Всякие отношения местного значения

Всякие отношения местного значения.

Кошмар продолжался третью ночь, начавшийся с пятницы на субботу. Ничего себе, выходные. Повторялся даже не сюжет или сценарий сна, повторялись детали. Дурацкий, нелепый сон. И ведь даже во сне понятно, что это сон, но ничего от этого не менялось. Начиналось все банально и глупо; ракета – носитель на стабилизаторах выносила их троих на высоту километров пятнадцати. Во сне не важно, каким образом можно удержаться на стабилизаторе ракеты. Тут логическая глупость оправдана сном. Потом начиналось главное. Ракета сбрасывала их на решетчатую металлическую площадку, которая находилась в стратосфере. Снизу, окутанная белесой пеленой облаков, простиралась голубая планета. Те двое, с которыми прилетел Колесников, тотчас снимали тяжелую теплую обувь, переобувались в мягкие, спортивные тапочки, надевали рюкзаки парашютов и спокойно шагали в бездну. Он понимал, что, пролетев тринадцать – четырнадцать километров, они раскроют купола и плавно приземлятся на какую-нибудь лужайку с пчелами и клевером. Он знал и то, что ему незамедлительно необходимо сделать то же самое, а именно, снять тяжелые зимние ботинки, надеть эти дурацкие тапочки и совершенно невесомый рюкзак парашюта, не внушающий не малейшего доверия и сигануть вслед за ними. Иначе, почти космический холод и отсутствие кислорода оставят его на этой площадке навечно. Но он не мог. Страх, сильнее, чем холод, сильнее, чем невозможность дышать сковывал его. Нет, сначала он тоже довольно быстро переобулся, снял теплую куртку. Потом взглянул вниз и проделал всю операцию наоборот. Вот с этого момента в нем и вспыхнул этот всепожирающий, животный страх. Каким-то образом он дышал. На такой высоте можно дышать и не замерзать только во сне. И все же он мертвой хваткой вцепился в железный прут решетки. Все. На этом кошмар обрывался. Колесников просыпался. Лихорадочно, словно рыба, выброшенная на берег, глотал воздух и обследовал свои, как ему казалось обмороженные ладони.
Именно в эту третью ночь один из этих двух, перед прыжком обернулся.
- Ниндьзя какой-то, - успел подумать Колесников. – На голове маска как у спецназовцев, на глазах очки. Ну правильно, если не закрыть, то, что останется от лица с этой высоты?
Они снова прыгнули, растворяясь в пространстве. К страху на этот раз прибавился стыд. Во взгляде того, который обернулся, даже сквозь маску видно было удивление в глазах. Теперь для одного из них стало понятно, что Колесников боится. Нет, сам он не считал себя трусом. Ну, может совсем чуть-чуть, в пределах здравого смысла и инстинкта самосохранения. Этот взгляд подвиг Колесникова сделать шаг. Нет, шагом это назвать нельзя. На четвереньках он произвел движение коленом и рукой в сторону края площадки. Большего он сделать не смог. Он даже не вспомнил о том, что парашют остался лежать в стороне. И проснулся.
- Нет так нельзя. Еще две-три ночи таких снов и я свихнусь, - думал он.
Но и на четвертую ночь кошмар повторился. Снова ракета, стабилизаторы, спины этих двоих. В тот момент, когда они собирались прыгнуть, тот вновь обернулся и подошел к Колесникову. С расстояния он казался выше. Теперь, рядом, он оказался сантиметров на пять ниже Колесникова.
- Пойдем. – Он взял Колесникова за локоть, подвел к парашюту, помог надеть его. – Не бойся, он раскроется. Главное не просыпаться до приземления. Это очень важно. Иначе страх останется.
Сил сопротивляться у Колесникова не осталось. Он послушно подошел к краю площадки и вместе с этим, вторым (третий дожидался их на краю, но никакого участия в Колесникове не принимал) провалился вниз. Казалось, что сердце должно остановиться. Тела он не чувствовал. Конечности онемели. Он никогда не прыгал с парашютом, ни наяву, ни во сне. Легче от этого не становилось. Он с огромной скоростью падал на Землю. Попытки проснуться ничего не давали. У тех двоих лицо от холода закрывали маски, а у него не было ничего. Холод продувал его всего насквозь. Потом, когда он начал приходить в себя, воздух уже стал плотным и теплым. Относительно теплым. Колесников взглянул на невесть откуда взявшийся на груди альтиметр. Пять тысяч метров. Те двое разлетелись в стороны метров на сто, но тот, который его подвел к краю площадки, изменил телом траекторию падения и стал приближаться. Знаками показал, как достать вытяжной парашют из бокового кармана рюкзака. Никаких колец, которые надо было дергать, не присутствовало. Колесников вновь взглянул на альтиметр. Две с половиной тысячи. Он открыл боковой карман, ухватил вытяжной и выбросил его в воздух. Завибрировало, потом дернуло. После долгого, почти бесконечного падения, его впервые подбросило вверх. Он, казалось, повис в пространстве на стропах, прикрываемый прозрачным куполом-крылом. Те двое еще продолжали падение. Через несколько секунд над ними тоже полыхнули зеркальным блеском купола. Купол-крыло по структуре напоминал крыло стрекозы. Поэтому при всей своей прозрачности оно блестело на солнце. Как такое нежное устройство могло компенсировать падение человека, было совершенно непонятно. Но факт оставался фактом. Колесников плавно скользил к земле по воздуху. Впрочем, какой смысл искать логическое объяснение во сне?
Удара о землю он не почувствовал. Его просто не было. Произошло мягкое касание, словно он шагнул со ступеньки. Те двое уже собрали свои парашюты и удалялись в сторону леса.
- Эй, постойте! – крикнул Колесников и проснулся. Минуты две он тупо всматривался в сумеречное осеннее окно, по которому уныло барабанил дождь, и не мог понять, где сон, а где явь. Наконец утренний сумрак оказался убедительней. Он ощупал себя. Все части тела благополучно пребывали на своих местах еще с вечера, заботливо облаченные в пижаму. Последнее время он стал мерзнуть. На улице стремительно холодало, а отопление включать, похоже, не собирались. Старое тонкое одеяло не спасало. На антресоли, в рюкзаке, лежал еще спальный мешок, но лезть туда Колесникову было лень. Поэтому, замерзая под утро в постели, он и размышлял, как решать температурную проблему. Возвращаясь вечером с работы, в магазине «Ветеран» он купил за шестьдесят пять рублей полосатую байковую пижаму.
- Ну и черт с ним. Кто меня в ней увидит? А за одеялом таскаться или покупать обогреватель, да еще потом с ним по городу. И времени нет. – Думал он. – А так…
Первую ночь он спал в тепле и уюте. На вторую начались кошмары со страхом высоты. И вот теперь, после более менее благополучного пробуждения он чувствовал облегчение. Оказалось, что он проспал. Бегом оделся, для приличия плеснул в лицо несколько капель воды, промокнул его и выскочил на улицу.
В метро ему удалось сесть. Он прикрыл глаза и стал вспоминать сон. Впервые за четыре ночи появились обстоятельства сна, которые хотелось удержать в памяти. Но ощущение реальности уже утратило силу. Острота поблекла. На «Менделеевской» его вынесло из вагона и повлекло с общим потоком на переход к «Новослободской». И вдруг в толпе мелькнула знакомая фигура. Колесников не видел лица, но определенно мог сказать, что именно этот человек подводил его ночью к краю площадки. Он рванулся за ним, сшиб кого-то, но тот словно растворился в толпе, будто во сне.
Еще некоторое время он недоуменно крутил головой по сторонам, затем вернулся на перрон и сел в первую подошедшую электричку. Через две станции Колесников понял, что сел не в ту сторону, но пересаживаться не стал. Не до того. Мелькнувшая фигура не давала покоя.
- Может, показалось, - думал он, - после таких снов и не то покажется. Да и что общего с тем из сна? Фигура? Комбинезон? Да, точно, тот тоже был в комбинезоне, только ярком. Красное с синим. Рост примерно сто семьдесят. Худощав. Наверное худощав, в комбинезоне не поймешь. Лица не видел, только глаза. Вот голос странный. Для мужчины слишком высокий, для женщины грубоват. Скорее больше подходит подростку, когда начинает ломаться, и сквозь детский голос прорываются низкие нотки. – Все эти подробности он вспоминал только сейчас, постфактум.
Вечером он включил будильник, чтобы вновь не проспать. Сон повторился. Страх тоже. Только теперь Колесников пересилил себя и прыгнул вслед за ними. На этот раз он тоже оказался в маске и очках. Падение хоть и пугало, но уже не на столько. Он раскрыл парашют одновременно с ними. За время спуска он успел разглядеть окрестности. Действительно луг, окруженный лесом. Даже воздух пахнет клевером. Тот, второй, приземлился метрах в тридцати. Колесников сбросил рюкзак парашюта, подбежал к этому, второму, стащил с него очки, маску.
Карие глаза, взмокшая темная прядь волос упала на лоб и прилипла к нему. Человек откинул волосы назад и улыбнулся, обнажая верхнюю десну вместе с белыми зубами.
- Ты кто? - Не собравшимся голосом спросил Колесников. И тут нарастающий рев стал глушить тишину. Вокруг потемнело. Колесников схватился за уши и проснулся. Будильник разрывался на полную мощь. – Вот же, черт, - узрев очертания будильника, Колесников со всего маха шарахнул по нему кулаком. Тот замолчал навечно. Теперь до выхода из дома оставалось полтора часа. Торопиться некуда. Колесников принял душ, пожарил гренки и запил их кофе. На работу не хотелось. Вот бы на пенсию, лет на пять. Или жизнь рантье, по нашим меркам, по ихним - пособие по безработице. Все больше чем наша зарплата.
- Двадцать девять лет. Юрист, погрязший в договорах клиентов и исках судебных приставов. Сомневающийся во всем. Как гласит народная мудрость: «Два юриста – три мнения». Может этот страх - результат профессиональной деятельности? Вот и пижаму себе купил. На машину третий год коплю. Нашу посудину давно бы уже купил, так нет, иномарку хочется. Я уже и водить-то разучился. С нынешними пробками проще на метро добираться. Эх, Леша, Леша.
На работу вышел вовремя, как обычно. Сегодня он не торопился. Некуда. Будильник все испортил. Метро, потом пересадка на кольцевую. Ядовитое шипение дверей электрички. И вдруг вновь это лицо, теперь уже открытое, отделенное от него стеклом с надписью «Не прислоняться».
- Стой! – Он вновь сбил кого-то. Но электричка потонула в дыре тоннеля.
В эту ночь будильник молчал. Беспокойно спал Колесников. Ему так и не удалось попасть в нужный сон. Это, явно, лишало его жизнь чего-то важного. Утром он полчаса провел в праздном созерцании на станции метро «Новослободская». Там все оставалось по-прежнему. Метро как метро.
- Может это и к лучшему, во всяком случае, начну спокойно спать. – Он ошибся. Передышка вышла всего на сутки. Через ночь он вновь оказался на краю площадки. Только теперь он был почти рад этому.
Третий прыгнул на секунду раньше. Они вслед за ним. Но тот, который прыгнул первым, стал стремительно приближаться к Земле, удаляясь от них, очень быстро превращаясь в точку, пока совсем не растворился в молочно-голубом мареве.
Они раскрылись. Но до этого «Второй» показал Колесникову несколько приемов управления телом в воздухе. Получилось. И удовольствие от этого тоже получилось. В этот раз они выбросили в воздух вытяжные почти у земли, но парашюты все равно сработали уверенно. Плавное скольжение по воздуху закончилось мягким касанием на траву или, скорее, в траву. Теперь они приземлились рядом. «Второй», не дожидаясь Колесникова, сам стянул с себя маску. Колесников подошел.
- Ты кто? - Как заезженную пластинку повторил он.
- Я? Я неопределенный. Или неопределенная. Вернее, неопределенное.
- Это как?
- Долго объяснять, а времени нет, пора просыпаться. Потом.
- Когда пото...ом?
И снова проснулся. На полтора часа раньше.

