"ФИЛОСОФИЯ СЕКСА" - хроника понимания

Александр Лоймин









Философия секса
(хроника понимания)





























г. Сыктывкар
2000г.

Мои доказательства первичности Бога, Абсолютной Идеи.

Доказательство строится на тезисе самого воинствующего атеиста – К. Маркса, утверждающего, что критерием истины – является практика. С ним трудно не согласиться.
Человек в возрасте априори обладает большими практическими знаниями, опытом жизни. Трудно, невозможно, убедить, тем более переубедить его, в чём-либо. Особенно, если его собственный опыт доказывает обратное.
В Советские времена, в Советском обществе, не поощрялась Вера, более того, она была гонима, и, тем не менее, люди посещали церкви. Были это не обманутые пропагандой юнцы, а люди в возрасте, как раз те, которые практически убедились в существовании Бога.
Есть анекдот, отражающий человеческое неверие в Жизнь за порогом Смерти: сидят два близнеца в утробе матери. Один говорит другому: «Скажи, а за пределами утробы есть жизнь?» Другой ему отвечает: «Не знаю, оттуда ещё ни кто не возвращался».
А если серьёзно, то скажите читатель, «примерьте на себя»: не сродни ли нашему Страху Смерти, Страх Рождения у младенцев?
Всем известно, что к моменту рождения младенцы имеют весь набор чувств и эмоций, и только сознательное причинение младенцу боли (шлепок по заднице) заставляет их сделать первый вдох.
Иисус Христос сказал: «Для того чтобы победить смерть достаточно умереть».

Предисловие.

Вы, держите в руках описание смысла Жизни Человечества. Ведь он отражен в жизни одного человека так же, как в капле воды – отражен Океан.
Как только я ощутил первый оргазм, Господь спросил меня:
- Понял?
- Конечно! – немедленно воскликнул я.
- Не торопись. Разберись доподлинно, и расскажи Всем.
И я разбирался – 28 лет. Из которых лет, наверное, 15 – часто забывал Бога, но Он не забывал меня.
Описывать законы развития человеческих, сексуальных отношений строго научно – скучно и неинтересно. Мной выбран, кажется, наиболее подходящий жанр – хроника понимания. Все описанные в книге события в той или иной степени повлияли на мою сущность. Нас ведёт Господь, хотя я не всегда осознавал это. Поэтому: первая часть, собственно, книга «Философия секса» – это хроника с очень простыми выводами. Вторая часть – киносценарий, относительно самостоятельное произведение, являющееся художественным осмыслением философии секса.

Бывает,
с головой
копаешься
в помойке
реальной
жизни,
а находишь
Цветы Божественного Откровения.
(А. Лоймин.)

1. Отрицательный опыт.

Мне тогда было лет шесть или семь. На лето меня всегда отправляли в деревню - на свежий воздух и парное молоко, которого я, впрочем, никогда не пил, объясняя это тем, что у меня от него болит голова. Взрослые возмущенно удивлялись, как от молока может болеть голова, но все же пить его не заставляли, видимо потому, что и без молока я рос упитанным и не по годам рослым ребенком.
В нашей же деревне жила девочка - ровня мне по росту, но может на год, на два постарше по годам. Все дети звали ее «проституткой», потому что она, до сих пор не знаю почему, делала следующее. Когда мы, пацаны играли в свои нехитрые игры, - в ножички или в «чику» - она подходила к нам, останавливалась на достаточно приличном расстоянии, (чтобы успеть сбежать), поднимала свое короткое платьице, приспускала трусики, и,. похлопывая рукой по голенькой писке, приговаривала: «Все вы там будете, были и еще будете!» Нас, пацанов, это почему-то жутко оскорбляло; мы пытались ее догнать, чтобы отомстить за поруганное достоинство, но не тут-то было: девчонка была легкая и юркая, в ней как будто совсем отсутствовал вес. Пока мы срывались с места, она успевала исчезнуть где-то на задних дворах соседских домов. А мы, с настроением, будто на нас пописали, возвращались к прерванной игре, которая почему-то никак не хотела продолжаться.
После очередного такого случая мы плюнули на игру и стали составлять план мщения. О битье не было и речи: маленьких, а тем более девочек, в нашей деревне имели право бить только родители, и то не бить, а пороть. Мы это отличали всегда. Сидя на взвозе конюшни, по которому зимой на санях завозят на повить (т.е. сеновал) сено, мы рассуждали о том, как отучить эту шмекодявку от таких выходок. Рассуждали, конечно, те, кто постарше, которым по 13-14 лет. Мы поддакивали - нас, малолеток, в компании было двое или трое. И вот, придумали месть. Сродни тому, что делала она. Раз она так хочет, значит получит то, что хочет: надо ее трахнуть! Мы, конечно, употребили другое, более крепкое слово, благо в нашей деревне то, что в городе и литературе считается нецензурным, вполне считается прилично и по-мужски. В нашей деревне на тебя зашикают тогда, когда ты «лесными» ругаться будешь, а мат это просто крепкое мужское слово, без которого мужику иногда, ну, никак нельзя. Меня сейчас подмывает привести пример ругательства, которое в нашей деревне считалось настолько неприличным, что тебя, при всем гостеприимстве, даже, могут из-за стола попросить, если ты его во время обеда скажешь. Современный человек просто рассмеется, прочитав его, но для жителя нашей деревни это будет шок! «Лешаки с тобой!» - говорят у нас, когда хотят серьезно обидеть человека, это воспринимается грубее, чем «пошел на...».
Итак, мы решили ее вы...ть, чтобы неповадно было всем свою голую пи...у показывать. А кому это дело можно поручить? Старшие говорят: «Да вы что, пацаны, мы же ее порвем навсегда. Нет, это кому-то из малолеток поручить надо». Долго еще судили-рядили что да как, и в результате выбор пал на меня. Городской, через месяц уедет, наглый, решительный, да и остальные недалеко будут, и самое главное - малолетка. На том и остановились.
Сколько прошло дней, не помню, но поймали мы ее в логу. Она там, на солнечной стороне землянику собирала. Накинулись на нее, руки-ноги в стороны, а с меня давай штаны стаскивать. Она видит, что от расправы ей не уйти и спокойно так говорит: «Что, вы....ть хотите? Ладно, только со всеми я не согласна. Давай для начала один кто-нибудь. Городского готовите? Давайте, только остальные пусть отойдут за угор и не подглядывают, я все сама сделаю». От этих слов все пацаны опешили, даже старшие, у меня же они по сей день в ушах, а уж лет 35 прошло. В общем, сделали, как она просила. Отошли все. Остались мы вдвоем. Она снимает трусы, ложится на спину и говорит мне: «Ну, чего стоишь, начинай!» А я не знаю, что начинать. До такого оборота думал, старшие помогут, подскажут, что и как, а тут мы вдвоем. Сцена видимо была очень смешная: она лежит, задравши платье, а я стою - штанишки на коленях и лямки у сандалей. Из-за угора слышу - смеются, наверное, подглядывают, а я стою как вкопанный. Позорище! Тогда я у нее тихонько спрашиваю: «А что делать-то надо?» Она, видимо, поняла, и также тихонько мне говорит: «Ложись на меня сверху и ерзай задницей что есть мочи». Я говорю: «А я тебя не раздавлю? Меня не каждый пацан выдержать может». «Не знаю, - говорит, - но мать-то отца выдерживает, а ты поменьше будешь». Так и сделали. Смех за угором утих, а я поерзал-поерзал на ней, пытался даже с ее помощью вставить, но он почему-то гнулся, и никак не шел куда его направляли.
Не знаю, сколько мы так мучились, только когда мне все это надоело, я поднялся весь мокрый от пота с абсолютной уверенностью, что это работа, а никакое не удовольствие! Зачем только взрослые еще и ночью работают ...

2. В зобу - дыханье сперло ...

Мне было лет девять, может десять, когда мною впервые по-настоящему овладело чувство возбуждения от созерцания женщины. Не обнаженного женского тела, а именно женщины. В легком летнем платье, с туго скрученными на затылке в виде спирали волосами. Она, как раз поправляла прическу, после окончания работы. Опустила на землю деревянные грабли, сдвинула на голове косынку, и перетыкала заколки в кольце волос, а часть заколок, которые она еще не использовала, держала в зубах.
Мы ждали машину, которая после окончания очередного сенокосного дня должна была отвезти нас в деревню, до которой от пожни (луга, где сеноставят - заготавливают на зиму сено) около 8-10 км. Вечерело. Погожий летний день катился к закату. Бабы уже начали волноваться и гудели чуть поодаль, словно тронутый кем-то улей. «Коров уж, наверно, пригнали». «Тебе, Мефодьевна, хорошо. У тебя дед дома - загонит. А нам каково, когда все здесь? Постоит моя Маля у двора, и усвищет куда-нибудь на конец деревни - ищи ее потом», - сетовала громче всех Лариха - дородная баба лет сорока, муж которой, Ваня Поладин, ночь-ночь косил траву конной косилкой, как раз на тех пожнях, где работала наша бригада. Детей у них было пятеро: двое старших уже закончили школу и уехали в город, а те, что поменьше, были здесь. «Да ладно ты, Лариха, или никто не увидит, да завори не отопрут!» - басил ей в ответ Коля Лехотский, - «Радуйся лучше: такой зород сметали - загляденье, на 14 перетык, центнер 16-17 потянет, а вечер-то какой!
Все эти разговоры, этот гомон доносился до моих ушей, будто сквозь вату. Я стоял, не понимая, что стою. Слышал, не понимая, что слышу. Будто все, что происходило возле меня, было не рядом, не здесь, но где-то во сне, в воображении. А на самом деле, ни кого рядом нет, есть только я и она - Лидия, старшая сестра моего троюродного брата по отцовской линии. Она перекладывала косу и смотрела в сторону гомонящих баб, не обращая на меня совершенно никакого внимания, хотя я стоял сбоку от нее всего в пяти шагах.
Сейчас, по прошествии более 30-ти лет с того случая, обладая знаниями энергетического влияния одного человека на другого, пытаюсь понять, почему она не обернулась в тот момент, когда я так недвусмысленно ее разглядывал.
Она перекладывала косу на затылке, и лучи еще достаточно высокого солнца освещали ей спину. Ловкие, сильные пальцы с красивым овалом продолговатых, коротко стриженых ногтей сновали между прядями волос, нащупывая то одну, то другую шпильку, и уверенно вгоняли её в кольца косы, закрепляя их между собой. Бархатно-шелковистая загорелая кожа предплечий будто переливалась на солнце, когда Лидия брала изо рта понадобившиеся недостающие шпильки. Ее грудь вместе с движениями руки колебалась, и вызывала во мне полуобморочное состояние. Я не понимал, что со мной происходит: язык присох к небу, сердце - будто кто-то сжал теплыми ладонями, ноги стали ватными, и отказывались держать, но я стоял и смотрел. Вот она закончила с косой, завязала на затылке косынку и, чему-то улыбаясь, оперлась на грабли, продолжая вслушиваться в бабий гомон. Я неосознанно поблагодарил Бога, что машина еще не приехала. Что она не пошла ко всем, а осталась стоять, где стояла. И, что я могу все также рассматривать ее, не привлекая ни чье внимание.
Она убрала волосы, взялась за грабловище двумя руками, оперлась на него, приложившись правой щекой к рукам, продолжала наблюдать за бабами. Мне теперь полностью был виден ее профиль: изящный, с легкой горбинкой нос; чуточку выдающиеся скулы; не толстые и не тонкие губы; изумительно плавная линия подбородка, перетекающая в соблазнительнейшую шею без единого намека на складки или полосы. Опираясь на грабли, ей пришлось немного наклониться вперед, что придало ее фигуре такие очертания, от которых перестают собой владеть умудренные жизненным опытом мужчины, не то что мальчик, девяти лет от роду.
Тогда, на том лугу, я впервые понял, как женщины покоряют мужчин, в чем их власть над нами. Почему непокорные жеребцы становятся смиреннее овечек. Возбуждение, охватившее меня, сделало меня рабом, я не владел собой. Мной владела Лидия. Ей достаточно было пошевелить пальцем, и я бы исполнил любой ее каприз, только бы она не прогоняла меня, и позволила смотреть на себя.
Она стояла, как прежде, и моя фантазия начала рисовать картины одна смелее другой: вот я подхожу к ней сзади, обнимая за талию и, поглаживая, слегка сминаю руками упругие «торпеды» ее грудей, прижимаясь щекой к немного влажной ее спине, ощущая своей грудью овал ее крепких ягодиц. Вот я поворачиваю ее к себе и, не глядя в глаза, зарываюсь своим лицом между ее грудей. Целуя эту потаенную ложбинку, я чувствую на своих губах солоноватый вкус разгоряченного тела, и ни с чем не сравнимый аромат загорелой бархатистой женской кожи. Вот я крадусь губами к ее животу... Но мое сознание отказывается рисовать продолжение ее тела, мне достаточно того, что я целую ее пупок, а она поглаживает волосы на моей голове.
Если бы мое созерцание Лидии не прервал обыденный и даже слегка раздраженный голос моей тетки, я бы, наверное, так и умер там, не тронувшись с места. «Саша, ты где? Все уже давно собрались, а ты до сих пор с обратью стоишь там. Лидя, - обратилась тетка к Лидии, - зашла бы хоть когда-нибудь, покалякали бы». «Ой, Кланя, что-то все недосуг». - ответила Лидия, подходящей ко мне тетке. И тут я увидел глаза Лидии: в них было столько нескрываемого желания, видимого, как мне казалось, только мне. Только я знал, что между нами сейчас происходило. Только мне было позволено знать, отчего в глазах Лидии эта истома.
Тетка обняла меня сзади за шею, и продолжила разговор с Лидией, которая убрала с глаз поволоку и продолжила разговор. Изредка опуская на меня взгляд, который говорил: «Эх, если бы ты был годков на десять постарше...» Или мне это просто казалось?
* * *

Совсем недавно, около года назад, я снова увидел Лидию, и опять мы были не одни. Ей сейчас уже за 60, но удивительно - когда наши взгляды встретились, мы почувствовали то же самое возбуждение, что и 30 лет назад.

3. Как я стал мужчиной.

Тогда мне было лет 12 или 13 - не помню, но помню точно, что 14 мне еще не было, потому что 14 было моему старшему приятелю, с которым мы проводили время у него дома. Уже не помню точно, чем мы занимались, но наше время провождение никак не было ограничено. Мы были предоставлены сами себе, потому что были дома одни. Помню точно, что он задал мне вопрос, интересуюсь ли я девчонками. Я, естественно, ответил, что интересуюсь, и тогда наш разговор сам собой перешел на темы, о которых я стеснялся с кем-либо говорить, потому что был убежден, что это стыдно - так меня воспитывали. И, несмотря на то, что у меня были две старшие сестры, с которыми достаточно регулярно дрался, по отношению к незнакомым девочкам, был предусмотрителен и расторопен.
Мы сидели на диване, покрытом большим ковром, свешивавшимся со стены. Приятель все выпытывал у меня, какие девчонки мне нравятся, и когда я поведал ему, что испытываю чувство непонятного томления при разговоре с одной из своих одноклассниц - он поднял меня на смех. По его мнению, ни одна из моих или его сверстниц не могут ответить на нашу мужскую любовь подобающим образом. То ли дело взрослые женщины... Только они, по его мнению, способны по-настоящему оценить испытываемое нами чувство. Тут он заговорил об одной нашей общей знакомой - матери нашего младшего по возрасту приятеля. Меня возмутило это до глубины души, и я спросил его, как он может представлять ее с собой в своих грязных, как мне казалось, фантазиях. Он опять высмеял меня, сказав, что я еще сосунок, и ничего не понимаю в отношениях. Меня по сию пору мучает вопрос: «Возможно, у них и, правда, что-то было?», Хотя я, конечно, знаю теперь сам, насколько необузданна фантазия мальчишки, переступившего порог половой зрелости. В эту пору ты еще не в состоянии полностью представить себе женщину, незнакомую тебе, поэтому твоя фантазия замкнута на женщинах, которых ты встречаешь достаточно часто, и, порой, в самых неожиданных ситуациях. Они по твоему малолетству еще не придают этому никакого значения, тогда как для тебя, случайно увиденные сцены уже имеют совершенно определенный смысл.
Итак, мы сидели на диване, и разговаривали о самых запрещенных вещах. Вернее, говорил он, я больше слушал, разинув рот. Как вдруг он сказал: «Закрой хлебальник, пацан. Я тебе сейчас такое покажу, ради чего люди под пули лезут!» Он снял штаны, полу лег на спину, опершись о свисающий ковер и начал теребить свою писку, которая была уже достаточно внушительных размеров. У меня она была еще остренькая на конце, а у него шарообразная и скошена набок. Я сидел рядом с ним и не мог оторвать взгляд от движений его кулака. «Тебе разве не больно?» - поинтересовался я. «Наоборот, приятно, - прохрипел он в ответ, - я сейчас представляю, как мы с ней занимаемся любовью» друг он начал очень громко и неровно дышать и спустя секунду, из его писки вырвалась струя липкой, вонючей, солоноватой жидкости, обрызгав мне краешек носа. Затем еще, но уже поменьше, и еще, но совсем мало, потом он дернулся всем телом, прорычал что-то типа «О-о-о-ой...» и обмяк. Я спросил: «И чё?» Он сказал: «А ты попробуй». Я попробовал, но почему-то ничего не получилось. Тогда приятель и говорит мне: «Мал ты еще, чтобы мужчиной становиться». Я даже обиделся.
Потом, придя домой, и, обдумав все происшедшее, понял, в чем была моя неудача - я стеснялся. И вот, проснувшись следующим утром в своей постели. Я учился во вторую смену, пока бабка готовила на кухне обед и дома кроме нас никого не было, я решил попробовать - получится у меня что-нибудь или нет. Или я и вправду малолетка, но ведь ростом-то мы с приятелем одинаковые. Начал тискать писку, и странно - в голову полезли разные картинки: из книг по искусству - репродукции, из журнала «Крокодил» - карикатуры на девчонок стиляг и много разных других. Не прошло и минуты, как я почувствовал, что моя писка затвердела, и верхняя кожица на ней движется легко и свободно, принося с каждым движением какую-то новую, непонятную, теплую волну, учащающую сердцебиение, и приятно сдавливающую дыхание. Еще чуть-чуть, еще мгновение, и горячая, обжигающая струя долетела до моего подбородка - это был кайф! Но почему-то моя жидкость была не белая, а желтая. Вначале я испугался, а потом сам же себя и успокоил - сосунок еще, а туда же - в мужчины.
После, меня начал мучить вопрос: «А на сколько этой жидкости хватит?» Но вот прошло уже 30 лет, и пока еще - Слава Богу, хватает!

4. До третьих петухов.

В тот год мне исполнилось 14. Я стал мужчиной незадолго до своего дня рождения, но не совсем по-настоящему - не с женщиной, просто один приятель показал самый высший кайф. Показал, как, если хочешь, кончить самому. Я попробовал - мне понравилось, но девчонки не переставали манить и быть желанными. В эту весну я здорово вытянулся. В классе меня перестали звать «жирный», все вдруг стали называть «длинный». И то, правда, на физ-ре с пятого места в шеренге я переместился на второе.
На летних каникулах меня как обычно отправили в деревню, чему ни когда не сопротивлялся, но был даже рад, потому что в деревне всегда был по-настоящему свободен. Нет, я, конечно, работал на сенокосе, но настоящая свобода для меня была в том, что ни кто не лез ко мне с воспитательными нотациями, за исключением явных проступков: например, когда я стал виновником того, что лошадь, на которой работал, вывихнула себе ногу.
* * *

Было мне тогда лет 11. Мы были вынуждены закончить работу по загребанию сена конными загребалками из-за сильного дождя. Сено намокло, и нас, пацанов отпустили домой до завтра. До деревни было километра три, и решили лошадей на ночь поставить в конюшню, все равно они бы к ней пришли, отпусти мы их так близко от деревни. Ну и, конечно, где вы видели, чтобы ватага пацанов, из десяти или двенадцати человек, на конях ехала бы шагом - конечно, мы начали гонку.
Моя кобыла, звали ее Габра, была совсем молодой - лет пяти; по-моему, я сам в начале лета обучал ее ходить в граблях. Резвость ее, естественно, была высокой. Мы скакали по глинистой размокшей дороге, и тем, кто замыкал кавалькаду, было несладко - комья глины из-под копыт впереди скачущих лошадей подобно маленьким ядрам взлетали вверх и с брызгами разбивались о головы, спины отставших всадников и их лошадей. Я скакал по возвышению середины машинной колеи. Когда по ее углублению, слева, меня начал обходить Олёкса на Победителе, я с такой силой ударил Габре в бока каблуками сапог, что она взвилась как птица, но ровно на долю секунды. Во время усиленного толчка ее задняя правая нога - сорвалась в колею. Габра потеряла равновесие, перевернулась через бок и с болезненным ржанием снова вскочила на ноги, пытаясь дальше продолжить скачку, но сделать этого, уже не могла, потому что ее правая задняя нога, вывернутая из тазобедренного сустава, оглоблей повисла на сухожилиях.
Последнюю картину произошедшей сцены я не видел, мне потом рассказывали, потому что в этот момент сам пахал носом скользкую, липкую, холодную глину, не смея подняться из-за перескакивавших через меня лошадей. В результате кроме меня на земле, сброшенные лошадьми, оказались еще трое. Остальные остановились чуть поодаль и шагом стали возвращаться к нам, на ходу подхватывая поводья оставшихся без всадников лошадей. Только Габру никто не трогал. Она стояла на трех ногах и, понуря голову, странно, по-собачьи подвывала от боли. Из ее глаз катились крупные лошадиные слезы, в них читался вопрос: «За что?»
Не люблю, когда меня жалеют, а тут, кроме жалости, пацаны смотрели на меня еще и вопросом: «Что делать будешь?» И чувствовал, как все поскорее хотели уехать, чтобы воспринимать все произошедшее уже в прошедшем времени. Я сказал: «Езжайте, сам доведу ее до конюшни. Все равно она теперь быстро идти не может». Пацаны уехали; этому особенно был рад Сивик - в его глазах был такой неописуемый страх, и бледность так покрывала лицо, что казалось, будто все произошло с ним. Не видеть его страдания - вот чего хотелось мне в первую очередь.
Я подошел к Габре и обнял ее опущенную морду. «Прости, малышка», - произнес шепотом. Она посмотрела мне в глаза - и я почувствовал, что она меня простила. Взяв под уздцы, попытался сдвинуть ее с места - она не шла. Тогда я потянул ее сильнее - она все равно стояла. Я понял: она не знает, как идти на трех ногах, и ей, видимо, очень больно. Я растерялся, не зная, что делать дальше. Сейчас поедет машина с пожни, и все увидят, какой я преступник. От бессилия и незнания я заплакал, продолжая дергать Габру за поводья обрати, и вдруг она скакнула на трех ногах - раз, другой... «Ну, пошли, пошли, миленькая!», - уговаривал я Габру. И она - пошла!
Метров 800, оставшихся до конюшни, мы шли минут 40, но дошли. Снял с нее обрать и отправил в денник, предварительно насыпав в кормушку неположенного летом овса. Идя от конюшни домой, я не знал, что буду говорить, не знал, как поступят дед с теткой - может, завтра домой отправят, ведь лошадь стоит рублей 300-400, а куда ее теперь - на мясо. Подхожу к дому - уже развиднелось. Дождь ушел. Садящееся, но ещё высокое солнце, блестящими лучами освещает длинную скамью у крыльца, на которой сидит дед и гнет уключины из черемшины для лодочных весел. Черемшинные прутья замочены у него в ведре. Мокрый пруток он распускает ножом вдоль по сердцевине на две равные части, а затем, скручивая половинки как жгут и, делая из них полукольцо, вставляет его в приготовленные отверстия весел.
Он делает вид, что ничего не знает. Я расслабляюсь и подхожу к нему на расстояние вытянутой руки. То ли я засмотрелся на его работу, то ли скорость, с какой он протянул руку к моей шее, была космической, но вот он ухватил шиворот моей рубашки и, перехватив его из правой руки в левую, засунул мою голову к себе промеж ног так быстро, что я даже ойкнуть, не успел. Свободной рукой он содрал с меня штаны, а потом ей же выхватил из ведра, сколько попало черемшиновых хворостин и, как начал стегать - я думал, у меня от боли сердце остановится, а он еще приговаривает: «Вот, блядь, никогда больше этой неумелой жопой на лошадь не сядешь. Будешь знать, как меня перед народом позорить. Кто тебя так ездить учил? Свою голову не жалеешь - мою пожалей. Каково мне перед народом позорище принимать». И порет меня, и порет... А я оправился от первой неожиданной боли, и злость меня взяла: « Вот, - думаю, - гад старый, не лошади ему жалко, а себя, как он перед народом выглядеть будет!» Извернулся я, да как цапну его зубами за ляжку, он сразу ноги-те и расшереперил - тут я и выскочил. Утер кулаком сопли, и показал ему этот самый кулак. И, что странно - после этой порки я уже не чувствовал себя виноватым, казалось, что через эти черемшиновые прутья дед на себя мою вину взял.
Я ушел в баню, налил в таз холодной воды, и сел туда голой задницей, отмокать, а когда боль утихла, и я вышел на свет, то был уже поздний вечер, в домах горел огни, а от клуба слышалось обычное вечернее разноголосье. Из хлева вышла тетка с полным подойником молока и удивленно спросила: «Ты че, где ты есть-то, спросила у деда, он говорит «не знаю», я думала, ты уж без ужина в клуб усвистал, а ты вон где. Самовар уж давно поспел, пошли кушать». И ни слова про лошадь. А уж я-то знаю - если бы тетка знала, тут причитаний бы было - в конце деревни услышали б. Видно, и вправду дед на себя вину взял.
Зашли мы в избу, самовар на столе, дед как обычно сидит, курит да через открытое окно на реку поглядывает и молчит - ни хмур, ни весел, а как обычно, вроде, и не произошло ни чего. Сели, поели. «Ну что, в клуб побежишь?» - спрашивает меня тетка. «Подожди, Клавдя», - как-то вкрадчиво говорит дед, - «тут такое дело, понимаешь, дождь был, глина, скользко, а наш-то, опыта нет, по наезженной глине летел...» Тетка, видимо почувствовав что-то неладное, начала меня оглядывать, ощупывать, потом испуганно к деду: «Да не тяни, говори толком, что случилось?» «Вот Габра ногу и сорвала...» Тетка подвинула стул, тяжело опустилась - выдохнула: «Ну, слава Богу! А я-то уж подумала, что ты эдак, из потиха начинаешь? Парень вроде цел, а ты такую мелодию завел, будто это Саша ногу сломал, а что с лошадью-то ты говоришь?» Дед, видимо ожидая причитаний, услыхав теткину тональность, встал на защиту лошади. «Что с лошадью - на мясо теперь! А какая молодая кобыла была, загляденье!» «Прекрати ты, не из-за чего нервы-то портить, главное, что у этого голова цела! Ну почему, Саша, скажи на милость, такое, случается только с тобой? То под телегу попадешь, то в «ясли» свалишься, глаз у тебя нет что ли? Скоро точно голову где ко оставишь». «Да, ладно ты, Клавдя, оставь парня, он сам уж наверно переживает незнамо как. Иди уж, - обратился дед ко мне, - заждались тебя, наверно. Завтра я сам со звеньевым поговорю».
Так меня воспитывали в деревне, и я все понимал, и благодарен тетке и деду по гроб жизни за то, что они своим доверием рождали во мне ответственность взрослого человека за все происходящее со мной.

* * *
Как всегда по приезде в деревню после пиршественного застолья с непременным угольным самоваром, всевозможной выпечкой, вареньями разных сортов и другой нехитрой деревенской снедью, я отправился в клуб на встречу с моими еще на год повзрослевшими друзьями. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что и среди них выше всех. Мой рост, скорее, был, сравним не с моими 14-летними годками, а с 17-18-летними ребятами, которых в деревне все воспринимали, как взрослых мужиков, потому что все они, за редким исключением, уже к этому возрасту выполняли мужицкую работу.
Мое появление в клубе как всегда было встречено если не бурными аплодисментами, то уж выкриками с мест типа: «О, кто приехал! Лето что ли началось? На ком в этом году работать будешь?». На что я резонно заметил: «Поздоровались бы вначале. Да, сами рассказали, что тут у вас за год произошло». «Сам все увидишь. Вот, познакомься с Татьяной, двоюродной сестрой Толика Лобанова, тоже погостить приехала, только она из Сосновки», - с какой-то внутренней гордостью за деревню представили пацаны незнакомую мне девушку, знай, мол, наших, ты, что ли только один из города приезжаешь.
- Здравствуйте, меня зовут Александр, а вас, как я понял, Татьяна.
- Вы удивительно догадливы, - то ли съехидничала, то ли неловко сострила она.
- Вы не хотите продолжать разговор? - спросил я.
- Отчего же, говорите, если только найдете о чем, и это будет интереснее прогноза погоды.
Девушка остра на язычок, отметил я про себя, а вслух продолжал:
- С чего это вы решили, что я метеоролог?
- Нет, я так совсем не думала, просто мне мало интересны рассуждения молодых людей на отвлеченные темы, а о чем мы с вами можем говорить, кроме отвлеченных тем?
Так состоялось наше знакомство, дальнейший диалог которого напоминал скорее пикирование на шпагах, чем разговор юноши и девушки.
Видимо, мы - двое городских жителей ревновали друг друга к нашей деревне, - каждый считал ее своей вотчиной, потому что жители ее сплошь были нашими родственниками. Как-то я попытался посчитать - и Татьяна тоже оказалась, какой-то моей дальней родственницей, хотя и «седьмая вода на киселе». Но в момент нашего знакомства я не придал этому значения. Просто почему-то, в то время, да и сейчас, наверное, тоже, для того, чтобы показать себя образованным, интеллигентным человеком, необходимо было при знакомстве сразу обозначить это. А как это сделать, если не приколами? - чем тоньше и изысканнее твои приколы, тем более образованным ты казался, по крайней мере, себе.
Но наш возраст (ей было 16), и потребность в общении очень скоро привели к тому, что она стала мне нравиться или наоборот - она стала мне нравиться и я захотел общения с ней все больше и больше, не понимая причины.
Это теперь мне ясно, что тогда в мое сердце, наверно, впервые проникли языки любовного пламени, поддавшись которому сгорают в нем без остатка. Тогда впервые я ощутил нечто более значимое, чем лидерство среди пацанов. Тогда впервые мне не было стыдно дразнилки - «тили-тили-тесто, жених и невеста»... Да, ни кто уже и не дразнился.
Ежевечерний деревенский распорядок был одинаков: кино, танцы под пластинки, магнитофон и, когда у себя надоедало, всем гуртом шли в центр села, до которого километра 4. Когда и там к полуночи все заканчивалось, разбредались по домам, а парочки - под амбарные навесы.
В деревне возле каждого дома был свой амбар, устройство которого выверено опытом многих поколений. Внутри амбара в любую погоду - и в дождь, и в жару - всегда сухо и прохладно. В его сусеках хранились годовые запасы всех видов муки, зерна, крупы и прочие сухие сыпучие продукты. В амбаре всегда запах свеже смолотой муки, она там никогда не задыхалась. И видимо для того, чтобы в любую погоду муку можно было выгрузить в амбар, не намочив, крыша амбара далеко выступает над дверями. Под навесом спокойно укрывались лошадь с телегой, и разгрузка происходила не торопясь. В нашей деревне, вообще, все делают, не торопясь, наверное, потому, что ценят свой труд, и поэтому ни чего не переделывают.
Самое главное, что мы потеряли за годы советский власти - это опыт прежних поколений, который весь был направлен на то, как достойно прожить, затратив при этом минимум усилий, энергии. Потому что энергия в основном использовалась своя. Теперь мы расходуем энергию приобретенную (нефть, газ, электричество), поэтому тратим ее почем зря. В то время как келья нашего северного монастыря при температуре наружного воздуха -40 нагревалась пламенем свечи до жилой температуры. Но это к слову...
Когда мы с Татьяной усаживались под амбаром ее бабки, к которой она приехала погостить, то начиналось то самое главное, ради чего был день, кино, танцы... - мы сидели рядом! Смотрели на занимающуюся зарю... Иногда, я брал ее руку в свою, и тогда мне казалось, что достиг всего, чего желал (хотя еще не знал, чего желать, вернее, знал, но стеснялся своих желаний). Когда она чувствовала, что я слишком страстно сжимаю ее руку, то, стараясь не обидеть меня, высвобождала ее, говоря: «Слишком жарко»... и мы продолжали сидеть и молчать, и говорить, говорить и молчать. О чем? Ни о чем, обо всем. Когда так сидишь, то не думаешь, зачем. Тебе просто нравится. Тебе просто хочется. У тебя нет другой цели, цель уже достигнута - ты сидишь с девочкой, которая тебе нравится, столько, сколько есть сил. Ты ничего не ждешь. Нет, наверное, ждешь - поцелуя, может быть. Объятий, но она сама должна этого захотеть, потянуться к тебе с зажмуренными или растопыренными глазами, но сама. А Татьяна не хотела тянуться, то ли потому, что я был младше, и она боялась уронить свое достоинство (так мы были воспитаны), то ли еще почему, но наше сидение на бревнах заканчивалось потому, что солнце выкатывалось из-за угора, пели третьи петухи. И она говорила: «Тебе же через три часа на работу, иди уже... не выспишься». Я целовал ее в щеку, скорее на прощанье, чем страстно, и мы расходились. Зная, что завтра, т.е. сегодня, мы опять встретимся в клубе.
Ни чего, вроде бы, не происходило, но каждый раз, идя, домой, по росистой траве, я ликовал. Тогда, даже бы, не ответил почему - просто ликовал, это теперь мне известна причина.
Мне кажется, гормоны половой зрелости вырабатывают энергию, которая, не будучи истраченной, способна вызвать нервный стресс. Но при нивелировании, выравнивании этой энергии, в первую очередь платоническими любовными отношениями, половые гормоны воздействуют на гормоны роста, и ты начинаешь, продолжаешь, физически усиленно расти. В это время, каждая клетка твоего тела приносит тебе - только радость бытия. В такие моменты отступает, даже, острая зубная боль.
Вот, оказывается, почему я ликовал, когда, по колено в росе, по узкой тропинке вьющейся над угором, подходил к спящему дому. Тихонечко, чтобы не греметь засовами, открывал дверь. И на цыпочках, стараясь не поскользнуться на чистом крашеном полу, крался в зимнюю избу, где на столе меня ждали банка холодного молока, блюдце меда и пол-коровашка, нарезанного крупными ломтями. Коровашек - так у нас называют подовый хлеб, который сами пекут в русской печи, а магазинную булку хлеба - называют ковригой. Вообще-то, я с детства не любил молока, но в те моменты ни чего вкусней не было. После, даже не помыв ног, валился на соломенную перину, и мне казалось, что уже через секунду раздавался голос тетки: «Вставай уже, опять позавтракать не успеешь».
А потом, днем, мерно чакая рычагом конных граблей, опустив руки с вожжами и раскачиваясь на седуле, я загребал в валы сено. И спал под жарким солнцем знойного летнего дня, иногда, правда, хватаясь обеими руками за седулю, чтобы не упасть после кочки или ямки.
«Ой, Саша, Саша», - приговаривала тетка на паужне (обеде), - заберет тебя непросыпь-то, ой заберет»...

5. Цыгане.

Валентина носила ту же фамилию, что и я, но прямой моей родственницей не являлась. Это была светлая, высокая, энергичная, стройная девушка с серыми лукавыми глазами. Такую встретишь скорее в городе, чем в деревне. Выглядела она намного моложе своих 18 лет, и почему-то сразу обратила на меня внимание.
Перед кино, ожидая начала сеанса, мы собирались на крыльце клуба, и забавлялись как могли: то «петухами» скакали на одной ножке - кто кого собьет; то носились вокруг клуба в салочки; то просто курили рядом в овраге. Но чаще, просто трепались, рассказывали анекдоты, и хохотали до упаду. Причем, громче всех - хохотал рассказчик. Но это, конечно, когда были одни пацаны. Когда же подтягивались девчонки, эти забавы (кроме курения, ведь и курить-то начинаешь, потому что это сексуально) забывались. И начиналось незатейливое заигрывание - щипки, толчки, ужимки. Мне было всегда странно смотреть, когда пацаны этим занимались, потому что их действия я примерял на себя, будь я девчонкой. Мне казалось – ну, разве может понравиться тебе, когда тебя щипают? - ведь это больно! Или задирают юбку при всех - разве, считал я, такой человек может понравиться? По-моему, это должно вызвать только негодование, и ничего больше. Если же тебе нравится девчонка, ты ее уважаешь, ты никогда не позволишь так вести себя с ней. Пацаны не понимали меня, и считали высокомерным городским задавалой. Среди пацанов - нормальный, как все, а когда появляются девочки - куда что девается. «Пойдем, позажимаем», - бывало, предлагали мне, но я считал, что это унизительно, даже не столько для девчонок, сколько для тех пацанов, кто этим занимается. Да, мне хотелось прижаться к девичьему телу, хотя бы через платье, через кофточку, но не так, не гуртом, но нежно, наедине, и чтобы она этого хотела.
Видимо, это и заметила во мне Валентина. Видимо, этим я и отличался от других. Ну, наверное, еще одеждой. Фирменных джинс тогда, конечно, у меня еще не было, но брюки клеш, и светлая приталенная рубашка с воротником как заячьи уши, отличали меня, от основной серой массы моих деревенских приятелей. Платформа, тогда еще только входила в моду, и на ногах у меня были просто остроконечные «корочки».
С Валентиной, мы сошлись как-то сразу, без выпендрежа и приколов - она была проще Татьяны, более открытая и свободная, казалось, что в ней не было тайны, казалось, она была такой, какая есть, без обиняков, оговорок и недомолвок. Она сама предложила после кино пойти к реке и разжечь костер, а то может и покупаться ночью.
Мы с пацанами переглянулись и ухмыльнулись этому романтическому бреду. Это она, наверное, в кино видела. Как ночью в деревне веселятся у реки. Мы же на это смотрели с практической точки зрения. Если от клуба идти к ближайшему месту на реке, то попадешь на камешник, там берег - галька с глиной. Если ниже по течению, там берег обрывист, до воды метра два и кусты над самым обрывом - все равно, что в поле сидишь. Если выше по течению, там вообще болотина, еще выше песок, откуда туда потащишь дрова, и пр., и пр. Нет, если уж хочется романтики - костра в ночи, и другой чепухи, то лучше всего после кино отправиться к цыганам в табор. Конечно, далековато, но зато интересно. В прошлое воскресенье только табор пришел.
Это было время, когда еще кочевали цыгане, даже у нас, на севере. Зимой они жили оседло, чаще всего в пригородах, а летом запрягали своих лошадей и кочевали через деревни, становясь табором в открытом поле. Деревни в то время были еще многолюдны и богаты. Урбанизация так сильно еще не охватила северных окраин Союза, и цыганам было чем поживиться у деревенских доверчивых жителей. Где обманом, где гаданиями, где попрошайничеством, а где и крупным воровством промышляли они по деревням, добывая пропитание и обеспечивая себя на долгую северную зиму.
Когда цыганский табор стоял недалеко от нашей деревни, никогда не запирающиеся двери домов вдруг обретали замки, а собаки, вечно бегавшие по деревне без присмотра, садились на цепь. Хуже было тем жителям, у которых никого не оставалось дома, когда днем все были на пожне. Соседи, конечно, присматривали, но и это, бывало, не помогало. Цыгане, были такие специалисты по воровству, что могли проникнуть в дом как мороз - через стены. Но самое интересное то, что они находили самые ценные и хорошо припрятанные вещи так аккуратно, что хозяева, порой, только на осенних праздниках обнаруживали пропажу. Вою тогда было..., причитаний... На что дед язвительно примечал: «На то и щука в реке, чтоб карась не дремал». Поэтому в деревне цыган не любили, не уважали и боялись. Но это старшее поколение, а молодежь - та к цыганам тянулась. Каждый год несли с собой они новые байки, новые песни, да и рода менялись. В один год один род в нашей стороне кочует, в другой год - другой.
Через деревню табор идет в воскресенье, с таким расчетом, чтобы пройти мимо деревенской церкви после окончания обедни. Деревенские жители идут по домам, и в это же время идет табор - народу на улице, как на городском проспекте. Сельчане останавливаются, смотрят, а цыганам это только и подавай.
Впереди на большом белом коне едет старейшина рода, седло лошади украшено серебряными и железными пластинками, под седлом на коне красная попона с золотым узором, обрать (уздечка) тоже вся украшена - кистями, звездочками, ромбиками, пластинками. Едут шагом, ноги в стременах вытянуты полностью, на ногах хромовые, начищенные до блеска черные сапоги, в которые заправлены красные шаровары. Красная же навыпуск рубаха-косоворотка перепоясана широким черным кушаком и, несмотря на жару, застегнута на все пуговицы. Поверх рубахи - распахнутая разноцветная жилетка, на голове черная широкополая шляпа. Сам чернющий, лет шестидесяти, с длинными кудрявыми волосами, с курчавой седеющей бородой, поверх которой свисает огромных размеров дымящаяся трубка. Сидит прямо, в левой руке держит поводья. Правую, упер в бедро. Изредка с достоинством поднимает ее, чтобы вынуть изо рта трубку, и короткая семихвостная нагайка плещет в это время по седлу. За ним сразу едут цыгане чином поменьше, лошадей пять или шесть. Затем группа из примерно 10 молодых всадников, у этих кони не идут и не стоят - они пляшут: два шага вперед, шаг назад, в сторону, на дыбы, но не сшибаются, друг друга не задевают, не отстают и не забегают. Видно только, что это не кони, а звери - дай только волю.
Следом идет обоз из примерно 10-12 огромных телег, затянутых тентами, нагруженных всем необходимым для табора скарбом, самым объемным из которого являются перины гусиного пуха. В этих телегах едут женщины и малые дети. Замыкает всю кавалькаду древняя старуха, сидящая в задке последней телеги, тоже курящая трубку, наблюдающая за тем, что осталось на дороге после табора.
Посмотрели фильм, танцевать не стали, сразу пошли к цыганам. Они стояли в Повоське или в Новочистях - не помню, вернее, место помню, но вот как называется, уже забыл.
Шумной толпой мы шли на закат, багровая полоска горизонта постепенно исчезала, и на дорогу опускалась короткая северная ночь. До цыган дошли в самую темноту. Их шатры, - у нас почему-то называли балаганами, - отстоявшие друг от друга метрах в 15, как мне показалось, были беспорядочно раскиданы, если так можно сказать о шести брезентовых крышах, натянутых над телегами. Между ними догорали два костра, возле которых сидела пара старух, курящих трубки. Когда мы подошли к табору, злобный пес бросился в нашу сторону, оглушив хриплым низким лаем, и, наверное, покусал бы, если б не цепь, которой он был привязан к одной из телег. Не знаю, почему, но в тот момент мне изменила моя коммуникабельность, и не я первый вступил в разговор. Мы с Валентиной, городские, остались позади наших деревенских приятелей, которые, казалось, пришли к себе домой - так бесцеремонно начали они общение со старухами. Через какое-то время костры стали гореть веселей, появились молодые цыганки, возле костров вдруг забегали даже совсем малые дети. Все вдруг начали гадать - по рукам, на картах. Мы с Валентиной стояли чуть поодаль и смотрели, как среди ночи вдруг оживает табор. Откуда-то вдруг появилось вино, появились цыганские мужчины, у одного из костров зазвучала гитара, запели песни. Мне это было очень удивительно, так как я привык, что когда человека будят в неурочное время, он подымается ругающимся и, конечно, ни о каких песнях речь не идет, а тут... Через какое-то время кому-то из наших рас- стреножили жеребца, и он поскакал в деревню за дополнительной порцией вина. То ли я был поглощен Валентиной, то ли ошарашен простотой, с какой начался праздник, но совершенно не участвовал во всем этом шалмане. Мне и по сю пору кажется это веселье нарочитым, вынужденным, профессиональным - такое веселье меня даже пугает. Но, несмотря на мое чувство брезгливости и жалости к людям, вынужденным среди ночи, по прихоти случайных прохожих, устраивать праздник, я вдруг увидел, что делают они это с удовольствием - то ли от скуки, то ли такие профессионалы...
У одного из костров вдруг зазвучал высокий девичий голос. Песня была достаточно современной, в ней угадывалась какая-то известная мелодия, но звучала она на цыганском языке с характерными цыганскими интонациями, поэтому я, со своим слухом, ни как не мог ее узнать. Звучала песня настолько красиво, и голос был от природы такой богатый, что я ощутил прилив счастья, смешанный с горечью. Счастье оттого, что его слышу, и горечь от того, что этим все и закончится, что его никогда не услышат концертные залы, знатоки вокала. Эта девчонка - ей оказалось лет 10 - так и останется прозябать в таборе и петь будет только вот так - от случая к случаю. Мы переглянулись с Валентиной, но в ее глазах я увидел только щенячий восторг, и мне стало грустно оттого, что умная, энергичная городская девчонка, которая была старше меня на целых четыре года, так поверхностна в своем восторге. Я спросил у цыганочки, много ли песен она знает. «Все! - гордо ответила она, - но каждая песня денег стоит». «И сколько?» - спросил я. «Рубль» - был ответ. Я порылся по карманам и наскреб только рубль мелочью. «Ну, спой хотя бы еще одну», - попросил я. И она запела, прежде деловито пересчитав мелочь в свете костра. Я, конечно, не знал тогда, как называется такой голос, но теперь, вспоминая его, понимаю, что это было колоратурное сопрано. Цыганочка без особого напряжения брала «фа» в третьей октаве, совершая модуляцию в конце песни на два тона вверх. «Завтра вечером приходи в клуб, в кино - я принесу денег, и ты еще попоешь», - предложил я ей. Вокруг нашего костра уже сгрудилась большая часть нашей компании, но уже ни у кого не было денег, и тогда цыган с гитарой отправил девочку спать. Небо совсем посерело, на землю садился туман, становилось сыро, и праздник прекратился как-то сам собой. Цыгане, видя, что у нас кончились деньги, потихоньку стали расползаться по своим телегам, и мы, сильно поредевшей компанией, отправились обратно в деревню.
Идя рядом с Валентиной, я продолжал восторгаться голосом цыганочки, а она, повиснув у меня на руке, как-то преданно внимала моим рассуждениям, и я чувствовал, что для Валентины становлюсь каким-то идолом. Чувствовал, что она готова отдаться мне прямо здесь, в поле, в метре от дороги, но не мог себя понять. Мне нравилось это чувствовать, но совершенно не хотелось использовать. Возможно оттого, что в ее глазах я видел такое обожание. Мне уже как-то даже и не хотелось обниматься с ней. Доведя Валентину до крыльца, чмокнул ее в щечку и, сказавшись сильно уставшим, поспешил домой.
Вечером, как всегда, мы собрались на крыльце клуба, но я чувствовал себя каким-то потерянным, ждал уже не Валентину - ждал цыганочку..., но первой пришла Валентина - как всегда веселая, щебечущая, и почему-то от этого особенно надоедливая. Но вот на проселке показалась ватага цыганят, их было человек семь, и среди них была цыганочка.
«Ты обещал провести нас в кино» - заявила она, поднявшись на крыльцо клуба. «Всех?» - изумился я. «Да, всех» - почти вскрикнула цыганочка. «Ну, ладно, хорошо, идемте». Я купил семь билетов - это стоило всего 35 копеек. В то время как днем, я чуть не в ногах у тетки валялся, чтобы она дала мне 10 рублей. «Куда тебе столько?» - спрашивала тетка. «Мне очень надо», - отвечал я. «Пока не скажешь, зачем - не дам». «Да, дай ты ему, Кланя, - встрял дед, - наверно, девку завел, затем и просит, а сказать - не скажет». «Что это за девка таких денег стоит - это же неделю жить целой семье». «Да, дай уж, дай - кабы не было...» «Вот ты всегда потакаешь», - огрызалась тетка, открывая кошелек.
Если бы она знала, зачем мне деньги - ни в жисть бы не дала. Билет на концерт, самый, что ни на есть дорогой, в ту пору стоил 2руб. 50 коп., а тут за одну песню рубль!..
Кончилось кино. Пацаны, как всегда раздвинули ряды, освободив место для танцев. Я же никого не видел, кроме цыганочки. Она спросила: «А кто будет играть?» Как-то и не подумали, что нужен аккомпанемент. Играть ни кто из присутствующих не умел. Был гармонист Захар, жил в конце деревни, но его сегодня в клубе не было. Цыганочка, видя нашу растерянность, сказала: «Ладно, так спою, только денег дайте». Я пожадничал и сначала дал трешку. Она запела... У меня появилось ощущение, будто ангел спустился с небес, чтобы петь божественные песни. Она интуитивно так подобрала их, что через три песни девчонки и пацаны, забыв про танцы, начали собирать остатки денег, чтобы она продолжала петь. Нас было, человек двадцать пять, насобирали еще рублей пять и цыганочка уже пела нам целый вечер. Когда, на следующий день она снова пришла в кино с друзьями, билеты всем я купил уже без удивления, зато, за оставшиеся со вчера пять рублей, она пела весь вечер. И в этот раз, Захар уже подыгрывал ей на гармошке. И в третий вечер она пела, но две или три песни. А потом сказала, что бесплатно петь больше не будет, но денег ни у кого не было, и было печально, и не хотелось танцевать.
Валентина начала меня уговаривать, чтобы я не расстраивался. Невольно у меня вырвалась какая-то резкость, мне стало скучно и грустно. Вышел из клуба, и побрел по дороге, мечтая о том, какие бы залы, какие толпы народа мог собрать этот голос, но кто станет меня слушать, кто станет искать этот табор...
Валентина уехала через неделю. За это время мы раза два гуляли после кино, и то недолго - от ее щебетания у меня почему-то начинал болеть живот, и я уходил домой, находя какой-нибудь благовидный предлог.
Она уже была взрослая, она уже знала мужчин, она хотела, чтобы я ее трахнул, но я еще не знал как, и стеснялся, а она думала, что я такой гордый. А может быть, цыганочка помешала?

6. Чум.

Чумом в нашей деревне называют постройку в три-четыре венца высотой под двускатной тесовой крышей, в середине которой вырублена дыра для выхода дыма от горящего внутри костра. Ширина у чума метров семь, длина метров десять. Костер внутри огораживается толстыми бревнами, а вокруг лежит толстый слой сена, на котором спят.
Чумы ставились на дальних пожнях: на Кузьваде, на Сызбово, на Белом озере. До них от деревни 14-15 км, и кто не хотел после работы возвращаться в деревню - ночевал в чуме, тем более что эти 15 км до деревни машина ехала час, а то и полтора. Ночевать в чуме оставалась чаще всего молодежь, да косильщики. Косильщики потому, что начинали работу часа в три-четыре утра, а молодежь потому, что поспать можно дольше - и ни какого контроля. Иногда в чуме ночевали и другие старшие, но только в том случае, если была потребность после работы на совхоз, вечером поработать на себя, на свою корову (неудобья для выкоса отдавали частникам).
Прошло уже больше недели, как уехала Валентина. Цыганский табор перекочевал дальше. Я постепенно справился с конфликтом между стоящим членом и моралью пуританского воспитания. Понял, почувствовал необходимость прикосновения к женскому телу. Именно прикосновение, по моему мнению, было необходимо мне теперь, чтобы ощутить жар страсти, прежде проявлявшийся в красноте лица при встрече любимой девушки. Теперь я жаждал прикосновения к плоти. Не девчоночья нежная, но грузная женская грудь влекла меня к себе, всей силой желания молодого кобеля, впервые понюхавшего сучью течку.
Так я ощущал себя ко всеобщему деревенскому празднику - Ильину дню, что 2 августа. К Ильину дню у нас всегда старались закончить сенокос, потому что после Ильина дня трава начинает жухнуть, туманы уже очень холодные, вода, говорят, начинает цвести, и роса под колодиной (сваленным деревом) не высыхает весь день.
У нас и оставались, только две последние пожни – Кузьвад, да Сызбово. Они почти рядом, по разные стороны реки. На Кузьваде, чум стоит на самом берегу, потому что берег высокий. На Сызбове, где мы и сеноставили, берег отлогий, еще широкая пойма, поэтому чум стоит там от реки, почти, в километре. У живописного лесного озера. Косильщики косили Кузьвад и там ночевали, а мы остались ночевать на Сызбове.
Как и положено быть к празднику, в деревне наварили домашнего пива. Наготовили всякой снеди: шаньги картофельные, шаньги засьпянные, драчены, пироги с рыбой, с мясом, с письниками (так в деревне называют полевой хвощ), с ягодами черникой и голубикой. Много мяса тушеного, жареного. Рыбы соленой и копченой. Ко всему этому прибавить наваристый суп из котла над костром. Да соленые грузди со сметаной. Да жареные красноголовики – вот, примерно, и получится деревенский стол на Ильин день. Если учесть, что каждый, кто решил остаться в чуму на Сызбово, привез всего этого с собой понемногу - так, чтоб примерно трое наелись, да кроме пива из каждой сумки, скорее, мешка, выкатились по две бутылки водки - можно представить, какой у нас получился стол. На воздухе, под навесом из тёса длиной метров семь-восемь, весь заваленный едой. Как могли ее, конечно, разложили, но народу было столько, что места всем за столом все равно не хватило. Человека четыре еще стояли, когда поднимали первые стопки. Начали мы ужинать сразу, как уехала машина со старшими - было около 7 вечера. Солнце стояло еще высоко, и было даже жарко. Вечер впереди был длинный, поэтому начать решили с пива.
Домашнее пиво совсем не такое, как заводское. Домашнее - темное, мутное, очень плотное и совсем не горчит. Может чуть-чуть отдает сладостью и запах у него густой, ароматный, теплый, хлебный, с легкой примесью хмеля. Пена стойкая, слегка желтоватая. Его пьешь и наслаждаешься аппетитным, немного островатым вкусом. Остроту, видимо, придают пузырьки, лопающиеся на языке, и в горле. После него, совсем нет тяжести в голове, в теле - наоборот, голова раскрывается будто роза, но от этого, если пива выпить много, потом трудно поймать фокус - глаза начинают бегать сами по себе. Сидишь нормальный, веселый, все соображаешь, а прямо смотреть на собеседника - трудно. Конечно, чтобы такое случилось, надо нашего пива выпить литра четыре, а кто покрепче - тому, может, пять, но, зато, утром - никакого похмелья. Только писаешь очень долго.
Начав с пива и соленых грибочков в сметане. Мы, дождавшись свежего супа, перешли к водочке. Конечно, сейчас, возможно, это вызовет негодование у людей, воспитанных в период антиалкогольных кампаний, но в 70 году в нашей деревне на праздниках пивали и малолетние дети - каплю, конечно, но было. А мне было, уже 14, рост - 168 см и вес 67 кг - мужик. Хотя за тем столом были, конечно, и совсем дети - копновозы, но мы строго следили за тем, чтобы они пили только пиво.
И вот, когда первый угар застолья прошел. Все, в основном, наелись-напились. Когда еще яркое солнце не давало вылететь комарам, мы полезли в озеро купаться. Нырнув раз-два, и остудив разгоряченную голову, я обернулся к берегу, чтобы призвать тех, кто еще не залез в воду ощутить это райское блаженство. Какого же было мое удивление, когда увидел слегка захмелевшую богиню, осторожно опускающую ногу в воду. Оранжево-желтые лучи низкого солнца, освещая кудрявую стрижку, делали ее рыжеватые волосы - совсем золотыми. Широкие плечи стали чуть уже, потому что она вытянула вперед одну руку, стараясь удержать равновесие. Второй она страховала себя от падения на зад, отороченный достаточно тонкой талией. А грудь...! Что это была за грудь! Две сочные дыни свешивались немного вбок, заостряясь сосками. Её рот был полуоткрыт, обнажая зубы ослепительной белизны. Алые губы рождали фантазии, описанные еще Боккаччо.
Наверное, если бы я не был в воде, кровь моя просто бы закипела. Екатерина Сюткина спускалась в воду. Я видел ее 1000 раз - и купающуюся, и спящую, и ругающуюся, и всякую - но не мог себе даже представить, что она может так зажечь! Мне кажется, нет, надобности описывать, те прыжки и «кренделя», которые я начал выписывать в воде, когда она в нее погрузилась. Но ей было уже 19. И, сохраняя чувство собственного достоинства, стараясь не мочить голову, она поплыла к центру озера. Хотя, так мне показалось, ей были приятны, оказываемые мной, такие незамысловатые знаки внимания.
Мне вдруг так захотелось услышать ее голос, обращенный ко мне, хотя бы негодующий, что я размашистыми саженками (кролем это назвать еще было нельзя) бросился за ней в погоню. Громко плескаясь и фырча, быстро догнал, и начал захлестывать водой ее голову. «Сашка, ты, что не видишь - у меня волосы накручены», - начала кокетливо жаловаться она. Я же, как идиот, ржал в полный голос и поливал, поливал, поливал. Не выдержав, она нырнула, и попыталась дернуть меня за ноги, но я уже развернулся, и хотел, было удрать. Она успела схватить меня только за резинку трусов, и когда мы рванули каждый в свою сторону, я почувствовал трусы, уже где-то на коленках. Даже в воде, по-моему, моя рожа стала пунцово-красной, а Катька, как ни в чем не бывало, поплыла к берегу. Так как я, плывя, был вынужден поддерживать трусы, то догнать ее не смог. Она же, вылезши на берег и потрогав свои волосы, высунула мне язык. Богиня с высунутым языком - был перебор, и я снова заржал. Катька подхватила одежду, и вихляя задницей пошла к чуму. Я же, выбравшись на берег, когда она ушла, надел штаны на голое тело и, вертя трусы над головой, направился следом. Теперь у меня был основательный повод не отставать от Екатерины ни на шаг весь сегодняшний вечер.
Подойдя к лабазу - это тот длинный стол с крышей, за которым мы пьянствовали. Его ставят, по обыкновению, рядом с чумом или просто в открытом поле, на тех пожнях, где чума нет. Увидел, что те, кто не ходил купаться, напились уже практически «в хлам». «Олёкса, - окликнул меня один из сидящих за столом. Поди сюда, ты у нас городской, умный - рассуди. Вот этот хмырь,- указал он на своего собеседника, - говорит мне, что человек на 80% состоит из воды, поэтому мы так много пьем, а я ему говорю, что он врет, а он мне говорит, что этому нас в школе учили, а я ему говорю, что не может быть. Разве в школе учат пить? Рассуди, кто прав? О, да ты совсем трезвый. Не берет? А ну-ка, пивка покушай». У меня и правда от малой дозы выпитого начала с похмелья побаливать голова. С удовольствием осушив предложенную кружку, хотел сунуться рассуждать, но они уже забыли о чем спрашивали, и снова, повернувшись друг к другу, будто рядом ни кого не было, уже о чем-то совсем другом продолжали разговор, в котором чаще всего слышался вопрос: «А ты знаешь? А ты знаешь?»
У лабаза Катерины не было. Заглянул в чум. В свете уже зажженного костра неясные тени валялись на сене. Разглядеть кого-то, пока не привыкнут глаза, было невозможно.
- Сюткиной тут нет? - спросил я.
- Да вроде нет, - отозвался кто-то.
Куда ушла? Только что расстались. Темно уж почти. Ладно, придет. Попью пока чаю. И только зачерпнул из котла чай, приготовленный на смородиновых ветках, гляжу - идет, из ладони что-то добывает и отправляет в рот. Загадочная такая, в купальнике, только куртка от спортивного костюма на плечи наброшена. В сумерках тело ее казалось сахарным, а руки и треугольник на груди совсем черными от загара. Ее тело, будто все светилось, и если бы она совершенно обыденно не била бы на себе комаров, то мне бы опять представилась богиня.
- И чего теперь? - спросил я, когда она подошла.
- А чего? - переспросила она, отправляя в рот очередную ягодку.
- Чего? Чего? Я же без трусов! - закричал я ей шепотом.
- Теперь пришла ее очередь ржать.
- А штаны-то, небось колются? - зашептала она, давясь от смеха, загибаясь и, чтобы не упасть, хватаясь за мою руку.
Я поддержал ее.
- Ладно, давай их мне, сейчас что-нибудь придумаю.
Отдал ей трусы, она пошла к сумкам, поковырялась в своей, нашла булавку, нитку, иголку, взяла подвешенный над столом лабаза керосиновый фонарь, поставила на стол, зажгла и стала искать обрыв резинки. Я сел рядом. В ее хватке, в той проворности, с какой бегали ее пальцы, чувствовалась хозяйка, чувствовалось, что она уже сформировавшаяся женщина, для нее возиться с мужскими трусами - такое же рядовое занятие, как погладить полотенце - или я для нее был просто пацанчиком.
- Да... худая у тебя резинка. Сшивать нечего - все равно держать не будет. Ну-ка, поди. Вон, от копновозных саней принеси веревку.
Я молча пошел, принес, подал. Она выплела из толстой веревки одну потоньше, обрезала, примерно метр, остальное подала мне.
- Отнеси назад.
И пока я ходил, она вставила веревку вместо резинки и подала мне трусы.
- Завяжи и ходи пока так, а дома тебе тетка новую резинку вставит. Да, не одевай пока трусы, пусть высохнут до конца. Я тоже пойду переоденусь.
Она залезла на минуту в чум. Вылезла, и пошла за кусты переодеваться.
Двое спорщиков уже спали за столом. Костер под котлами совсем потух. Лишь комары звенели, издавая в природе звук.
Катерина ушла за кусты. Хотел пойти за ней, но мне стало стыдно. «Она мне только что трусы ремонтировала, а я подглядывать - фу». Полностью одевшись в спортивный костюм, она подошла к лабазу. Это была уже та Катя, которую я знал всегда, но теперь-то я знал, какой она может быть...
-А что, не выпить ли нам пивка, - вдруг предложила она, - что-то в горле начало сохнуть...»
-С удовольствием.
-Поди-ка, сходи к озеру, там метрах в пяти от места, где мы купаемся, я еще утром зарыла бутыль, принеси.
Видимо, мой взгляд означал: «Ты че? В потемках искать то, чего не клал, да еще на озере...», поэтому она махнула на меня рукой.
-Ладно, сиди уж, сама схожу.
Ушла. Я сидел при свете керосиновой лампы, вокруг которой кружили какие-то насекомые и, думал о метаморфозах, происходивших с Катериной за сегодняшний вечер: от богини к девчонке - от девчонки к курносой фее - от феи к тетке.
Может быть, менялась не она, а я? Может, это моя хмельная голова рисовала богиню, а сейчас я трезв и вижу истину? Но я не хочу такой истины! Ага, так вот зачем люди пьют. Идиоты. Ведь достаточно просто заставить себя по-другому посмотреть на человека и, ты увидишь то, что в нем уже не видел - примелькалось, или никогда не видел - не хотел. И что, для этого нужно залить глаза, быть в невменяемом состоянии и назавтра забыть, что видел, что чувствовал или ничего не чувствовал. Нет уж - дудки. Трезвому - проще представить, увидеть то, что в пьяном угаре лишь кажется. Вот она идет и несет перед собой пятилитровую бутыль пива с узким горлышком - пены-то будет...
-Чего сидишь, иди помогай, - выкрикнула она.
Я побежал ей навстречу, взял из рук бутыль и вдруг увидел, или мне показалось, как в глубине ее темно-голубых глаз блеснул насмешливый огонек. Ночь уже совсем опустилась на лабаз, лишь фонарь разрывал ее темноту до ближайших кустов.
-Двенадцатый час уж наверно. Из чума что, так никто и не показывался?
-Да, спят уж наверно.
-Наверное... Наливай, а то уйду, - сказала она казалось бы несвойственную ей фразу.
-Зачем ты так, Катя?
-А что ты думаешь, приятно жить среди них, - и она ткнула пальцем на спящих под лабазом.
-?.....
- Да не так, не булькай, - отобрала она у меня бутыль, - держи кружку, наклони, вот, потихонечку, по стеночке, не надо пиво лишний раз трясти, оно норов теряет.
Мы молча потягивали пиво, и каждый чего-то ждал или мне просто казалось. Вскоре она, потянулась, отставив руки за голову (меня тут же бросило в жар от ее бешено сексуального вида), встряхнулась и сказала:
-Ну, ты как хочешь, а я пошла спать.
-Сейчас докурю и тоже иду, - ответил я.
Она взяла бутыль с остатками пива, поставила его куда-то в середину кустов и, согнувшись, шагнула в чум. Я тут же выбросил сигарету и шмыгнул за ней. «Где потом по чуму буду ползать ее искать? Все в сено зарылись, поди разбери». Углы уже были заняты. Редкие угольки еще тлели в костровище. Катерина, слыша, что я пробираюсь за ней, нашла место, ловко расстелила одеяло и шепнув «Поди сюда», улеглась. Лег рядом с ней, невольно уткнувшись лицом в дыни ее грудей. Не видел, скорее, почувствовал, как она улыбнулась. Видимо, все же она меня всерьез не воспринимала. Я для нее был малолетка. Она лежала на боку, положив голову на плечо. Другой рукой и ногами расправила одеяло и, как сына, нежно погладив меня по голове, сказала: «Спи уж, умаялся за день-то».
Я лежал, уткнувшись лицом меж ее твердых грудей, и мне было жарко. Испарина покрывала лоб, пот катился по спине и груди, дышать было нечем, но я стоически переносил эти невзгоды, лишь бы чувствовать, слышать, как стучит ее сердце.
Мне виделся уже, наверное, седьмой сон, когда вдруг в чуме открылась дверь, и кто-то громко заорал: «Спите, засранцы, а как же Ильин день - мы в ваши годы к этому времени только распалялись!»
От этого неожиданного крика проснулся весь чум.
-Вы что, совсем с ума по сходили, даже трактора не слышите!
-А? Чё?
-А? Кто?
-Чё, не узнали чё-ли? Это же я, Толя Запольский. Мой приказ еще весной вышел, но граница, сами понимаете, должна быть на замке, пока замену не прислали, семьдесят дней лишних отслужил. Водку то небось уж всю выпили, так я с собой привез.
-А «Беларусь» у кого скоммуниздил? - спросил кто то.
-Да нет, у брательника Коли Лийкина одолжил, он сам все равно сюда завтра должен был ехать, так я ночью, а он на машине утром, со всеми. Все-таки праздник, тем более сказывали, Ваня Поладин на Кузьваде косит, тоже с праздником поздравить надо. С вами сейчас пару рюмок выпью да до Кузьвада мотнусь.
- Ты че, рехнулся - ночью на тракторе через реку, или он у тебя с крыльями?
- А че, я помню, там же брод, по яйца барану всего-то.
- Давно тебя, парень, дома не было - вода нонче в реке стоит не по яйца барану, а по выхлопную трубу «Беларуся».
-Да, дела. Ну, там же наверно баркас есть.
-Есть-то, есть, да как бы не на другой стороне.
- Ой, мужики, ладно, чего калякать в чуму, пойдем на воздух, светает скоро.
-Ну, пойдем, - ответил кто-то, и все, чувствуя себя мужиками, поползли к выходу.
Несмотря на дыру в крыше, чум все-таки помещение, и даже очень теплое, а когда там еще спит человек тридцать народу, так даже и душно. Поэтому выползти на свежий воздух даже из чума - приятно, но от влажной предутренней прохлады сразу почему-то начинает знобить. Найти обувь в потемках - дело бесполезное, поэтому кроме Толи все босиком, поеживаясь, забрались под лабаз, на лавки с ногами, и опухшими глазами стали, посмеиваясь, оглядывать друг друга. Вдруг кто-то заметил, что в рядом стоящем «Беларусе» кто-то спит.
-Это кто там?
-Ой, мужики, да разве я не сказал - я же в Туркмении женился, вот жену привез, она в тракторе спит.
- Ну, идиот, хоть бы бабу-то пожалел, да еще туркменку, она же к северам непривычная, замерзнет у нас тут...
- Это кто идиот, это я идиот? Это ты сам идиот, в Туркмении, между прочим, такие же русские живут, как мы с вами, это она просто называется Туркмения, а я там, на границе, ни одного туркмена не видел. И Галя у меня тоже русская, отец у неё белорус, а мать украинка. Галя, хватит спать, вылезай, давай.
- Ой, Толя, как тебе не стыдно - людей разбудил, на ноги поднял. Здравствуйте всем!
- Людей разбудил, на ноги поднял ... Какие это люди - это не люди, Галечка, это все мои родственники, друзья. Сейчас мы с ними выпьем и дальше пешком пойдем, тут рядом. Где там у нас заначка, - говорил Толя, забираясь в кабину «Беларуся» и вытаскивая из-за сиденья ящик водки.
- Ты че, совсем ебнулся? - спросил кто-то из наших, - через пять часов работать, а ты ящик водки.
- Ни че, где наша не пропадала... Вы тоже хороши, хоть бы стол убрали прежде чем спать лечь.
- А мы знали, что ты приедешь...
- Так, без лишних базаров по стакану за встречу. Хоп, хорошо, а теперь по второму за мою свадьбу. Так, вы тут за праздник допивайте, а я несколько бутылок в сумку возьму..., немножко закуски и мы с Галей на Кузьвад.
- Тебе что, в армии электромотор в жопу вставили? Вот, сами в армии побываете, да живыми, да с женой домой вернетесь, тогда я на вас посмотрю. Ладно, трактор оставляю.
- Ты смотри, и вправду ушли.
- Нет, что-то с ним не то в армии сделали, а какой спокойный парень был. На литр, бывало, бутылку водки из горлышка выпивал.
- А че он, здоровый-то? - дернул меня кто-то за язык, - я тоже мог, даже и не на спор, а вот просто так.
- Ой, да ты ли? Интеллигенция вшивая, ты вон только прикоснулся-то ко второму стакану, а туда же - я… я... И ничего, а, запросто, - продолжал настаивать я, видимо, уже не понимая, к чему это может привести.
- Ну, че, мужики, проверим на вшивость, выделим на это Запольскую водочку??
- Да-да, конечно, - заголосили как-то все сразу.
- Ну, че, давай отвечай за базар.
И тут я понял, насколько правы древние, говоря: «Язык мой - враг мой» - наступили мне мужики на язычок, и хоть что делай, а доказывать надо. Что делать, умру, так умру, но запихну ее. Встал, потом сел, ноги на холодную землю опустил, бутылку раскрутил, выдохнул, нос зажал, гортань открыл и запрокинул в себя бутылку. Чувствую - льется - ни вкуса, ни запаха, только горло сильно жжет, но терплю. Под водой без воздуха свободно минуту сижу, а тут секунда, вторая, третья и чувствую - сейчас задохнусь, но терплю, гортань не закрываю. Все - не чем дышать. Оторвался от бутылки. По правилам тяну воздух носом, ртом выдыхаю, но все равно - блевать тянет, не смогу оставшиеся полбутылки выпить. Сижу, дышу, не закусываю, думаю, что делать. Чувствую, еще минуту, две подышу и упаду здесь замертво. Все сидят, молчат, «крови жаждут», желают на позор посмотреть, как я остатки в сторону отставлю, а слезы у меня из глаз сами собой катятся. Собрал остатки сил, высморкался, несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, и по второму разу всю ту же операцию совершил, но уже смог не восемь, а секунд пять ее в себя вливать, и все равно не допил - грамм сто или пятьдесят в бутылке осталось. Поставил ее на стол, и молча стал грузди искать. Кто-то увидел, понял, подал. Съел я пару грибков и чувствую - сейчас сблюю, зажимай рот, не зажимай. Все молчат, на мои мучения смотрят. Оперся о стол, дошел до крайнего столба лабаза, где трава не вытоптана. И, ну, по ней голыми ногами мотать, а сам держусь за столб. Роса немного блевотину оттянула, но хмель, зато, по крови серьезно разогнал, ноги держать перестали, только и смог вымолвить: «Все». Как меня на руки подняли, как в чум отнесли - это уже сведения со стороны, я, говорят, даже еще шутить пытался.
Проснулся от жуткой духоты. Крыша чума на солнце нагрелась, ни вздохнуть - ни пернуть, голова как чугун, тяжелая и звенит. Огляделся - нигде никого нет, язык как рашпиль, во рту пустыня. На карачках из чума выпал. Повариха меня увидела, руками всплеснула: «Ты че, такой бледный, ну-ка приляг в тенек, как на тебя рюмка-то подействовала. Ребята сказывали, рюмку всего в тебя, бедного, силком они и затолкали. Ты уж, говорят, так отказывался-то, так отказывался. Это Запольский, прохиндей, всех с панталыку сбил. Коля утром проснулся - где трактор? Нет трактора, хорошо хоть записку оставил, вилы посередь двора вместо трактора воткнул, а к ним записку прибил.
Косильщиков на Кузьваде так напугал, что с Ваней чуть разрыв сердца не приключился. Баркас-то на их стороне был, так этот, Толя-то разделся и переплыл на их сторону, и нет, чтобы сесть в баркас, вернуться за женой, одеться и как человеку перебраться на другую сторону. Доплыл до их берега. И, ну, сразу в чум, голый-то. Это вам тут хорошо, вас тридцать человек, а Ваня только проснулся, думал будить, не будить Петра... И вдруг, ни с того ни с сего открывается дверь и влезает в чум черт, здоровый такой, но облезлый - шерсть местами выпала так, что голую кожу видать. Ну, Ваня давай в угол чума пятиться да креститься: «Свят, свят, свят, чур меня..» да, снова. А черт ему человечьим голосом и молвит: «Что ж ты меня боишься - это я, Толя, брат твой». А Ваня ему в ответ: «Изыди! Толя, брат мой, в Туркмении, на границе». Черт ему: «Да это я и есть, посмотри». Да как чиркнет огнем, а рожа страшная, вся черная, только зубы белые. А потом Ваня слышит - вроде голос знакомый, если, думает, и вправду Толя, попрошу его выйти из чума - он и выйдет. «Давай, - говорит, - выйдем на воздух, там и покалякаем». Ну, черт и вышел. Ваня думает: «Возьму-ка я топорик, так вернее будет». Взял и следом-то за чертом, и вылез из чума, а того уж и след простыл. Ну, Ваня перекрестился, раскурил папироску, и пошел к берегу на реку посмотреть. Вышел на берег, и ноги-те у него так и подкосились: у другого-то берега, на песке, русалка наполовину из воды вылезла, только хвост в воде, а руки, грудь наруже. Волосы распущенные - все при ней, верно, говорят, волосы у них не мокнут; руки к его берегу тянет и зовет: «Толя, Толя, ну, где ты так долго». Тут к нему черт опять сзади подходит, хлопает по плечу и говорит Толиным голосом: «Вон, смотри, Галя, жена моя, в воде стоит, а ты боишься». Тут уж Иван - на что крепкий мужик - но мочу удержать не смог, обоссался, сел на траву и заплакал.
А этот хмырь, довел человека. И только тогда взял баркас, переехал к жене, которая его заждавшись, и чтобы не мочить белье, решила голая за ним плыть. Да, увидела - мазут по реке прямо пленкой плывет, зашла по срамное место, да так и остановилась, а тут Ваня на берег вышел, она и стала Толю звать.
Только уж когда баркас на ту сторону доплыл, да Ваня увидел, что у бабы человеческие ноги, да услышал, как она Толю ругает - тогда только и понял, что сам он себе все про черта и навыдумывал. А Запольский рассказывает и ржет как сивый мерин.
Вот так один дурак на радостях за ночь полдеревни чуть в гроб не вогнал. Леди, вон уже наши паужнать идут. Хорошо, тетка сегодня твоя не приехала. Заставили по молоку какой-то отчет писать, а то бы тебе, конечно, досталось. Ну да ладно, с кем не бывает».
Я подхватил недопитую кружку чая и нырнул в чум. Хоть «стыд и не дым - глаза не ест», но мне не хотелось ловить на себе укоризненные взгляды окружающих. Завтра с утра запрягусь, ни кто и не вспомнит, что вчера было.

