Хлеб

Зима установилась морозная. Втягивая головы в колючие воротники шинелей и скрипя сапогами по снегу, мы топаем из рабочей зоны, где на темной воде неподвижно застыли тела ракетоносцев, в свою казарму на берегу.
Мы - это несколько старшин и матросов, час назад сменившихся с гарнизонного караула и сдавшие автоматы помощнику на своей лодке.
Мороз крепчает, на ночном небе вспыхивают сполохи северного сияния, и такое ощущение, что мы одни в этом мире.
Спустившись с сопки по обледенелому трапу, мы оставляем позади заваленный снегом склад ГСМ с неподвижно застывшим на вышке часовым в тулупе, минуем несколько складских помещений с замерзшими окнами и останавливаемся перед одноэтажным кирпичным зданием.
Из расположенной позади него высокой трубы, в небо поднимается белесый столб дыма, а на фасаде, под тускло светящим фонарем - наглухо закрытое окошко.
Мы останавливаемся, я стягиваю с руки шерстяную перчатку и стучу в него.
Через пару секунд окошко распахивается, чья-то рука, с якорьком на запястье, брякает на оцинкованный подоконник только что испеченный кирпич белого хлеба, и оно захлопывается.
Отломив горбушку, я передаю остальное сослуживцам и с наслаждением жую. Хлеб ноздреватый, с кислинкой и непередаваемо пахнет. Расправившись с ним, мы молча выкуриваем по сигарете и идем дальше.
Говорят, в базе так было всегда, с момента ее основания. Моряки, возвращающиеся ночью со службы, постучав в окошко пекарни, неизменно получали кирпич свежего хлеба.
Несколько лет спустя, уже будучи офицером и вернувшись из очередной автономки, я шел ночью по тому же маршруту. Остановился у знакомого окошка и постучал.
Через пару секунд на подоконнике лежал горячий кирпич, как тогда, когда я был старшиной.
Только не было рядом тех ребят, друзей моей юности.
Помнят ли они тот хлеб?
Я думаю, помнят…