинами Боттичелли. Я тенью крадусь к своему столу и достаю конспект. Свет ламп выхватывает из темноты то чьё-то лицо, то локон волос, то кисть руки с авторучкой... Большое темное помещение представляет из себя хаос крохотных островков света. Темнота, монотонный голос преподавателя, колкий стук снега в стекло за шторами... Меня начинает одолевать сон. Я подпёр голову ладонью и закрыл глаза... передо мной возникла прекрасная Венера Боттичелли... она мне улыбнулась, приблизилась ко мне, я вот-вот коснусь губами её губ... и тут я чуть не стукнулся лбом об стол. Надо же, заснул. Но и вправду, как хочется спать! Я удобно положил голову на пухлый конспект... я буду так лежать и слушать... слушать…

- Просыпайтесь, - преподаватель заботливо похлопал меня по спине, - на зачёте о Боттичелли спрошу отдельно.
- Что-то сморило, - сконфуженно произнёс я, протирая глаза.
- Ничего, понимаю.
Помещение, залитое теперь ярким светом, быстро опустело, я остался один. Чем же Венера из картины Боттичелли так похожа на Гунту? Нет, не только чертами лица. Есть что-то ещё, что-то неуловимое... И тут я понял, у них у обеих одинаковый, удивительный взгляд – их глаза смотрят на тебя, но в то же время обе они глядят куда-то очень далеко, туда, где тебя нет.



После философии, перед рисунком, небольшой перерыв. Я решил заскочить к Гунте и посмотреть, как там дела с музейной картиной. Может, как всегда, пора Гунту выручать? В коридоре у мастерской живописцев никого нет. За высокими остроконечными окнами светлеет, на стенах между окнами висят застеклённые рисунки лучших учеников, а на противоположной стене, между дверями в мастерские, развешены большие живописные полотна. Я остановился у одного из рисунков с изображением обнажённого натурщика. Я всегда останавливаюсь у этого рисунка. Мне очень нравятся тени и рефлексы на теле. Как зачарованный, я смотрю, впитываю, учусь...
Приоткрыв дверь, я заглянул в мастерскую, никого не видно. Может, она за картинами? Я обошёл одну картину, другую и... столкнулся с профессором.
- Давайте, Виталий, заходите, давно вас не видел. Взгляните-ка на эту картину, - сказал он, указывая на работу, которую мы поправляли с Гунтой. - Обратите внимание на небо, какая смелость мазка!
- Да, профессор.
- Сейчас так не пишут.
- Да...
- Кроме вас с Гунтой.
- Э… понимаете...
- Да ладно. Это вообще-то моя работа, сделал ещё в студенческие годы. Нет, вы не испортили. Молодцы!
- Старались, профессор.
- А как вам снег на этой картине?
- Просто сверкает на солнце.
- Да, кажется, что снег слепит глаза, но я вам сейчас что-то покажу.
Профессор взял лист белой бумаги, прорезал в нём ножницами окошко и приложил лист к снегу на картине. В прорези белого листа снег оказался тёмным!
- Вы видите, - сказал профессор, - снег не белый, он только кажется белым. Вы должны понять, как это сделано. Не пользуйтесь белилами, когда пишете снег, и обратите внимание, что на нём множество цветов и оттенков. Вспомните Сезанна. Вот кто умел в локальных цветах видеть множество оттенков.
- Я понимаю, о чём вы говорите.
- Вы с Гунтой меня заинтересовали. Вот палитра, краски. Сейчас на картине покажу тона, а вы быстро должны их подобрать. Если справитесь, можете приходить сюда, когда захотите, хоть ночуйте... Попробуете?
- Да.
- Вот этот тон, - и профессор показал кисточкой на картину.
- Можно усложнить задачу.
- Как?
- А вот так. Чтобы получился этот тон, надо взять лимонную жёлтую, чуть добавить чёрной... и буквально на волоски кисти взять краплака.
- Любопытно! А вот это место?
- Охра, кобальт, сажа газовая и чуть белил.
- Виталий, что вы делаете на графике?! А вот этот тон? Думаю, с этим вы не справитесь.
- Здесь нет краски. Похоже, что здесь лак, уголь, мел... и что-то ещё...
Я приблизился к работе поближе, пытаясь разглядеть.
Я вглядывался в перламутровый потёк на холсте... и мысленно вдруг увидел Гунту, грустно опустившую голову и покусывающую ручку кисточки. Мне показалось, что она посмотрела на меня и беззвучно прошептала: «Ну!.. Давай же!...»
- Похоже на какое-то серебро…
Профессор улыбнулся.
- Да, была такая краска в 40-х годах. Приходите, Виталий. Приходите... О! Смотрите! Вот это снегопад!
Я посмотрел в окно, за ним закружился снежный вихрь, он быстро залепил стекло, и в мастерской потемнело.