* * *
С той поры прошло уже 30 лет. За все эти годы я напивался до похожего состояния раз пять, наверное, но ни когда больше водка не превращала знакомых или не знакомых мне женщин в богинь, поэтому известная фраза - «не бывает не красивых женщин, но бывает мало водки» вызывает во мне иронический смешок: «Что ж ты с ней с женщиной, ставшей красивой, потом делать-то будешь?»

7. Случайная искра. Вернувшись из деревни домой. В город, что почти на 800 км севернее, вдруг обнаружил, что и здесь еще только ранняя осень, хотя, была уже середина августа. Темнело рано, и в десять вечера надо было включать свет. Это было время, когда после летних каникул все возвращались загоревшими, отдохнувшими, набравшимися новых впечатлений. В том возрасте, который называют переходным, люди за какие-то три месяца меняются до неузнаваемости, особенно мальчики, ставшие мужчинами. За каких-то три месяца я вытянулся на 12 см, мой рост к началу восьмого класса составлял уже 180 см. Когда вечером мы прогуливались по нашему городскому «Бродвею» - ул. Гагарина - 1,5 км вперед и, соответственно, столько же назад, в сумерках меня никто не узнавал, а узнав, все несказанно удивлялись, какой я стал высокий и худой. Это было время начала в нашем городском клубе молодежных вечеров под названием «Романтики», на которые собиралась практически вся молодежь города. Город Печора был молодой настолько, что наши родители были старше него. Его особенностью было еще и то, что он состоял, да и по сю пору состоит, из двух частей: железнодорожной и речной, расстояние между которыми около 9 км. В промежутке - болота и начало дамбы речного порта, создающей на реке Затон, в котором зимуют катера, и где их ремонтируют. Понятно, что при такой особенности города, тем более что начал строиться он заключенными во время войны 1941-45 гг. в связи с необходимостью поставлять стране Воркутинский уголь, молодежь речной и железнодорожной частей города постоянно дралась. Менталитет зоны - кто сильней, тот и прав - чувствовался в городе во всем: в хороших домах начальства и барачных землянках «химиков», расконвоированных; в помпезности площадей и ничтожности пригородов; в отношениях старших и младших, и самое главное - сильных и слабых. Редкий вечер обходился без драки, если в ДК Речников приезжала молодежь из ж.д. части и наоборот. Конечно, если приезжал один, его не трогали, но если группа - начинались поддразнивания, подтрунивания и пр., и чаще всего драку начинали приезжие, отстаивая свое достоинство. И, конечно, их достоинство всегда бывало посрамлено. Соответственно и наоборот, когда наши ездили в ж\д часть, им там серьезно перепадало. Причем между девчонками, как и в зоне, происходило то же самое. Вечера, где собирались обе части города, спасали только оперативные отряды помощников милиции, сформированные по призыву комсомола (была такая всеохватывающая молодежная организация), пятьдесят молодых людей из активистов, с кулаками по пуду. Вот на одном из таких вечеров в ДК Речников я и повстречал ее - Зосю, с ней общался Мишка Агеев, мой сосед по дому. Он был старше меня лет на шесть, учился уже в институте и приезжал домой на каникулы. Зося же перешла в 10 класс. Слухи о ней ходили самые неимоверные. Они так возбуждали мое сознание, что мне было достаточно увидеть ее, чтобы понять, что нет дыма без огня. Зося - жгучая брюнетка среднего роста с точеной фигурой - ярко выраженной талией, которую она подчеркивала юбкой, похожей на балетную пачку, с высокой грудью, смуглой кожей и голубыми глазами. Она была настолько ярка и аппетитна, что я чуть не захлебнулся слюной от желания, когда увидел её, сердце забилось неровно, меня как всегда бросило в жар, мне так захотелось ее обнять, мне захотелось, чтобы она меня заметила, чтобы я ей понравился, чтобы она меня захотела. Тем более что Мишка, буквально завтра уезжал в институт. На этом вечере, они даже не разговаривали. Слышал, что они расстались. Я бы хотел, чтобы эта женщина была у меня первой, чтобы она научила меня всему, что знала сама, а из рассказов, слышал, что знает она многое, почти все. Одна была незадача, она была из ж/д части, вообще с «энергопоезда», а это такая «тьмутаракань», что если не знаешь, как оттуда выбираться, то и без драки, можешь там между бараков заплутать навсегда. И все же эта девушка, скорее, молодая женщина так возбудила меня, что мне уже не было важно, страшно, с чем могу столкнуться, если она примет мое предложение ее проводить.
В процессе вечера мы станцевали с ней несколько медленных танцев, во время которых мне удалось наладить общение, если можно так назвать мой монолог, который она снисходительно выслушивала. Не помню, то ли кто-то мне говорил уже об этом, то ли я это понял эмпирически, но уже к разговорам с Зосей достаточно точно предполагал, что женщины любят ушами.
Не помню, сколько точно времени потратил на то, чтобы она соблаговолила разрешить ее проводить, то ли это случилось в тот же вечер, то ли я несколько раз искал с ней встречи, но не в этом суть. Суть в том, что я добился успеха, и она разрешила мне себя проводить. Тогда мне казалось, что этого уже достаточно, мне казалось, что других преград между ее телом и моим желанием уже не будет, а если и будут, они будут несущественны. О, как же я был наивен!
После танцев мы отправились на автобус в ж/д часть, в которую и днем-то нам, «канинцам» (речную часть города называли еще Канин; почему Канин? - до сих пор не знаю), ездить было небезопасно, а тут темный осенний вечер, накрапывает дождик, хотя было еще достаточно тепло, +4, я думаю; и я с Зосей отправляюсь в «неприятельский тыл». Пересаживаться с 1-го номера автобуса, доставившего нас в ж/д часть города на 3-й номер, идущий до района «Энергопоезд» надо было на площади напротив ДК Железнодорожников, Слава Богу, что танцы там кончились раньше и все уже разошлись. Хотя, конечно, я не был столь известной фигурой в городе, которого бы сразу могли отличить, из Канина я или из ж/д части, но город был еще маленький и, в общем-то, в лицо знаешь почти всех. Но…
Мы без приключений пересели на «3»-ку, которую пришлось ждать еще минут 40 и добрались до «Энергопоезда» в первом часу ночи. Зося жила на конечной, буквально в 100 шагах от остановки и мне, дураку, надо было попрощаться с ней и этим же автобусом уехать, но мне ведь казалось, что она меня пригласит к себе. На что я рассчитывал?
Мы стояли возле калитки ее барака, от которого пахло угольной пылью, и молчали. Я переминался с ноги на ногу, не зная, как перейти к теме, которая меня волновала больше всего. Видя мое замешательство, Зося, видимо, тоже на что-то, надеясь, предложила: «Давай покурим по последней, и я пойду». Вытащив «Varna», болгарские сигареты, которые по сегодняшним меркам не стоили бы больше 4-х рублей, мы молча закурили. Оценивая окружающую обстановку, я постепенно осмотрелся, и, даже еще не задав вопроса, понял, что перспектив на продолжение вечера нет никаких, и все же спросил: «А кто у тебя дома?» Когда она закончила перечислять, поинтересовался, сколько у них комнат. «Две», - гордо ответила она. Следующий мой вопрос почему-то, или мне опять показалось, вызвал ее уныние. «А когда последний автобус?» – спросил я. «Мы на нем приехали», - был ответ. Может, это мое уныние передалось ей, но мы выкурили еще по сигарете. Худшее из всего было то, что невозможно было ни к чему прислониться, все было в угольной пыли. Энергопоезд сжигал, видимо, неимоверное количество угля, чтобы дать городу свет.
Может, чтобы меня вознаградить, может, еще, с какой целью, она спросила: «А ты целоваться-то, хоть, умеешь?» Наверно, мой взгляд был чрезвычайно красноречив, и она, улыбнувшись, притянула меня к себе. Мы обнялись, и она сама поцеловала меня. Вдруг сейчас, когда я пишу эти строки, мне показалось, что я вспомнил вкус её губ, их обволакивающую мягкость, проникающую во все тело теплоту и удивительно добрую энергию, в противовес тому, что она говорила, как вела себя со мной весь вечер. В таких случаях говорят: «У меня подкосились ноги», – и это правда. Но она тут же попросила: «Теперь ты». И я ее поцеловал! «Малыш», - очень нежно сказала она и погладила меня по голове, так осторожно, что я даже не обиделся на «малыш», я чувствовал, что она знает, что говорит.
Дождь не переставал накрапывать, температура снижаться, а мы все стояли у грязного забора и целовались. Вернее, она учила меня целоваться. Часам к трем-четырем утра, совершенно окоченевший, теплыми у меня остались, наверное, только губы, как сквозь туман услышал ее голос: «Ну, теперь уже совсем пора, и курить не будем, а то тебе на дорогу не хватит. Ну, давай, пока» Она чмокнула меня в щеку и скользнула за калитку. Вставила в замок ключ, обернулась, и помахала рукой. Обалдевший, закоченевший, я помахал в ответ. Когда дверь за ней закрылась и я начал движение в сторону города, то первая мысль, которая проникла в мою голову, была такой: «Это неправда, что любовь согревает!»
На этом рассказ о Зосе можно было бы и закончить, но следует добавить еще, что только через пару километров ходьбы я несколько согрелся и повеселел. Лишь часам к 8 утра добрался домой, где получил громкий, но короткий скандал от родителей, после которого мы все пошли спать, потому что было воскресенье. Засыпал и чувствовал себя самым удовлетворенным человеком на свете, но я также знал, что продолжения этому нет. Сегодня были и начало, и конец наших отношений.

8. Осознанное чувство.

Начался мой последний учебный год в моей первой школе. Наша школа была построена первой в городе, хотя почему-то называлась «второй». И по сю пору в Печоре, по-моему, нет 1-й школы. Построена она была по новому проекту и рассчитана на ограниченное количество учащихся, но город рос, была построена 3 школа, побольше, затем 5-я, и наша школа стала как бы школой первой ступени - восьмилетней. После ее окончания тот, кто хотел идти в 9 класс, шел либо в 3-ю, либо в 5-ю школы. В ж/д части школы считали по железной дороге то ли от Котласа, то ли от Воркуты и поэтому там были 83-я, 87-я и 89-я школы, но это к слову.
Итак, начался мой последний учебный год во 2-й школе. Буквально через несколько дней состоялось школьное комсомольское собрание, на котором меня избрали заместителем секретаря комсомольской организации школы, а секретарем стала - моя одноклассница и даже соседка по дому. Не прошло и 10 дней с начала учебного года, как Горком ВЛКСМ объявил семинар заместителей секретарей комсомольских организаций всего города, и инструкторы горкома начали обучать нас премудростям культурно-массовой работы, которой мы в свою очередь должны были увлечь членов наших комсомольских организаций, а также не организованных учащихся своих школ.
Я увидел ее на первом перерыве, в ней было что-то, что отличало ее от всех остальных девчонок - она была красива, индивидуальна, заносчива, умна, и от этого казалась старше, но была моей ровесницей и училась в 8 классе 83 школы. Я влюбился в нее сразу и по самые уши - это когда она тебя о чем-то спрашивает, а у тебя уши горят. В течение двух дней семинарских занятий я приглядывался к ней - видел ее раскованность, уверенность в себе. Узнал ее имя и фамилию. Узнал в каком доме она живет. Но подойти и познакомиться с ней стеснялся. Боялся, что она фыркнет и отвернется, тогда не было бы никаких перспектив на взаимное чувство, тогда как бы я ни хотел общения с ней - все больше, а она бы хотела его - все меньше. Я понимал, что необходимо ждать какого-нибудь случая, либо самому организовать такой случай, но надо было сделать так, чтобы она сама заинтересовалась мной, попросила проводить и т.д. Оптимальный вариант, который видел в каком-то кино - это организовать приставание к ней толпы моих приятелей, напугав ее тем самым, а потом самому внезапно появиться и освободить ее из рук домогающихся. Но мне казалось это недостойным, мне казалось, она сразу раскусит весь план, и тогда возненавидит меня.
Прошла примерно неделя после семинара. Я уже узнал ее номер телефона. Но зачем звонить? Чтобы испортить все?
Вскоре в ДК Речников Горком ВЛКСМ объявил «Осенний бал», на котором присутствовали лишь приглашенные. Там и произошла наша встреча, наше настоящее знакомство. Народу было много, и многие знали друг друга, но почему-то ей показалось, что из всей толпы она знает только меня, а уж то, что я видел только ее, об этом и говорить не стоит. Мы встретились, как будто сто лет знали друг друга. Весь вечер танцевали. Она чему-то все время смеялась, я весь вечер болтал, удивляясь внутри себя, насколько оказался прав, не начав приставать к ней еще на семинаре. Закончился бал, и я поехал ее провожать.
Ее дом был маленький. Двухэтажный. 16-квартирный. В нем, в основном, жили врачи. Стоял он, как раз напротив большой больницы железнодорожников. И был самым первым, при въезде в ж\д часть города, если ехать в нее из Канина - нашей, речной части города. Когда Ленка ехала в школу, то сидя в своей кухне, так она рассказывала, она успевала, увидев на трассе автобус, бросить все, одеться и выскочить на остановку как раз к подъезжающему автобусу.
Был уже достаточно поздний теплый вечер, когда мы приехали к ее дому, и казалось, что сейчас начало августа, а не вторая половина сентября, но сидеть долго в автобусной остановке все равно было холодно. Мы зашли в парадную, в которой было тепло, чисто и уютно, правда, следовало вести себя очень тихо, потому что квартиры были совсем рядом. Настолько, что даже громкий смех был бы в них слышен, а нам не хотелось беспокоить Ленкиных соседей, которые могли пожаловаться ее родителям, о строгости которых, если подвернется случай, я еще расскажу. Хотя зачем ждать, расскажу сейчас, тогда, возможно, будут более понятны мотивы поведения Елены.
Итак, ее родители: матушка, которой в ту пору было уже почти 50, работала заведующей гинекологическим отделением ж\д больницы и повидала всякое на своем веку, но в первую очередь, конечно, всевозможные женские патологии. И, естественно, держала своих детей (у Ленки был старший брат, тоже Сашка), особенно дочь, в строгости. Иногда, конечно, балуя, ведь они были поздними детьми. Сашку она родила, когда ей было 32 года, а Ленку в 35. Это потом я уже узнал, что она не любила их отца, но жила с ним, хотя впоследствии они все же развелись. Отец - латыш, наверно, из высланных - не знаю, но строгости неимоверной. Все по часам, все по струне, а в противном случае зуботычина и останешься без ужина. Хотя - высшее образование. Он был главным диспетчером ж/д станции. Огромной властности был человек. Говорили, его семья до войны владела большим количеством земли где-то под Ригой. Но властным он, видимо, был только в семье, потому что когда потом я встречал его несколько раз и проецировал на него Ленкины страхи перед ним, у меня что-то не складывалось - со мной он был нормальным дядькой, даже шутил иногда, но, конечно, не скрывал, что сына Сашку он любит больше.
Не зная еще всех этих подробностей, я стоял с Ленкой в парадном, удивляясь ее истошному шепоту: «Прикрой меня!», когда кто-то из припозднившихся соседей входил в подъезд. Мы стояли в глубине парадного - она возле стены, а я перед ней, поэтому проходившие видели, наверное, только мою спину. Они, вероятно, догадывались, что передо мной кто-то стоит, но кто - не знали, потому что в их подъезде в восьми квартирах дети были примерно все одного возраста. На Ленкиной площадке второго этажа жили еще две ее ровесницы и подружки. Одну она недолюбливала, а со второй, Милкой, они были «не разлей вода». Правда, Мила не любила, когда ее так называли. Она хотела, чтобы последняя буква ее имени была «я», чтобы получалось «Миля», почему - не знаю. Мне и по сю пору кажется. Что «Мила» гораздо приятнее звучит, чем «Миля», но... у каждого свои представления.
Итак, мы стояли с Ленкой в парадном и болтали о разных разностях. Нам казалось, что уже сегодня надо все успеть рассказать друг другу, нам казалось, что мы созданы для того, чтобы слушать друг друга. Ни кто и ни когда не рассказывал мне ничего более интересного, мне казалось, что я слушаю откровения Заратустры. Ее правильная речь, обороты ее речи меня покоряли. Мы состязались в красоте и витиеватости фраз, в которые облекали наши детские представления. Мы оказались достойны друг друга, и поняли это в первый вечер нашего стояния в подъезде. Не помню, в первый ли вечер мы поцеловались, но только каждый раз, когда мы стояли в парадном, мы вначале разговаривали, да просто сплетничали - она про своих, а я про своих одноклассников, приятелей, а потом начинали целоваться и целовались до умопомрачения, до одури. После чего, я, радостный, ковылял на остановку, потому что нестерпимо болели яйца. А ночью в своей постели давал волю рукам, только так, чтобы не слышала моя бабка. Она уже плохо слышала, а то бы поинтересовалась, что это я так неровно дышу и вожусь в койке.
Занятия в школе у них начинались в 8.15, а у нас в 8.30, поэтому вскоре мы взяли моду встречаться у нее дома сразу после школы. И так как программы в школах совпадали, то мы вместе делали домашнее задание, но это после прихода с работы ее родителей, а до этого - мы целовались. В детстве она себе языком искривила один передний зуб, и сильно этого стеснялась, что давало мне некоторое преимущество, потому что не будь у нее этого неровного зуба, придававшего ей обыденность, она была бы, вообще, писаной красавицей. Как бы тогда складывались наши отношения? А как она решала математические задачки! Я за ней еле поспевал. Но отыгрывался я на физике и стереометрии (геометрии объемов). Никак мадама не могла оторваться от плоскости в воображении.
Нам было так хорошо вместе. Мне так нравился запах ее волос, а она так гордилась мной, когда я выиграл городскую олимпиаду по физике. Мы так чувствовали друг друга, что другими словами как Любовь, Первая Любовь, это состояние не назовешь. И мы, совершенно уверенно говорили о нашей любви.
Нашу любовь очень скоро заметили наши родители, и одобрили ее. Город маленький, все про всех все знают. И поэтому сначала только мой отец-коммунист, к тому времени с 22-летним стажем, хорошо знакомый с репрессиями, был несколько против. Мол, у нее отец из латышских ссыльных - но потом, видимо, моя матушка убедила его в том, что уже не начало 50-х, а начало 70-х, и сейчас этому уже не придают такого значения. Зато семья у них хорошая, Лена - хорошая, порядочная девочка, отличница. Может, и наш за ум возьмется и перестанет фортеля выкидывать, вроде того, когда ты, отец, его в центре города с угнанной лошади снял...
Мне всегда хотелось радовать и удивлять Ленку, мне хотелось нравиться ей все больше и больше, но мне было всего 14, и чем мне было снова и снова удивлять ее... Однажды моя старшая сестра привезла из другого города от своей приятельницы стихи, которые я прочитал, и они так понравились мне, так совпадали с моими чувствами, что я решил выдать их за свои и подарить Ленке. Конечно, это недостойно, но мне так хотелось радовать ее..., мне так хотелось, чтобы она мной гордилась... И я сподобился. Но это еще не все, я похвастался ими перед соседкой - комсоргом школы, которая почему-то сразу сказала, что по стилю они ни как не могут быть моими, скорее это писала девушка. Я стал оправдываться, на что комсорг сказала: «Ваше» - в том смысле, что доказать своей правоты она не может, но и я ничего ей не докажу, что называется «слово против слова», поэтому - «Ваше». Ваше право говорить, но мое право верить тому, что вы говорите, поэтому «Ваше», пожалуйста, говорите ...
Наша любовь с Ленкой росла с каждым днем, с каждой встречей. Это был первый человек в моей жизни, которому от меня ничего не было надо, нужно было только, чтобы я был. Даже родителям я все время был чего-то должен: хорошо учиться, вытрясти ковры, убраться в комнате и пр., пр., пр. О приятелях и друзьях уже не говорю: один из них, будучи у меня в гостях - нам было лет по 9, - увидел кран самовара, стоящего в углу. Выпросил его у меня, чтобы поиграть им в качестве пистолета. «Поиграем, а потом поставим на место», - и, конечно, мы его на место не поставили. Потеряли. В результате самовар так и стоял в углу без дела, а я получил такую взбучку, что помню об этом до сих пор.
Первое, по-настоящему глубокое энергетическое проникновение человека в человека, первый глубокий духовный энергообмен происходит между людьми, как мне кажется, именно во время первой любви. И если в это время у мальчика и девочки нет перспектив, нет мечты помимо любви, то очень часто такая любовь приводит к трагедии. В этом возрасте насколько люди беззащитны, настолько и безапелляционны, насколько мягки и нежны, настолько же грубы и жестоки. Это принято называть «юношеским максимализмом». Как вроде бы от этого никуда не деться, на самом деле это - издержки воспитания. Если бы нас с младенчества учили искусству боя, как на Востоке. Всех - и мальчиков, и девочек, мы бы научились соизмерять силу удара как физического, так и морального. Но нас, учат не обижать младших, и мы понимаем, что младшие слабее, чем мы. А со сверстниками мы бьем наотмашь, с той силой, с какой можем, или еще сильнее, присовокупив к силе - негодование. Не понимая того, что если бы с нами поступили так же, мы бы потеряли «точку опоры».
Как всегда после школы я позвонил Ленке узнать, не задержали ли ее в школе, с целью немедленно отправиться к ней. В ответ услышал, что она не хочет, чтобы я приезжал. На мой вопрос «Почему», она ответила, что ей стыдно, что она вообще со мной знакома. Я переспросил, не собирается ли она куда-нибудь, и, получив ответ «Нет», - тут же отправился к ней.
Она открыла дверь с таким непроницаемо холодным лицом, что земля зашаталась у меня под ногами.
- Что случилось?
- Ничего.
- Что значит «ничего»?
- Ничего и все тут.
- Ты мне можешь ответить, отчего такие перемены?
- А можешь мне объяснить, зачем ты мне все врешь?
- Что вру, объясни толком.
Ленка порылась в портфеле и, вытащив несколько блокнотных листочков, бросила их мене.
- Вот, читай. У меня нет основания, не доверять твоей однокласснице. У нас был семинар - ты же знаешь, а от вашей школы была ваш комсорг, а не ты. Вот она и послала мне записку с вопросом, как я могу с тобой дружить? Я ей ответила, что ты хороший, на что она мне о тебе все написала, о твоем истинном лице. Это, оказывается, только со мной ты хороший, умный, сильный. А на самом деле - трус, лицемер, хвастун и бабник, да еще и плагиатор.
Последнего слова я не понял и переспросил: «Кто-кто?»
- К тому же еще и необразован. И как это я раньше сама не видела? Да ты читай, читай.
Три блокнотных листа были исписаны двумя разными неровными (они писали на коленях), девичьими почерками (слушать инструктора надо было тихо). Ленка писала только вопросы, на которые развернуто и смачно отвечала комсорг. В конце этой переписки, видимо, уже совсем на ходу - почерк совсем был кривой - вынесен вердикт, после которого 14-летнему пацану впору стреляться: «Трус, враль, хвастун, стихи не его!»
Сегодня-то не сразу сообразишь, как отнестись к таким обвинениям, а тогда..., в возрасте 14 лет, они очень похожи на смертный приговор, тем более от кого - от Ленки! Что я испытал тогда, сидя возле ее письменного стола, какой стыд... Наверное, не много человек на земле испытали подобное. Я понял, что оправдываться бесполезно, да если и начну, это только усугубит Ленкино отвращение ко мне. В сердцах только сказал: «Эх ты! И ты поверила!» И, не дождавшись ответа, с навернувшимися на глаза слезами, встал. «А это я возьму с собой», - сказал я и, свернув, сунул бумажки в карман.
Они и сейчас еще у меня хранятся.
* * *
Девчонки, мы такие, какими вы нас любите. Если кто-то порочит нас в ваших глазах, значит, она завидует вам. В 14 – хвастовство, это всего на всего, воплощение в слова наших фантазий, и от вас любимых зависит, станут ли эти фантазии реальностью.

9. Ленинград.

В феврале моя старшая сестра вышла замуж. Она училась в Ленинграде в академии и вдруг прислала письмо, что собирается замуж. Помню, прихожу домой - в доме темнота, и только всхлипывания из комнаты сестер. Очень удивился, помню, вроде дома должна быть одна бабка. Разделся, захожу в комнату и вижу матушка - сидит с ногами на койке, в углу и ревет. Видимо, она увидела, что меня это ошеломило, протягивает мне письмо и говорит: «Женя замуж выходит». Я даже сначала не понял, о чем речь, а когда догадался, спрашиваю: «За кого?» Будто я всех ее ухажеров знаю, она говорит: «За Володю из пятой квартиры». «Во, - думаю, - надо было уехать в Ленинград, чтобы там найти соседа», но обрадовался этому несказанно, потому что Вовка был хоть и намного старше нас, всегда с уважением относился к младшим: не обижал, играл с нами во дворе, дарил конфеты. Сколько раз я с ним встречался, он всегда, засунув руку в карман штанов, вытаскивал оттуда полную горсть конфет и предлагал: «Бери, угощайся». А конфеты были такие, что даже глаза разбегались - и «Белочка», и «Мишка на севере», и «Трюфеля», и еще какие-то, названия которых даже не знал. Я любил его до слез. Он замечательно катался на велосипеде, занимался фигурным катанием и борьбой. Поэтому от чего плачет матушка, мне было непонятно. Я и спросил у нее: «Что ж ты плачешь? Вовка очень хороший парень, спортсмен, радоваться надо». Матушка улыбнулась и сказала: «Да... страшно, неужели это моя дочь стала уже такой взрослой?» Вопрос был риторический, и я отправился в свою комнату.
Свадьба состоялась на их зимних каникулах в Печоре, в ресторане «Белые ночи». Помнится, взяв со свадьбы две водки и коньяк, на следующее утро мы с приятелем пошли на охоту. Напились там, и чуть не замерзли. Хорошо - я проснулся оттого, что под рукавицу стал набиваться снег.
На весенних каникулах мой день рождения. Я давно просился съездить в Ленинград. Родители решили сделать мне подарок и организовали поездку. Хотя и организовывать-то, собственно, было нечего: посадили меня в самолет, в Сыктывкаре была сделана пересадка, а в Ленинграде меня встретил Володька – вот, и вся организация. Они с Женькой в тот год уже писали дипломы.
Мы ехали по Ленинграду, и его улицы и площади, освещенные витрины магазинов, горящие буквы метрополитена захватывали дух даже через стекла такси. Мы подъехали к семиэтажному дому. Володька с Женькой, после свадьбы начали снимать комнату в коммуналке, и я впервые тогда увидел достижение современного градостроительства - лифт. Поднялись на шестой этаж. Подошли к дверям квартиры высотой в два человеческих роста, они к тому же оказались очень тяжелыми и двойными. Каждый шаг в этом городе удивлял меня и заставлял «держать ухо востро», хотя внешне я напускал на себя вид совершенного безразличия.
В большой квартире из семи комнат жили пять семей. У Володьки с Женькой была почти квадратная комната площадью, наверно, больше 30 кв. м., под высоким потолком которой висела огромная люстра.
Празднично, в честь моего приезда, поужинав - с тортом. Взялись обсуждать программу моего пребывания: куда надо сходить, как распределить время, кто со мной будет ходить, и пр. Конечно, если бы при сем, присутствовали родители, то о моем самостоятельном движении по Ленинграду не было бы и речи, и Евгения сначала было и слышать не хотела, чтобы я сам болтался по городу, но я всё таки настоял. К тому же, им на свои дела не хватало времени.
В один из следующих дней моего пребывания в Ленинграде, когда я ехал в троллейбусе, держась за поручень, то вдруг услышал достаточно громко сказанное в мой адрес замечание: «Хм, на такой грубой руке и маникюр...» Маникюра у меня, конечно, не было, но был сильно отращенный ноготь на большом пальце, который по причине его твердости использовался мною в качестве отвертки. Обернулся, увидел девушку 18-20 лет в шикарной длинной дубленке, но без головного убора. Ее блестящие карие глаза горели озорным блеском. Она снисходительно улыбалась, чувствуя свое превосходство, за которым стояло желание услышать ответ. Я смутился, и просто объяснил: «Что вы, это отвертка».
Вспоминая сейчас этот случай, удивляюсь самому себе, потому что из отчаянного ловеласа, которым сам себе казался, я превратился в жертву. Жертву своей любвеобильности, жертву своей общительности, своей не выплеснутой еще в женщину половой зрелости.
-Отвертка? - вскинула она брови вверх.
-Да, так удобно.
-Можно потрогать?
-Пожалуйста.
-И, правда, а поранить никого не боишься?
Я не был еще настолько умудрен, чтобы знать, что такое можно делать большим пальцем руки, чтобы кого-то поранить, поэтому удивился.
-Кого можно поранить большим пальцем руки, когда он всегда зажат вовнутрь, а единственное неудобство перед ковром, тренер постоянно ругается.
-А, ... ты все о драке, - сказала она как-то задумчиво, органически перейдя на «ты». - Ну, мне выходить... - сказала и стала продвигаться к выходу.
Поняв, что сейчас она доберется до двери. Троллейбус остановится. Она скажет «Пока», и больше я ее никогда не увижу. Решил, что потом не прощу себе этого ни когда, и рывком кинулся за ней, сбивая на своем пути стоящих пассажиров. Мне так вдруг захотелось продолжить общение с ней, с девушкой обратившей на меня внимание в таком большом городе. Она кокетливо смерила меня взглядом и сказала:
-Я уж думала, ты на это ни когда не решишься.
-На что? - недоуменно поинтересовался я.
-На проводить девушку, - улыбнулась она.
Мы вышли из троллейбуса на Невском. Она сказала, что ей надо зайти в «Дом книги» и потом свободна. «Подождешь?» Выразительно поднятые мною плечи опять заставили ее улыбнуться.
«Ненадолго» оказалось полуторачасовым ожиданием, во время которого раз пятнадцать я хотел уйти, и уже медленно уходил метров на пятьдесят от входа, но возвращался бегом как только вход переставал быть виден. Когда она все-таки вышла, то оказалось, что эти полтора часа очень сильно сблизили нас. Мы рванулись навстречу друг другу, будто давно знакомая влюбленная пара. Но, сблизившись, обниматься постеснялись и бок о бок пошли в сторону Эрмитажа.
Гуляя, и рассматривая достопримечательности Ленинграда, мы не заметили, как вечер спустился на город. Только когда пошел мелкий дождь, мы вдруг почувствовали, что голодны. Недалеко от нас, засветилась неоновая вывеска: «Гостиница «Астория». Ресторан».
-А что, может, пойдем покушаем, - предложил я.
-У тебя есть такие деньги?
-Какие?
-Рублей пятьдесят нужно, чтобы поужинать.
-Ну, пятьдесят, может, нет, но рублей 30 найдется, даже тридцать пять, - пересчитал я свои накопления.
-Не шикарно, конечно, но поужинать и даже выпить чего-нибудь стоящего хватит.
Гостиница «Астория» в ту пору была интуристовская, но вход в ресторан был отдельный, и через ресторан достаточно свободно можно было пройти в гостиницу, но не в этом суть.
Мы вошли в ресторан.
-Дай рубль швейцару, - незаметно сказала Тина, к тому времени мы уже познакомились.
Швейцар поклонился и сказал: «Мы рады приветствовать вас в нашем заведении в числе первых посетителей». Его лукавую, что-то понимающую, озорную усмешку я воспринял как то, что мы рано пришли. Действительно, ресторан еще был пуст - только один или два человека ужинали. При входе в зал сидела администратор, которая, увидев нас, тут же с улыбкой подскочила и защебетала: «Здравствуйте, где бы вы хотели сидеть - вероятно, поближе к оркестру? У нас остались не заказанными три маленьких столика и один из них у оркестра.
Тина поморщилась и сказала: «Клавдия Михайловна, а где потише, есть?» - а мне шепотом бросила: «Дай ей треху». У меня, аж дух перехватило: три шага по ресторану - четырех рублей как не бывало. Я на четыре рубля два дня, даже три прожить смогу, а если по экономить, то все четыре. Я ей в ответ и говорю: «У меня только десятки и мелочь». Тогда Тина спокойно открывает сумочку и, вытащив свой бумажник, в котором по отделениям были разложены разные деньги, отыскивает три рубля и подает администраторше, которая провожает нас до столика и подает меню.
Надо сказать, что «Астория» в то время напоминал большой вагон-ресторан. Это был узкий и длинный зал, в конце которого возвышалась эстрада, по одну его сторону стояли маленькие четырехместные столы у окон, а по другую большие – восьми, десятиместные. Конечно, стены были отделаны старинной лепниной, и витражами из разноцветного стекла, и мебель была громоздкой, чуть ли ни дубовой в стиле «а-ля русский декаданс» начала ХХ века, который, видимо, так представлялся художнику, но все равно - это был «вагон».
Тина усадила меня ближе к окну, объяснив, что сама будет разговаривать с официантом, ибо знает их кухню. Столики стояли так тесно, что спинки стульев рядом стоящих столов касались друг друга, и чтобы дать выйти, человеку, сидящему у окна, сидящий с краю, должен был встать. Когда мы уселись, нам сразу подали пепельницу и бутылку минеральной воды «Полюстрово». Я хотел лимонад, но постеснялся попросить, скажут: «Ребенок». Тина пододвинула мне меню, сказав: «Я знаю, что буду есть, а ты посмотри». На 20 страницах книжки меню убористым типографским шрифтом были набраны названия: закусок, холодных блюд, салатов, супов, бульонов, вторых блюд, порционных, фирменных, десертов, и целых пять страниц занимал раздел «Вина - воды». Я сдуру-то и начал читать все, удивляясь про себя названиям и пытаясь предположить, что за ними стоит. Совестно показать себя профаном перед такой женщиной, которая запросто здоровается с администратором ресторана, и та как шавка бегает перед ней, выбирая столик. Наверное, Тина секретарь директора «Дома книги», и через нее вся эта братия имеет возможность приобретать все, что захочет. Так думал я, находя знакомые мне названия в меню ресторана.
-Ну что, выбрал? - спросила меня Тина минут через 15. - Давай быстрее, а то потом еще целый час ждать, пока приготовят. Я не понял, чего приготовят, но говорить ничего не стал.
-Да я, в общем, уже выбрал.
-Что?
-«Телятина с черносливом под кисло-сладким соусом».
-А на холодное?
-Салатик, наверное.
-Какой?
-Мясной, наверное.
-Ладно, понятно. Пить что будешь?
-Коньяк.
-Это выпивать, а пить?
-Кофе.
-Понятно.
Она подозвала стоящего в стороне официанта и сказала: «Леша, принеси, пожалуйста, все как обычно и еще телятину с черносливом, и сто грамм коньяка.
Официант чуть поклонился и, сохраняя достоинство, неспеша, отправился на кухню, но через минуту появился снова, неся на подносе вазу с фруктами, графинчик аперитива, два средних бокала и пачку сигарет «Salem». Когда я все это увидел на нашем столе, то понял, что сегодня мой день, но не я «правлю бал». А Тина, напуская на себя королевскую снисходительность в разговоре с обслугой, становилась совершенно простой и обычной 20-летней девчонкой, общаясь со мной.
Её даже удивляли мои знания литературы. Она восторгалась, когда я читал ей стихи здесь, в ресторане. И мог, дожидаясь, когда нам принесут следующее блюдо, рассуждать еще и о перипетиях судьбы их авторов, потягивая аперитив, сквозь вкусный иностранный дым. Вскоре заиграл оркестр, ресторан стал наполняться людьми. Прошло каких-нибудь 15 минут, и все столики были уже заняты, только за двумя-тремя большими столами ждали какую-то делегацию.
Мы уже съели закуску, перешли к салатам, которые я пробовал впервые, и ждали горячего, когда к нашему столу подошел высокий, шикарно одетый негр, блестящий как антрацит. Мы о чем-то смеялись, когда он подал руку Тине, приглашая ее танцевать. Она отложила вилку, вытерла губы и ... отказала, сославшись на то, что мы еще не поели. Он отошел к своему столу. Сел, задвинув сидящего к нему спиной соседа к столу до самой груди, и тоже, принялся есть. Мужик, которого задвинули по самую грудь, видимо, был наш, потому что только обернулся, увидел негра, и дальше, молча, продолжил поглощать свой ужин, не жалуясь и не пытаясь отодвинуть стул назад. Стали заполняться пустые большие столы. За одним из них ужинали три наших молодых мужика, перед которыми все происходящее было, как на ладони. По взмахам их вилок было видно, что они возмущаются, но в разборки тоже не лезли.
Нам принесли горячее, и мы с аппетитом стали его уминать: я - вкуснейшее, тающее во рту мясо, а она - вымоченную в молоке, нежнейшую белугу с листьями какой-то зелени.
Негр, видимо, покончив с едой, через некоторое время снова подошел к нашему столику пригласить Тину танцевать. Она снова вытерла губы и снова отказала, сославшись на то же самое. Когда мы уже поели, и он в третий раз подошел приглашать, она извинилась и сказала, что неужели не было понятно, что она не хочет с ним танцевать. После чего негр, не говоря ни слова, размахнулся и ударил Тину ладонью по щеке. Такого хамства не выдержал бы и старик - не то, что я, в котором кровь кипела просто потому, что текла. Я вскочил, и хотел «поставить его на место», но Тина вытянула ноги, чтобы я не смог выйти, дернула меня за фалду пиджака и, потирая пощечину, тихо, но, твердо сказала мне: «Сядь. Еще не хватало из-за меня международного скандала. Хочешь, чтобы тебя посадили?»
В собственной стране я не могу защитить женщину, которая мне нравится! Я кипел благородным гневом, но она успокоила меня. Объяснив, что пощечина у нее пройдет, а он все равно останется черным. Я успокоился, но продолжал сверлить его глазами. Между тем, негр, с ухмылкой превосходства, еще дальше задвинул мужика. Закурил сигарету, и стал раскачиваться на задних ножках стула, насколько хватало места.
Вдруг, из-за большого стола встал один из наших мужиков - простой такой, в свитере, в джинсах. Ростом, правда, метра два. Подходит к негру, и со всего маха бьет его в челюсть! Ножки стула по паркету заскользили под стол, и негр, с грохотом повалился на пол. Грохот был такой, что его не смогла заглушить даже музыка, потому что, падая он уцепиться за скатерть, и все, что было на столе, сдернул на себя. Тут же попытался вскочить и броситься в драку, но снова, при вставании, получил удар в челюсть, и снова соскользнул на пол, а затем, стал получать удары уже ногами: по животу и по бокам.
Тина, видя такой разворот событий, бросилась их разнимать. Я за ней. Музыка прекратила играть. Из фойе гостиницы, из фойе ресторана к месту драки уже спешили наряды милиции. Здесь уже бегала шавка-администратор. Уже кто-то из посетителей оттаскивал нашего мужика от харкающего негра. Когда к куче подоспел и я, выражая слова благодарности нашему мужику, объясняя, что может произойти. Подбежали менты. Негра поставили на ноги. У него изо рта, на его шикарный костюм, капала сукровица. Сержант попросил у дравшихся паспорта. Негр вытащил свой – коричневый, и подал менту. Наш мужик вытащил свой, почему-то синий, и тоже подал менту. Сержант посмотрел паспорта и, отдав честь, отдал их обратно, сказав: «Извините, но мы в ваших разборках не участвуем».
Оказалось, что тот мужик, которого я принял за нашего - американец! А другой - то ли угандец, то ли нигериец. Американец спрятал свой паспорт в задний карман джинсов, обернулся ко мне, и сказал на ломаном русском: «Я, конечно, понимаю, гости... Но если их не учить, они наглеют».
Как с той поры я зауважал американцев!..
Но вечер был скомкан. Мент обернулся к Тине и сказал: «Опять из-за тебя все, шла бы подобру-поздорову. А этот мальчик что, с тобой? Стареешь, плесень, на малолеток потянуло». Тут я понял, кем работала моя спутница. Это завело меня еще больше, но пришло время стесняться ей. Она опустила глаза, взяла меня за руку и, потянув вниз, сказала:
-Ну, извини, я хотела хоть один вечер посидеть, как дома. Прости. Уходи. За стол я заплачу.
-Тина! Ну, как же? Меня это не остановит!
-Меня остановит. Прощай.

10. На куче пальто.

Почему человека всегда тянет туда, куда ходить ему не следовало бы, почему так случилось, что из массы симпатичных девчонок, живущих в нашей части города, мне не нравилась ни одна. Не совсем так, конечно, но почему ни одна не понравилась мне настолько, чтобы я стал за ней ухаживать? Ведь ж\д часть города несла в себе опасность сама по себе. Нет, меня тянуло туда просто как магнитом. Вот и теперь, пропустив новый фильм, неделю шедший в Нашей Части - все время чем-то был занят - решил посмотреть его тогда, когда он шел уже в Той Части.
Выбрав, конечно, дневной сеанс, я отправился туда заблаговременно. Ехать, надо было минут 40, поэтому прежде пешком дошел до нашей конечной остановки и когда подошел пустой автобус, быстро занял место у окна, чтобы в пути спокойно осматривать окрестности, тронутые первым весенним теплом. Уже была середина апреля, и в некоторых местах на реке, на перекатах лед уже посинел. Снежные шапки на южной стороне сосен и елок уже сползли, и от этого тайга казалась особенно темной. Проехав сосновый бор, автобус вынырнул на городскую площадь перед старым зданием Горисполкома, снег на ней изменил свой цвет на противоположный. Снегопадов давно не было, и казалось, что площадь уже растаяла до асфальта, но это была угольная пыль и угольный шлак.
Через пару остановок доехали до дома, в котором я жил, и там уже в автобусе не просто не было места, но было невозможно вздохнуть, и это еще не час пик. Когда автобус остановился на «2-й Октябрьской», к моему сиденью волна принесла какую-то старуху, которая так выразительно смотрела в мою сторону, что место пришлось уступить ей. Пока выбирался, успел паре человек отдавить ноги. Один из них, видя, как я уступаю место старухе, съязвил: «Пионер что ли?», на что я достаточно спокойно ответил: «Нет, комсомолец», что почему-то было воспринято как задиристый ответ, и пацан сразу полез в бутылку.
-Да, ты че, ноги давишь, да еще и отвечаешь? Ну, ты же вылезешь когда-нибудь из автобуса, тогда и поговорим.
Я стоял к нему спиной и обернуться посмотреть, кто это со мной разговаривает, не было возможности, поэтому не на шутку струхнул. Сейчас, думаю, вылезу возле кинотеатра, и вместо кино меня просто отметелят. Поэтому ввязываться в словесную перепалку не стал. А стоящий сзади продолжал: «Че, здоровый что ли, думаешь, управы не найти? Сейчас доедем». Доехали. Я вылез - не вышел, а именно вылез из автобуса возле кинотеатра, и за мной следом тот, который разговаривал. Обернулся, и каково же было мое удивление, когда увидел, что тот, кто нарывался на драку, едва достает до моего плеча. Конечно, он был постарше меня, ему было лет 18, но у нас были разные весовые категории. Я огляделся, высматривая его дружков, но он был один, т.е. на остановке были люди, но к нему они не имели никакого отношения. Тогда я спокойно сказал: «Ты знаешь, командир, спешу в кино и мне недосуг с тобой разбираться, тем более ты сам видел, какая в автобусе была давка».
-Ах, в кино он спешит, - продолжил он задираться, видимо, чувствуя, что старше меня, - учить вас надо, молодежь, - промолвил он и хотел подтвердить свое учение кулаком, пытаясь нанести мне удар в челюсть. Конечно, я не ожидал такой прыти, тем более на остановке, но руку его отвести успел. Он снова прыгнул на меня. У меня от удивления, аж рот открылся. Ну, и он, конечно, попал - да еще в ухо. Удар какой-то странный, кривой, сбоку. Только тут я понял, что от драки не уйти, и, видимо, пропало мое кино. Я отскочил от него, бабки запричитали. Но он снова приблизился ко мне. Драться в чистом виде я, конечно, не умел, но классической греко-римской борьбой занимался уже третий год. Поэтому, когда он снова попытался меня ударить, я перехватил его руку, опустил вдоль туловища и, обхватив его, словно мешок, бросил через грудь в сугроб, в сторону обочины. Я был одет, и бросок чисто не получился, не было достаточно прогиба, поэтому после броска он полетел не ногами вперед, а боком. Сугроб днем подтаивал, вечером застывал. Получилось, что он боком, со всего маха влетел в ледяные глыбы, да там и затих. Чувствую, плохо парню. Подошел. Он хрипит. Оказывается, он копчиком и боком сильно ударился. Поднял его на ноги. Он огрызается, а я ему говорю: «Ну, извини, пойдем лучше в кино, времени пять минут осталось». Посмотрел он на меня как на идиота и говорит: «Пойдем». Мы сходили в кино, кажется, это был «Золотой теленок», и долго потом еще вместе ржали. Так я познакомился с Валеркой Стригиным - хорошим, в общем, парнем, только жил он в Той Части.
Через месяц Валерка уходил в армию, и пригласил меня на проводы. Вначале провожали в семье, где мы выпивали спирт, разведенный компотом. Потом пошли к его знакомым девчонкам в мало семейку, а там как узнали, что завтра ему в армию, все бросили, и стали в одной комнате стол собирать. Откуда-то народу навалило. Все сбросали пальто в другую комнату на кровать, где не следовало шуметь, потому что спал ребенок, отовсюду по стаскивали стулья, табуретки, и шалман продолжился далеко за полночь.
Я, сидя на диване, уже плохо соображал, что происходит, как вдруг одна из девушек оказалась у меня на коленях - то ли ее кто-то толкнул, то ли она сама споткнулась, разгоряченная хмелем и весельем. Оказавшись у меня на коленях, и видя мое пьяное, удивленное и смущенное лицо, она залилась неудержимым смехом и закричала: «Стригин, Стригин, ты кого к нам привел, - потом поцеловала меня взасос в губы и снова закричала - У него губы молоком пахнут!» Хотя от меня уже, чем только, наверное, ни несло - и спиртом, и кислой капустой, и винегретом. Видимо, мое смущение заводило ее, а меня заводила она. В декольтированном черном платье. В телесного цвета капроновых чулках. Она сидела у меня на коленях, и разговаривала со мной, как мама разговаривает со своим несмышленым сыном, который всего боится, а мама подает ему игрушку и говорит: «На, возьми». Я, видимо, как завороженный смотрел на ее открытую грудь, на ее ноги, и она, видя это, подвинула своей рукой грудь ко мне и сказала: «На, возьми». Я взял! Это было ни с чем не сравнимое чувство; в моей ладони лежал весь мир, и я не украл его, не заслужил - мне его просто дали. Без вопросов, без оговорок, без условий. Просто и радостно, без всякого ханжества и никчемной условности. Моя ладонь, казалось, искрилась от энергии, которая, разлившись по телу, так напрягла мой член, что никакие штаны не смогли удержать его давления на ее ляжку. Почувствовав Его, она затуманенным взором, так выразительно посмотрела мне в глаза, что краска залила мне не только лицо и уши, но и все оставшееся тело, а по спине заструился пот, но я почему-то весь дрожал. Меня прошиб озноб.
Пьянка уже вошла в ту стадию, когда каждый занимается своим делом, не обращая внимания на окружающих. Уже вся секция ходила ходуном. Уже кто-то лежал головой на своей тарелке... и тогда она встала, взяла меня за руку, и повела в ту комнату, где на кровати были свалены пальто. Я был рад тому, что мы уединимся, и я вдоволь нарукоблужу по ее телу. Мы зашли в комнату, в которой, несмотря на весь шум-гам, мирно спал ребенок. Прикрыли дверь, даже не заперев ее на замок - где в такой обстановке искать ключ. Она отодвинула кроватку на колесиках подальше от кровати, и навзничь упала на кучу пальто, протягивая ко мне свои руки. Я лег на нее, опираясь на кровать локтями, и упираясь в ее лобок членом. Начал целовать взахлеб лицо, шею, грудь, тискал ее руками и был в полном восторге, но она, испытывая удовольствие, ждала еще чего-то, а я не понимал, чего, и она не понимала, чего я медлю. Потом, сказав только: «Сними брюки», сняла свои трусики. Я мигом был голый; ее белеющие в темноте раздвинутые ноги, тянущиеся руки, чуть повернутая голова звали меня к себе. Я налетел на нее как ураган, но по сю пору не знаю, попал ли членом во влагалище или только прикоснулся к нему, и сразу кончил. Дернулся, еще пару раз, и тут же обмяк. Куда силы девались? Мне жутко захотелось спать. Я получил высшее земное удовольствие, я стал мужчиной с женщиной, это было куда приятнее, чем просто самому с собой. Я почувствовал, как ласково она гладит меня по голове и совершенно спокойно, будто ничего не произошло, говорит: «Вставай, одевайся, и пойдем к столу, по-моему, все уже расходятся». И только она это сказала, как в комнату открылась дверь. И свет, хлынувший из коридора, представил взору, зашедшей было девушки, прелюбопытную картину - два голых тела на куче пальто. Увидев нас, вошедшая тут же ретировалась, а мы в спешке начали одеваться, и пока она искала свои трусики, я уже пытался найти дырочку на ремне штанов.
Она вышла из комнаты первой, я нашел свой плащ и только совсем одевшись, тоже вышел. Кругом были какие-то незнакомые люди, заглянул в комнату, где стоял стол; Стригина там уже не было. Тогда, помахав всем рукой и сказав: «Привет», отправился восвояси.
Назавтра грузили эшелон с новобранцами. Я пришел пожать Стригину руку. Найдя его в колонне, которую вели к вагонам, успел только прокричать: «Как ее звать?» Он не сразу понял, кого, но потом крикнул: «Проня, Прасковья».
Целую неделю после, я был сам не свой: с одной стороны, мне очень хотелось повторить то, что произошло, с другой - мне было стыдно посмотреть ей в глаза. И когда через неделю я все же решился и приехал к ней, она сказала: «Саша, больше ничего не будет». Это была уже другая Проня - спокойная, с чувством собственного достоинства. Как я был рад этому ее заявлению - был рад тому, что не придется больше встречаться с женщиной, ощутившей, так мне казалось, мой позор.


11. Советское белье.