-

- Что за черт. И ведь будильника нет. Замкнутый круг какой-то. Ладно, один плюс, умоюсь и позавтракаю по-человечески, не торопясь. На пенсию, на пенсию, лет на двадцать, а потом, когда уже ничего не надо, можно ходить на работу. Даже до смерти, чтобы не скучать и не чувствовать одиночества.
На самом деле он не очень-то и страдал от одиночества. Того общения с людьми, которое у него проходило за день, Колесникову было достаточно, чтобы вечером наслаждаться и ценить это самое одиночество. Изредка, бывало, нападала на него хандра, и тогда он звал кого-нибудь в гости, в том числе и женщин. Некоторые оставались у него до утра. Одна как-то решила задержаться на месяц. И даже лелеяла надежду остаться навсегда. После того как дама покинула-таки территорию его квартиры, Колесников зарекся особей женского пола на ночь у себя больше не оставлять. Нет, он не ушел в постриг, просто более тщательно стал охранять свое жизненное пространство. На работе ходил обедать со Светочкой, юристочкой из своего же отдела, которая изредка тоже посещала его, но неизменно срывалась домой, так как была замужем. Она ему нравилась, но он точно знал, что, будучи его любовницей, любит она мужа. Втайне радовался этому, потому, что люби она его, то возникли бы осложнения. А уж Колесников-то знал, что женщины, по большей своей части, существа более решительные, нежели мужчины. И ради любви готовы бросить все. Но он не мог понять и все время недоумевал, если Светочка любит мужа, то почему предается нежным утехам с ним. И вообще, при чем тут он? Несколько раз он пытался пролить свет на этот вопрос, но добился только короткого упоминания, что у мужа проблемы с его мужской частью.
Иногда со старыми приятелями ходил в байдарочные походы, но все реже и реже. Хотя в этом году получилось два раза, вернее, полтора. На майские праздники старый приятель Колесникова, Валера Белоусов, по прозвищу «Еж», позвал его на Западную Двину. Кличку «Еж» еще на первом курсе института ему дал их историк. В то время он действительно походил на ежа. Не по внешнему виду – по внутреннему содержанию. Прозвище легко легло и прилипло намертво. После чего ни один сокурсник не называл его Валера.
Ехали на этот раз большой компанией. Валера ехал со своей будущей женой, поэтому в экипаж Колесникову, в качестве балласта сунули девочку Машу, возраста шестнадцати лет. Он сделал робкую попытку отказаться. Но было сказано, что девать Машу некуда. И к тому же ее мама попросила, чтобы за девочкой присмотрели. Колесников грустно вздохнул, понимая, что грести ему придется одному. Девочка Маша при всем своем несовершеннолетии выглядела вполне состоявшейся женщиной. Как и подозревал Колесников, Маша только имитировала греблю, лениво помахивая веслом, изредка касаясь воды. Река еще не обмелела и текла почти спокойно. Поэтому вечером с непривычки у Колесникова ломило все тело. На стоянке приготовили ужин и разлили водку. По заведенному правилу каждый брал с собой расписанное на него количество продуктов и две бутылки водки. Десять человек, пять дней, двадцать бутылок. Но, две из них выпивались в поезде по дороге туда, две обратно. Еще шесть оставлялись как НЗ и добавлялись к рациону по одной бутылке на ночных посиделках у костра, по мере прохождения маршрута. По сути дела разлив получался только на ужин. По пятьдесят грамм два раза. На этот раз начинали с «Ежовки». Он не любил опускаться до банальной пошлости и брать обычную водку. Всегда покупал что-нибудь специфичное. Настойки разные, коньяк… На этот раз он извлек бутылку какой-то желтой китайской или вьетнамской водки и бутылку «Старки». Откуда народу было знать, что в обманчиво-простом виде этой посуды хранится личное, авторское произведение Валерия Юрьевича, на которое он потратил две недели. Нет, исходный материал до смешного прост – три бутылки «Столичной». Он разлил их на две равные части. В первую набросал каких-то корешков, как он утверждал впоследствии, женьшеня. Для красоты сыпанул туда немного красного перца и поставил настаиваться. Отфильтрованная жидкость получила бутылку из-под китайской водки. Остатки пошли на дегустацию по вечерам. Вторую половину ожидал более творческий процесс, вернее, более насыщенный. Кроме уже упомянутых корешков туда была всыпана смесь красного и черного перца, которая заняла четверть объема, закинута (почищенная, разумеется) головка чеснока и присыпано все это счастье, нареченное «Старкой», порошком корицы.
Вот эту-то жидкость и разлили первомайским вечером. Первой пошла китайская бутылка. Выпили разом, поморщились, гадость-то получилась приличная, и стали торопливо даже не заедать - заглатывать горячим супом. Никто кроме Ежа и не подозревал, какой сюрприз их ждет дальше.
- Нет, Валер, что не говори, а водку они делать не умеют, - как только обрел относительный дар речи, прохрипел Костя. – Или мы к ихним вкусам не привыкли. Давай, открывай нашу.
Накаркал. Жидкость разлили. Как она не самовоспламенилась, осталось загадкой. Чокнулись, выпили и остались в таком положении, которое в детской игре называется «Море замри». Глаза у всех, в том числе и у Ежа (так как этот продукт он продегустировать не успел), вылезли как у раков, брошенных в кипящую воду.
Отходили долго. Кто как мог. Даже на следующее утро у некоторых оставалось жжение. Ежа не побили в тот момент только потому, что боролись за собственную жизнь. Вечер у костра с песнями под гитару оказался сорван. Колесников забрался в палатку позже Маши. Та уже залезла в спальник. Минут через пять она начала ворочаться и жаловаться на то, что все у нее болит и горит как внутри, так и снаружи, и слезно просила сделать хоть маленький массаж.
- Ладно, раскрывайся, - сжалился Колесников и включил фонарь. Девушка расстегнула молнию спальника и оказалась в том же виде, что и при рождении. Массаж не потребовался. Точнее, он был проведен, не смотря на усталость, в течение полуночи. Колесников был поражен опытностью столь юной особы. Теперь на дневном привале Колесников спал, а ночью Маша под его присмотром щедро компенсировала ему же свое байдарочное безделье. После похода она несколько раз приезжала к Колесникову в гости, но быстро утомляла своей шумностью. То, что в открытом пространстве, на природе, вмещало – маленькая квартирка вмещать отказывалась. Он деликатно, но настойчиво выпроваживал Машу и оставался наслаждаться одиночеством.
Второй поход, то есть половинка или даже четвертушка, случился в середине лета. Тот же неугомонный Еж сагитировал его в выходные отправиться на Лопасню. Он уже женился и жену брать с собой не собирался, а может она сама после той водки не рисковала ездить с мужем в походы.
- Поехали. Вдвоем. Никакого шума, никакой большой компании и этого дурацкого бренчания у костра. Речка быстрая, лопатить не надо. К воскресенью до Оки доберемся и домой. – И он достал старый потрепанный буклетик, где на фоне речного пейзажа красовалась надпись: «По Лопасне на байдарках». Колесников взял буклет, посмотрел. Там действительно было написано, что если вы хотите активно отдохнуть в живописном уголке нашей Родины и побывать в Чеховских местах, поезжайте на Лопасню…
- Ты эту речку-то видел?
- Ну, как видел? Я в Чехове был, у меня же там сестра Инка живет. Я по карте посмотрел, там от станции километра полтора надо пройти. Это немного. Байдарка у нас на телеге, так что упираться, особо не придется.
Уговорил. В пятницу утром, взяв отгулы, они на Курском вокзале загрузились в электричку до Чехова. И уже в половине одиннадцатого катили телегу с байдаркой чуть ли не по центральной улице города.
- Слушай, а мы правильно идем? – Засомневался Колесников.
- Да, вроде, правильно. – Уверенности в голосе Ежа не звучало. – Надо спросить у местных. Вон у бабули давай спросим. Только ты спрашивай, у тебя рожа интеллигентная, располагающая к доверию.
Колесников вовсе не «купился» на столь примитивный комплимент, просто не хотелось детских разборок: «Ты! Нет, ты!…»
- Бабуль, где тут у вас речка Лопасня, не подскажете?
Бабуля сложила лодочкой ладонь, поднесла к уху и сама в свою очередь спросила.
- Ась?
- Речка тут у вас Лопасня, где находится? – Колесников перешел на крик.
- Какая это речка? Нету у нас тут никакой речки.
- Бабушка, Вы местная?
- А как же, местная, конечно местная.
- Ты куда меня привез? - Усаживаясь на ступеньки кинотеатра, спросил Колесников.
- Нет, Леха, эта старуха ничего не соображает, ты же видел, глухая совсем. Есть здесь река, точно. Надо только у кого-то вменяемого об этом спросить.
Из-за угла кинотеатра «выпорхнули» три девушки. Остановились, явно кокетничая. Потом одна из них как бы отвлеченно, указывая на экспонат в музее, сказала.
- А вот ребята в поход собрались.
- В кино, на утренний сеанс, - огрызнулся Колесников.
Девушки расценили это как оскорбление и гордо пошли прочь.
- Девчонки, постойте, - Еж побежал за ними исправлять положение и выуживать информацию. - Постойте.
Те лениво остановились.
- У вас тут река, Лопасня, есть. Куда идти к ней, не подскажете?
Девушки переглянулись.
- Надь, это пруд что ли? – спросила одна у другой.
- Ну да, болото наше. В общем, так, ребята, километра два пройдете, там и упретесь. А вы что, рыбачить приехали? Так у нас рыба не водится. Это вы зря.
Делать было нечего, приятели потащились в указанном направлении. И действительно, скоро обнаружили водоем, имевший промежуточный вид между прудом и болотом. Мимо пруда по гаревой дорожке прогуливался народ. На небе сгущались тучи. Они еще раз спросили, река ли это? Получили не очень убедительное подтверждение. Для определения течения бросили в воду ветку. Ветка покоилась без движения. Еж достал карту.
- По карте река уходит влево.
Не надеясь ни на карту, ни на Ежа, Колесников обошел местность в районе полукилометра. Слева пруд действительно имел какое-то продолжение. Справа вода отсутствовала напрочь, словно река (если это река) впадала в этот пруд.
- Ну, что, разбираем байдарку? – Не унимался Еж.
Колесников помолчал, плюнул и начал молча распаковывать байдарку. Через двадцать минут экипаж был готов к спуску на воду.
- Погода портится. Может ливануть. - Еж полез в рюкзак и достал полиэтилен, - пусть под рукой будет. - Ну, что, спуск на воду отметим? - И в его руках оказалась бутылка «Старки».
Колесников чуть не подпрыгнул.
- Да нет, не пугайся, эта нормальная.
Колесников взял бутылку. Запечатана она была промышленным способом. Повернул крышку. Та с хрустом провернулась. Плеснул в пластиковый стаканчик содержимого и протянул его приятелю. – Пей.
Тот глотнул, открыл рот, продемонстрировав таким образом, что никакого подвоха нет. Колесников налил и себе. Понюхал. Обмакнул палец и лизнул его. Продукт был доброкачественным. Они чокнулись, выпили, спустили лодку на воду и отплыли на середину пруда. После чего ливанул дождь.
Торопливо развернули полиэтилен и накрылись им, но за несколько секунд промокнуть успели основательно.
- Да..а. Попали. Что делать-то будем?
- Разливай.
Дождь закончился через десять минут. Вновь по гаревой дорожке пошли люди, с любопытством разглядывая покачивающуюся байдарку с находящимися в ней людьми, накрытыми полиэтиленом. Поход начинался неудачно. Еще через десять минут, подарив возможность всем желающим насладиться диковинным зрелищем, байдарочники скинули с себя пленку и двинулись в путь. Через сто метров они наткнулись на завал. Перебираться по берегу нужно было метров сто. Смысла разбирать лодку никто не усмотрел. Взяли, подняли. С первого раза Колесников поскользнулся и упал в грязь, прижатый байдаркой. Со второй попытки они на глазах местных аборигенов преодолели дистанцию и продолжили путь. Благо, городской пейзаж с его участниками остался позади.
- Все, теперь чистая вода пойдет, вот и течение появилось, - обрадовался Еж.
Следующий завал случился метров через двести. К пяти часам они протащили мокрую байдарку со всем своим барахлом большую часть пути. Руки уже не держали. Колесников за это время утопил в живописной реке Лопасне солнечные очки с хорошими стеклами «хамелеон» и хоть и дешевые, но все же швейцарские часы «Апелла». Предприятие становилось убыточное. На пути они встретили парня. Тот полоскал в воде грязную майку.
- Слушай, приятель, до чистой воды далеко?
- Если выгрузитесь и напрямик, то километров через пять попроще будет.
Терпение Колесникова лопнуло.
- Теперь все. Домой. Выгружаемся у первой удобной отмели.
Отмель не заставила себя ждать. Минут через пять ровной воды они выгребли к высокому железнодорожному мосту. Река, с уже видимым течением, разлилась метров на десять в ширину.
- Ну вот, - обрадовался Еж, - смотри какая красота, а ты «выгружаться». Здесь по фарватеру с головой будет.
В подтверждение сказанного с левого берега загудело, и через несколько секунд у воды показался уборочный комбайн и стал безбоязненно форсировать реку. Колеса он замочил не более чем на половину, сантиметров на сорок-пятьдесят. Больше дискуссий не возникло. Экипаж причалил к берегу, выгрузил вещи, помыл лодку и перевернул ее сушиться.
Погода наладилась. Во всю светило солнце. Колесников разводил «шмель». На железнодорожном мосту, словно символически, появились девушки и прокричали: «Ребята, откуда плывете?»
- Мы идем, - с достоинством прокричал Еж.
- Ну ладно, идете откуда?
- Еж, молчи, - успел крикнуть Колесников, интуитивно чувствуя подвох. Но, поздно.
- Из Чехова, - гордо прокричал Еж.
Пауза.
- Не далеко же вы уплыли.
Вслед за репликой на воду опустился плевок и плавно поплыл по течению.
- Я чего-то ничего не понял, а ты, Леха?
Через час, просушив байдарку, поев супчика «ролтон» и запив его остатками «старки», они собрались и пошли по направлению к деревне. Не более ста пятидесяти метров. За домами оказалась автобусная остановка. Минут через семь подошел рейсовый автобус. А еще через три минуты он доставил их на станцию, с которой они утром высадились из электрички. Девичий плевок обрел логический смысл.
Сейчас Колесников вспоминал о летних походах, запивая омлет кофе. Просто так, ни к чему. Хотя как знать? Ведь тот же Еж в конце лета позвонил и предложил ему съездить в Мячково прыгнуть с парашютом. Колесников отказался. Отказался не только потому, что устал от авантюр приятеля. Он испугался.
Вот откуда пошел и питался этот страх.


¬-

Снова метро, снова «Новослободская». И то же лицо в уходящей электричке. Его, словно, дразнили загадками. Но любопытства он не испытывал, а только все более раздражался. Колесников где-то, когда-то читал, что существуют реальные люди – колдуны, или как еще их там… Которые могут влезать в чужие сны и в них воздействовать на человека. В чушь он эту не верил. Будучи юристом, он не верил даже в гипноз и во всякую там экстрасенсорику. Он верил здравому смыслу, фактам и психологии, хотя в его собственной жизни, в его детских снах уже случалось нечто подобное, опровергающее любой здравый смысл. Но он давно об этом забыл.
Здравого смысла во всем происходящем не было. За то были факты. Допустить, что площадка снится случайно, раз или два он еще мог. Мог так же допустить, что под психологическим воздействием сна ему показалось похожее лицо или фигура в толпе. Но снилось все это системно. Наяву события происходили тоже системно. Мало того, они развивались. А больше всего раздражал разговор с этим гражданином или гражданкой: «Потом. Нет времени. Неопределенное». Пол этого «неопределенного» Колесников действительно не мог определить. В последний раз, после приземления, он бегло оглядел его в надежде заметить какие-нибудь характерные выступы, либо на груди, либо ниже пояса, чтобы определиться с кем имеет дело, с мужчиной или женщиной. Но ничего такого не обнаружил. Комбинезон скрывал все неровности тела, если таковые имелись. Лицо и голос половую принадлежность не выдавали.
- Вот уж действительно, подросток неопределенного пола. И непонятно кто, мальчик или девочка. А может он гермафродит?
За последние несколько лет рутинная работа приучила Колесникова не растрачивать эмоции на то, на что он не в силах был повлиять. В свете последних событий их и так израсходовалось слишком много. Поэтому на работу он пришел, отложив ночные и утренние дела в положенное для них время. И все же первый час сосредоточиться на пришедших делах не мог. Путался, сбивался, упускал смысл текста. Потом все же вошел в норму.
Вечером, выходя с работы, он мысленно прокручивал в голове договор аренды помещения составленный после обеда. Времени на него ушло достаточно много. Составлял он его внимательно, боясь не допустить ни малейшей лазейки арендатору. И уже когда за ним закрылись двери вагона, он увидел за стеклом «неопределенного». На этот раз электричка отправилась не сразу. Секунда – полторы у Колесникова было, чтобы хоть немного разглядеть его наяву. Да, волосы темные, подстрижены, не то что под мальчика, а чуть длиннее. Концы сзади даже завиваются. Улыбался шельмец. Одет в джинсу, под унисекс. Дожили.
В эту ночь Колесникову не спалось. Может от сильного желания попасть в сон и пролить свет на события последних дней. Он ворочался. И только к утру заснул. На площадке оказался сразу же. «Второй» дожидался на краю, в одиночестве.
- Быстрей, не успеваем, – крикнул он.
Колесников накинул парашют, на ходу застегнул замок и, не останавливаясь, прыгнул. Через несколько секунд «Второй» догнал его. Теперь они были на равных. Не потому, что Колесников так же владел телом в полете. Потому, что радость свободного падения уже жила в нем. Жила без страха.
Они приземлились, когда уже мир смещался в сторону пробуждения. Колесников подбежал и еще успел спросить.
- А где третий?
- Его больше не будет. Теперь мы вдвоем…

-

Утро, пятница. На этот раз он проспал. Позавтракать не успел. На работу бегом. В уходящей электричке «Второй», поджав губы, с сожалением качал головой. В выходные в город он не выезжал, а сидел дома, разбирая нормативные документы. Работа поджимала. Господа из ГосДумы, Правительства, министерств, штамповали проекты, законы, поправки, со скоростью курьерского поезда. Видимо, хоть как-то пытались оправдать свое безбедное просиживание в тепле и уюте.
И все же, краем сознания, Колесников отмечал, что с каждым прыжком, с каждым пробуждением, он чувствует себя все лучше и лучше. Как физически, так и психологически. В нем появлялась сила. За время чуть больше недели, человек из сна стал для Колесникова самым близким. Они не произнесли между собой и десятка фраз, но это ничего не значило. В воздухе, в падении, в полете, они понимали друг друга как самое себя.
В понедельник, когда они коснулись земли, едва не коснувшись куполами, «Второй», сдернул с себя маску и прижал палец к губам. Колесников тотчас проснулся. Опять раньше. Есть не хотелось. На работу тоже. Механически Колесников выпил чашку кофе, собрал портфель и поехал на работу, часом раньше.
Метро самое живое и динамичное транспортное существо Москвы. Если для поверхности, часы пик – это автомобильные пробки, то для метро – человеческие давки. В восемь часов утра станция «Новослободская», особенно в понедельник, уже перегружена людским потоком. А в семь, еще лениво протирает глаза.
Вот в это время Колесников и попал на перрон. «Второй» стоял метрах в десяти от него и никуда не торопился. Тем не менее, Колесников подскочил к нему и схватил за запястье. Оно на удивление оказалось очень тонким. Тот молчал. Теперь уже, не торопясь, Колесников рассматривал его. Признаков пола не обнаруживалось. Тогда, чтобы не идти напрямую Колесников спросил.
- Тебя как звать?
- Женя.
- Только этого не хватало. Ладно, ты кто, мальчик или девочка?
- Неопределенный или неопределенная. Мы же об этом говорили, неужели забыл?
- Ты по-человечески объяснить можешь?
- Здесь нет, да и времени много займет. Если коротко, то сейчас я по вашим меркам существо бесполое и не стабилизированное, понятно?
- Нет.
- Послушай, Леша, я уже хорошо стабилизируюсь два раза в сутки. И если сейчас уйду, то вечером мы сможем поговорить дольше. Или во сне. Только ты засыпай пораньше и ворочайся меньше, а то времени на приземление еле хватает.
- Ты откуда знаешь, как меня звать?
- Знаю и все. Ты ведь тоже обо мне уже много знаешь, только не доверяешь своему знанию.
- Нет уж, если говорить, то лучше на живую.
- Какая разница, сон, чем хуже?
- Сон это сон. А реальность это реальность.
- Сон не меньшая реальность чем, то состояние, которое ты называешь бодрствованием. Впрочем, не важно. Хочешь говорить в плотном теле, давай так. Мне даже лучше. Стабилизация закрепляется. А сейчас я пойду, ладно? У меня фиксация нарушается. Вечером. Сейчас вечером стабилизация дольше держится.
- Три варианта, - размышлял Колесников. - Либо я полный идиот, либо это Женя сбежало из психушки (и то или тот, что во сне, тоже), либо это правда.
Ни в одну версию верить не хотелось. Оставалось ждать до вечера. На этот раз Женя достал до внутренностей. Отвлекал своим существованием от работы и от цветущего и манящего вида Светочки.
- Алексей, Вы сегодня прямо на себя не похожи, - Светочка подсела к нему с подносом в столовой. - Весь такой важный, далекий и недоступный.
- В отпуск хочу, - попытался отшутиться Колесников.
- Не отпустять. Ладно, Леш не хочешь, не говори. Ну а так, все в порядке?
- Не знаю, Свет. Но если будет совсем не в порядке, скажу.
Светочка помолчала, внимательно разглядывая Колесникова, склонив голову набок.
- За то у меня все очень, очень в порядке.
- Я рад за тебя, а что случилось?
- Лех, я беременна, представляешь.
- Ты, что, с ума сошла? Этого еще не хватало, - Колесникова прошиб пот и включился активный поиск средств по ликвидации беременности.
- Эх, Леха, Леха, - пропела Светочка, - вот правильно я тебе сказала, чтобы лишний раз убедиться… Я действительно беременна Лешенька, и мы с Ленчиком ждем ребенка. А ты от страха даже мозги не включил, чтобы подсчитать, что последнее наше с тобой свидание случилось, чуть ли не полгода назад.
Они доели молча. Света несколько раз поднимала взгляд на Колесникова и усмехалась. Тот ел, сосредоточенно глядя в тарелку. До вечера он старался не сталкиваться со Светочкой, углубленно вникая в документы. Про вечернее «свидание» забыл. «Эх, Леха, Леха», - крутилось у него в голове. Его поймали. Поймали не на словах - на действии, на реакции. Что-либо говорить в свое оправдание...? А что говорить? Его никто ни в чем не обвинял. Ему просто в трех предложениях показали собственную стоимость. Если бы он не понимал этого, было бы проще. Взял, отряхнулся и пошел. Замужних и незамужних женщин, желающих время от времени хорошо отдохнуть и не связывать себя никакими обязательствами предостаточно. Сейчас для Колесникова стало ясно, что все это время Света колебалась между ним и мужем. Она не хотела, не нажимать, ни выпрашивать у него любовь. И только ждала. Сделает он шаг навстречу? Он не сделал. А сейчас прощался с несбывшейся любовью. Впрочем, за двадцать девять лет, кроме как маме, в детстве, он никому не признавался в любви. Не случилось таких горячих чувств и поводов. Иногда, чтобы заполучить женщину, на какое-то время, надо ей сказать такую чушь. Потом просто приходится долго отделываться от ее назойливости и наивности. Колесникова сия чаша миновала. Ему все больше попадались женщины понятливые. А может от закона - «Подобное к подобному». Понимание предательства и чего-то безвозвратно утерянного появилось впервые.
Когда-то давно, когда ему было лет пятнадцать, и девочки начинали интересовать его созревающую плоть, он столкнулся с тем, что соседка по подъезду, Ленка Молчанова, которая всего на три года старше его, выходит замуж. Вот это был удар. Еще совсем недавно она жгла в Алтуфьевском лесопарке с ними костры, и покуривала сигаретки. А тут? Тут появился здоровенный детина на пять лет старше и предъявил на нее свои права. Что он будет с ней делать ночами, Колесников уже знал. От этого становилось грустно. Что-то важное уходило из жизни навсегда. Никаких чувств к Ленке он не питал, но, тем не менее, весь вечер просидел у себя в комнате, слушая «Наутилус» - «Я хочу быть с тобой».
Теперь к выше перечисленному «букету» прибавлялся стыд. На «Новослободской» из вагона он вышел зябко поеживаясь.
- Алексей!
Он обернулся. Эта или этот псих, Женя, стоял на перроне.
- Тебе чего?
- Как чего? Мы же договорились.
- А, да. – Колесников плохо соображал. Устал. – Вот что, псих, ты иди отсюда и больше не порти мне жизнь, понял?
- Понял.
- Да, и о снах. Не знаю, как ты это делаешь, но еще раз во сне увижу – убью. Во сне это же не криминал?
- Не криминал. Только я же де стабилизируюсь. А с тобой, что будет?
- Не знаю, что ты там это де.. сделаешь, но чтобы я тебя больше не видел. Ты меня понял …о?
- Да.
Колесников, не оборачиваясь, пошел на переход. Гадкое чувство стыда, потери и предательства смахнуло маленькую лишнюю пешку с доски без видимых затрат.
По пути домой он зашел в местный супермаркет и набрал продуктов. За одно, прихватил бутылку Крымского «Хереса» 1998 года. Вопреки окружающему мнению приятелей, что «Херес» - это дрянь, он так не считал. Но так как компании для употребления этого вина у него не сложилось, то пил он его достаточно редко и в одиночестве. Хороший испанский «Херес» может и лучше, но, во-первых, его надо искать, во-вторых, платить на много больше. И к тому же капиталистическое вино точно соответствовало процентному составу, в том числе и сахара. На вкус и запах отдавало даже пряностями. Наш же напиток давал легкое напоминание о солнечном напитке «Портвейн», естественно, отечественного производства. Но впечатления не портил.
На двадцатипятилетие, в числе подарков у него оказалась бутылка «Хереса» 1947 года. Ее аккуратно разлили по рюмочкам, и, предвкушая божественный вкус, пригубили, после чего тот самый Еж – любитель взрывоопасных смесей, дал определение вину.
- Лех, ты только не обижайся, но само название этого эксклюзива - «Херес», говорит само за себя. Ты разложи это название на составляющие. Ну вот. Первая часть наша, отечественная, а вторая английская, но, тем не менее, подтверждающая нашу часть.
Оставшуюся, причем, большую часть бутылки, он допивал в гордом одиночестве, ничуть не жалея о своем дурном вкусе.