По узкой лестнице я поднялся на четвёртый этаж Академии, располагающийся под покатой крышей, и вошёл в мастерскую, где мы всегда рисуем обнажённую фигуру. Сегодня мы начинаем рисовать сразу двух натурщиц, одна будет лежать на спине, а другая сидеть рядом. Одна из натурщиц как раз снимает халат и ложится на специальном невысоком подиуме. Я и сам люблю там полежать...
- О, бессовестный Виталий пришёл! – усмехнулась Люда.
- Почему бессовестный? – интересуюсь я.
- Потому что дочку с женой спутал.
- Да, Люда, сегодня ты превзошла саму себя! Одолжи мне резинку.
Сегодня мы начинаем новый рисунок. Первые дни самые сложные, нужно правильно разместить фигуры на листе и хорошо их прорисовать. Без этого нельзя приступать к моделировке форм. Люда рисует рядом со мной, и рисует очень хорошо. Быстрыми росчерками карандаша она сразу же схватила движение фигур. У меня это так быстро не получается. Я размещаю фигуры женщин на листе и начинаю прорисовывать детали, постоянно проверяя пропорции.
- Люда, посмотри, что-то тут с грудью не в порядке, - говорю я.
Люда встала и, зайдя мне за спину, посмотрела на рисунок.
- Всё нормально. Накладывай сразу легко тени. Просто для самого себя. Так легче.
На тела натурщиц я нанёс лёгкую тень, рисунок собрался. Да, Люда права.
Вдруг в дверях появился преподаватель с молоденькой красивой девушкой лет двадцати. Он показал ей на раздевалку у второго подиума, куда она и направилась, а сам подозвал меня к себе.
- Виталий, у нас новенькая натурщица, будет позировать в первый раз, не хочу её сразу ставить перед большим курсом. Порисуй её с Юрой. Пусть привыкает.
- Да я уже начал рисунок, всё уже хорошо прорисовал...
- Ничего, начни другой. Какая проблема?! Посадите её сами и поставьте свет.
Мы с Юркой перебрались со своими мольбертами ко второму подиуму в другом конце мастерской. Девушка появилась в голубеньком халатике и остановилась, не зная, что делать. Ей было лет двадцать, как и нам.
- Как сесть? - выдохнула она.
- Садись, чтобы было удобно. Как будто ты решила отдохнуть, - посоветовал Юра.
Она быстро сняла халатик и села на стул. Под светом лампы тело её было золотистым и очень красивым. Ну вот, теперь надо начинать всё сначала. Я стал рисовать, как посоветовала Люда, – сразу же набрасывая лёгкие тени. Измеряя в очередной раз пропорции, я увидел, что тело натурщицы вздрагивает. Приглядевшись, я понял, что она икает и очень этим смущена – щёки и шея покраснели.
- Хочешь, быстро вылечу от икотки? - спросил я её. - Нужен стакан воды.
- У меня есть бутылка минералки, - предложила она.
- Давай. А как тебя звать?
- Рената.
Быстро шмыгнув за ширму, она вышла с бутылкой воды.
- Встань на одну ногу, - сказал я, поднимаясь к ней на подиум. - Вторую ногу заведи назад и подними её, как можно выше. Руки сцепи сзади и тоже подними, как можно выше. Вот так стой и пей воду маленькими глотками.
Я поднёс горлышко бутылки к её раскрывшимся губам. Вода вытекала из её рта, текла по подбородку, шее и дальше по груди... животу...
- Руки выше! И ногу не опускай! И не падай! Держись губами за горлышко бутылки...
- Виталька, - не выдержал Юрка, - я не могу больше на такое смотреть!
Рената засмеялась и закашлялась.
- Виталий, что ты с ней делаешь! – оторопело воскликнул появившийся в дверях преподаватель. - Ты ненормальный? Ты забыл, что здесь Академия художеств, а не бордель.
- Я так лечу у неё икоту. У неё, кстати, прошла.
- Ты бы посоветовал ей хоть халатик надеть.
Преподаватель покачал головой и вышел из мастерской.