Вторую половину моего восьмого класса в Печоре мы жили практически без отца. Его с начала 1971 года перевели в Сыктывкар, в новую, очень высокую должность. Когда я закончил учебный год мы - семья - тоже переехали.
Город Сыктывкар - столица Республики Коми, которая занимает свыше 4 % всей территории Европы на ее северо-востоке, а живёт в республике 1,3 млн. человек, менее 0,2%, от народонаселения Европы. В том числе в Сыктывкаре - 300 тыс., тогда как в Печоре всего 70 тыс. человек.
Понятно, Сыктывкар по сравнению с Печорой большой город, и уже само его «изучение», на первых порах, заняло много времени. «Изучал» я его, будучи на каникулах, с водителем моего отца, 22-хлетним парнем по имени Валера. Он мотался по городу и пригородам с разными поручениями, документами вместе со мной, чтобы было веселей. Вечерами в гараже мы достаточно регулярно выпивали, и когда Валерка был уже не в состоянии, я мыл служебную машину отца. Валерка хотел поступить в техникум, но после восьмилетки, которую он закончил семь лет назад, за учебники, естественно, не садился и поэтому попросил меня сдать за него, под его именем, вступительные экзамены. Документы сдал он, а экзамены за него сдал я достаточно успешно. Взаимовыгодное сотрудничество сдружило нас, и часто днем мы сообща планировали вечер. Несмотря на то, что он был уже женат, и у него был ребенок, и для меня он был очень старшим товарищем. Всё же, чаще он, соглашался с моими предложениями, как будем оторваться. И вместо того, чтобы как примерному семьянину, после работы, отправляться домой, Валерка и я отправлялись на поиски приключений.
Летним вечером по городу ехала черная «Волга» с опущенными стеклами, из которой гремела модная музыка. Но нельзя сказать, чтобы девчонки так и прыгали к нам в машину - примерно половина на половину. Однако даже и те, которые садились, просто садились покататься, а когда мы заикались о продолжении вечера, чаще всего - отказывались.
В один из таких вечеров мы с Валеркой сняли двух молодых женщин, лет примерно по 26, они, видимо, и сели к нам в машину с мыслью о продолжении вечера, а не о его начале. Поэтому мы очень быстро перешли на «ты», заехали в магазин, набрали водки, и поехали к ним на квартиру. Пока они готовили, я разбирался с музыкой, а Валерка поехал отгонять автомобиль.
Где-то - через час, мы собрались за столом, и началась обычная пьянка, имеющая определенную перспективу. Мы старались понравиться друг другу, а так как общих тем практически не было, то в основном рассказывали анекдоты, и чем меньше оставалось водки, тем более сальными они становились. В конце концов, в уже совершенно невменяемом состоянии, мы начали укладываться спать. Для приличия, нам с Валеркой постелили в одной комнате, а сами легли в комнату, где спала маленькая дочка хозяйки. Мы с Валеркой хоть были и пьяные, все-таки решили дождаться, пока одна из них захочет в туалет и выйдет из комнаты, и, в зависимости от того, которая, либо я, либо он прошмыгнет к той, что останется лежать. К одной я весь вечер подбивал клинья, к другой он. Пока мы лежали, шептались, одна из них, Валеркина пассия, вышла в туалет, в то время как другая – Людмила осталась в кровати. По плану Валерка должен был перехватить Валентину в коридоре, когда она будет выходить из туалета. Поэтому я, ни о чем, не беспокоясь, залез к Людмиле под одеяло. Она, не просыпаясь, подвинулась в кровати, уступая мне место. Она была совершенно пьяная, просто в хлам, но меня это ничуть не огорчило, скорее наоборот, придало уверенность. А без уверенности залезать в кровать к женщине - дело бесполезное. Перед тем как лечь, она только что и смогла с себя снять - платье. Все остальное, вплоть до чулок, было на ней. Я лег набок и стал ее гладить. Но удовольствия от этого испытал мало, потому что она лежала, как в броне в нашем советском нижнем белье. Во-первых, на ней была шелковая комбинация, которая едва не прикрывала колени. Её плотные кружева открывали лишь маленький треугольник под шеей, не превышающей 10 кв. см. Во-вторых, под комбинацией был лифчик, колокола которого по плотности были сравнимы с тонкой фанерой или, может быть, с толстым картоном, а сзади он застегивался на три потайных крючка. В-третьих, нижняя часть от пояса до середины ляжек была прикрыта поясом-грацией, стягивающим живот и улучшающим фигуру под платьем, но категорически ухудшающим ее без него. Я запустил руку ей между ног, но не тут-то было: под поясом оказались еще и трусы из нежнейшего по советским понятиям хлопка, плотность которого была несколько ниже, чем сантиметровый слой ваты. Обескураженный безуспешной попыткой первого приступа, я начал прислушиваться, что делается в коридоре. Послышался звук спускаемой в унитазе воды, щелканье выключателя. И все стихло, потом послышалась возня, которую перекрывали громкий шепот и звуки «Тс, - тс», потом шаги к нашему дивану, и его неравномерное скрипение.
Успокоившись, я приступил ко второму штурму. Сначала, надо было разобрать порядок - что за чем снимать. Чулки, держались помочами пояса, резина которых легко подтянула бы и мой вес, я решил оставить - они не мешали, тем более что я все равно не знал, как их расстегнуть, а без хозяйки или без «фомки» все равно бы не справился. Тогда, думаю, комбинация шелковая - выскользнет, а потом попробую вытащить трусы из-под пояса. Так и сделал, но трусы образовали толстую полоску на ляжках, и как я ни старался, но опустить их ниже длины помочей ни как не смог. И помочи не расстегнуть, и грация ну, очень низко, и будить, чтоб разделась, бесполезно, может еще и выгнать со сна-то. А член стоит – аж, ломит. Тогда я залез на нее сверху, и в узкую полосочку между скомканными трусами и краем пояса давай вставлять член. Пытаясь добраться-таки до заветного места, слаще которого в тот момент ни чего не было.
И так я мучился, стараясь подлезть, и так мучился. Весь в поту. Ничего не получается. Все-таки, своим пыхтением, я ее разбудил. А она как увидела меня на себе, застеснялась сразу. «Что ты, что ты» - говорит, и ну комбинацию поправлять. Да как-то неловко, она у нее вниз ни как не идет. Я тогда, опять давай членом в промежуток между трусами и поясом тыкать. Она поерзала-поерзала и говорит: «Ну ладно, давай я сама направлю». И нет, чтобы трусы снять. Она как-то вдруг раз - и опустила их пониже, сделав промежуток чуть больше, взяла одной рукой член и «бульк» - он уже в ней, но места-то все равно мало. Всунуть до конца не могу - пояс мешает, высунуть, как надо тоже не могу - трусы мешают. Только то и спасло, что молодой был, а так бы, наверное, и не кончил даже, только промучился. Ну, а тут, куда деваться – кончил, в совершенно неприемлемой обстановке. Тут еще от нашей возни ребенок проснулся, и давай маму звать. Валентина прискакала и, увидев нас в таком непотребном виде, даже слова не сказала. Только утром я смог дать всему оценку, посмотрев на себя в зеркало, и увидев на кухне помятых девок. «М да …,- сказал я себе, - вот, видимо, что это такое – «охота, пуще неволи», но пора сваливать».
А Валерка, уже час как работал.

12. Ты у меня восьмой Саша.

Начался мой 9-й класс в новой школе. Когда-то прежде в этой школе училась моя матушка, а потом станут учиться мои племянники. Школа уже перестала быть школой второго потока, когда в ней были только 9-10-11 классы, но система названий осталась, поэтому класс, в котором мне предстояло учиться, назывался не 9 «а», но 91 группа, и девятых классов у нас было 7. А десятых всего 4, но все равно старшеклассников в нашей школе было больше, чем даже, по-моему, всех остальных учеников.
Когда я впервые зашел в новый класс и меня представил классный руководитель остальным учащимся, то меня удивило - что я не почувствовал отторжения к новичку, как это было в моем прежнем классе, когда у нас появлялся новый ученик. Мне сразу, учениками, было предложено несколько мест, но классный руководитель указала на второй стол в средней колонке, и сказала: «Александр, садись с Леной, пожалуйста».
Ленка заулыбалась и пододвинулась к левой стороне стола, я сел справа. Не прошло и недели, как мы с Ленкой начали вместе гулять. Я провожал ее до дома, нам было интересно друг с другом, мы оба были не по годам развиты, она занималась фигурным катанием, я хотел продолжить заниматься борьбой, но еще не сходил на стадион, над которым как раз и находился дом, где жила Ленка. Вскоре мы стали ходить друг к другу в гости, вместе заниматься, выполнять домашние задания и, конечно, целовались, целовались, целовались. Как только мы оставались одни, мне кажется, мы только этим и занимались.
Сыктывкар намного южнее Печоры, поэтому здесь в начале сентября еще совсем тепло, и в дни бабьего лета мы классом отправились в поход. Собравшись на пристани в одно из воскресений в 4 утра. Первым теплоходом отправились вверх по реке Вычегда к местечку, называемому Озел. Совершенно удивительное место озер, раскиданных между холмами, поросшими смешанным хвойно-лиственным лесом. В этом месте парма - темная хвойная тайга - отступает далеко от реки, а вместо нее светлый смешанный лес - много пространства, удобного для игры в футбол, волейбол и пр. Прибыв на место, мы поставили пару палаток, развели костер, натаскали бревен, для того чтобы сидеть, и девчонки сразу же начали готовить обед. А мы, пацаны, отправились к ближайшему озеру ловить рыбу.
Яркие лучи блестящего осеннего солнца начинали согревать подмерзшую за ночь землю. Кусты рябины свесили над водой свои набухшие пригоршни красно-оранжевых ягод, пожухлая трава начала сверкать растаявшим инеем, и казалось, что вернулось лето. Солнце вставало выше и выше, и вот в свитерах нам уже стало жарко, вскоре были скинуты и рубашки. Рыба не клевала; вдруг кто-то предложил: «А слабо выкупаться?» - на него посмотрели как на сумасшедшего. Ну а я (конечно!) сказал: «Не слабо». И мы, кажется, вторым был Витька, полезли в озеро. Зря остальные на нас, так смотрели - вода оказалась даже теплее, чем я ожидал, градусов, наверное, 10-14. Потому что в 17 вылезать уже не хочется, а тут - ну доплыть быстро до середины озера и назад можно, но вот бултыхаться как-то прохладновато. Пацаны предусмотрительно подкинули в костер дров, и когда мы, слегка посиневшие, выскочили из воды, огонь пылал настолько, что тепла хватало на весь рост, только успевай поворачиваться. Остальные гоняли в футбол.
Когда мы с Витькой высохли, то все вместе отправились к палаткам, надеясь, что девчонки что-нибудь на обед уже сварили. Каково же было наше разочарование, что супа не было - они сварили и испекли только картошки, да накипятили воды на целую роту. Каждый достал то, что имел, и стол получился... человек так примерно на сто. У нас всегда так собираются в лес: идешь на день, еды берешь на три, а то и на неделю - лес большой, когда из него выйдешь?
В понедельник обсуждали, что происходило в походе - переливали из пустого в порожнее. А для меня самое удивительное на этой неделе было то, что я не заболел. Ждал, что слягу, но не заболел. Молодость, наверное, тем и отличается от старости: ждешь, что заболеешь - и не заболеваешь, а потом наоборот - и не ждешь, а вдруг раз... и заболел.
К октябрю мы с Ленкой были уже как жених с невестой: меня знали ее родители, ее мои. Мы были достойны друг друга - оба раскованны, оба умны, оба из интеллигентных семей, оба немножечко снобы. Но между нами не было самого главного - любви. Мы нравились друг другу, нам льстило, что мы друг у друга есть, мы даже хотели друг друга. Но не любили, по крайней мере - я.
И вот однажды, когда дома у меня никого не было, что бывало очень редко, - вообще это была всегдашняя моя, как, наверное, и всех молодых, центральная проблема: «Где?» - и вдруг дома, и ни кого нет!
Мы полулежали с Ленкой на тахте в моей комнате и целовались. Чувствую, она совсем расслабилась и совсем даже не отбрасывает мою руку, порхающую по самым интимным местам ее тела, совсем даже не пугается, когда я забрался пальцами в волосы ее лобка, но даже как-то подается навстречу. Ну а я же герой, у меня все уже не просто напряжено, но уже сейчас лопнет. Я, конечно, снимаю с нее трусы и пытаюсь забраться наверх, и она мне тут со вздохом говорит: «Ой, ты за этот год будешь у меня восьмой Саша».
На мое геройское лицо, как, наверное, и на всю сцену, очень занятно было смотреть со стороны. Только что я был силен и решителен, только что я жаждал тела, только что я хотел учить, преподать урок и вдруг... Трудно сравнить с чем-нибудь общеизвестным это состояние.
Я только и смог произнести «Да?!» Она, видя, что я стушевался и поник всем организмом, продолжила: «Ну, конечно, не со всеми сразу я была так близка». Тут я ее перебил и спросил, на каком слове в предыдущей фразе она ставит ударение на «со всеми», или на «со всеми сразу», или на «сразу». Она поняла, что я ерничаю, и попыталась обидеться, чем несказанно меня обрадовала, потому что дала формальную причину, расстаться. Хотя мне просто почему-то стало противно. И объяснять ничего не хотелось. Наверно, это были издержки коммунистического, пуританского воспитания, но на этом наши отношения и кончились. Почему-то я считал, что девушка в 15 лет должна быть намного скромнее, и не должна хвастать своими отношениями с другими пацанами, потому что, по-моему, это ее унижает. Ведь ее просто пользовали. Так мне казалось. И все эти разговоры о равноправии, мол, чем мы девчонки хуже вас пацанов..., это просто разговоры. На самом деле мы все равно хотим любви девчонок скромных, моногамных, ибо ценим и храним свой внутренний мир для спокойной и плодотворной жизни. В противном случае его истаскают в сплетнях и байках по чужим постелям и пьяным столам, а это - унижает.


13. Практикантка.

Как я уже рассказывал прежде, переехав в новый город, все-таки решил не бросать борьбу. Тренировки стимулируют дисциплину и само организованность, говорят, но у меня почему-то все было наоборот. Наверно потому, что тренировки для меня ни когда не были самоцелью. У меня не было стремления стать чемпионом мира по борьбе, хотя мне пророчили неплохое будущее. Но травма колена, в первом классе я порвал связки, и не сделанная вовремя операция, поставили крест на любой моей спортивной карьере, кроме шахмат, разумеется, и, тем не менее, на тренировках меня ставили в пример даже мастерам спорта.
В моей голове в 15 лет сидели 2 желания, вернее, одно: женщины, поэтому второе - тренировки - было попутным, чтобы не ударить в грязь лицом при необходимости. Борьба давала достаточную уверенность в себе, что приводило к раскованности и простоте, которые, в свою очередь, как сейчас понимаю, делали меня решительным и совершенно неотразимым в глазах моих избранниц. «Видимо, таких выбирал»,- подумает ехидный читатель и ошибётся. Буквально года через три, после описываемых в этом рассказе событий, я впервые от своего приятеля услышал фразу: «Я люблю тех женщин, которые любят меня». Фраза меня так поразила, что некоторое время я испытывал к нему даже неприязнь, граничащую с брезгливым презрением, потому что мне всегда нравились те женщины, которые нравились мне и уже от меня зависело, понравлюсь я им или нет.
Возможно, в предыдущих рассказах мной недостаточно времени было уделено технике, способам подхода к женщинам, девушкам, но собственно техники-то на то время у меня никакой и не было. Просто однажды моя старшая сестра читала книгу, и я из любопытства заглянул. В ней были собраны максимы Паскаля, Лабрюйера и Ларошфуко. Не помню, кому из них принадлежит мысль, которую с тех пор и по сей день я свято исповедую: «Лучше изучать людей, чем книги». Взяв на вооружение приведенную выше мысль, я последовательно, человек за человеком систематизировал и организовывал в своем сердце, в своей голове те взаимосвязи, которые присущи людям, наделенным одинаковыми, похожими, напоминающими, имеющими нечто неуловимое и не напоминающими, непохожими, диаметрально противоположными чертами лица и их характерами. Образами их поведения. Возможно, и системой взглядов, которая во многом зависит от образованности человека, также откладывающей отпечаток на лице. И, постепенно, шаг за шагом, минута за минутой приобретал физиономические знания о людях: что им нравится, на что они способны, до какой степени опасности могут последовать, от чего это зависит и прочее, и прочее, и прочее. Благо Господь наделил меня хорошей памятью, особенно зрительной, поэтому анализировать, проводить параллели было моим любимым занятием. Конечно, в то время я еще даже не слышал о графе Калиостро, ставившего своей целью изобретение формулы Любви, и я не ставил перед собой такой цели, ибо понимал, что такая цель эфемерна, но всегда был уверен в том, что можно «завоевать» сердце любой понравившейся тебе женщины. Это зависит только от двух вещей: от силы твоего желания и от ситуации, причем ситуацию ты вправе выстроить сам - хватило бы только мозгов, информации и интуиции, а в последнее время и денег. Хотя в то время, о котором этот рассказ деньги не имели существенного значения, ибо я был молод, недурен собой и жили мы тогда в совсем другой стране. Позже, одна моя знакомая скажет грубую, но точную фразу, связывающую начало отношений между мужчиной и женщиной и зависимость их от ситуации. «Иногда, - говорила она, - попадаешь в такую ситуацию, что оказываешься в койке с человеком, с кем в обычное время - срать, рядом не сядешь»
К описываемому возрасту мной уже были накоплены определенные знания взаимосвязей между чертами лица, манерой поведения, фигурой человека (женщин в первую очередь), и их внутренним миром. Исходя из которого, из их духовных ожиданий, мной и строилась ситуация, где я представлялся нравящейся мне девушке в наиболее выгодном для меня свете.
Многие, прочитав предыдущий абзац, возможно воскликнут: «Да, он сволочь!» И будут не правы, потому что весь этикет, все его правила, придуманы лишь для того, чтобы совершенно разные, непохожие друг на друга люди, не обладающие подобными моим знаниями, могли начать общение. Общаться, не нарушая внутреннего мира собеседника, партнера, оппонента, любимой или любимого. А я к этикету добавил ещё и несколько своих правил для облегчения общения. Так что ж в этом плохого?
Если бы мои теперешние знания и опыт изложить на бумаге, то, возможно, я и написал бы труд Эстетика Любви. Но, видимо, этого не случиться, потому что Философию Секса в общих чертах в одной книжке изложить еще можно, но вот Эстетика Любви заняла бы, куда больший объем. Потому что, повторюсь, Формулы Любви не существует, но существует Философия Искусства Любви или Эстетика Любви, познать которую хочет каждый. Но, увы, примерно, у 97% людей на Земле находятся куда более значимые для них знания, которыми бы они хотели обладать в жизни. А тратить 30 лет только на то, чтобы научиться или не суметь научиться обладать нравящимися тебе женщинами или мужчинами, поверьте мне, сподобится не каждый, а, именно, только, те, 3% людей, которых, старина, Фрейд вывел за пределы энергии расходуемой человеком на продолжение собственного рода. Калиостро потому не достиг понимания «Формулы Любви», что искал ее в естественных науках, тогда как приблизиться к ней можно только через искусство. Виагра - это не Любовь, это Секс. В идеале дерево познания Добра и Зла в библейском Раю должно было быть увешено упаковками с Виагрой. Но это к слову.
Итак, после осенних каникул к нам преподавать историю пришли студенты 5 курса пединститута. Это у них была практика, они до Нового года должны были доказать, в первую очередь себе, что они уже без пяти минут педагоги. Ох, сколько кровушки мы у них выпили. К тому же не только историки пришли к нам на практику. Начиная со второй четверти, что в 9-м, что потом и в 10-м классах у нас по тому или другому предмету всегда преподавали практиканты. Но мне запомнилась историчка именно 9-го класса, потому что она была старше нас всего на 5 лет или того меньше. Но это по возрасту, а по весовой категории она совсем ни сколь не отличалась от наших девятиклассниц. Разве что улыбка у нее была ярче, раскованней.
Практиканты также вели у нас классные часы и вообще классную работу: готовили с нами вечера, викторины и пр.
И вот однажды, недели, наверное, не прошло, как практикантка стала давать нам историю - я на нее запал (мы все так же продолжали сидеть с Ленкой, остались в друзьях, но об отношениях уже не было речи). Когда практикантка начинала тушеваться, как мог, подбадривал ее: максимально внимательно слушал и согласно кивал головой при каждом ее утверждении. Я всегда хорошо знал историю. При опросах домашнего задания, особенно когда у нас сзади сидели проверяющие, всегда вызывался в доске, возле которой давал исчерпывающий ответ. Позволяя себе блеснуть эрудицией. Поставленным от рождения голосом, с деепричастными оборотами, очень редко произносимыми людьми в устной речи. Конечно, она чувствовала, что не просто из благих намерений я так поступаю, и это ее, видимо, забавляло. Но постепенно, где-то к четвертой неделе ее практики я почувствовал, что она вызывает меня к доске потому, что ей самой этого хочется. Во время моих ответов она чувствовала себя значимой - ведь в ученике виден преподаватель. Ей - это льстило.
В первую очередь, наверное, необходимо так поступать, если хочешь кому-то понравиться. Причем лесть ни в коем случае не должна быть грубой и необоснованной. Ты должен найти в нравящемся тебе человеке ту характерную именно для него черту, которую он, она сама хотела бы иметь.
Практикантка хотела быть красивой, современной, образованной, изящной, умной, ехидной, нравящейся женщиной. Но изюминкой ее были улыбка и смех. Я не помню больше ни одной женщины, которая бы так красиво смеялась, и ей очень нравилось смеяться открыто и беззастенчиво, и если другим в той или другой ситуации смеяться просто грешно, то смеющаяся Света даже на уроках вызывала у всех радость. Даже те, которые недоумевали ее смеху, потому что смеялись над ними, постепенно сами включались и начинали смеяться. Даже проверяющие удовлетворенно улыбались атмосфере царящей в классе. И, наверное, главное - ее смех был беззлобным.
Уже тогда я понимал, что не стоит пытаться начинать общение до того, пока не закончится ее практика у нас. Мы можем начать неправильно вести себя в присутствии моих соучеников, или даже ее проверяющих, поэтому я просто обращал на себя ее внимание, не делая никаких попыток сблизиться в то время, когда она проходила у нас практику. Иногда, конечно, недвусмысленно стрельнешь в нее влюбленными глазами, напросишься в классе подежурить перед ее уроком, за картами сбегаешь и пр. И она, конечно, видит, как ты, т.е. я стараюсь перед ней разостлаться. Ей, конечно, приятно, и в этих случаях она никогда не смеялась, но с большим и подчеркнутым уважением относилась к моим незамысловатым ухаживаниям. И, наверное, все думала, когда же, когда он подойдет, а она скажет мне: «Саша, не стоит». Но я все ждал.
К тому времени я уже знал, где она живет. Какой подъезд. Примерно, на каком этаже, но сознательно не шел на прямой контакт. И вот, когда перед Новым годом у них закончилась практика. Вот тут я и пошел «на абордаж».
В начале рассказа я упоминал о том, что хотел продолжить заниматься борьбой, но в Сыктывкаре классической греко-римской борьбы не было, а тут как раз «Динамо» начало набирать группу дзюдо. Борьба, конечно, еще более сложная для ног, но меня взяли: рост, вес, возраст - да у меня даже соперников в моей возрастной и весовой категории не было, выставляли мужиков на 10 лет старше. Зато когда трудно в учении - легко в бою, говорят. Еще сегодня ко мне на службу заходил мой партнер тех лет, ему уж, по-моему, за 50, но выглядит хорошо. Он никогда не курил и выпивал крайне редко. Мне было 15 лет, а ему то ли 22, то ли 24, во мне 76 кг, в нем 81 - так и боролись. Зато, после того как его натаскаешься, партнеры своего веса пушинками кажутся. Но не в этом суть. После тренировки душ, переоделись и хоть сейчас на танцы, но зал нам давали только после 21 часа (как «вольники» отработают - на них в республике была ставка, наш Паршуков был чемпионом мира), поэтому шли мы с тренировки аккурат в момент закрытия ресторанов.
Ощущая в себе полную уверенность и сознавая, что, видимо, плоды месячных усилий отложили в сознании Светланы отпечаток в виде моего образа. Сразу, как она перестала нам преподавать, решил пойти на контакт. В один из предновогодних дней, узнав, что ее нет дома, зашел к ней в подъезд и, устроившись поудобнее, принялся ждать. Ждать пришлось долго, часов пять. И когда все-таки ее дождался, то наш разговор начался с моих претензий, что все люди как люди, а я здесь торчу, пять часов. Она от такого хамства вскинула брови и говорит: «Мог бы и сутки ждать, я вообще сегодня у подруги хотела ночевать. И вообще, какие претензии?»
-Боже упаси, ни каких.
-А зачем ты тогда с этого начал?
-Чтобы вы начали спрашивать.
-Тебе не кажется, что «вы» в 23 часа в подъезде неуместно.
-Я пока еще не могу вас по-другому называть.
-Ладно, не бубни, соседей разбудишь, пойдем поговорим на улицу.
Мягкий снег медленно и беззвучно падал к нам под ноги, было не холодно и романтично.
-Пойдем, посидим на горке, - сказала она.
У них во дворе из досок была сделана горка, которую зимой заливали водой, и все с нее катались. На горку вела лестница, а наверху были перила, с которых взмахом руки, можно было смести снег и спокойно посидеть. Мы поднялись, сели друг против друга и, выразительно посмотрев на меня, она спросила:
-Ну, чего молчишь? Говори что-нибудь.
-А я не знаю, что говорят в таких случаях.
-В каких?
-Ну, ночь, снег, Вы...
-А что я?
Она упорно обходила вопрос: «Зачем ты пришел?» Ответа на который, я не знал, вернее – знал, но не смог бы его произнести. Видимо, она это чувствовала и не задавала этот вопрос - щадила ли, знала ли. Сейчас я думаю, что она меня щадила, тогда мне казалось - знала, зачем я пришел, поэтому и не спрашивала.
-А то, Светлана Петровна...
-Так, прекрати, - перебила она меня, - мы с тобой не в школе, и здесь меня зовут просто Света.
-Хорошо, Света, я не знаю, что говорить, мне кажется, что все, что бы я ни сказал, будет воспринято превратно, как бред малолетки, но это совсем не так... Саша, ты себя в зеркало видел?
-И что?
-И то...
Мы замолчали. Она или делала вид, что обижается, или на самом деле обижалась, что я сам не говорю, что бы хотел сказать. Лишь сегодня понял, почему я, болтун, так упорно молчал тогда - конечно, потому, что сказать было нечего, потому что я ее не любил, она мне нравилась очень, но сказать ей: «Я вас люблю», было бы неправдой, а она, по-моему, хотела именно этого. И тут я нашелся.
-Хотите, я почитаю вам стихи.
-Хочу, а кого?
-В последнее время мне стал нравиться Блок, и мне захотелось прочитать Вам одно его стихотворение.
-Читай.
-«Она пришла ко мне с мороза раскрасневшаяся,
................................................................................
Я рассердился больше всего на то,
что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Паоло и Франчески...»
-А еще?
И я читал - сначала Блока, потом Есенина, потом все, что помнил, и Пушкина даже. В конце концов, мы продрогли, и все-таки решили зайти в подъезд.
Наверное, чтение стихов на зимней горке в течение 1,5 часов - это больше, чем выпивка на брудершафт. Потому что в этот раз мы зашли в подъезд, уже разговаривая на «ты» оба. Вероятно, как бы молод ты ни был, если тебя слушают, хотя бы и на легком морозе, столько времени, ты начинаешь понимать, что ты что-то значишь для человека, который тебя слушает.
Первые несколько минут в подъезде мы осознавали, как мы замерзли: прикладывали руки к батареям, к щекам, вначале своим. Потом, видимо, ощущая себя собратьями по несчастью, мы начали поглядывать друг на друга и посмеиваться. И когда мы уже более или менее согрелись, наши взгляды встретились. Мы почему-то перестали улыбаться, я расстегнул свою шубу, взял ее за руки, и сунул ее руки к себе за спину, заставив ее тем самым обнять меня под молчаливым предлогом о согревании - она повиновалась. Но ее пальто было холодным, и я невольно охнул. Она вытащила левую руку, расстегнула свое пальто и, уже распахнувшись, снова прильнула ко мне, повернув голову набок и положив ее ко мне на грудь. Не знаю, сколько мы так стояли, но если бы сегодня я испытал те же ощущения, я бы и сегодня, кажется, ради этого проторчал бы на холоде несколько часов. От ее темно-каштановых волос пахло «Bu-du-san»-ом, и выпрямляющиеся завитки касались моего подбородка. Я был счастлив!
-Ты знаешь, - вдруг начала она, - я всегда знала, что это будет.
-Что?
-То, что мы будем вот так стоять, ну может не так, но я буду чувствовать твою силу, и ты будешь меня согревать. Я никогда не относилась к тебе как к ученику, и ты, наверное, это чувствовал, наверное, поэтому и пришел сегодня. И я чувствовала, поэтому, как меня Галка ни упрашивала остаться, я все же пошла домой, а когда увидела тебя в подъезде, то даже опешила. Испугалась, что ты все сразу увидишь. У тебя какие-то очень глубокие глаза, хотя и серые. Когда ты иногда смотрел на меня на уроках, мне казалось, что я забуду следующую фразу, как-то все исчезали куда-то, но ты отводил взгляд и я приходила в сознание. О чем это я? Не слушай меня. Ты меня опять гипнотизируешь уже просто своим теплом. Ой... уже три часа, у меня завтра консультация в восемь.
Она обхватила мою голову руками, наклонила, долго и жарко поцеловала в губы и сказала:
-Пока, надо идти, позвони мне завтра в три, родители уйдут с обеда, и ты придешь.
-Пока... - сказал я, когда она была уже на лестничном марше, и помахал ей рукой. Она подошла к дверям квартиры и, вытащив ключ, обернулась.
-Ты все еще здесь?
-Здесь.
-Иди, иди, а то вдруг матушка меня встречает. Иди, иначе я так и буду стоять у двери.
-Ладно, пока, пошел, - сказал я и побежал вниз по лестнице, уже не слыша, как она открывает дверь.
Домой мне все время было под горку, унты скользили, и я, как на лыжах домчался минут за двадцать пять. Ощущение счастья не покидало меня, даже тогда, когда без ужина, чтобы не будить родителей - двери их спальни были напротив, кухни, я ложился спать. Завтра, завтра она примет меня дома...»
Все утро и весь следующий день до двух часов прошел в ожидании этого времени. Все это время я, конечно, был в школе, и если в предыдущие дни сидение на уроках представляло для меня некоторый интерес, то в этот день уроки тянулись мучительно долго. Даже перемены, на которых едва успеваешь покурить, тянулись, словно время существовало не само по себе, а зависело от частоты ударов сердца. Когда ты чего-то ждешь, куда-то торопишься, чего-то жаждешь, и это зависит от времени, страсть заставляет твое сердце колотиться с такой скоростью, что время для тебя почти останавливается по сравнению с нормальным твоим состоянием. Обмен веществ, видимо, в два-три раза увеличивается в твоем организме, и поэтому все движения окружающих в твоих глазах замедленны, и даже их речь тебе кажется чрезмерно плавной, словно диск крутится со скоростью ниже положенной. У тебя внутри все горит, а они все спят - и время. Но я все-таки досидел до конца шестого урока, потому что понимал, что дома слоняться возле телефона и не позвонить будет еще труднее, поэтому лишь в половине второго полетел домой, раздражаясь и нервничая. Только закусил наспех, и в 14:15 усевшись у телефона, успокоился.
Сцены нашей встречи, одна откровеннее другой, рисовались в моем воображении, я до того размечтался, что чуть не пропустил время, которого столько ждал. В 15:02 стал набирать её номер. Первый гудок, второй, третий..., «мое сердце остановилось»…
Она сняла трубку, и на мое сдавленное «Здравствуйте» ответила игриво, удивленно, делая вид, или правда не понимая, с кем разговаривает. Мне показалось, что я уже умер. Потому что после вчерашнего, по-моему, она с таким же нетерпением должна была ждать моего звонка, но…
- Здравствуйте... Кто говорит?
- Я, - прохрипел я, хватая пересохшим ртом воздух.
Пауза.
- Саша, ты что ли? - удивленно, почти крича, переспросила она в трубку.
- Да, я, - откашливаясь, сказал я.
- Что с тобой? Простыл что ли? Куда голос-то девался?
- Подожди немножко, я тебе перезвоню, - сказал я, положил трубку и пошел в кухню отпивать голос. Проходя мимо зеркала, увидел свои ошалевшие, недоуменные глаза и спросил себя: «Че это со мной? Че это? Ни фига! - думал я про себя, полоща горло, - Как ты, однако себя любишь. Это от негодования или от страха, интересно, у меня сперло горло? Ну, ответила же после третьего гудка, а если она была в туалете или на кухне руки мыла? Но ведь три же часа. Что же она, должна сидеть возле телефона? Ладно, все» - сказал я себе и снова пошел звонить.
Теперь трубку схватили, когда первый гудок еще не кончился.
- Что с тобой, ты заболел?
- Да нет, попугай мне на голову насрал, - брякнул я самое неправдоподобное, что пришло мне в голову, - пошел смыл.
- А-а ... - услышал я понимающе-недоверчивое междометие, - он что у вас, делает это каждому, кто к телефону подходит?
- Да. Почти, когда не в клетке.
- Моя матушка в этом случае давно бы из него щи сварила. Так ты где? Собираешься в гости или как? Или так и будешь дома с сырой головой сидеть, если не сказать хуже.
- Не язви, пожалуйста, конечно, собираюсь. Я уже даже в шубе.
- Ну, так приходи скорей, остроумник ты наш.
- Все, бегу, - сказал я и положил трубку. Что с собой взять? Курево, спички. Коньяк? Нет. Не в первую встречу. Ладно, все.
Через каких-нибудь сорок минут я был у нее. Светлана открыла мне дверь, и я понял, что она меня ждала. Либо не ждала, потому что была в домашнем халате, толстых носках и шлепанцах. Я застыл на пороге.
-Входи уж, раз пришел, - сказала она и освободила мне проход в квартиру.
-Вошел.
-Раздевайся и проходи в мою комнату, - сказала она, закрывая входную дверь, и показала на комнату, которая была как раз напротив входной двери.
Раздевшись, спросил, какие тапки можно одеть.
-Одень синие. Должны подойти.
Вошел в комнату, желая увидеть картину «Ждут», но она сидела за письменным столом спиной к дверям и что-то писала.
-Садись сюда, - указала она рукой на кресло слева от стола, - и подожди немножко, сейчас, абзац допишу - доклад у меня послезавтра.
Усевшись в кресло, оглядел комнату. Типовая планировка «хрущобы» ограничивала или, наоборот, стимулировала фантазию интерьеров советского человека. Ширина у комнаты была такой, что ее составляли с небольшими промежутками письменный стол перед окном, торшер на тонкой ножке возле него, и сразу за торшером кресло, в котором я сидел. А длина: спинка стула Светки, сидящей за столом, почти упиралась в спинку кровати, за которой сразу стоял шифоньер дверцами к кровати и всё. На полу лежала ковровая дорожка, идущая от моих ног до дверей комнаты. Ещё был тонкий книжный шкаф и магнитофон «Днiпро» на ножках, который и завершал убранство комнаты. Конечно, на стене над кроватью висел ковер, а над магнитофоном какая-то аппликация из сушеных цветов в рамке, но по нашим понятиям Светка жила просто шикарно. Достаточно сказать, что у меня в то время еще не было магнитофона и жил я в комнате вместе с сестрой.
Она дописала абзац и положила ручку.
-Ну что скажешь?
-Не знаю, говори ты.
-Как же не знаешь, а зачем пришел?
-Просто так, ты пригласила.
-Ну, раз я пригласила, значит, будем пить кофе. Я пойду приготовлю, а ты поставь какую-нибудь музыку на твой вкус.
Замечательное заявление - «на твой вкус», а если мой вкус не соответствует вашему настроению? - подумал я, а сам сказал: «Хорошо».
Она ушла. Порылся в бобинах, но в то время я знал только «Битлз» да «Роллинг Стоунз», а там, на бобинах были какие-то названия, которых даже слыхом не слыхивал. Потом посмотрел на «Днiпро» и понял, что я его даже включить не сумею, а возможно, еще и испорчу. Вся техника в моих руках очень быстро ломалась, поэтому музыку не поставил.
Дверь в комнату отворилась, и она вошла спиной, неся в руках поднос с чашками, кофейником, сахаром, сливками и печеньем. В комнате запахло свежеприготовленным кофе.
-А почему музыка не играет?
-Мне не приходилось сталкиваться с такой машиной, посему я не стал рисковать.
-Да что ты, это очень просто: вот здесь кнопка воспроизведения, только прежде нужно пленку заправить, а что ты выбрал? О, французы... Здесь у меня есть очень интересная мелодия, когда-нибудь послушаем, а сейчас давай поставим сборник, очень мне нравится, особенно «О-блади, о-блада».
Она вытащила бобину.
-Замечательная пленка, новая на лавсановой основе, раньше на такую бобину влезало только 250 метров. А сейчас, аж 325 на 9-й скорости - полтора часа музыки и даже вскакивать не надо, ничего переставлять и прочее.
Зазвучала музыка, она разлила кофе, включила торшер, погасив верхний свет, и снова села на стул возле стола. Мы молчали. Темно-синий вечер дышал холодом окна. Пар, поднимающийся над носиком кофейника, таял в глубине комнаты, и от этого казалось, что кофейник плывет по подносу навстречу окну, синему вечеру, и похож на маленький пароходик. Она же выглядела абсолютно спокойной, улыбающейся, смешливой, очень простой и ждущей чего-то. Я тогда еще не понимал, что эта форма поведения присуща всем женщинам, мне же казалось, что это только со мной они таковы, что они только и ждут, чтобы я ляпнул какую-нибудь глупость. А потом над этим поиздеваться, но мое желание всегда было сильнее моего страха, к тому же мне ни когда не надо было «лезть за словом в карман», и если женщина делала паузу, то я всегда старался ее чем-либо удивить. Поразить, заинтересовать, привлечь.
Кто-то из театральных режиссеров, по-моему, приходя на репетицию, всегда спрашивал актеров: «Чем сегодня удивлять будем?» - таков был и мой принцип, который я, правда, никогда не формулировал. Да, и чем я мог удивлять в то время, кроме неординарности суждений, кроме максимализма, конечно, аргументированного, доказательного, но по-детски откровенного и размашистого. К тому же я был сыном своих родителей - коммунистов с двадцатипятилетним стажем. В то время я был убежденным комсомольцем, и категорически верил в то, что живу в самой демократической стране. Что в мире есть только две идеологии: наша и другая. Все, что идет оттуда, направлено на наши низменные потребности, низменные страсти, мы же должны противопоставить животным инстинктам нашу человеческую сущность - разум. Мы должны жить не потребностями, но идеями, развитие нашего общества строго научно и имеет поступательное, прямолинейное движение вперед, к совершенному человеческому обществу – коммунизму. В то время как движение капиталистических стран, движение эволюционное имеет периоды кризисов, откатов назад, и его путь к коммунизму более длителен и запутан, но так же неизбежен, ибо это столбовая дорога человечества.
Принимая во внимание все вышесказанное можно представить, какой одиозной фигурой я был к 15 годам. То, что мне нравилось в современном западном искусстве, я пытался сознательно отвергнуть, потому что не хотел уподобляться животному. Ведь, именно на этом настаивала наша пропаганда, говоря, что если тебе понравятся произведения современного западного искусства, знай, что ты уподобился животному, потому что враг не дремлет и заползает в наши коммунистические сердца подобно змее через самые животные страсти, внедряя в нас свою идеологию. А «если коготок увяз - всей птичке пропасть». Но к 15, к 16 годам во мне, как, видимо, во всяком здравомыслящем человеке, начало рождаться сомнение в правоте нашей идеологии. Конечно, это были робкие попытки еще даже не прорвать, но подступиться только к сомнению в правоте нашей идеологии. Но я уже начал слышать в своем сердце звучание истины. Хотя, еще был не в силах отринуть общественное мнение в полной мере. Не в силах был отказаться от тех благ, что давало положение моего отца, на которого бы легла тень, если бы мое поведение, убеждения были бы отмечены как неблагонадежные и пр. Но умение бравировать своей неблагонадежностью становилось уже хорошим тоном среди молодежи, и если вдруг от тебя среди своих слышались речи в поддержку линии ЦК КПСС, то всем казалось, что ты спятил или рассказываешь анекдот. В то время как официально ни одно произведение искусства в стране не выходило, не получив одобрения комиссии по идеологии, и все они должны были быть в русле решений очередного съезда КПСС. И ты уж точно будешь напечатан, если напишешь что-нибудь, что будет противовесом идеологии Запада.
Как-то в экстазе желания быть напечатанным я написал стихотворение, приведшее в изумление даже меня самого на следующее утро. Но сейчас оно вспомнилось очень кстати.
-Ты знаешь, - начал я, - я и не предполагал, что у «Битлз» столько красивых песен. Тут вот, намедни, послушал у приятеля их сборник - один визг, он восторгается, а мне почему-то стало противно, и я написал по поводу их песен стихотворение. Конечно, возможно, оно относится не ко всему их творчеству, а только к тому сборнику, но получилось вот что:
Ребятки, «Битлз», ребятушки,
Бедные деточки моды...
Подарили вам жизнь ваши матушки,
Хоть и трудными были роды.
Вы уж теперь не маленькие,
Вы уж теперь не нищие,
Вас знают не только в Англии -
Вас знают и здесь, в России.
Но стали вы слишком горды,
И очень вы стали спесивы,
Что ж делать - это плоды
Вашей альтернативы.
Передайте привет импресарио -
Ведь он вас сделал людьми:
Вы, кажется, не знали и ноты,
Пока не встретились с ним.
Вас я хвалю за голос,
Его за гибкость ума,
Но песни у вас - не искусство,
А часть людского экстаза,
О любви ведь так не визжат -
Так можно визжать о сексе,
Ваши песни, ребятки, разврат
Не только ума, но и сердца.
Признайтесь же сами, ребята,
Ваши темы - для слабых людей,
У которых расстроены нервы
И постыло все в жизни своей.
На минуту отдаться экстазу,
На минуту забыться - взлететь,
А потом, не закончив фразу,
Упасть и больше не петь.
Я закончил. Светкины глаза были круглыми от удивления, мне удалось ее зацепить. Теперь она уже не знала, как вести себя со мной, может, «казачонка-то засланный?» А она тут вовсю целоваться... Вот исключат с 5 курса института за аморалку - тогда и будет «бабушке Юрьев день». Испарилось куда-то ее спокойствие, этот снисходительный простой тон. Она хлопала глазами и, видимо, вспоминала, кто я нынче по комсомольской линии, ведь она тоже была комсомолкой, а я как раз только что был избран зав. культмассовым сектором комитета ВЛКСМ колы. В общем, струхнула она не на шутку, но я тут же поспешил ее успокоить.
-Представляешь, это я написал..., ничего не зная о «Битлз», песен-то их толком не слышал, а такое написал.
-Ну, ты знаешь, в общем-то, в некотором смысле твое стихотворение правильно написано, мне у них тоже не все нравится, но иногда от нечего делать слушаю перезаписи с пластинок-миньонов, которые «Мелодия» выпустила.
-Света, я не стукач. Я прочитал тебе это стихотворение, чтобы ты посмеялась вместе со мной, а ты сразу оправдываться.
Она продолжала смотреть на меня с недоверием.
-Хорошо, вот тебе анекдот, который, я думаю, никогда не решится рассказать стукач. Сидит Ленин на толчке, на унитазе. Вбегает к нему Горький: «Владимир Ильич, Владимир Ильич, я роман написал». Ленин с толчка: «А как называется?». Горький: «Мать». Ленин: «Ну-ка дайте мне посмотреть» и руку из-за двери высунул. Горький подал книгу. Из-за дверей послышался треск вырываемых страниц и облегченный возглас Ленина: «Очень своевременная книга».
Мы посмеялись.
- Ты знаешь, - начала она, - я даже не столько за себя беспокоюсь, сколько за отца, узнают, какую дочь воспитал - снимут с работы, а то еще и выговор по партийной линии влепят.
- Так мы с тобой в одинаковом положении: я тоже больше за стариков переживаю, нам-то че терять, «кроме своих цепей». Ну, мы тогда с тобой как те два чекиста, которые, не зная друг друга, рассказывали политические анекдоты, а потом одновременно вытащили свои удостоверения. У нас же, я надеюсь, удостоверения свободных людей.
- Это, какие такие?
- «Мозги» называются.
Мы опять начали смеяться.
- Хочешь, я тебе еще почитаю?
- Таких - не хочу.
- Да нет, Блока.
- А что у него?
- «Над озером».
- Почитай, что-то я не слышала.
Я прочитал, возникла пауза, во время которой она сидела, опустив голову, и о чем-то думала. Потом спросила:
- Ты что, думаешь, что я шлюха?
- Не-е-ет, - теперь у меня от удивления полезли глаза на лоб.
- Нет? А зачем ты прочитал это стихотворение Блока? Явно намекая, что я - Фёкла.
- Да что ты, вовсе нет, - оправдывался я.
- Так ты прав, я. Видимо, действительно Фёкла. Вот мы сейчас здесь с тобой сидим, и ты мне нравишься, а ведь у меня есть парень, мой ровесник, но сейчас ты почему-то мне нравишься больше. Мне с тобой почему-то интересней. С ним мы постоянно просто ржем. Даже сама не знаю, над чем, а ты заставляешь задуматься, или насторожиться, хотя это, возможно, как раз оттого, что я тебя плохо знаю. Но из того, что я знаю, меня поражает твое видение жизни, совсем не школьника, совсем не беспечное, ты думаешь о каких-то вещах, которые взрослый не всегда способен осмыслить, хотя, наверное, так и надо.
Раздался звонок в дверь.
- Кого это принесло? - раздраженно спросила она, поднимаясь со стула и, направляясь открывать дверь. «О.. -послышалось из прихожей, - какие люди! Надолго? Проходи. Знакомься: Михаил» - он протянул мне руку. «Александр» - я протянул ему руку навстречу.
- Кофе будешь? - спросила Светлана. - Подогреть? А то уже остыл, наверное.
Она взяла кофейник и ушла на кухню. Пацан сел за стол, на место Светы, взял из вазочки печенье и, откусив, откинулся на спинку стула.
- Где думаешь, Новый год встречать? - прокричал он Свете на кухню.
Наверное, она не услышала, потому что ответа не последовало. Мы молча сидели, слушая музыку. Он был нарочито веселым, я внимательно вглядывался в него, стараясь понять, кто он такой. Вошла Светлана с дымящимся кофейником и третьей чашкой. Налила всем кофе, сама села на кровать.
- Ну, давай рассказывай, когда приехал, почему не в форме, - обратилась она к Михаилу.
- Да ты знаешь, мне эта шинель в училище надоела, а я приехал домой и буду ее носить - нет уж, дома в шубе походим. Тем более морозец у вас тут неслабый. Так где Новый год встречать будешь?
- Дома, наверное. Точно, давайте приходите все ко мне. Мои как раз в гости собираются.
И разговор потек - ни шатко, ни валко, слово за слово. Понял я, что Михаил ее одноклассник, что, видимо, клинья давно под нее бьет, а она к нему как к однокласснику. Мы с ней уже и не знаем, что говорить, а он все сидит и сидит. Ну наглый, а выгнать вроде совестно. Тогда я, понимая, что времени уже седьмой час и скоро придут ее родители, решил ретироваться.
Дорога домой показалась очень короткой, хоть я сегодня не бежал и не скользил, но просто шел, и думал: «Блин, кайфоломщик, пришел и ведь сидит, не выгонишь, а я ей нравлюсь. Ладно, завтра день будет. На тренировку бы успеть...»
Назавтра, опять наскоро пообедав, я тут же позвонил Светке.
- Чем занимаешься? Приду? - спросил я.
- Приходи.
И опять мы пили кофе, слушали магнитофон. Потом я как бы невзначай встал из кресла, прошелся по комнате, якобы размять ноги, вначале она обернулась, а потом увидела, что я хожу по комнате взад-вперед, и снова повернулась к столу. Тут я подошел к ней сзади, взял за плечи и поцеловал в шею сзади. Волосы у нее были убраны наверх и только несколько легких завитков выбивались из-под заколок. Она выгнула спину от удовольствия, как кошка. И повернула ко мне лицо с затуманенным взором. Горячим и жадным поцелуем, я впился в губы. Она запрокинула голову так, что ее затылок почти касался стола, ей было неудобно, она неровно дышала. Я подхватил ее за талию и поднял на ноги, она повиновалась. Не отрывая губ, сделал шаг назад, держа ее за талию обеими руками и увлекая за собой. Она шагнула вперед, еще шаг... И мы очутились на кровати поверх покрывала. На ней был вчерашний халат, но уже не на голое тело, потому что, видимо, сегодня она уже ничего не ждала, но под халатом у нее был тонкий свитер, а внизу колготки. Я гладил ее всю, по всему телу, но через одежду, потом залез рукой под свитер и начал слегка теребить соски ее грудей, одновременно целуя в губы. Она сучила ногами и слегка постанывала. Я через колготки гладил ее бедра, ноги и аккуратно коснулся заветного треугольника лобка - она задышала глубже и порывистей, все ее тело изгибалось в такт шевеления моих пальцев, влага ощущалась даже через колготки, по-моему, она была уже готова для того, чтобы принять меня. То, что к этому моменту времени Он у меня уже был как металлический стержень, закаленный под напряжением, об этом можно было бы и не говорить, достаточно было по нему щелкнуть, чтобы он зазвенел, как сталь. Я добрался до резинки колготок, чтобы стащить их вниз, но вдруг Светка взяла меня за кисть, отлепила свои губы от моих, несколько раз глубоко вздохнула и сказала: «Не сегодня». Я знал об их своих каких-то днях, которые они называют «праздниками» или еще «красными» днями, в такие дни у них по полкило ваты туда наложено, а у Светки ничего не было, и почему это она сказала - не сегодня.
- Ну, не сегодня так не сегодня, - подумал я про себя, а внешне сделал вид, что обиделся. Хотя был доволен уже тем, что она позволила мне. Родители ее должны были вот-вот прийти и я, быстро собравшись, довольный, поковылял домой, широко расставляя ноги, чтобы ненароком не прижать и без того болящие яйца. Добравшись домой, я почти тут же, едва раздевшись, засел на толчок и через пару минут «струхнул» с руки так, что чуть не разбил унитаз. Из меня вытекло, наверное, полкилограмма спермы. Хлебнул чаю, оделся и побежал на тренировку.
Самое удивительное во всем этом было то, что ежедневно, начиная с описанного дня, я после обеда приходил к Светке, мы валялись с ней в кровати, целовались, обнимались, тискались, а она все «не сегодня» да «не сегодня». В конце концов, через месяц или полтора мне это надоело. Тем более что Миша закончил училище и устроился куда-то к ее отцу на хорошую должность инженера-радиомеханика, и они уже начали готовиться к свадьбе. Когда же она меня совсем допекла. Решил: все, уж сегодня-то я ее точно трахну, она мне и говорит: «Да девочка я, не понял еще что ли? И хочу, чтобы моим первым мужчиной был мой муж. Ты же на мне не женишься. Ты вначале, хотя бы школу закончи».
- Ах, вот как ты... А издеваться над моим организмом, значит, можно?
- Или тебе не было приятно, или ты не кайфовал?
- Ну, и ладно. Ну, на том и порешили.
* * *
И пустился я в свободное плавание начинающейся весны и приближающихся весенних каникул.

14. «Иди учи уроки».

Март в том году выдался у нас яркий, солнечный, с теплыми днями и холодными ночами. Так что вечером, и особенно утром, без коньков по тротуарам ходить было проблематично. Днём машины на дорогах нарывали колеи, которые насквозь промерзали ночью, такой глубины, что двигались потом, как по железной дороге, как трамваи. Не то, что обогнать, повернуть на перекрестках было трудно.
В один из таких весенних мартовских дней - мой день рождения. Этот день еще замечателен тем, что почти всегда – это последний учебный день III четверти учебного года, и родители, чаще всего недовольные моими четвертными оценками, редко бранили меня в мой день рождения, а на следующий день – ни когда.
Итак, мой день рождения, последний учебный день третьей четверти. На втором уроке классная раздала нам дневники, потом математика, а потом две физкультуры. Ну, математику-то отсидеть сам Бог велел, а вот какой умник две физкультуры последними в этот день поставил – это надо спрашивать отдельно. Интереснее всего то, что находились среди моих одноклассников люди, которые ходили на две эти физкультуры, но только, конечно, не я в свой день рождения и примкнувшие ко мне, или я к ним, мои приятели.
Мы отправились в кино, а так как был мой день рождения, значит, билеты брал я. На 12:15 билет стоил 25 копеек, нас было трое. Шел первый день показа фильма «Джентльмены удачи». Фильм был от рекламирован, и у кассы кинотеатра стояла очередь. Не большая, человек десять, но все-таки. В очереди были и стар, и млад. До начала нашего сеанса оставалось минут семь, поэтому мы с криком: «Опаздываем» расталкивая малышню, ринулись к кассе. Очередь понимающе отступила, потому что среди нее, видимо, остальные взрослые брали билеты на другие сеансы, только пара девушек устремилась за нами, тоже, видимо, на 12:15. Одна из них, жгучая брюнетка, мне даже очень приглянулась. Я про себя подумал вот бы сесть рядом. Но помечтать об этом не пришлось, потому что меня уже влекли в туалет кинотеатра, где мы успели ещё сделать по паре затяжек, перед тем как прозвенел третий звонок и заиграла музыка журнала «Новости дня».
Вошли в зал, в отраженном от экрана свете я увидел, что зал переполнен. Хорошо, что пошли днем, вечером точно пришлось бы «стрелять» лишний билетик. Протиснувшись на свои места, и оглядевшись, увидел, что Господь услышал меня - рядом со мной сидела та жгучая брюнетка, которую я приметил в фойе. И только потом уже понял, конечно, нам же продали последние, наверно, места и сразу друг за другом. Хотя по сей день, думаю, что это было провидение Господне. Фильм, конечно, смотрел одним глазом, и он мне почти не понравился. «Так себе, попытка выжить смех из ситуации и положения, причем сплошь надуманного, сплошь условного, а актеры играют на полном серьезе без всякой театральности». Но в некоторых местах удовольствие все-таки получил, особенно, когда в приступах смеха, якобы, случайно попадал своей ладонью на коленку соседки, с которой ни разу не бывал сброшен. Однако почему-то сразу после кино побоялся подойти к ней с предложением проводить ее. Конечно, она была старше меня, но видимо не на много. Решающим моментом был тот, что их оказалось несколько приятельниц, бурно обсуждающих не то фильм, не то какие-то свои дела.
Их компания отправилась в сторону аэропорта, до которого от кинотеатра два квартала. Перейдя улицу я отправился за ними по противоположной стороне, наблюдая, когда они разойдутся, чтобы подойти к брюнетке, когда она будет одна. Но компания дошла до комплекса аэропортовских зданий и исчезла в одном из них. Снова перейдя улицу, покрутился минут 15 возле зданий, в которых исчезла компания. Но ждать «у моря погоды», как известно, дело бесполезное, поэтому плюнул, и отправился домой, пешком, соображая, как буду, и буду ли вообще праздновать свое шестнадцатилетие. Года три уж, наверно, или даже четыре не праздновали мой день рождения. Я не настаивал, а родителям и так хорошо, поздравили, подарили подарки, поужинали семьей, если получится – и все. Это раньше, пока я был маленький, всегда собирали большой стол, я приглашал своих приятелей, и мы объедались тортом, и обпивались лимонадом. А сегодня мне уже 16, скоро получу паспорт и почти сам себе хозяин. Лети куда хочешь, езжай, куда глаза глядят, вот только не сам за рулем. Да я и машину-то водить еще не умею, только-только начался курс автодела, а вождение будет лишь на следующий год.
За этими и подобными мыслями почти дошел до дома, оставался всего квартал. У меня заканчивались сигареты. Решил зайти в магазин, потому что матушка, по-моему, предупредила продавцов в «нашем», чтобы ей докладывали, если я буду покупать сигареты или водку. Каково же было мое радостное удивление, когда я толкнул дверь магазина во внутрь, а ее толкнули мне навстречу, и на пороге магазина появилась та самая брюнетка, которая была со мной в кино. Которую не более часа тому назад я потерял в служебных зданиях аэропорта, к тому же она была уже одна.
- А куда вы растеряли приятельниц? – сразу в лоб задал я ей вопрос.
- Да они остались в профилактории, одной лететь через три часа, две другие в резерве, а я сегодня выходная, вот иду домой.
- Быстро вы ходите.
- Да нет, это я просто так говорю, а так, конечно, еду автобусом.
- А далеко вам?
- Знаете ДК «Строитель»?
- К сожалению нет.
- Да это отсюда четыре квартала или пять.
Она подняла глаза кверху и стала загибать пальцы. «Если с поворотом, то пять, а если по диагонали, то четыре.
- Так это практически рядом.
- Да, но кварталы большие.
- Весна, тепло, давайте прогуляемся сейчас только куплю сигарет и догоню вас. Вы где пойдете?
- Вот здесь.
- Хорошо я сейчас.
Не прошло и трех минут, как я снова вылетел на улицу. Она шла медленно, поедая на ходу из кулька только что купленные в магазине финики и совершенно не культурно плюя косточки на обледеневший, тающий на полуденном солнце тротуар, и пиная их перед собой. Одной косточки хватало на один удар. Скользя по льду и воде, она улетала куда-то в сторону, скрываясь в подтаявших сугробах газонов. Осторожно, чтобы не поскользнуться и не обрызгаться, я нагнал девушку, и запыхавшийся пошел рядом. Она, услыхав мое дыхание, указала пальцем на мои легкие и сказала: «Вот до чего доводит курение, смотри и мотор и легкие посадишь, а ведь молодой еще».
- Ну не такой уж и молодой.
- А сколько тебе?
- 19, - глазом не моргнув, ответил я.
- То-то я чувствую, что вроде моложе меня, мне уже двадцать, в конце года двадцать один будет. Работаешь? Учишься?
- Работаю.
- Где?
- Слесарем в транзитке.
- А че права не получаешь?
- Да на следующий год только.
- А с армией че? Отсрочка?
- Да, вот поэтому и на курсы пока не посылают.
- А что «химия», да?
- Нет условно.
- А условно-то че? Это ж все равно, что на свободе. Ну, армия понятно, а на курсы-то шоферские должны направить.
- Да у нас там очередь. Вначале передовики, а потом уже мы «черная кость».
- А … ну бывает. И много дали?
- Нет, три.
- А где вляпался?
- «Превышение пределов самообороны», слышала о такой статье?
- И че, убил кого-нибудь, что ли?
- За убийство условно бы не дали, так покалечил малехо: голову разбил, руку сломал.
- За что ж ты его так?
- А он первый начал.
- Как это можно начать, чтоб потом калекой остаться?
- Ему, видите ли, кто-то шепнул, что я его подругу поимел, а он на нее молился, не знаю как. Ну, любит, а она ко мне льнет. У меня как раз в ту пору ни кого не было. Съездили мы в поход с ночевкой, там она под меня и легла. А он узнал и хамство затаил. Возвращаюсь я как-то поздно вечером домой после тренировки. Вот в этом доме, в угловом подъезде, я как раз и живу, (проходили мимо моего дома). Лампочка в парадном, конечно, не горит, только с улицы сквозь маленькое стекло пробивается слабый свет. Вдруг вижу тень из угла, и вжик что-то по груди. Хорошо на мне шуба была и китель-диагональ под ней, и то гад, до тела достал. Хотя, видимо, от неожиданности, но боли я не почувствовал, только что-то липкое вдруг под правой рукой, теплое и мокрое. Понял кровь. Ах ты, гад, думаю. А он так на голову пониже меня будет. Бросил сумку. Дернул его на себя - за руку, что без ножа была. Он не ожидал, и сразу оказался ко мне спиной. Я левой рукой его за шкварник, а правой за его правую, в которой нож. И вот с какой скоростью после первого рывка он на меня летел я ему еще в затылок и добавил. Парадное маленькое, и он со всего маха рожей в бетонную стену. Я же еще возьми, и в довершение, чтобы у него уже навсегда желание отбить, ножом махаться. Кисть его правой руки на себя дерни, а коленка как-то сама на локоть. От хруста, меня аж в пот бросило, а он даже не ойкнул. Просто ножки у него по полу поползли. А я еще, то ли от страха, то ли от психа. Возьми, да и по башке его пни.
Соседи с первого этажа, конечно, повыскакивали: «Ой, Саша, Саша, что ты наделал». Когда на лестницу двери открыли, где свет уже был, начали причитать. У меня-то под шубой ничего не видно, а этот лежит ничком, голова только набок, рожа ровная, носа почти нет, весь в крови, и рука правая неестественно вбок торчит. Короче картина не из приятных. Конечно, сразу скорую, милицию. Ну, и меня под статью, а что я сделал? Не виноват же я, что у него баба - блядь оказалась, а он на нее молился. Да и сам пацан-то, блин, какой-то ущербный. Тихушник. Я его раньше и не замечал даже, а он вон, какое хамство таил. Да, если бы я его разглядел сразу, то, конечно, просто отобрал бы у него нож и пинком под жопу к маме отправил. Где ж я его там, в темноте разглядывать буду. Там: или – или.
- И что, в конце концов.
- Ну, я ж тебе уже сказал – он инвалид, а мне три года.
Она смерила меня взглядом и не смогла не поверить сказанному. Просто посмотрела вперед куда-то вдаль и спросила:
- Ты всегда такой жестокий?
- Я?… Да я мухи не обижу, если она мимо летать будет. Ну, а если сядет на меня да еще кусаться начнет, извините, по-разному может быть.
- А драться тебя кто учил?
- Жизнь. Ну, и еще конечно четыре года борьбы классической и почти год дзюдо.
- Ну, так-то, конечно … - многозначительно заметила она.
- Я не понимаю. Ты, что его оправдываешь?
- Нет, конечно, только зачем еще потом и ногой по голове? Лежащего-то.
- Ты так говоришь, потому что сама, наверно, не дралась ни когда.
- Слава, тебе Господи, пронесло.
- Ой, не говори гоп …
- А чего это ты со мной так разговариваешь, как будто мы знакомы сто лет. Ты же даже не знаешь, как меня звать.
- А ты тоже не знаешь.
- Знаю, Саша. Ты, когда про драку рассказывал, несколько раз свое имя упомянул.
- Ну, так как тебя звать?
- Вера, но мне почему-то не очень нравится свое имя.
- А фамилия?
- Может тебе всю анкету?
- Ладно, потом.
- Вот мы и пришли. Это наше аэрофлотовское общежитие. У меня родители, в отличие от некоторых далеко. Я уже два года как из дома уехала.
- Что заставило?
- Поехала поступать к вам в Пединститут. Не прошла по конкурсу. Ехать обратно не захотела. Устроилась на работу бортпроводником, стюардессой по иностранному, вот второй год летаю.
- Не страшно?
- А чего боятся, согласно статистике в автомобилях людей погибает в 100 раз больше чем в самолетах, и потом, там можно покалечиться, а у нас, если «ТУ-шка» с 9600 рухнет, то калекой уже не будешь.
- Что-то мы с тобой не о том.
- Да, ладно чего ты, все в порядке. В гости зайдешь? Только паспорт на вахте оставь.
- А у меня с собой нет.
- Ладно, тогда в следующий раз, я в 203-ей живу.
- Может, погуляем еще?
- Можно. Только я зайду, вещи брошу. Подождешь?
- Подожду.
Она ушла, а я начал думать, за сколько же времени смогу получить паспорт, ну не комсомольский же на вахте оставлять – засмеют. Ни как меньше трех-четырех дней не выходило. «Сделать вид что заболел? Подумает, что не хочу встречаться. А какая аппетитная девчонка. Глаза как горят, как угли. Видимо, я ей понравился, раз сама предложила подождать. Хорошо, что я уже полгода хожу в школу с одной тетрадкой, за пазуху сунул, и нет проблем. С лица – это математика, с конца – физика, а в середине все остальное. А то, вот бы я сегодня с портфелем попал. Все бы ничего, но, по-моему, хочу есть. Не удивительно, уже почти пол четвертого. Где же она там так долго».
Теплый весенний ветерок вдруг наполнился холодом зимнего вечера, и, откуда-то, из уже темных заледеневших углов потащил за воротник легкий озноб. Поежившись, я пошевелил пальцами ног, и хотя мои зимние сапоги были на толстой подошве два сырых пятна внутри - чувствовалось.
- Не замерз еще? Услышал я ее вопрос, - ну, извини, что-то так есть захотелось, что не утерпела и съела пару пирожков с кефиром, на вот и тебе парочку, правда кефир в ладошках не унести.
- Спасибо, спасительница.
- Ну, дак…, куда пойдем?
- Пойдем к аллее героев. Там уже скамейки оттаяли, потому что чистят регулярно.
Мы побрели по улице, обходя замерзшие лужи, и она уже держалась за мою руку. Она рассказывала мне о себе, о своей работе. Оказывается мама у нее грузинка, а отец русский, но всю свою жизнь живут в Батуми. И она всю жизнь там прожила, грузинский язык для нее оказывается роднее, чем русский, хотя говорила она совершенно без акцента. Это потому, что дома говорили по-русски. Оказывается, она уже даже была год замужем, то есть жила с мужчиной, потом он захотел увезти ее в Воркуту, но она отказалась. Ведь даже в Сыктывкаре зимы ей казались очень холодными, а Воркута еще на тысячу с копейками километров севернее, и тундра. Здесь хоть тайга, летом в городе много зелени, а там одни кусты. «Летала я туда, видела, чуть поземка – все. Ни неба, ни земли – одна серо-белая пелена. А когда пурга – из дома лучше не выходить, автобусы останавливаются – дороги не видать, надолго остановишься – занесет. Нет, не хочу в Воркуту».
Мы сидели на скамейке аллеи героев, как воробышки – на спинке, а ноги наши стояли на сиденье. Потому что спинка тонкая, и уже успела избавиться от снега и подсохнуть, а на сиденьях еще был лед. В Воркуте, конечно, холодней, но и в Сыктывкаре вечером ранней весной не насидишься.
- Пошли уже, я замерзла, - сказала Вера. И мы пошли назад, уже смелее, потому что лужи замерзли. Зашли в теплый подъезд общаги, в котором как обычно была выкручена лампочка, стоит она, конечно копейки, но в комнате она нужнее, чем в подъезде. Прислонившись спиной к батарее отопления, Вера сказала: «Ну что давай прощаться».
- Давай, - подтвердил я, и, обняв, поцеловал. Мой поцелуй был объемным с полным обхватом ее губ. Наши дыхания слились, наши губы, как будто были рождены друг для друга. Я упивался ее губами, они были нежными и упругими, податливыми и своенравными, влажными и горячими, трепетными и алчущими.
Минут через десять поцелуев нам стало так жарко, что мы расстегнулись. Я залез под ее пальто руками, оглаживая ее тело, завернутое в шерстяную кофту. Вскоре, была расстегнута и кофта, и я добрался до тонкой рубашки, под которой уже чувствовались затвердевшие соски грудей. Я осыпал поцелуями ее шею, покусывал мочки ушей, а она, из-за того, что ее стесняло пальто, только и могла, скинув на батарею мою шапку, теребить мне волосы. В конце концов, не выдержав, она убрала в сторону мою левую руку, опустила свою правую вниз и так плотно и нежно взялась рукой за мой стоящий член, что я чуть не кончил тут же. А она, видимо, смогла кончить, потому что слегка застонала и, видимо, в такт содроганиям своей вульвы, примерно с такой же частотой, сжимала через штаны и отпускала мой член. Потом глубоко вздохнула, открыла глаза, и начала поправлять свою одежду.
- Ну, на сегодня достаточно. Не забудь завтра документ, чтобы пройти в комнату. Я завтра до пяти вечера в резерве, и если ни куда не улечу, то в шесть буду дома, приходи.
- Конечно, обязательно, - сказал я, чмокнув ее в щечку, и опять в раскорячку отправился домой, к своим одиноким воспоминаниям на унитазе. Сегодня, в честь дня рождения, я позволил себе пропустить тренировку.
Назавтра мне было очень стыдно, но мне сказали, что паспорт будет готов не раньше, чем дня через два-три, поэтому лучше придти через четыре. Я не знал, как себя вести, но решил лучше не ходить вовсе, чем позориться и выкручиваться, почему у меня нет паспорта. Скажу, что болел. Поверит, так поверит, нет, так нет. Когда через неделю получил новенький, пахнущий краской, паспорт защитного цвета, то буквально через час был уже в общаге, и, конечно, не застал ее. Оказывается, она сегодня улетела в Адлер и будет только через три дня, потому что экипажи там меняются, а самолет зимой летает туда всего два раза в неделю.
Я изнывал от нетерпения и жажды распластать ее на койке и повторить то, что было в подъезде уже в полную силу. В эти дни на тренировках я был как зверь, даже Вовка, мой партнер, и старше и тяжелее меня, летал у меня на «шау» из стойки до 22-х, 23-х раз в минуту! Чуть больше двух секунд на бросок – вот это скорость! Если бы не мои травмы …
Прибытие Сочинского рейса я ждал в «службе» бортпроводников, потому что боялся пропустить ее выход из самолета, тем более что экипаж выходил через какие-то другие двери, а в «службу» она должна была зайти обязательно, сделать какую-то отметку. Я старался сдерживать свой плотоядный взгляд и не пожирать глазами всех девиц в униформе, которая им удивительно к лицу. Я, конечно, сидел не в самом помещении службы бортпроводников, но в коридоре администрации, хотя через стеклянные двери комнаты «службы», в коридоре мне все было прекрасно видно. Отлучался не больше чем на минуту в туалет, сделал там несколько волнительных затяжек сигаретным дымом и тут же прибежал, спросив, сделал ли адлерский экипаж отметку, сказали: «Да, сделал, минут пять назад». Вылетел из административного здания, и увидел отходящий автобус. Пришлось, уже не спеша дожидаться другого.
Когда постучался в двери, ее общежитской комнаты она была одна и уже в халате. Вот сейчас я наброшусь на нее, и все будет как в сказке. И вдруг совершенно ледяной голос:
- А… это ты. Где ж ты был десять дней многоуважаемый. Я уже думала, что ты умер. Я уже грешным делом перепугалась. Может, стало, что с мальчиком. Может, в порыве страсти под машину попал. Давай бегать выяснять хорошо хоть фамилию твою запомнила. Всю транзитку перерыла. Нет, говорят такого и все. Потом один вспомнил, что это фамилия их большого начальника, а сын его - Саша, действительно работал у них летом слесарем неделю или две, только он, вроде как, теперь в школе. Да, здоровый такой. Так в каком ты теперь классе? И не стыдно, пожилых тетенек обманывать, а я-то расслабилась, думала, и вправду парень влюбился.
- А я и вправду влюбился.
- Иди, помой руки от чернил.
- Зачем ты так грубишь Вера?
- Я грублю, а что делал ты в тот вечер… это низко, так обманывать женщину. Ты ж меня мог под статью подвести. Все. Иди учи уроки. Не хотят мои глаза видеть тебя.
Я ушел, но про себя решил пройдет год два, но все же трахну её. Не баба – огонь.