-


Колесников пришел домой, выгрузил продукты, мимоходом включил телевизор. Откупорил бутылку и, оставив ее в таком положении на столе, пошел в душ.
- Знобит, не по себе как-то. Неужели простыл?
После душа расправил диван, взял бутылку, бокал, и забрался под одеяло. По второму каналу шел футбол, «Спартак» - «Динамо». Игроки, похоже, тоже простыли, и не смотря на холод, двигаться, даже для согревания, не хотели. Лениво перебрасывали мяч друг другу, не обращая внимания на командные различия. Колесников налил себе вина. Выпил. На душе потеплело и стало жалко этих, почти голых футболистов, отрабатывающих свою, хоть и очень хорошую зарплату, но на холодном ветру и принародно. После второго бокала зрелище стало доставлять удовольствие. Создавалось впечатление, что игроки тоже хлебнули «Хереса» и теперь их «развезло». Как он и предполагал, футбол закончился ничем, то есть счетом 0:0. По сути игры, двоеточие в счете являлось лишней деталью. Поэтому мысленно Колесников охарактеризовал результат символом общественного заведения – 00.
В эту ночь ему снился Женя, но не тот, «Второй». Снился одноклассник, проучившийся с ним всего два года. Шестой и седьмой классы.
До прихода Женьки, он в какой-то мере был козлом отпущения. Не так, чтобы очень, но при неудачном стечении обстоятельств, получал свое неизменное: «Ну, что же ты, Алеша?» Вроде и не кличка, не прозвище. Даже в драку не полезешь. Но обидно.
А тут, этот, новенький. Ничего тогда не произошло. Пришел новый ученик. Встретили его достойно, не били. Если не кривить душой – опасались бить. Слишком был независим и физически достаточно развит. Но с Колесниковым он сидел за одной партой, а не перекинуться словом с соседом, невозможно. Так, слово за слово, они стали возвращаться домой вместе. Имя Женя, Колесников терпеть не мог. Он вообще не любил двойные имена; Валя, Женя, Саша. Женька – девчонка, еще куда ни шло, а для мальчишки слишком приторное, с Сашкой, все наоборот - для девчонки слишком жесткое, а Валя – вообще непонятно что.
У новенького, имя не вызывало раздражения. Он своим видом облагораживал его. В классе его звали либо Женька, либо Жэка. Но так как большого коллективизма он не проявлял, то вскоре симпатия стала пропадать. На ее месте начала прорастать обида, переходящая в неприязнь. Постепенно неприязнь стала перекидываться и на Колесникова, как единственного человека общающегося с новым учеником. Сказать, что Жэка ни с кем не общался нельзя. Он общался со всеми доброжелательно и ровно, но в дружбу не ввязывался. Почему он выбрал для доверительных отношений Колесникова, тот сам не понимал. В лидерах он не ходил. Отличником не был. Хотя мог характеризоваться как ленивый, умный троечник. Жэка не пытался подмять его под себя или использовать в качестве поклонника. Он негласно объявил Лешу Колесникова своим другом. Конечно в дружбе и любви равных не бывает, но видимость равенства достижима. Понятно, что в этом дуэте Женька выглядел презентабельней. Учился лучше. Четверка для него была – редкость. Тройка – нонсенс. Лучше всех играл в шахматы и бегло читал английский текст. Колесников невольно тянулся за ним. Шестой класс закончил с тремя четверками. Жэка – отлично. Но к этому времени классное негодование дошло до точки кипения. Так как придраться к Женьке повода не находилось, клевали Колесникова. Так, невзначай, излюбленными пробивными методами: «Ну что же ты, Алеша?» Тот уже был не рад, что связался с Женькой. Подстроиться под коллектив всегда проще, нежели под отдельную личность. А быть независимым…?
Повод случился в середине седьмого класса. Женька забыл дома ключи от квартиры. На втором уроке пришла его бабушка, дама в возрасте, но не старуха. Она куда-то уезжала и позаботилась о внуке, чтобы тот не стоял под дверью. Принесла ключи. Заглянула в класс и, увидев внука, громко произнесла: «Женюлька, ты ключи дома оставил, а я до вечера уезжаю к Полине Павловне. Возьми». Внук покраснел, медленно подошел к двери и взял ключи.
На перемене Витька Ермаков запустил пробный камень: «Ну, что, Женюлька, домой теперь попадешь?» Прием сработал. Женька бросился на него с кулаками. Ермаков оказался сильнее. Так под прикрытием полудвоечника Ермакова, кличка «Женюлька» прочно закрепилась. Давление на Колесникова тоже усилилось. И настал тот день, когда общественное мнение сломало его и своего друга Женьку, он открыто назвал Женюлька. На следующем уроке «Женюлька» встал и на глазах классной руководительницы пересел от Колесникова на свободное место, к Милке Васильковой – местному заморышу. Людмила Павловна ничего не сказала и продолжила урок. Ей довелось стать свидетельницей этого события.
Так они и просидели вместе до конца учебного года, о чем-то перешептываясь. В конце года неоднократно замечались в совместных прогулках после уроков. Кличка «Женюлька» трансформировалась в «Женилку». Давление на Милку не оказало должного результата. Она как будто не замечала насмешек. Но, впрочем, она и не являлась никогда частью коллектива. Жалкий заморыш со сморщенным личиком, напоминающим вялое яблоко. Ее оставили в покое.
В восьмом классе Женька перешел в другую школу. Несколько раз до окончания школы Колесников встречал его на улице, но тот проходил мимо, не здороваясь. Потом куда-то исчез.

_


Два года назад это случилось. Он очень убедительно переоформил клиентов из здорового коллектива на инвалидов и предприятие с честными глазами могло доказать государству, что налоги с них взимать никак нельзя. А бухгалтерия доказала с его помощью, что они вообще убыточны. Именно тогда были отложены деньги на иномарку. Но первое, что он купил – это ноутбук и хороший кожаный портфель. Именно с этим новеньким портфелем он тогда и стоял на остановке у Петровско-Разумовского рынка. Метрах в пяти от него стояла молодая красивая женщина и внимательно рассматривала его. Колесникова это, несколько, смущало. Он мельком оглядел себя. Все было в порядке. Грязи нигде нет, ширинка застегнута. Женщина улыбнулась и подошла к нему.
- Леш, это ты?
- Я. А Вы кто?
- Эх, Алеша, одноклассниц не узнаешь.
- Простите?
- Ну, напряги память, не так много времени прошло.
Колесников с удивлением вглядывался и вспоминал эти, некогда, сморщенные черты.
- Милка, неужели ты?
- Я, Леша, я.
- Вот это заморыш! – Про себя восхитился он. – Кто бы мог подумать. – И вслух добавил.
- Мил, ты в конкурсах красоты не участвуешь?
- Не предлагают. Ты то как?
- Нормально. Зам.начальника юридического отдела. А ты?
- Здорово. Я дизайнером работаю. Муж сказал, что нечего дома в клушку превращаться. В наше время женщина должна себя реализовывать. Кстати, - она полезла в сумочку и достала от туда визитку. – В случае чего, или, как говорится, надобности какой, звони. – Он, не глядя в карточку привычным движением убрал ее в карман. Потом спохватился, достал свою и протянул ей. При слове «муж», Колесников погрустнел, но прогрессивность мужа внушала надежды. Он уже прочертил линию разговора и после вопроса: «Что она тут делает?», - собирался предложить ей посидеть в каком-нибудь ресторанчике.
- Слушай, а ты, что здесь делаешь?
- Да я как раз мужа и жду. Обещали встретиться десять минут назад, а его все нет. Сама понимаю, что дорога, пробки, но дергаюсь по полной программе. Хорошо тебя увидела. Успокоилась.
В этих словах сосредоточился такой букет собачей преданности, любви и тревоги, что желание приглашать Милу, куда бы ни было, отпало напрочь. Разговор терял актуальность. Поэтому «Тойота» остановилась вовремя. Из нее вышел мужчина в шикарном костюме и направился в их сторону.
- Муж, - безошибочно определил Колесников.
Так и оказалось. Он подошел. Супруги облобызались.
- У меня мобильник сел, - смеясь призналась ему Мила, - и вот стою как дура, что делать не знаю.
Потом повернулась к Колесникову и спросила.
- Представлять, надеюсь, не нужно?
- Ну, здравствуй. – В отличие от Колесникова Женька узнал его сразу. Руки не подал.
- Здравствуй. Как живешь?
- Нормально, как видишь. Тебя подбросить?
- Нет, спасибо. Мне тут недалеко.
- Ну, пока. Удачи тебе.
Женька с Милой сели в машину и уехали.
Не простил. Так до сих пор и не простил. Он не умел прощать предательства. И женщину в жены мог взять только такую как Милка, чтобы не оглядываться. Вот кто знал, что этот заморыш, Милка через десять лет превратится в красавицу? Он знал. Сказка Андерсена «Гадкий утенок» писалась про нее. Да, наверное, для Милки, Женька сам писал эту сказку. Если не кривить душой, то и для Колесникова он сделал то же самое. Благодаря ему, благодаря старту с шестого класса, Колесников закончил школу почти отличником. Легко поступил в институт, закончил его и сейчас стоял с новеньким кожаным портфелем.
Колесников всегда считал, что с такими жизненными принципами как у Женьки, стать в этой жизни успешным невозможно. С принципами какими-то ни было, вообще, по его мнению, успешным быть невозможно. Женька опровергал эту теорию.