А икота действительно прошла, Рената снова позирует и время от времени смеётся, встречаясь со мной глазами.
В мастерской наступила тишина, слышно только движение грифелей по бумаге. Неподалёку от меня Люда рисует, прикусив нижнюю полную губу. Она встретилась со мной взглядом и отвела свои глаза. А дальше рисует черноволосая Эдита. Она почувствовала мой взгляд, на мгновение отвела глаза и снова посмотрела на меня, улыбнулась... Это улыбка друга. И ещё... таинственный взгляд Лены за блестящими стёклами очков. Я не знаю, что этот взгляд означает... Мы погрузились в работу, и, кажется, забыли друг о друге... Для нас сейчас существуют только пропорции, тени, рефлексы... и шорох грифелей по бумаге. Я смотрю на Ренату, потом на рисунок и снова на Ренату... Не слишком ли крупной я сделал её на листе? Что-то всё сегодня у меня не клеится!
А за окном высоко под потолком косо летит снег, и давит ветер на стёкла....
Через два часа мы спускаемся этажом ниже в своё курсовое помещение. Сегодня будем акварелью заканчивать рисовать Анну. Ей лет сорок, и рисуем мы её обнажённой по пояс. Здесь я могу расслабиться – я почти всё закончил. Анна достала из сумки блинчики с мясом, которые вчера обещала принести. Несколько блинчиков я кладу на тарелку, накрываю её блюдцем и бегу на второй этаж к Гунте.

- Ну, что рисуете сегодня? – спросила Гунта.
Она взяла блинчик двумя пальцами, поднесла к губам... приоткрыла их и, глядя на меня затуманенными глазами, провела по губам языком...
- Гунта, если будешь продолжать издеваться надо мной, то вечером я тебя изнасилую!
- Наконец-то ты сказал что-то дельное! Это самое лучшее, что я слышала от тебя за последнее время! Обязательно приходи... только боюсь, что от тебя самого мокрое место останется! – усмехнулась она и добавила: - Что сегодня делал?
- Рисовал голых женщин.
- Бедный! Как я тебе сочувствую!
- Я так измучился!
- Ты только береги себя, дорогой, импотентом не стань. А то привыкаешь... привыкаешь...
- Да ты что! Вот сейчас меня так возбуждает... что ты в майке и джинсах… Гунта, пока никто не видит, надень свою куртку, шапочку и завяжись шарфом до бровей! Я тогда вообще с ума сойду от страсти!...
- Да! Интересный случай! Кто-то о тебе напишет диссертацию. Бери тоже блинчик.
- Есть их вместе с тобой - какой-то разврат!
- Какой ты!... Я начинаю бояться за тебя! Успокойся, на, кусай!
И она протянула мне свой блинчик. Я откусил половину, а вторую половинку, смеясь, съела она.
- Гунта, я вот не припомню, мы когда-нибудь с тобой ссорились?
- Это ты со своей Наташкой ссоришься, а со мной ты живёшь душа в душу!
Я смахнул пальцем крошку с уголка её рта.
- Как думаешь, - спросила она, - возможна дружба между парнем и девушкой?
- Конечно, нет.
- Вот и я так думаю. Иди, дурак!
- Жди меня, моя жертва! Вечером я приду.
- Жду тебя, мокрое место!

За окнами стемнело, и всё также ветер бьёт по стёклам колким снегом. Я закончил акварель Анны. Потом были два часа шрифта. Под шорох снега за окнами мы писали на листах ватмана редисными перьями текст готическим шрифтом. И остаются теперь только наброски, до них ещё целый час.
Я иду по коридору первого этажа. Справа от меня мастерские скульпторов, а в центре коридора, занимая почти всё свободное пространство, стоят монументальные скульптуры. По широкой лестнице, разветвляющейся влево и вправо, поднимаюсь на второй этаж.