15. Королек.

Перед тем, как начать писать этот рассказ, я усиленно вспоминал обстоятельства нашего знакомства. Как и где? Но, видимо, это было так обыденно, что совершенно не врезалось в память. Сколько их было - таких знакомств, реже до, остальные после того, как я окончательно возмужал, и приобрел тот уровень смелости, или наглости, как хотите, что редкая женщина, девушка не подпадала под эту нарочитую простоту и необязательность. Чаще всего это было: « Да? - Да; Нет? - Нет». Сколько подобных знакомств я не помню вовсе, хотя за ними были и интимные отношения и даже претензии на исключительность, но наметанный глаз опытного ловеласа, которым я стал годам к двадцати двум-трем, помогал мне достаточно безошибочно определять перспективу отношений с той или иной пассией. Где-то нужен час, где-то два, где-то ресторан, где-то самостоятельно приготовленный ужин. Со всеми по-разному.
Одно я усвоил совершенно очевидно: нет на свете женщины, которую невозможно было уломать. Необходимо лишь достаточное количество ума, времени и терпения, чтобы создать ситуацию. И было бы совсем неплохо иметь, хотя во времена развитого социализма это было не обязательно, достаточное количество денег, потому что женщины – (как бы они не пыжились со своей эмансипацией) дорогой, но все-таки скорее материальный товар, чем глубокая духовная сущность.
Весь свод моих рассказов, как раз и направлен на то, чтобы показать, какие разные девушки, женщины оказывались в моей постели, а если кто и не оказывался, то значит, не очень-то и хотелось, либо времени не было. Завоевывать женщину, все равно, что играть шахматную партию: чем тоньше и длиннее разыгрываемые комбинации, тем вероятнее, что намеченная жертва попадет в силок. Силков просто должно быть много, и они должны быть умело, расставлены, чтобы если не в первый, то во второй, не во второй, так в третий.
Катя же, помнится, купилась на мою изысканную интеллигентность и молодость. Ну, рост, сила и прочие составляющие присутствовали всегда, поэтому они, как бы даны по условию для более быстрой победы, хотя совсем не обязательны - даже Тулуз-Лотрек обладал теми женщинами, которых хотел.
Итак, Катя. Как мы вместе оказались в конце мая моего девятого класса в походе, совершенно не помню. Помню, однако, что еще и до похода мы были с ней знакомы, в походе этом участвовал не весь класс, а только избранная компания со своими дамами или без таковых. Это был поход-рыбалка на падающую воду, когда рыба сама из воды выпрыгивает. Ну и, конечно, безудержная пьянка подальше от глаз родителей, преподавателей и правоохранительных органов. Всего нас было человек десять - половина пацанов, половина девчонок. Палаток было три, поэтому кому хотелось спать, забивались в большие, а кому надо было уединиться, занимали двухместную.
Катерине было лет 19, она заканчивала в том году какое-то ПТУ, но внешне выглядела несколько старше, потому что была достаточно крупной девчонкой, ростом примерно 170, с размером груди 3-4. Тогда, конечно, грудь мы описывали не размерами, а сравнениями, так вот, ее груди были примерно как крупные грейпфруты или маленькие дыни, кому как нравится. Может, стесняясь роста, может, стесняясь тяжеловесных грудей, но она всегда немножко горбилась, наверно, стараясь казаться меньше, потому что во всем остальном она была совершенный ребенок. Только представьте себе тетку таких размеров, играющую с нами в футбол! Груди ей приходилось туго завязывать длинным полотенцем, чтобы не мешали бегать. Напрыгавшись вдоволь с мячом, я взял удочку, червей и направился к реке. Катерина тоже взяла удочку и устремилась за мной. Мне подумалось, что она шутит, но когда на вечерней зорьке мы вместе закинули удочки, то я понял, что из рыбаков шутник я. Клев был замечательный, но пока я вошкался с одной рыбкой: подсекая, вываживая, поднимая над водой, подтаскивая к берегу. Катерина, как заправский рыбак, успевала снимать с крючка вторую, бросая первую в ведро, и снова забрасывая удочку. И лишь улыбалась, глядя, как с этим справляюсь я.
Между тем, у горящего костра, пьянка росла и ширилась. Такое впечатление, что народу там прибывало и прибывало, или так казалось, оттого, что на нас спускался вечер, и каждый громкий звук казался громче в несколько раз. Заиграла гитара. Запели песни - дворовые и блатные. Народ был уже во хмелю, а мы, увлеченные клёвом, не обращали внимания на многоголосые призывы присоединиться ко всем. Лишь, когда поплавков совсем уже не стало видно, мы закончили. Наловили почти ведро окуней, сорог, подлещиков - все какие-то стандартные, не меньше 150 и не больше 300 граммов.
Притащив ведро к костру, увидели, что даже девки уже плохо «вяжут лыко». А рыбу чистить, кто будет? А уху варить? Опять мы? О мужиках говорить было нечего. Двое уже почти спали, навалившись, друг на друга. Двое с гитарой отошли к реке, где берег по круче, и во все свои молодецкие легкие орали песни, стараясь, видимо, своими истошными криками показать милому майскому вечеру, тихой, застенчивой, возрождающейся после долгой зимы природе, плавно катящимся темным величавым водам реки - кто здесь царь.
Когда мы поставили перед девками ведро, они, конечно, удивились, сказав: «У-у-у», и продолжили свои бабские беседы в свете костра. Видимо уже были сыты пакетным супом, несколькими банками тушенки и прочими городскими запасами. Мы с Катериной, голодные и уставшие, все-таки почистили килограмма два рыбы, остальную оставили на завтра. И, слава Богу, они хоть соизволили укрепить раху для ведра. В общем, повошкавшись еще примерно час, окончательно измотавшись и совершенно рассвирепев, мы, в конце концов, наварили ведро ухи. С голодухи дернули по целому стакану водки, и стали черпать ложками уху прямо из ведра. Никогда больше, ни в одном ресторане, не едал ухи вкуснее. С чуть черствеющим черным хлебом, крепким, аж слезы из глаз, луком и дымом костра, от которого невозможно скрыться. В какую сторону ни ставь ведро с ухой - дым все равно поворачивает на тебя.
Песни на берегу затихли, и уже была слышна не громкая, но нарастающая перебранка. Всем, кто был у ведра, вломы было идти в потемках кого-то разнимать. Весенние вечера прохладные, и невольно тянет к костру, а эти двое все время чего-то делят - ну и пусть делят. Когда же с берега послышался треск и звон разбитой гитары, мы как один бросились разбираться. И, несмотря на то, что у Коли были порваны уши, и он закапывал своей кровью противника, он все же не сдавался. Они катались по мокрой траве, сопя и чертыхаясь. Тут же валялась сломанная гитара. Девчонки, запищав, бросились их растаскивать, что сделать было нетрудно, потому что сил у этих двоих уже не было никаких. Лица были искажены похмельной головной болью, и мы всем гуртом отправились снова к костру доедать остатки ухи и запивать ее водкой.
Когда напившись, и наевшись до оловянных глаз, народ стал расползаться по палаткам, то у меня хватило логики доказать остальным, что мы с Катериной ночуем в двухместной, т.к. не претендовали на нее в течение дня. Остальным было уже не до того, поэтому все согласились. Но когда мы с Катькой забрались в палатку, то поняли, что просчитались. В первые минуты лично мне показалось, что это не палатка, а маленький холодильник. Маленький настолько, что если встать хотя бы на карачки, то боками уже задеваешь набухшие, отяжелевшие от вечерней росы боковые стенки. Поэтому, не раздеваясь, мы обнялись, вытянувшись по центру палатки, и, несмотря на всю нашу молодость, и наше желание, засопели в четыре дырочки. Даже не пожелав, друг другу, спокойной ночи.
Утро следующего дня ознаменовалось громким стуком Николая железной ложкой по дну пустого ведра. Который ходил между палаток, поднимая народ, и кричал: «Просыпайтесь, пьяницы. Кто видел мою гитару? Это подарок отцу на день рождения, он меня убьет, если она отсырела».
Мы высунули носы из уже высохшей на солнце палатки. День был – загляденье, жарче вчерашнего. Николай стоял один возле потухшего кострища, на мамаевом побоище вчерашней пьянки и продолжал, колотя, в ведро, орать:
- Кто видел мою гитару?
Приоткрылся клапан одной из четырехместных палаток и оттуда послышался сиплый, севший за ночь голос Юрки, с которым они вчера возились на берегу:
- Перестань колотить, идиот, и без тебя башка, как чугун.
- Ты мою гитару не видел?
- Ну, ты, пьянь, вчера и нажрался.
- Это я нажрался? Это вы все дрыхнете, когда на дворе уже 11 часов.
- Ну, да, конечно, ты трезвым был.
- Да, слегка выпившим.
- А ты помнишь, как у тебя, слегка выпившего, твоя же гитара на ушах висела?
- Не-а.
- Тогда потрогай уши и посмотри на берегу, она там должна валяться.
Николай бросил ложку, ведро и побежал к берегу, на бегу щупая рваные уши. Но и там, походив по берегу в ту и другую сторону, ничего не нашел. И снова пришел к палаткам. Присев возле той, где спал Юрка, начал его уговаривать:
- Юра, Юрочка, уши у меня действительно в крови, но может не из-за гитары.
- Как же нет, когда я сам тебе ее на голову и одел - посмотри в костре, кажется, твоя Зинка, чтобы ты утром не расстроился, ее сожгла.
Николай поковырялся палкой в кострище и зацепил пару проволок, оказавшихся струнами. Вы когда-нибудь слышали рев львицы над погибающим детенышем, когда возле нее нет врача? Я тоже не слышал, но почему-то мне кажется, что она орет примерно так же, как орал Колька над теми двумя струнами. А кого винить? Он не то, что драки не помнил, он вообще ничего не помнил. Он, конечно, кинулся к Юркиной палатке. Из которой раздался испуганно-примирительный крик:
- Эй, эй, ты че, не я ведь ее сжег, а Зинка.
Мы с Катериной некоторое время наблюдали, как шевелилась их палатка, но криков уже не было слышно. Через некоторое время из палатки на карачках выползли Колька и Юрка, причем один из них держал в руке заныканную целую бутылку водки, а другой банку килек в томате и полбуханки хлеба. Продолжение настолько банально, что описывать его, тем более смотреть на это безобразие было совершенно неинтересно.
Мы закрыли клапан палатки, но нам почему-то было не смешно, а грустно. Ну, когда же мы, русские, прилично «квасить», научимся! Всегда какие-нибудь убытки. Порывшись в рюкзаках, валявшихся в палатке, и найдя термос с кофе, мы с Катериной обрадовались тому, что не надо «ползти» к костру и видеть «помятые», гнусные рожи наших приятелей. В рюкзаке оказались еще и бутерброды. Кофе остыл, и его можно было пить из горлышка, закусывая бутербродами с сыром. Палатка, казалась нам, да и была, наверное, в то утро для нас, тем шалашом, в котором с милым рай. Ночной двухместный холодильник вдруг оказался просторным, светлым и теплым, где можно, и даже нужно было раздеться. Мы оба были удивлены, что ночью ничего не случилось. В ее глазах, почему-то читалась благодарность. Сегодня мы, уже совершенно трезвые, уже совершенно отдохнувшие, при свете дня, и завязанном клапане палатки занялись сексом. В палатке было, как в бане, по нам струился пот и, смешиваясь со вчерашней футбольной пылью, образовывал клейкую суспензию. Но нам это совершенно не было противно, наоборот - этот чмокающий звук, отрывающихся прилипающих голых тел, вызывал какое-то дополнительное возбуждение. Как два, обезумевшие от течки зверя, мы, рыча, облизывали лица, шеи, груди друг друга и когда, взгромоздившись на нее, я опустил руку, чтобы направить свой член в вожделенное влагалище, она вдруг остановила её, подняла на свою грудь, пошире раздвинула ноги и, сказала: «Пусть он сам», - и подалась мне навстречу. Я понимающе пожал плечами, мол «Хорошо, мы исполним ваш каприз» и со всего маху попытался задвинуть свой окостеневший член в самую ее глубину, но член скользнул по потному телу и изогнулся вниз так неловко, что я подумал, что он сломается у самого корня.
- Выше, - услышал я Катин полушепот.
Поднявшись над ней, и ориентируясь в уме лишь тангенсами и котангенсами, а не руками, приподнял свой член примерно на сантиметр от предполагаемого среднестатистического места, где между ног женщины, должно находиться отверстие влагалища. И снова двинулся вперед, но уже с осторожностью. Каково же было мое удивление, когда член опять скользнул по ее телу, но теперь уже не вниз, а вверх. И снова – мимо.
-Выше, - опять услышал я Катин вздох.
Я сделал еще одну безрукую попытку, и опять безуспешно.
- Выше, - снова произнесла Катя.
Я уже начал волноваться и, видимо, через это ослабевать. Еще пара таких попыток, и слезу с нее «несолоно хлебавши».
Когда мой член был зажат между ее лобком и моим животом, я чувствовал влагу ее влагалища и понимал, что оно там есть, но почему не могу в него попасть, ведь в другие щели я попадал, даже нисколько не задумываясь, а тут «выше», «выше». Значит, надо с рукой, я же не циркач - управлять головкой кающегося шеста стоящего вертикально. Но только пытался опустить руку, она хватала меня за кисть. Я чувствовал, что обожание партнерши как-то покидает меня, и я тихонько начинаю закипать, «пузырьки еще только начали отрываться от дна», но до бурного кипения, причем не спермы, а крови, остались минуты.
Спроси меня сейчас, почему я повиновался ее нежному, но решительному поднятию моей руки - не отвечу. Может, потому, что несмотря ни на что, всегда уважал желания женщины, с которой оказался в «койке»? Может, просто был молод. Но еще раз сделал безрукую попытку и, поняв, что так мне не попасть, предложил:
- Направь сама, - но, получив в ответ на предложение леденящий душу взгляд удивления, понял, что воспитания в моей партнерше явно недостаточно и чтобы не уподобиться пушкинскому «И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало», решил струхнуть куда придется. Поерзал на губах ее влагалища секунд 5-10 и выплеснул килограмм спермы ей на живот. Несколько капелек которой долетели до ее лица. И если она не захотела взять в руки мой член, или чтобы я это сделал, то, ощутив сперму на лице, она даже не дернулась, просто спокойно убрала ее и все!.. Видимо, не я первый потерпел фиаско в поисках ее влагалища. Она улыбнулась и, поцеловав меня в щеку, сказала:
- В следующий раз найдешь.
* * *
Следующий раз оказался гораздо более отдален по времени, чем мне бы этого хотелось. Буквально через день как мы вернулись из похода-рыбалки, нас, девятиклассников, отправили на сборы по военному делу, или начальной военной подготовке, аж на целых две недели. Утомлять читателя мальчишескими выкрутасами, когда нас в одной казарме собрано сто человек, а из руководителей только престарелый военрук, синюха физрук, да физик, метр с кепкой, думаю, не оригинально. Все, вероятно, бывали в подобных ситуациях: в пионерлагерях в старших отрядах, на картошке, в трудовых лагерях. Хотя, конечно, не совсем похоже, но все-таки. Здесь только надо добавить еще взрывпакеты промышленного производства, два боевых «Калашникова», противогазы, «черемуху», зеленую жестяную банку с патронами, нормальную здоровую пищу и наливки десяти сортов в магазине возле столовой, куда нас возили обедать, а водки почему-то не было. Да, еще учебные ГАЗ-66 и ГАЗ-51, и уже можно задаться вопросом, как мы вообще оттуда живыми вернулись?
Достаточно сказать, что если поджечь бикфордов шнур взрывпакета и засунуть взрывпакет под перевернутое ведро, то после не очень громкого хлопка ведро взлетает вверх метров на 40. Но дно потом, оказывается выпукло круглым, и ведро после этого само не стоит. Зато очень удобно для пожарных стендов, да и воды в него после этого входит больше.
Потом начались мои последние школьные каникулы, и в начале июля я устроился работать матросом на баржу-самоходку под названием «Вишера».
Видимо, надо упомянуть, что произошло в первом рейсе, после полудня пути, 8 июля, в день ОСВОДа (общества спасения на водах). Мы прошли порожняком, по течению километров 40 и добрались до изумительного пляжа тончайшего песка. И тогда Кэп, разрешил причалить и покупаться. И сам первый, как только нос баржи зашелестел по песку, спрыгнул на берег. Дядя Ваня – механик, сел на палубу и закурил, а я, естественно, тут же с борта нырнул в воду. Вода была черная. Солнце уже клонилось к закату. Баржа пустая, течением ее повернуло, и корма, с которой я нырял, была всего метрах в 10-15 от берега. Но я же не вспомнил, что у пустой речной плоскодонной баржи осадка всего сантиметров 30! И нырнул, еще в сторону берега. Все-таки 15 метров до края воды. И чего...? Прилетел руками в дно. Руки разошлись - я головой в песок. Хорошо, не в камни, и не с рубки, а с борта. Тоже, скажу вам, не сахар. Парализовало меня моментально, ни руки, ни ноги не действуют. Лежу животом на дне, голову поднимаю, только макушка из воды показывается, ни нос, ни тем более рот, а капитан стоит на берегу и ржет, а я - тону. Чувствую, все, если через 5 секунд ничего не придумаю - захлебнусь. И придумал – живот резко выпятил, и от дна оттолкнулся - хватило времени, чтобы голову вскинуть, и воздуха набрать. Опять животом толкнулся, и опять воздуха набрал, а течением меня тихонько сносит, где глубже. Руки крестом на воде лежат, ноги только в бедрах шевелятся, и меня на глубину выносит. Стало поглубже. Подогнул я ноги, встал на коленки. Вода по грудь. Отдышался. Еще чуть глубже отскакал, распрямил ноги. И так, с руками как плети, из воды вышел, а капитан ржет и спрашивает:
- Что, сильно ударился?
А я ему:
- Да так, ничего, - и пошел к трапу - две доски общей шириной сантиметров 30, скрепленные поперечными брусочками. Длина у трапа метров пять. Скинут с носа на берег. Под весом человека он гнется, а когда идешь, раскачивается. Неподготовленному человеку рядом втыкают лот - мерную палку, придерживаясь за которую, он идет по трапу, но я-то... профессионал. Иду по трапу, а сам думаю, если сейчас с него брякнусь - писец, но не брякнулся. Поднялся. Прошел в кубрик. Лег на рундук на спину и думаю: «Только ведь 16 всего и уже инвалид». Слышу, двигатель затарахтел, отчалили и пошли дальше вниз, через некоторое время зашел капитан и спрашивает:
- Ну что, в рейс пойдешь?
И тут во мне хватило воли (боли?), чтобы сказать:
- Наверно, нет».
Он и говорит:
- Тут до Слободы рукой подать, через час там будем, как раз на последний автобус в город успеешь, там только в горку подняться, и сразу остановка.
- Хорошо, - сказал я, а сам от обиды чуть не заревел. Выгрузили меня в Слободе и отчалили, а я, вытянутый как струна, как-то сразу нашел остановку и едва успел на автобус. Добравшись до дома, очень удивил родителей. Лег на постель и тут же уснул, когда проснулся среди ночи, то увидел матушку, сидящую рядом, которой всё рассказал, и мы, отправились в травм пункт. Где меня сфотографировали и сказали, что пусть молит Бога, что просто ушиб шейного отдела. Пусть скажет спасибо толстой, накачанной шее, потому что если бы не бандаж из мышц, сейчас бы пришлось делать бандаж из гипса. Так выпали еще три недели, в которые я лишь мечтал о встрече с Катериной.
Но через три недели голова стала немножко крутиться, правда, вместе с плечами, руки окрепли настолько, что уже мог держаться за перила и я отправился в очередной рейс, в котором меня щадили. В основном, я исполнял обязанности кока - судового повара, причем картошку чистил Толик, мне делать это было еще трудно. Но прошло пару недель, и я уже мог в пустом трюме метать на точность ножи в приставленный к стенке запасной трап.
Мы вернулись из очередного рейса в вечеру, и гружеными пристали под городом. Все ушли по домам, оставив меня на вахте. Включив клотик, и закрыв все двери баржи на ключ, я бегом отправился к Катерине. На мою удачу, она оказалась дома. Правда, совсем меня не ждала, и хотела, было отправить восвояси. Но, видимо, на моем лице была написана такая решимость, а на ремне болтался финский нож в кожаных ножнах, что отказать мне ей не хватило смелости. Мы пришли в кубрик и, долго не разговаривая, завалились на рундук. Вот чем хорош матросский рундук, так это тем, что он совсем не скрипит, ибо прочен.
Таких женщин очень мало на свете, за всю мою активную половую жизнь мне пока попадались всего три или четыре, но Катя была первой такой женщиной. Когда в этот раз я взялся за член, чтобы уже не промахнуться, она не делала даже попытку меня остановить, и когда попал к ней во влагалище, то понял, как я был далек от истины, т.е. от попадания во влагалище тогда в походе. Потому что, сколько бы я ни мучился, имея стоячий член, без рук я бы в нее никогда не попал. Мужской стоячий член смотрит в небо, а нормальное, среднестатистическое женское влагалище смотрит в землю, поэтому они и находят друг друга без помощи рук. Катино же влагалище тоже смотрело в небо, если она лежала на спине, оно у нее было «на животе», имеется в виду так высоко. Прикиньте на себя: я получал с ней самый высший кайф, когда она сдвигала ноги. Она лежит со сдвинутыми ногами, мои ноги поверх ее ног, а член заходит в самую глубину, по самый мой лобок, причем ее лобок был, вывернут наружу так, что лобки даже не стучались друг друга, а как бы проникали друг в друга. Представьте, ты вставляешь ей по самый лобок, ее ляжки невольно мягко прихватывают твои яички, а вульва делает плотное сосательное движение у самого корня члена. Это не может сделать ни один рот в мире. Ни один рот в мире не способен сделать сосательное движение всему стволу железякой стоящего члена.
Тогда в матросском кубрике баржи-самоходки я по-настоящему впервые был счастлив просто от секса с женщиной. Видимо, именно поэтому женщины с таким расположением вульвы прозываются в народе - «корольками».
Она ушла утром, оставив меня спящим, и даже не попрощалась со мной. Днем мы разгрузились, и вечером я отправился домой. А на следующий день мы снова ушли в рейс, придя из которого узнал, что она после выпуска своего ПТУ распределилась куда-то далеко.
С той поры, если мне не изменяет память, я видел ее всего один раз, лет через пять после баржи. Мы остановились друг на друге взглядом, узнали, но, по-моему, даже не поздоровались - зачем?

16. «Так плачут по умершим»

Мы с ней расстались в конце моего восьмого класса. Это была моя первая, настоящая, осознанная любовь, которая, как все знают, проходит, но остается навсегда в воспоминаниях сердца. Сила бескорыстных чувств, внезапно обрушивающихся на нас непонятной энергией, порой, подавляет людей неспособных любить, зажатых в тисках самолюбия, Любовь пугает потерей эгоистичного «Я». Но отвергнуть ее – значит запретить себе любить и быть любимым, значит быть вне природного, божественного закона развития человеческой сущности; значит, не суметь прикоснуться к Богу, познать или хотя бы ощутить Бога в себе, в своей Душе, понять, что ты его часть. Ведь Любовь – это прикосновение к Богу. Это то, что нас с ним связывает, это единственное измерение тебя, твоей души после физической смерти. Ни кто - там, за пределами физической, материальной жизни, не спросит тебя: “Сколько у тебя денег? - но тебя попросят: “Покажи Душу Твою”, а мы знаем, что величина Души определяется ее глубиной. Получается что, чем больше Любви из нее отдаешь, тем больше, глубже Душа становится.
В детстве мы отдаем и принимаем Любовь бессознательно, нами полностью руководят Бог и Сатана. В этот период нашей жизни мы своим сознанием, своим собственным Я в их споре еще не участвуем. Нами движут силы, которым мы еще ничего противопоставить не можем. В детстве мы полностью подвластны судьбе! Когда же нами впервые овладевает чувство физической тяги к противоположному полу, когда оно обрушивается на нас в возрасте 12 – 14 лет, многих из людей - это пугает. И они замыкаются, из-за появившейся у них к этому времени возможности поступать сознательно. И хорошо бы, если бы они, подростки поступали по своему разумению, но ведь зачастую, свое сознание они подменяют родительским пониманием. Но ведь опыт родителей может быть неудачным, и они сознательно пойдут их же “дорогой”, и все вернется “на круги своя”. Чрезмерные усилия родителей в воспитании, приводят детей к ограниченности и замкнутости, тогда как полное отсутствие воспитания приводит их, к ещё более худшим последствиям, но уже с точки зрения человеческой морали.
Соотнести человеческую мораль в реальной жизни с Божественной моралью, помогает нам Любовь. В самом общем понимании этого слова - Любовь родителей к детям не дает им возможности быть деспотами по отношению к детям. Любовь детей к родителям не позволяет им забывать о родителях. Любовь детей к свободе развивает их индивидуальное сознание. Любовь, порождающая физическую страсть, роднит совершенно незнакомых людей, часто объединяя их в семью. Мы все, объединены этим явлением – Любовь. Все, “имеющие Душу живую”. Душа – это часть Бога в нас. Переживая Любовь – мы переживаем Божественное состояние либо удовлетворения, либо страдания. Какими мелкими в эти моменты кажутся нам обычные жизненные проблемы. Но деспотичные родители силой своей воли, опыта и положения доказывают нам обратное. Тогда как истинные родители должны принять на себя часть переживаний своих детей, и, не вмешиваясь, внимательно наблюдая за происходящим, дать возможность своим детям ощутить это чувство во всей его полноте, помогая им в тоже время избежать критических ситуаций. Так должно быть в идеале.
Хотя, конечно, мой опыт подсказывает, что настоящее чувство Любви переживают только те, кого поправляют не родители, а Господь. И только они делают правильные выводы из пережитого ими чувства. Опасность лишь в том, что Господа, «на первых порах», ослушаться проще, чем родителей.
Прошел уже почти год, как мы расстались с Ленкой, но любовь к ней не давала мне покоя, тем более что мы уже жили в разных городах, и даже случайно встретиться было невозможно. У любви же на расстоянии есть свойство идеализировать того, кого любишь, но не можешь видеть в настоящее время или по желанию. Вот, как раз во время появления таких желаний, и тем более, если оно – желание увидеться, пообщаться присутствует постоянно, влюбленный и идеализирует объект своей любви.
Ушли куда-то прошлые обиды, затушевались грани резких отношений, ее образ стал всплывать все чаще и чаще, и, примерно, в марте я написал ей первое письмо. Меня очень удивило, что не прошло и недели, как получил ответ. Мое письмо не носило характера любовного письма, скорее это была зарисовка другу о том, чем живет Сыктывкар в отличие от Печоры. И ответ я получил примерно сходного содержания, но между строчек ее письма чувствовалось, что она соскучилась, и что только девическая гордость не позволяет ей сказать об этом. С марта до августа мы написали друг другу примерно по пять-шесть писем, и, в конце концов, договорились, что я прилечу в Печору перед школой на несколько дней, когда ее родители будут в Риге.
Уже не мальчик сходил с трапа самолета, а меня встречала еще девочка, как я почувствовал, бесконечно влюбленная, восторженная и по-детски наивная. Я уже был изысканно развязен, но в допустимых пределах, что не оскорбляет, а, скорее заводит женщину, девушку. Из аэропорта поехали к ней домой, и она попыталась накормить меня тем, что умела делать. Но все, что она делала и говорила, мне казалось такой ерундой, таким детством, и потому было очень и очень скучно. К вечеру мы пригласили ее приятелей и приятельниц и устроили вечеринку. За лето я заработал немного денег, и средства на приобретение спиртного были, а гости принесли закуску, и мы основательно повеселились. Ленка, видя, что я не проявляю к ней должного интереса, а во всю клеюсь к ее однокласснице Лариске, о которой она обмолвилась, что Лариска уже женщина, напилась - намешав в своем желудке все спиртное, которое было на столе. И как же было смешно на нее смотреть, когда она в пьяном угаре, видимо в отместку мне, целовалась взасос с каждым своим танцевальным партнером. Конечно, были все свои, и из парней, в первую очередь, все Ленкины обожатели. Но они всегда обожали ее за ее неприступность, лоск, ум и гордость, а в этот вечер, мне кажется, даже они не получали, от столь желанных ими поцелуев, настоящего удовольствия, настоящей победы.
Слава Богу, я к тому времени уже умел выпивать, и поэтому четко себя контролировал. Понимая, что с Ленкой сейчас могу сделать все, что хочу, мне ее, может именно поэтому, вовсе не хотелось. Или может потому, что знал из рассказов, как привязываются девочки к первому мужчине, и как потом с ними трудно расстаться. А то, что завтра, максимум послезавтра, я улечу обратно – это я знал еще в автобусе, когда мы только ехали из аэропорта. Потому, что она была все еще той Леной из 83-ей школы, уже почти десятиклассницей, но все еще той девочкой Леной, с какой мы расстались полтора года назад, но я-то был уже совсем другим. Есть такая пошлая, дежурная фраза: “Моряк ребенка не обидит”, но именно это чувство я испытывал тогда к Ленке, эдакое снисходительное, превосходство. Которое, в конце концов, привело к тому, что когда мы, с Лариской запершись в темной ванной, целовались до одури, дав полную волю рукам. Туда, сорвав щеколду, ворвалась Ленка с одной лишь целью по блевать. Когда же она увидела нас, то рвотные рефлексы у нее совершенно, как будто оборвало. Она сглотнула слюну и, побледнев, рухнула на пол. Конечно, мы бросились к ней:
-Лена, Леночка, что с тобой? – вопила Лариска, но я то знал, что Ленке сейчас надо. В коридоре еще был народ, которому крикнул:
-Нашатырь! Поднял ее с пола, перегнул через край ванны и начал поливать голову холодной водой. Может, конечно, делал все не так как надо, но она очухалась, и когда почувствовала, что я рядом, хотела, было с отвращением меня оттолкнуть, Но я держал ее над ванной, и, засунув ей в рот два пальца - вызвал рвотный рефлекс. Она едва успела опустить голову.
- Из литра кипяченой воды сделайте слабую марганцовку, - продолжал командовать я толпой голов, торчащих в дверях ванной комнаты, а Ленка продолжала блевать, как бы ей не было стыдно. Она все-таки основательно отравила свой организм, который уже не обращал внимания на нервные импульсы, исходящие из ее пьяного мозга.
К тому времени, как принесли марганцовку, я уже умыл Ленке лицо. Она сидела на краешке стиральной машины совершенно обессиленная, бледная, с мокрыми волосами, покачиваясь взад и вперед глядя перед собой ничего не выражающими глазами. Дав ей понюхать нашатыря, от которого глаза у нее чуть не вылетели из орбит, я заставил ее выпить почти весь литр марганцовки. Она давилась, но пила.
- Посмотрите, может, еще найдете активированный уголь, - попросил я, снова, уже почти силком разворачивая Ленку к ванне. Она, уже оценивая происходящее, увидела содержимое ванны. Её перекосило, и весь литр вылился из нее за мгновение. Ополоснув ей лицо, и закутав голову полотенцем, повел ее в комнату, в которой по разным углам целовались ничего не подозревавшие пары. Увидев нас, все выскочили, а я уложил Ленку на кровать. За нами уже шла Миля, неся перед собой две черных таблетки и стакан воды. Увидев соседку, Ленка слабо, извиняясь, улыбнулась и выпила уголь, запив его парой глотков.
- Миля, выпроводи всех, но чтобы перед уходом девки все убрали и ванну вымыли, да чтобы не засорили, - сказал я, усевшись на край Ленкиной кровати, поглаживая рукой ее лицо. Она опять улыбнулась и приникла губами к моей ладони. Я погладил ее по волосам другой рукой, и сказав: “Спи”, - отправился разводить народ.
-Ну, как она?
-Как себя чувствует?
-Все нормально, с кем не бывает, самое главное, чтобы утром в доме был порядок, все вымойте и проветрите. Пойду возле нее посижу, - сказал я.
В комнате уже были сумерки, потому что окна выходили на восток, тогда как на северо-западе еще догорал августовский закат, отражающийся в окнах больницы, стоящей через дорогу. Мирное Ленкино посапывание говорило о здоровом детском организме, впервые испытавшем алкогольное отравление, и быстро с ним справившемся. Не включая свет, сел на край подоконника открытого окна, закурил, и в сумерках старался разглядеть выражение Ленкиного лица. Я чувствовал себя главным, но уже совершенно не понимал, люблю ее или нет. Она мне нравилась, безусловно, но почему-то уже не возбуждала, мне хотелось на нее смотреть, но я бы, наверно, не знал, как себя вести, проснись она сейчас.
Заглянула Миля.
- Ну, все. Мы убрались. Все ушли. Я последняя. Иди закройся.
Пошел закрывать за ней дверь и тут осознал то, что вот ведь все условия, все есть, все прекрасно, но почему-то не хотелось. Закрыл за Милей дверь, и пошел в зал. Телевизоров еще не было, поэтому просто прилег на диван, и почти в ту же секунду уснул.
Утром меня разбудила Ленка, улыбающаяся, как ни в чем не бывало, похмелья ни в одном глазу, и позвала завтракать. На столе стояла яичница с луком и две чашки. На плите закипал чайник. Было очень уютно, по-домашнему, но мне почему-то невыносимо, хотелось куда-нибудь сбежать. Мы позавтракали, и я, сославшись на то, что матушка просила меня обязательно зайти к тетке, отправился в Канин - в речную часть города, сказав, что буду только к вечеру и сегодня мне бы хотелось побыть с ней только вдвоем. Заехал по пути в агентство Аэрофлота, купил на завтра билет на дневной рейс, потом добрался до тетки, наконец-то покормившей меня полноценным обедом. Передал поручение родителей, и отправился навестить приятелей, которые, разумеется, сразу попытались меня споить. Но, желая вечером все соображать, чисто символически выпил пару рюмок водки, и недолго пообщавшись, поехал к Ленке.
Она встретила меня во всеоружии вечернего макияжа в вечернем платье. В квартире пахло свежими огурцами, жареным мясом и только что смолотым кофе. И, несмотря на то, что уже был сыт, все же сел за стол. Мы оба ковырялись в тарелках, о чем-то разговаривали, потом она играла концерт Баха для фортепьяно, которым выпускалась в том году из музыкальной школы. Я сказал, что завтра улетаю назад. Она поджала губы, но не стала спрашивать почему. Мы были разные. Что бы она ни делала, как бы ни старалась, она бы все равно не смогла мне дать в тот мой приезд того, что я хотел. Хотя, наверное, сейчас, поразмыслив над теми моими желаниями, над тем, что она мне дала, мне показалось, что за этим я, наверное, и приезжал, она дала мне Энергию Чистой Любви! Она утвердила во мне уверенность в себе до такой степени, что эта уверенность требовала немедленной реализации, которую Ленка мне дать не могла. Мне необходимы были женщины-крепости, которых я должен был завоевать, а Ленка была уже завоевана.
Меня же тянуло к новым победам.
Настоящее удовольствие от любовной интриги, бешенный энергетический подъем испытываешь не тогда, когда трахнешь женщину, а то еще и за деньги. А тогда, когда ощущаешь, что женщина, девушка по-настоящему влюблена в тебя. Когда и ты влюблен в нее, потому что если ты не влюблен в нее, хотя бы на день, на неделю, пока она тебя не разочарует – ты сволочь.
Нельзя влюблять в себя женщину, девушку, если ты не испытываешь к ней того же. Или хотя бы страсти, желания. Да, это, наверно, и невозможно. Бывают случаи, когда тебя любят без твоего участия, это другое дело, ты не можешь запретить любить тебя, но завоевывать любовь, а, завоевав, плюнуть в душу – это мерзость. Помните Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
Именно по этой причине я не мог быть с Ленкой. Не мог, не имел права возродить в ней надежду на будущее. Мы встретились, как старые друзья. Ее представления об идеальном принце, ее желания, ее идеализация меня, и я, как таковой, видимо тогда совпали. Но мои представления о ней, моя идеализация ее, остались лишь идеализацией, фантазией, которая не совпала с реальной Ленкой. Она была все той же, мне хотелось, чтобы она уже выросла и в прямом и в переносном смысле, тогда, возможно, что-то, может быть, и произошло, но...
Она поджала губы, а я старался объяснить ей, что на самом деле я совсем не такой хороший, как она себе обо мне думает, и на самом деле я эгоистичный и черствый самовлюбленный кобель, который ни одной ее слезинки не стоит.
А назавтра она провожала меня в аэропорту. Я удивительно легко вчера взял билет. Без проблем, Зато сегодня, когда нас вели по летному полю к машине системы Ан-2, (кукурузник), понял, что это видимо дополнительный рейс, и полет, который всегда занимал 1,5 часа, теперь оказался 3-х часовой болтанкой в воздухе в двухстах метрах над землей. Перед тем как подняться на борт, я обернулся и помахал ей рукой. Что она плакала, было видно даже за 150 метров.

* * *

Первое письмо от нее после моего отъезда я получил лишь в ноябре. И оно начиналось словами, которые помню до сих пор. “Ты знаешь, как плачут по умершим? Я теперь знаю».

17. «Давай быстрее – он спит».

Начался мой последний учебный год. Мы теперь были десятиклассниками, самыми старшими в школе. Конечно, если начать рассказывать о том, как мы учились, существовали, жили в школе в 1972 – 73 учебном году. О нас детях-акселератах, которые практически все и даже девушки были на голову, а то и две выше своих родителей. О нас, родившихся через десятилетие после самой разрушительной войны и слышавших только ее отголоски. О нас, на детских глазах которых, ослабевал ГУЛАГ, но мы продолжали бояться милиционеров в то же время, заискивая перед ними. О нас, превративших свои дворы в колонии, в которых господствовали лагерные отношения, где сила и жестокость решали все, где деньги не имели значения, потому что их ни у кого не было, но когда ты заходил за учебником к приятелю, тебя усаживали за стол и кормили тем, что ели сами и даже лучшим. Если начать рассказывать и об этом, то, книжка будет очень объёмной. Об этом времени написано уже много хороших и разных книг, снято фильмов и поэтому, надеюсь, читателю нетрудно будет представить себе декорации, на фоне которых, и происходили описываемые мною события.
Нищенское единство народа, конечно, больше относится к первым послевоенным десятилетиям, в 70-е уже наметились определенные различия, может, они присутствовали и прежде, но мы, к примеру, в 60-е были еще в том детском возрасте, когда все дети одинаковые. В 70-е же, уже начало чувствоваться расслоение общества, но больше среди взрослых, в нашей среде юношей и девушек все-таки не было существенных различий, а если кто и пытался выделиться среди остальных, комсомольское собрание класса, быстро подстригало выскочку под общую гребенку. Ну, а в каком другом коллективе тебе хочется похвастаться больше, чем в школе? Хочется быть лидером! Но классы были сплоченнее. Индивидуалист и эгоист были, наверное, одними из самых ругательных слов. Быть оригинальным в общих рамках приветствовалось, но быть абсолютно индивидуальным, по крайней мере, на моей памяти, не удавалось ни кому. Ты мог быть оригинальным в русле решений партийных и комсомольских съездов. Индивидуальностью ты мог быть только вне коллектива, но коллектив не давал тебе надолго или далеко от него отрываться. Помните тост из к/ф «Кавказская пленница» про птичку, упавшую на дно самого глубокого ущелья из-за того, что она оторвалась от коллектива – это характеристика времени.
Итак, Зина. Только что летом почти два месяца я ходил на барже в качестве матроса – подай, принеси, приготовь. Чистым коком меня назвать было нельзя, потому что помимо камбуза мне приходилось, и чалку тянуть, и за штурвалом стоять, и палубу драить, и из-под сланей солярку вычерпывать. Но не в этом суть. В команде был еще один матрос Толик, капитан и механик. Рейс у нас был всегда один и тот же Сыктывкар – Котлас. В Котласе мы грузили такелаж для плотов, и поднимали его вверх по реке, до нашей базы в Сыктывкаре. Команда у нас была интеллигентная, поэтому водку выпивали мы только на стоянках, и пьяными за штурвалом не стояли, отчего, видимо, и на мели не садились. Помню случай в Котласе. Пришвартовались, осмотрелись, под погрузку очередь, стоять дня два, ну, мы и решили немножко повыпивать. День, ночь повыпивали, на второй, деньги кончились, у нас с Толиком, по крайней мере, а кэп говорит: “Шабаш, завтра грузиться, надо всем не с похмелья по местам стоять”. Сказать он, конечно, сказал, но Толик оказался мужик запойный, раз уж ему «за воротник» попало, значит надо и на второй день мордой в якорные цепи, и, наверное, даже на третий, а может и еще больше, а денег нет. И кэп не дает. Следить он за нами, конечно, не уследит, у них с механиком кубрики на носу, подальше от машины, а наш кубрик через железную стенку от камбуза с одной стороны, а с другой, через такую же стенку от машинного отделения. Первые полторы ночи от грохота машины я даже спать не мог, а потом привык и мне как песня.
В тот день, помню, холодно было, снег с дождем даже к вечеру пошел, а это было где-то 5-е, может, 6-е августа. Растопили мы печь на камбузе, которая, кроме того, что на ней готовят еще и котел, нагревающий кубрики и рубку. Толик с самого утра че-то ходил, выискивал, потом мы спустились к нам в кубрик и стали считать, сколько денег у нас осталось. У него было копеек 30, у меня было копеек 50, а потом я еще вспомнил, что в нагрудном кармане в пиджаке еще рубль должен быть, который там и оказался. 1 рубль 80 копеек! На них можно было взять бутылку портвейна, пару плавленых сырков и спокойно просидеть холодный вечер в кубрике. Тем более – тишина. Стоим. Волна о борт хлещет. Керосинка горит. Свет-то только от двигателя. Печь за стенкой шипит, потому что система ее горения такая же, как у паяльной лампы, только раз в «полгода» зайди на камбуз, насосом давление подкачай – и все дела. И сидели бы себе, в карты играли. Так нет, этот идиот говорит: “А ты одеколон пробовал?”. Я говорю: “Нет”. Он говорит: “Давай”, а я ему говорю: “Давай”. Ну и купил он на эти 1 р.80 к. как раз два флакона “Тройного”, который как сейчас помню, стоил 87 копеек, и две карамельки “абрикосовые”. Разлил по стаканам, разбавил водой наполовину и говорит: “Ты только не нюхай и не смотри, что он такой мутный. Нос зажми, выдохни и глотай. Потом сразу конфетку кисленькую, потом носом чистый воздух вдыхай, а ртом выдыхай, и смотри, не блюй в кубрике”. А я нос-то в стакан и сунь. Так-то, конечно, в кубрике пахло одеколоном, когда Толик его разливал, но то, что я унюхал в стакане, извините, заставило меня содрогнуться еще до того, как я это выпил. Предупреждение на счет “не блевать в кубрике” как-то сразу стало уместным, и поэтому, я решил не искушать судьбу, и отказался принимать участие в этой выпивке, а когда вышел на свежий воздух, понял, что был прав.
В рубке кэп с механиком резались в “Дурака”. Зашел. Они предложили расписать “1000” – игра такая. С превеликим удовольствием согласился, и мы засиделись за полночь.
Когда, стараясь не соскользнуть по тающему снегу, держась за леера, я осторожно спускался к кубрику, то даже не представлял картину, которая через несколько секунд предстала моим глазам. Открыл дверь, и удушливый дым тлеющей тряпки вырвался наружу, я чуть было не заорал: «Горим!» Но когда дым вышел наружу, в тусклом свете керосинки увидел, что Толик спит, закутав ноги одеялом, которое прислонилось к почти раскрасневшейся от печки перегородке камбуза. Конечно, одеяло дымит, а Толик сучит ногами, но не просыпается. Что-то мычит. Топает ногами в одеяле по раскалившейся железной стенке, но продолжает спать. И все это - в одеколонном духмане.
Разбудил. Он говорит, что шел по пустыне километров триста. В общем, его «хождение» закончилась больничной койкой в ожоговом отделении больницы чужого города.
Через пару недель я уволился, и что с ним стало, в конце концов, решил узнать только в октябре. Позвонил Толику по телефону, номерами которых и адресами мы обменялись еще когда работали и, услышав до боли знакомый голос с болгарским акцентом и вальяжными интонациями – это его привычка, он прежде работал официантом в ресторане при гостинице, в которой постоянно останавливались болгары. Они, у нас для себя, тремя леспромхозами лес рубили. Поэтому и отношение к ним в Сыктывкаре не как к иностранцам, а как к лесорубам, хотя, конечно, они были несколько более, чужими, чем, например, армяне или узбеки.
- Привет!
- Привет, ну как ты со своими ногами?
- Да, нормально, уже полмесяца как с больничного вышел. А ты как? Учишься?
- Да, мучаюсь.
- Зашел бы в гости с бутылочкой, посидели бы…
- Зайду, наверное, в субботу. Ну, пока.
- Заходи. Пока.
Прикинув свои возможности, в субботу, взяв с собой литр водки и еще денег на литр, я отправился в гости. Меня встретили не просто радушно или как старого знакомого, но как очень долгожданного гостя. Народ был уже навеселе, и им хотелось добавить. Толик представил меня своей жене Зине и ее подруге Татьяне, и мы без задержки уселись за постоянно накрытый стол. Об изысканности закусок говорить, конечно, не приходилось, но все необходимое на столе присутствовало: хлеб, соль, лук, остатки селедки, «венгерского» шпика, болгарские огурчики, квашеная капуста, картошка и варенье, разведенное водой для запивки. Выставленные мною на стол две бутылки водки развеселили и раззадорили компанию. Было часов около семи вечера, а выпивали они, видимо, с утра, поэтому Толикиного задора с трудом хватило на первую бутылку. Хотя к началу второй, и энергичность женщин уже не соответствовала их мыслительным способностям. А когда мозги у них отказывают, они переходят на “автомат”: это можно, это нельзя. К примеру: целоваться можно, руку на коленке держать можно, но запускать руку под юбку – нельзя; над сальными анекдотами смеяться – можно, но материться в процессе разговора – нельзя и т.д.
Из второй бутылки Толик смог выпить только грамм 20 и, молча, по-английски, отправился спать. Мы втроем, чувствуя, что одной бутылки нам может не хватить, а спиртное в то время продавали до 19 часов, подумали и решили отправить за еще одной бутылкой Татьяну – я в этом районе впервые и не знаю, где ближайший магазин. Отправлять нас вдвоем Зинка не захотела, поэтому отправилась одна Татьяна, а мы с Зинаидой продолжили выпивать, тем более что Татьяна принесет еще одну, и она должна была обернуться минут за 15. Выпили, закусили, о чем-то разговариваем. Слово за слово, ждем Татьяну 15 минут – нет, 20 минут – нет, 30 минут – нет, 1 час – нет. Зинка махнула рукой.
Она, видимо, с твоей пятеркой решила в кабак забуриться, раз до сих пор ее нет. Наливай.
Выпили одну, другую. Я ничего понять не могу, пока мы первую-то бутылку выпивали, я к Татьяне клеился, и все вроде было хорошо, и она даже благожелательно ко мне относилась к моим обжимам ее груди, и даже хихикала обнадеживающе, а тут вдруг - раз, и нет ее. Зинка мне говорит:
- Да плюнь ты на нее, у нее всегда так: вначале даст мужику надежду, а потом смоется куда-нибудь - динамо, что тут поделать. Наливай.
Я налил. В бутылке осталось всего на один разлив – грамм может 70, мне стало грустно. Времени был уже 10-й час, водки не купить, снимать ни кого не снимешь, Зинка – жена приятеля, да и страшная как “атомная война”, в общем – облом с еблей. Сижу – ни трезв, ни пьян, скоро голова с похмелья болеть начнет, и вдруг Зинка говорит:
- Ты не хочешь отдохнуть, а то что-то приуныл совсем, пойди к Толику ляг, а я тут приберусь пока.
- И че? Нет, я уж, наверное, домой пойду.
- Ну, как хочешь, вообще-то…
Я себе начал соображать: квартира у них однокомнатная, Толик спит в комнате, значит трахаться можно только на кухне, в крайнем случае, в ванной. Она видимо хочет кухню прибрать, и в ней постелить, ноги, конечно, все равно будут в коридоре, но это уже не суть важно, из комнаты не видать. Эти соображения достаточно быстро проплыли в моей голове, и я сказал:
- Ладно, пойду к Толику.
- Ну, и хорошо.
Ушел в комнату и, не раздеваясь, прилег на свободную сторону кровати, в которой хозяин видел уже десятый сон. Я, видимо, устал, потому что, как только донес голову до подушки, тут же уснул, а через какое-то время слышу, Зинка трясет меня за плечо и говорит:
- Подвинься, я лягу.
Раскрыл глаза и увидел ее в ночной рубашке, пытающуюся столкнуть меня в середину кровати, чтобы самой лечь под одеяло с краю. Встал и пошел на кухню, думая, что там постелено, но не тут-то было. Напившись воды, вернулся в комнату. Зинка лежала под своим одеялом почти в середине кровати, выпихнув Толика на самый край, а с другой стороны еще оставалось много места. Зинка лежала на боку спиной к свободному месту, будто не зная, что оно там у нее есть, но так характерно выпятила задницу, что даже самый несмышленыш и тот бы понял. Я быстро разделся и нырнул к Зинке под одеяло. Она промолчала, делая вид, что спит. Тогда я тихонько стал поднимать вверх ее длинную, до пят, ночную рубашку, которая, на удивление, оказалась уже где-то на уровне бедер, и Зинка лежала боком на скомканном из ночной рубашки жгуте. Я потянул жгут вверх раз, другой. Зинка приподняла задницу и ночнушка соскочила на талию, мой член немедленно оттопырил резинку моих трусов, потому что на ней трусов не было.
Грудь у Зинки была маленькая, еле заметная и плохо прощупывалась под ночной рубашкой, поэтому стал поднимать ночнушку выше, тихонько, стараясь не разбудить Зинку, тычась тем временем членом в трусах между ее ягодиц. Минут, наверное, через 15, все-таки, снял с нее ночнушку и почувствовал, какая Зинка худая. Быстро скинул с себя трусы, и, перевернув Зинку на спину – раздвинул ей ноги. Поводил головкой члена по ее срамным губам вверх - вниз, чтобы снова не ошибиться, и одним рывком с силой загнал его внутрь. Только лобок, приняв на себя всю силу моего движения, столкнувшись с моим лобком, ограничил мое проникновение внутрь. Раз, второй, третий мои попытки найти, ощутить сопротивление моему движению были тщетны: головка моего члена ни касалась, ни дна, ни стенок Зинкиного влагалища. Но мое желание было сильнее ощущения пустоты, поэтому я продолжал. Чувствуя, в тоже время, что на моем лобке постепенно появляется синяк, тогда как до удовлетворения еще далеко. Вскоре, каждый глубокий удар начал отдаваться синюшной болью в лобке. Да тут еще и Зинка проснулась, увидела меня на себе и говорит:
- Ты что так долго, давай быстрее, пока он спит, а то ты его сейчас раскачаешь, и он проснется.
А мне стыдно сказать, что я кончить не могу. И говорю:
- Сейчас, сейчас.
А она вдруг, как-то ноги подняла и раздвинула, что я аж как будто весь вовнутрь провалился. И в то же время кто-то так ласково, и так нежно обхватил и потянул меня за яички, что я чуть тут же не кончил. Однако, когда я на всю длину вынул член, их в последний момент отпустили и, когда я снова провалился в нее полностью, ее попка снова ухватила меня за яички, мягко и нежно. У меня от удивления и приятности аж, слюни потекли, еле успевал сглатывать. Раза четыре, пять может, еще хлопнулся в нее, и кончил. Она как почувствовала, что я кончать начинаю. Лихо так, с себя скинула и, кинувшись к моему члену лицом, помогла ему рукой высвободиться от спермы. Это был праздник! Такого умелого обращения, я еще не испытывал. Потом посмотрел на Толика, который даже не повернулся и продолжал храпеть на своем краю, уткнувшись ноздрей в подушку. Мне стало не по себе, ведь все-таки приятель. Но как он может спать, с такой умелой женщиной? Как может жрать водку вместо того, чтобы трахаться? “Ну и не совестно мне вовсе перед тобой, раз тебе наплевать сказал я ему про себя. Про Зинку известно, что подумал: “Ну и блядь же ты. Как это у тебя такой худой задницей такие выкрутасы делать получается». А лобок у меня потом еще дня три болел.

18. «Ну ладно, раздевайся».