-

На этот раз он спал непонятно. То вываливался в бодрствование, то вновь проваливался в сон, ища там своего школьного друга, и пытался просить у него прощения. Окончательно проснулся внезапно, в пять часов утра. Сел. Так и просидел в темноте, до половины седьмого, не включая свет.
- Нет, ну ерунда полная, - размышлял он, - цепная реакция страхов и вины. До кризиса среднего возраста я еще не дошел. Криминала на мне нет. И спать вроде бы должен спокойно. Люди каждый день у меня на глазах так «подставляют» друг друга… Почти под пули. Да и под пули тоже, разве, что они не свистят в нашем отделе. Не то место. И спокойно живут, не терзаясь муками совести. А я? Еще только задуматься над проблемой мировой справедливости и можно переезжать в психушку.
На работу он собрался вовремя, интуитивно полагая, что раньше выезжать ни к чему. Станция «Новослободская», при всей своей наполненности людским потоком, выглядела пустынно. И Колесников подозревал, откуда такое ощущение. Он понимал, что уже опаздывает, но все никак не мог сесть в электричку и крутил головой по сторонам, в надежде увидеть знакомое лицо. Нет, не случилось. «Второго» не было. Ни на яву, ни во сне. Колесников едва дождался ночи. Почти сразу же выпил бог весть, когда завалявшийся димедрол. Уснул через полчаса. Он даже передвигался во сне осознанно, но Жени нигде не было. Проснулся с тяжелой, больной головой, и в таком сонном состоянии поплелся на работу. Утреннее метро ничем не порадовало. Вечером то же самое.
Колесников уже устал от непонятного, абстрактного ожидания, то и дело, вспоминая песню Высоцкого «Он вчера не вернулся из боя». На третью ночь он оказался на площадке. Женя сидел на краю, поджав ноги. Сидел без парашюта.
- Прости, я сам не знал, что так обернется. Неприятности образовались, вот я и вывалил на тебя «помои». Ты не думай, мне самому от этого плохо. Не уходи совсем, хорошо?
- Я постараюсь, но без тебя не смогу. Понимаешь, так получилось, что стабилизация может закрепляться здесь, только с тобой. Раньше был выбор. Теперь нет. После того как мы остались вдвоем, я могу, либо взаимодействовать только с тобой, либо уйти. Сейчас речь даже не идет об определенности, не до этого. Если я стабилизируюсь, то потом смогу уйти и не мешать тебе.
- Ладно, я уже извинился. Что теперь, повторять извинения каждую минуту? Ты только расскажи, что означает твоя стабилизация и определенность.
- Сейчас не получится. Слишком сил мало. Надо напрыгать. Прыжки накапливают силу.
- А что мы тогда разговариваем? Давай прыгать. Твой парашют где?
- Сейчас не это важно. Важно, что ты согласился и сам хочешь этого. Но на один прыжок сегодня у нас время еще осталось. Парашюты там, в углу. Давай одевать, еще успеем.
Они прыгнули, плотно прижав руки, чтобы не терять скорости. Раскрылись у земли. Едва успели попрощаться.
- Женька, ты в метро сегодня будешь?
- Нет, не смогу. Если энергии наберусь, то дня через два, не раньше.
- Дальше они в течение нескольких ночей прыгали по пять – шесть раз. Приземлялись. Сон будто переключался на начало, и они снова оказывались у края площадки. Снова прыжок и снова обратно.
В воскресенье к вечеру подморозило. Октябрь заканчивался. С началом зимы можно уже было согласиться, но ужасно не хотелось, и, возвращаясь из магазина, Колесников мечтал о глобальном потеплении. Увы, изо рта валил пар.
- Леша? - Голос прозвучал тихо и жалобно. Очень похоже на больного хриплого котенка из подворотни. Колесников не сразу понял, что это его. Женя стоял, прижавшись к водопроводной трубе.
- Ты? Ты что здесь делаешь?
- Тебя жду, давно уже. Стабилизация кончается. Час - полтора осталось. А может и того меньше.
- Господи, да объясни ты по-человечески, что это за стабилизация и твоя определенность, а то сплошные намеки, недомолвки. Надоело, ей богу.
- Так я как раз здесь по этому поводу. Пойдем к тебе.
Они поднялись к Колесникову. Любопытная консьержка проводила их долгим внимательным взглядом. Женя попросил включить весь свет, и тут же приступило к раздеванию, не ограничиваясь снятием пальто. Уже расстегивался ремень на джинсах…
- Поо-ня-ятно…. Ты бы сразу сказала, что тебе надо, а не морочила бы столько времени мне голову. – Тут он отчетливо увидел в ней женские черты. – А я «купился» на твою фантастику по полной программе. Слушай, а все-таки, как ты это делаешь?
Женя стояло перед ним полностью обнаженное. Действительно, в фигуре усматривалось нечто женское и лицо вполне подошло бы девушке. На абсолютно ровной груди два соска ни чем не отличающиеся от детских. Ниже пояса первичные половые органы полностью отсутствовали в буквальном смысле. Как у манекена. Колесников присвистнул и сел на пол. С минуту, он молча пялился на бесполое тело, потом глупо хихикнул и спросил.
- К тебе прикоснуться можно? Я не в целях домогательства – из любопытства. Может ты меня как-то хитро разыгрываешь?
- Да нет, можно, конечно. Тело, оно и есть тело. Только пока, как видишь неопределенное и достаточно глупое.
- А органы выделения у тебя есть? Ты извини за такие интимные вопросы.
- Есть, конечно, смотри, - и Женя не то что бесстыдно, а без стеснения задрало ногу и продемонстрировало жизненно необходимые функциональные отверстия, вполне человеческие, только без присутствия растительности.
- Ну и что все это значит? Ты кто, гермафродит? Или как там у нас физиология объясняет подобные нарушения человеческого развития?
- Герма… чего? Я не знаю. И как называется это у вас, я пока тоже не знаю. Если говорить проще, то у меня просто не сформировано тело. Не сформировано потому, что не сформировано сознание и психика, а гормональные изменения могут происходить, отталкиваясь от готовой внутренней половой принадлежности. Во всяком случае, у нас так. Вот ты посмотрел сейчас на меня как на женщину и сразу запустился механизм на женское формирование, хотя все последнее время ты относился ко мне в большей степени как к однополому приятелю. Я знаю, это еще с давних времен, у тебя чувство вины заработало. Вдвоем мы могли бы если не решить, то упростить эту ситуацию. Мне уже казалось, что я начинаю определяться. В области лобка появилась давящая боль. Могли начать формироваться внешние половые органы. Мужские, разумеется. А теперь все сначала. Тело я тебе показываю для наглядности.
- Во-первых, я мало чего понял, что ты мне тут наговорило. Во-вторых, я абсолютно не понял, откуда «такие» берутся и какая тебе разница кем быть, если я за тебя буду решать, во что ты превратишься. А может, попробуем котом или кроликом? Так даже интересней.
- Не получится, тело то человеческое, - шутка действия не возымела. – И потом, почему тебе виднее? Потому, что вы здесь, на этом цикле воплощения с самого рождения определены, поэтому вам проще. Но и у вас не сразу все так быстро определяется. Годы проходят. А у нас после бесполого воплощения, в случае нарушения двойного баланса нужно определяться и восстанавливать равновесие. Только для этого нам нужна помощь «определенных» людей. Механизм прихода к вам ты сам наблюдаешь. Но сначала здесь можно оказаться в виртуальном виде, затем материализоваться и постепенно нарабатывать стабильное тело. Сейчас я уже довольно долго и хорошо держусь. Только когда я в плотном теле мне нужен свет. Без него я долго обходиться не могу. Лучше солнечный. На худой конец живой огонь. Совсем плохо – электрический. Для стабилизации плотного тела необходима совершенно не стабильная субстанция. Странно, не правда ли?
- Не знаю, не знаю. А что ты, говоря у «нас», у «вас» имеешь в виду? Другая планета, что ли?
- Ну да.
- И где это?
- Далеко, сейчас на небе не увидишь, но я тебе покажу. Потом, в другой раз.
- Так, значит ты инопланетчик или инопланетчица. Если я правильно понял, то всякие космические корабли вам без надобности. Вошел в сон, попрыгал там с парашютом, получил тело, деньги, наверное, и часы с документами. Кстати у тебя документы то есть?
- Нет. Откуда? Сейчас у меня только одно имя и то не полное. Если определюсь и задержусь здесь, то, конечно, буду существовать по вашим правилам, хотя многие из них – глупее не придумаешь. В частности, тот же паспорт, без которого нельзя передвигаться, и который, как будто определяет личность человека. Что касается «попрыгал», «получил тело» - все не так просто как ты сказал. Когда ты играешь на компьютере в какую-нибудь суперигрушку. Кстати, а ты играешь? Или у тебя компьютер только для полезных и важных дел стоит? – Ответа инопланетчик дожидаться не стал и продолжил. – Ты же в это время не думаешь о сложности написанной программы. Здесь нечто подобное. Мне сначала долго пришлось сканировать пространство, прежде чем найти существо достаточно созвучное.
- Так мы с тобой две половинки получаемся? – Засмеялся Колесников. – Ну, так чего же тогда мучиться с определением. У нас вторая половинка, за исключением ошибок природы, всегда противоположного пола. Я к этой части населения не отношусь. Так что быть тебе девкой, Евгения. С иноланетянкой я еще не спал.
Евгения давно уже оделась и стояла в дверном проеме комнаты. Колесников прошел на кухню, включил чайник, а когда вернулся, ее уже не было. Он посмотрел дверь, та была заперта изнутри. Заглянул в ванну, в туалет и даже под диван. Потом заварил кофе и со вздохом сказал в потолок: «Бред полный. И самое смешное, что я в это, похоже, верю».
Не смотря на вечерние события, крепкий кофе, уснул Колесников легко и рано. На площадку попал уже сознательно. Женя ждала.
- Привет, невеста. Ты куда исчезла? Я тебя даже под ковриками искал.
- Стабилизация закончилась.
- Слушай!
- Леш, давай сначала пару раз прыгнем, потом поговорим.
Они набросили парашюты и шагнули с платформы. Второй прыжок последовал сразу. Они бросили на поляне погашенные купола и тут же оказались на площадке, в углу которой их ждали уложенные. После приземления Женя стянула с себя маску.
- Ого, - выдохнул из себя Колесников. Женя оставалась прежней. Та же худощавость, та же прядь волос упавшая на лоб. Если и произошли изменения, то едва уловимые. Подростковая угловатость черт лица качнулась в девичью сторону, обещавшую превратиться в женскую красоту. Она заметила, что Колесников угадал эту перемену.
- Теперь формирование будет проходить очень быстро. Самая большая неприятность в этом – функциональные боли растущих органов, наступление женских циклов, шумы в сердце. Все как у нормально созревающего ребенка, только в ускоренном темпе. Потому и больнее.
- И за сколько все это закончится?
- Не знаю. Может за неделю, может за месяц.
- Я хотел у тебя спросить на счет языка и всех знаний о нас, о Земле? Или у вас, у инопланетчиков все делается быстро? Раз и готово. Язык - полистал словарь, и выучил.
- Нет, просто необходимая информация и навыки приходят вместе с первым появлением во сне. И основная часть этой информации приходит от того человека к которому ты приходишь. Поэтому, почти все, что я знаю, это благодаря тебе. Но знания мои невелики. Я взяла от тебя лишь очень маленькую часть твоего «Я», чтобы не становиться твоим дубликатом, иначе смысл моего пребывания здесь сводится к нулю. Сейчас мне придется самой получать собственную информацию о здешнем мире.
- Жень, а я ведь просто так ляпнул, чтобы ты перекраивалась в женщину. Пошутил. А вдруг я переиграю свое решение, что тогда делать будешь?
- Во-первых, уже поздно что-то менять, слишком сильно двинулась в развитии психика и физиология. Я уже сама чувствую себя женщиной. Во-вторых, если успокоишься и заглянешь в себя поглубже, так, чтобы всяческий мыслительный мусор остался в стороне, то обнаружишь, что ты только и хотел, чтобы определить меня в женщины. Я сама поняла это только тогда, когда началось формирование. Я столько времени провела с тобой когда ты буд-то считал меня мужчиной, и практически никаких изменений не происходило, лишь натужно я чувствовала боль, а сейчас, за какие-то несколько часов взрывной процесс.
- Может быть, может быть. Я вот, что хотел у тебя попросить. Пока ты еще не набралась женской стыдливости, можно понаблюдать процесс твоего развития? Ничего личного, нормальное любопытство. Когда и где доведется такое увидеть? Нормальную женщину я же и так могу привести и переспать с ней, сама понимаешь.
- Да нет, я совсем не против. Я как раз «за». Мы с тобой потому и встретились, что каждому надо решить свои проблемы за счет другого. Мне - наработать женскую структуру. Поверь, это, отнюдь не взаимная эксплуатация, хотя и так можно назвать. Мне больше нравится слово «сотрудничество».
- А ты зачем мне нужна?
- Хотя бы избавиться от некоторых своих страхов. На пример высоты. Ты ведь и летать на самолете боишься, а когда приходится это делать, то предварительно набираешься смелости посредством коньяка.
- Так, что ты обо мне еще знаешь? – Обиженно спросил Колесников.
- Я же говорила, очень мало. Некоторые факты твоей биографии и один – два страха. Все остальное, если захочешь, ты сам мне расскажешь. Не захочешь, я настаивать не буду. А пока давай еще разок прыгнем. Ты проснись сейчас на секундочку, вернее всплыви на поверхность сна и обратно. Представь себе затвор фотоаппарата. Нужно просто перевести следующий кадр. Автоматически больше не получится. Я знаю. Пора учиться сознательно вести сон.
Колесников попробовал проделать предложенные манипуляции. Как не странно на границе сна он действительно услышал звук, напоминающий взвод затвора фотоаппарата после чего оказался на краю площадки.

-

Весь последующий день Колесников постоянно возвращался к Женькиному монологу о страхах. Как он не старался оправдаться перед собой и создать теорему о несправедливости предъявленных ему обвинений, теорема не выстраивалась. Страхи были очевидны. Он действительно боялся, панически боялся высоты. Правда, в последнее время, во сне, он получал удовольствие от этой самой высоты. Но это только во сне. А еще он боялся, плохо, нелепо выглядеть в глазах окружающих. Боялся влюбиться по настоящему и тащить на себе груз ответственности и переживаний.
Ночью во сне Женя не появилась. Появилась она во вторник вечером, в метро. В коротком приталенном пальто от «Шанель». Стиль «Шанель» дополнял 19-й запах духов. Выглядела девушка очаровательно. Казалось, волосы чуть отросли, и каштановая, волнистая прядь падала ниже глаз. А в глазах блестели искры. Колесников обрадовался и огорчился одновременно.
- Эта песня, похоже, не про меня, - попытался он пошутить. Вышло довольно грустно.
- Пойдем к тебе,- она взяла его под руку и повела к переходу.
Всю дорогу Колесников откровенно любовался спутницей. Не укрылось от него и то, что мужская половина вагона откровенно пялилась на Женьку. До нее же эти не товарищеские взгляды попросту не долетали. На каком-то коротком расстоянии они, либо растворялись в подземном пространстве, либо рикошетили в сторону.
Они пришли к Колесникову. Он снял с Жени перчатки. Взял ее ладони в свои и стал дышать на них, пытаясь согреть. Затем коснулся губами кончиков ее пальцев. Тонкие почти прозрачные пальцы и обрамляющие их розово - молочные ногти, еще сохраняющие остатки аромата «Шанель» сыграли с ним дурную шутку. Стало понятно, что он сваливается в ее пальцы, в остатки аромата духов, в морозную свежесть ноябрьского вечера.
- Подожди, дай раздеться. И свет, включи весь свет, пожалуйста.
Он торопливо пощелкал выключателями. За это время Женя успела снять обувь и пальто. Под тонкой водолазкой проклюнулись острые, подростковые выпуклости, которые неожиданно смутили Колесникова.
- Лешенька, у тебя чай горячий найдется? Замерзла. Совсем в мерзлявую барышню превращаюсь.
Он включил чайник и вернулся в комнату. Она сидела на диване, поджав под себя ноги. Ее, явно, знобило. Колесников вытащил ей свое старое тонкое одеяло и бросил на диван. Заварил чай, достал мед из холодильника, и все это богатство сервировал на журнальном столике перед ней. Чай они пили минут сорок. Женя зарумянилась. На лбу выступила испарина. Она вскочила и быстро, почти по-солдатски разделась.
- Посмотри, практически все на месте. - Она пожала плечами и улыбнулась.
Действительно, первичные половые органы отчетливо обозначились и даже покрылись легкой растительностью. На груди, воспаленно розовели соски.
- Только не прикасайся. Больно очень. Даже не думала, что так больно будет.
- Еще бы. За такой срок и такие изменения. Это больше похоже не на половое созревание, а на прорезание зубов у младенцев. Так вот, они криком кричат, и температура под сорок поднимается.
Знаешь, что, оставайся сегодня у меня. Исчезнешь, так исчезнешь. А уходить на холод, в никуда тоже смысла нет. У меня надувной матрац есть. Так что с посадочными местами ты меня не стеснишь.
- Да нет, я уже ухожу. Время кончается. Сейчас, в период формирования слишком много энергии уходит, поэтому я появлюсь у тебя в следующий раз не раньше чем через неделю. – В это время она торопливо одевалась. Уже у двери о чем-то задумалась, подошла к Колесникову и даже не поцеловала, а едва коснулась губами его щеки. Он вновь утонул в ее аромате. Женя вышла, прикрыв за собой дверь. Колесников открыл ее вслед, чтобы сказать «Пока». На лестничной площадке никого не было.
- К этому пора привыкать, - ни к кому не обращаясь, сказал он.

-

Несколько раз за неделю они прыгали во сне с парашютом, но даже там Женя страдала от боли в растущем теле. В пятницу она не появилась во сне. Колесников поискал ее, несколько раз перевел «фотоаппаратный затвор», оказываясь на площадке. В углу сиротливо приютились два рюкзака. Наконец, понимая, что Женя уже не появится и сон на исходе, он надел парашют, помедлил несколько секунд (в одиночку страх снова о себе напомнил), и шагнул вниз. В субботу он снова прыгал в одиночку, а днем Женя позвонила ему на мобильный.
- Ты сегодня свободен?
- В основном, да. Да, свободен. Ты где?
- Давай посидим где-нибудь в кафе. Финансовая сторона на мне, договорились?
- Ты что, банк ограбила? А, понял, ты получила деньги, ключи, документы, правильно?
- Да, в какой-то мере да. Ну как, встречаемся? Если какие-то финансовые затруднения – не обращай внимания, мы же партнеры.
- Нет, все в порядке. Где и когда?
- Это конечно далеко от тебя, но у метро «Улица академика Янгеля», есть маленькое кафе с самолетным названием «МИГ». Там в восемь часов вечера у них концертная программа. Двое ребят из Питера поют свои песни про самолеты, небо, женщин, любовь, океан и холодный север. Поют так, что ты этот океан чувствуешь, так же как с нашей площадки. Давай встретимся за час, вдруг с местами будут проблемы.
Они встретились у выхода метро без четверти семь. Кафе оказалось полупустое, уютное и непритязательное. Они разместились в дальнем углу зала. Колесников заказал пива, Женя текиловый коктейль и мороженое. Выглядела она теперь совершенно по-женски. Грудь приобрела приятные очертания, имеющие логическое завершение точками проступающих сосков. Волосы еще больше отросли и естественным образом вились на концах. Манеры поведения не оставляли желать лучшего, и Колесников лишний раз уверил себя, что это не его женщина.
Она тем временем достала из сумочки пару документов и протянула ему. Тот лениво их взял. В паспорте значилось, что владелец сего, Тарнавская Евгения Александровна, прописана на Варшавке. В другой корочке говорилась, что вышеозначенная Евгения Александровна является тележурналистом.
- Да, карьеру на нашей планете-матушке ты делаешь быстро. – Он вдруг обиделся и ему захотелось перенести свою обиду на другого. Женя и являлась тем другим. – Не боишься, что я приду в какое-нибудь наше очень серьезное учереждение и расскажу кто ты и откуда?
Она улыбнулась.
- Начнем с того, что ты этого не сделаешь. А, что касается чтобы прийти куда-нибудь и чего-нибудь рассказать, так это, пожалуйста. Только кто в это поверит? В пяти минутах пешего хода отсюда живут мои родители, которые помнят меня с рождения. Десятки одноклассников и однокурсников с которыми я училась. Все это по настоящему. Я же говорила, если задержусь, то придется жить по вашим правилам.
- И много вас таких, живущих по нашим правилам ходит по Земле?
- Не знаю. Честно не знаю. Я здесь впервые, но думаю не один и не два. Мы все здесь временно. И те, кто пришел издалека, и кто родился здесь. Только те кто родился, чувствует себя более уютно и уверенно, хотя и это далеко не факт. Знаю есть еще те, кто не смог полноценно устроиться у вас. Они не знают кто они, откуда, хотя вполне адекватно ведут себя в социальной среде. Я имею ввиду общение. Их находят и отправляют в психушки. Там их называют потеряшками. Если кто и вспоминает кто он и откуда, то сам понимаешь, не торопится об этом объявлять.
- По поводу прихода из снов. Сейчас вспомнил. Ситуация на Фреди Крюгера очень похожа. В американском кино был такой «добрый» парень, который из сна резал других людей, причем насмерть. Так вот, знаешь, почему я тебе верю? Потому, что у меня в детстве свой Фреди был. Систематически, в течение недели случался кошмар, что какой-то мужик меня догоняет и режет по ноге. Нет, ты не смейся. Про Фреди я еще ничего и близко не знал. Так вот, он догоняет и успевает полоснуть ножом мне по колену. Я просыпаюсь. Просыпаюсь в ужасе. Постельное белье все в крови, а у меня резаная рана сантиметров семь-восемь. Отец все утро ищет пружину, которая вылезла из матраца и порезала мне ногу. Естественно, ничего не находит. На следующую ночь происходит повтор ситуации. Все это прекратилось, когда я развернулся к нему лицом и поломал его нож. – В качестве подтверждения, Колесников, наплевав на приличия, под столом закатал штанину и показал на колене несколько параллельных шрамов, нижний из которых был на две трети короче остальных.
- Лешенька, не надо меня в этом убеждать. Я потому и оказалась здесь, что могла пройти через твой порт сознания. Он у тебя до сих пор открыт.
- Теперь понятно, почему ты выбрала меня. Сказала бы сразу, а то таких высокопарностей наговорила про созвучие. Все гораздо проще, да? Где можно было пролезть, там и пролезла.
Она засмеялась.
- Я сказала то, что сказала. А у вас, нет, теперь уже у нас такое поведение называется – ревность. Или я не права?
- Вот еще, с чего это мне тебя ревновать? У меня к тебе научно-исследовательский поход.
- Ну, вот и хорошо.
Музыканты тем временем настроили всего лишь две акустические гитары и начали петь. Про Арктику. Разговоры потеряли смысл, потому что играли и пели они так, как говорили в свое время про наркомов: «Вышибая слезу и зажигая сердца». Говорят, что гитара умеет плакать…
- Странно, - думал Колесников, - в кафешке человек семнадцать – двадцать, а они играют, будто тут полный концертный зал. Может так и надо? Да не может, а так и надо.
Концерт закончился в двенадцатом часу. Они вышли из прокуренного кафе на относительно свежий воздух.
- Смотри! – Женя схватила Колесникова за рукав, очерчивая другой рукой сектор неба.
На грязно – черно – синем небе поднималось созвездие Ориона. Единственное зимнее созвездие, с которым Колесников был визуально знаком. Летнее небо он знал достаточно неплохо, а вот зимнее… Кроме Плеяд и Ориона? Но Орион! Конечно, если бы его спросили, что кроме Ригеля и Бетельгейзе ему знакомо, то оказывалось - больше ничего. Но ведь многие, кроме того, что определяют зимой на небе конфигурацию в виде буквы «Х», вообще ничего больше об этом небесном явлении сказать не могут.
- Смотри! Нижние две звезды. Я буду говорить вашими названиями. Слева, «Саиф», справа «Ригель». Теперь поднимаемся выше. Видишь звездочку более тусклую?
- Нет.
- Засветка большая. Пойдем во дворы, там меньше света. – Они прошли вглубь. Орион высветился более ярко. – Теперь видишь?
Звездочка третей величины отчетливо проступила.
- Это «Наир Аль Саиф». А там чуть выше туманность М42, или просто туманность Ориона, В ней есть еще одна звездочка, Тэтта - Ориона. По сути дела это шестикратная звездная система, но без оптики, хотя бы бинокля, ты ее не увидишь. В общем, это там.
- А как там?
- Там все по другому, но многое я уже забываю. Для нынешней жизни эти знания только мешают. Сейчас земные знания вытесняют прежние. Я когда нахожусь в стабильном состоянии, томами «проглатываю» вашу литературу, историю, математику, физику, языки. Немецкий, французский, английский я уже выучила. Как у вас говорят – джентельментский набор. Только на работе приходится скрытничать, чтобы не привлекать внимание окружающих.
- А что ты потом станешь делать? – Удивленно спросил Колесников. – Через неделю будешь знать о нас все. Потом тебя обязательно заметят, и ты превратишься в объект исследования местных ученых. Да и самой станет скучно.
- Не станет. Мы все, воспринимаем и фиксируем всю информацию, которая к нам поступает. Только обычно человеческий организм блокирует воспроизведение. В противном случае «пробки» перегорят, и тело вместе с мозгом придет в негодность. Попросту говоря, умрет. Но и у вас есть люди, у которых доступ к накопленной информации открыт. Я не собираюсь становиться феноменом. Просто, после того как вмещу в себя необходимый объем информации, заблокируется доступ на уровне нормального человека. Кроме всех знаний есть еще сама жизнь. И ее проживание – умное, глупое, нелепое – не важно какое, гарантирует от скуки, особенно когда это у тебя здесь впервые.
Она замолчала и несколько минут, замерев, смотрела на Орион.
- Ты скучаешь по дому?
- Нет, просто мне нравится смотреть на него со стороны. Красиво. Извини, мне пора, - Женя потянулась и вновь коснулась губами его щеки. Отпрянула и, не оглядываясь пошла вдоль дома, растворяясь в свете тусклых фонарей. Колесников постоял еще некоторое время, вдыхая морозный воздух, потом взглянул на часы, спохватился и побежал в метро.
В пустом вагоне он прикрыл глаза, стараясь подольше удержать на лице ощущение ее губ. В голове звучала музыка, и он пьянел от всего этого. И не думалось, и не хотелось даже думать, что Женя – это не нормальная женщина, а непонятное существо появившееся у него из Тэтта-Ориона.
- Неужели я влюбляюсь? – Думал он. – Да нет вроде. Всего несколько прикосновений. Нет, но врать то себе не надо. Мне же хорошо с ней. Даже находиться просто рядом хорошо, не говоря о том, чтобы взять и поддержать под руку. И про ревность, она, пожалуй, права.
Дома он достал купленный у музыкантов диск, который они подписали для них. Понятно, что короткая формулировка пожелания носила давно придуманный штамп, но сейчас казалось, что это не так. Колесников открыл диск – автографы и два слова: «Долгой дороги». Женя отказалась брать диск, сославшись на то, что слушать ей его не на чем.
- Потом, - сказала она, - заеду к тебе и послушаю.
Сейчас он жалел, что не позвал ее к себе. Уже второй раз, она резко срываясь, уходила, а он наплевав на свои правила не оставлять особей женского пола у себя на ночь, расстраивался как ребенок.