Между чёрных, вечерних окон висят рисунки. Я остановился у рисунка натурщика и опять приглядываюсь к штриховке тени... как красиво сделано! Подойдя к окну, я прислонился горячим лбом к холодному стеклу... перед моими глазами темнота и огоньки – желтые, красные, голубые... Академия совсем опустела, ни звука не доносится до меня.
В мастерской живописцев темно. Я вижу тёмный силуэт Гунты, сидящей на помосте натурщиков.
- Что ты сидишь в темноте? – спрашиваю я.
- Иди скорее сюда! – шепчет она.
Когда я подошёл, она схватила меня за руку... её рука была очень холодной.
- Мне плохо! – прошептала она.
- Что случилось?
- Cердце ужасно колотится... мне кажется, что оно останавливается...
- У тебя было такое раньше?
- Нет... Или чуть-чуть что-то было. Послушай, какой пульс.
- Да, очень быстрый. Успокойся, тебе надо прилечь... давай драпировки подложим, и полежи, успокойся... успокойся...
- Ты только не отпускай мою руку!
- Всё время что-то с тобой происходит!
- Но я же не виновата...
- Извини, я глупость сказал. Сейчас всё пройдёт... Я держу тебя за руку, а значит, всё в порядке... всё хорошо...
- Посмотри, какое чёрное, мрачное окно! – прошептала она.
Я оглянулся на окно в мастерской, тёмное, забитое снегом.
И тут неожиданно снаружи вспыхнул свет, и окно превратилось в сверкающую драгоценность.
- Как красиво! – воскликнула, привстав, Гунта. – Появился свет, и всё преобразилось.
- Знаешь, Гунта, так бывает и с людьми. Появляется какой-то человек, и всё освещается, преображается! Я знаю такого человека!
Она посмотрела на меня тёмными пятнами глаз.
- Я тоже знаю такого человека, - улыбнулась она.
- Ложись, дай я пощупаю твой пульс… Пока ещё быстрый. Закрой глаза, сейчас я тебя успокою.
- Я закрыла. Успокой меня.
- Представь, что ты в лесу. Вокруг тебя высокие деревья с толстыми замшелыми стволами. Ты стоишь на тропинке среди папоротников… Здесь темно, сумрачно, на папоротниках горят светлячки. Иди по тропинке вперёд. Посмотри вокруг себя, папоротники колышутся от лёгкого ветерка. Вон дерево с дуплом, а у того дерева отвалилась кора. Приглядись к плетению корней на земле… Иди вперёд… тропинка расширяется, и ты выходишь к реке. Поверхность её очень гладкая, отражение леса в реке пересекают полосы голубоватой ряби от лёгкого ветерка…
- Рассказывай! – прошептала Гунта, - я вижу всё это! Рассказывай, мне так хорошо у этой реки! Мне так здесь покойно! Я… хочу войти в воду…
- Да, ты заходишь в воду, она тёплая, вода уже выше твоих колен, она журчит у твоих ног. Ты ложишься на спину, и вода держит тебя. Не нужно прилагать больше никаких усилий, ты плывёшь по течению… Над тобой чистое, голубое небо. Течение несёт тебя под ветви деревьев, усеянные белыми цветами. Вот, подул душистый ветер, и белые лепестки порхающими бабочками полетели вниз на воду и на тебя… Ты плывёшь среди белых лепестков, и вода, и твоё тело покрыты белым снегом лепестков… Течение реки несёт тебя всё дальше и дальше… к океану… океану покоя…
Я затих, думая, что Гунта заснула, но она открыла свои глаза. В темноте блеснула её слезинка.
- А что потом? – выдохнула она. – Что будет потом?
Я коснулся её лба, волос, наклонился над ней и поцеловал её в раскрывшиеся губы.
- Как ты думаешь, может быть дружба между парнем и девушкой? - прошептала она, прижимаясь щекой к моей щеке.
- Конечно, да.
- Вот и я так думаю. Ты опять спас меня, ты всегда спасаешь. Не отпускай меня! Только с тобой я в безопасности… Но всё-таки расскажи, что же будет потом?..