Прошло уже почти полгода, даже больше, когда Верка, тетка старше меня всего на четыре года, отчитала меня как мальца и выставила за порог “не солоно хлебавши”. И вдруг, город-то маленький, встречаю ее как-то вечером на улице. Она девка яркая, в лётной форме, фигура у нее – обалдеть, даже через пальто. Смотрю, идет навстречу, улыбается. У меня, конечно, все внутри пружинить начало. Поравнялись.
- Привет.
- Привет.
Слово за слово. Чувствую, хочет разговаривать, как будто и не отчитывала меня весной. “Тары-бары растабары, насчет тары”. Как бы, между прочим, упомянула, что из общаги переехала, и что сейчас в частном доме комнату снимает. Ну, я конечно, как спаниель напрягся, но виду не подаю. Думаю, может так, между прочим, и адресок скажет, но она человек опытный, почувствовала, что мне сказанное небезразлично, и опять, о чем-то совсем не значащем говорить продолжила. Я тогда через время ее на мысль и навожу, говорю: “А далеко дом от работы-то, ведь порой, и шестичасовые рейсы случаются, а транспорт только в шесть ходить начинает, как добираешься?” Она так лукаво ухмыльнулась, поняла, конечно, к чему это я вдруг такую заботу проявил и говорит:
- В гости, что ли напроситься хочешь?
- Конечно, - говорю, - столько времени знакомы и еще ни одной бутылочки вместе не выпили”.
- Хорошо, - говорит, - но учти, что пью я только хорошие ликеры или хороший коньяк, если не грузинский "Самтрест", то можно армянский “Арарат”.
- Да, - думаю, - «губа не дура».
- Конечно, - говорю, - только так, а на закуску лимон и шоколад?
- Да, - и называет адрес. Потом, посчитав на пальцах график своих полетов, говорит, - да, точно. Через два дня прилетаю из Краснодара, вечером, а следующий день у меня выходной. Что у тебя в пятницу?
- Издеваешься, да? В пятницу у меня с утра две математики, потом физика, литература и обществоведение.
- Ну, ладно, смотри сам. В общем, в четверг я прилетаю в 20-50 . О, вот мой автобус, я побежала, привет.
- Привет, - помахал ей рукой и подумал, а что собственно, а если я болею, разве выбираю дни. Конечно, будет скандал, конечно, выпускной класс, но это же всего один день и потом, зачем ей день пятницы, вечером я снова к ней приду.
Вдруг возле меня остановилась машина. Славка, новый отцовский водитель, потянулся и открыл дверку пассажирского сиденья.
- Садись, подвезу, как раз к вам еду.
- Ой, Славочка, как классно, что мы встретились, скажи-ка мне на милость, где сегодня можно купить хороший ликер или коньяк?
- Коньяк везде, а ликеры, буквально сегодня в УРС привезли три вагона вьетнамских ликеров, завтра к вечеру будут продавать.
- А по чем? Не знаешь?
- Ликеры, говорят, 4 р.30 коп., а коньяк, смотря какой.
- Грузинский “КВ” или “ОС”.
- Ишь, куда хватил, один, по-моему, рублей 27, а второй, вообще, 32.
Денег у меня было в обрез, поэтому с нетерпением дождавшись следующего вечера, поехал в ближайший УРСовский магазин, в котором действительно уже было целых три вида вьетнамского ликера “Апельсиновый”, “Лимонный” и еще какой-то, не помню. Взяв пару бутылочек выше названных сортов, шоколадку, полкило оранжево-зелёных мандарин, затарился на завтрашний вечер согласно заявке. И, как и положено быть, на следующий вечер в 20:50 торчал в аэропорту, с нетерпением ожидая информации о посадке рейса, который, как мне сказали в справочном, прибывает по расписанию. Когда объявили, что самолет сел, то, не теряя времени, я отправился в коридор службы бортпроводников, потому что они оказывались там, на удивление быстро, и действительно, в коридоре я торчал не более 10 минут. Появилась Вера со своей напарницей, они зашли в службу, сделали какие-то отметки и тут же вышли.
Мы вышли из здания, попрощались с напарницей и пошли в сторону старого аэропорта по вытоптанной в снегу тропинке.
- Все купил? – спросила меня Вера.
- Конечно, как просила и даже больше того.
- Что значит больше?
- Больше значит, ликер даже по выбору: хочешь “Лимонный”, хочешь “Апельсиновый”.
- Я эти московские концентраты не пью, - вдруг брезгливо поморщилась она.
- Нет, не московские, а вьетнамские.
- Да, ты че? Правда, что ли?
- Конечно, правда.
- Вот мы и пришли, - сказала она, указывая на небольшой деревянный домик через дорогу.
- Где ж ты тут комнату снимаешь? Тут и хозяевам-то жить негде.
- Это он с виду маленький, а внутри – хоромы.
Хором как-то мне углядеть все равно не удалось, да и ее комната была, прямо скажу, маловата.
- А мне хватает, - заявила она, увидев мою озабоченную мину.
Комнату эту просто необходимо описать, потому что за нее она еще и платила 10 рублей в месяц. При входе сразу утыкаешься в дверцу печки, которая занимает четверть всей комнаты. Обходишь печку слева, и в углу стоит столик размером с шахматный, но называется кухонный, под него входит одна табуретка. Шаг вперед – на стене прибита вешалка, задернутая занавеской, на которой висят все Веркины вещи. Дальше очень маленький буфет, в котором вместе и посуда, и книги, за ним кресло, журнальный столик и трюмо. Все стоит впритирку друг к другу. За печкой, отгороженной фанерной стенкой, стоит тахта. Общая площадь комнаты метров 6, может 7 квадратных. Но самое поразительное то, что когда мы вошли, в комнате было так холодно, что на подушке, лежавшей возле окна был иней.
- Это ничего, - сказала Вера, - сейчас печку истопим, баня будет.
И действительно, как только разожгли печку, комната стала наливаться теплом, и буквально через полчаса нужно было раздеваться донага, но мы крепились. Из Краснодара она привезла хороших яблок, колбасы, и мы стали пировать: заедая сервелат яблоками, запивая ликером, закусывая кислыми мандаринами, и горьким шоколадом. Когда стало уже невтерпеж от жары, Вера скомандовала:
- Ну, ладно - раздевайся!
Я разделся до трусов и снова сел в кресло. Она в это время отошла к вешалке за занавесками, и, надев, белый, прозрачный пеньюар, снова села на тахту, продолжая жевать яблоко.
- Ну, почитай, почитай мне что-нибудь, - просила она.
- Да ты уже весь мой репертуар знаешь, - отнекивался я, понимая, что если начну читать, скоро не остановлюсь.
- Ну и что, вот Блока почитай.
- Хорошо, но только одно стихотворение, а потом надо спать, ведь завтра в школу.
- А, так ты, так и не освободил завтрашний день. Ведь я тебя предупреждала.
- И как ты себе представляешь, я бы его освободил? Подошел к классной и сказал, извините, Римма Васильевна, у меня тут женщина прилетает, так меня в пятницу в школу не ждите. Так что ли?
Вера засмеялась.
- Ну, одно, так одно, читай.
Я прочитал свой козырь “Над озером”. И нам обоим стало грустно.
- Хорошо, спать, так спать. Ложись к стенке, возле нее холодней.
Мы залезли под одеяло, я обнял ее левой рукой и начал целовать.
- Так, это что такое? Кто сказал, что будет спать?
- Верочка, да разве можно рядом с тобой, просто так уснуть? Твое тело мертвого расшевелит, не то, что меня.
- Это что за некрофилия. Ты прекращай, а то сейчас оденешься и ровненько домой почапаешь.
- Ты че, совсем с ума сошла? На дворе час ночи, мне до дому сорок минут тащиться, а утром в школу.
- В школу, в школу, заладил тоже. Нет, с вами, с малолетками, лучше не связываться.
- А что, уже связывалась?
- Да не я, подружка моя, связалась, так он ее всю измотал: то школа, то родители, то комсомол. В общем, одни нервы.
- Понятно, - сказал я, лег на спину и скрестил руки на груди.
- Вот так-то лучше. Спи, – сказала Вера, дотянулась рукой до выключателя бра и погасила свет.
На спине я выдержал не более минуты, потому что у меня стояли даже волосы. Аккуратно повернулся к ней и прижался стоящим членом к бедру, зная, совершенно магическое его действие на женщин, а левой рукой просто обнял ее.
- Ты опять начинаешь? – услышал я ее негодующий голос.
- Нет, просто на спине неудобно лежать, я привык засыпать на правом боку.
- Ну, хорошо. Засыпай.
- А голову можно сюда положу, - спросил я, укладывая свою голову к ней на грудь.
- Положи, - нарочито безразлично сказала она.
Полежав без движения еще с минуту, я медленно начал шевелить бедрами, потираясь членом о ее бедро в тончайшей ночнушке. Она молчала. Перенес ладонь левой руки с ее бока на ее грудь и начал нежно ласкать. Она молчала. Приподнял голову, дотянулся губами до мочки ее левого уха и сначала, совсем нежно, а затем, уже страстно дыша, начал посасывать, слегка покусывая мочку, языком, порхая по всему уху, и проникая в его глубину. Она молчала, но дышала уже неровно. Постепенно осмелев, я начал целовать ее шею, плечи, грудь, не касаясь только губ. Она молчала. Расхрабрившись, закинул на нее левую ногу и хотел уже забраться на нее, как вдруг она убрала рукой мою ногу и повернувшись ко мне спиной, сказала:
- Подожди, еще не время.
- ?!
Может быть я, конечно, еще не все знал о женщинах, но что она тогда имела в виду, для меня до сих пор загадка. Хотя, может быть, теперь уже могу предположить, что она хотела. Во-первых, себя довести до настоящего желания, а во-вторых, меня пристегнуть так, чтобы я уже ни куда не соскочил.
Но тогда, понять этого, еще не мог. Во мне все кипело и клокотало. Я был готов выскочить на снег и там остудить свое желание, но это, конечно, просто метафора. Скрепя сердце, снова лег набок, прислонившись стоящим членом к ее бедру.
- У тебя, что, всегда такой столбняк? – спросила она.
- Всегда, когда я рядом с тобой, - ответил я.
- Видать, что еще пацан, у настоящих мужиков он встает и ложится по их желанию.
- У меня пока с начала вечера не хватило силы сказать ему: “Ляг”. Ты ему сама попробуй, скажи.
- Ну, раз он у тебя человеческих слов не понимает, давай попробуем, что у нас получится, - вдруг неожиданно сказала она и сняла с себя ночную рубашку. Трусы же с меня слетели еще задолго до этого момента.
- Только не торопись, - предупредила меня она, - я сама буду руководить.
- Ага, ага, - захлебываясь от свалившейся вдруг удачи отвечал я, устраиваясь над ней поудобнее.
Она сама ввела мой член в свое горячее влажное влагалище, притянула к себе руками мою задницу и приказала:
- Не шевелись!
Я, конечно, не шевелился секунд пять, а затем, как с цепи сорвался. Она только приговаривала:
- Помедленнее, помедленнее.
Эх, если бы это были скачки, то я бы всегда первым оказывался на финише. Она еще была где-то на середине «пути», когда я уже кончил и свалился с нее. Мое сердце колотилось, будто побил рекорд, в плавании.
- Это что, уже все? – услышал я вопрос, - Ну, ты Сашка, ну ты и эгоист, ну и что, что молодой, но я же женщина, мне же больше надо.
- Ты на время посмотри, - ответил ей я, - ты бы еще пару часов меня продержала, я бы просто сам по себе лопнул от желания.
- Ну-ка, вставай. Давай иди, подмойся, там возле печки лежит таз и кувшин с водой, валяешься тут весь в сперме, не стыдно тебе?
Я пошел подмываться. Вязаные из тряпок дорожки были уже как лед, но вода, стоявшая в железном кувшине возле печки была еще теплой. Внизу стоял большой алюминиевый таз.
- Присядь, чтоб не брызгать, - услышал я Верино замечание.
Присел, подмылся, ощутил дополнительный кайф. Это оказывается еще одно удовольствие, подмываться теплой водой после секса. Добредя обратно до тахты и, упав на нее, я лишь успел попросить Веру, чтобы она разбудила меня через час.
Мне показалось, что я только коснулся подушки, и меня уже будят.
- Просыпайся, уже семь.
- Как? Только что было шесть!
- Так, выпей кофе, съешь бутерброд, возьми яблоко с собой, - приговаривала она, пока я в спешке натягивал на себя одежду. Быстро сделав все, что она предложила и, дожевывая на ходу бутерброд, сказал, что вечером приеду снова.
- Не надо, я не ты, у меня завтра первый рейс, поэтому звони в службу и встречай перед выходными или перед резервом, а то, может, и я когда-нибудь позвоню.
Схватив пустой кейс, я вылетел в морозную темноту холодного утра, и поспешил в школу. Домой заехать уже не успевал.
* * *

Вера стала моей первой настоящей женщиной, она учила меня для себя, но она была женщиной, а значит, учила меня для всех, тем более что она чувствовала, что внутри себя я не могу простить ей моего весеннего унижения. Я никогда не думал об этом, но сейчас, с высоты прошлых лет, понимаю, что именно весеннее унижение и останавливало меня, когда речь между нами начинала заходить более чем о сексе. Зато в сексуальной учебе она на мне “выспалась”: “Делай так, а вот так не делай, да ты мальчишка, ничего не можешь, и туда же”, - и прочее, и прочее, и прочее.
Но она закалила во мне сексуального бойца, после нее, я уже начал владеть собой. Уже понимал, в каких местах с женщиной нужен натиск, а в каких небрежение. Как заставить женщину трепетать, еще и не прикоснувшись к ней. Но расстались мы с ней все же по ее инициативе, просто она нашла себе, как ей показалось, подходящую партию.
* * *

Права была Вера. Зря я не выспавшийся пошел в школу, так бы просто стояло “Н”, а тут две “баранки”, т.е. двойки схватил – и обе по математике: одну за домашнее задание, которое не сделал, а другую – за работу на уроке, потому что откровенно спал. Ну, что тут поделаешь – судьба.
В воскресенье, отоспавшись вволю, решил просто съездить в службу бортпроводников и переписать график её полетов, чтобы хотя бы примерно ориентироваться в ее расписании. Конечно, график, бывало, сбивался, но не часто, и к нему, в конце концов, возвращались, когда кто-то переставал болеть. Оказалось, что Вера в резерве, будет в среду, значит встречать ее надо во вторник. Все классно!
Во вторник, быстро пообедав, захватив с собой тетрадку на всякий случай. Прихватив баночку кофе и коробку конфет, отправился встречать Веру, перед уходом предупредив сестру, что возможно сегодня снова не буду ночевать дома.
- А что ты мне говоришь, звони родителям, мне за тебя отдуваться не хочется! – в ответ закричала сестра.
- Ну, в общем, я тебе сказал, но это еще не наверняка, так что не гони волны.
Самолет из Кустаная задерживался, потому что в Ухте была пурга, а у нас шел снег крупными хлопьями, и чувствовалось приближение Нового года. Через час от назначенного времени ТУ-134 совершил мягкую посадку, и я отправился в службу.
Она нисколько не удивилась, что я встречаю ее. Мы встретились так, будто муж встречает жену, совершенно обыденно. Она сразу дала нести мне большую сумку с чем-то съестным, и попросила подождать на выходе.
Я прождал еще минут сорок, но сумка, стоявшая у моих ног, располагала к доверию. Наконец она вышла, и мы снова отправились в ее хибару по занесенной снегом тропинке. Шли мы с совершенно определенной целью, поэтому разговор не клеился, тем более что она шла впереди, а я сзади. В этом нашем движении была какая-то желанная обреченность. Войдя в комнату, мы опять растопили печь, некоторое время посидели в шубах, а когда печь начала давать тепло, стали раздеваться. Вера первым делом разобрала сумку, из которой на столик выкатились шикарные яблоки, помидоры, даже была пара огурцов, потом вытащила аппетитный кусок ветчины и бутылочку того самого “Арарата”, который, как она утверждала, она только и пьет из дешевых коньяков.
Во всем, что она делала, в ее тоне, настроении, позах чувствовалась хозяйка положения, каковой она и была по существу, и за этими хозяйскими манерами я не чувствовал к себе теплоты. Это было одно голое желание, ни любви, ни дружеского участия – голое желание и всё. Мне стало грустно, но тело вибрировало от страсти, и она это чувствовала, поэтому вела себя со мной как хотела. Она вела себя, как наставник, который учит мастерству в том или ином деле, в нашем случае, это был секс, но и в самом процессе обучения чувствовалась ее сознательная отстраненность. Я для нее был лишь обучаемым партнером. Да, симпатичным. Да, интересным. Да, желанным. Но подвластным!

Главный Урок Всем Мужчинам – испытав, почувствовав такое состояние в 16 лет, уважающий себя мужчина, уже ни когда больше не допустит в быту женской власти.

В этот раз вода согрелась не за полчаса до секса, а часа за четыре, и когда я кончил, и она тут же погнала меня подмываться, то я чуть не отморозил себе яйца, потому что в чайнике уже шелестели кусочки льда. А когда утром, я отправлялся в школу, то вода в тазу уже вся превратилась в лед.
И все равно вспоминаю Веру с благодарностью. Ведь не будь её, когда бы я выучил Главный Урок?
Она показала мне такие краски секса, о которых я даже не слышал. Она первая поцеловала мой член, правда, просто поцеловала, но мне тогда и этого было достаточно, чтобы он снова затвердел. Она вила из меня веревки, мне это не нравилось, но я кайфовал, потому что все было впервые. В течение месяца мы встречались еще раз пять. Она с каждым разом становилась более властной, и каждый следующий приток ее властности уже рождал во мне сопротивление. Пока, однажды, не произошло то, что и должно было рано или поздно произойти – я вырос из ее воспитания. Она стала повторяться, и мне стало не интересно. Теперь, я хотел опробовать все полученные от нее знания на любимой женщине.
Мы стали встречаться всё реже и реже, и в какой-то очередной мой приход она объявила мне, что у неё появился любимый мужчина, и чтобы я больше не приходил. Мне стало грустно, но ровно до следующего дня.
Я вырос из Веры как из коротких штанишек, но каждый взрослый, через время, желает хоть на день вернуться в детство.

19. Весенние каникулы.

Вот и кончилась третья четверть моего 10-го класса. И опять в мой день рождения начались весенние каникулы, мои последние каникулы в школе.
С Верой я перестал встречаться под Новый год. На зимних каникулах ездил в Печору и все-таки трахнул свою первую любовь Ленку, но это было так невразумительно, так по-детски, что и писать об этом в отдельном рассказе не стоит. Вернулся в Сыктывкар и ездил к тетке в деревню, надо было отвезти пару мешков муки. По пути остановились в Визинге и с водителем Славкой решили там заночевать, а где ночевка, там и пьянка, а где пьянка, там и девки, а где девки, там и все остальное. Я к тому времени так раздухарился, что готов был трахать все, что шевелится. И тогда не было важно, трезвая она или пьяная, молодая или старая, симпатичная или страшила. Есть влагалище, и этого достаточно, а лицо можно и фуфайкой прикрыть.
Вот заставь меня сейчас вспомнить, как ее зовут или лицо хотя бы – ни за что не вспомню. Говорят, что человеческая память помнит все, но, сколько в моем прошлом лиц, которых я не помню. Прости меня, Господи! Хотя мне кажется, и они меня не помнят. Есть поговорка – секс – это не повод для знакомства. Так вот таких беспорядочных половых связей, когда не помнишь даже лица, в моей жизни было столько, что если бы на каждую затратить страничку, получилась бы книга – толще Библии. И каждая женщина, если вдуматься, мне что-то дала как, к примеру, вот эта из Визинги, с которой мы остались вдвоем за столом, когда Славка со своей удалились на кровать. Помню, комната одна, но большая, квадратов 35. Лампочки две – одна над кроватью, другая над столом, ту, что над кроватью, они погасили, а мы чуток посидели, по рюмке выпили, ну и я не утерпел, начал приставать: “Давай, да давай”. Она отнекивается, но смеется, меня, конечно, это еще сильней раззадоривает. Чувствую, хочет, но не дает, стесняется, может быть. “Да этим уже не до нас,” – говорю, - “Слышишь, пыхтят как паровозы, видишь, как у них одеяло летает”. Она, конечно, видит и хочет того же, но “Нет, - говорит, - и все”. Как уж мы с ней на полу, на матраце оказались, не помню, только помню, что я уже с нее трусы снял, а она все за свое. Как-то потом все же уговорил, но увертюра была такая, что опять только пару раз на полшишечки вставил и тут же кончил. Помню, меня это ни чуть не расстроило, а наоборот: “Ну, думаю, слава Богу, отстрелялся, теперь и поспать можно”, а эти на кровати все кувыркаются. Свернулся на матраце калачиком, закрылся шубой, и только хотел поспать, Славка меня пинает: “Ты, - говорит, - вставать думаешь, десять утра уже, нас в деревне ждут, волнуются”. Вскочил, думал хоть умыться, куда там. В шубу, в унты, и в машину. Уже в машине: “Возьми, - говорит, - из сумки термос с чаем, пирожки. Пока ты дрых, девки нам на дорогу напекли”. Вот так бывает.
Съездили мы в деревню, вернулись в город, началась третья четверть. Я в туалет, а член, вот сама трубочка, по которой моча течет, как будто битым стеклом засыпана или мочусь я битым стеклом, что, в общем-то, одно и то же. Думаю: “Не горюй, что ты. Откуда в члене битое стекло?” Прошло полдня. Мочусь. Ну, не так, чтобы градом слезы, но одна, может две, слезинки выкатились. Понять не могу, что такое, утром трусы снимаю, они все в гное, на член надавил, из него как из фурункула гной брызжет, но мочиться стало легче. “Что же это такое?” – думаю. Взял медицинскую энциклопедию, давай читать про венерические заболевания – все признаки налицо: написано – гонорея (триппер). Так, думаю, надо лечиться. В триппер-бар идти, чтобы сообщили в школу, родителям? Чтобы все пальцем показывали? Да пусть лучше меня убьют. А чем там его лечат – антибиотиками. Все, что было в доме из антибиотиков, все съел. Наутро уже легче. Днем пошел, купил еще пачку пенициллина, еще съел, еще легче, на следующий день снова и так почти месяц, пока все симптомы не прекратились, но в канале внутри головки какая-то бородавка образовалась, беленькая такая, как просяное зернышко, чуть-чуть из канала торчит. Ну, думаю, “Мягкий шанкр” – сифилис еще. Да тут еще медкомиссия на права и в армию, а там везде RW сдавать - анализ на сифилис. Сдал – все в порядке. Ну, так и стал жить с этой бородавкой. Она мне не мешает, да и я ей не особенно. “Может, - думаю, - я сам не болею, а заразу разношу, а там еще и уголовная статья есть”. А у меня как раз приятельница из дома-малютки появилась, они мазки регулярно сдают. Трахнулись мы с ней, сдала она мазок – все чисто. Отлегло у меня от сердца, но опять начала тогда беспокоить бородавка в канале. А еще учиться надо, 10 класс. В общем, намучился я в третьей четверти, по самое не хочу. Потом, думаю, да ладно, пусть как есть, авось да вывезет куда-нибудь. Так день за днем, неделя за неделей проходит, а бородавка ни куда не исчезает, не рассасывается. Когда за ней раза по четыре-пять в день наблюдаешь, мысли всякие в голову лезут, а тут начались каникулы. “На фиг, - думаю, - надо было сразу куда-нибудь в деревню съездить, показаться врачу, что скажет”. Тут-то я и вспомнил, что Светка, моя бывшая практикантка, закончила институт, и по распределению поехала в Кебаньель, в деревню, аж за 250 км от Сыктывкара. Съезжу-ка я к ней, покажусь там, там все свои, никуда оттуда информация не уйдет. Выбрал время, когда дома никого не было, чтоб не мешали разговаривать, и по справке дозвонился до Кебаньельской школы, у нее ведь каникулы, как я забыл, но, Слава Богу, она оказалась в школе. Поговорили, конечно, истинной причины приезда по телефону я ей не сказал, но она, как услышала мой голос, так на другом конце провода вся и растаяла. “Приезжай, - говорит, - завтра же”. Я говорю: “Ну, наверно, послезавтра, завтра я только билет куплю”. Билет на самолет до Усть-Кулома, это районный центр, стоил 7 рублей. Вечером я выцыганил у матушки денег, и на следующий день купил билет, и через день был уже в Усть-Куломе, в аэропорту.
Весна. День. Солнце светит ослепительно ярко, с крыш капает, а я в унтах (это такие валенки из собачьей шкуры на толстой войлочной подошве), и в шубе, да еще с рюкзаком. Светка книжек заказала. Я к ее родителям ходил, они мне дали. Мне в аэропорту Усть-Кулома говорят: “Здесь напрямик до Кебаньёля 3 км, по дороге 8, но ты дождись автобуса, мигом довезет”. “А когда, - спрашиваю, - автобус?”. “Ну не позже семи вечера”, - отвечают. 3 км? Да даже если я ползти буду, и то за час доползу, т.е. к 12 дня буду на месте. “Где, - спрашиваю, - Кебаньель?”. “Там”, - говорят и машут на юго-запад от аэропорта. Тут вот лог пройти, там, на выретию выбраться, потом снова под горку, но чуть правей и будет Кебаньель, да там уже увидишь. Я и пошел, но упустил, что не лето, и даже не осень, а весна. До конца полосы дошел быстро, а как за полосу-то ступил, так по колено в снег и провалился. Ну, по колено – это не глубина, другой шаг, опять по колено. Пока я до оврага добрался, уже мокрый был как цуцик, а когда через пару часов из оврага выбрался – пар от меня шел как от костра, в который снега горсть бросили. В общем, то на то и вышло, когда я пришел в Кебаньель, меня обогнал автобус из аэропорта. Пока, я потом еще нашел Светкин дом. Так ухуйкался, что меня уже хоть самого трахай – даже не пошевелюсь.
Когда Светка меня таким на пороге увидела, ее волнение, она меня все-таки ждала, переросло в истерический гогот. Я на пороге: рюкзак, шапка в руках, от головы пар идет, с унт вода течет, а она стоит перед раскрытыми дверями в халате и гогочет, что есть мочи. Я её спрашиваю: «И ты долго так будешь»? А она в меня пальцем тычет и соседку зовет: «Погляди, он еще и говорит, я думала, сразу у порога рухнет».
Соседка человеком оказалась.
- Че, ты парня в дверях держишь. Впусти, да разуй, видишь, устал человек, аж глаза ввалились, один нос торчит.
Тогда только Светка опомнилась. Как приятно, когда тебя в такие моменты раздевают!!! Лучше чем подмываться теплой водой, а когда еще в комнате пахнет жареным мясом и слегка дымком от печки. Это когда печку открываешь, чтобы дров подбросить, тогда тот дымок из устья, и подымается. Это кайф.
Утром ни кто не будил, и я дрых до 12, а, проснувшись, даже не сразу понял, где я. Тем более что дома ни кого не было. Умылся, нашел в кухне, чем позавтракать, и стал одеваться. Дабы пойти в медпункт, амбулаторию или что у них там есть
Амбулатория, медпункт в Кебаньеле работал только с утра, а после обеда все ездили в райцентр. Автобуса ждать было, оказывается, незачем, потому что любая машина, идущая по дороге шла через Усть-Кулом. Отыскав там поликлинику, я попытался выяснить, кто там лечит венерические заболевания, оказывается, у них есть официальный венеролог, но сегодня он принимал утром, а завтра будет вечером. Моих же каникул оставалось всего четыре дня, считая текущий. Поэтому я не стал дожидаться завтрашнего приема, а, спросив его имя, отчество и адрес, отправился к нему домой. Адрес оказался очень запоминающийся, как, впрочем, и имя, отчество – Иван Петрович, третий дом за развалинами церкви, слева по трассе на Сыктывкар.
Я даже удивился, что застал его дома. Мне казалось, что его придется ждать часов до семи вечера, но он сам мне открыл дверь, и удивленно спросил:
- Вы к кому?
- Иван Петрович?
- Да?!
- Семенчин?
- Да?!
- Иван Петрович, тут такое дело, я сам из Сыктывкара, у меня что-то на члене образовалось, к кому не обращался, никто не знает. Сказали, езжай к Семнчину в Усть-Кулом – светила в этих вопросах, но интриганы из городских поликлиник, особенно из КВД (кожно-венерологического диспансера) кляузу на него в партийные органы написали, говорят, завидовали много, вот он и сидит в райцентре, а ему бы давно уже пора республиканским КВД командовать.
Видимо, моя неприкрытая лесть была бальзамом на сердце старика, так мне показалось, хотя ему было всего около 40.
Пил он видимо действительно нещадно, потому что дом, в который он меня пригласил, выглядел именно, как дом алкоголика. Обшарпанные стены, минимум мебели и, видимо, даже жены у него не было. Сторонились его в райцентре “Еще заразу какую-нибудь от него подхватишь”, - говорили обыватели. Это он потом мне сам за бутылочкой рассказал. А когда мы вошли в дом, он подвел меня к столу, включил сильную настольную лампу и сказал:
- Ну, давай, показывай своего красавца.
Я достал член. Он одел перчатку. Взял мой член за головку, что я даже не почувствовал. Повертел его перед светом туда-сюда. Потрогал бородавку, попросил меня попытаться что-нибудь выдавить из канала.
- Подои его, - говорит.
Я начал доить член, он у меня встал.
Петрович засмеялся.
- Вот, мне бы так, да ты его не дрочи, а выжимай.
Сам пошел, взял микроскопное стекло, и когда на головке появилась капелька слизи, посадил ее на одно стекло, а другим стеклом размазал и прикрыл.
- Ладно. Завтра после обеда заходи в поликлинику, скажу результат.
- Извините, Иван Петрович, мне бы сегодня результат нужен, меня так измучило невезение, что эту ночь я не переживу.
- Вот, ведь, настырный какой. Ладно, тогда с тебя бутылка.
- Нет вопросов.
- Тогда держи, только вот здесь за края, - и он отдал мне в руки стекла, а сам пошел одеваться.
Мы дошли с ним до лаборатории, когда там уже никого не было, он сходил, взял ключи и сказав:
- Подожди здесь, - указал на скамейку в коридоре, - хотя нет, сходи-ка лучше за водкой, а то скоро давать перестанут”.
Пока я искал магазин. Покупал водку и возвращался, он стоял уже на крыльце поликлиники, дожидаясь меня, и о чем-то сосредоточенно размышлял, шевеля губами. Меня это насторожило, когда я подошел, он меня сразу спросил:
- Гонореей болел?
- Болел, - отвечаю.
- А чем лечился?
- Ну, как чем, антибиотиками.
- Какими?
- Пенициллином.
- Эх ты, пацан, триппер пенициллином не возьмешь, и тем более, если глотать, тут нужен бициллин и внутримышечно, тогда, если это острая форма и сразу обратился, можно за неделю вылечиться. А ты, уже, сколько эту хуйню носишь?
- Два с половиной – три месяца.
- Ну, тогда все понятно. Загнал ты свой триппер пенициллином в эту бородавку, и чем его теперь оттуда взять, я даже не знаю.
- Ну, может бициллином?
- Да нет, он при острой форме помогает, а мазок показал, что у тебя ничего нет.
- Так я сейчас никого не заражу, если буду с женщиной.
- Нет, не знаю, вроде не должен, но я тебе советую, вначале вылечись, а потом все остальное. Давай, вместе по выпиваем, а то мне одному скучно. Выпивка на твою бородавку уже никакого влияния не окажет.
- Хорошо, Иван Петрович, только не долго.
- А что, тебя кто-то ждет? Ты же ко мне говоришь приехал?
- К вам, Иван Петрович, конечно к Вам, но я даже в гостинице не был.
- Какая гостиница, ночуй у меня.
- Что вы, Иван Петрович, я Вам столько хлопот создал, никак не могу. Вот только рюмочку за компанию выпью и все.
- Звать-то, хоть, тебя как? – спросил он, разливая водку по рюмкам. Мы уже пришли к нему домой и уже сидели за столом.
- Александр.
- Ну, вот что, Саша, я тебе скажу. В следующий раз с этим не тяни, только с конца закапало, сразу ко мне. В крайнем случае, в ближайшую больницу, а то с этими заболеваниями очень быстро можно импотентом стать, имей в виду.
Мы еще сидели, наверное, около часа. Он рассказывал мне о себе, о том, какие он строил научные планы, но подливая себе все чаще. Буквально к концу часа уже и языком еле шевелил, но продолжал бить себя кулаком в грудь и утверждать, что если бы он был в городе, он бы не пил и был бы лучшим специалистом и пр., и пр.
Я посмотрел на часы, было уже девять вечера. Что Светке скажу?
- Ладно, Петрович, ты меня извини, мне пора. Спасибо тебе за все, - сказал я и, оставив его с недопитой бутылкой, вышел на дорогу, надеясь, что хоть кто-нибудь поедет в сторону Кебаньеля, но нет. Снова пришлось идти пешком, правда, уже по дороге.
Приплелся в Кебаньель в первом часу ночи. И когда постучал в дверь, то между последним стуком в дверь и ее открыванием не было перерыва. Светка открыла моментально, у нее были круглые от испуга глаза, и совершенно растерянный вид. Когда же она увидела меня в дверях, то бросилась мне на шею, как будто я с войны вернулся, и запричитала
- Больше, до отлета, я тебя никуда из дома не выпущу, да мне и самой в школе делать нечего, буду дома сидеть, соседка вон ушла к приятельницам, так что мы одни. Иди садись, я тебя кормить буду.
- Светочка, я так устал, что только попью чаю и давай спать.
- Ты же должен быть голодный, ты почти сутки ничего не ел.
- Как же, а утром, потом в столовой в Усть-Куломе.
- Кто же тебя туда понес?
- А я тебе что-нибудь купить хотел.
- Купил?
- Нет.
- Ну, хорошо, пей чай и ложись.
- Что, значит, ложись, а ты?
- А мне еще постирать надо, носки заштопать, а то пока тебя не было, я на месте усидеть не могла. Ни как не могла представить, куда ты мог деться. В поселке никто тебя не видел. Даже не знала, что и думать.
Когда она произносила последние слова, я уже забирался под одеяло и уже спал, еще даже не коснувшись подушки. Проснулся - опять в 12, но должен был проснуться позже, однако, меня разбудил запах свежей выпечки и бряцание посуды возле печки. И как, только открыл глаза, понял, что Светка хлопочет с пирожками и действительно ни куда не пошла. Весеннее солнце рвалось в дом сквозь белые занавески. Все радовалось вокруг меня, а мне было грустно, я не знал наверняка, можно мне трахаться или нельзя.
- Ну, трахался же я с бабой из дома-малютки и ничего, а Петрович говорит, что не надо, как быть, - думал я про себя.
- Ты, чего проснулся такой грустный или деревня уже надоела?
- Нет, просто я думаю, что тебя обременяю.
- Ну, что ты, мне даже интересно показать тебе, чему я здесь уже научилась. А ты как думаешь, хозяйство есть хозяйство, это тебе не в городе.
Удивительный все-таки Светка человек – позитивный, во всяком месте может найти, чему порадоваться, чему научиться. Это мы мужики о чем-то задумываемся, всякие гадости придумываем. А вот, была обычная инфантильная городская девушка, и на тебе, уже с печкой справляется, как заправская деревенская.
- Иди, уже умывайся, что там, в кровати сидишь задумавшись.
- Да, да иду.
- Тебе “Александрина” нравится?
- Александрия?
- Нет, песня такая у нового белорусского ансамбля “Песняры”.
- Не слышал.
- Послушай, я буквально неделю назад пластинку купила.
Она поставила пластинку на проигрыватель под названием “Аккорд” и песня созвучная весеннему дню полилась из динамика. Куда-то в сторону ушли грустные мысли, и радость проникла в сердце “Ну зарубцевался и зарубцевался, не заражаю ведь никого. А вдруг? Ну, что вдруг может быть? Вдруг! Вдруг бывает только – пук”.
- Умылся? Садись обедать.
Мы вкусно покушали. Был борщ с пампушками, тушеное мясо с картошкой и пирожки с разными начинками и молоком. А потом, она начала меня допытывать, зачем же я все-таки приехал. Или это любовь? Хотя не похоже.
- Ну, почему же не похоже, ты мне нравишься.
- За «нравишься» на самолете не летают, - припирала она меня.
- Знаешь, я наконец-то хотел побыть с тобой наедине столько, сколько хочу, и чтобы не надо было спешить и от кого-нибудь прятаться. Я хотел увидеть тебя свободной от родителей, от приятелей, от всех.
- Ну, увидел и что?
- Увидел и понял, что я тебя до сих пор хочу.
- Что, вот так прямо сразу хочу и все?
- Ни фига себе сразу!
- Ну, сейчас сразу, сегодня сразу.
- Да я, может быть, этой минуты полтора года ждал.
- А я так не могу.
- Как?!
- Ну, вот так. Когда все запланировано. Поспали, поели, и иди, будем трахаться. Я хочу, чтобы это произошло само собой, а не то, что легли , ничего не чувствуя, и там уже в койке давай чувства искать.
- Да, причуды у вас, Светлана Батьковна.
- И не какие, не причуды. Ты сделай так, чтобы я тоже этого захотела, чтобы, как я уже сказала, это произошло естественно.
- Это значит, надо опять собирать компанию, жрать водку до беспамятства и только потом уже в пьяном угаре залезать в койку, так что ли?
- Не так, но и не так как ты предлагаешь.
- Пойдем лучше прогуляемся вместе. Ты мне свою школу покажешь, свой поселок, а дальше посмотрим.
- Пойдем.
Мы прогулялись с ней по поселку, даже сходили в кино, я все-таки купил ей в подарок духи, какие она пожелала из тех, что были в продаже, какие-то Рижские. На вечер взяли бутылочку полусладкого вина, и отправились домой.
Соседка оказалась дома. Приятельница, у которой она хотела остаться, собиралась замуж, и жених был у нее в гостях. Мы втроем поужинали, выпили бутылочку, послушали пластинки, я почитал свой репертуар, и к 12 ночи спокойно разошлись по своим койкам.
- Видимо, Господь не хочет рисковать, - подумал я, ворочаясь на диване и, пытаясь уснуть. Яркие звезды поверх занавесок говорили о морозной ночи и манили своей бесконечностью и покоем. Сон пришел тихонько и ласково, уводя сознание в бесконечность пространства времени, где свои переживания я наблюдал уже со стороны.
Меня разбудил короткий и нежный Светкин поцелуй, она знала, что я завтра утром улетаю и, видимо, не хотела отпускать меня не солоно хлебавши или еще почему. Она сидела на краешке дивана, и тихонько целовала меня спящего. Я проснулся, она отстранилась, я откинул одеяло и привлек ее к себе на грудь. Она прильнула ко мне, и я услышал ее возбужденное, неровное дыхание. Перевалили ее через себя к спинке дивана и, оказавшись над ней, стал целовать ее так, как целовал ежедневно полтора года назад. Но то ли она была уже не та, то ли я чувствовал себя другим, только той степени возбуждения, которая была полтора года назад, я не ощутил. В то же время она, так мне показалось, завелась на всю катушку. Наверное, так случилось, потому что я был со сна, а она, видимо, еще прежде, чем присесть ко мне на диван, уже завела себя. Удивительно, но я даже не вспомнил о туалете, когда начал ее целовать. Зацеловав ее губы, шею, грудь, спустился к животу, и каждый мой поцелуй отзывался ее возгласом: « А-а-х, а-х».
Ее кожа была молочной белизны, и запах был молочной спелости. Она еще больше похудела, чем была полтора года назад, но это ее не портило. Коленкой я разжал ее ноги, потом забрался второй, и, наконец, достиг заветной вульвы, которая так заводила меня в прошлом году. Но все оказалось более прозаично, чем я ожидал. Лишь только я проник в нее, она тут же кончила. Видимо, наслоенное за полтора года возбуждение, она уже больше выдерживать не могла. Моё же удовольствие, к которому стремился целых полтора года, постепенно становилось рутиной приятного движения. Через пять минут я кончил с совершенной уверенностью, что это первый и последний раз. Она же была в восторге, который я не мог разделить, и мне было досадно. Остаток дня и ночь тянулись мучительно долго. И даже в дымке печки начал ощущаться запах угара.
Какая красивая и сияющая она провожала меня к самолету, тогда как я всеми силами старался скрыть радость расставания.

20. Я – муж, перед Богом.