_

Ночью Колесников оказался не на площадке, а на траве. На том самом лугу, на который они приземлялись. Он не сразу ее увидел. Женя сидела в траве, теряясь в ней. Тонкое полупрозрачное платье под цвет луговых трав и цветов маскировало ее как бабочку или стрекозу. Колесников подошел, поднял ее. Не говоря ни слова, прижал к себе. Потом платье оказалось не нужным, а сам он долго возился с комбинезоном. В момент наступления оргазма он проснулся, очутившись в полной темноте. Он еще чувствовал ее тело, запах травы, все, все, что там случилось. Захотелось заплакать. Колесников попытался сжаться и тут понял, что кого-то обнимает.
- Женька! – Он еще крепче прижал ее, боясь, что сон рассыпится, и она исчезнет.
- Ты меня раздавишь. Подожди. Никуда я не денусь. Женя отодвинулась, расстегнула его пижаму и снова прильнула.
- Так лучше?
Колесников сопел, обнимая ее. Потом отпустил, подскочил, включил свет. Женя щурилась от яркого света. Она действительно лежала в его кровати, натягивая на лицо одеяло.
- Ты точно здесь? Это не сон? И ты не исчезнешь?
- Пока нет. До восхода при этих лампочках дотяну, а вообще, если есть хоть какая-то завалящая свечка, лучше ее зажечь.
- Свечки нет. Все, что было сжег в походе на байдарке.
- С Машей?
- Да. – Он не стал спрашивать, что Женя знает про Машу. Если сказала, значит знает. В самом вопросе звучал только вопрос. И никакой эмоциональной окраски. Ни одной нотки ревности. – Послушай, а у вас там такое понятие как ревность существует?
- Для бесполых нет, для определенных, скорее, да. Только не в такой агрессивной форме как у вас. Здесь я сама начинаю чувствовать нечто подобное. Если бы твои отношения с Машей и воспоминания о ней были для тебя не просто воспоминаниями, а чем-то более важным, то я, наверное, не говорила о ней так спокойно. Впрочем, не важно кто, Маша или какая-то другая женщина находящаяся рядом с тобой, автоматически зачеркивали бы мое нынешнее пребывание здесь. Тогда бы ты не был одинок. Не смотря на большое количество приятелей и знакомых, у тебя ведь нет ни любимой, ни друзей, ведь так?
Прямолинейность Жениных высказываний даже не раздражала, а просто обескураживала. Она говорила по-детски открыто, не стесняясь.
- Может они и «насобачились» сигать через пространство, - думал Колесников,- и устраиваться на разных планетах, но с такой наивностью здесь быстро «укатают». Тут тебе не Тэтта-Ориона. Но ничего, когда поймешь, что, разговаривая с тобой и мило улыбаясь, человек в это же время держит фигу в кармане, а то и кулак - научишься говорить нормально – «два пишем, четыре на ум пошло». Впрочем, не удивлюсь, если все это земное счастье ее не коснется. Хотя на этой планете не угадаешь, что кого может коснуться. Странная планета. Огромное количество злобы и ненависти и такая же тяга к любви. – Колесников размышлял о Земле отстраненно от самого предмета, будто он сам явился сюда через сон, а не традиционным способом от мамы с папой.
- Кофе хочешь, - спохватился он, - суррогат растворимый, понимаю, за то в постель.
- Кофе, это здорово.
Колесников ушел на кухню, включил чайник и достал из шкафа кружки. Когда вернулся, в комнате никого не было. На заправленной кровати лежала записка: «Лешенька, днем у меня съемка, а вечером, если достанет сил, то я непременно буду у тебя. Твоя Женька».
Потом, весь день он ходил по городу, согреваемый не самой запиской, а подписью «Твоя Женька». Уже в девять утра, чувствуя невозможность нахождения в закрытом помещении, он спешно собрался и поехал в центр. Вышел на «Дмитровской» и пошел пешком.
Тихо, крупными хлопьями, падал снег. Москва, внимая воскресному дню, не желала просыпаться, раздражаясь редким шумом проезжающих машин. В полдень Колесников оказался на «Белорусской». Выйдя на Ленинградский проспект, он увидел указатель - «магазин Путь к себе». Прошел сто метров. Стрелка и надпись повторились, увлекая в глубь двора. Рядом с надписью «Путь к себе», висела другая - «Изготовление памятников».
- Может это и есть «Путь к себе», - подумал Колесников, но все же прошел во двор, в котором оказался небольшой магазин с эзотерическими наклонностями. Он даже снаружи пах всяческими благовониями. Несмотря на малые размеры, магазин продержал его у себя больше полутора часов. Колесников, к своему удивлению набрал кучу книжек не знакомой ему тематики, и уже на выходе, в отделе амулетов, феничек и прочих сувениров, обнаружил лампады в виде стеклянных фигур. Масло к ним продавалось тут же. Он купил лампаду в форме простого шара, несколько флаконов масла синего цвета, про запас, хотя продавщица его уверяла, что расходуется оно очень экономично, и вышел оттуда уставшим и голодным. С начала он подумал, что можно наплевать на приличия и перекусить в ближайщей, плохо пахнущей палатке, но, представив прогорклое масло, стоящее во рту весь остаток дня, решил не рисковать.
- Вкус котлеты не должен навязчиво напоминать о себе расстройством желудка и отрыжкой.
Он зашел в небольшой ресторан рядом с Белорусским вокзалом, скромно перекусил, за что с него потребовали совершенно не скромные деньги и вышел от туда с твердым убеждением, что в Москве надо питаться, исключительно дома. Уже на пути к дому, на остатки денег, он набрал продуктов, которых с лихвой могло хватить на взвод. Вместе с лампадой, маслом, книжками, еле дотащил все это «богатство» до квартиры, после чего, что-либо готовить и есть, полностью расхотелось.
Выгрузив в холодильник продукты, Колесников достал купленную книжку Ричарда Баха «Чайка по имени Джонотан Левингстон», завалился на диван, машинально включил верхний свет и, стал читать, поминутно вздрагивая от посторонних шумов в ожидании Жени. Но прошло не много времени и он «погрузился» в «Чайку» полностью. Когда закончил читать, за окном густел сумрак. Только теперь он вспомнил про лампаду. Достал ее, налил через прилагающуюся воронку масло, вставил фитиль и зажег. Маленький аккуратный язычок пламени поднялся над шаром. Колесников погасил свет и стал любоваться, не столько огоньком, сколько всем светильником. В магазине он так и назывался – светильник масляный. Это продавцы его упрощенно называли – лампадка. Огонек освещал шар, который светился, в свою очередь, синим цветом. Зрелище представлялось одновременно и успокаивающим и завораживающим.
В десять часов вечера он уже отчаялся ждать Женю и пошел на кухню перекусить. Открыл холодильник и долго выбирал, пока тот заунывно не запищал, требуя оставить его в покое и закрыть, после чего Колесников не стал больше насиловать свою фантазию, достал банку пива и крабовые палочки.
Звонок в дверь застал его за вторым глотком. Он облился, едва не подавившись, и побежал открывать.
Если, следуя записке, сил приехать у Жени «достало», то едва-едва. Выглядела она не то, что уставшей, а просто измученной. Но красоты это ее не лишало. Колесников снял с нее пальто и, поддерживая, отвел в комнату. Лампаду она обнаружила сразу и тут же прильнула к ней. Так и просидела рядом с огоньком почти до полуночи, отказавшись от ужина.
Через час Колесников, наконец, понял, что трогать ее сейчас не надо. Выглянул в окно. Небо прояснилось. Он полез в шкаф за биноклем. Бинокль приобретался три года назад как раз для разного рода походов, вернее, для развлечения в них. Пятнадцатикратный «Байгыш» с того времени стал неотъемлемой частью активного отдыха. Там он использовался на сто двадцать процентов – от рассматривания местности, до нудистских девушек, располагающихся по диким берегам речек. В походах на него даже очередь завели. Тот, кто временно пересаживался в багажное отделение, хватал Колесниковский бинокль и обозревал на зависть взявшему эту обузу экипажу местные достопримечательности, поминутно привирая на счет обнаженных женщин по берегам.
Впервые его, то есть бинокль, выносили на свежий воздух с целью рассматривания ночного неба. Орион, перекособочившись, поднимался слева, но из-за домов выполз уже окончательно. Хотя и тщательно, но тщетно он искал Тэтта-Ориона. Вроде всё показывали, и достаточно хорошо показывали, но бинокль в руках ходил ходуном и звезды растягивались в сливающиеся линии.
- Броуновское движение какое-то, - думал Колесников, раздражаясь, и замерзая на лоджии. – Нет, так не пойдет.
Он вернулся в комнату, оделся, заглянул на кухню, захватил пару банок пива, табуретку. Проходя мимо Жени, чмокнул ее в макушку, чего та даже не заметила, вернулся обратно и плотно прикрыл за собой дверь. Теперь сидя на табуретке, и имея статическую опору для бинокля в виде парапета лоджии, звезды дрожать, наконец, перестали. Колесников осторожно подобрался к «Саифу», потом поднялся вверх, минуя «Наир Аль Саиф», как ориентир, и увидел сквозь туманность, мерцающую систему Тэтта-Ориона.
- Надо же, красиво как! Только как они там живут? Сплошные «Солнца» вокруг. Если не сгоришь, так ослепнешь. Надо будет как-нибудь у нее об этом спросить. Может там у них тела жаропрочные? В принципе, какая разница куда поместить сознание, хоть в асбестовую оболочку или доменную печь. Главное, чтобы не перегревалось и работало исправно.
- Я же говорила, там все по-другому, - Женя положила ему на спину руки. Вошла она совершенно бесшумно. – Они только в плоскости кажутся близко, а на самом деле… В общем, далековато будет. И вообще, пойдем отсюда. Не знаю как ты, но пиво в банках у тебя уже замерзло.
При попадании в тепло сразу же проснулся аппетит, причем, у обоих одновременно. Что либо готовить не хотелось, поэтому кусочничали из холодильника, что под руку попадется.
- Леш, это у меня завтра первая половина дня свободна, а тебе же с утра на работу. Может спать?
- На ра-бо-ту, - растягивая слово, задумчиво произнес Колесников. Точно, на работу. Да ну ее к чертовой матери. У меня полтора месяца честно заслуженного отпуска, а я неделю у начальства выпросить не могу. Утром позвоню в контору и поставлю их перед фактом. У нас незаменимых нет.
- А что скажешь?
- Да совру что-нибудь. К примеру, сошлюсь на семейные обстоятельства. Кстати, кофе хочешь?
- Кофе? В полночь? Ага.
- Ты только не исчезай как утром, хорошо? А то у тебя реакция на кофе, довольно своеобразная.
- Никуда я не исчезну. Я же рядом с тобой.
- Знаю я твое здесь и рядом. Сейчас на минутку в душ отучишься, а появишься через неделю.
- Ничего не сказала рыбка, лишь хвостом по воде плеснула, - со вздохом продекламировала Женя, - кстати, я в душ.
- Ну, ты что? – Возмутился Колесников.
- Лешенька, я действительно в душ, можно? Устала все же и грязная. Полотенце у тебя найдется?
- А, да, там, в ванной два висят, свежие. – Он стоял с глупым видом и «туркой» в левой руке. – Кофе то, варить?
- Варить, конечно. Я только сполоснусь. Через пять минут выйду.
Колесников сварил кофе. Крепкий, но без затей. Разлил в чашки. К кофе присовокупил два стакана воды со льдом и лимоном. Внешне получилось, вполне, прилично. Из вредности завел таймер часов на пять с половиной минут. Женя вышла из душа через пять минут, десять секунд. Колесников едва успел все поставить на стол.
Кофе возымел свое действие, к несчастью, лишь на час, а там снова начало клонить ко сну. В последнее время с бодрящим напитком что-то случилось.
- Леш, может действительно, не будем противиться природе? Ляжем спать? Да и прыгнуть до утра еще успеем.
- Давай, а то я что-то уже на ходу засыпаю.
Под одеяло они забирались уже в полусне, и до момента проваливания в другую реальность, успели только обняться.