Какая ранняя в том году была весна, ранняя и очень бурная. Не прошло и недели, а дороги уже освободились от снега. 30 марта я прилетел из Усть-Кулома в унтах, на меня народ смотрел, слабея от хохота – на дорогах снега нет, на тротуарах лужи, солнце светит, температура +15, и, ваш покорный слуга, как полярник. Хорошо от автобуса бежать недалеко. И весь апрель, почти, такой был. Естественно, к майским праздникам мы уже ходили по сухому асфальту и только кое-где в самых затененных уголках, выходящих на север, еще сохранились остатки тех миллионов кубометров снега, выпадающих на нас за зиму.
Каждую весну, глядя на то, как исчезают многометровые сугробы, я восторгаюсь Божественным величием, расходующим такое количество энергии для поддержания жизни в венце своего творения. Человечеству, наверное, нужно было бы полгода, никак не меньше, чтобы растопить такое количество снега и льда. Нужно было бы истратить львиную долю своих энергетических ресурсов. А тут - неделя, десять весенних дней, и зима, снег становятся безвозвратным прошлым, и об этом забываешь до следующей осени, которая весной, в том возрасте, кажется так далеко, что она может и не наступит вовсе.
В таком благодушном настроении я вышел 30-го апреля во двор нашего 55-ти квартирного дома сталинской постройки, имея в заднем кармане штанов бутылочку коньяка. Послонявшись по двору примерно с четверть часа, придумывая, куда бы податься в предпраздничный вечер, я уже было направился в свою школу на вечер, посвященный дню “Международной солидарности трудящихся” или просто “1 Мая”, как вдруг из подъезда вышел “Хырса”. Почему у Сашки Лыткина было такое прозвище, до сих пор не знаю, но не в этом суть.
- Привет!
- Привет!
- Ты че по двору болтаешься? Я за тобой уже с полчаса наблюдаю.
- Да, ладно ты, с полчаса, только одну сигарету и выкурил.
- А что делать собираешься сегодня?
- Не знаю. Жду предложений. Пузырек у меня имеется. Денег тоже маленько есть, так что я любой компании не обуза.
- У меня тоже пузырек есть. Пойдем к нам в общагу, там сегодня танцы будут.
Надо сказать, что Хырса учился на третьем курсе физико-математического факультета Пединститута и ростом был тоже за 180 см, только был очень худой и от этого казался выше меня.
- Пошли.
Придя в общагу, которая была от нашего дома в 30 – 40 минутах ходьбы. Мы поднялись на четвертый этаж в комнату к его сокурсникам, где попоище уже набирало ход. А именно: за столом сидел один человек, перед которым стояла кастрюля вареной картошки, миска винегрета, тарелка холодца, булка черного хлеба, уже частично порезанная, стакан и початая бутылка водки.
- Иван, ты че один? – спросил его Хырса.
- Я, хуй его маму знает, свалили все куда-то, сейчас придем говорят, начинай, говорят без нас.
- Во, народ зажрался, - воскликнул Хырса, - ну раз они так сказали, то давай начнем.
- Давай продолжим, - сказал Иван, разливая остатки водки по трем стаканам.
Мы достали свои коньяки, и глаза Ваньки заискрились радостью. Когда во второй бутылке коньяка оставалось меньше половины, пришел еще кто-то, принес четыре бутылки вермута и батон вареной колбасы. Попоище продолжилось с новой силой. На каком стакане отпал Иван, я уже не помню, и, вообще, плохо помню детали того вечера, только самые яркие его эпизоды. Когда снова открылась дверь, то пришел еще один сосед с сеткой “Лучистого” крепкого, бутылок пять, по-моему. Я проглотил стакан этого «Лучистого», до сих пор помню его желто-прозрачный цвет, отдающий запахом яблок и спиртом, и понял, что если сейчас не встану, то, видимо, не встану уже никогда. Тем более что вновь пришедший сказал, что танцы внизу, в холле, уже начались.
Зайдя в холл, и найдя свободное сидячее место в уголке, хотел, было понаблюдать за происходящим. Но зазвучала музыка медленного танца и меня, еще до того как я опустился в кресло, успела перехватить какая-то девица, которая через полминуты, видимо, пожалела об этом, потому что ей пришлось носить меня весь танец. В конце – концов, доставив меня после танца до свободного места, она, как мне показалось, вздохнула с облегчением, и я, впрочем, тоже.
Сколько времени сидел в том кресле - не знаю. Только когда почувствовал, что вроде немножко пришел в себя и могу передвигаться, отправился на поиски комнаты, в которой остался мой плащ, с ужасом понимая, что могу ее и не найти. Прошел, наверное, комнат 20, прежде чем нашел ту, что искал. Нашел свой плащ, а ноги не идут. Ну, взяли меня под рученьки Хырса с Матросом и на себе вон из этой клоаки, разбоя, разврата и пьянства.
На свежий воздух вышли, метров 50 они меня пронесли, я немножко отдышался и потихоньку на ноги ступать стал, во рту как будто кошки на ссали, такая гадость, но уже сам иду. Они меня только с обеих сторон поддерживают.
- О, колонка! (Водопроводный кран на улице.) Мужики подойдем, хоть рот ополосну.
Подошли, попил, на лицо брызнул, совсем уже идти могу. Проходим мимо одного дома, чувствую, знакомый, огляделся, смотрю, да я здесь трахался пару-тройку месяцев назад с одной “старушкой”.
- Мужики, стоп машина, - говорю, - подождите меня внизу, я сейчас попробую в гости зайти, в случае чего, крикну, вы или подниметесь или пойдете дальше. Лады?
- Лады.
Им тоже передохнуть хочется, во мне все-таки 78 кг и вести меня конечно легче, чем нести, но передохнуть кто не рад. Я на пятый этаж. Звоню – тишина. Еще звоню – опять тишина. Еще звоню, о, кто-то зашевелился.
- Кто? – спрашивают.
- Я, - отвечаю.
- Кто ты?
- Мать, ты че, не узнаешь что ли?
Открывается дверь, впереди стоит моя маленькая “старушка” в х/б ночнушке, а сзади грузин раза в три меня старше и в два тяжелее.
- Саша, а я замуж вышла, ты не ходи сюда больше, тем более в такое время, пол второго все-таки.
- Понял, извините, что помешал супружескому счастью. С праздником вас весны и труда. До свидания.
И, развернувшись, обхватив подмышкой перила, начал спускаться вниз. Вверх было легче - голова была вверху, вниз - наоборот. Когда добрался донизу, увидел потрясающую картину. В свете тусклой лампы на лестнице сидят два молодых человека обнявшись, который ниже, положил голову на плечо высокому, а высокий свою голову на его голову – и спят.
- Просыпайтесь, нас не приняли, и ходу сюда больше нет.
- А? Что? Кто? А, это ты. Ну, и че?
- Через плечо. Отправили нас.
- Тебя то есть?
- Ну, меня.
И мы уже почти одинаковые отправились домой. Такое у меня создалось впечатление, что пока я ходил к своей “старушке”, они еще накатили, а у меня голова посвежела. В общем, в свою койку я залез лишь в половине третьего.
А утром…, это было что-то. Голова не болит, но гудит, язык как рашпиль, водой напиться не могу, рассол стесняюсь – все дома. А старшая сестра мне:
- Саша, сходи погуляй с племянником.
А племяннику через полмесяца только год будет. Я подумал, а почему собственно нет. Сходил с ним, посмотрел демонстрацию. Было солнечно, но ветер ледяной, и мы скоро вернулись.
- В гости пойдешь? – спросила сестра – к моей приятельнице, нас всех приглашали.
Сначала отнекивался, а потом думаю: “Давай схожу, может легче будет, все на людях”. И пошел.
У родителей Алки был свой большой дом в полтора этажа. Три жилые комнаты наверху, на 1 этаже и, по-моему, две в цокольном. Но обе хозяйственные: кухня и еще вроде какая-то, а может там просто кладовка.
В праздник стол, конечно, стоял в большой комнате на первом этаже. Народу было, как на свадьбе. Все выпивали, закусывали, а я просто смотрел. Мне было противно, даже, запах спиртного чувствовать. Я сидел только потому, что мне очень понравилась Алка.
Она мне понравилась уже давно еще в восьмом классе в Печоре, когда мы с сестрой печатали фотографии. И на нескольких из них была Алка. Она мне еще тогда понравилась, но я даже и мечтать не мог, что она на меня посмотрит. Она красивая, взрослая женщина, а я кто? Младший брат ее сокурсницы. И вот два года спустя мы сидим вместе за одним столом, и я не спускаю с нее глаз. А она, очевидно, заметив это, не начинает кокетничать, хорохориться, но наоборот, старается снизить степень моего волнения и замешательства. Видя, что я совсем не пью, подсаживается поближе и как-то понимающе, сочувственно спрашивает меня:
- Что, плохо?
- Да, - отвечаю.
- После вчерашнего?
- Именно, - говорю.
- Ну, тогда этому есть противоядие, - говорит она, - возьми вот рюмочку коньяка и залпом выпей, через 5 минут почувствуешь себя человеком.
- Если бы…, я тоже об этом слышал, но как подношу к носу, у меня так весь чай наружу и просится.
- А ты не нюхай. Заткни нос, закрой глаза и выпей, а там будь что будет.
И ведь я ей поверил. Нельзя так убедительно обманывать, тем более что блевать, я буду в ее доме. Закрыл глаза, заткнул нос и граммов 50 коньяка залпом выпил.
- Теперь втягивай воздух носом, а выдыхай ртом и вот, на лимончиком в сахаре закуси, прямо с кожурой, хотя можешь и без.
С тех пор, когда меня мучает похмелье только этим и спасаюсь. И действительно через пять минут глаза открылись, руки разогнулись, голова поднялась, в животе забурлило и даже есть захотелось. И все равно так водку жрать нельзя, сказал я себе. Смотри как хорошо, когда рюмочку, две, ну пять, но когда пять стаканов – это лишка. С той поры, я изменял принятому решению в общей сложности раз 10, может даже меньше. А тогда, после лимона, в меня полезла уже любая закуска. Хорошо поев и окончательно придя в себя, оказался в состоянии высидеть, в общем-то, в не свойственной мне компании до позднего вечера. И все благодаря Алке, которая в тот день казалась мне особенно привлекательной.
Мне нравится такой тип женщин: открытых, уверенных в себе, знающих себе цену, привлекательных и умеющих это использовать. Умеющих так тонко и изящно кокетничать, что принимаешь все за «чистую монету». Позволяет им это делать их незаурядный ум. Потому что сочетать в одно и то же время открытость и кокетство удается далеко не каждой женщине, а только наделенной острым умом и чувством меры. В сочетании же с внешней привлекательностью эти качества, дополненные еще чувством юмора, являют собою образ женщины, способной покорить практически любого мужчину.
Алка вызвала во мне такой приятный восторг, что уже со следующего дня я начал обдумывать стратегию завоевания ее сердца. Хотя, сейчас понимаю, что оно уже было мной завоевано в тот день. Меня пригласили запросто бывать в доме, но нужно было найти какой-то повод, чтобы придти вновь. Более того, не просто придти в дом, а повстречаться именно с Алкой, и желательно наедине.
Повод нашелся. Близились мои выпускные экзамены, одним из которых был иностранный язык, преподавателем которого, в другой школе, была старшая Алкина сестра. Да, и Алина знала язык хорошо, экзамен в средней школе она бы сдала без подготовки, тем более что в то время готовилась к сдаче кандидатского минимума по этому же предмету. Посоветовавшись со своей сестрой, принявшей все за «чистую монету», я получил её одобрение на подготовку к экзамену по иностранному языку с Алиной.
Когда в очередное воскресное утро я появился на пороге Алкиного дома с кейсом, в котором был не джентльменский набор, а учебники немецкого и несколько моих, чудом сохранившихся тетрадок по немецкому языку за 5 – 8 классы, ни кто почему-то даже не удивился. Потом мне сказали, что моя сестра звонила и предупредила о моем приходе. Все попили чаю, и мы с Алкой отправились в ее комнату заниматься языком.
Был теплый весенний день. Листья на деревьях начали уже распускаться. В Алкиной комнате было открыто окно, створка которого держалась за тополиную ветку. Комната большая, светлая, по одну стену три окна, по другую два, и подоконники низко-низко, буквально в полуметре от пола. Правда и верхняя часть окна была на уровне моего подбородка. Для меня, всю жизнь в городе прожившего в государственных домах, ощутить себя снова в деревне, в частном доме – было несказанным удовольствием, это, видимо, не ускользнуло от Алкиного внимательного взгляда, и она спросила:
- Чему ты радуешься?
- Тому, где нахожусь.
- Как это понять?
- Да очень просто, я уже сто лет не был в деревне, а тут отошел три квартала и, как будто, снова в деревне.
- Да, тебе хорошо радоваться. Ты в деревне только наездами, а здесь всю жизнь. Не помыться, когда хочешь, не постираться. Да тебя это, видимо, и мало касалось: стирка, готовка, уборка - воды наноси, печь истопи, воду грей и прочие коммунальные хитрости.
- Нет, я конечно, за прогресс, но и за частный дом. В мире ведь это совмещают.
- И откуда же ты знаешь, как в мире?
- Ну, книжки читаю, клуб кинопутешествий смотрю.
- Да, глубокие познания.
- Какие есть.
- Не обижайся ты, я ведь шучу.
- Вам можно шутить, если же подобная шутка будет произнесена мной, это будет воспринято, видимо, уже не как шутка.
- Ладно, хорошо, договорились, больше я так шутить не буду, но и ты, пожалуйста, называй меня на «ты», а то я себе начинаю казаться очень старой.
- Какая же ты старая, когда всего на год старше моей сестры.
- Это правда. Давай лучше заниматься.
- Давай.
Как мы занимались, что делали, не помню. Да, и не в этом суть. Чувствовалось, что этого не надо ни мне, ни ей, но на первых порах, в первый день, мы делали вид. В тот день, уже через несколько часов, я признался ей в любви. Признание она приняла с достоинством и уважением, но я так и не понял, как она относится ко мне.
- Завтра, - сказала она, - понедельник, встреть меня возле Академии, пойдем погуляем.
Я встречал ее каждый день после работы. И мы гуляли светлыми майскими вечерами, разговаривая обо всем или ни о чем, проникая в души друг к другу, все глубже и глубже, но она так и не говорила, что любит меня.
- Понимаешь, Любовь – это такое чувство, такое слово, которое не хочется трепать в суете разговоров. Ты чувствуешь, как я к тебе отношусь и это самое главное, а скажу я это или не скажу, не является принципиальным. Если бы мне с тобой не было хорошо, разве бы мы встречались каждый день, и гуляли бы по несколько часов.
- Но ведь и ты тоже уже чувствуешь, что я не мальчик и простые прогулки в виде вечернего моциона – совсем не удовлетворяют меня. Я чувствую, что и ты хочешь большего.
- Да, хочу, но где?
- Что да, то да.
Как после таких разговоров мы оказались в ельнике за вокзалом, спрашивать не приходится. Там и произошло то, к чему я так стремился. Сначала, мы долго и страстно целовались, дав волю рукам до такой степени, что когда она повалила меня на спину, то на мне не было ни одной застегнутой пуговицы, впрочем, как и на ней.
Здесь надо сделать оговорку. Хотя весна в том году и выдалась ранняя и бурная, в темном еловом лесу, где мы находились, в наших северных широтах снег, бывает, тает лишь в июне. В том году, уже в середине мая, даже в ельнике, снега не было. Но земля была еще сырая и холодная, и, естественно, сплошь усыпана опавшими еловыми иголками, а в некоторых местах из-под иголок торчали оголившиеся корни. Так случилось, что один из таких корней, кроме всего прочего попал мне под спину.
Я хотел ее, очень хотел. Она очень хотела меня, но буквально через несколько секунд, как она оседлала меня, и сделала несколько движений, мой член начал из нее выскальзывать. Ни какое усилие воли не могло заставить мой член оставаться в стоящем положении. Когда в задницу лезут колючие иголки, под лопатки давит какой-то корень, а температура почвенной воды, выступающей из-под иголок, близка к нулю – ни чей член не заставишь стоять. В общем, вместо того, чтобы получить удовольствие, мы оба намучались, но раздраженной почему-то осталась она. Видимо думала, что за черт ее дернул с пацаном связаться. Я же про себя решил, что обязательно найду момент, в который реабилитирую свою мужскую силу в ее глазах целиком и полностью, но когда это случится, не знал.
Назавтра, мы решили отдохнуть друг от друга, а за это время, или я, или она должны были придумать, найти какое-нибудь подходящее место. Встретившись через день, мы снова были рады друг другу, и она сказала, что придумала, где мы встретимся в следующий раз. В следующий раз, по ее плану, мы должны были встретиться на даче ее родителей, что всего в нескольких километрах от города, до нее пешком ходу часа два, а если на автобусе, то и того меньше.
- Приезжай на дачу в четверг, часов в 16, я постараюсь пораньше освободиться.
Я так и поступил, взяв с собой джентльменский набор. Просидев с 16 до 18 часов под запертыми дверями дачи, не только стал волноваться, но и основательно замерз. Днем было около +20, а к вечеру, подул северный ветер, и температура упала до нуля. Сначала полил дождь, потом дождь со снегом. Не подготовленный к такому повороту событий, в результате – продрог, потому что был только в легкой куртке. Все-таки прождал еще пару часов, и, наконец, понял, что видимо у нее изменились обстоятельства, скорее всего сегодня уже ни кто не придет. И “не солоно хлебавши”, отправился восвояси. Из заднего кармана джинсов у меня торчала бутылка коньяка, и моя одинокая фигура привлекала водителей редких авто, едущих в мою сторону. Они сигналили мне. Через лобовое стекло показывали недвусмысленный жест, означавший, за бутылку довезем до города, но я отрицательно мотал головой, и они ехали дальше, а я хлюпал по лужам, досадующий на судьбу, что у меня нет даже велосипеда, украденного в прошлом году. Уже начало смеркаться, был поздний вечер, и ждать автобус не имело смысла, поэтому прошел мимо остановки даже не снизив темп. Голодный, сырой, уставший приплелся домой, и наспех поужинав, тут же завалился в постель.
На следующий день, придя из школы, отправился к Алке. Извинившись, она сказала, что послезавтра точно - они пойду перекапывать огород.
В воскресенье было солнечно и жарко, от снега уже не осталось и следа, Казалось, его и не было вовсе. Я приехал на дачу часов в 12, там вовсю кипела работа. Родители, поработав еще часов до 14, дали Алке задание, и заспешили на домашний огород. Мы остались вдвоем. При родителях Алка меня вообще не напрягала, а как только они ушли, сказала, что пошла готовить стол, а я должен перекопать то, что не доделали с родителями. Глаза боятся, а руки делают, казалось, что работы копать – не перекопать, но прошло около часа, и дело было сделано. К этому времени у Алки поспел обед, и мы с чувством выполненного долга принялись уплетать картошку с мясом, запивая холодной водочкой, закусывая хрустящими солеными огурчиками, и капустой, квашенной с клюквой.
Утолив первый голод, мы наконец-то осознали, что одни, и нам ни кто не помешает. Попив чаю, выкурив по сигарете, завалились на пол у печки на широченный матрац (кровати не было), и без долгих разговоров приступили к давно ожидаемому сексу. Я, имел еще в виду, что в более или менее цивилизованных условиях дачи мне нужно себя реабилитировать в ее глазах за случай в ельнике. И если она отдалась сразу со всей нерастраченной страстью без остатка, то я сдерживался, чтобы меня хватило, по крайней мере, еще на раз. Когда же подмылся, после первого раза, после которого она лежала, распластавшись на матраце без сил не то, что встать, но даже пошевелиться, то понял, что не только могу, но и хочу еще, и сразу. Но торопиться не стал. Принес ей влажное полотенце. Закурил. Открыл и разлил по рюмкам коньяк. (Водкой можно все испортить.) Разломал шоколад, и когда она справилась с гигиеническими процедурами, протянул ей налитую рюмку. Она посмотрела на меня затуманенными глазами, сказав:
- Ну, разве глоточек.
- За начало, - произнес я, и коньяк мягкими, горячими, ароматными струями разлил силы по организму. Закусив шоколадкой, посмотрел на Алину. Она отхлебнула маленький глоток, и поставила рюмку.
- Саша! – только и могла произнести она, обняв меня, уткнулась носом мне под руку.
Я лежал и курил, чувствуя, как новая волна мужской силы с каждой затяжкой нарастает во мне. Алина еще не успела толком отдышаться, а я уже снова ласкал ее тело, целовал ее шею, плечи, грудь, посасывал соски. Мышцы ее живота дрожали. Она держалась за мою голову, и казалось, что кончит даже без моего проникновения, но когда я снова вошел в неё, глаза её открылись так, что казалось, выскочат из орбит. Начал вынимать член, и глаза, закатившись, прикрылись от удовольствия. Когда член снова достиг дна, глаза снова распахнулись, и мне показалось, что именно таким взглядом видят небо в алмазах. Во второй раз, она кончила буквально через три минуты. Я, даже, еще разогнаться не успел, а ее живот уже содрогался так, будто к нему прикасались электрошокером. Приподнялся на руках, давая ей свободу, но она обняла меня за плечи, и так сильно прижала к себе, что казалось, хотела слиться со мной в одно целое. Мой член в ее вульве вдруг непроизвольно, без моих движений чуть было не начал кончать, но я выпростался из объятий, и вынул его наружу. Когда она перестала содрогаться, то казалось, будто умерла. Даже дыхания ее не было слышно. Лишь через несколько минут она открыла глаза, вначале искавшие точку, на которой можно было бы сосредоточиться, и только после этого, поймав фокус, она смогла посмотреть на меня, улыбнувшись слабой, ласково- удовлетворенной улыбкой.
Подождав несколько минут, я начал новую атаку ее расслабленного тела, которое, почти, сразу начало пружинить, и снова запело песню страсти подобно наковальне под молотом. В этот раз я кончил раньше, но не стал вынимать член, и когда, обмякнув, навалился на нее, она обняла меня, крепко прижала к себе, и через пару секунд догнала. Как только Алка кончила, я поцеловал ее, и, повинуясь автоматической привычке, тут же пошел подмываться. Она поднялась и, покачиваясь, пришла следом. Хорошо, туалет у них был рядом с верандой, и далеко ходить не приходилось. Бани у них на даче не было, она была рядом с городским домом, поэтому в одной руке чайник, а другой подмываешься. К тому моменту, как подошла Алка, я уже заканчивал, и, передавая чайник, опять поцеловал её. Она снова слабо улыбнулась. Дальше, все то же самое: коньяк, сигарета и разговоры, разговоры, разговоры.
После еще одного продолжительного оргазма, Алка взмолилась, что с непривычки не может постольку кончать, что оргазм ее опустошает, что удовлетворение превращается в уныние. Но я-то не чувствовал себя опустошенным. Видимо, молодость, коньяк и шоколад с орехами сослужили свою добрую службу. (И не только мне, но и многим другим джентльменам). Наверное, поэтому коньяк, шоколад с орехами и фрукты до сих пор называют джентльменским набором. Хотя, не это главное, - я не чувствовал в тот момент уныния, грусти потому что не просто занимался сексом с любимой женщиной, но потому что отчетливо видел в её глазах, что прощён за тот ельник, что, видимо, стал соответствовать её фантазиям обо мне, и поэтому был не грустен, а горд.
Тогда, на даче, я впервые ощутил, что такое Божественный секс.
Немножко отдохнув. Восстановив силы. Мы отправились в сторону дома, но не прошли и 50 метров, как Алка остановилась, присела и засмеялась.
- Не могу идти, коленки дрожат.
Я присел рядом, и мы снова закурили.
- Да, Сашенька, сравнивать мне тебя почти не с кем, но мне кажется и не стоит. Такого удовольствия я не испытывала никогда. Я даже и не думала, что такое возможно, а когда мне об этом рассказывали, не верила, но вот сегодня убедилась, что такое возможно даже со мной. Никогда не верила.
- А почему даже с тобой? Ты что особенная какая-то?
- Да, особенная, а ты до сих пор не понял?
- Понял, но особенность твоя идет от мозгов, а не от души, - сказал я.
- Конечно, разве наши души не всем одинаково даны Богом.
- Не знаю, я об этом еще не думал.
- Ладно, идем, а то уже совсем поздно, не успеем на последний автобус.
Мы пошли дальше по темнеющей дороге, потому что уже было около 22 часов, и солнце клонилось к закату. Дорога, узкой полосой рассекающей парму, почти вся уже лежала в сумерках. Так занимательно: на открытых местах еще почти день, а в лесу уже почти ночь, даже автобус зажег подфарники, когда подъехал к остановке.
Попрощавшись возле ее дома, мы решили какое-то время позаниматься каждый своими делами, которые запустили достаточно серьезно: я – подготовку к экзаменам в школе, она – подготовку к сдаче кандидатских минимумов. Но разве душа пылкого семнадцатилетнего юноши может выдержать разлуку с любимой женщиной более трех дней. И мы снова виделись. Но уже не искушали судьбу, и не трахались, где попало. А пытались найти место, где бы можно было провести хотя бы ночь полноценно. В связи же с тем, что таких мест не находилось, мы просто встречались после ее работы. Сидели на лавочке в аллее Героев, целовались, курили, разговаривали и это, с каждым разом, лишь усиливало нашу потребность в общении. Почему-то возраст на лавочке нивелировался, я будто бы становился старше, она – будто бы моложе. Каждый раз, когда мы расставались, она с тоской шла домой, и однажды, я к тому времени сдал уже первый экзамен, сказала мне:
- Ты все равно сдаешь экзамены, принес бы мне магнитофон с пленками, хоть бы не так скучно было переживать время вынужденной разлуки.
- Конечно, - сказал я, - завтра и принесу.
Назавтра снова было воскресенье. Когда я проснулся, все были дома. Матушка, возилась на кухне с воскресным обедом. Отец, сидел в гостиной и читал газеты, разложенные рядом с ним на журнальном столике. Бабка, как всегда сидела в своей комнате, и смотрела в окно. Средняя сестра, готовилась к зачетам. Лишь старшей сестры не было, она, к тому времени, уже уехала.
Только проснулся, тут же собрал пленки, магнитофон и блок питания к нему. Наспех позавтракал и решил, было тут же отправиться к Алке, но матушка попросила сходить меня в магазин за самыми необходимыми продуктами. Немного по препиравшись сдался. Оставил всё на тумбочке в прихожей, и отправился в магазин. Проторчав в очередях, но, приобретя все, что просили, примерно, минут через сорок, вернулся домой. Хотя магазин был в нашем доме. И каково же было мое удивление, когда в прихожей не обнаружилось оставленных там мною вещей. Нет, пленки лежали, но ни магнитофона, ни блока питания в прихожей не было. Заглянув в нашу комнату, спросил у сестры, не брала ли она маг.
- Нет, - ответила она тоном – “мне бы твои заботы”.
И я отправился по квартире в поисках утраченного. Долго искать не пришлось. Магнитофон преспокойно стоял у ножек кресла, на котором восседал отец. Когда я заглянул в гостиную, он даже не обернулся, там же рядом с ним на журнальном столике лежал блок питания. Спокойно зайдя в гостиную, внутренне понимая конечно, что что-то должно произойти, я взялся за ручку магнитофона, на другой край ручки опустилась рука отца.
- Куда? – коротко спросил он.
- Надо, - так же коротко ответил я, и потянул магнитофон на себя.
- У тебя экзамены, - продолжал отец, не отпуская ручку магнитофона.
- Знаю, - ответил я, и с большей силой потянул магнитофон к себе.
- За первый тебе «тройку» поставили лишь бы тебя побыстрей выкинуть. С остальными так же хочешь?
- Тебе-то, какое дело? – вдруг вспыхнул я. А про себя подумал: «Вот, блядь, последние мои пять лет в школе он, наверно, раза два дневник подписывал, а когда все позади, он меня воспитывать, что ли собрался?»
- Ах, какое дело? Да, как ты с отцом разговариваешь, - в ответ вспылил он, и, вскочив, неожиданно заехал мне кулаком в челюсть, что у меня аж искры из глаз посыпались. Я чуть в нокаут не рухнул. В глазах потемнело. Но, собрав всю свою злость, подхватил его руку, и бросил через себя на пол, а рубашкой стал делать удушающий прием. На грохот сбежались женщины, и столпились в дверях гостиной. Татьяна, зная свою власть надо мной, вбежала в комнату, и, столкнув меня с отца, покрутила пальцем возле своего виска.
- Ты че? Совсем что ли?
Тут я опомнился. «Да, действительно, совсем». Плюнул на все, и вышел из дома. Пошел на реку. Покупался. Остыл. Решил отправиться к Алине и все ей рассказать. А так как трусы были мокрые, то решил их не надевать, иначе сырыми будут все джинсы. Выжав, положил трусы в карман.
Алка, видимо, обратила внимание на мое состояние и поэтому, что бы не встречаться нос к носу еще и с её родителями мы спустились в цокольный этаж. Стали пить чай и я рассказывал, что произошло. Спустилась ее старшая сестра, которая тоже внимательно слушала, и, поняв все, даже будучи учительницей, она предложила:
- Поживи у нас.
И я бы с удовольствием так сразу и сделал, но был без трусов. Ну, а в штанах спать что ли? Голым? Ну, не совсем же ещё стыд потерял, и поэтому сказал:
- Нет, не сегодня. Сегодня схожу домой. Покажусь, а завтра, все разойдутся. Спокойно соберусь, и приду уже надолго.
На том и порешили.
Когда пришел домой - все уже спали. Утром, дома осталась одна бабка, которая ни во что не вмешивалась. Я собрал сумку самых необходимых, на мой взгляд, вещей, в том числе магнитофон с пленками, и … ушел из дому!
Удивительно, но меня ни кто не искал. Самолеты на поиски не поднимали. Все прошло гладко и спокойно.
Родители Алки выделили мне угол с койкой, и я спокойно продолжал сдавать экзамены. Сдал их, конечно, так же как и первый. Тройки мне ставили только потому, что бы я, не дай Бог, еще на год не остался в школе. Теперь мы с Алкой виделись каждый день. Теперь мы нашли место и время, где могли спокойно заниматься сексом. Теперь я чувствовал себя ответственным перед этой женщиной за ее душевное равновесие, как муж обязан чувствовать и поддерживать душевное равновесие жены. Теперь все вечера мы проводили вместе, а когда подошло время выпускного, на который она естественно не пошла, но мне сказала:
- Если придешь пьяный, и позже 24:00, домой не пущу.
Поэтому выпускного, как у всех десятиклассников, у меня не получилось. Я старался контролировать себя весь вечер, и в количестве выпитого, и который теперь час. Кончилось все тем, что с бутылкой шампанского и почти совершенно трезвый без четверти двенадцать я постучался в окно Алкиной спальни. И мы ночью, втроем с ее старшей сестрой, тихонько, чтобы не разбудить родителей, в цокольном этаже дома, шепотом, отметили шампанским мое окончание школы.
Дня три или неделю я высыпался и отдыхал, а 3 июля устроился на работу в РММ в качестве авто слесаря 3 разряда с окладом 80 руб. в месяц. Самые «вилы» для меня было то, что просыпаться приходилось в 5.30 утра ежедневно кроме выходных. Потому что в условиях Сыктывкара, где до любого предприятия максимум 20 минут ходу пешком, устроился на такое, до которого дорога в один конец занимала 1,5 часа, а работа начиналась в 8.00. Благо было лето. Июль. И дорога, час из которой проходил на теплоходе, была вначале даже занимательной прогулкой, бодрящей утренней прохладой речного ветра. А когда, возвращался с работы уставший, и меня кормили ужином, я чувствовал себя значимым. Но все хорошее быстро заканчивается. Когда на полученный аванс, в размере 40 рублей, я купил бутылку хорошего коньяка и декоративный бочонок для вина. Вместо того чтобы отдать деньги Алкиным родителям, которые все это время меня кормили, и еще каждый день давали рубль на обед. Возник вопрос, а не вернуть ли мне домой? Когда же я наотрез отказался, то мне от работы выделили общежитие, которое находилось в трех минутах ходьбы от работы, но в 1,5 часах езды от города. И снова наши встречи с Алиной стали непостоянными. Хотя, возможно, причина моего переезда в общагу была совсем не в деньгах. Алка к тому времени уже третий месяц была от меня беременна. Я очень хотел того ребенка, но она «на пальцах» объясняла мне, что мы не сможем его содержать и жить нам негде.
- И твои родители, - говорила она мне, - меня возненавидят.
Но я уговаривал ее. Однажды, приехав к ней домой, узнал от ее матери, что она в больнице. Когда через три дня она выписалась, то её лобок был покрыт только жесткой щетиной, а грудь была опавшей и живот пустой.
Вот когда меня стала мучить совесть за не родившихся детей! Это потом я пойму, что «Блаженен тот, кто мир покинул рано. Блаженен тот, кто не пришел совсем».
Силу моей любви к Алке можно, наверное, почувствовать через следующий эпизод, произошедший где-то в конце июля. Я приехал в субботу утром в город и, придя к Алке, узнал, что она уже дня три как на сенокосе в поселке, отстоящем от города на 68 км. У меня была с собой «трёшка» – три рубля, вполне приличные деньги по тем временам. Не раздумывая я отправился на автостанцию, дабы добраться до поселка, и увидеться с Алкой. Купил билет, пачку сигарет, сразу потратил половину «трешки», а когда добрался до поселка вдруг захотел есть. Пришлось потратить ещё 50 коп., чтобы пообедать. Поселок, оказался больше, чем я ожидал, поэтому быстро найти Академию Наук, заготавливающую сено, мне не удалось. Проискав «академиков» до позднего вечера, в конце концов, узнал, где они жили, но также узнал, что утром, примерно за час до моего приезда они уехали, и что другая бригада приедет только в понедельник.
На дворе был поздний летний вечер, когда растерянная, обескураженная фигура молодого человека в джинсах и белой рубашке торчала ни кому не нужным столбом во дворе сельской избы, где еще вчера жили «академики».
- И че? – спросил я себя.
- А не че, - ответил мне кто-то внутри, - раньше думать надо было.
- Это я уже понял, но – в кармане рубль, сигареты заканчиваются, жрать хочу, в понедельник на работу, до города 68 км, здесь я никого не знаю, через пол часа закроется последняя лавка. Ладно, куплю хлеба, сигарет, а там посмотрим. Купив два батона по 20 коп. и пачку сигарет поужинал у колодца, съев сразу один батон, запивая его колодезной водой – вкуснее хлеба я не ел никогда. Покурив и отдохнув, принял решение – надо выходить сейчас, чтобы к утру быть в городе. И пошел, времени на часах было 22:15.
Эх, где же вы сейчас мои ноженьки, устали не знавшие. Изнасиловала вас дурная голова всего за пол жизни.
В общем, когда около одиннадцати дня я подходил к Алкиному даму думал, что, дойдя – упаду замертво до следующего утра, но, подойдя к калитке, увидел Алкину задницу, выставленную прямо, как будто меня поджидала. В этот момент она домывала крыльцо. Скрип калитки привлёк её внимание она выпрямилась с тряпкой в правой руке, а левой кистью убрала упавшие на глаза волосы и, увидев меня, улыбнулась (было от чего, видимо). Я тут же забыл, что прошел такое расстояние, кинулся к ней, и тут же на дворе мы расцеловались, потом она, немножко отстранилась от меня, и извиняющимся тоном сказала: «Пойдем вначале в баню, я тебя помою. Родители на даче, сестра ушла зачем-то в школу, так что мы весь день одни». В виде исключения, или просто, потому что я уснул еще до прихода ее родителей, мне даже позволили в эту ночь переночевать у них, И как прежде утром «теща» кормила меня перед уходом на работу, и я был нарядный, как жених. В свежевыстиранной белой рубашке, в постиранных джинсах, правда, «теща» всегда говорила, что в таких штанах «тестя» бы в сарай не выпустила. Ну, да, что с них со стариков возьмешь, им ведь уже за пятьдесят, а я до сих пор даже фирму тех джинсов «Melba». Потом работа, а вечером я опять встречал Алку возле академии, и мы шли с ней к ее приятельнице, у которой была своя комната 7 м. кв. в коммунальной квартире. И там нам стелили матрац на пол, и мы могли заниматься сексом сколько угодно в то время, когда приятельница спала на диване.
Однажды, Алка сказала, что у нее завтра ответственный день, надо подготовить доклад, и выспаться. Посидев немного у приятельницы, мы отправились домой, т.е. Алка домой, а я в общагу. Было уже около 22 часов, где-то во второй половине августа. Вечера были еще теплыми, но уже совсем темными, Когда я довел Алку до дома, то тащиться на теплоходе по ночной реке, а затем от пристани до общаги через ночной лес, почему-то не захотелось. Там не очень далеко, метров может 500, но все равно неприятно. Попутчиков в это время чаще всего нет, и теплоход идет почти пустой. В общем, проводил Алку, и отправился назад к приятельнице!
Что это была за ночь!
Я сомкнул глаза только под утро, может на час не больше, а она, вообще, не спала, чтобы меня разбудить. В ту ночь я впервые по-настоящему узнал, что такое минет. Она делала его с такой любовью и самозабвением, что казалось, будто все остальные виды секса для нее не существуют. Конечно, Вера в свое время преподнесла мне урок, но это был только намек на минет. В ту ночь с Алкиной приятельницей я кончил, наверное, раз восемь. Может потому, что в моих яичках к утру, вообще, не осталось веса к теплоходу я летел, как на крыльях, и на поворотах меня «не заносило». Хотя, конечно, первые 100 метров после утреннего выхода из дома приятельницы я чувствовал себя скверно. Мораль, насаждаемая в моногамном пуританском Советском обществе давила на мою совесть всей силой ночного удовольствия. Но, в конце концов, смирившись с мыслью, что я сволочь, отдался во власть удовольствию воспоминаний о прошедшей ночи.
- Будь, что будет, - сказал я себе, - но не испытать это состояние было бы непростительно.
Это был первый раз, когда я позвонил Алке на работу и, сославшись на занятость, не встретил ее после Академии. И завтра мы с ней не увиделись, лишь на третий день, когда мы встретились, все было как обычно. Хотя, когда я подходил к месту встречи, мне казалось, что провалюсь сквозь землю. Но все было как обычно, разве что Алка, снова оказавшись завтра занятой, отказалась ночевать у приятельницы, тем более что через пару дней она уезжала по путевке в Болгарию, и надо было поспеть сделать кое-какие дела.
Когда мы вышли от приятельницы, я как-то сразу почувствовал ее холодок. Она шла гордая, совершенно выпрямленная, в своем песочно-кремовом платье-пальто. Обалденно красивая и неприступная.
- Что случилось? – спросил я, как можно наивнее.
- А ты не знаешь?
- Нет.
- Вот я и думаю, куда ты сегодня пойдешь ночевать? К приятельнице или все-таки в общагу.
- Что ж ты весь вечер молчала? – спросил я.
- А зачем говорить, с ней мы приятельницы, коллеги, и поэтому первое, что она сказала мне в то утро после твоей ночевки, что ты остался у нее, и вы всю ночь протрахались. Она сказала, что ты не ахти какой любовник, что у нее были мужчины и получше. Что ты пацан, и у нас с тобой ни каких перспектив. Что, как ты остался у нее, так ты можешь остаться где угодно, и с кем угодно. Только не оправдывайся. Мне противно.
Ни когда прежде я не чувствовал себя таким подонком. Она говорила, и мне казалось будто я иду не прохладным августовским вечером по улице исхоженной сотни раз, но иду через жерло адового огня длиной в эту улицу, во весь путь до ее дома. Каким мерзким и грязным я казался себе, а она говорила и говорила – спокойно, ровно, правильно, как говорят с чужим человеком. Последними словами ее перед нашим расставанием были: «Мы, наверно, больше никогда не увидимся, разве что случайно, поэтому запомни на будущее – трахайся на стороне, но только не с подругами своей дамы, ибо большего оскорбления не бывает. А когда на стороне, то, может, узнает, может – не узнает, а приятельницы, первым делом именно об этом и рассказывают. Запомни, не трахайся с приятельницами своих знакомых – дольше проживешь».
Она отворила калитку, желая уйти. Я хотел ее поцеловать на прощание, но она, брезгливо отстранилась и заперла за собой калитку.
Нет, небо не рухнуло на мою голову, но лучше бы оно рухнуло. Мне противно было даже осознавать, что вот это я, что это мои руки, мои ноги, мое тело. Мне было стыдно, и в то же время я понимал, как люблю Алку! Сердце разрывалось на части, впервые мне захотелось умереть, не ступив и шагу. Но ноги меня куда-то несли и несли, пока я не оказался у дома моих родителей. Все-таки, видимо, человек бессознательно ищет защиту у своих родителей. Ты их дитя, и они примут тебя таким, какой ты есть. С ними ты не боишься быть слабым.
Когда я позвонил в дверь, меня будто ждали. Ни кто не спал, даже отец, хотя был уже первый час ночи. На столе был горячий ужин. Ни кто не спросил меня: «Откуда я, зачем пришел»? В глазах матушки - увидел сострадание, в глазах сестры - радость встречи, лишь отец - хранил сосредоточенность, он только поздоровался, и ни чего не сказав, пошел спать. Меня накормили ужином, спросив, во сколько меня будить, постелили чистую постель. Мне опять было стыдно. Стыдно за причиненные им переживания, стыдно за то, что идиот, стыдно, что эгоист. Но этот стыд длился ровно до постели. Лишь только голова достигла подушки, я погрузился в глубокий сладостный сон без сновидений.
Весь следующий день на работе мы с Иваном, моим коллегой авто слесарем 5 разряда, как впрочем, и еще четыре предыдущих рабочих дня, ремонтировали, готовили школьный автобус к новому учебному году. Стремянки которого, держащие салон, до того проржавели, что не хотели откручиваться ни с соляркой, ни с керосином. Их пришлось просто срубать зубилом. Иван посмотрел на то, как с этой «тонкой» работой справляются мои интеллигентные руки и мозги, занятые вчерашней размолвкой, скомандовал мне вылезать из-под автобуса, и сам полез под него, показывать, как это необходимо делать. Деловито срубив одну стремянку, затем другую и, продолжая хвастать умением, он попросил подать кувалдочку потяжелее - грамм на 800. Стал показывать, как можно срубить проржавевшую стремянку из прута 16 мм двумя тремя ударами. Но толи оттого, что рот его не закрывался от хвастливых поучений, то ли от излишней уверенности, но вдруг кувалда прошла мимо шляпки зубила, ударив по его большому пальцу левой руки. Хорошо рука была в рукавице, но все равно досталось. Он пулей вылетел из-под автобуса, схватил разбитый палец в кулак правой руки и, почему-то начал бегать вокруг автобуса воя, и произнося очень ограниченное количество слов, которые ему удалось вспомнить. Приводить их здесь считаю неприличным. Это как раз тот случай, когда из его песни все слова можно выкинуть и получится:
- У-у-у, …, у-у-у, …, у-у-у, … и т.д. И коленки, так высоко вскидывает. Меня и смех разбирает, и грусть, стремянок то еще девять осталось. Он остановился. Разжал кулак. Стало понятно, что этой рукой он сможет работать не раньше чем через 2-3 недели.
Вдруг, к нам подошел технорук. Увидел палец и как заорет:
- В медпункт! Ты, что, вообще, без пальца остаться хочешь - дурья твоя башка, - а мне вдруг так спокойно – Саша, у тебя, как с образованием?
- Школа, - говорю.
- Средняя?
- Да.
- Учиться поедешь? На восьмимесячные курсы электромехаников, нам электрики во, как нужны. А тут курсы при Ухтинском лесотехническом техникуме организуют.
- Без вступительных экзаменов?
- Без.
- Поеду.
- Тогда иди в контору, пиши заявление, оформляйся.
Пока шел к конторе, и уже даже после получения направления – удивлялся, как же все так удачно складывается. Еще вчера искренно возжелал уехать куда-нибудь из города, чтобы со стороны поразмышлять над произошедшим, а сегодня, мне это предлагают. Да, еще и специальность получу, да еще среднюю зарплату платить будут – лафа!
Получив направление, командировочные отправился готовиться к отъезду. Первым делом написал Алке письмо, в котором на одном листе в крайне эмоциональных выражениях извинился за все произошедшее, и огромными буквами поверх текста, слово «Люблю»! И любить хотел до конца жизни и, когда писал, нисколько в этом не сомневался. Я, вообще редко что делал в жизни, в чем сомневался. Но, конечно, в то же время, достигнув цели, быстро охладевал к предмету своей страсти. Это сейчас я так спокойно и объективно могу говорить об этом. Тогда же были одни розовые брызги, одни эмоции, и слишком мало объективных оценок.
Итак, написал Алке письмо, запечатал его и отнес на главпочтамт «до востребования», сказав Алкиной сестре, что пусть Алка его возьмет по приезду. Я же, еще через день, поехал в Ухту на курсы, предложив ей в оставленном послании написать мне, если захочет, конечно, так же на Главпочтамт «до востребования».
Ухта. Это город севернее Сыктывкара, но южнее Печоры. Город нефтяников. Город, на котором лежит какая-то интеллигентская печать, возможно потому, что в Ухталаге был, по-моему, самый большой корпус политических заключенных времен сталинских репрессий.
Наше курсантское общежитие находилось по дороге к аэропорту в ближайшем промышленном пригороде – возле УРМЗ (Ухтинского ремонтно - механическогого завода), ехать до техникума от общаги, надо было на автобусе – 40 минут. Что по провинциальным меркам очень долго.
В связи с тем, что я приехал на курсы одним из первых, общага была еще почти пустой. Мне разрешили выбрать комнату, в которой хотел бы жить. Выбрал самую маленькую, двухместную, в которой пока, правда, стояла только одна кровать. С робкой надеждой, что ко мне ни кого не подселят. У коменданта еще удалось выцыганить тумбочку, которую поставил в изголовье кровати, а в проходе на полу лежала красная домотканая дорожка. И, вообще, по всей общаге лежали домотанные дорожки. Это было возможно, наверно, потому, что курсанты были в основном люди взрослые, с предприятий. Да, и было то нас, всего во всей общаге человек 60. Конечно, на первом этаже, где жили крановщики и водители, было несколько грязней, чем у нас на втором, но все равно было очень прилично. Тогда как какой-то особенной строгости в посещениях, приходах, уходах – не было. Можно было вернуться и в 2 часа ночи, и тебе откроют, и ни кто орать не будет. Учились мы во вторую смену. Занятия начинались в 14.45, а заканчивались в 20.30. Да, в общаге чисто было, наверно, еще и потому, что 95% проживавших были мужики, а убирались – пенсионерки, старательно и регулярно.
Вот в такую атмосферу я попал после 17 лет жизни под постоянным контролем, под постоянным присмотром и бесконечными нотациями, уверениями, что разгильдяистей меня - нет пацана на этом свете. И вдруг обнаруживаю, что совсем даже не разгильдяй. Что ответственности у меня за предложенные задания гораздо больше, чем у других и справляться мне с ними намного легче, чем другим. Конечно, я был ближе всех к школе, еще не успел отвыкнуть учиться. Самым близким ко мне по возрасту был Вовка Канцыру, молдаванин ему было 22 года, а остальные были намного старше, одному вообще было 42 года. Программа была, рассчитана где-то на 30-летних. В общем, учеба была проще некуда. Ну, и, конечно, было много свободного времени, которое «убивали» кто как мог. Благо в Ухте жили знакомые, еще по Печоре, и я много времени пропадал у них. Они мне в общагу даже свой старый магнитофон отдали, чтобы не так скучно было. Весь сентябрь прошел в изучении города. Мест скоплений молодых людей, но главным образом девушек и женщин, потому что их в Ухте всего, примерно, % 40, против 60 % мужиков – нормальный промышленный город.
Когда в конце сентября или в начале октября я зашел на Главпочтамт, то оказалось, что письмо от Алины лежит уже целых десять дней. Меня это очень удивило, потому что по моим расчетам она должна была вернуться только-только, а тут – десять дней. Справившись с первым радостным удивлением, все-таки сдержался, и не стал читать его тут же. Доехал до общаги, поужинал и только тогда развернул письмо. Весь день носил его в предвкушении кайфа. Несмотря на то, что Алка писала очень сухо, и очень сдержанно, и первыми ее словами были: «Ты не надейся на прежние отношения». Уже сам факт того, что такая женщина смогла побороть свою гордыню и все-таки написать мне практически сразу после того, видимо, как прочла мое письмо - это уже говорило обо всем. Это говорило о том, как она меня любит. Вот когда я по-настоящему испытал моральное удовлетворение за все те переживания, которые испытал. Вот когда почувствовал себя по настоящему ответственным за близкую мне душу любимой женщины. Это было счастье. Я читал и перечитывал абсолютно сухой текст о том, как она провела отпуск, о том, как за ней увивались мужики, и она напилась и не помнила, было что-нибудь или не было «кажется, было». Я читал и радовался, как она нарочито бравирует в письме своим безразличием ко мне, понимая, что главное – это сам факт письма.
Тут же, минут может еще двадцать по упивался своим состоянием, и написал ей ответ. Нежный, нежный. Ласковый, ласковый. Совершенно не такой по силе волнения, как письмо, оставленное мною на Почтамте. Я писал ей о том, как рад, что она смирила свою гордыню, что сменила гнев на милость, что видимо только теперь, когда мы вдалеке друг от друга, мы понимаем, как нужны друг другу и прочие, прочие, слова совершенно искренно выливавшиеся из меня на бумагу. Безусловно, музыкой звучавшие в ее сердце, когда она их читала. Потому что следующее письмо я получил через три дня после отправки своего. Оно было уже не таким сухим, все еще деловым, но не сухим. За его строчками виделось истерзанное Алкино сердце. Нет, она не обвиняла, не упрекала, но в изложении ее делового распорядка дня чувствовалась огромная печаль того, что меня нет рядом, хотя она ни разу об этом не обмолвилась.
Начался месяц писем. Едва я получал от нее письмо, как тут же писал ответ. Она писала, что очень ждет моих писем! Что они для нее отдушина в бесконечной суете деловых буден. Работа, лекции, разработка темы диссертации, командировки к научному руководителю, поиски материала, библиотека и дом, дом, в котором она не находит отдохновения. Дом, который является местом сна и не более того. Но она, так и продолжала молчать, не упоминая ни слова о любви
А как я хотел получить от неё по-настоящему нежное письмо! Хотя, конечно, и тогда понимал все то, о чем пишу сейчас, но может быть не так глубоко или мне только казалось, что понимаю, но молодость жестока и беспощадна. Это я теперь знаю точно. Молодость беспощадна потому, что у нее все впереди. Наверно, поэтому, не дождавшись от Алины письма нежного, в котором бы черным по белому было написано то, что, я читал между строк. Стал отвечать на письма не сразу, и иногда проходило дня три, прежде чем во мне скапливалась достаточная энергия, которую бы я мог изложить в письме, чтобы оно читалось Алкой с неровным дыханием. Тем более что Канцыру нашел какую-то бабу, которая варила самогон, и регулярно приходя на занятия нетрезвый, постоянно приглашая меня, сходить к ней в гости вместе, что де у нее есть молодая подруга и т.д.
И бывало Алка, не дождавшись моего ответа, писала мне уже следующее письмо, а я все еще тянул с предыдущим, не понимая, почему мои чувства к ней ослабевают. Видимо, потому, что и моему сердечному костру нужны нежные слова, чтобы костер горел ярче и сильнее. Но она, лишь обещала «когда-нибудь я сяду и напишу тебе нежное-нежное письмо, которого ты так ждешь». Но время шло, а письма были энергичными и деловыми, они начинали походить на отчеты за день, в которых угадывались необходимость, становилось понятным, что эти письма нужны скорее ей, чем мне. Она писала мне, но отчитывалась перед собой, что она продолжает заниматься кандидатской, хотя бы и скрепя сердце, и занимается ей не вопреки окружающей ее обстановке, но благодаря. Ей нужно было куда-то девать свою энергию, свою огромную волю, и когда рядом был я, это все направлялось на мое воспитание, а диссертация была попутно. Когда же я оказался далеко, то всю силу своей воли она направила на себя. Потому что она, как я уже говорил, очень умная женщина и не растрачивала свою силу на битвы с «мельницами», и прочую романтическую чушь.
Но я продолжал ее любить. Любовь горела в моем сердце уже по другому, но горела. Я знал, что когда увижу Алку, и мы обнимемся и поговорим, то все встанет на свои места. Любовь вспыхнет с новой силой, и тогда я уже не дам превратиться Алке в ходячую энциклопедию, в черствый сухарь, в который она потихоньку превращалась. И единственным звеном связующим ее с нормальной человеческой жизнью были ее письма ко мне. Безусловно, и мои к ней, но как я уже сказал, писал все реже и реже.
Однажды, случайно встретил своего печорского одноклассника, который предложил скататься в Печору, ведь до нее всего 6 часов на поезде, и даже можно бесплатно, а если и билет купить так всего три рубля. Старшая сестра моя была там, поэтому было, у кого жить. Сказано - сделано, на ближайшие выходные мы с Кравой – это его прозвище такое, махнули в Печору.
Какое письмо я получил от Алины по приезде в Ухту! «Вот, мол, в Печору, небось, смог выбраться, а до Сыктывкара лету 45 минут – не можешь». Ну, как ей объяснить, что билет до Сыктывкара стоит в три раза дороже, чем до Печоры. Его еще надо купить, всю поездку спланировать, а тут захотел, сел в поезд и поехал. В общем, договорились мы с Алкой до того, что на ноябрьские я прилечу в Сыктывкар. Возьму несколько отгулов, благо учился лучше всех, и прилечу.
И вот ноябрьские праздники, у меня четыре дня выходных. Бабка сломала ногу и лежит в больнице. Родители уехали в отпуск. Танька уехала к Евгении в Печору. А Алке дали ключ и попросили поливать цветы ...
Мне кажется, уважаемый читатель, ты сам представляешь с каким нетерпением, топтался я в аэропорту Ухты перед посадкой в самолет, меня томило нетерпение встречи, и волнение - та ли это Алка, которой я изменил летом. Ведь, судя по письмам, она начала превращаться в «синий чулок».
И вот самолет, взревели винты, мы оторвались от земли, полет и легкий толчок о заснеженную бетонную полосу Сыктывкарского аэропорта. Было 9 утра 7-го ноября. Она стояла в зале встречающих спокойная, но настороженная и когда наши глаза встретились, мне показалось, что мы те же. Правда, пока дошел до нее, она успела уже справиться, с охватившим было ее волнением, и когда приблизился к ней, не позволила себя даже поцеловать:
- Ты что, кругом столько знакомых!
Мы сели в автобус и уже через 15 минут выходили возле моего дома.
Как только оказались в квартире, от ее холодности не осталось и следа. Начали целоваться тут же у порога, едва закрыв дверь, даже не сняв шапок, скатившихся с нас во время сумасшедших поцелуев. Выплеснув друг на друга наплывшую за месяцы разлуки энергию тоски, и, наконец, поздоровавшись, как нам хотелось, отправились в кухню завтракать. Надо было видеть ее умиленные глаза, когда я поглощал приготовленную ею глазунью и обжигаясь, быстро прихлебывал крепкий, ароматный чай. После завтрака, пока я чистил зубы, она вымыла тарелки, и потом, зайдя в ванную, взяв меня за руку, повела в спальню.
Мы погрузились в широкую родительскую кровать, в долгожданный прохладный омут неги, после долгого изнуряющего зноя тоски, после мучительной работы – ожидания. Мы утоляли любовную жажду так, будто завтра не будет, и каждая минута может оказаться последней. Не помню, сколько раз я кончил 7 или 8, но посмотрел на часы лишь, когда снова захотел есть - было 23:30. Галка даже не встала - не было сил. Только после того, как по квартире распространился одурманивающе вкусный аромат яичницы с луком, жаренной на сале, она, как всякий голодный пришла на запах.
Мы ели прямо со сковороды, вымакивая жир черствеющим хлебным мякишем и устало посмеивались. Потом растопили титан, нагрели воду и вместе залезли в ванну. Вымывшись и вновь почувствовав себя свежими, с новыми силами нырнули в кровать, поглотившую нас до следующего, голодного желудочного нытья. Так продолжалось все три выходных дня. 10 ноября был понедельник, и Алке надо было идти на работу, а у меня на этот день был куплен билет на самолет. К ночи с 9 на 10 я был настолько измотан, что меня лежа покачивало. Тем более что за предыдущие 60 часов мы спали в общей сложности, часов пять и то это был не сон, а короткое забытье в перерывах между сексом и разговорами. Когда в этом забытьи кто-то из нас шевелился, это снова вызывало волну страсти, конечно, наверно уже надуманной, нарочитой, наверное, уже через силу, но все равно, рождалась страсть и появлялась мужская сила – откуда?
И вот наступила ночь на 10 ноября, ночь на понедельник – мне утром на самолет, Алке, потом, на работу. Естественно, мне захотелось выспаться, и я считал это желание нормальным, и, самое главное, необходимым и мне и ей. Около 23-х, наверное, я уснул совершенно безмятежным, совершенно мертвецким сном, но проспал не более получаса, может минут 40, как почувствовал, что Алка трясет меня за плечо и просит за ней закрыться! (Входная дверь у нас не захлопывалась, а закрывалась ключом.) Очнувшись ото сна и увидев Алку уже в пальто и в шапке, собирающуюся уходить, я воспринял это как оскорбление, как плевок в душу, как еще одно утверждение, что я все-таки малолетка, если не смог выдержать без сна каких-то трое суток! А потом подумал: «Как же так. Ведь любовь подразумевает не только бесконечное насилие над организмом, но также, наверное, и совместный отдых. Она ведь знает, что мне завтра лететь, почему же она унижает меня своим уходом среди ночи. Если бы не хотела уходить, но просто захотела переодеться перед работой, то могла бы по-людски расстаться вечером». Нет, я сейчас запру дверь, чтобы она была вынуждена со мной объясниться.
Так я и сделал: вскочил с кровати, подергал заперта ли дверь. Вынул ключ. Пришел в спальню. Но произошло то, чего я хотел меньше всего. В тот момент, когда я принимал решение так поступить, во мне кипело негодование, и я не способен был рассуждать, а когда пришел в спальню с ключом и увидел совершенно спокойную, (ну, может, несколько недоуменную Алку), мне вдруг стало безумно обидно, что слезы просто брызнули из моих глаз. Я ничком упал на кровать со сжатыми на груди кулаками, в одном из которых была связка дверных ключей, и заревел навзрыд: «Значит, этой суке только трахаться со мной нравится, а когда я немножко устал, ей, видите ли, со мной уже и делать нечего. Значит, все-таки она меня, и правда, не любит. Значит, она просто не могла написать нежное письмо, именно не могла – неоткуда ей было взять слов любви, в которых бы я не усомнился, потому что всякая ложь или наигрыш «дурно пахнут», и я, Слава Богу, всегда могу распознать этот «запах».
Я лежал, ревел и чувствовал, как остатки любви к Алке покидают меня вместе с этими слезами. Видимо, поняв, что поступила как-то неправильно, Алка присела на край кровати, и стала нежно поглаживать меня по затылку и по спине, приговаривая:
- Успокойся, Сашенька, успокойся, я не хотела тебя обидеть, но ведь и мне надо выспаться.
«Она умна. Всегда умела аргументировать свои действия», но я чувствовал только обиду. Мне уже не хотелось разбираться, почему она так по-воровски собралась, и хотела уйти не объяснившись. Как будто услышав, она сказала:
- Ты так крепко спал, мне не хотелось тебя будить, но оставить не запертой дверь я тоже не могла.
- Оправдываешься, - подумал я. Слезы уже почти высохли. Поднялся. Взял ее за руку и повел в прихожую, вставил ключ в дверь, открыл и сказал:
- Уходи.
Развернулся, и быстро дойдя до спальни, опять бросился на кровать, но только уже без слез. Лежал и чувствовал как в моей душе, в том месте где была Любовь появляется огромная пустая яма Безразличия.
Не знаю, удалось ли мне в предшествующих сценах этого рассказа показать истинную Алкину сущность, но сейчас повторю основные черты присущие этой женщине. В первую очередь – это мудрость, затем – сила воли, далее – ум, уверенность в себе, бесхитростность, прямота, честность и пр. пр.
И вот я лежал и ждал, как она поступит. Я уже не хотел спать, я, по-моему, уже снова хотел ее, но был обижен и ждал, ждал, ждал. Наконец послышалось закрывание двери, щелкание замка, вжикание сапожных молний, и через несколько секунд она вошла в спальню. Разделась, и полу легла на другую половину кровати, не проронив ни слова, ни плача. Она просто полу сидела, полу лежала на спине, опершись о скомканную подушку, и просто смотрела в противоположную стену, думая о чем-то своем, далеком, не подвластном моему пониманию.
Я подполз к ней, и положил голову ей на живот. Она механически начала перебирать мои волосы, и я, совершенно осязаемо, почувствовал, что мы поменялись местами. Я уже не любил ее. Она – наконец-то, видимо, поняла, что любит меня сильнее, чем ей бы этого хотелось. Она не смогла уйти, и пыталась понять почему. Минут через 15-20 она пришла в себя, и крепко-крепко обняв мою голову, прижалась к ней щекой, потом поцеловала меня в затылок и сказала:
- Прости.
Но мне уже было стыдно того, что я лежу на ее животе уже просто по привычке, и от ее «прости» мое сердце даже не встрепенулось. Мне было уже все равно.
До утра мы еще раз соединились. Она, как-то по-новому, я - по привычке, и чтобы не огорчать ее еще сильнее.
Забрезжил рассвет. До моего отлета оставалось два часа. Мы позавтракали и отправились в аэропорт. Она все время старалась заглянуть мне в глаза, но я смотрел в сторону, боясь, что их пустота может вызвать реакцию, с которой она не справиться.
Дежурно поцеловавшись перед накопителем, повернулся к Алке спиной, и еще через шаг мысленно был уже в Ухте, в общаге, где ни кто не старался меня переделать, где я нужен был таким, какой есть.

* * *

Прилетев в Ухту, внутренне уже свободный от обязательств, перед недавно еще по-настоящему любимой женщиной, оставшейся в Сыктывкаре, отдался во власть судьбы и случайных связей, буквально обрушившихся на меня, лишь только прибыл в общагу.
Канцыру на праздники не летал в свой Ваймас, а зубрил электротехнику. Я пытался ему объяснить принцип, но лишь путал его. В конце концов, мы сошлись на том, что на каждом приборе есть табличка, где указано как подключать к нему «силу» – вот и все.
Начиналась серьёзная зима. Во дворе нашей общаги залили хоккейную «коробку», и я предложил научиться молдаванину кататься на коньках. Тем более что в спорттоварах, как раз выбросили шикарные, по моему понятию, коньки, так называемые, «канадки» «Экстра» ленинградского завода, и замечательные ботинки к ним. Правда, стоили они сумасшедшие деньги, почти 50 руб. всё вместе, а у меня зарплата – 100 руб., но у Канцыру зарплата была 300 руб., поэтому он одолжил мне четвертной. И мы, в один день, наклепав, коньки на ботинки, вечером пошли кататься. Еще клюшки с шайбой купили, и от этого - радости не было предела. Катался я по сравнению с некоторыми моими знакомыми – так себе. Давали знать порванные связки в левом колене. Но все равно даже мое катание вызывало восхищение Канцыру и собирало несколько зевак на сугробах возле хоккейной коробки. Тем более что вес у меня приличный, под 80 кг, поэтому и катание с характерным резанием льда на поворотах, и броски шайбы о борт, по звуку напоминающие ружейный выстрел, даже в мороз привлекали внимание минут на 15. Этого оказывалось вполне достаточно, чтобы начать знакомство.
И вот однажды на наше с Вовкой катание засмотрелись две девушки. Одну звали Софья, а вторую не помню. Канцыру ездил на трех точках – на клюшке, выставленной перед собой и коньках. Я же, посмеиваясь, нарезал вокруг него круги. Мы делали вид, что играем в хоккей, хотя какая тут игра, если ему, прежде чем бросить, надо было остановиться, удержать равновесие, установить, чуть не рукой шайбу и уже потом, размахнувшись бросить. Но нам было весело и девчонки, скорее молодые женщины, тоже захотели приобщиться к этому веселью. Получилось нормально, они втроем – я один. Девчонки в пимах, Канцыру тоже «пешком», но их же трое. Хотя девчонки были без клюшек, и играли ногами счет все равно получился 11:3 в чью пользу понятно, пока они передвигались расползающимися ногами на метр, я успевал доехать до другого борта и вернуться. Им приходилось жульничать. Когда Канцыру бросался ко мне в ноги, девчонки хватали шайбу в руки, и доскользив до ворот, просто рукой забрасывали её. Там, конечно, было больше крику, смеха, падений и удовольствия, чем собственно игры, но тем не менее. После двух часов этого веселья. Все в «мыле». Уставшие. Мы отправились гурьбой в мою комнату отмечать факт проведенной игры.
Было около полуночи, поэтому, раскатав две или три бутылочки вермута, все уже были решительно готовы к сексуальным отношениям. Правда, меня забавило, как мы разместимся. Но Вовка успокоил:
- Не твои проблемы. Я сейчас принесу матрац и одеяло. Мы ляжем на пол, а вы занимайте койку.
Вот когда я узнал, как может возбуждать даже псевдо - групповуха. Конечно, когда мы с Софьей забрались в койку, сколько бы во мне не было вермута, член стоял как кол. Это сейчас, если выпить лишнего, то с женщиной можно уже только разговаривать, а тогда, о … - как швейная машинка, только с перерывом на сигарету и глоток чая. Чай приходилось доставать со стола, а внизу Вовка над своей пассией задом машет, и только я увижу его мелькающую в свете уличного фонаря белую задницу, как мой член у меня снова под подбородком. В ту ночь я превзошел себя и кончил раз, наверное, 10, может даже больше. Да и Вовка тоже не отставал. Так всю ночь и длилось соревнование – я на койке, он рядом на полу, на матраце. Лишь только когда девки взмолились, что им пора на работу, мы их отпустили, часов около 7 утра, а сами, так как учились во вторую смену, завалились дрыхнуть, и нас, ни какими, разбудили только за час до занятий.
Но не прошло после этого траханья и недели, может дня три, как бородавка в канале моего члена разорвалась и исчезла, а вместо нее из канала, как из фурункула опять стал литься гной, такой - бело-зеленый, и так обильно, что утром член от трусов приходилось отрывать, так прилипал. Но это был уже не 10-й класс. Да, и не в своем городе, поэтому я тут же отправился в кожно-венерологический диспансер (КВД). Где даже не стали залезать мне внутрь члена, просто сверху взяли мазок, и на следующий день объявили, что у меня острая гонорея или в просторечии триппер, который мне успели благополучно вылечить еще до Нового года.
Эта встреча ни чему не научила меня, она скорее показала легкость, с какой вылечиваются венерические заболевания - гонорея и трихомоноз, которые мы только и знали, в то время. Сифилис маячил где-то на горизонте, но поголовные справки при любом устройстве на работу, а на некоторых предприятиях даже ежемесячные, в условиях полицейского государства, каким был СССР, не давали возможности распространиться ему массово. Даже гонорея встречалась не часто. Поэтому половые связи однодневки были распространены среди советской молодежи. Мы с трудом пробивались ухом сквозь глушилки к голосам западных радиостанций, нам не хватало сводной информации, товаров, зато секса у нас было вдоволь бесплатного и бесшабашного.

* * *

Когда я прилетел на встречу Нового года, меня уже все ждали. Все успели сильно соскучиться по моим сумасшедшим выходкам и, наверное, просто по мне самому. Родители были приятно удивлены, что я жив и здоров, что не пьяница, что успешно учусь. Сестры, что у них вырос такой большой и неглупый брат. Бабка, что прилетел ее главный собеседник.
Ну, и, конечно, Алина. Ведь к этому времени она почему-то влюбилась в меня так, как я любил ее в начале нашего знакомства. А во мне к Новому году скорее осталась привычка, чем желание и любовь, которые прошли тогда – на ноябрьских праздниках, когда она меня обидела, оскорбила невниманием, и ее последующие письма не смогли возродить во мне прежнюю силу чувств. Мне, конечно, казалось, что я еще люблю ее, когда мы встретились 29 декабря и условились, что Новый год будем встречать у приятельницы. У приятельницы появился новый мужчина, которого она боготворит и жаждет, хотя они знакомы всего несколько дней, которые она была в командировке в одном из лесопунктов республики. На встречу Нового года этот мужчина приезжает в гости.
30 декабря мы с Алкой оставили друг другу для остальных друзей и приятелей, тем более что на ее работе был торжественный вечер, на который я, естественно, приглашен не был, что, в общем-то, меня не особо огорчило. Зато 31 декабря мы собрались у приятельницы чуть ли не в 20 часов, и какое-то время дамы заканчивали приготовление ужина. Приятельница все еще надеялась, что ее новый любимый мужчина все же успеет приехать к Новому году.
Я сидел один в маленькой комнате. Курил. Пил сухое вино. Звучала тихая музыка. В паузах, в окно мелко-мелко барабанили сильно замерзшие снежинки. Было торжественно грустно. Для меня – это были поминки по ушедшей, настоящей, большой любви. Алина же вела себя так, будто ни чего не произошло, будто все по-прежнему. Нет, она вела себя, гораздо лучше прежнего, но это уже только льстило моему самолюбию, не трогая сердца. Одурманивающий запах вкуснейшего стола подчеркивал значимость происходящего
Так и не дождавшись знакомого приятельницы, в 22.00 мы сели за стол, который выгодно отличался от наших мужских, на которых была только водка и консервы. Здесь же дамы постарались – стояли несколько салатов от оливье до печени трески с рисом, был палтус под маринадом, а на горячее были свиные отбивные, и даже котлеты по-киевски их тогда еще можно было купить в кулинариях при ресторанах. Про алкоголь на столе тоже надо сказать несколько слов, хотя, конечно, сейчас этим никого не удивишь. Но и тогда, это было естественно: конечно водка, коньяк, сухое, шампанское, но также и такие замечательные марочные вина как «Кизлярское» и «Кавказ». Другими словами на столе была выставка винно-водочной промышленности СССР, но за столом сидели такие питейщики, что к утру оказалась пустой только бутылка шампанского, а остальные были начаты, попробованы и оставлены, правда, по водочке я прошелся несколько больше, но все равно в бутылке осталось еще граммов 300. К тому Новому году я уже совершенно убедился, что если выпиваю один, а не в соревновательном процессе – кто больше, то максимум, в удовольствие могу выпить грамм 150-200 водочки, а то и того меньше, все остальное уже не впрок и голый понт.
В общем, начали мы провожать Старый год под водочку и крепленые вина, Новый год встретили шампанским и «залакировали» потом все это коньяком под кофе. Ужин получился великолепный, но не очень веселый.
Под утро нам с Алкой опять было постелено на полу, и, не смотря на отсутствие любви, как только прикоснулся к ее обнаженному, такому знакомому телу, желание вновь нахлынуло на меня. Я почувствовал, как сильно по ней соскучился. Руки вспомнили эту бархатистую кожу, которая трепетала от прикосновения моих пальцев, и отдавала накопленную за полтора месяца энергию желания. Я почувствовал, как невольно отдаю ей свою энергию, по-видимому, отголосков любви. Еще полчаса назад, когда мы сидели возле стола, казалось, что когда мы ляжем, то не в силах буду даже поцеловать ее, что тут же, отвернувшись, усну. Но когда почувствовал, какая энергия рождается в ней от моих прикосновений. Когда ощутил прилив восторженной энергии узнавания в себе самом, то мне показалось, что снова в нее влюбился, и окончание новогодней ночи было похоже на внезапно открытую бутылку шампанского, которая долго дремала на полке, не подозревая, что в ней хранится салют.
Только в ту ночь я по настоящему понял, что испытывала приятельница Алки, лежавшая тут же над нами на койке. Видимо, она настоящая мазохистка, раз могла выдерживать подобное. Когда под ее кроватью всю ночь пыхтят и чмокаются, смеются и разговаривают двое, не обращая на нее совершенно никакого внимания, как на шофера такси. Алка же, видимо, ни когда сама не была в подобной ситуации. Поэтому, наверное, совершенно не задумываясь, отдавалась с таким восторгом, и с таким звуковым сопровождением, что у мертвого бы, наверное, появилось желание, не то, что у молодой, давно не видевшей мужчину, женщины. Но вскоре мы уснули и проспали до двенадцати часов дня.
А днем, Алка уже не вызывала во мне тех желаний, которые вспыхнули ночью. Мне уже было тяжело вместе завтракать, пить кофе, уже хотелось быстрее на волю, на свободу, в океан новой информации, в костры новых страстей. Уже было скучно видеть ее утомленное лицо, ее глаза полные любви, но сказать ей это сейчас не было смелости, не хотелось огорчать. Когда мы расставались в тот день, и она сказала обычное: «Звони», я понял, что, наверное, это будет не скоро.
И, действительно, 2-го у меня началась практика на городской подстанции. Здесь было все ново, все интересно, другие люди, другие отношения. Подстанция – новейший проект, только что пущена в строй, тепло, светло, чисто, уютно – тишина, только релюшки жужжат. И девушки, девушки, девушки: диспетчеры, бухгалтеры, ревизоры, операторы и мы с Дешко вдвоем в этом рассаднике: он – мастер, я – дежурный электромонтер. И главная фраза: «Электрик, получает премию, только когда спит!». И, конечно, времени на встречи с Алкой не хватало. Ну, наверное, хватало бы, если бы было желание, но его-то, как раз и не было. Мы, конечно, еще встречались несколько раз у той же приятельницы, и был секс, но для меня это становилось уже пыткой. Сказать ей это прямо в глаза. Ну, не садист же я. Думал, может, все само «рассосётся», но нет.
И вот, однажды, совершенно точно помню, это было 8-ое марта, мы опять были в гостях все у той же приятельницы, у нас состоялся последний разговор, когда я был вынужден сказать все. Хотя это была в сущности одна фраза: «Все кончено, любовь кончилась еще в ноябре, но теперь меня утомляет даже твой вид». Конечно, это было жестоко, но я был молод, и глуп, и не знал, как расставаться с любимыми женщинами. Нас учили говорить правду. Я долго не мог на это решиться, и вот накатило, и я сказал. Ни когда не думал, что увижу слезы этой сильной женщины, которых она даже не стеснялась. Я выглядел палачом, мене самому было физически больно, но ничего не мог с собой поделать. Молодость очень жестока.
Мы расстались.
К тому времени я уже успел после практики слетать в Ухту сдать экзамены, получить свидетельство о моей новой специальности, перевестись на новое место работы, ибо подходило время моего 18-летия, и в силу вступали мои водительские права. Жизнь начинала свой новый виток, к которому, как оказалось, я совсем был не готов. Я становился совершеннолетним гражданином. Мы уже познакомились и сдружились с тем знакомым приятельницы, приезда которого ждали на встречу Нового года. Он оказался мировым парнем, чуть-чуть алкоголиком, чуть-чуть хвастуном, но главное весёлым, бесшабашным, и умным, несмотря на отсутствие образования. Он был Алкиным ровесником или чуть старше, и относился ко мне, как к младшему товарищу, но совсем ни менторски. Звали его Владимир, а прозвище у него было «Кардан» что очень созвучно с его фамилией. Он то мне и сказал где-то в середине марта, что Алка беременна. Вот тут я запрыгал. Этого ребенка я уже не хотел. Это был первый, и последний раз, когда я не хотел, чтобы от меня родился ребенок из тех, конечно, о которых я знал. А Алка, так мне сказали, уже хотела этого ребенка. Но что делать? Как быть? Как повлиять на нее? К тому же «Кардан» сказал, что они с приятельницей уехали в леспромхоз к ее родителям. Узнав в какой, я немедленно взял билет на самолет и полетел туда, и оказался с отцом Алкиной приятельницы, возвращавшимся из командировки, в одном самолете, он то и привел меня к ним домой. Когда приятельница пришла из конторы, я спросил:
- Где Алка?
- В больнице. Уже третий день.
У меня отлегло от сердца. Буквально к вечеру этого же дня Алку отпустили и она, увидев меня, снова расплакалась. Но уже как-то по-доброму, по безысходному, нас снова положили ночевать вместе, но она была после аборта, и мы не занимались сексом. Просто, разговаривали всю ночь. На следующий день я улетел. Мы расстались друзьями.

* * *

Теперь и ты читатель знаешь, почему по сей день, эти воспоминания мучают мою совесть.

21. Дом малютки ночью.

Той весной мне исполнилось 18. День моего совершеннолетия мы с «Карданом» праздновали в «Северянке» вдвоем. У него тоже возникли некоторые трудности с подругой. Жить то, он у нее жил, но отвязываться предпочитал на стороне. В то время я работал электриком, и кое-какие деньжата у меня водились. Для празднования, мы выбрали «Северянку» потому, что хоть и не серьезный кабак - зато дешевый. И все есть - и горячее, и напитки.
В «Северянке» мы попили вдоволь. Так, что нас чуть не забрали в «трезвяк», потому что свой восторг по поводу моего совершеннолетия мы выражали в хождении по столам, а больше там и делать было нечего. Забегаловкой было это кафе «Северянка», хотя там, в одно время даже оркестр играл.
По приколу расскажу один смешной эпизод, произошедший с моим наставником старшим электромехаником Клюевым, как раз перед моим днём рождения.
В каптерке электроцеха, на меловой стене углем, написано число 15.02.69 г. – оно фиксирует тот вечер, когда Клюев ушел с работы трезвый. А вечер, о котором я хочу рассказать, был самым рядовым, т.е. Виктор Анатольевич к концу рабочего дня уже с трудом ориентировался в пространстве, и передвигался, в основном, благодаря наработанному годами механизму «автопилотирования» тела при передвижении его из точки «А» в точку «В». Причем расположения этих точек на протяжении всей его работы были определенными: лежак в каптерке, двери, угол на улице, рабочий автобус, развозивший нас по домам в конце дня.
Итак, в этот обычный день Виктор Анатольевич, как обычно, вышел на улицу и, как обычно, завернул за угол каптерки, чтобы, как обычно, освободить мочевой пузырь от скопившейся влаги. Направив струю в облюбованное годами место, Виктор Анатольевич вдруг заорал нечеловеческим криком, срывающимся на дискант, так что у меня волосы дыбом встали от неожиданности. Хотя и я, как обычно, был не трезв, но если у меня во лбу был всего лишь один стакан водки, то у Виктора Анатольевича их было, по крайней мере, два или три.
- Вы что Виктор Анатольевич триппером заболели? – сделал я естественное предположение.
- Ка … Ка … Кабель там прохудился!!! – с выкатившимися от испуга и боли глазами прошептал Виктор Анатольевич, сжимая в горстях, чуть было не обуглившийся детородный орган.
- Что, так больно? – наивно поинтересовался я.
- Ты че, конечно, там же 380 вольт, как еще совсем не убило?
- Да ток по ногам - в землю ушел, - со знанием дела констатировал я, - до сердца не добрался, - вон только сапоги дымят, и стоите вы как вкопанный.
- Будто судорога ноги свела, пошевелить не могу, - отозвался немножко успокоившийся, но совершенно бледный Виктор Анатольевич, - надо бы Саша завтра этот кусок кабеля заменить.
- Вы че, с ума сошли, чтобы я эту ледяную глыбу ломом колол, нет уж, скоро весна сама растает, тогда и заменим.
- А если я еще раз по привычке заверну.
- Нет уж, наверно, сегодняшний заворот вы, навсегда запомните.
Так и случилось. Больше, чтобы Клюев в ту сторону заворачивал - ни когда. Он потом заранее, в туалете опорожнялся.
Ну, это к слову. А кабель мне так и не удалось поменять, потому что через две недели после моего дня рождения я получил 1,5 годовалого ЗИЛа-130 и стал водителем.
Приезжаю я как-то на обед. Мне снабженец всего 40 минут дал. Бегу на кухню все, что есть, на стол сгребаю и ем. Поел. Чай собираюсь пить. Вдруг заходит сестра и начинает орать, что я все сожрал, что это она родителям на обед готовила, а сейчас готовить уже времени не осталось, что я только о себе и думаю и прочее, прочее, прочее. А у меня времени разбираться нет. Я ее оттолкнул и к выходу из кухни, а она в психе, хватает банку лечо – это перец в томатном соусе, и как в меня запустит. Я увернулся - банка в стену – ой, что тут было: вся стена в томатном соке, в перце, я бегом в прихожую. Танька за мной и орет:
- Иди убирай.
И еще на меня чуть не с кулаками ну я опять ее от себя оттолкнул, да видно сильно, и она обеими локтями в стеклянные двери нашей комнаты. Звон, кровь, крики, только и оставалось мне, что за дверь. Вскочил, в машину и давай думать, как разворачиваться. Двор у нас узкий, к северу, снега - как будто еще зима, и лед кругом. Увидел во дворе «Дома малютки», примыкавшего к нашему двору полоску уже растаявшей земли. И решил, использовав ее, развернуться. Заехал во двор «Дома малютки». Только передком на эту землю наехал, машина так – «Ух», и носом погрузилась в траншею теплотрассы, которую, видимо, зимой раскапывали и засыпали. Кран пришел только через 3 часа. Что я там всё это время возле машины делал, можете себе представить, потому что весь персонал «Дома малютки» эти три часа стоял в окнах и смотрел, как я лопатой пытаюсь выкопать пятитонный ЗИЛ из ямы, над которой экскаватор неделю работал.
Отъезжая обратил внимание на одну женщину из персонала «Дома малютки» выгодно отличавшуюся от других своей внешностью, правда, возраст ее был близок к 30. Но, как известно, любви все возрасты покорны, и я, отогнав машину в гараж, т.к. рабочий день уже кончался, спешно вернулся домой, чтобы еще сегодня попытаться что-нибудь узнать о ней. Но ни в этот день, ни в последующие несколько дней, мне не удалось с ней повстречаться. Единственное что удалось узнать у санитарок - ее имя, не обычное, опереточное, но соответствующее ее внешнему виду – Виолетта. В ее имени было столько же секса, сколько в ней самой. Санитарки безошибочно определили, что это она, когда я описал ту женщину, которую видел в окне. Когда через неделю нам удалось встретиться. Она оказалась воспитателем одной из старших групп. Нашей встрече она совсем не удивилась, сказала, что знала, что, я ее найду, что почувствовала это еще тогда, у окна. Она сказала, что, знает, зачем я ее нашел, и сама хочет этого, и что через день по графику, будет ее суточное дежурство и что после ужина, после того, как уйдёт основное количество нянечек, я могу придти.
Меня поразила легкость и приветливость ее голоса, манера разговора. Она говорила очень просто, но совсем не пошло, ее глаза светились добротой и тем возбужденным блеском, который бывает только у очень жаждущих и опытных женщин.
Не зная как убить полтора дня, вышел из «Дома малютки» и отправился в кино. Потом шатался по улицам. Придя домой, тут же лег спать, а на следующий день старался занять себя работой и чтением. Но мысли все равно возвращались к завтрашнему вечеру, который никак не хотел наступать - время, имеет такую отличительную особенность, тянется, когда жаждешь, чтобы оно «летело». Но остановиться - Время не может. И когда, по твоему разумению, оно останавливается. Сядь. Посмотри на секундную стрелку, и мысленно попытайся ее не подгонять, хотя тебе именно этого хочется, но попытайся её остановить. И ты увидишь, что не в состоянии этого сделать. Ты увидишь, как оно - Время, неумолимо течет. Как совсем маленький механизм часов перемалывает будущее в прошлое перед твоими глазами. И вот чего-то еще нет, но вот оно уже в прошлом. Сейчас тебе кажется, что завтра не наступит ни когда. Но после завтра, ты будешь удивляться тому, что оно уже в прошлом. И если время, в твоем сознании останавливается в ожидании встречи, то это не горе, но счастье, наполни его своими фантазиями. Но не мечтами, потому что если ты будешь мечтать, о ком-либо, и не дай Бог, твои радужные мечты (а мечты могут быть только радужными, в противном случае – это кошмары), не осуществятся или осуществятся по-другому, с другими нюансами – ты будешь разочарован, расстроен и не сможешь разглядеть счастья. Мечтать можно, нужно и должно, но мечта рождает в нас конкретную цель. Жизнь же намного богаче и ярче наших мечтаний, мы не можем себе представить ни чего нового, не виданного нами прежде, тогда как жизнь каждый раз предлагает нам нечто необычное. Поэтому мы должны принимать жизнь такой, какая она есть, а не пытаться построить ее под себя, из этого чаще всего ни чего не получается, и нам приходиться лишь страдать. Христос однажды сказал своим ученикам-апостолам, желавшим знать, что будет завтра. «Зачем вам знать, что будет завтра? Вы все равно ничего не сможете поделать с этим знанием. Человек не может ни одного волоса сделать на своей голове ни седым, ни черным, но стремиться узнать, что будет завтра. Зачем? Оставьте завтра – для завтра, сегодня же думайте о сегодняшнем дне». Если вы всегда будете думать о завтра, то вся ваша жизнь пройдет в ожидании, и вы ни когда не будете счастливы настоящим. Настоящее ни когда не будет удовлетворять вас. Вчерашнее стремление к чему-либо чревато достижением этого. Но человек достигающий, часто не в состоянии обладать достигнутым, ему важен процесс, а не результат. Если уж возмечтал, прежде чем потратить время на достижение, потрудись подумать о том, что делать после.
Таким я и был в молодости. Мне важно было достижение женщины, но не она сама. Достигнув ее. Овладев ею. Я терял к ней интерес. Как некоторые собаки догоняют вас, когда вы бежите, но стоит вам остановиться, собака останавливается и не знает, что делать дальше. Зачем она за вами гналась. Так было и со мной. Ну, достиг, ну покорил, ну трахнул, а что дальше?
Конечно, в то время, о котором я сейчас пишу, меня это не заботило, меня увлекал процесс. Я не задавал еще себе этого вопроса. Потому что именно процессы сближения с разными женщинами – различны. Описание их, вероятно, не безынтересно Вам. Но вот, когда вы, почувствуете, что в вас возникает усталость от разнообразия женских имен, но одинаковости их сущности, что поперек ни у одной женщины не бывает. Вот тогда вопрос: «А для чего собственно?» возникнет сам собой. Вот тогда вы почувствуете, что благодаря этой книге знаете на него ответ. И, возможно, вы, прочтя эту книгу, пойдете дальше меня. Вам не понадобится убеждаться самому, что, в сущности, все женщины одинаковы: они все чьи-то вторые половины!!! Уметь найти свою – вот задача. Решается она не способом тыка, не способом перебора разных женщин и примерки их под себя, но скорее наоборот. Вы влюбляетесь в одну, в первую, женитесь на ней и совершенствуетесь с ней, достигая вершин Божественного Секса через Настоящий Оргазм. Сейчас для этого достаточно и литературы, и видео.
Мне же, в то время, ни кто не смог этого доступно объяснить.
Итак, я коротал время до завтрашнего вечера, однако, наступил он как всегда неожиданно. Уже надо идти, а у меня не полностью готов джентльменский набор – нет фруктов, но на них махнул рукой и отправился в «Дом малютки». Когда постучал в окно холла, то мне показалось, что Виолетта уже сидела там, потому что не прошло и секунды, как ее аппетитнейшая фигура показалась за стеклом. Увидела меня, махнула рукой в сторону двери и пошла открывать. При встрече мы обнялись так, будто сто лет знакомы, но долго не виделись и сильно соскучились друг по другу. Или так обнималась Клеопатра со своими любовниками ценою жизни имевшими одну ее ночь? В этом объятии было все: и жажда неутоленной страсти, и восторг обладания, и возбуждение необычностью обстоятельств встречи, и радость новизны ощущений, и неясный трепет неуверенности. Мы поднялись в ее комнату. Она по-хозяйски взяла кейс и начала сервировать стол. О том, как мы выпивали, о чем разговаривали, в моей памяти не осталось и следа, потому что видимо это был обычный, совершенно дежурный треп:
Как у вас уютно. Вы замечательная хозяйка. Мне у вас очень нравится. Это настолько романтично, что я в совершенном восторге от происходящего. И далее: вы такая соблазнительная; ваши губы в сумерках кажутся еще аппетитнее; вы так грациозны, что когда двигаетесь, кажется, что вы танцуете. Волны вашей теплой, неукротимой энергии так ощутимо распространяются вокруг вас, что на свете, наверное, не существует мужчины, способного оставаться спокойным, когда вы рядом. Ваш супруг самый счастливый человек на свете. Наверное, вы никогда не повышаете голоса, и даже ваши волосы чрезвычайно мягки, они подобны каштановым волнам, их запах заставляет волноваться весь организм. Ваша кожа точно шелк, когда рука ощущает ее, кажется, что гладишь попку младенца. Вы удивительны, аромат вашего дыхания подобен благоуханию розового куста, он такой же приятный и едва уловимый. Господь, видимо, использовал всю художественную силу Творца, когда лепил ваше тело, каждый его мускул рождает желание ощутить ваши формы. В этом мире, наверное, нет силы, способной удержать член мужчины любого возраста от подъема, при взгляде на вас, и вы, видимо, хорошо осознаете свою власть над мужчинами. Ваше умение использовать свои чары рождает уважение и подобострастные, жаждущие мужские взгляды. Наверное, летом на улице вы оказываетесь вся в ожогах от похотливых взглядов мужчин.
И, если правду говорят, что женщины любят ушами, то нет женщины, способной слышать, которая бы устояла после такой комплиментарной атаки. Это я еще ничего не сказал о глазах, руках, пальцах, ногах, коленках, шее, ушах, плечах, бровях, и прочем, прочем, прочем. Если хочешь женщину, то в ней всегда можно найти то, что она сама считает, безусловно, красивым и, сосредоточившись на этом, можно в любой женщине родить ощущение красавицы. После чего, вам останется просто взять ее и отнести в кровать.
А стоит ли описывать собственно сам половой акт? Наверное - нет, потому что все половые акты, с нормальными, хотящими этого женщинами, у всех 18 летних – одинаковые. Сила их желания, напряжения их члена и скорость выбрасывания спермы, если это секс с желанной женщиной, у всех равна одному и тому же – пределу их физических кондиций. У всех в это время отсутствует адекватное восприятие окружающего мира, потому что вся кровь от головы отливает к члену, а когда желание на пределе или чуть не на пределе – отличить один половой акт от другого, почти, не возможно. Результат всех этих актов всегда одинаков – полное, подобное смерти, расслабление. А до него, как я уже говорил, предел желания, предел напряжения. Конечно, есть разница в самих процессах удовлетворения страсти, но она зависит не от тебя, а от женщины, от ее умения, от ее соответствия тебе. Да, для 18-ти летних существенное различие в половых актах определяется умением женщины, с которой это происходит. Поэтому важно предчувствовать женщин, которых судьба предлагает положить рядом с тобой.
Женщин много, но разница между ними, как уже говорилось, только кажущаяся, и хотя, безусловно, наличествует фраза, что каждый человек ярко выраженная индивидуальность, но она относится к мозгам, определяющим нашу самость. Тела же наши все примерно одинаковые, и то, что люди еще рождаются, лишь подтверждает это. Если же представить себе, что ощущения наших тел, наши желания отличались бы друг от друга, как наши представления о них, то человечество закончило бы свое существование на втором, максимум на третьем поколении.
Чтобы не растекаться мыслью по генеалогическому древу человечества опишу сейчас, лишь сущность, принцип отношений, по которому строятся желанные отношения мужчины и женщины, а именно: согласно желанию обладать и желанию отдаться. И тут существуют всего лишь три разных схемы половых отношений, одна из которых приносит удовлетворение, а две нет. Удовлетворение приносит та, которая в процессе увертюры полового акта, так называемой половой игры, основного возбуждающего процесса перед собственно половым актом, определяет кто сегодня, сейчас несет на себе активную функцию - «желание обладать» – мужчина или женщина. И если такое желание появляется у женщины, если она опытна, а только опытная женщина, знающая себя, умеющая кончить, способна взять на себя функцию обладания, то надо не сопротивляться ей, не противоречить, но «плыть по течению» и просто отдаваться самому. Когда же происходит наоборот и это, естественно, происходит чаще, т.е. обладает, доминирует мужчина, потому что женщина показала, что желает отдаться, тогда необходимо самому проявлять инициативу и уже думать не столько о себе, сколько о ней. Ибо пока она не ощутит твоей мужской силы, и от этого не закатит глаза, ты тоже, по-настоящему, не расслабишься. Кончить-то, ты, конечно, кончишь. В силу того, что ты мужчина, да и возраст еще только-только, но настоящего удовлетворения по окончанию полового акта, если вы, не кончили вместе – не получишь. Да, будет хорошо, но в душе будет какой-то осадок отсутствия единения, не откроются все энергетические клапаны, по которым в результате полового акта происходит высший энергообмен между мужчиной и женщиной. И только, если ваши Души открыты навстречу друг другу, и один обладает, другой отдается, а потом наоборот, и вы кончаете одновременно. Только тогда, после того, как ваши Души, покинувшие вас в результате оргазма, вновь вливаются в ваши тела, и вы приходите в сознание. Только тогда в вашем сознании рождается понимание Божественного секса.
Когда же, каждый их партнеров пытается навязать свое видение процесса полового акта, т.е. оба хотят обладать, доминировать, что, конечно, случается, и часто, тогда просто ничего не получается, просто получается ночь и все.
Если же оба партнера устали за день, и оба желают отдаться, то и тут удовлетворение скорее изнуряет, чем приносит удовольствие. Удовлетворения в этом случае достичь можно, но, чаще всего, мужчина в результате измотан.
Итак, возвращаясь в «Дом малютки» скажу, что Виолетта показала себя истинной женщиной, в процессе этой ночи она столько раз меняла амплуа, т.е. отдавалась и обладала, сколько раз это было необходимо, пока я окончательно не истощился. За одну ночь она выпила меня всего, мне показалось, что вместе со спермой она высосала у меня позвоночник.
Кое-как. Пошатываясь. Под утро. Я поплел домой, бессильно улыбаясь улыбкой идиота. А когда добрел до дома и рухнул в койку, то понял, что сегодня впервые прогуляю рабочий день. И всем своим существом ощутил счастье любовников Клеопатры, когда им, видимо в таком же как моё состоянии, отрубали голову.