-

- Так, я не понял, мы, что уже спим?
- Ну, а где мы находимся, посмотри вокруг?
- Тьфу ты, черт, площадка. Будем прыгать?
- Конечно, накидывай парашют.
Они прыгнули, оставаясь в еще полусонном состоянии. В таком же полусонном состоянии раскрылись и расслабленно приземлились в траву. После короткой близости, они, не одеваясь, уснули во сне прямо в траве.
- Леша, Леш, - Женя звала его откуда-то издалека, - кажется, твой телефон разрывается.
- Да, - Колесников нащупал трубку и почти бодрым голосом сумел сказать в нее «Да».
- Алексей Владимирович?
- Да, слушаю.
- Дамаев говорит, Юрий Степанович. Вы сегодня на работу собираетесь?
Колесников перепугался. Звонил заместитель генерального директора. Ладно бы начальник отдела устроил разнос по телефону за неявку или опоздание, но зам. генерального? Деваться было некуда, говорить, что проспал или требовать положенный отпуск, не имело ни малейшего смысла.
- Юрий Степанович, я сегодня, наверное не смогу, у меня с утра сердце прихватило. До сих пор в постели. Не знаю, с чего? Первый раз такое, - врал Колесников радикально. Либо это вранье пройдет, либо уволят.
- Так, доигрались. Я же говорил твоему начальнику – «загонишь парня». Врача вызывал?
- Нет, отлеживаюсь.
- Правильно, если терпимо, то лучше медиков не привлекать, только хуже сделают.
В общем, так, лежи, отдыхай, лечись. Втык твоему начальству я сам сделаю. И за летний отказ от отпуска я тоже помню, извини, сам руку приложил. Две недели, или три, тебе хватит? Ты не волнуйся, отпуск тебе оплатят, как полагается. Главное, чтобы после ты у нас в строю был, договорились?
- Договорились, - что происходит, Колесников не очень хорошо понимал.
- Да, если нужна какая-то материальная поддержка, ты говори. Между прочим, у нас тут горящая путевка в Швейцарию есть, причем на два лица. Тебя можем отправить, впрочем, с твоим нынешним здоровьем… Ладно, лечись. Твоему начальству я «благодарность» за бережливость кадров выпишу, чтобы впредь умнее были, а ты если что, то прямо ко мне звони. Телефон-то есть?
- Да, конечно. И приемной, и рабочий,- Колесников врал, у него имелся и рабочий, и мобильный, и даже домашний телефон, не только его, зам. генерального, но и генерального директора, а так же почти всех работников их заведения. - Я дня три - четыре отдохну и буду в порядке.
- Ты уж запиши мой мобильный и домашний. Мы тут, понимаешь, его кандидатуру на «командирскую» должность рассматриваем, а он болеть. Пиши.
Земля, по мнению Колесникова, должна была поменять свою ось наклона.
- Уже пишу.
Дамаев продиктовал все свои телефонные номера, пожелал здоровья и распрощался. Минуты три Колесников сидел, сомнамбулически пошатываясь, за тем во всеуслышанье заявил: «Ерунда какая-то! Меня только что, заместитель генерального директора отправил в отпуск, с материальным сопровождением и дальнейшим сотрудничеством».
- Ну а что ты хочешь? Искреннее вранье, это почти, правда. К тому же вранье частичное. В постели ты действительно до сих пор находишься. Ночью, учащенное сердцебиение у тебя наблюдалось, что я могу засвидетельствовать.
- Жень, а это не твоя работа?
- Нет, я такими фокусами не занимаюсь. А то, что твое начальство так резко дало на попятную…, так ты им просто нужен, и свой отпуск мог бы взять в любое необходимое для тебя время. Только вопрос об отпуске поднимать следовало не в просительной форме, а в более требовательной. Ты же юрист, такие вещи должен просчитывать на лету.
Через полчаса Колесников позвонил в отдел, «выписал» себе неделю отдыха без всяких оправдательных на то документов, благо там все были уже проинформированы о состоянии его здоровья, и все оформление свелось к оповещению. Таким образом, он не с того ни с сего, благодаря импровизированному вранью, получил неделю безделья. Сотрудников, настоятельно, просил его не навещать и не беспокоить. Объяснил не слишком деликатно, что, дескать, приедете, начнете говорить про работу, а тут и инфаркт случиться может. Но народ проглотил эту не очень сладкую пилюлю покорно. Все помнили, когда начальник отдела отдыхал с семьей в Египте, Колесников его замещал. Когда пошли отпуска сотрудников, на Колесникова места не оказалось. Пообещали, потом, чуть позже. Потом, опять чуть позже. Колесников смолчал.
К полудню Женя собралась на работу. Колесников вызвался ее проводить до метро.
- Ты сегодня до поздна? Вернее хотел спросить, после работы ты куда, ко мне?
- А ты хочешь, чтобы к тебе?
- Хочу, - он глуповато пожал плечами. Сам не понимал, чего смущается как школьник. Вроде взрослый человек, всякие отношения у него бывали с женщинами в этой жизни, даже в юности, когда процесс познавания женщин только начинался, он и то вел себя более решительней.
- Ты смешной, когда смущаешься, и сразу моложе становишься. Я, наверное, поздно буду, но, надеюсь не такая заезженная как вчера.
У метро она вновь погладила его по щеке, и коснулась губами. Тут Колесников не выдержал и стал целовать ее в губы, в лоб, в глаза, не замечая, что размазывает по ее лицу, ее же свеженаведенную косметику. Потом они еще минут десять оттирались носовым платком.
- Ладно, не беда приеду на работу, там по-новой наштукатурюсь.
Она уже спустилась в вестибюль. Колесников догнал ее.
- Стой. Совсем забыл. Вот. – Он вытащил из кармана связку ключей и протянул ей. – Возьми, это запасной комплект. Пусть твой будет.
- Лешенька, я конечно возьму, и ты меня этими ключами довел почти до слез, но подумай, ты знаком со мной месяц, или чуть больше? Главным образом во сне. У нас даже секс, пока только во сне. Нет, я не отказываюсь. Просто, если через неделю ты передумаешь, станет неловко просить ключи обратно.
Колесников помолчал.
- Давай сделаем так. Ничего обещать я тебе не стану. Просто будем считать этот комплект ключей подарочным. Сувениром. И если мне вздумается с тобой расстаться, то ты раньше меня это поймешь. В этом я как раз-то уверен. А сделать еще один комплект - моей зарплаты хватит.


-

Время как-то остановилось для Колесникова. Он никогда не жил ожиданием кого-нибудь. Эгоизм здесь не причем. Просто не доводилось. А тут довелось. Так он бесцельно слонялся по городу, растягивая часы и, думая одну мысль, которая называлась Женя. Бесцельно заходил в магазины, что-то перекусывал на ходу и думал о ней, хорошо думал, солнечно, не с тоской, а с радостью. Часам к пяти устал и пошел домой. Буквально метров в двухстах он обнаружил магазинчик, который так и назывался «Одеяла и Подушки». Зашел туда, выбрал огромное пуховое одеяло, пару подушек и постельное белье. Все это вместе взятое, вопреки ожиданиям, оказалось хоть и объемным, но на удивление легким.
- Вот идиот, а я пижаму за углом покупал. Перемены в своем районе надо иногда отслеживать.
Уже, подходя к дому, он мельком взглянул на свои окна и обнаружил в них свет.
- Ничего себе, это кто же там орудует? Милицию что ли сразу вызвать? Совсем забыл, я же Женьке ключи дал. Но она обещала прийти поздно.
Он достал мобильник и набрал свой домашний номер. Трубку долго не брали. Наконец оттуда раздалось почти шепотом.
- Алло, слушаю Вас.
- Жень, ты что ли?
- Ой, Лешенька, а я не знала подходить или нет. Неудобно как-то.
- А почувствовать, кто звонит?
- Увы, теряю квалификацию. Ты где?
- Под окнами стою.
- Здрасте! Я тут ужин готовлю, а он. А может и правильно не заходишь, еще не известно, можно ли это есть. Если с теорией у меня на сегодняшний день более-менее благополучно, то с практикой беда. Но картошку я все же пожарила. Уже пробовала, пока жива.
Колесников поднялся к себе. Обнялся, разделся. На вопрос: «Что за мешок?», ответил: «Потом».
- Кстати, ты говорила, что будешь поздно.
- Не случилось. У меня рабочий день не нормированный и не предсказуемый. Есть будешь?
- Буду.
Но взглянув на картошку, полез в холодильник за портером.
- А пиво за чем?
- Для дезинфекции. На всякий случай.
- Может лучше чай, а? Чай ведь вкуснее.
- Это ты чай пей, а я портером буду запивать этот кулинарный шедевр.
Женя полезла в шкаф и достала стакан.
- Мне тоже налей.
- Зачем?
- Ну, если я собираюсь целоваться с молодым человеком, то несколько глотков того же самого сделать должна, чтобы запах уровнять.
- А если я закурю?
- Наверное я и это перенесу.
- Девушка, не знаю как там у вас, но у нас, именно таким образом спиваются жены и подруги пьяниц, движимые добродетелью спасения любимого алкоголика. Ладно давай стакан, и учти, что сейчас ты пользуешься моей слабохарактерностью.
- Вот - вот, о слабохарактерности. Ты не хочешь, на досуге съездить на какой-нибудь полукомерческий аэродром и попрыгать там с парашютом по настоящему?
- А зачем, мы ведь и так прыгаем, во сне.
- Так это во сне, а там наяву.
- Э, нет, позвольте, барышня, Вы, а не кто другой, не так давно читали мне лекцию о несущественной разнице между сном и явью. И чего же мы будем мотаться по Подмосковью?
- Да нет, разница есть, особенно теперь, когда тело почти оформилось. А у тебя тем более. С прыжками во сне мы мало чем рискуем, разве что проснуться. Тем более, что скоро прыжки во сне прекратятся. Нет, конечно, можно и во сне не проснуться, но это безболезненно. В этом же случае человек рискует при неудачном стечении обстоятельств расстаться с телом. Страшно, однако.
- А может мы еще в «Русскую рулетку» сыграем?
- Нет, это уж слишком, да и не по теме. Прыжок с парашютом преследует цель прыжка и благополучного приземления, а «Русская рулетка» бессмысленный риск, чтобы в результате, либо застрелиться, либо получить выброс адреналина. Тебе это нужно?
Колесников замолчал. Молчал он минут десять. Женя ему не мешала. Потом подошел к телефону и набрал номер. В тишине тянулись длинные гудки. Щелкнуло. И трубка произнесла «Алло».
- Здорово, Валерий Юрьевич, не разбудил?
- Ну, ну, здорово, разбудил, конечно. Совести-то у тебя нет. А если принять во внимание, что в Чите глубокая ночь, то сволочь ты последняя. Ладно, чего надо, ты же просто так не звонишь?
- Не понял, ты, что в Чите? Я же городской номер набирал.
- Беда, кажется с тобой Лешенька, ты часом не влюбился? Про Читу, это я так, образно. Так, что там у тебя?
- Ты мне с парашютом предлагал попрыгать, помнишь? У тебя энтузиазм не пропал?
- Не понял, что случилось?
- Попрыгать захотелось.
- Это шутка?
- Нет. Зачем бы я звонил?
- Точно, влюбился. Или «крыша поехала». Когда я тебе в прошлый раз предлагал, ты же весь аж позеленел. Нет, ты не обижайся, я уважаю твою ранимую психику, только, зачем тебе это?
- Валера, не тяни резину. Если ты что-то знаешь, скажи. Нет - я по другим каналам найду, хотя бы в интернете. Ты тогда про Мячково говорил, кажется?
- Нет, в Мячково делать нечего, там ведь, в основном летуны. Можно либо под Чехов, либо в Егорьевск. Тем более в Егорьевске дешевле и у меня там знакомые. Я с того времени, как тебе предлагал все эти прыжки, уже полсотни сам сделал. - Еж, наконец, перестал издеваться.
- Ого, ну и как?
- Леш, объяснять бесполезно. Чтобы говорить на одном языке, необходимо самому прыгнуть.
- Хорошо, ты меня можешь, по знакомству пристроить? Только я тебя умоляю, не под Чехов. И вообще не упоминай при мне название этого города.
- Не вопрос. Я прыгаю под Егорьевском. Могу устроить тебе все это дело даже в эти выходные. Даже два - три прыжка, что новичкам не положено, если хочешь, конечно.
- Валер, я не один.
- Кажется я начинаю гордиться своей интуицией. Или я не прав?
- Прав, прав, только заткнись, пожалуйста.
- Хорошо, - Еж перешел на деловой тон, - я могу записать вас, насколько я понимаю, двоих, на субботу или воскресенье.
- А сам поедешь?
- А как же! Даже с утречка заеду за вами и отвезу на место. Ты-то машину, до сих пор, не купил?
- Не купил.
- Значит так, когда все организуется, я позвоню. Тебя эти выходные, устроят?
- Женя, ты в эти выходные освободиться, на парашют, сможешь? - Колесников произнес это почти сценическим шепотом.
- Постараюсь.
- Лех, вот пусть Женя постарается, а я в пятницу позвоню. – Валера смеялся, но не обидно, скорее по-дружески. – Ну, давай, пока. Звони, ежели что. – И не дожидаясь ответа повесил трубку.
- Ну вот тебе и парашюты, что называется, в реальном мире. Только до выходных мне, кажется, надо разобраться с еще одним делом.
И Колесников полез в шкаф. Он долго шарил по всем карманам. В конце концов извлек из нагрудного кармана визитную карточку.
На вопросительный взгляд Жени, он коротко ответил: «Надо».


-
В эту ночь они оказались впервые близки не во сне. Колесников пытался сдерживаться, чтобы не причинить Жене боль, но получалось у него это плохо. Он и сам не понимал откуда у него эта юношеская ненормальность. В отношениях с женщинами он давно уже научился контролировать себя, но тут, как только Женя стала получать удовольствие от его проникновения, Колесников сорвался. Потом они заснули в обнимку, под новым одеялом, и еще раз во сне успели прыгнуть с парашютом. А утром он все же удержался и увидел как она вздрогнула и завибрировала всем телом.
Женя собралась, довольно скоро, выбежала из дома, не дав ее проводить. Колесников достал добытую накануне визитку и набрал означенный в ней номер телефона. Трубку подняли на втором гудке.
- Добрый день. Студия Ар-Дизайн, слушаю, - девушка на ресепшене говорила хорошо поставленным грудным голосом.
- Людмилу Васильевну, будьте добры.
- Одну секундочку, представьтесь, пожалуйста.
- Колесников Алексей Владимирович.
- По какому вопросу?
- По личному.
- Подождите, пожалуйста. – В трубке включилась гитара Амика.
- Алло, Леша!
- Мил, привет.
- Привет, рада тебя слышать. Сегодня не восьмое марта?
- Да нет, вроде, а что?
- Ничего, мог бы и раньше позвонить.
- Собирался долго, да и случая не представлялось.
- А теперь представился?
- Да. Хочу встретиться с твоим мужем, если это возможно.
- Ну вот, вся романтика слетела. А я то думала ты мне звонишь. Ладно, только если случится, ты меня не выдавай. Он тоже надоел мне разговорами о тебе. Будешь записывать телефон или я ему твое пожелание передам.
Колесников поколебался несколько секунд. Появилась возможность буфера.
- Диктуй, записываю.
Он записал все номера, попрощался и долго сидел перед телефоном, не трогая его. – А, вообще, зачем мне это? - Думал он. - Столько лет прошло. Что изменится от этого звонка или встречи? Такое ощущение, что я пытаюсь расставить все точки перед смертью. Глупость.
Почти полчаса просидел он перед телефоном, потом все же набрал один из них. Трубку никто не взял. Еще полчаса и следующий номер. Там ответили, что Евгения Павловича нет на месте. Предлагали передать информацию, либо перезвонить. Оставался только мобильный. И так не хотелось его набирать, но Колесников пересилил себя.
- Да, слушаю.
- Жень, привет, Колесников говорит.
- Привет, что ты хотел? Только быстрее, я на машине в городе, не очень удобно.
- Давай тогда я позже перезвоню.
- Да нет уж, говори, я на светофоре встал.
- Встретиться хотелось.
- Зачем?
- Так, поговорить.
- Хорошо, где и когда?
- Да когда угодно, я эту неделю в отпуске.
- Ты живешь где, по прежнему, в наших краях?
- Да, в Алтуфьево. У тебя там светофор не перемигнул свет?
- Да я уже припарковался.
- Понятно.
- Я часов до трех, занят, а после… После, если тебе удобно на Тимирязевской, у метро. Новостройки там, «башни», знаешь?
- Знаю. Ну давай у них. У меня машина…
- Да я помню.
- Нет, машина у меня уже другая. Мерседес, такой, серебристый, номер запиши или запомни, впрочем, я как ты появишься, сам тебя увижу. В четыре тебя устроит?
- Устроит.
- Ну, до встречи. – Женька выключил телефон.
Время тянулось долго. Колесников старался не смотреть на часы, но глаза сами, отдельно от остального тела, натыкались на циферблат.
В два часа дня ему надоело все: компьютерные игрушки, интернет, еда. – Была бы рядом Женя, и может ничего больше не надо бы? Но ее рядом не было . Колесников, как оказалось, был не готов к не подготовленному отпуску. День, пожалуйста. Два – что с этим делать? Он собрался и вышел из дома.