22. Грустная сказка.

Мы с «Карданом» решили вместе провести отпуск. Но прежде чем ехать на юг, он уговорил меня заехать к его родителям, жившим неподалеку от самого западного города Союза. Мы решили уже здесь начать наш отдых.
Надо сказать, что, несмотря на то, что у меня хватило воли отбиться от настойчивого вталкивания меня в институт, я все же продолжал оставаться достаточно инфантильным и несколько эгоистичным молодым человеком, как, в общем-то, основная масса моего окружения. Профессия шофера, конечно, шокировала некоторых родительских знакомых, но давала мне определенную долю независимости. Хотя, как показывала жизнь, сам я мог, еще ох, как немного.
С некоторыми ухищрениями, которыми владел мой приятель, да и родом он был из этих мест, нам удалось снять двухместный номер в приличной гостинице, и отдых начался…
Отдых, как и полагалось, начался с изучения питейных заведений города. А там было что изучать: подвальчиков - рюмочных, забегаловок - стекляшек, кофеен и просто террас под тентом было, хоть пруд пруди. И в каждом подавали. Да, что … Заработки у барменов, буфетчиц были маленькие. Вот, каждый и старался, чтобы коктейли у его стойки отличались от соседней не только по вкусу, (он не знал, сколько воды налил сосед), но и по названиям. Поэтому, наряду с такими известными, как «Цитрусовый», «Ягодный», «Юбилейный». Были и такие экзотические, как «Огненный шар», «Грезы папуаса» и т.д. Мы взяли на себя обязательство: «Попробовать все», еще до поездки в деревню. Однако его пришлось корректировать, уже к вечеру третьего дня – получалось, что если на один коктейль мы будем тратить в среднем пятнадцать минут, то нам без сна их надо пить ежедневно чуть меньше месяца. Такого объема не выдержали бы не только наши организмы, но и карманы.
Итак, мы сидели в каком-то очередном заплеванном подвале, когда приятель встретил кого-то из своих знакомых. Поговорив с ним у стойки несколько минут, он подошел ко мне, и медленно ворочая языком, но твердо сказал: «Всё, Шура, я договорился. Вот ключи. Нам дали мотоцикл, едем сейчас, а то не доедем и через год». Плохо соображая, куда мы едем, я все-таки утвердительно мотнул головой, потому что вниз мотать было легче. Обнявшись, мы пересекли помещение, преодолев несколько ступенек вверх, оказались на улице.
Был прохладный августовский вечер. Лениво накрапывал дождик. Намокшие листья клонили к земле обессилевшие ветви темных деревьев. От их вида сильнее хотелось спать. Свежий воздух не трезвил, только сильней кружилась голова.
- Вот, - сказал приятель, и указал на новенькую блестящую в уличных фонарях «Яву».
- Ну, и что? – спросил я.
- Как что? Садись поехали.
- Куда? – задал я очередной вопрос, с трудом поднимая отяжелевшие веки.
- Ну, ты дурак!…
- От дурака слышу. Я же не на мотоциклах ездил, у меня права автомобильные.
- Тогда садись сзади.
- Ладно.
Выплеснув из висевших на руле шлемов накопившуюся воду, и приладив их на головах, мы взгромоздились на маленькую «Яву». Со стороны нас, наверно, можно было принять за двух Дон-Кихотов, севших на ослика Саньчо.
- А повезет? – посомневался я, привыкший, что при езде подо мной всегда было четыре колеса, под капотом 150 «лошадей» и крыша над головой.
- Не боись, - ответил приятель и дрыгнул рычагом стартера. «Ява» завелась сразу. Поковыляв слева направо, справа – налево, взад и вперед, мы развернулись и куда-то поехали.
Только когда мы выехали из города, я догадался, что едем в деревню. По трассе ехать было приятно: ветер и мелкие капли дождя освежали лицо. Ехал он, как умный нетрезвый водитель: не быстро, без нарушения правил, но когда мы выехали на проселок, и пошел булыжник – началось вынимание души: тряска такая, что голова отрывается. Скользко. Дорога прямая. Узкая. Скорее напоминающая противотанковый вал – кюветы у нее метра четыре-пять. Ехать по ней на мотоцикле вдвоём – напряжение сумасшедшее. Все внимание дороге, а какое у «Кардана» внимание в его состоянии. Скорость еще пришлось снизить.
Наверно, он устал держать прыгающий руль, и чуть-чуть расслабился, а тут поворот, и…, как и следовало быть, мы завалились набок. Лямка из кожзаменителя оторвалась, и я, прокатившись по обочине, соскользнул вниз. Приятель же, удержавшись за мотоцикл, остался на дороге.
Остановив свое движение по мокрой, холодной траве – руками и лицом, я встал на ноги. Хмель вылетел практически сразу, глаза открылись, как будто только что проснулся. Попрыгав и постучав себя по бокам, понял, что кости целы. Боли нигде не чувствовалось. Только немного саднили ладони и подбородок. Окружавшая темнота и запах сырости очень напоминали могилу, о которой когда-то приходилось читать у Эдгара По.
Над головой блеснул луч фары: вправо, влево – это поднялся приятель. Стало радостней. Послышались рывки стартера и бульканье захлебнувшегося цилиндра. «Заводит», - подумалось. Встал на четвереньки и, уцепившись за густую траву, начал выкарабкиваться на дорогу.
Его попытки завести мотоцикл почему-то были также тщетны, как и мои выбраться наверх. Меня начал разбирать смех, когда в третий или в четвертый раз, с очередным пучком травы, я соскользнул вниз.
В тишине пустой дороги хорошо было слышно, как с легким призвуком металлического звона заработал двигатель «Явы».
«Сейчас, - думаю, - он его заглушит и пойдет меня искать».
Стою слушаю. Когда послышался щелчок включения передачи, во мне закралось сомнение в правильности его решения.
- Эй, ты чего там?… - негромко, но обиженно крикнул я.
Самое смешное, было через мгновение, мотоцикл нагружено заурчал и, попрыгивая по булыжнику, уехал …
«В полной темноте, в кювете, у незнакомой пустой дороги, с похмелья, стоял дурак, и пытался разглядеть звезды в редких проемах между туч». Сформулировал я свое положение, минут через десять после того, как Яву» перестало быть слышно.
«А если серьезно, что мы имеем», - начал разговаривать я сам с собой, часто взрываясь непристойными ругательствами вслед растаявшему звуку. – «Здесь из кювета не выбраться, надо найти подходящее место. Как…? Края дороги не видно, под ногами, вообще, темнота. Теперь еще сломать себе шею в каком-нибудь овраге, и тогда точно – «никто не узнает, где могилка твоя…». Но делать нечего. Ехали мы оттуда. Значит, идти надо обратно. А если в деревню? Да, где я его там буду искать. Ладно».
И пошел, осторожно нащупывая ногой каждый шаг, но кювет был ровный. Метров через двести что-то забелело в темноте, какая-то полоска, еще через несколько шагов, я наткнулся на перила, а под ногами белела бетонная лестница, по которой можно было подняться наверх. Вышел, огляделся. Развилка было километрах в трех и немного ниже того места, где я стоял, ее было видно. Там стояло несколько фонарей, и изредка по трассе проходили машины. Жить стало веселей.
Добравшись до трассы. Оглядел себя под фонарем и констатировал, что вроде не очень грязный, и даже совершенно не рванный. Лицо свое разглядеть было негде. Пост ГАИ был закрыт. На часах была половина двенадцатого. Метрах в ста от перекрестка стоял знак, оповещающий, что до города осталось 14 км. Развернул портмоне и еще раз убедился, что там только остатки вечера: несколько монеток мелочи не достигавших в сумме и рубля. Старый принцип не брать все деньги с собой, а хранить их в разных местах, привитый с детства матушкой – дал осечку. Расстегнув шлем и куртку, настроился на три часа ходьбы. Сигарет была почти целая пачка. Пить не хотелось. Раздражали только сырые коленки и мокрые носки. Дождь почти кончился, в некоторых местах трасса была освещена. Идти было легко, а предвкушение душа и чистой постели усиливало оптимизм, и убыстряло шаг. Мысли о том, как приятель проснется завтра, надежды на то, что он все вспомнит, и представление его лица в этот момент доставляли злорадное удовольствие.
Понимая всю несостоятельность своего финансового положения, я не делал даже и попытки остановить редко проходящие в мою сторону автомобили. Было воскресенье, грузовиков почти не было, а запоздавшие дачники скорее спешили домой, чтобы завтра снова ни свет, ни заря бежать в гараж, чтобы добраться до работы на своём «тарантасе». Их можно было понять. Поэтому мне показалось странным, что какой-то «Жигуленок», обогнав меня, метров на пять, остановился и открыл дверцу. Подойдя и опершись рукой о крышу, я заглянул в салон: за рулем сидела женщина, и больше ни кого не было видно. Мое удивление достигло апогея, когда она заговорила нормальным, спокойным человеческим голосом:
- Вам в город, садитесь подвезу.
То есть я нормальный. Я все понимаю. Но когда в первом часу ночи женщина одна в машине, пытается подвезти незнакомого мужчину, пусть пацана, но со спины не скажешь. Здесь даже у меня закралось сомнение.
- Извините, но мне нечем платить, - с несказанной гордостью в голосе произнес я и захлопнул дверцу. Продолжая свой путь по обочине.
«Вот дурак» – выругал я себя в очередной раз, отойдя несколько шагов. «Жигули» стояли. «Тебе предлагают облегчить твою участь, а ты несешь неизвестно что». Жигули все еще стояли. Она видимо опешила от моих слов и не знала, как поступить – может задавить меня прямо на этом же месте?! Отойдя метров на десять, я обернулся. В ответ – «Жигули» поехали. «Вот так-то лучше» – подумал я. Повернулся и пошел дальше вперед. Однако, обогнав меня, машина снова остановилась. Теперь открылась дверца со стороны водителя. Женщина вышла на дорогу, повернулась в сторону багажника, и, не дожидаясь пока я подойду, громко, но с достоинством сказала:
- Вы, хам! Молодой человек, - и, не дожидаясь ответа, села в машину, желая уехать, и оставить меня на дороге мучаться угрызениями совести, и длительностью пути. Поняв, что сейчас она поставит передачу «и была такова», я в два прыжка оказался возле машины, и не успела она добавить газ, как я уже был на переднем пассажирском сиденье.
Первые минуты три в салоне висело тягостное молчание. Я сидел словно побитый «цуцик», зажав ладони между своих колен, глядя только вперед, слушая мирное жужжание мотора и соображал что делать. Затем, в миноре произнес:
- Извините …
Она ничего не ответила и только чуть выше подняла голову. Я повернулся в ее сторону и заговорил:
- Я не хотел Вас обидеть, но ведь, правда, странно, что Вы вызвались меня подвезти.
- Что же в этом странного? Это, мне кажется, сделал бы всякий уважающий себя человек, видя в столь поздний час прилично одетого, одиноко идущего по обочине человека в мотоциклетном шлеме.
- А что Вы подумали?
- У меня сразу родилось два предположения: или он с кем-то поссорился. Здесь, на ближайших дачах, и в чем был пошел в город, или разбил свой мотоцикл и тоже возвращается в город. Судя по Вашему перепачканному лицу второе предположение правильное.
- И Вы не испугались, может это какой-то пьяница, хулиган?
- Кого же может испугать человек в таком состоянии, как Ваше.
- А какое у меня состояние?
- Состояние всеми покинутого, обиженного ребенка, к тому же с глубокого похмелья.
- Вот здесь Вы не правы, я далеко не ребенок и, в общем-то, ни кем не покинутый. И сам избрал то состояние, в котором нахожусь.
- Похвально, и давно?
- Что давно?
- Давно ты начал пить?
- Да, как себя помню.
- Неужели?! И что же, в пьяном безобразии ты разбил купленный папой мотоцикл, а теперь возвращаешься домой, чтобы уведомить его об этом и попросить новый?
Видимо, я стал ее раздражать своими ответами, потому что она как-то незаметно и, вместе с тем, органично перешла со мной на «ты», что, конечно, не говорило, о ее высокой культуре. И, тем не менее. В ее голосе не слышалось оскорбления, а лишь ехидные, игривые нотки человека, всегда владеющего ситуацией. Я же, хотя был и молод, но тоже был «не лыком шит», и решил доказать, что она заблуждается, и очень много на себя берет, рассказывая мне свое представление моей жизни.
- Простите, я не знаю, как к Вам обратиться, чтобы перебить Ваши рассуждения о моей трагической судьбе начинающего алкоголика.
- В общем-то, я не знакомлюсь с попутчиками, но уж коли у нас зашел такой разговор. Обращайтесь ко мне Анна Александровна.
- Хорошо, ко мне в таком случае Альберт Генрихович, - сказал я. Изменив свои имя и отчество, сам не зная зачем, может в дань Восточной Пруссии, в которой мы находились? Может в ответ на ее ехидство, может, доказывая, что я «не лыком шит», но меня понесло.
- Так что Вы хотели мне сказать, - опять обратилась она ко мне на «Вы», вероятно, желая тем самым подчеркнуть, что приняла мое замечание, хотя наша разница в возрасте могла позволить ей называть меня на «ты», не унижая моего достоинства.
- Так, ничего, просто хотел уточнить, что Ваше предположение далеко от истины, ведь я, вообще, не из этого города. И случай, забросивший меня на эту дорогу, тоже выбран мной, и ни кем больше. И мотоцикла, я ни какого не разбивал, и «большого» папы у меня нет, и вообще, может, я сирота. А иду в город пешком, потому что выездил все деньги, но хочется посмотреть самый западный город Советского Союза. На восточной окраине был – сейчас оттуда, а вот не западной еще нет, но не рассчитал немного со средствами и последние пятьдесят километров иду пешком.
- Ну, хорошо предположим, что это правда, а где же твой багаж? Почему в мотоциклетном шлеме, чумазый и перегаром от тебя несет как из бочки? – задала она подряд несколько вопросов, но уже не ехидным, а спокойным тоном, логически рассуждающего человека.
- Это отдельная история, которая является маленькой частью моего большого путешествия. Да, и денег-то должно было хватить, но во время обеда, за столом разговорился со здешними ребятами, которые предложили отдохнуть у них. Потом, дескать, они довезут меня на мотоциклах до города, и поселят еще к какому-то своему приятелю, а он мне работу подыщет, и поживу я у него пока.
- И что?
- И то, что попить-то мы попили, и поехать-то мы, вроде, поехали, но заспорили маленько в дороге. Пришлось мотоциклы остановить. Стали разбираться, дело дошло, как Вы понимаете, до драки. Отвалтузили они меня и оставили посреди дороги, сели на мотоциклы и были таковы. И чемодан мой в коляске остался. Да, и они свой шлем на мне оставили. Поднялся я. Куда, думаю, идти? Пошел в город. Сегодня переночую где-нибудь, завтра устроюсь на работу, и снова жизнь пойдет своим чередом.
- Алик, ты что-то не то говоришь, такого, наверно, и быть не может, хотя очень похоже на правду! – Воскликнула она.
Мы подъезжали к городу.
- И куда ты теперь?
В ее интонации, в ее обращении «ты» уже не чувствовалось ни ехидства, ни высокомерного тона, лишь участие и забота.
- Сейчас подвезите меня, пожалуйста, к какому-нибудь вокзалу и я Вам буду искренне признателен.
Возникла пауза, вызванная вниманием к уличному движению. Видно было, что ей хотелось со мной поговорить, расспросить меня, о разном, но при езде, даже по ночному городу, при постоянных поворотах, настоящего разговора не получалось. Да и я смотрел на город, узнавая места, где мы были с приятелем вчера и позавчера. Наконец, подъехали к железнодорожному вокзалу. Она остановила машину, и внимательно посмотрела в мои глаза. Я спокойно выдержал ее взгляд, понимая, что она выискивает в них соринки лжи, потом застенчиво опустил их, и тоном висельника, которого подвели к эшафоту, произнес:
- Спасибо, Вы сделали большое и доброе дело, добросив меня до этого места.
- Пожалуйста, - сказала она с каким-то огорчением в голосе.
Я открыл дверь, и со вздохом опустил ногу на асфальт, действительно собираясь выйти.
- Алик, - обратилась она ко мне, - Вам же не хочется уходить.
- Нет.
- А я не знаю, как остановить Вас.
- Просто. Вот я и остановился.
- Давайте, знаете, переночуете сегодня у меня, места у меня хватает, а завтра – «утро вечера мудренее» – решим что-нибудь с Вашей работой.
- Давайте, - а сам подумал: «Вот вляпался, такая, точно устроит на работу», - и захлопнул дверцу.
Поставив машину в гараж, который, на удивление, был почти рядом с домом, мы оказались наедине друг с другом. Между нами уже не было рулевого колеса, и мне удалось повнимательней к ней присмотреться. Это была женщина около сорока лет, изысканной внешности, среднего роста, со спортивной фигурой, длинными стройными ногами и чуть широковатыми плечами, что, впрочем, ее не портило, а лишь подчеркивало характер, принцип, стиль жизни. Длинные, но прибранные в высокую прическу волосы, подчеркивали аккуратность и размеренный образ жизни.
Один из моих педагогов, уча нас всегда успевать, и в спешке не смешить людей, говорил: «Не торопись, но поспешай!». Вероятно, и в ее юности был такой педагог, потому что эту фразу она исповедовала ежесекундно. Хотя, может быть, этим педагогом у нее была сама жизнь.
Ее прямой нос с еле заметной горбинкой и плотно сжатые, но не тонкие губы выдавали решительность и твердость. А под прямыми в разлет бровями блестели два агата, глубину и лукавость которых невозможно было даже предположить. Изящный овал лица и прямая шея завершали гармонию ее внешности.
И чем больше я присматривался к ней, в процессе нашей ходьбы и непринужденного, но заинтересованного разговора. Тем больше меня распирала гордость от ощущения, что это я иду рядом с этой женщиной, а не приятель, уехавший на мотоцикле, которому и по возрасту, и по умению общаться с женщинами, это бы пристало больше. Однако, уж коли это был я, то старался сделать так, чтобы с каждым следующим шагом, словом она проникалась ко мне большим участием, понимая, что любое другое поведение вызовет в ней желание отправить меня к сверстникам. Для нее я был скромным, покинутым родственниками сиротой.
Не, не совсем сиротой, а ребенком, чье детство закончилось с момента получения паспорта. А забота о хлебе насущном началась сразу же после окончания школы. Вот и мотает меня по свету, точнее – по Союзу, в поисках рабочего места. (Я никогда не лгал, ни прежде, ни потом, но с ней меня как будто подменили). Она настолько прониклась к моей выдуманной судьбе, что всю дорогу до дома заставляла меня рассказывать, то есть придумывать эпизоды из «моей» жизни, в которых меня колотила судьба. Ну, а нам мужикам только подставь «манишку» – любой выплачивается с лихвой, у любого хватит душещипательных историй, чтобы растрогать даже камень, не то, что душу интеллигентной женщины.
За этими рассказами, из которых я выходил хоть и «побитый», но достойный, мы прошли два квартала и оказались возле дома, где она жила. Старого, еще, наверно, довоенной постройки, восстановленного и переделанного каким-то прорабом окончательно победившего социализма. Поднявшись по узкой, полутемной лестнице на второй этаж, отворив тяжелые, в два человеческих роста, двойные двери, мы вошли в квартиру.
Мне показалось, что я попал в музей антиквариата или, по крайней мере, в лавку старьевщика. Понять было сложно, потому что много разных, отличающихся друг от друга вещей, стояло в прихожей, дневной свет, в которую не попадал, наверное, никогда. Видно было, что человека, живущего здесь, больше заботило их практическое удобство, а также чистота и порядок, чем их стилевая гармония. А может, ей было просто некогда заниматься подбором мебели. Рядом с резным столиком, приспособленным под телефон, стояло неимоверных размеров зеркало. Стул, стоящий тут же, был, по-моему, из польского гарнитура, а вешалка для пальто какой-то нашей мебельной фабрики.
Мы разделись. Она сейчас же дала мне полотенце. Показала туалет и ванную, которые снова навели на мысль о музее, из-за их огромной величины. Пол в ванной был выложен замысловатым кафельным узором и блестел так, что отражались лампочки люстры, висевшей высоко под потолком.
Я открыл воду и, настроив ее температуру, залез под душ. Через некоторое время послышался стук в дверь!!!
- Да, пожалуйста?! - отозвался я.
Дверь чуть приоткрылась, и рука бросила на пол мужские тапочки, а затем, скрывшись на мгновение, показалась снова, протягивая большой махровый халат. Мне пришлось выйти из ванны и прошлепать шага три до двери.
Пока я мылся, она переоделась в домашнее и приготовила легкий ужин: салат из крабов, шпроты, яичница, несколько нарезанных помидоров, какая-то зелень, свежезаваренный чай. Довершала сервировку – бутылка светлого сухого вина и два бокала. Кухня была по размеру чуть меньше ванной, но в нее свободно входила наша современная мебель со столом, за которым могут сидеть полтора человека. А нас, как раз и было полтора. Дома, в тапочках она была совсем немного выше моего плеча. Тогда как я – в махровом халате, доходившем мне почти до щиколоток, и в который завернулся почти дважды, казался себе горой.
Увидев мой удивленный взгляд, остановившийся на бутылке, она лукаво рассмеялась и произнесла:
- Я же не изверг, понимаю, что сухость во рту и язык как напильник, и, потом, будешь крепче спать.
Я ничего не ответил, только восхищенно смерил взглядом ее миниатюрную фигурку. Волосы она уже переложила, и они были скручены у нее на затылке, от этого она выглядела какой-то родной и домашней. Проголодавшись, я ел быстро и жадно. Глядя ей в глаза, только когда поднимал бокал, она же, перекатывая бокал между ладонями, почти не притронулась к еде. Хотя, в знак солидарности, наверно, положила и на свою тарелку ложку салата. Когда первый голод был утолен, и мы перешли к чаю, обратил внимание на то, с каким удовольствием она меня кормила. Сбавив скорость поглощения пищи, вероятно, по причине горячего чая, поставил локти на стол, и наши лица встретились.
- А теперь расскажи мне о себе, - начал я, почти ощутимо касаясь взглядом ее щеки, - обо мне ты знаешь все анкетные данные – я шофер, мотающийся по свету и не имеющий своего угла, а кто ты?
- Тебя интересует моя профессия?
- Да, и все что с ней связано.
- Ну, это долго.
- А ты в двух словах.
- Хорошо, - пожала она плечами, - в прошлом году я защитила докторскую, по теме прибрежных шельфов Балтийского моря и влияния их на размеры рыбных запасов, где мною затронуты разработки систем их очистки от деятельности прибрежных промышленных и сельскохозяйственных предприятий и другой человеческой деятельности. Конечно, тема звучит в нашей терминологии намного серьезней, и она, конечно, уже, чем я сейчас тебе сказала, но выходы из моей работы, как раз сопрягаются с этими проблемами. Вот в двух словах.
- И что, кроме диссертации никакой личной жизни.
- Ну, ты же спросил о профессии. Да, я ихтиолог.
- А личная жизнь?
- Перестань, у меня и теперь ее практически нет, так как нет времени, а когда писала, вообще, из дома выходила только поесть купить. А до этого собирала материал. Ничего кроме береговой полосы и моря не видела.
- Значит, мы оба с тобой покинуты близкими, или точнее, покинувшие близких из-за собственных амбиций!
- Алик, ты всегда такой хамовато-прямой в своих заявлениях?
- А что?
- Мальчик, ты мой маленький, - протянула она руку и погладила меня по щеке, - оставь в стороне вопросы: что?, почему?, зачем? Тебе это нужно? Допивай чай и иди ложись спать. Я постелила тебе в кабинете, уже два часа ночи. Мне скоро вставать, а ты поспи. Позвоню тебе с работы, когда что-нибудь узнаю.
Я хотел возразить, но она посмотрела на меня с такой нежностью и заботой, что желание возражать тут же прошло, а от меня как от «горы» остался только «холмик». Поднявшись, добрел до кабинета. Перед большим письменным столом на круглых толстых ножках, стоял пухлый, коричневый, кожаный диван с валиками, застеленный чистой, накрахмаленной до хруста, постелью. Со скрипом завалившись на него, с удовольствием вытянул ноги, приготовившись к глубокому сну.
Странная все-таки штука – человеческое сознание. Не знаю, долго ли я спал, наверно, минут 15-20, потому что она успела убрать со стола, но меня как будто подкинуло: «Что же я делаю! Какой тут к черту сон!» Осторожно, стараясь не скрипеть пружинами дивана, поднялся, и вышел в коридор, из-за двери спальни пробивался тоненький лучик света. Пройдя на цыпочках в кухню и достав из холодильника остатки недопитой бутылки, я, захватив бокалы, отправился в спальню. Осторожно, плечом открыл дверь, которая все равно протяжно скрипнула, и оказался на пороге, похожий на школьника, опоздавшего к началу урока.
Она полусидела на широченной старинной железной кровати, прислонив подушки к ее высокой узорной кованой спинке. Лампочки бра, висевших у нее над головой, блестели и переливались в желтых металлических шарах ближних стоек кровати. Ее взгляд из-под больших роговых очков нельзя было прочитать, но, похоже, она, как всегда, смеялась. Перед собой она держала большую книгу, напоминающую энциклопедию с какими-то не то картами, не то диаграммами.
В полупрозрачной, желтой с искорками ночной рубашке, с копной темно-каштановых волос, спадающих через одно плечо, она была похожа на колдунью из романов о средневековье. Кожа ее тонких чуть полнеющих рук была эластичной и, как будто, немного загорелой. Вытянутая кисть с длинными пальцами лежала на книге. Мой взгляд выхватывал все новые волнующие детали, но мозг отказывался давать команду языку – и не находил что сказать. Она же и не старалась, видимо, искать, но просто, оценивающе, лукаво рассматривала мою обнаженную фигуру с маленьким кусочком белого хлопка, прикрывавшем мои возросшие мужские достоинства. Наконец, видимо, удовлетворившись увиденным, она прервала молчание вопросом:
- Что уже проснулся?
- А я и не спал, - поигрывая фужерами, парировал я, плохо соображая, когда это мы совсем перешли на «ты». «Вроде бы еще за столом. Так чего это я стою как школьник?»
- Нет, конечно, только если бы не эти толстые стены, после твоего храпа соседям было бы очень интересно узнать, брат ли это у меня ночевал, или мы опять с бывшим мужем сошлись?
- А ты чего не спишь?
- Да, вот не спится.
- Вот и мне …
- Неужели?!
- Ладно, иди сюда, - сказала она, пододвигаясь в кровати, прислоняя на пустое место вторую подушку к спинке, - а то замерз уже совсем, и что ты босой, я ведь дала тебе тапки?
- Так, ничего, - ответил я на вопрос, не имеющий уже смысла, так как забирался в кровать, перебирая ногами одеяло, чтобы ровно разлеглось, держа в одной руке бутылку, в другой бокалы.
- Нет, ты действительно алкоголик. В кровать и то с бутылкой.
- Анна, перестань, пожалуйста, издеваться, нам же надо допить за встречу.
- Глупый, за встречу, мы уже пили в кухне, а сейчас ты ее прихватил, как повод.
- Ну вот, ты сама все прекрасно понимаешь.
- Ты сейчас договоришься, что я тебя выгоню.
- Не надо, я хороший!
- Да, уж …
- А что?
- Опять вопросы. А то, что мы с тобой знакомы всего три часа.
- Ну, это не принципиально. Ну, давай за встречу, - сказал я и подал ей бокал.
Наполнив их, мы чокнулись, и мелодичный звон наполнил комнату, постепенно растворяясь где-то в высоте потолка.
- А ты, правда, считаешь, что для этого нужно быть долго знакомыми? – спросил я, ставя бокал на тумбочку, переворачиваясь на живот и опускаясь чуть ниже.
- Да, - как-то вдруг нетвердо сказала она, наклоняя голову вперед и прихлебывая вино маленькими глоточками.
Сейчас она была похожа на девчонку-подростка: маленькая, хрупкая, в больших очках, держа бокал в обеих руках, она приняла позу, которая была органична сейчас, но никак не соответствовала ей той, какой я ее видел, еще полчаса назад. Теперь она ждала и боялась, боялась за меня, чтобы я чем-нибудь не порвал ту случайно, странно связывающую нас нить, словом или действием. «Так ли поведу себя, то ли сделаю» – думал я, и пытался в отведенных от меня глазах угадать, что ее не оскорбит. Немного подтянувшись на локтях, и сложив руки накрест под своей грудью, я приложил губы к ее ноге. Она чуточку вздрогнула, и легкий выдох вырвался из ее груди. Не прикасаясь к ней руками, я продолжал целовать ее ногу выше колена. Мои поцелуи были нежны и продолжительны. Я чувствовал, как она все больше расслабляется и отклоняется на подушку. Аккуратно поставив бокал, и сняв очки. Она нежно приподняла мою голову обеими руками, и внимательно посмотрела в глаза. «Не лгу ли?» Не найдя лжи – соскользнула вниз, и наши губы встретились.
- Здравствуй, милый! – с какой-то удивительной нежностью произнесла она.
Я не понял, здоровалась ли она со мной, как со своим мужчиной или она здоровалась с тем, чей халат мне был велик, но это было не важно.
Я весь трепетал в ее руках. Она провела кончиками пальцев по моему боку снизу вверх, и у меня перехватило дыхание. Её поцелуи коснулись моей груди и, покусывая мой сосок, она, как-то незаметно выскользнув из-под меня, оказалась у меня на спине.
Не знаю с чем сравнить это блаженство, как не с там, что оно было на самом деле.
Когда ее нежные поцелуи и распластанный язык перестали вызывать дрожь в моем теле, она вдруг впивалась в меня зубами, и моя одуревшая от счастья спина, снова могла чувствовать и воспринимать ее ласку. Мне казалось, что еще немного, и я сойду с ума. Но она чувствовала меня на пол мгновения раньше. И когда я захотел, перевернувшись, схватить ее, и затащить под себя. Она – невидимым движением оседлала меня навстречу.
Удивительное, неземное ощущение испытал я, когда мой «конь» пошел по давно непаханой борозде ее вульвы. Она изогнулась назад с такой силой, что я почувствовал, как ее волосы с головы щекотят мои ноги. Я никогда не кричал, и прежде всегда снисходительно улыбался, когда об этом говорили другие, но тут, не мой – звериный рев вырвался наружу. Она сильно коленями сжала мои бедра, и, с мелкой дрожью в теле, опустилась на меня полностью. Покусывая свой согнутый указательный палец, закрыв глаза, чуть отклонив назад голову, сделала несколько круговых движений бедрами, и с легким стоном окончательно расслабилась.
Сила, покинувшая меня, вроде начала спускаться ото лба, с концов пальцев ног, рук и убыстряя движение, вся оказалась в ней. Я беспомощно распластался на простыне, закрыв глаза. Открывши, и никого не обнаружив. Даже удивился. Полежал еще немного. Решил встать, но в этот момент появилась в дверях она. Ей не хватало только крыльев, чтобы взлететь, а мне еле хватило сил на улыбку.
Она была в вечернем халате, а в руках держала большое полотенце. Произведя надо мной, все необходимые гигиенические операции – горячим, влажным полотенцем, она насухо вытерла меня и поцеловав в живот опять удалилась.
Нестерпимо хотелось курить. Идя в кабинет, где я разделся, столкнувшись с ней в коридоре – спросил, не будет ли она против, если я покурю? В ответ она поднялась на цыпочки, притянула к себе и поцеловала в нос. «Счастье, какое оно?», - вспомнил я часто задаваемый себе вопрос, - «Может вот это оно и есть?». Когда ты опешивший, растерявшийся, в мало знакомом коридоре, нагишом и что-то прыгает в твоей груди, то ли сердце, то ли восторг!
Пока ходил за куревом, она успела сбегать на кухню, принести пепельницу, и сидела на том месте, где я лежал. Я лег на ее сторону – справа, оказалось удобней стряхивать пепел. Сделал глоток, из недопитого ею бокала и глубоко затянувшись, протянул к ней левую руку. Она юркнула под одеяло, и голова ее оказалась на моей груди.
Мы молчали. Нам не нужны были слова, которые в таких случаях, чаще разъединяют, чем сближают. Я курил, она играла редкими волосами моей груди. О сне не было и речи. Перед моими глазами проплывали сцены моей прошедшей жизни, связанные с получением сексуального опыта: вот моя первая любовь – мне четырнадцать, ей тоже, она по-детски жестока, я вспыльчив и ревнив, первые поцелуи, первые мучения, первый разрыв; первая женщина – мне пятнадцать, прокуренная комната, пьяный угар, проводы в армию, как на войну – слезы и смех, песни и причитания, я крупней всех моих старших приятелей, темная комната, груды весенних пальто и на них белеющее женское тело, протягивающее ко мне руки, привлекающие к себе, конвульсия, и все – можно одеваться. Нагнув голову, стараясь пальцами нащупать дырочку на ремне, стыд; первые настоящие уроки: «И что? Уже все!? Ну, ты Сашка, ты еще совсем мальчишка. Нет, а ты терпи, мне же больше времени надо, ну, вот опять …». И я приходил на уроки в десятом с кругами под глазами и огромным опытом в них, который, как мне казалось, и не предполагался учителями, но сразу угадывался одноклассниками. Унижения ночью, но высокомерная снисходительность на подоконнике мальчишеского туалета в школе.
- Эй, ты где? – услышал я вопрос, вместе со стуком её пальцев о мою грудь.
- В Нирване, - и засмеялся. Погасил фильтр и, обняв ее, резко подмял под себя.
- Алик, нежнее, - тихо произнесла она, и погладила меня по голове. Я растаял, улыбнулся и навалился на нее всеми своими восьмидесяти шестью килограммами.
- Уф, - только произнесла она, и мне стало стыдно: «Чего это я бахвалюсь, ведь тот халат может и не брата»…
Опыт, переданный мне в жестких условиях, требовательной и темпераментной женщиной, который я вспоминал несколько секунд назад, сыграл решающее значение во второй нашей схватке. Теперь я играл первую скрипку, и заставлял содрогаться ее тело под воздействием моих пальцев и языка. Когда, нависая над ней, осторожно, короткими черточками кончика языка проводил вверх по паху, затем до груди, затрагивая каждое ребрышко. Её скручивало в маленький клубочек. Она поднимала колени и сводила локти к центру живота. Когда я возвращался сверху вниз продолжительными поцелуями, от шеи через впадину между грудей к животу, и потом полностью погружая язык в ее лоно, то чувствовал, как, сжавшись, содрогались ее внутренности, а полуоткрытый рот издавал вначале короткие, а затем более протяжные звуки. Её голова была повернута набок. Глаза закрыты. Руки держали мою голову так нежно, и так крепко, что, казалось, будто она держит бомбу. Привстав на колени, я поднес свои губы к её. Она, не открывая глаз, притянула меня к себе и долгим поцелуем заставила полностью на нее опуститься. Мне показалось, что от удивительного упоения на секунду потерял сознание. Потому что в следующую почувствовал, что уже снова в ней. Постепенно глаза ее снова открылись, и волнообразными движениями живота она задала мне желаемый ею ритм. Убыстряя и убыстряя движения, она все шире открывала глаза, а положение губ ее рта все больше напоминало оскал. Когда первая судорога прошла по моему телу, в то же мгновение она высоко подняла ноги, и что было силы, этим движением подалась мне навстречу, исторгая из своей маленькой, нежной груди рев волчицы. Ещё толчок. Еще и еще. Но она уже ослабла. Снова закрылись ее глаза. Нежнее прежнего стали ее руки, прижавшие меня, поглаживающие сверху вниз мою спину. Не открывая глаз, она целовала мое лицо, бессильную шею и не делала даже попыток освободиться от навалившегося на нее веса. Потом, как-то очень аккуратно перевернула меня на спину, спорхнула с кровати и вмиг исчезла за дверями спальни.
Уже сквозь сон я чувствовал, как она ухаживает за мной, как потом прикрывает одеялом. Как много усилий потребовалось мне дождаться ее головы на моей груди, и, только, сильней прижав ее к себе, я отдался во власть никем еще до конца непознанной стихии сна.
Проснувшись днем, я уставился в потолок, не сразу сообразив, где нахожусь, но, увидев блестящие латунные шары на стойках кровати – моментально все вспомнил! Сладко зевнул, и, потянувшись до хруста в костях, лег на бок, подперев голову ладонью, в деталях вспоминая вчерашний вечер, а затем ночь. Повалявшись, какое-то время, решил, что пора вставать. Моя вычищенная и выглаженная одежда была аккуратно сложена на стуле в спальне, хотя я точно помнил, что раздевался в кабинете. Поверх одежды лежала записка:
«Саша!
Извини, но я как, наверно, все женщины очень любознательна, хотя я вначале и не намеревалась копаться в твоем портмоне, но когда взяла для чистки одежду, оно выпало из кармана, а когда стала его поднимать, оно развернулось, рассказав о тебе правду.
Прости, но я не люблю лжи! Даже, если ложь, на какое-то время, и составила мне кусочек счастья. Эта ночь не может повториться, как ты, наверно, не сможешь повторить выдуманную тобой историю о себе.
Завтрак в холодильнике. Ключ, брось в почтовый ящик. Прощай. Анна!»

Когда я вернулся в гостиницу, приятель сидел на телефоне, обзванивая городские больницы и морги. На нем не было лица. Но мне не хотелось даже сколько-нибудь отвлекаться от ощущения охватившей меня грусти. Не обращая на него внимания, не раздеваясь. Завалился на кровать, задрав ноги на спинку. Закурил.
Он подлетел ко мне, что-то начал говорить, извиняться, обзывать себя пьяным дураком. Но я не слышал его, я весь еще был во вчерашней ночи, вернее в тоске по ней, в грусти по ее безвозвратному уходу. Не было мыслей, лишь обрывки воспоминаний и чувств медленно проплывали, сжимая сердце в ноющий комок. Как долго это продолжалось? Не знаю. Уже кончалась пачка сигарет, легкие отказывались принимать в себя табачный дым, а я продолжал лежать, глядя в потолок.
Только к вечеру ему удалось меня разговорить. После моего рассказа, он обозвал дураком уже меня, сделал стойку, словно охотничья собака и властно потребовал номер телефона.
- Нет, - ответил я ему, - эта «сказка» кончилась, и страница уже перевёрнута.

23. «Ну, и обоссала бы я тебя...»

Эпизод, о котором я сейчас хочу рассказать, по-моему, трансформировался в анекдот. Возможно, анекдот существовал и раньше, но я его не знал, а действующие лица, возможно, знали. Вот какой случай произошел в реальной жизни.
После Калининграда мы с «Карданом» отправились в Сочи буквально дней на десять, чтобы хоть чуть-чуть ухватить южного солнца и теплого моря. Сразу по приезду нас обступили частники, наперебой предлагая снять у них угол. Немного поторговавшись, мы сошлись с одним из них, у которого был сарай с окном и двумя кроватями, обходившийся нам по 1 руб. за ночь. Тут же во дворе были и коммунальные удобства: душ из бочки, туалет с деревянной дыркой и кран с холодной водой, торчащий прямо из земли, конечно, не «Hilton», но в то время в августе в Сочи найти что-нибудь более приличное за устраивающую нас цену – было практически невозможно.
Итак, устроившись, бросив вещи, мы немедленно отправились на пляж, потому что пока доехали от Адлера, пока толкались на вокзале – взмокли, как в бане. Да и, честно сказать, не терпелось броситься в теплую воду и, отплыв от берега на приличное расстояние почувствовать удивительный, ни с чем не сравнимый, южный запах. Был уже вечер, и когда оборачиваешься спиной к берегу, то становится жутко, потому что кажется, если бы еще «Кардан» не орал от восторга, что ты один потерявшийся где-то в океане, и что приготовила тебе пучина в следующую секунду – неизвестно. Правда, когда разворачиваешься к берегу, и видишь освещенные улицы, парк им. Фрунзе, гостиницы, то на душе становится радостно, и ты чувствуешь себя богоизбранным.
- Шура, ты куда? Я за тобой не поспеваю, - орал «Кардан», метрах в 15 от берега.
Это же надо человек всю жизнь прожил рядом с водой, а плавает только руки разводя.
В общем, накупались мы, как следует и, через магазин, пошли к себе в сарай. В то время в Сочи еще кое-что можно было купить, но, конечно, очереди были сумасшедшими, хотя к вечеру народу было поменьше, но и молока, например в магазине уже тоже не было, тогда как вино – любое. Грузинские вина были замечательными, наверно они хороши и сейчас, но цены не сравнимы. Тогда бутылка хорошего столового вина в Сочи стоила от 97 коп. до 2-х рублей, а у нас с «Карданом» по сотке-то с собой ещё оставалось, у него может даже и больше, потому что он все время порывался сходить в бар, но я, напоминая ему его кабацкое поведение, категорически отказывался.
И вот, на второй или третий день нашего пребывания в Сочи. Свежие и веселые после полуденного купания, мы сидели на лавочке в платановой аллее и ели мороженое, разглядывая, проходящих мимо, дам. Выбирая очередную жертву для любовных утех.
Вообще, вы обращали внимание, на сколько сидячее положение на аллее выгоднее, чем когда идешь. Сидишь себе спокойненько, а перед тобой, как по подиуму проходят женщины. И ты, как истинный ценитель, оглядев их со всех сторон, можешь составить о них представление. Обсудить его со своим приятелем, а, при желании, можешь догнать понравившуюся даму, и попытаться с ней познакомиться. В то время как идущий человек: во-первых, встречает их на своем пути, как минимум, в два раза меньше; во-вторых, даже не успевает их разглядеть, как они уже оказываются за спиной.
Просидев, примерно, с полчаса, я уже было начал суетиться.
- Че мы здесь сидим? Пойдем в парк погуляем, там баб как грязи.
- Сиди не дёргайся, в парке-то ты как раз снова на гонорею и нарвешься, а здесь, вероятность намного меньше. Здесь и приличные женщины проходят, - выдал «Кардан» тираду тоном старшего товарища, - в парке их не разглядеть, а здесь сиди, смотри – все на виду.
И действительно, юбки в то время были настолько коротки, что от сидящих не требовалось больших усилий, чтобы разглядеть даже трусики проходящих мимо женщин.
Мы заметили её издалека. Точеная фигура, высокий рост, ноги от грудей, распущенные длинные волосы, а платьишко, по-моему, даже спереди ничего не скрывало. В ее лице было столько пренебрежения к провожающим ее взглядам, что казалось, будто она из людей одна на аллее, а встречающиеся ей двуногие - это из домашних животных.
Я, длинных не люблю, а вот «Кардан» аж присвистнул, и дабы ее обескуражить, когда она поравнялась с нами, в полный голос сказал
- Эх, вот эти бы ножки, да мне на плечи!
У меня от его хамства аж язык к небу присох. Но интересно другое – она, практически без паузы, остановилась. Под перла один бок рукой, посмотрела на нас сидящих, кто это сказал и, поняв, что это сказал он, совершенно спокойно, может немножко презрительно, ответила.
- Ну, и что. Ну, и обоссала бы я тебя с головы до ног! – и пошла дальше.
Вы когда-нибудь видели человека, который по собственной глупости получил в рожу лопату говна?! Нет? Ну, так я его сейчас попытаюсь описать, хотя сделать это будет трудно, потому что видел я его урывками между раскатами смеха, заставлявшими меня, схватившись за живот, кататься по скамейке. Он сидел прямо, упершись ладонями в колени, и бесцельно вращал головой, стараясь, так мне казалось, найти что-нибудь, чтобы кинуть в ее уходящую спину. Потом, сменив позу, уперся в колени локтями, скрестив пальцы рук, опершись о них губами. Большие пальцы его рук, стуча друг о друга под подбородком, выдавали его раздражение. Я уже, было, успокоился, но снова не смог остановить гогот, переходящий в истерику, после очередного взгляда на его рожу.
- Че ржешь? – в конце концов, задал он риторический вопрос и, сорвавшись с места, устремился вслед за уходящей незнакомкой. Я видел, как он ее догнал, но что говорил – уже не слышал, а, через несколько секунд, их заслонили идущие по аллее люди.
Вечером «Кардан» не вернулся в сарай, и на следующий день его не было, я уже начал волноваться, но утром третьего дня он «прилетел» схватил свои вещи и со словами:
- Извини Шура. Отдыхай один. Вот такая баба, оказалась. – Показал он мне большой палец. - Ничего не спрашивай, я и сам еще ничего не знаю, - умчался в неизвестном направлении. Больше я его ни когда не видел.
Позже, до меня дошел слух, что он женился. Но на ней или нет, точно утверждать не могу.
* * *
И эту бывальщинку сейчас рассказывают, как анекдот.

24. Ресторан.

По приезде из отпуска, разочарованный хамством приятеля, укатившим с какой-то бабой, я снова сел на своего ЗИЛа с мыслью, что надо начинать ходить в рейсы, и прекращать работать по гаражу.
Был прекрасный вечер ранней осени, когда я, отвезя в одну сторону 5 тонн цемента, погрузившись назад березой, возвращался в город. Солнце клонилось к закату, и временами, тонкая асфальтированная полоска дороги оказывалась в почти полной темноте узкого каньона вековых елей и сосен. Но, выскакивая на очередной лысый пригорок, видел слева от меня полыхающий на горизонте закат. Водители знают, что в такую пору уже надо включать габаритные огни, но фары включать бесполезно, тем более Зиловские, которые света дают, как фонарик. Дорога была пустая. Машина работала великолепно. Настроение у меня было пре отличнейшее. До города оставалось километров 40, и я запел «Вечерний звон». Петь я, конечно, не умею, и уже тогда знал, что Бог все слышит, но и представить себе не мог, как через 15 км ему надоест мое пение.
Выскочив на очередной пригорок, где дорога немного поворачивала налево, и шла под спуск прямо на закат, притопил акселератор, и с совершенно «щенячьим» восторгом, полетел догонять солнце, уже скрывавшееся за горизонтом. Спуск заканчивался мостиком через маленькую речушку, а за мостом, метров через 30, дорога резко поворачивала направо, и я это знал. Все было рассчитано – притормаживаю на мосту, и сразу после, и спокойно вписываюсь в поворот. Но не успел еще заехать на мост как из-за поворота, навстречу, тоже на подфарниках, километрах на 80-100 в час вылетает «Москвич», а меня при заезде на мост подбрасывает чуть не на метр над дорогой. И все бы ничего, да береза у меня в кузове не привязана стропами, а там баланы 2,5 метра длиной и 40 см в диаметре.
- Ну, - думаю, - сейчас один вылетит на дорогу, и пиздец «Москвичу»!
Разминулись мы с ним, смотрю в зеркало заднего вида, вроде проехал, перед собой на дорогу, а поворот у меня прямо перед носом.
- О …, блядь, - единственное, что сорвалось у меня с уст, когда начал выкручивать баранку вправо, машина послушно повернула, но 3 тонны березы в кузове продолжали лететь прямо, тогда рессоры моих левых колес сказали: «Ах, как …, ах, как …» и машина стала переворачиваться. В этот момент столб со знаком «Обгон запрещен» попытался остановить мое движение в сторону кювета, и когда, ударившись о крышу, он разбил стекло, в темном правом верхнем углу кабины появилось светлое существо спросившее меня:
- Хочешь жить?
- Да, я только начал!
- Закрой глаза рукой, и держись за баранку, - был ответ.
На тыльной стороне правой руки у меня до сих пор шрамы от стекла. Одни бы веки этих «пуль», наверное, не выдержали бы. Рулевое колесо, потом пришлось менять, потому что я вцепился в него левой рукой так, что оно согнулось, когда машина два или три раза перевернулась через борт, а я даже не слетел с сиденья. Его эбонитовое покрытие раскрошилось в моей ладони, словно карандашный грифель.
Странно, но я даже не сильно ушибся. Когда машина, перевернувшись, встала на колеса, первая мысль, которая пришла в мою голову была такой:
- Бензин течет. Всё искрит. Сейчас взорвусь!
Первым движением опустил левую руку за сиденье, и отключил «массу» аккумулятора. Только после этого вышел из кабины. Попрыгал возле машины, ничего не болело, просто, меня всего трясло.
Потом, как положено: ГАИ, наркология, травм пункт.
Когда я пришел домой, Татьяна, сестра, выкупала меня в ванной. А следующим вечером мы решили сходить с ней в ресторан, чтобы отметить мое очередное рождение. И, конечно, в ближних ресторанах не было мест. Хотя была среда, поэтому нам пришлось ехать в городской район, отстоящий от центра, где мы жили, аж на 18 км, который имеет имя собственное, и называется - «Эжва», что в переводе с коми – «таежная река». Ресторан этого района, конечно, называется также. Как уж так случилось, что наш столик обслуживала не официантка, а администратор ресторана не помню. Помню только, что из-за нее я стал регулярным его посетителем. Как только появлялась возможность, тут же летел в этот ресторан и усаживался за тот столик, из-за которого было лучше всего наблюдать за администраторшей. Через некоторое время и она заметила, что я хожу в ресторан ради нее, а еще через некоторое время мне удалось набиться к ней в провожатые. На сколько лет она была старше меня, не знаю, и до сей поры, потому что нас тогда это не интересовало, как, впрочем, и теперь.
У нее была собственная однокомнатная квартира в «хрущобе», но тогда – это была квартира! Это была первой моей женщиной, с которой не приходилось скитаться по чужим углам, ища места, где трахнуться. Мы отрывались у нее дома до сумасшествия, до изнеможения. Она на людях была очень скромная и такой же скромной пыталась оставаться в постели. Она стеснялась всего: стеснялась своих сгоревших от осветления перекисью волос. Стеснялась, что я увижу ее без краски, и мучилась всю ночь с накрашенными глазами. Стеснялась, что ее вульва была очень маленькой и неглубокой, и когда я вставлял ей член «в полный рост», она вскрикивала от боли.
С этой женщиной мы были просто любовниками. Мы никогда об этом не говорили, не выясняли наши отношения. Мы, вообще, не говорили о любви, но мы всегда страстно желали друг друга. Она не претендовала на исключительность, и всегда, заранее предупреждала меня, когда не бывала дома.
Так, однажды, она пригласила меня на день рождения своей приятельницы, но я, сославшись на то, что занят, решил не компрометировать ее своей молодостью. Как же я был тогда глуп: молодостью партнеров – хвастаются, но не в этом суть. Не пошел на день рождения, но, забыл об этом. Приехал к ней как обычно, дома – ни кого. Позвонил в двери минут пять. Покурил. Только тогда вспомнил, что она на дне рождения, а времени, всего 21:10. Желание, не позволило уехать домой. Остался сидеть на цементной лестнице, дожидаясь ее возвращения. Буря клокотала во мне, и тогда родились следующие стихи:
Уже 11 – тебя все нет.
Ты на дне рождения.
Сижу и слушаю,
где-нибудь может,
скрипнет паркет,
Предупреждая твое появленье.
Нет,
нет,
нет.
Тихо кругом как в могиле.
Я знаю, – ты не придешь.
Тебя привезут – в автомобиле.
Нет,
нет,
нет.
Пешком придешь.
Влюбленный и злой,
сижу и жду
Холод цемента высиживаю.
В области сердца крик «Люблю»
В мозге крик - «Ненавижу».
Как им двум места хватает
тело мало!
Где-то пониже еще один
«Мало, мало, мало»
Третий еще примешался куда?
разорвете на части.
И еще непонятный крик
«Сволочи, сволочи, сволочи».
Нервы один за другим
Струны как будто в рояле
Дзынь,
динь,
дзынь
Что за непонятное ралли.
Гонки один на один.

Когда она все-таки появилась, почему-то, почти совершенно трезвая, сказав:
- Я чувствовала, что ты меня ждешь.
Я уже был так измотан ожиданием, что даже не нашелся, что ответить. Потом она поила меня кофе и как будто извинялась, что мне пришлось ее ждать.
Наши отношения с ней кончились, как и начались без разговоров, объяснений и слез. Я просто перестал к ней приезжать, когда у меня появилась новая пассия, а она так никогда мне и не звонила.

* * *

Позже понял, она просто, наверное, считала меня подарком судьбы, а подарки не просят, их получают - какие дарят.

25. «Нет, не любил он …»

Восстановив после аварии машину и еще немного поездив. Я, встретив одного из своих одноклассников, с которым учился еще в Печоре, вдруг осознал, что деградирую как мыслящая личность. Что из всех слов русского языка, в моей голове остался один мат. Если раньше мы с ним были в классе лидерами по образованности, кругозору, неординарности мысли, то теперь он говорил о Хайяме, о Станиславском, а я лишь поддакивал, не имея возможности поддержать разговор. Через время, просто, переводя разговор на баб. Мне стало стыдно. Поняв, что необходимо учиться, но без подготовки я никуда не поступлю. Отдал документы на подготовительное отделение физико-математического отделения Сыктывкарского Государственного Университета, в котором уже четвертый год, включая «академку», на историческом факультете училась моя сестра.
На картошке, собирать которую отправляли даже промышленные предприятия, студенты были основной рабочей силой. А Таньке, сестре, естественно, надо было во всем быть первой, и когда нормальные студенты филонили, греясь в теплушках, эта комсомолка была на поле. Как результат – простуда, которую она, конечно, тоже перенесла на ногах, и – осложнение: лимфогрануломитоз – это в 18 лет. Врачи сказали сразу, что болезнь неизлечима. Сколько Татьяна проживет, не берется сказать ни кто, но будем делать, что можем. И вот Татьяна болела уже третий год, на втором курсе она брала академку и полгода лечилась в стационаре, но учебу не бросила и сейчас училась на четвертом курсе.
Осенью мы переехали в новую квартиру, где у меня и Татьяны были свои комнаты, потому что бабка уехала к тетке в деревню: «Помирать», как она сама сказала. Мы обзаводились новыми приятелями из новых соседей, и моих новых сокурсников. Так случилось, что нас собралась достаточно большая компания, примерно равных по возрасту и уровню образования юношей и девушек. Собирались, чаще всего в моей комнате, слушали современную музыку, курили, иногда выпивали, разговаривали, спорили и перемывали кости, как присутствующим, так и другим общим знакомым.
В нашу компанию попасть считалось за честь для каждого студента университета. О наших посиделках в Универе ходили слухи с не меньшим подобострастием и уважением, чем об известных петербургских салонах XIX в. Хотя, или, наверно, потому, что моя комната была всего 12 квадратных метров, 10 человек она еще вмещала, но когда нас собиралось больше, то мы тогда уже использовали всю квартиру. Хорошо, что такое случалось не часто, и об этом договаривались заранее, иначе родители сошли бы с ума. Однако, иногда, без предупреждения, кто-нибудь из завсегдатаев нашей компании приводил с собой нового друга или подругу и тут уж, только от вновь прибывшего зависело, станет он нашим завсегдатаем, или не сможет пройти тест «на вживание». На него сразу обрушивался град приколов, которые парировать достойно мог только хорошо образованный человек. И если новичок этого сделать не мог, то в следующий раз, его к нам и «калачом» было не заманить. Через такой тест – «на вживание», прошла и Людмила, приятельница нашей соседки, и, выдержав его, стала нашим завсегдатаем.
Может, оттого, что у меня в тот момент, как раз никого не было. Может, оттого, что она выглядела совсем ребенком, но при всей своей образованности и изысканности она рождала в моей душе, уже опытного ловеласа, нежные чувства. Может оттого, что в ней полностью отсутствовала заносчивость. Может ее открытые, и наивные глаза покорили меня в первый же вечер. Может оттого, что я устал от пожилых пассий, от «мясного духа» отношений, от отсутствия несбыточных фантазий, а мне еще хотелось летать. Может поэтому, я «запал» на Людмилу, которая, просто улыбнувшись, открыто и широко, сразу привносила свежесть майского утра, не омраченного ни опытом вчерашней бури, ни утомляюще жарким солнцем желаний. Она не была еще даже цветком, она была бутоном, на который достаточно было упасть первому попавшемуся солнечному лучу, чтобы она распустилась ему навстречу. Одурманивая, и себя, и его, благоуханием первоцвета.
Я был для нее всем. Она обожала меня, и я чувствовал свою ответственность за эту девочку. Знал, что ее любовь способна на все, на самый сумасшедший поступок. Она могла бы снести от меня любое оскорбление, лишь бы был рядом. И тогда поняв, что я у нее первая настоящая любовь. Просто, потому что оказался в то время, в том месте, где любовь проявилась – я испугался ответственности. Да она любила меня больше жизни, но я мог ответить ей только радостью общения, да опытом сексуального партнера. Что, безусловно, не достаточно, а жалостью любовь не заменишь. Поэтому, когда, однажды, в отсутствие родителей, она, бросившись на койку, протянула ко мне жаждущие руки, я всего лишь присел на край кровати и, стараясь не оскорбить ее желания, исцеловал ее всю, но все же не поддался искушению взять ее. Потому что я бы все равно расстался с ней, и, возможно, просто бросил, а это могло привести к трагедии. Ведь, такие чистые, искренние девочки ради любви способны на гораздо более радикальные поступки, чем это могут предположить даже их родители. И если в этот момент их любовь попадает на человека способного с такой же самоотверженностью на ответное чувство, то эта любовь заканчивается сказочным браком, после которого влюбленные живут вместе до старости и умирают в один день. Но это был не наш случай.
И чтобы не искушать судьбу, я старался встречаться с ней, только, в компаниях. Всячески подчеркивая свои дружеские к ней чувства, но ее это не удовлетворяло. И это неудовлетворение прорвало на встрече Нового года. Из всех празднований встреч Новых годов, которые происходили в моей жизни – эта самая памятная, из самых хороших.
Когда родители определились, что будут встречать Новый год на даче, мы с Татьяной и всей нашей компанией начали организовывать встречу у нас дома. Вначале подсчитав, сколько будет гостей, определились с меню. Затем собрали со всех деньги, и нас с Иваном – моим университетским приятелем заставили приобретать продукты и спиртное, аж, за неделю до Нового года. Зато 30-го мы уже были свободны и пьянствовали на университетском вечере, тогда как девчонки с 30-го начали готовить стол. Стол, надо сказать, получился на загляденье – красивый и вкусный, даже водка была налита в хрустальный графин. Никто не опоздал. И мы, восемь человек, чинно сели за стол ровно в 22:30 31 декабря.
Мы успели, и выпить, и закусить, и встретить Новый год, выстрелив в потолок пробкой шампанского. Но что началось после. Буквально через полчаса... С половины первого, звонки за звонками и в двери, и телефон все поздравляли и поздравляли. Новые гости прибывали, другие куда-то растворялись. Пришел целый вокально-инструментальный ансамбль, после окончания своей работы в ресторане, среди них была Танькина любовь. Лишь мы с Иваном, как в кинофильме «Свадьба», не обращая внимания на окружающую суету, выпивали и закусывали. Время, от времени разминаясь танцами. Потом кто-то бросил клич сходить на городскую елку покататься на горках. Всем эта идея понравилась, кроме меня, потому что меня уже лёжа качало. Отправил всех, решил немного прилечь. И прилег. Слышу, тарелки звенят, значит, еще кто-то остался. Встал. Смотрю. Людмила со стола грязную посуду убирает. Ну, чисто Золушка.
- А, это ты, - пробормотал я, и пошел снова лечь, но почему-то на Танькину кровать, а в ее комнате стояло фортепиано. Людка убралась и тоже пришла в комнату. Увидела мои оловянные глаза, села за фортепиано, и начала играть минорные мелодии, в которых я ощущал лишь красоту и гармонию, но никак не был расположен воспринимать их грусть. В конце концов, Людмила достаточно красивым голосом запела душераздирающий романс, из которого я запомнил лишь несколько строчек:
«… Нежному сердцу так говорил он
Но не любил он, нет, любил он
Нет, не любил … меня»,
во время исполнения которого, вдруг открылась входная дверь, и ввалилась заснеженная, пьяная, веселая толпа. Тут же ставшая подшучивать над Людкой, а она, умница, вначале чуть было не скуксилась, но потом, когда пьяный Иван передразнил ее, она рассмеялась чистым, искренним смехом, обозначившим, что болезнь под названием «любовный невроз» – прошла.

* * *
Помните? «Мы ответственны за тех, кого приручили».

26. Театр.