-

С начала он разглядывал эти странные дома, наполовину необжитые. Даже больше чем наполовину. Мысленно, про себя, он назвал их полумертвыми. Без трех минут четыре, он увидел серебристый «Мерседес», который, словно авиалайнер, сделал разворот и встал на полосу в ожидании взлета.
Женька предупредительно вышел из машины. Увидел. Колесников подошел к нему, поздоровался. Памятуя предыдущую встречу, руку протягивать не стал.
- Ну, что ты хотел?
- Извиниться за старые грехи.
- И из-за этого тебе со мной надо было встречаться? Леша, либо говори серьезно, либо… Мой час времени стоит довольно дорого.
- Сколько времени я занял у тебя в пересчете на деньги? Могу заплатить.
- Не надо.
- Тогда это все, что я хотел сказать. Извини, мне надо было сказать это тебе в лицо, а не по телефону. – Колесников развернулся и пошел к метро.
- Подожди.
- Что? – Их разделяло три шага и годы обиды.
- Пить будешь?
- Буду, - Колесников не удержался, засмеялся. Женька в ответ тоже. Прохожие оборачивались. Два вполне прилично одетых человека, стоящие у «Мерседеса», совершенно неприлично, во весь голос смеялись, тыча пальцами, друг в друга.
- Куда пойдем? – Успокоившись, спросил Женька.
- Да, честно говоря, я тут не совсем местный. В родном Алтуфьево и то далеко не все знаю.
- Понято. Садись в машину. Ты пиво пьешь?
- Пью.
Они заехали в подземный гараж под этими самыми домами, где и остался «Мерседес». Колесников заподозрил, что именно в одном из этих домов Женька и живет. Но домой к себе его он не повел, а повел, в располагавшийся в двух минутах пешего хода, пивной ресторан. Заказали пива, закуски. Минуты через три все стояло на столе. Еще минут десять они сосредоточенно пили пиво, разглагольствовали о его вкусе, достоинствах и уюте ресторана. Потом Женька спросил.
- Живешь то как?
- Нормально, зам.начальника юридического отдела, вполне, солидной конторы.
- Это я знаю.
- Откуда? Ах, да, я же Милке говорил и визитку свою давал. Два года назад. Как видишь, карьерного роста у меня пока не наблюдается, хотя пару дней назад меня обнадежили. А ты чем занимаешься?
- Торгую. Чем у нас сейчас можно зарабатывать приличные деньги? Торговлей. Болты, гайки, шурупы, ну, в общем, такая вот мелочевка. У меня своя контора и я в ней хозяин.
- Извини, а, что на этой мелочевке можно много заработать?
Женька засмеялся.
- Ты с Луны упал? Да как раз на этой мелочевке и можно заработать. И потом, отгрузка у меня исчисляется не килограммами, а тоннами. Причем не всегда в пределах нашей Родины.
- Проще говоря - вывозишь метал из страны.
- Вполне законно.
- Слушай, я всегда думал, что с твоими принципами заниматься подобными делами невозможно.
- Лешенька, тут есть один секрет – Полная беспринципность в рамках собственных принципов. Или, если хочешь, в рамках собственного нравственного закона. Но это уже по-кантовски, высокопарно.
Слушай, а что тебя потянуло на извинения? Столько лет прошло. Все уже в прошлом.
- Для меня нет, да и для тебя, думаю тоже. Просто так руки при встрече не подают.
- Ну да, ты прав. Я вот сейчас сижу, разговариваю с тобой и ловлю себя на том, что я рад нашей встрече и твоим извинениям. И сколько времени потеряно. Голова у тебя хорошая. Я ведь когда Милка твою визитку принесла, прозондировал почву на счет тебя, по своим каналам. Ты же со своими мозгами можешь зарабатывать хорошие деньги.
- Да я вроде не жалуюсь. Денег мне хватает, даже остаются.
- Я не о тех деньгах. У тебя, хотя бы, квартира-то собственная есть, или с родителями живешь?
- Есть, правда это не совсем моя заслуга.
- То есть?
- Ну, когда я стал прилично зарабатывать и встречаться с разными девушками, родители «достали» меня своей заботой. Каждая приходящая девица являлась для них потенциальной невестой. Я однажды даже проститутку привел. Они и ее в невесты записали. Короче, я снял квартиру и просуществовал в таком автономном состоянии на другом конце Москвы год. После чего они предложили разменять нашу «трешку» на две квартиры в одном районе. Получалось, что для приемлемого варианта необходима еще доплата. Я ее и доплатил. Теперь я живу в отдельной однокомнатной квартире. Правда, когда квартиру покупал, денег не хватало. Продал еще свой старенький «Форд». Теперь до сих пор на машину никак не наберу. Нет, нашу, я бы давно купил, но ты же сам знаешь – человек, севший за иномарку, навсегда потерянный клиент для нашего автопрома.
- Это точно.
- За то, отношения с родителями, замечательные. Видимся мы раз в месяц. Хотя, чем дальше, тем чаще я к ним заезжаю. К старости сентиментальность прорезается. Впрочем, что я тебе про девушек говорю? Вы с Милкой, как сели за одну парту, так и проживаете до сих пор в любви и согласии.
- Милка - это моя вторая жена.
- Ничего себе! Это как?
- Очень просто. В тот день, два года назад, когда мы с тобой встретились, с Милкой мы были женаты, - он задумался, - четвертый месяц.
- Вот те раз, а я считал, что вы с самой школы и до сих пор…
- Так оно и было до института. Потом… Потом, это длинная история.
Они заказали еще пива. – А у тебя, что с личной жизнью, женат?
- Да нет, пока, - Колесникову расхотелось рассказывать Женьке про Женю.
- Кстати, чего это мы тут сидим? Пошли ко мне. Я тут рядом живу. – Колесникову показалось, что Женька начал пьянеть..
- Да я так и понял, что рядом.
- И Милка уже, наверное, пришла домой. Пошли?
Они допили пиво, расплатились и вышли из ресторана. Дом, как и предполагал Колесников, оказался тот самый. Полумертвый. Внутри все выглядело тоже полумертвым – недостроенным. Они поднялись в грязном, обшитом картоном лифте на пятнадцатый этаж. Дверь его квартиры была закатана в полиэтилен. Повсеместно шел ремонт. Внутри квартиры, ремонт закончился и даже появилась некоторая обжитость помещения. Не в том смысле, что там чего-то не хватало. Нет, там присутствовало все; евроремонт, стильная мебель, двустворчатый холодильник на кухне, ковры и прочее. Кроме тепла, домашнего тепла. Его еще иногда называют уютом. Мила еще не пришла. Они разместились на кухне, которая по размерам превосходила Колесниковскую квартиру в целом.
- Давай вискаря? – Женька не дожидаясь ответа достал огромную бутылку, стаканы. Даже не стаканы, а какие-то полуведра. Прямо из специального отверстия дверцы холодильника он, с грохотом, насыпал в стаканы льда, залил их виски и протянул стакан Колесникову. Тот терпеть не мог виски, но сделикатничал и ничего не сказал.
- Как часто, чтобы выглядеть прилично, презентабельно, мы проглатываем всякую гадость, - прихлебывая виски, думал Колесников. Он считал себя человеком достаточно стойким к алкоголю, но тут за темпом не успевал.
Мила пришла через полчаса. Женька уже прилично поднабрался и втолковывал Колесникову, какие дела они вместе могли бы проворачивать. Колесников все больше и больше грустнел.
При входе Мила приветливо махнула рукой и сразу пошла в душ, а после него, выйдя в полупрозрачном халате подошла к Колесникову, когда уже муж разговаривал про дела сам с собой, по-дружески обняла его и слегка прижалась так, что он почувствовал все изгибы ее тела.
- Ты останешься?
- Извини, мне уже пора. – Не то, чтобы ему было неприятно прикосновение красивой женщины. Случись у них такое два года назад, он бы лучшего и не желал, но теперь…
Не обращая внимания на разочарованность Милы и бормотание лежащего на диване Женьки, Колесников ушел.
- Да, не все в порядке в «Датском королевстве», - размышлял он в метро. – Всего два года, а как изменилось у нее лицо. Вместо преданности – похоть. И никакой любви. Неужели все кончается этим? Через внешнюю лакированность просматривалась жизнь, которой Колесников жить никогда бы не хотел. Впрочем, у каждого своя жизнь. Человек, который многие годы служил ориентиром, перестал для него быть таковым в одночасье. Рамки нравственного закона, который присутствовал внутри его бывшего друга, явно, претерпели изменения в сторону расширения диапазона.
– Жизнь вносит свои коррективы, это понятно, но мне-то от этого не легче.
Голова, да и весь организм от смеси пива и виски, вели себя отвратительно. Колесников включил «автопилот». Главное для него сейчас было – добраться домой, без приключений.
Подойдя к дому, он снова посмотрел на свои окна. В них был свет. С пьяной сентиментальностью, он думал о том, что как же это здорово, подходить к дому, видеть в своих окнах свет, и знать, что там тебя ждут.
Женя встретила его, прижалась, вдохнула близлежащий воздух и констатировала.
- Вчера ты был прав. Я связалась с алкоголиком. Есть хочешь?
- Только спать.
- И все?
- И тебя обнять.
- Слава богу, уже лучше. Я расстелила диван.
Ночь прошла без снов и прыжков, а утром его мутило. Единственное, что приносило облегчение, это то, что не надо на работу. Женя принесла ему крепкий чай с лимоном.
- На, пей. Говорят помогает. Я побежала, если что, звони. Я на столе бумажку со своим мобильным номером оставила. Пока.
Чай большого облегчения не принес. Еще несколько часов Колесников пролежал в постели, потом пересилил себя и пошел в душ. После душа, мир постепенно стал приобретать краски. И уже часам к двум он чувствовал, что его сознание помещено не в растаявший холодец, а в человеческое тело. Он набрал номер Жени.
- Лешенька, ты дома?
- Да.
- Я тебе через десять минут перезвоню, хорошо?
- Хорошо.
Пока он дожидался этих десяти минут - вспоминал вчерашнюю, то ли встречу, то ли пьянку, и понимал, что вот на этой встрече и закончились его отношения с Евгением Павловичем, которому он , тем не менее, оставался благодарен за долгие годы его флагманства. Понимал так же, что никаких общих дел у них не будет. Не нужны они друг другу. Собраться раз в год, попить водки, вспомнить детство и выяснить кто и когда был не прав – куда ни шло, но сотрудничать?... Увы.
Колесников, вдруг обнаружил, именно, вдруг, что Еж, то быть, Валерий Юрьевич, который изображал из себя финансового и прочего циника, был на самом деле добрым, щедрым романтиком. Все это он активно не афишировал. Вспомнил и то, как весной, на байдарках, внешне относясь к своей жене, тогда еще невесте, довольно холодно при всех, Еж украдкой целовал ее в шею. Вот тебе и циник.
Телефон заверещал нудной переливчатой мелодией. Колесников честно выдержал пять гудков, или трелей, потом взял трубку.
- Алло, - почти умирающим голосом произнес он.
- Леш, это я, Женя.
- Как у тебя дела?
- Да все нормально. Я про твое здоровье хотела спросить.
- Ты говорить сейчас можешь? Или слушать?
- Могу, я в фойе стою, отдельно от курящей братии.
- Женька, очень не хотел говорить это по телефону или во сне, но ты позвонила не во время. Я люблю тебя, до дурости, до сумасшествия. И ничего с этим не могу поделать. Вот такая глупость.
- А я думала, что ты мне этого никогда не скажешь. Прости меня, дуру влюбленную. Я весь день то же самое повторяю про себя.
- Ты сегодня когда вернешся?
- Куда?
- Куда ты хочешь?
- К тебе, под одеяло.
- Ну вот я и спрашиваю, когда?
- Если по-хорошему, то часикам к восьми вечера уже буду.
- А по-плохому?
- По-плохому, ночью нас «Газелька» по домам развозит. Пока всех развезет, так - эдак, часа в три - четыре ночи ляжешь спать, а в восемь утра уже на работу. Это у меня еще щадящий график.
- Понятно. Все познается в сравнении. А я то считал, что у меня вредная работа, за которую надо молоко давать. Ан, нет. Творческие профессии, оказывается, еще гаже. Теперь есть серьезный повод покупать машину.
- Зачем?
- Тебя домой отвозить, а то я вашим телевизионным водителям, особенно в три часа ночи не очень доверяю.
- Молодец. Настоящий «полковник», то есть, мужчина. Чувство собственности и чувство юмора у тебя на месте. Хотя мне это нравится, во всяком случае, по отношению ко мне. Ладно, Лешенька, мне пора, я побежала.

-

Женя приехала почти вовремя. За это время Колесников окончательно пришел в себя, приготовил ужин и даже прогулялся. Безделье начинало угнетать. Может оттого, что Женя была занята. Вдвоем это было бы приятное времяпрепровождение, а в одиночку – безделье. Встречаться с кем либо еще он не хотел, хватило вчерашнего. Да и понимал, что основная, интересующая его «тема» находится сейчас на работе.

-

- Торжественно объявляю, что, впредь, поступать так больше не буду, - с порога продекламировала она.
- Что, что случилось?
- Да ничего особенного, просто устроила так, что до понедельника я свободна. Ну, все равно же в голову ничего не лезет, стою как дура, уставившись в одну точку и улыбаюсь.
Нет, любовь и работа – вещи не совместимые. В стадии ремиссии, еще куда не шло, но в стадии обострения…
Колесников молча стиснул ее.
Они рано легли, потом Женя быстро заснула.
- Лешка, а тебе тоже после этого дела хочется спать? – Прижимаясь к нему, пробормотала Женя.
Ответа она не услышала, так как уже спала.
На Колесникова, напротив, напала бессонница. Теперь ему казалось, что близкие, любящие друг друга люди, не должны спать в трусах, майках, ночных сорочках, или пуще того, в пижамах друг с другом. А непременно голыми. По крайней мере, до того, пока тела молоды и имеют притягательную силу. Позже, тело становится уже не столь важно и можно надеть пижаму, которая не будет иметь никакого значения, и связь душ не прикроет. И стареть надо, непременно, вместе, чтобы по прошествии многих лет, сквозь старческие черты, можно было разглядеть, ту, некогда, молодую и красивую девушку. Он вспомнил похороны деда, когда ему было пятнадцать лет. Колесников терпеливо исполнял положенное присутствие, а бабушка Аня, почти все время стояла у гроба, гладила мертвую голову, с редкими, седыми волосами, и приговаривала: «Красивый, какой же ты у меня красивый». Они прожили больше сорока лет вместе. За этот срок и Квазимодо станет красавцем. Теперь Колесникову хотелось того же.
- Вот попался, круче не бывает, - думал он, - если я уже хочу умереть раньше ее – это не лечится. Ну, с Женькой не известно. Она в любую секунду может исчезнуть. А мне потом, что делать? И, что так вот и жить, ожидая этого каждый день, каждую минуту?

-


На площадке Колесников появился под утро. Женя, не смотря на сон, дрожала от холода.
- Вместо того, чтобы заниматься делом, философствуем, молодой человек,- тихо и раздельно, чтобы выглядело понятно произнесла Женя.
- Извини, задумался, - застегивая замок, сказал Колесников. – Ну, прости, впрочем, почему прости? С ума я схожу и страдаю бессонницей, исключительно из-за тебя. – Поэтому, как? Прыгаем, или нет?
- Прыгаем, - Женя на ходу застегнула замок и опрокинулась с площадки. Колесников, вслед за ней. Еле догнал. Раскрылся позже, только после того, как увидел ее купол. Приземлились почти одновременно. Женя скинула парашют, подбежала к Колесникову.
- Все, Лешенька, молодец, спасибо. Теперь спать. Надо поспать, хотя бы немного. – Она обняла Колесникова и тот снова уснул во сне, прямо в траве.
Время до пятницы, даже не прошло, а пронеслось, незаметно. Колесников, едва успел вспомнить, что надо позвонить Ежу и договориться на счет прыжков.
- Честно говоря, я думал, что ты уже не позвонишь, и наш прошлый разговор уже положил в ячейку минутных, душевных порывов. Мне приятно, что ошибся, хотя, подозреваю, что исходящая инициатива не от тебя.
- Валер, не юродствуй. Мы едем или нет?
- Едем, едем. Завтра, часиков в семь, утра, разумеется, будьте на старте. Ехать долго.
На утро субботы, дабы не проспать, были заведены все будильники мобильных телефонов и музыкального центра. Все оказалось не нужным. Они проснулись в пять, не сговариваясь. Колесников сначала подумал, что это только его колотит от напряжения, но, взглянув на Женю, понял, что и ей не легче. Тем не менее, держалась она, очень и очень достойно.
Они с трудом влили в себя кофе без всяких бутербродов. В тот момент, когда Еж подъехал к подъезду, они уже стояли на улице.
Зазвонил телефон Колесникова.
- Вы еще спите или как?
- Ты голову поверни.
Через десять секунд машина дала задний ход и остановилась перед ними.
- Барышня, Вы как, ко мне, на переднее сиденье, или вот с ним, вместе?
- Доброе утро. Ну, наверное, с ним.
- Тогда, все назад и не отвлекать меня всякими разговорами.
- Это почему? - Возмутился Колесников.
- Потому. Потому, что я тут две недели назад, с такими разговорами, высадился на обочину, благо в снег. Пролетел метров десять и приземлился в снег, так аккуратно. Потом «ЗИЛ», Который меня, то есть нас вытаскивал, все не понимал, каким образом я там оказался. Следов-то нет.
- Слушай, камикадзе, может нам не по пути?
- Ннн..не, не в коем случае, я только поверил в тебя, и ты хочешь сразу уничтожить эту веру? Впрочем, такие вещи нельзя навязывать. Решение принимаешь ты сам. - Еж уже успел отъехать, метров триста от дома. Остановился. – Подвезти вас обратно, к подъезду?
- Ты, это самое, куда собирался, в Егорьевск?
- В Егорьевск.
- Тогда, вперед.
До аэродрома доехали почти в полном молчании. Парочка на заднем сиденье обнялась и заснула. И только в последние десять минут, когда уже подъезжали, Колесников оживился и на него напал «словесный понос».
- Это нервное, - заключил Еж.- Со многими так бывает. Либо полная угрюмость, либо несдерживаемая болтливость. У тебя, Леха, второе. Абсолютно здоровая реакция перед прыжками. Я перед первым прыжком, почему-то все время матом разговаривал.
Не смотря на раннее время, жизнь на аэродроме шла полным ходом. Еж поставил машину, скоротечно переговорил с несколькими людьми. Дальше думать и волноваться стало некогда. Оплата, медкомиссия, наземная подготовка, прыжки с двухметровой вышки. Страховку Колесников оформлять отказался. Не из жадности, из моральных побуждений. К обеду группа была скомплектована.
- Женя, - ты как, нормально? – Еж как-то очень быстро перешел с ней на «ты».
- Нормально. Только какая-то нервная смешливость напала.
- Ну и замечательно. Реакция здорового, живого человека.
- Колесников, а ты, что так резко заскучал? Тут, недавно, так веселился. А сейчас, что?
- Да пошел ты!
- В общем, тоже адекватная реакция. Пошли на посадку.
Колесников, сам не ожидал такой реакции своего организма. Ноги перед посадкой в самолет, вдруг, стали ватными.
- Это не страх, это не страх, - говорил он про себя, - сейчас все быстро устаканится, то есть успокоится.
Но не тут-то было. Когда самолет поднялся в воздух, Колесников почувствовал, что его ноги немеют.
- Только не это, - думал он, - я же теперь хоть на четвереньках, но обязан вывалиться из самолета.
Когда замигал сигнал и инструктор поочередно стал отправлять новичков в образовавшуюся дыру самолета, Колесников, усилием воли подошел на ватных ногах, увидел как ушла туда Женя, спокойно ушла, будто прыгала на живую, много раз. Теперь он должен был, либо прыгнуть, либо умереть. Третьего варианта не существовало.
Он подошел последним. Инструктор его не торопил.
- Страшно?
- Страшно.
- Мне тоже было страшно. Ну, как, пойдешь?
- Пойду. Ты только мне пинка, для ускорения дай, а с меня бутылка.
- Идет.
Инструктор, видимо, был человек дела, и Колесников в следующий момент оказался в бездне. Он плохо помнил приземление. Помнил только то, что оно, вопреки сну, оказалось более жестким. Но появилась какая-то эйфория. Захотелось прыгнуть еще.
Второй прыжок получился более сознательным, а вот на третий, который они попросили Ежа устроить с четырех тысяч метров, их не допустили.
- Валер, ну переговори с этим начальством, ты же у них свой. Последний раз прыгнем и все.
- Заткнись! Быстро, быстро возьми свои слова обратно.
- Какие слова? Ты о чем?
- О последнем прыжке, - Еж неестественно для себя орал так, что становилось страшновато.
- Хорошо, хорошо, беру обратно.
- Теперь скажи заключительный раз.
- Ладно, заключительный.
- Заключительный в этой серии.
- Бог с тобой, заключительный в этой серии, а что случилось? Что ты так взбеленился?
- И больше, применимо к прыжкам, не используй такого слова, которое ты употребил в начале. Это, мягко говоря, не прилично. Я на первый раз не буду, а вот если кто-нибудь другой на аэродроме услышит нечто подобное, по физиономии получишь тут же.
- Все, понял, не тупой. Больше не буду. Ты успокойся, наконец, и переговори все же с хозяевами.
- Леш, как ты не понимаешь, что я им скажу? Что вы уже прыгали? А где документы, подтверждающие ваши прыжки? Да какие там, к лешему, документы? Если с Женей все это еще могло пройти, то с тобой… Игорек, конечно, отозвался о тебе достойно, но все же сказал, как он тебя из самолета выпихивал. Так люди с опытом не прыгают.
- Елки - палки, ты, что врать не умеешь? Соври что-нибудь. А мы заплатим сколько нужно.
- Хорошо, но если не согласятся – я не виноват. Будете напрыгивать постепенно.
- Идет.
В течение минут десяти Колесников с Женей, в отдалении ста метров наблюдали немую сцену. Еж что-то объяснял какому-то толстому мужику и инструктору, который выпихивал Колесникова из самолета, а те в ответ орали на него и крутили пальцем у виска.
Наконец, толстый мужик успокоился, пожал плечами, развел руки, развернулся и ушел.
Еж подбежал к терпеливо ожидающим товарищам.
- В общем, так – денежные разборки, это к Виктору Ивановичу, ну тому, толстому, видели? К Игорю на инструктаж. Сейчас перерыв. Вылет через полтора часа. Еще успеете одуматься.
Финансовое урегулирование вопроса и инструктаж заняли полчаса. Остался целый час свободного времени. Они сидели в маленьком кафе. Есть и пить не рекомендовалось, поэтому просто лениво перебрасывались словами, но напряжение чувствовалось.
Наконец объявили готовность.
- Ну, что, на этот раз давай как во сне? - шепотом спросила Женя.
Колесников кивнул. Но в следующую секунду на него обрушился страх. Страх не перед прыжком, не за себя, а за Женю. В голову полезли всякие ужасы: «Вдруг у нее не раскроется парашют, вдруг поломается при приземлении, вдруг…». Перед посадкой в самолет он отвел ее в сторону и предложил отказаться от прыжка; мало ли что.
- Все будет в порядке, не беспокойся за меня, - каким-то образом она поняла, что Колесников сейчас боится не за себя. И тот, так же, внезапно, успокоился.
Инструктор Игорь сел между ними.
- Ребята! – Приходилось кричать. Шум двигателя, шлемы. – Еще раз повторяю, как только я даю отмашку – Раскрываемся, понятно?
- Понятно.
Казалось, что самолет никогда не поднимется на эти четыре тысячи метров. За это время Игорь еще несколько раз, надрываясь, объяснил им, что, где, когда и почем.
- Игорь, ты по гороскопу кто? – Прокричала ему Женя.
- В каком смысле?
- В смысле знака зодиака.
- А, понятно. Дева.
- То-то же я думаю, что ты такой нудный? Да сделаем мы все, что полагается. Успокойся.
- Я не нудный, я заботливый. – Игорь не обиделся. Профессионалы в таких случаях не обижаются. К тому же он очень внимательно и с повышенным интересом заглядывался на Женю.
Наконец, свершилось. Пилот повернулся и махнул рукой. Никакого табло приглашающего покинуть салон самолета, естественно, не присутствовало. Ну, на самом деле, не в кино же. Что попусту наводить важность совершаемого процесса.
За бортом во всю светило солнце. Даже не светило, а заливало своим светом Землю, и так же как во сне, она тонула в белесой дымке. Славный, морозный, солнечный зимний день, какой, нынче, редко случается в Москве и ее окрестностях.
Они остались втроем – Женя, Колесников и Игорь. В этот раз Колесников не заставил себя ждать и прыгнул первым, Женя вслед за ним. Игорь догнал их, убедился, что все в порядке, дал отмашку, подождал, пока он сделают должное движение рукой на раскрытие и, был обманут. Движение-то они сделали, но не раскрылись. В то время когда купол Игоря уже плавно нес его к Земле, Колесников с Женей еще свободно парили. Они сцепились, разошлись, сделали синхронное сальто, разворот на триста шестьдесят. Потом Женя кивнула, и они раскрылись. Сам Колесников уже потерял чувство высоты, и мог бы так нестись на встречу родной планете до самой этой встречи, не раскрывая купол. Сон и явь слились воедино.
Они уже шли по полю, когда Игорь только коснулся земли.
- Этот, точно мне сейчас набьет морду, - с тоской подумал Колесников. – И ведь сделать ничего не смогу. Он, просто, принципиально, сильнее меня физически.
Вокруг сбегался народ. Что-то кричали. Еж разговаривал с ними матом, ничуть не стесняясь Жени. Да и ей он тоже высказывал свое мнение об их общем поведении не стесняясь в выражениях. Их прыжок, оказывается засняли на пленку, думали, что уже все, для хроники событий. Потом подошел Игорь. Колесников собрался.
Кулак Игоря, медленно пошел в сторону Колесниковского плеча. Тот уклоняться от пушечного ядра не стал и решил встретить удар лицом к лицу. Но кулак мягко воткнулся в плечо.
- Вот скотина! По-всякому меня разыгрывали, но чтобы так! И ведь поверил, что ты чайник.
- Я ничего не понимаю, - Еж перешел на литературный язык, - когда ты успел напрыгать? И зачем тогда весь этот спектакль? Сразу сказать нельзя было?
- Нельзя. Документов-то нет, подтверждающих.
- Ребята, а сколько у вас прыжков, по-честному? – Спросил Игорь.
- Жень, сколько у нас прыжков?
Женя на несколько секунд задумалась.
- У меня сто двадцать семь, у тебя сто тридцать четыре. Только, господа, с документами у нас беда. Не у него, ни у меня их нет. Так получилось.
- Сгорели, что ли? – Вмешался Виктор Иванович.
- Вроде того.
- Еще сегодня прыгнуть не хотите, бесплатно, для подтверждения квалификации, - спросил Виктор Иванович, - тогда, за одно и документы оформим. Ну и милости просим к нашему шалашу, когда пожелаете. – Он не стал уточнять, что той суммы, которую они заплатили за предыдущий прыжок, хватило бы еще на десять прыжков.
На этот раз они чувствовали себя свободно и уверенно. Они неслись на встречу Земле в лучах закатного Солнца. Их снова снимали на пленку.
- Ребята, - не унимался Виктор Иванович, - нельзя за сто с не большим прыжков научиться тому, что вы умеете.
- Мы прыгали с других высот, - уже смеясь, сказал Колесников.
- С каких других?
- Да это не важно.
Документы им все же оформили. Потом, в том маленьком кафе они сидели и пили чай. Игорь, заполучив на какое-то время внимание Жени, что-то оживленно ей рассказывал. Та улыбалась, и то и дело ловила взгляд Колесникова. Он знал, что впервые она им гордилась.
- Леш, - может, ты мне хоть что-нибудь объяснишь? – Еж подсел к Колесникову.
- Что объяснить?
- Ну все это. Несколько месяцев назад, ты был, практически, другим человеком. И кто эта Женя?
- Она инопланетчица. Из Тэтта-Ориона.
- Из чего?
- Из Ориона. Созвездие такое знаешь?
- А, ну тогда понятно. Как говорится, вольному воля. Не хочешь, не говори. Единственное, что я могу сказать, это то, что она лучше тебя. Так глядишь, с ней, годика через два, ты в приличного человека превратишься.
-Ты не поверишь, но я тоже на это надеюсь.
- На счет чего, приличного человека?
- Нет, на счет двух лет.
- Да ну тебя. Все, собирайтесь. Поехали домой.
- Валер, а ты Маринку на прыжки не зовешь, или она сама не хочет.
Еж помолчал.
- Да, понимаешь, она даже не знает, что я прыгаю. Иначе, боюсь, ее инфаркт хватит. А если бы она знала и пожелала прыгать, то инфаркт уже грозил бы мне.
- Знакомое ощущение.
- Что?
- Да нет, это я так, про себя. А как же ты ей объясняешь свое отсутствие по выходным?
- Да никак. Я же здесь работаю. С того времени как я небом заболел, послал всю свою юридическую деятельность подальше и пришел сюда. Зарабатываю здесь копейки, но прошлых сбережений, лет на пять, приличной жизни, должно хватить.
- И давно ты здесь работаешь?
- Тебе честно, или где?
- Лучше, конечно честно.
- Когда мы с тобой куролесили по Лопасне, я уже здесь был оформлен.
- Ну, ты партизан.
- А ты, лучше? Устроил тут со своей барышней представление. Где и когда вы успели приобрести такую квалификацию?... Нет, не хочешь, не говори, я уже тебе сказал свое мнение, но я ведь смотрел на вас и снизу, и на записи. У меня такое ощущение, что года три я с тобой не общался, а ты пребывал на другой планете.
- Немного поменьше, но где-то ты прав.
- Так, все. Поехали.
Еж вел машину неспешно, даже заторможено. Нет, правильно было бы сказать, задумчиво и спокойно.

Дома, как только они вошли, тут же зажгли лампадку. После того как маленький язычок пламени осветил синий шар, Колесников выключил свет. Ежедневное действие, перерастающее в семейную традицию. Жене уже не нужен был огонь постоянно. Она застабилизировалась в этом мире окончательно, но этот маленький огонек теперь должен был присутствовать в их жизни непременно. Каждую ночь.
- Лешенька, надо ложиться спать.
- Грязные очень.
- Давай, ты расправляй, а я в душ. Потом ты. Только быстро, времени мало.
- Что значит мало? -У Колесникова нарастала раздражительность, но Женя уже скрылась в ванной и шум душа поглотил Колесниковские слова.
Выйдя, она не дала ему продолжить возмущение, а почти силой отправила его в душ. Как не странно, из ванной Колесников вышел успокоенный, расслабленный и уставший еще больше. Забрался под одеяло к Жене, обнял ее и почти тут же уснул.
Он еще долго блуждал в каком-то темном сне, прежде чем смог найти путь на площадку. Женя, как в тот раз, когда он просил у нее прощения, сидела на краю площадки, поджав ноги. Колесников сразу почувствовал, что что-то не так.
- Женька, что случилось?
- Скоро прыгать будем, - не оборачиваясь сказала она, - в последний раз.
- Быстро возьми свои слова обратно и скажи - заключительный.
- Ну хорошо, заключительный.
- Заключительный в этой серии.
- Пусть будет заключительный в этой серии.
- Теперь объясни, что произошло?
- Просто это последний прыжок.
- А дальше, что дальше? Ты, что исчезнешь так же как и появилась?
- Не знаю. Знаю, только, что начинается блокировка, и больше здесь мы прыгать не будем.
- А я? Как же я? Я ведь люблю тебя. Тогда мне лучше не просыпаться вовсе.
- Любовь, - Женя обхватила колени руками. – Высшая степень добровольной несвободы. Нужно учиться любить как-то иначе. Нельзя отравлять себе жизнь постоянным страхом ожидания разлуки. Но мне кажется - у нас еще будет время, чтобы этому научиться. Теперь все. Пора. Парашюты, там, в углу, надевай.
Колесников надел свой парашют, застегнул замок. Взял другой и понес его Жене.
До нее оставалось метра два, когда она, точно с водной вышки, оттолкнулась и, выставив руки вперед, нырнула вниз.
Колесников дернулся, бросил ее парашют, потом схватил снова, и вместе с ним прыгнул вслед. Наличие собственного парашюта, да вдобавок еще одного, тормозило падение, и Женя стремительно удалялась. Тогда он бросил второй парашют, затем расстегнул свой, выставил руки вперед, и в воздушном нырке устремился за ней.
Поздно, слишком поздно. Женя уже сильно оторвалась. И, наконец, Колесников увидел, как она, так же как и тот третий, растворилась в синеве планеты. Он закричал, вывалился в темноту и проснулся. Сердце выпрыгивало сразу из всех частей тела, воздуха не хватало.
- Лешка, Лешенька, да, что с тобой, - Женя гладила его по спине, голове, рукам.
До Колесникова, наконец, стало доходить, что Женя рядом.
- Господи, ты здесь. Не исчезла?
- Куда я должна была исчезнуть? Лешка, не пугай меня.
- Почему ты не надела парашют? И что значит блокировка?
- Какой парашют, где?
- Где? Во сне.
Женя с шумным выдохом легла.
- Как ты меня напугал. Я понимаю, что после первых прыжков эмоции переполняют. Но если, вплоть до кошмаров… Может, мы тогда оставим это занятие?
- Какое?
- Так, Леша, все. Спокойно. Теперь объясни, что тебе приснилось?
Сердце у Колесникова постепенно становилось на положенное ему место, мозговые извилины просыпались.
- Женя, я не про сегодняшние,- он посмотрел на светящееся табло часов, - не про вчерашние прыжки в Егорьевске. Я про нашу платформу.
- Какую платформу?
- Женька, все, я уже проснулся и включил голову. Поэтому, объясни по-человечески, что произошло на площадке?
- Какой площадке, какая платформа? Леша, я ничего не понимаю.
Внутри Колесникова шевельнулось подозрение.
- Женька, ты только не говори «идиот», а ответь на пару банальных вопросов, хорошо?
- Хорошо.
- Теперь скажи, где мы с тобой познакомились?
Женя посмотрела на Колесникова, как на идиота, но, тем не менее, ответила.
- В метро.
- В каком? То есть, на какой станции?
- На «Новослободской».
- А, давно?
- Полгода назад, ты меня схватил за руку, явно обознавшись, и все спрашивал, как меня зовут. А потом, совершенно бесцеремонно, интересовался, мальчик я или девочка. Что забыл? - Женя решила выдержать правила игры. – Только такая дура как я, могла согласиться на продолжение отношений после того «номера», который ты устроил в метро.
- Как полгода? Может меньше?
- Может и меньше, но тогда, если мне не изменяет память еще было лето, ты приехал из байдарочного похода, все уши прожужжал мне про своего Ежа, и все пытался вывезти меня на речку Лопасню.
Наконец до Колесникова дошел смысл слова «блокировка». Женя ничего не помнила про себя. Вернее помнила, только земной вариант своего существования: «Если я здесь останусь, то все будет по-настоящему…». Вот оно и случилось, настоящее.
- Ну, все, все. Все в порядке. Извини меня. Точно, этот кошмар из-за вчерашних прыжков. Там еще куча всякой ерунды было, но ты не обращай внимания. Теперь все хорошо.- Теперь уже Колесников обнимал и гладил ее.
Женя успокоилась не скоро. И только когда Колесников услышал ее ровное дыхание, тихо встал, достал из шкафа «Байгыш», накинул на голое тело пуховик, и осторожно вышел на лоджию.
На зимнем, морозном небе, прямо перед ним, распластался Орион. Он быстро, безошибочно нашел Тэтта - Ориона. Сквозь туманность, словно огни далекого города, переливались звезды.
- Да, она права, - с грустью думал Колесников, - нельзя отравлять себе жизнь постоянным страхом ожидания разлуки. И, может, правда, у нас еще будет время чему-нибудь научиться вместе.
Ноги окоченели. Колесников вернулся в комнату, разделся и нырнул под одеяло к Жене. Та вздрогнула от холодного прикосновения, но не проснулась, и Колесников торопливо отодвинулся от нее.

-

Некоторые воспоминания их знакомства у Жени сохранились в точности, но в основном претерпели изменения и напоминали искривленное пространство. Временные даты тоже сильно отличались от тех, которые знал Колесников. Пребывание в кафе «МИГ» Женя вообще не помнила. По каким-то непонятным причинам Колесникову оставили память о всех недавних событиях, но и он, время от времени задумывался над этим, и пытался понять, с ним или с Женей случился этот сон. И был ли он вообще? Чуть позже, спустя несколько дней, Колесников отыскал из большой стопки музыкальных дисков, тот, подписанный музыкантами, отсканировал обложку, увеличил, и повесил в рамке, на манер фотографии. Кроме автографов, там, почти на весь лист, стояло пожелание: «Долгой дороги».
Когда Женя спрашивала, что это значит, Колесников вздыхал, пытался напомнить ей о недавнем прошлом, но все тщетно.
Если удавалось открытое от облаков небо, тогда ночью он выходил на лоджию, вглядывался в черно – грязное Московское небо, словно искал там ответы.
- Какая она еще будет, эта долгая дорога, - думал он, - и какие изменения могут претерпеть наши отношения на ее пути, тем более, что в любой момент она может исчезнуть отсюда навсегда. Хотя, каждый может исчезнуть из этой жизни в любой момент. На этой планете всем хватает не случайных случайностей. Впрочем, что гадать? Все мы здесь временно.