«Любите ли вы театр, как люблю его я …», - спрашивает героиня одной из пьес, и сама же отвечает, - «театр невозможно не любить». И именно на детской любви в сказку держится театр, потому, что не будь этой любви, человек перестал бы верить в чудеса. Любовь застит нам глаза. Восторг от ярко освещенной сцены, и темного, не существующего для происходящего на сцене, зрительного зала отличает нас темных зрителей от них, царящих на сцене - наших кумиров, ангельски беспорочных носителей идеалов красоты, духовности, сердечной чистоты.
Но достаточно одного дня! работы в театре, чтобы увидеть его лицемерную изнанку. Конечно, потом требуются многие годы, чтобы в ней разобраться. Знание этого лицемерия сразу делает тебя избранным: ты знаешь то, что другим, «не из нашего круга», знать не следует. Видимо лицемерие – это родимое пятно театра, расползшееся на все его тело, за редким исключением. Но обо всем по порядку.
В январе, при сдаче физики на подготовительном отделении СГУ, в момент выставления мне оценки преподаватель произнес буквально следующее:
- Я поставлю тебе «5», Саша, физику ты знаешь, но если бы ты занимался театром, то, возможно, страна обрела бы еще одного Товстоногова или Любимова! Я говорю это потому, что был на университетском вечере, который ты поставил.
Никто ни когда до этого, и очень не многие после, так точно ни попадали в суть моих потаенных желаний. На реализацию которых, я бы ни когда сам не отважился. Потому что для моих родителей, моих старших сестер, я всегда был лишь избалованным неумехой, у которого в руках все ломается. Который ни к чему не приспособлен, который ни когда, ни чего сам сделать не сможет и мои мечты, фантазии плод оторванного от реальной жизни рассудка. В тоже время ни кто, ни когда за меня, вместо меня ни чего не делал, и ни чему не учил, а лишь тыкали носом, приговаривая: «Видишь – не так», «Мы тебе говорили! Не справишься», и прочее, прочее, прочее. А тут, вдруг, незнакомый, в общем-то, человек и говорит о том, о чем я в тайне мечтал. Но это первый эпизод, который сам по себе был бы, наверное, не достаточен. Буквально через несколько дней произошел другой.
Мы готовились к соревнованиям «Буревестника» по плаванию, и я, как университетская надежда, каждый день, по несколько часов, отмахивал километры в 25-ти метровом университетском бассейне. В тот день я почему-то не взял сменные трусы, (опять сырые трусы) и в сырых, выжатых, отправился домой. Вдруг мимо проезжает Славка – отцовский водитель, останавливается, сажает меня в машину, и мы ездим с ним весь вечер, снимая девок. Конечно - я простыл. Заболел. t39. Приходит меня навестить Серега, один из моих университетских одногруппников, мы, с ним соперничая, исполняли роль лидера, и приносит мне почитать «I-ю специальную теорию относительности» Эйнштейна, говоря:
- Почитай, Шура, читается как художественная литература, как детектив.
Ну, я, конечно, схватился, читаю. Читаю, а понять ничего не могу. Не могу связать одно с другим. Сосредоточиться, представить, запомнить для следующего обоснования. Да, t39, но это не принципиально, если бы у меня хватило мозгов, то температура, по моему мнению, не имеет решающего значения. Хотя, может быть, таким способом убеждал себя, что я не физик – и мне это удалось.
Во время болезни, для себя, набросал фантастический план. Согласно которому через 7-9 лет я должен был получить диплом самого престижного театрального Вуза страны – ГИТИСа, но начинать надо было с малого, с режиссерского отделения местного культпросвет училища.
Еще не забрав документы из университета. После болезни. Зимних экзаменов. На каникулах. Пришел к директрисе «кулька» и сказал, что хочу у них учиться.
- Вы откуда такой среди зимы?
- Из университета.
- А, наверно, сессию не сдали.
- Нет с этим все в порядке. Просто ощутил тягу к театру и понял, сколько теряет страна, не имея такого режиссера.
- Ладно, возьмите экзаменационный лист у секретаря и пройдите прослушивание у мастера режиссерского курса, – с ухмылкой от моего пафоса сказала она и, пожав плечами, и уткнулась в какие-то бумаги.
Не откладывая процедуру прослушивания в долгий ящик, сразу по выходу из кабинета взял экзаменационный, и начал искать мастера, который как раз заканчивал занятие с одним из курсов. Застигнув его врасплох, пока он еще не вышел из зала, я произнес перед ним примерно ту же тираду, что и перед директором. Мастер оказался добрейшим человеком и тоже сказал:
- Ладно, вот тебе сцена, читай.
От скорости происшедшего я чуть было не растерялся, но взял себя в руки и стал читать стихи, которых, Слава Богу, знал достаточно много. Вскоре мастер меня остановил и сказал:
- Теперь басню.
- Извините, но басню я не готовил.
- Тогда прозу.
- Прозы у меня тоже нет.
- Ну, что с тобой делать? Хорошо, расскажи случай из жизни.
И я рассказал про аварию.
- Что ж хорошо, - сказал мастер.
- Хорошо или отлично, - переспросил я.
- Вы, конечно, наглец молодой человек, но раз вам так надо, пусть будет отлично.
«Отлично», написал он в экзаменационном и расписался. Я не верил собственным глазам, как, впрочем, и директриса, от которой вышел каких-нибудь полтора часа назад. Она вертела в руках экзаменационный лист, словно фальшивую купюру, потом как будто что-то вспомнив:
- А остальные экзамены, ведь тоже сдавать надо.
- Сдам.
- Хорошо, историю и сочинение.
За сочинение я немного опасался, но оба экзамена сдал за три дня. И после этого перевел документы из университета в «кулек», и получил зачетную книжку. Во время выдачи которой, заведующая заочным отделением режиссерского факультета училища сказала, что я должен работать где-нибудь ближе к театральному искусству, а не шофёром. В каком-нибудь клубе, что ли. Не мудрствуя лукаво, раз театральное искусство – значит театр, я пошел в драматический театр, так как мое пение было уже известно Богу.
В театре, по случаю, директору меня представил режиссер, который оказался приятелем одного из моих сокурсников. И мне бы хоть рабочим сцены, но директор, тут же взял меня администратором. Представление, о должностных обязанностях которого, я имел самые общие.
Началась моя работа в тот же вечер с дежурства на спектакле. В театре меня восторгало все, от атмосферы зрительного зала до запаха кулис. Сам директор представил меня непосредственному начальнику – главной администраторше, Людмиле, которая расплылась в приветственной улыбке, стыдливо прикрывая черное пространство отсутствующего, лошадиного по размеру, переднего зуба, но я этого не видел.
Нигде прежде меня так не встречали – я был счастлив.
После спектакля, мы прошли по всем помещениям, связанным со спектаклем. Осмотрели все ли в порядке. Погасили везде свет и, сдав ключи на вахту, отправились к Людмиле в гости, по пути купив в буфете, бутылку вина.
Людмила жила в деревянном многоквартирном доме, принадлежащем театру, именуемом в народе «Домом талантов». Воду там приходилось носить из колодца. Туалет был на улице, но бородатый горбун, театральный художник Николай и молодая актриса, присутствовавшие в Людмилиной комнате во время нашего прихода рождали атмосферу богемы. Обрадовавшись появлению новых ушей, они, после того как мы сели за стол, наперебой стали рассказывать театральные байки. Я слушал раскрыв рот. Людмила уже начала ерзать, мол, ребята расходитесь – время. И они, сославшись на необходимость завтра рано вставать, испарились. Людмила же, постелив мне чистую постель, предложила умыться у рукомойника, и отходить ко сну. Завтра - к 10 на работу.
О каком сне может быть речь?! Когда мне почти 19, ей почти 26, мне сперма на глаза давит, а она спать. Ну, конечно, лег. Лежу. Она лежит. Потом спрашивает:
- Тебе не холодно?
- Холодно, - отвечаю.
Ну и, конечно, началось кувыркание. Лишь часам к 6-ти мы уснули, а к 10 утра на работу – «зрителя на спектакли заделывать». Оказывается, зритель – дурак. Если его не организовать, он будет, даже желая получить эстетическое удовольствие от спектакля, ходить мимо театра. Зайти в кассу которого, ему самому, ну, никак не судьба. Для этого и нужны мы, администраторы, которые соединяют его зрителя желание и работу актеров, режиссеров, музыкантов, художников, цехов, одним словом – театра. Чем мы с Людмилой и попытались с утра заняться, т.е. она начала объяснять мне принципы организации зрителя. Дилетантски это выглядит очень просто – «садишься» на телефон и обзваниваешь организации с единственным вопросом: «А не хотите ли вы сходить в театр?» Тут же у тебя под рукой блокнот и ручка, куда и записываешь кому, сколько билетов и на какое число. Эти разговоры утомляют так!!!, как я не мог себе даже представить. Я и не предполагал, что оказывается около 90 % жителей нашего города бывают в театре реже 1 раза в год! А некоторые не были никогда, и не хотят! Но это было время, когда в театр еще ходили. Конечно, не так, как до появления телевидения, но даже на самый захудалый спектакль через кассу продавалось около 20 билетов. Спектакль же у нас отменялся, когда в зале было менее 50 человек. Ну, а найти 30 человек, которые бы купили билеты, можно и за 4 часа до начала спектакля.
Но больше всего меня поражала, вызывала недоуменный смех, приводила в негодование ситуация, когда нас с Людмилой, чистили на ковре в дирекции из-за отсутствия зрителей. Главный режиссер, директор, профком, партком – сплошь состоящие из актеров. И очень пафосно сваливали всю вину отсутствия зрителей с больной головы на здоровую. Зритель, видите ли, не потому в театр не ходит, что спектакли не интересны, а потому что администрация не смогла его организовать, т.е. привести в театр. Да, на некоторые спектакли, нам с Людмилой, даже автоматов было бы недостаточно, чтобы собрать хотя бы 50 зрителей. Но сказать об этом худсовету – Боже упаси, начнется крик, доказывание, что мы ничего не понимаем в искусстве, что мы в администраторской баклуши бьем и прочее, прочее, прочее.
В остальном, в театре работать - словно в семье жить. Все рядом, все вместе, все на виду, те же дрязги, те же склоки, та же любовь. Поэтому, видимо, для «чужих» - мы все хорошие. Как из семьи «сор не выносят», так и театральные ссоры и сплетни крутятся внутри театра. Зато уж внутри театра - интригам, зависти, обидам, ябедничанию нет числа. Кто-то из известных театральных деятелей назвал его – театр, «террариумом единомышленников». Более точного определения не подобрать.
Но вначале, мне нравилось в театре все. И особенно восхищали актрисы, казавшиеся недосягаемыми из зрительного зала, но совершенно простые, современные девчонки вне сцены. Разговорившись с одной из них после спектакля, и увидев ее заинтересованное лицо, я предложил продолжить разговор. Она с удовольствием приняла приглашение. Проводил ее до дома. Она пригласила меня на чашечку кофе, которая, конечно, закончилась постелью. Траханье с ней оказалось самым обычным. Но в том возрасте для меня, вообще, любой секс был событием, даже, если был не первый за день. Меня, поражала в ней художественность натуры, большая грудь при худой фигуре и длинные тонкие ноги фарфоровой белизны. Именно она первая запустила по театру погонялу на меня «perpetum-кобеле», когда после нее, через пару недель, я оказался в койке следующей актрисы. До сих пор силюсь понять, почему при такой стыдной, на мой взгляд, погоняле, которую и в глаза-то мне ни кто не говорил, совершенно разные женщины театра любострастно пододвигались, освобождая для меня место в своих постелях?
Начинался год моего двадцатилетия, «черный» год моей жизни. Я его встретил один, в ресторане гостиницы «Тиман», что в Ухте, дожидаясь актеров, которые должны были прилететь в 6 часов 50 минут утра 1-го января. Был страшный мороз, градусов под 50, и сильный туман. Самолет не прилетел вовремя, и мне в аэропорту сказали, что до 11:00 самолеты летать не будут. И я, конечно, отправился спать, в холодный одиночный номер гостиницы. Где меня и разбудил звонок директора театра, который, крича, сообщил мне, что актеры уже 40 минут ждут меня в аэропорту. На часах было – 10:30.
Первая сказка была назначена на 12:00, вторая на 14:00 и третья на 16:00 все в одном ДК. Конечно, на 12:00 мы уже не успевали. Позвонил администратору ДК, сказав, что 12 часовые билеты действительны на 14:00, и на 16:00, после этого поехал за актерами. С похмелья. Злющие. Замерзшие. В пустом аэровокзале. Они сразу высказали мне все, что обо мне думают. Затем гостиница, ДК, начало 14 часовой сказки. Где вместо 500 человек детей их насчитывалось примерно 800 и почти столько же взрослых. Все норовили усадить своих детей, и только силами контролеров и уборщиц мне удалось сдержать натиск толпы. Пришлось через головы громко орать, что если останутся не посмотревшие, мы сыграем сказку еще и в 18:00. В общем, когда кое-как сказка началась. В администраторской раздался телефонный звонок. Снова, звонил директор, сообщая приказ по театру, мне объявлен строгий выговор за срыв 12 часового спектакля.
Так начался «черный» год.
8 марта опять были гастроли, на этот раз в г.г. Северодвинск, Архангельск. «Заделывать» гастроли в этих городах оказалось проще и с меньшей нервотрепкой, потому что гастролирующие коллективы всегда вызывают больший интерес, чем свой театр, который видишь постоянно.
К этому времени я уже научился рисовать «зеленую шляпу», без которой мои финансовые отчеты по гастролям никогда не сходились. «Зеленая шляпа» – это администраторский термин из анекдота: «Приезжает администратор с гастролей и сдает авансовый отчет, в котором указаны расходы: 1) гостиничные – 200 руб.; 2) транспортные – 180 руб.; 3) рекламные – 50 руб.; 4) суточные – 250 руб.; 5) Зеленая шляпа – 16 руб. Бухгалтер спрашивает: «Это что за зеленая шляпа?» Администратор отвечает: «Вот, на мне, было холодно, купил» Бухгалтер говорит: «Это ваши личные расходы» – и вычеркивает зеленую шляпу. Тоже происходит, когда администратор приезжает со следующих гастролей, и со следующих, а еще через одни – бухгалтер смотрит авансовый отчет администратора и все расходы видит, а зеленой шляпы нет, тогда она спрашивает у администратора: «А где же зеленая шляпа?» Администратор отвечает: «Она здесь, в этих расходах, только теперь вы ее не найдете!»
«Зеленая шляпа» каждого советского администратора была той величины, насколько он был жаден, а в зависимости от того насколько он был умен, столько раз он и сидел за хищения социалистической собственности. Если же администратор проработал лет 20, и ни разу не сидел, о нем рассказывали легенды. Одним из способов, как избавиться от отсидки, это никогда не брать больше необходимого. Один из моих филармонических коллег, с которым мы ночевали в одном из «красных уголков», потому что других мест переночевать в том поселке не было, уча меня, говорил: «Запомни две пословицы-поговорки и следуй им, тогда все будет в порядке: 1) «Жадность фраера сгубила», 2) «Там, где можно взять копейку никогда не бери 10 коп».
Имея за плечами год работы администратора, я уже умел нарисовать «зеленую шляпу» такого размера, которая бы покрывала мои непредвиденные гастрольные расходы, и хаметь, не хотелось. Поэтому, когда пришло время моего 20-летнего юбилея, у меня были свободные деньги на приличный ужин в ресторане, тем более что свой день рождения я отмечал в одиночестве, как и Новый год. Но ресторан, есть ресторан, и уйти оттуда одному мне не позволяло мое любвеобильное сердце и «друг», прыгающий в штанах. К концу ресторанного вечера за моим столом уже сидела дама согласная, как мне казалось на все. Но номер у меня был двухместный, к тому же на каждом этаже гостиницы, и внизу, в вестибюле сидели старухи, скорее напоминающие «церберов», чем дежурных облегчающих жизнь гостям города. Поэтому с робкой надеждой на наличие у моей новой пассии квартиры я пошел провожать ее до дома. Квартира у нее, как, оказалось, была, но жила она в ней с мужем и свекровью. Поэтому, не дойдя до квартиры четыре лестничных пролета, мы остановились на площадке подъезда у окна, и стали целоваться. Но разгоряченному коньяком телу – этого, оказалось, недостаточно. Во время поцелуев, шаря по ней руками, я вначале добрался до кофточки и, не расстегивая бюстгальтер, сумел высвободить грудь, целуя и слегка покусывая которую, довел женщину до изнеможения. Наши шапки уже валялись на подоконнике, но пальто снимать было холодно, температура в подъезде, по-моему, не достигала и нуля градусов, хотя было все же теплее, чем на улице. Желание все возрастало, и вот ее юбка уже собрана на животе, а рейтузы, колготки и трусы спущены ниже колен, мои штаны тоже уже лежат на ботинках и я, целуя ее в губы, стараюсь как-то подладиться, чтобы засунуть в ее вульву мой колом торчащий член. Но это все время не удается, потому что она намного ниже меня ростом, а раздвинуть по-настоящему ноги не может из-за мешающих рейтуз.
Конечно, если бы был опыт, я бы просто развернул ее спиной ко мне упер руками в подоконник и ... все клево. Так нет, мы раскорячились лицом друг к другу так, что я чуть не на «мостик» встал, а она, раздвинув колени, почти сидела на мне, и то длины моего члена хватило лишь только головку вставить. Хотя в том возрасте и этого оказалось достаточно. Несколько конвульсивных фрикций и килограмм густой спермы ударил в нее из моего измученного, изогнутого до боли, но твердого члена.
До сих пор удивляюсь, как ни кто не вошел, не вышел, за то время, пока мы всем этим занимались? Лишь только я натянул штаны, внизу хлопнула подъездная дверь. И мы, наспех попрощавшись, пошли в разные стороны:
- До чего же низко пала нравственность, - думал я, возвращаясь в гостиницу.
Через день меня направили в Архбум «заделывать» выездные спектакли, и в Северодвинск я больше не возвращался, да, не очень и хотелось, честно сказать.
Театр - моя жизнь, моя жизнь - театр, поэтому несколько последующих рассказов тоже будут связаны с театром.

27. Весна.

По возвращении с гастролей из Северодвинска, я поставил перед директором театра вопрос ребром: учусь на режиссерском, а работаю администратором, переведите меня в артисты, хотя бы во вспомогательный состав. Директор с главным режиссером прослушали меня, попросили изобразить несколько этюдов и, удовлетворившись увиденным, перевели меня в актерский состав. Буквально со следующего дня у меня появилась масса свободного времени, которое, конечно, в первую очередь стал расходовать на женщин, вернее на одну, новую молодую актрису нашего театра. Только месяц, как пришедшую к нам, сразу после окончания театрального училища.
Это была миловидная, но строптивая девушка 23-х лет от роду – кубанская казачка. Я ходил возле нее вьюном, но максимум, что она позволяла – это поцеловать себя в щечку. Хотя, постепенно, чувствовал, что осада приносит еле заметные, но все же уловимые результаты – я стал посещать ее в номере гостиницы, в котором она жила, из-за отсутствия у театра другого помещения. Сдвиги были заметны еще и потому, что она не отказывалась кататься со мной на машине. А также, пытаясь хвастаться своей образованностью, однажды, заявила мне, что хотела бы прочесть «Человеческую комедию» О. Бальзака. У моих родителей, как раз, оказалось, его собрание сочинений.
Каково же было мое удивление, когда при поисках желаемого произведения, обнаружилось, что все сочинения Бальзака объединены этим общим названием – «Человеческая комедия», т.е. все, о чем он писал, и есть человеческая комедия. Потом, позже, уже в институте узнал, почему Бальзак сделал это. Оказалось потому, что он состязался с «Божественной комедией» Данте, но проиграл это состязание. Бальзак в своей «Человеческой комедии» хотел отобразить большее число действующих лиц, персонажей, чем Данте. Но божественный Данте на 800 страницах изобразил в их два раза больше, чем Бальзак в 24 томах своих произведений. В то время, еще не зная всей этой истории, дабы приколоться над Галиной, вначале принес ей 7 томов, со словами, что это только чуть больше четверти «Человеческой комедии», остальные книги, я принесу, после того, как прочтешь эти. Ей «наступили на язык». И она сделала попытку - осилила три первых тома, после чего сказала, что начиталась Бальзака на всю оставшуюся жизнью
Наши отношения развивались медленно, но поступательно. Мы оба получили ведущие роли в новой, принятой к постановке, в театре пьесе. Где должны были играть - влюбленную пару. Все шло к тому, что «крепость» ее сердца должна была скоро сдаться. Но, «пути Господни неисповедимы». Он лучше самого человека знает, что человеку надо. И если ты не сопротивляешься воле Господа, то все в твоей жизни идет, как следует. Если же ты пытаешься противопоставить свою волю, желание - Его воле, то вот, что из этого происходит.
Мы начали репетировать в то время, когда остальная часть труппы театра разъехалась на летние гастроли, и ничто не мешало развитию наших отношений. Но Господь, видя происходящее, и, зная, что эта женщина может меня просто «поломать» делает так, что из одной гастрольной группы уезжает актер, и там требуется срочная замена, срочный ввод. На замену отправляют меня.
И как потом я ни старался вернуться к прерванным репетициям, Господь повернул мою судьбу так радикально, что наши любовные отношения с Галкой прекратились именно тогда - навсегда.

28. Гастроли.

Эта история будет, наверное, такая же короткая, как и предыдущая, но и ее необходимо рассказать, потому что ее действующие лица будут присутствовать в будущих рассказах.
Меня отправили в гастрольную бригаду на срочный ввод. В каком-то сельском клубе, очередной режиссер нашего театра в течение двух репетиций ввел меня на роль «Первого парня». Посмотрел один спектакль с моим участием, пожал руку, поздравил с дебютом и уехал. Далее мое актерское становление пошло по деревням. За те гастроли я отыграл то ли 30, то ли 40 спектаклей одного названия. Моей партнершей в сценах была героиня пьесы, одна из красивейших актрис нашего театра. Она была старше меня - лет на восемь. И, конечно, вначале намеками, а потом все настойчивее я стал ухаживать за ней. Понимая, что от скуки, порой, с кем угодно в постель ляжешь. Но мои ухаживания не принесли скорого результата, хотя были приняты благосклонно и с желанием.
Первый десяток спектаклей был отыгран мной с осторожностью и трепетным отношением к режиссерским мизансценам и авторскому тексту. Но потом актерские байки, мой авантюризм и молодость, вначале исподволь, а затем все настойчивее вбили в мою голову желание «расколоть» партнёршу на сцене – сделать так, чтобы она забыла текст. Текст, который даже я, после 10-го спектакля, во сне мог начать с любой реплики и продолжить, а она отыграла этих спектаклей, наверно, 100, может больше. По актерским байкам заставить человека, актера в такой ситуации забыть текст, практически очень сложно. Только сильное волнение может вывести его из равновесия. Но как заставить волноваться профессионала, отыгравшего столько спектаклей этого названия? И я придумал!!!
Было лето, и играли мы лето. Картина, эпизод, где мы участвовали, были такими: цех деревенского гаража, поздний вечер. Героиня, девчонка, вернувшаяся из города, и работающая шофером, выясняет отношения с героем. Мы – трое деревенских парней приходим в гараж и начинаем издеваться над ней и их отношениями. Когда 1-й парень, т.е. я, позволяю себе лишний хамский текст, героиня берет железный прут и бьет 1-го парня по лицу. Парень с криком убегает. Костюм у меня был самый простой: кирзовые сапоги, толстые х/б штаны, рубашка и «штормовка». (По пьесе героиню звали Мария). Я не одел рубашку. Под «штормовкой», разрисовал свой голый торс и руки синей пастой – будто «наколки», что не противоречило смыслу моей роли. На пузе нарисовал огромный крест, на груди табличку: «За любовь – не убивают!» и далее, на руке «Не забуду мать родную» и прочее и прочее. В общем, разрисовался, как мог и, запахнувшись, вышел на сцену. Когда мы с ней по мизансцене оказались, друг перед другом – я распахнул штормовку и упер руки в бока. Она стала читать на мне, как на заборе, а когда дочитала, то пауза продлилась, наверное, минуту. Она стушевалась, заволновалась и … забыла текст, потом, опомнившись, схватила железный прут и так засветила по мне, хорошо по плечу, а не по роже, что я убежал со сцены уже не с наигранным, но натуральным криком. В обычном спектакле она била меня бутафорским, веревочным прутком, потом незаметно для зрителя меняла его на железный, который позже выпадал у нее из рук на сцену с грохотом и звоном шокирующим зрителя. В случае, о котором я рассказывал, она все-таки настоящая актриса, чтобы усилить впечатление, немедленно бросила прут на сцену, и, закрыв лицо руками, заревела. По поставленной режиссером мизансцене она должна была сделать то же самое.
После окончания спектакля, она не стала со мной даже разговаривать, и дулась три дня. Хотя, в конце концов, все же сдалась и отдалась мне, но только в самую последнюю гастрольную ночь, после банкета по окончании гастролей.
Вот что делают с нами женщины. Целый месяц с утра до вечера я ходил за ней по пятам. Целый месяц пел соловьем возле ее уха, чтобы потом всего лишь один раз трахнуться и понять, что, в сущности, она – это просто глыба льда, красивая ледяная статуя, которая помешалась на своей красоте и все. Ни сама удовольствия не получает ни другим не дает.

* * *
Оказалось, что такой опыт тоже нужен. Впредь, я старался не тратить попусту время, но максимально быстро, пытался выяснить – «стоит ли, овчинка выделки».

29. Авария.

По возвращению с гастролей, я был в великолепном расположении духа, потому что при 24 рабочих днях отпуска, заработал еще 8 отгулов. Пришел в бухгалтерию получать зарплату и отпускные. Каково же было мое разочарование, когда в строчке, в которой мне следовало расписаться, увидел сумму 142 рубля, тогда как только авиабилет на юг в одну сторону стоил 48 рублей. Да, администратором работать тяжело, но и зарплата другая, и «зеленая шляпа» всегда под рукой, а тут. Вышел в отпуск, и только дома сидеть.
Я тогда к отцу, так, мол, и так, чтобы месяц без толку не шататься, давай на машину сяду, по шабашу. «Ну, шабаш», - говорит, и звонит начальнику все той же автобазы, где я работал прежде, который ему и отвечает: «Пусть приезжает, дадим ему на месяц машину». Приехал. Мне дали такой же Зил-130, на котором я ездил пару лет назад. График такой: подъем – 4.40, выезд 5.10-5.20, прибытие на место назначения 9.00, выгрузка 9.00-10.00, погрузка 10.00-11.00, обед 11.00-11.15, дорога в город 11.15-16.00, выгрузка 16.00-16.10, погрузка на завтра 16.30-18.00, ужин отдых 18-21.00, сон 21.00-4.40, и так без выходных.
Нормальная, в общем, работа, но не в 20 лет. В 20 лет хочется еще, и трахнуться, но ни бабы под боком, ни квартиры. Это все еще искать надо, а это время. Выхожу как-то после ужина в город прогуляться, а навстречу мне идет мой старый знакомый, ещё по Печоре, и с ним дама. Поздоровались. Он и говорит:
- Саша, вот надо бы знакомую в гостиницу устроить. Возможно?
- Конечно, - говорю. У меня еще остались администраторские связи и мы, устроив ее в гостиницу, направились ко мне в гости. Посидели, повыпивали, проводили приятеля на самолет – он полетел в Печору. Её проводил до гостиницы, и сказал, что, как приеду из рейса, зайду к ней. Она мне и говорит:
- Возьми путевку, куда-нибудь в глубинку хочу посмотреть товары в леспромхозах.
- Хорошо, - говорю, - будет сделано.
Заехал к ней, как и обещал. В прекрасное августовское утро, по практически пустой дороге, мы поехали на юго-запад в леспромхоз под названием Подзь. Солнце не мешало, и свежий, немного влажный утренний воздух врывающийся в кабину через приоткрытое окно временами даже вызывал озноб. Зато было весело и очень ярко. До леспромхоза, куда мы везли бетонные перекрытия, добрались без приключений.
В моей памяти, до сих пор всплывают кадры погрузки в леспромхозе, Машину грузили тарной дощечкой, я стоял на подножке и смотрел за укладкой, а она в цветастом платье ходила возле машины, но ее лица не помню вовсе. Помню, как мы обедали в леспромхозовской столовой и, ей казалось, все очень вкусным, каковым все и было на самом деле. Потом она заходила в магазины, но, по-моему, ничего не купила. Помню, как мы ехали назад, и перед нами, прямо нам в нос, пылил бензовоз из нашего же гаража. День был безветренный, и клубы пыли долго стояли над дорогой между лесными стенами, поэтому как мы не старались отстать от бензовоза, все равно глотали его пыль. И решили искупаться, чтобы пыль осела, а когда тронулись в путь, уже после купания, воздух в лесу был чистейшим.
Проезжая через один из лесных поселков, расположенных на нашем пути, увидели стоявший возле столовой бензовоз, и я невольно злорадно ухмыльнулся; «Ну, теперь ты, нашу пыль глотай». Примерно километров через 50 начался асфальт и я считал, что мы уже дома. Настроение было прекрасным. Жаркий вечер 3 августа предполагал быть еще более жаркой ночью. После купания, в одной рубашке и плавках я сидел за баранкой, и голой ногой давил большую, горячую, железную педаль акселератора.
До города оставалось 16 км, когда после маленького поворота машина выскочила на длинный прямой плавный спуск, заканчивающийся мостиком через какой-то ручей, после которого начинался не длинный, но крутой подъем. Метрах в 100-150 перед нами, км на 60 в час тащился слабенький ЗИЛ, самосвал с железным кузовом.
Победно посмотрев на спутницу, мол, смотри, как мы его сейчас сделаем, я нажал педаль «газа» до полика, и ЗИЛ, на котором мы ехали, послушно прибавил скорость. Стрелка спидометра приблизилась к предпоследней его цифре и начала колебаться в районе 105-110 км/ч. Дорога была пустая, сухая, солнечная, но за баранкой сидел неопытный 20-летний юнец, возле которого на пассажирском сиденье подпрыгивала на ямках восторженная девушка, готовая на все по окончании путешествия.
Я еще не вышел на полосу встречного движения, еще не начал обгон, а лишь приблизился к идущему впереди ЗИЛу, как вдруг! Ни с того, ни с сего, он дал по тормозам, и остановился, как вкопанный посреди дороги!!!
Те мысли, которые я сейчас опишу, пронеслись в моей голове за мгновения, а читать их вы будете в 1000000 раз дольше.
- Вот, блядь! Ударить по тормозам?! Въеду к нему в жопу, и машине придет пиздец. А мне ее отдавать через три дня! Через 10 дней продолжаются репетиции пьесы, где у меня главная мужская роль, а тут стекла в лицо, и она поранится, машину потом месяц восстанавливать, запчастей нет. Нет! Надо избежать наезда, на стоящего под носом ЗИЛа.
И я кручу баранку на полосу встречного движения, по-моему, даже не коснувшись тормозов…
Больше, я не видел ничего, да и все предыдущее, что только что рассказал, восстановил в памяти только через полгода, с помощью следователей.
А произошло вот что. Только я вылетел на полосу встречного движения, как в тот же момент лоб в лоб столкнулся с таким же ЗиЛом-130, только порожним. В кабине которого, сидели три человека. Удар был такой силы, что машину, которой я управлял, сломало пополам сразу за кабиной. С двигателя срезало головку блока цилиндров, и даже коробка передач лопнула. Все, кто сидел в двух машинах, получили тяжелейшие травмы, и в первую очередь моя спутница, потому что удар пришелся, как раз в правую фару нашей машины. Она скончалась через 4 часа после аварии. И я должен был скончаться, но нас догонял Вовка на бензовозе, полдороги пыливший перед нами, и которого мы обогнали, когда он обедал. Он увидел мой задний борт, как плакат, торчащий над дорогой, и, подъезжая, уже имел в голове решение. Положил мою голову к себе на колени, а ноги на колени своего пассажира, и мигом добрался до районной больницы, находящейся в пяти километрах от места аварии. Была суббота, но в больнице был дежурный хирург, мальчишка, в общем-то, - 28 лет. Его фамилия Киселев. Меня занесли в операционную. Вовка сидел рядом с ней 2 часа. Потом вышел Киселев и сказал, что они сделали все, что было нужно, что состояние стабилизировалось, но пока, ни в чем не уверен. Будем надеяться на лучшее, потому что организм молодой и сердце здоровое. Было около девяти вечера. Вовка сообщил моим родителям о случившемся, и первая кто немедленно захотела ехать ко мне, была Танька - моя сестра, но ее остановили. Сказали, что я сплю, что ко мне ни кого не пустят.
На следующий день «ни свет – ни заря» все приехали ко мне в больницу, но никого ко мне не пустили, только отцу разрешили на меня посмотреть. После чего на расспросы матери - как я, он отвечал односложно: «Жив…» Я был без сознания. У отца состоялся обстоятельный разговор с врачом, в котором стороны заверили друг друга, что не пожалеют ни сил ни средств, чтобы поднять меня на ноги. Киселев сказал, что когда я смогу быть транспортабелен, то меня лучше перевезти в нейрохирургическое отделение республиканской больницы, потому что кроме разбитого таза, крестца и сломанной ключицы у меня сильнейший ушиб головного мозга и обширная гематома.

* * *
Это случилось, когда меня уже перевели из реанимации в общую палату, ко мне уже приходили родственники, но я их не узнавал никого, кроме матери. В больнице наступили 2 часа после обеденного сна. Окна в палате были зашторены, поэтому был полумрак.
Прошел, наверно, час с окончания обеда, когда я тихонько начал подниматься вверх под потолок. Поднялся. Огляделся. Четверо спали, а один мужик лежавший в правом углу рядом с окном – читал книгу. Меня совершенно ничего не удивляло! Я висел над собой, лежавшем на койке, совершенно спокойно. Мне казалось даже, что лицо моего тела улыбается. Лицо было белым и почти не было видно большого синяка. Еще через мгновение в палате мне стало скучно, и я плавно вылетел в больничный коридор через толстое рифленое стекло двери. Прямо перед нашей дверью оказался пост дежурной медсестры, которая что-то писала при свете настольной лампы. Направо в конце коридора метра через три-четыре были двери операционной, налево метров через 10 были двери выхода из отделения, к которым я и полетел. Вначале медленно, но постепенно скорость нарастала. Когда я вылетел за двери отделения, то почему-то попал не на больничную лестницу, но в какую-то черную «гофрированную» трубу диаметром, примерно, метра 4-6. Я этого не видел! Я это чувствовал. И как только влетел в эту трубу, то моя скорость увеличилась в сотни, возможно, в тысячи раз, так мне казалось, Причем труба была не прямая, но во мне был такой маленький вес, что инерция почти отсутствовала, при желании специалисты даже могут сделать расчет. При скорости, сравнимой со скоростью ракеты, мой тормозной путь составил сантиметров 10, когда я влетел в помещение, которым заканчивалась труба. Собственно это было не помещение, но пространство между абсолютным отсутствием света в трубе, из которой я вылетел, и достаточно яркой матовой «стеной» из бело-голубого света. Справа от меня перед стеной из света сидели трое пожилых людей: какие-то бабка, дед и снова бабка. Плавно словно большая пушинка я присел рядом с бабкой, не обратившей на меня ни какого внимания. Вообще, каждый из присутствующих был погружен в собственные мысли, и ни кто не разговаривал. Мне показалось, что я попал в какой-то «приемный покой». Посидев некоторое время и оглядевшись - совершенно успокоился, и стал ждать своей очереди, и меня абсолютно не волновало, куда эта очередь. На процедуру, в операционную или еще куда-то: «Надо – значит надо». Слева от меня была черная стена, справа – за бабкой, дедом и еще одной бабкой была белая. Я поставил локти на колени и спокойно сидел, глядя перед собой, дожидаясь своей очереди. Как вдруг из темноты. По тому, примерно, месту, где бы должен быть плинтус, между полом и противоположной (от нас сидящих) стеной помещения, медленно поплыла цветная картинка похожая на экран телевизора с диагональю примерно 60-70см. Внутри которой я - качусь на своем трехколесном красном велосипеде – мне 3 года. Я качусь под горку по свеже сделанным дощатым мосткам. Пока еще кручу педали, но сейчас их отпущу и подыму ноги, потому что уже не поспеваю за скоростью их вращения, и картина уплывает. Но я помню, что будет дальше. Дальше я отпустил ноги и когда велосипед разогнался, то в нужный момент, не смог поставить ноги обратно, на бешено вращающиеся педали. И на полном ходу врезался в столб колодца, стоявшего на пути. Тротуар, огибал колодец, под прямым углом. Вот вторая картинка: я еду на телеге груженной жердями с гурьбой пацанов, лошадью управляет какой-то знакомый деревенский мужик. Мне года 4, лошадь вступает в кочки, мужик кричит всем «Держитесь крепче», а внутри меня голос: «Отпускайтесь!» и я отпустился, картинка уплывает. Вот я лезу на створу, чтобы помочь деду зажечь фонарь. Дед внизу, еще две перекладины и третья сломается, я это знаю, картинка уплывает.
Вдруг, свет правой стены начинает усиливаться, и несколько желтеть, оранжеветь, как будто кто-то открывает какую-то дверь. Вот свет достигает апогея, но все равно не слепит. За «дверью» я узнаю знакомца, то светлое существо, которое присутствовало в моей кабине в момент прошлого переворота два года назад. Оно приветливо улыбается мне, но сейчас не моя очередь. Со своего места поднимается старуха, ближе всех сидящая к светящейся стене, заходит в сноп яркого света, и за ее исчезнувшей спиной стена снова становиться прежней – матового бело-голубого цвета, а мы сидящие, как бы передвигаемся на одно место ближе к светлой стене. И теперь первым сидит уже дед. Мне совсем стало по себе, я знаю, что иду к знакомым. Меня узнают! Все прекрасно! Продолжаю смотреть картинки. И вдруг …?!…
- Саша, Саша …, - откуда-то слева из черной трубы-стены, зовет меня чей-то знакомый голос, который я никак не могу определить – чей он. И стараюсь не обращать на него внимания, потому что зовет он меня снова в черную трубу, из которой я только что прилетел. А меня ждут за той светлой дверью, «Мне туда надо!», а меня кто-то зовет в темноту, но кто же это такой настойчивый, уже почти кричит:
- Саша!.. Саша!..
- Во, да это матушка! Значит что-то надо, раз почти кричит. Но так не хочется! обратно в темноту …, - я двинулся к черной стене и … открыл глаза. В тумане. В потемках увидел потолок палаты, сосредоточил взгляд в углу потолка и потом перевел его на зовущую меня, сидящую справа от кровати, матушку. Я ее узнал. И на меня снова, будто бы положили тонну груза. Я снова почувствовал свои 86 килограммов.

* * *

Я стал узнавать всех приходящих ко мне людей, только через полтора месяца, где-то в середине сентября. Тогда же мне сделали рентген и сказали, что можно вставать, и выходить курить на лестницу, потому что я всех достал курением в палате. Совершенно точно помню, было 17 сентября, когда вышел в курилку на костылях и дрожащих ногах. В тот день пошел густой мокрый снег, который потом уже, по-моему, не растаял всю зиму. За все время выздоровления, после этой травмы, я не помню ни капельки боли.
В ту же больницу, в другое отделение приезжала на процедуры моя сестра Татьяна. После моей аварии на нервной почве у нее началось обострение болезни. Числа 4 октября я вышел покурить уже на больничное крыльцо, напротив стояла отцовская «Волга», которая привезла Татьяну на процедуру. Когда я увидел Татьяну, то не она, но я забеспокоился о ее здоровье, потому что на ней «не было лица». Она с июля потеряла килограмм 20 веса! Когда я стал спрашивать, что у нее со здоровьем – она только бессильно махнула рукой, мол, не спрашивай. Я не стал больше спрашивать, а когда 7 октября в 10 утра меня выписывали из больницы, то сказали, что Татьяна при смерти. Я этому не поверил, но, приехав, домой, увидел отца в глубокой печали и начал его успокаивать, говоря, что она не может умереть, что нет более сильного человека, чем Татьяна. Он посмотрел на меня такими глазами, которыми смотрят люди на Бога. Больше я никогда не видел такого его взгляда. В 22:25 позвонили из больницы и сказали, что Татьяна умерла.
Меня напоили какими-то успокаивающими, и отправили ночевать к сестре, к Евгении, прежде жившей в Печоре. Выйдя из дома, за углом, дождался приезда «скорой», из которой вышла матушка, Татьянина подруга и два санитара на носилках занесли Татьянино тело в подъезд. Все происходило как будто в кино, как будто не со мной, не с моими родными, я был как будто за стеклянной стеной, я передвигался автоматически. Пока Татьяну не похоронили жил у Евгении, семья которой в том году переехала в Сыктывкар.

* * *
Господь нас не наказывает - Он нас учит. Наверно, мне нужен был опыт смерти, чтобы по-другому посмотреть на жизнь в материальном мире.


30. Преподаватель танцев.

Зачем я рассказываю эту историю? Вероятно, затем, чтобы вспомнить самому кто поднял меня после аварии из пепла забвения, как мужчину, юношу способного нравиться женщинам, да еще каким! Она была в нашем училище преподавателем танцев, а мне нужно было сдавать по ним зачет. Если с другими предметами расправлялся привычно, нужно было читать, запоминать и привносить в сумму знаний собственную индивидуальность, собственное видение изучаемых проблем, то с танцами оказалось намного сложнее. В них надо двигать ногами, а ноги растут из задницы, разбитой мною в аварии. Конечно, я уже не мог справиться со всеми «па», которые предлагались структурой танца, но мое стремление и упорство вызвало такое умиление преподавательницы, что она через неделю занятий поставила мне зачет.
Тут пришла моя очередь открыть глаза на женщину способную видеть за внешней неуклюжестью не отсутствие чувства ритма, а физическую немощь. Человека, способного оценить стремление. Конечно, я не Мересьев, и танцевал не на протезах, но ведь и от него в танце не требовали искусства. В общем, когда она поставила мне зачет, я вызвался проводить ее после занятий. Ей показалось забавным мое предложение, тем более что она была старше меня лет на 10, но выглядела абсолютной девчонкой. С изумительной фигурой, курносым, веснушчатым носом, и совершенно круглым, всегда смеющимся лицом. Я же был приверженцем классических черт лица: продолговато-овальной формы, «греческого» профиля, матовой кожи, строгих миндалевидных глаз, точеной шеи, гордо посаженой головы, среднего роста. Чему преподавательница танцев была полной противоположностью. Её искренняя, беззаботная веселость, мне прежнему, или не знающему ее, могла бы показаться за проявление глупости. Но мне уже был известен ее потенциал, я уже знал, что в этой вечно смеющейся голове роятся мысли достойные если не Аристотеля или Сократа, то уж, по крайней мере, Сафо.
Она же, принимала у меня постановочный план пьесы Козьмы Пруткова «Любовь и Силин», за второй курс, и ее замечания были настолько же добродушны, насколько женственно ехидны и умны. С некоторыми из них пришлось согласиться. Но тогда я не увидел ее. Ну, прикольная и прикольная. А в первую весну после аварии она показалась мне светом в окошке, она родила во мне уверенность, что я еще могу нравиться женщинам. Даже таким, которые способны себе и получше мужика найти.
После зачета я помчался домой. Прихватил кейс, сунув в него шоколадку, пару апельсинов, банку кофе и сходил в магазин за шампанским, чтобы иметь при себе необходимый в таких случаях джентльменский набор.
Когда у неё закончились занятия, и мы вышли на улицу, полыхающий закат окрашивал белые стены зданий в роковые, темно-бардовые цвета, живо напомнившие «Мастера и Маргариту». Был только конец апреля, но асфальт был сухой, и даже в воздухе пахло не весной, не влажной прохладой, но летним пыльным зноем, и если бы не куски грязного льда еще не растаявшие под северными углами зданий, то могло показаться, что мы в южном городе.
Ее точеная фигура в легком летнем платье в накинутом на плечи плаще-пыльнике, ее упругая походка, энергия и веселость так контрастировали с багровым закатом, что уже одно это несоответствие рождало тревожный восторг фильма ужасов – что-то должно случиться. Но если в фильмах ужасов ждешь трагедии, то я, от того вечера, ждал восторга. И дождался, и того, и другого. Хотя, нет, от вечера я дождался именно трагедии, но своеобразной – она мне не отдалась! Но как не отдалась! Она не отдалась, но я обрел себя, как мужчина. Она очень просто объяснила мне, что у нее есть любимый мужчина. Показала мне их фотографию, на которой я увидел действительно счастливые ее глаза, смотревшие на него. Она просто предложила мне поставить себя на его место.
Он мне полностью доверяет, и я принесу ему действительное горе, потому что он все равно узнает. Ибо я ему сама скажу. Не могу лгать. Мне весело с тобой. Хорошо. Но ты мне коллега, друг, а он любимый. По-моему я не давала тебе повода думать, что я шлюха. Прости, если не оправдала твоих потаенных надежд, но разве вечер оказался плохим? – спросила она в конце монолога, - Разве ты бы не хотел, чтобы тебя так любили?
Не знаю, - честно ответил я. Потому что такая любовь, в то время, была для меня обременительна, я еще был совсем молод, мне только-только стукнуло 21.
Так я получил то, что предвещал вечер, если, конечно, это можно назвать трагедией.
Когда же вот так, «не солоно хлебавши», ранним утром следующего дня я возвращался от нее домой, то яркое блестящее солнце уже высоко стоящее над горизонтом так заливало белые оштукатуренные стены домов, будто они были из мрамора. Мне снова захотелось петь. Ибо, я был наполнен осознанием собственной значимости, тем, что уже способен понять женщину, способен подняться выше члена. И снова нравлюсь женщинам! И запел:
«Мой белый город - в переливах света,
Ты весь в моей, а я в твоей судьбе».
И только дворники шарахались от моего голосового, но между нотного пения, а Господь, наверно, заткнув уши, думал про себя: «Ну, ладно, пусть порадуется пацан».

31. Гостиница на улице Гастелло.

Заканчивался апрель, и мой второй год учебы в училище. К этому времени мне удалось сдать все экзамены и зачеты за его полный 4-х годичный курс. У меня было не использовано еще 4 законных, оплачиваемых учебных отпуска, а оставалось только пройти месячную практику, сдать на пятерки Госы и на пятерку поставить дипломный спектакль. Правда, от нас требовали, чтобы мы представили полную экспликацию многоактного спектакля, но показали только отрывок. На все про все у меня был май и июнь. У меня был знакомый, т.е. знакомая, художественный руководитель одного из больших городских Дворцов Культуры, и поэтому о практике вопрос не стоял. А по поводу экспликации многоактного спектакля, надо было просто сесть и написать, потому что в моей голове она сложилась уже давно, еще сидя в одиночке гостиницы - в Архбуме, я продумал её. Размышляя над постановкой очень понравившейся мне пьесы, правда, переводного автора Т. Уильямса - «Сладкоголосая птица юности», героев которой, а не только сюжет я помню, по сею пору. Мне казалось, что Чанс Уэйн, главный герой пьесы – это я, а значит, и описать постановку – проще простого. Надо, просто, поставить себя в те, предлагаемые автором обстоятельства, в которых оказался герой – и все. К тому же у меня была великолепная непрофессиональная актерская пара, которая замечательно справилась с предложенным ей отрывком, но это было еще впереди.
Сейчас же, был конец апреля. У меня сданы все экзамены, впереди длинные майские выходные, за ними практика и диплом. В общем, я подкатил к матушке. Мол, устал, хочу развеяться и съездить в Ленинград на праздники, для чего, конечно, мне нужны деньги. Матушка, добрый человек, конечно, вошла в мое положение и субсидировала мне, аж 250 рублей, что означало, что если я на свои жалкие крохи куплю билеты туда-сюда, то у меня на день окажется по четвертному! Треха - три рубля стоила гостиничная одиночка, а на остальные – гуляй, не хочу, т.е. кабак, каждый вечер обеспечен. Класс!
У меня был в то время приятель – барабанщик из кабацкого ансамбля – Игорь. Он в Питер часто ездил, и посоветовал мне обратиться к Ларисе, гиду переводчице одного международного отеля. Мол, у нее там «все схвачено» и она устроит тебе номер.
В тот год отцу исполнялось 50 лет, на его пышный день рождения были приглашены самые известные люди республики, которые делали очень дорогие подарки, в числе которых был и японский кассетный стереофонический магнитофон с отстегивающимися колонками, большой мощности. Конечно, не такие как нынче, попроще, но на то время это была последняя модель фирмы «SONY». Отцу – магнитофон был «по барабану», и я его моментально реквизировал, с марта по май у меня появились записи самых популярных в то время групп, среди которых был, до сих пор любимый мною, альбом «Urea Hip» – Fearfully. Не долго раздумывая: украдут, не украдут, я взял магнитофон с собой в Ленинград и оказался прав. По вечерам в гостинице на его рев слетались девчонки из совершенно разных экскурсионных групп, среди которых были и француженки и бельгийки, и голландки, и шведки, и финки и еще много разных других национальностей, приехавших в Ленинград и живших в той же гостинице, что и я. Игорь не соврал. Лариса действительно устроила мне одиночку в фешенебельной интуристовской гостинице, за которую иностранцы платили по 150 долларов за ночь. Тогда как для нас, советских граждан она обходилась – 3 рубля, и в любой «Интуристовской» гостинице, по моим сведениям, какой-то процент обязательно отводился советским гражданам. Блатным, конечно, ну, не суть. Проблема была, как всегда, попасть в их число. Ну, уж если попал, то живешь как король.
Сначала, я даже не понял, почему Лариса, 29 летняя, респектабельная переводчица, вдруг, так охотно, согласилась помочь мне. Вначале, я подумал, что из-за Игоря. Когда же, уже к вечеру первого дня, она предложила сходить с ней в кабак, я был счастлив.
Тогда, я не понимал, как юнцы нравятся женщинам «бальзаковского» возраста. Тогда я смотрел на них, как на королев. И не смотря на то, что Лариса не отличалась особенной красотой лица и фигуры, она меня заводила своей манерой держаться и поддерживать разговор. Да, и смотрел я на нее видимо с нескрываемым восторгом, что тоже обезоруживает женщин.
Вечером уже первого дня мы отдыхали в шикарном ресторане гостиницы «Прибалтийская», в которой работала одна из ее приятельниц.
- В свой кабак я не хожу, - сказала Лариса, - и ты, вероятно, прекрасно понимаешь почему. Да, действительно, понял, когда она нажралась коньяка до «поросячьего визга». Чего она, безусловно, не могла себе позволить в ресторане «своей» гостиницы. Отвез ее домой, и был приглашен на чашку кофе. Конечно, кофе оказался только предлогом, потому что, как только мы вошли в однокомнатную квартиру сталинской постройки, то она, оставив меня со своей матушкой в комнате, сама пошла, принимать душ.
Ее матушка – женщина лет 60, очень интеллигентная, тихая, маленькая старушка, стала участливо пытаться развлечь меня разговорами, что было уже слишком. Тогда она постелила постель и, сказав, что Лариса сейчас придет удалилась на кухню. Лариса, как мне показалось, появилась через минуту, в большом махровом халате с полотенцем на голове и в шлепанцах.
- Спишь уже? – совсем по-домашнему спросила она – сейчас я тоже иду, только нанесу крем на лицо.
Я не знал, как реагировать. Все было очень просто, очень естественно. Будто мы с ней знакомы лет 10, из которых, по крайней мере, 7 - любовники. Она намазалась кремом, сняла халат, под которым оказалась фланелевая ночная рубашка, скрывающая изъяны ее фигуры (да, надо сказать, что в комнате было, не очень тепло, не смотря на май), и забралась ко мне под одеяло. Перекинула руку через мою грудь, расплющилась щекой по подушке, и, не открывая глаз, сказала:
- Давай будем спать.
- Давай?!…, но сон у меня как рукой сняло. Я, конечно, не мог уснуть рядом с женщиной, тем более, которую впервые вижу.
Вначале через ночнушку я мял ее груди, шарил рукой по телу, и, хотя, тоже был еще пьян, свежий коньячный перегар исходящий от нее, с примесью запаха жареной рыбы, не располагали к поцелуям. Меня возбудила сама ситуация. Мой член уже готов был порвать трусы, поэтому я просто задрал ей ночнушку до шеи, под которой оказалось тело рубенсовской женщины, и тут же вставил. Она даже не «хрюкнула», просто лежала бревно бревном и все. Хотя, в принципе, меня это устраивало. Быстро, насколько это можно после коньяка, кончил, сходил подмылся и спать.
Утром проснулся оттого, что хочу в туалет, но кто-то сосет мой член. Открываю глаза, вижу, Лариска под одеялом, стоя на коленях, во всю из меня сонного пытается вытащить сперму. Думаю,
- Вот она как. Будто не знает, что все с утра ссать хотят.
Она, приостановилась, слушая мои мысли, а потом еще энергичней стала сосать мой член, который и так уже гудел от напряжения, как телеграфный столб. Затем, не обращая на меня совершенно никакого внимания села на него, спиной к моему лицу, и начала меня трахать. Не прошло и пяти минут, как я извергся в нее, с одним желанием – скорей добраться до туалета. Отлил. Подмылся. Поздоровался с ее матерью, готовившей на кухне завтрак. Бегом, чтобы не искушать судьбу, оделся, и не успела она глазом моргнуть, попрощавшись, ушел в гостиницу.
В номере принял душ. Сходил в кафетерий позавтракал, и отправился шлындать по праздничному городу, пытаясь узнать те места, где был шесть лет назад. Места почти не изменились. Конечно, я не поехал в новые районы, где жила бабка «Филиппа». Побывал у «Астории», на Невском, спустился в метро на «Технологическом». Прошлындал день, пообедал в пирожковой, набрал на вечер еды, купил шампанское, вино, водку и отправился в гостиницу отдыхать.
Включил телевизор, завалился на койку и попытался что-нибудь посмотреть. По всем трем программам шли приветствия партии и правительству в честь Дня международной солидарности трудящихся. Выключил. Включил магнитофон, и, прихлебывая вино, лежа на койке начал фантазировать. Через какое-то время, в дверь робко постучали. Я посмотрел на часы, было еще только 22 часа, т.е. до 23-х часов по правилам гостиницы магнитофон у меня мог греметь, как мне хочется. Открыл дверь, за которой стояла невысокого роста девушка в халате и на ломаном русском спросила:
- Ваша музыка?
Я настежь открыл дверь и сделал широкий, приглашающий в комнату жест. Она увидела на столе магнитофон, сказала:
- Минуту, - подняв вверх указательный палец, и исчезла в дверях комнаты наискосок, через коридор. Я остался стоять в дверях. Буквально через несколько секунд из того номера выскочили три девчонки, уже готовые ко сну, с бутылкой шампанского и стаканами в руках.
Мы все уселись поперек моей кровати, и, слушая знакомую для всех музыку, попытались общаться, но это у нас не получилось. Тогда одна из них «слетала» в номер за разговорником, и мы кое-как начали разговор. Там было больше смеха, криков и чоканий гранеными стаканами с шампанским, чем собственно разговоров. Много ли прошло времени – не знаю. Но когда раздался властный стук в дверь, я понял, что это стучит дежурная по этажу. Открыл дверь, и она сказала:
- Ты, что хочешь в КГБ загреметь за общение с иностранцами? Соседи позвонили, что у вас очень шумно.
Девчонки услышали, видимо, интонацию дежурной, и одна за другой прошмыгнули к себе в номер. Когда все улеглось, одна из них вернулась ко мне, и мы кувыркались с ней, стараясь не шуметь – всю ночь. Под утро она ушла, и я с сознанием выполненного долга захрапел мертвецким сном.
Днем меня снова разбудил стук в дверь.
- КГБ! – первая мысль, мелькнувшая в моей голове. Мне стало жарко, и я тихонько сполз под одеяло, закрывшись с головой.
Стук повторился, но не такой требовательный, как мне показалось вначале.
- Может открыть? – подумал я.
Снова осторожно постучали. Я открыл, за дверью стояла Лариска.
- Что спишь? – усмехаясь, сказала она, - Знаю, знаю, что тебя вчера посещали. Спасибо Марии Федоровне, а то бы тебя еще потом из КГБ вытаскивай.
В процессе монолога она зашла в комнату, плюхнулась в кресло, перебрала стаканы, нашла менее грязный, налила в него вина и, закурив сигарету, вытянула ноги.
- Ну, музыку поставь что ли, и немножко оденься женщина же к тебе все-таки пришла. Я надел спортивный костюм, застелил койку, и, умываясь, начал тихонько закипать.
- Что это она себе представляет? Ну, сделала хороший номер. Ну, трахнулись мы с ней. Ну, сходили в кабак. И что? Теперь каждый день что ли?
Специально небритый, я вышел из ванной комнаты, Лариска уже закончила вино, и вертела в руках непочатую бутылку водки, видимо раздумывая: «Пить или не пить?»
- А у тебя по легче ничего нет? – спросила она.
- Больше нет. Как раз собирался в кафетерий пойти - пообедать и потом, сходить в магазин.
- Ну, сходи. Я тебя здесь подожду.
- Ты ведь знаешь, что тебя придется закрыть, чтобы сдать ключ, а когда я вернусь не известно.
- Что ж ты не поторопишься, зная, что я тебя жду.
- Ну, ждать-то, положим, ты будешь не меня, а то, что я принесу.
- Фу, Саша как грубо.
- Нет, просто честно.
- Хорошо, тогда я пойду, только и ты, уж, пожалуйста, не звони мне больше.
- Ну не знаю, постараюсь, конечно.
Лариса ушла. Я переоделся и, правда, пошел в город пополнить припасы, а когда пришел, то снова громко включил магнитофон, который орал весь вечер, но в мой номер уже никто не постучал.
На следующий день с утра после завтрака я начал осмысливать план действий и музыка не играла, когда в мой номер постучали. В дверях появилась полячка Марыся одетая в пальто. Сказала:
- Сейчас у нас экскурсия, вечером зайду.
И так продолжалось восемь оставшихся дней, которые я, еще был в Ленинграде. Как они меня друг другу передавали, я не знал. Только каждое утро перед экскурсией ко мне стучала новая девушка, и говорила всего три русских слова:
- Вечером приду я.
И приходили они все, как штык в 22 часа, а уходили под утро – часов в пять, когда я чаще всего спал. Просыпался с открытой дверью номера, но у меня не пропало ни одного рубля, ни одной кассеты.
За день до моего отъезда снова пришла Лариска и сказала, что забеременела от меня. Слава Богу, что в этом вопросе я был уже тертый калач. На пальцах доказал ей, что она даже бы если и забеременела от меня, то узнать бы этого за 10 дней все равно бы не смогла. То есть, если она беременна, то к этому ребенку я не имею никакого отношения, и что по этому поводу она должна разговаривать с теми, кто был у нее в апреле числах в 20-х.
- Если у тебя на аборт денег нет, то ты так и скажи.
- Фу, Саша, какой ты всё-таки грубый. Нет, ребенок будет твой. Ты был у меня дома. Моя матушка стелила нам постель, так что готовься стать отцом.
Тут я и, правда, не на шутку струхнул. Она же Игоря знает, узнает адрес, растрясет по всему городу. О …, попал. Но внешне, мне так хотелось, ни один мускул не дрогнул на моем лице. И я продолжал ухмыляясь:
- Да, прекрати ты, кого ты лечишь. Ладно бы я был мальчиком несмышленым. Ты же знаешь, что сейчас есть совершенно точные исследования по установлению отцовства, так что все твои попытки прислонить меня, таким образом - обречены. И пошла вон, видеть тебя после этого не могу.
- Ха, ха, ха. Испугался? Да я просто пошутила.
- Все, Ларочка, вали, чтоб глаза мои тебя больше не видели никогда, а так хорошо все было, такую песню испортила. Могли бы ведь и друзьями остаться.
* * *
Мужики, будьте бдительны! Овладевайте знаниями о свойствах менструального цикла, если не хотите попасть, как «кур во щи».

32. Кафе “Юность”.

Когда приехал из Питера и дома принимал ванну, мои яйца - «всплывали», мне казалось, что я на трахался на полгода вперед, и еще этот неприятный осадок от последнего разговора с Ларисой …
Через пару дней, придя в кабак к Игорю, поблагодарив его за то, что его приятельница помогла мне с гостиницей в Ленинграде. В то же время поинтересовался, в каких же все-таки они находятся отношениях? Меня больше всего поразил его ответ:
- Ни в каких, - сказал Игорь, - просто так случилось, что наши места оказались рядом на концерте Клиффа Ричарда, когда был его концерт в «Октябрьском». Потом мы пешком возвращались домой и всю ночь говорили о музыке и прочих ценностях, оказавшихся у нас общими, ведь мы почти ровесники.
- А трахаться? Вы трахались или нет?
- Нет, некогда было, на следующий день я улетал, оставив ей свои координаты, а она мне дала свои, и все.
- И все?! Это ты меня отправил к первой встречной бабе с уверенностью, что она меня примет?
- Но ведь приняла же.
- Ага, и чуть не заставила на себе жениться. Ты в следующий раз хоть предупреждай. Знаешь человека. Не знаешь. Чего от него ждать?
- Да, я и сам не знал …
- Да. Теперь я вижу, понимаю. То-то я думаю, что это она о тебе ни разу не вспомнила.
- Ну, скажи, клевая девка.
- Ага, поросенок в юбке.
- Ну, не скажи. Нормальная, отвязанная …, когда я с ней познакомился, она в джинсах была и в свитере, и совсем даже не толстая.
- Ой, да ладно. Ты ее и не разглядел наверно.
- Ну, конечно, темно было, но ничего вроде.
- Игорь ты в бабах понимаешь столько же, сколько я в твоих барабанных фирмах. Надо быть совсем без царя в голове, чтобы купить барабаны стоимостью в машину.
- Зато фирма «Premier», и как звучат …
- Да как еще может звучать барабан, кроме как барабан.
- Шура, прекрати, ты же человек искусства, пойдем в каптёрку, у нас там валяется старая установка тоже приличная в общем «Амати», но это же хлам. Вот мой послушай, «Premier», а вот тебе «Амати». Ну? Кастрюля.
Тогда я впервые действительно вживую понял, что даже такой инструмент как барабаны имеют существенное качественное различие. И стал достаточно регулярно, практически каждый день ходить в кабак к Игорю, и сидеть там целый вечер за стаканом сока или чашкой кофе, благо он назывался кафе «Юность». Вначале на меня смотрели, как на камень, который лишь место занимает, а выручки не дает, но постепенно ко мне привыкли и глазами уже не спотыкались. Мы же с Игорем успешно дополняли друг друга. Пока он с ансамблем развлекал публику, я производил съем девок, и к концу вечера мы шли толпой ко мне, отвязываться уже по полной программе. Благо мои родители уехали в отпуск, да и я тоже был в отпуске – проходил практику, которая отнимала намного меньше времени, чем работа. В общем, май был одним из самых бесшабашных и веселых.
И вот однажды, старики мои уже вернулись из отпуска, сижу я у Игоря в кафе. Ансамбль был на перерыве, и тихонько потягивая сок, разглядываю баб за столиками. Как вдруг он ко мне подлетает и своим заикающимся голосом, говорит:
- Шура, не…не…не…поверишь, токо... токо... что кончил. Во…о…от, токо что. Во…он девка за…а сто…то…толик пошла.
- Да ты че? А где?
- В на...а...а...шей ка…а…а…птерке.
Меня почему-то это так завело, говорю ему:
- Все, я ее хочу!
- За…а…заметано.
Потом он продолжает играть, я танцую, приглядываясь к той, на которую он мне указал. И когда они закончили играть, Игорь подошел к ее столу, подвел ее ко мне и познакомил.
- Маша.
- Саша.
Мы о чем-то начали разговаривать, а он пошел чехлить барабаны и прятать их в каптерку. Затем махнул нам рукой, мол, пошли, и мы стали выходить из кафе. Тут Игорь говорит:
- Ребята, вы подождите меня на улице, я сейчас быстро еще кого-нибудь посмотрю.
И ринулся, было обратно в зал кафе, в гущу еще не успевших уйти людей. Маша крикнула ему:
- Игорь, Игорь …
Он вернулся.
- Что?
- А ты что думаешь, - спросила она его, - меня одной вам не хватит.
- Не знаю, - ответил растерянный Игорь, почти вдвое возвышаясь над ней.
Надо сказать, что в нем росту было 198 см, а в ней, ну максимум 160 и возраст у нее был – лет 18, наверно. Меня, ее слова завели еще больше и теперь уже я, горя от нетерпения сказал ему:
- Да плюнь ты, всех уже разобрали, а тут человек отвечает. Отвечаешь ведь за сказанное? – спросил я Машу.
- Отвечаю, - ответила она.
- Ну, и хорошо, пошли, - и увлек их за собой.
Мокрая после недавно прошедшего дождя улица и холодные лучи майского заката, после душного кафе, сразу бросили в озноб.
- А куда теперь? – задал я резонный вопрос, - У меня старики приехали.
- Тогда поехали ко мне, - предложил Игорь, - Правда, в Эжву, но у меня сосед сегодня как раз на смене.
- Поехали. Добираться до его общаги пришлось, чуть ли не два часа, но что такое два часа, когда впереди тебя ждет нечто такое, чего прежде ты никогда не испытывал. За разговорами, анекдотами, возбужденным смехом время дороги летит незаметно, и вот мы достигли общаги Игоря.
- А дежурный, - вдруг вспомнил я, - ведь на часах уже начало второго.
- Ты че? С ума сошел, какие дежурные в малосемейке.
- Да, ладно ты, ты ведь ничего не рассказывал общага и общага.
- Не спорте, мальчики, а выпить у нас что-нибудь найдется.
- Найдется, найдется, - успокоил Игорь.
Он тоже не был алкоголиком, хотя и бабником не был. Его подлинное погоняло было - «Великий Жрун», потому что, сколько его помню, Игорь всегда что-нибудь жует, но при своем росте 198, он весил 75-78 кг.
Вот и в этот раз, мы только зашли в комнату и разлили по стакану «Розового крепкого», как Игорь схватился за кастрюлю и ложкой стал дохлебывать загустевшие остатки рисовой молочной каши, закусывая ее черствым черным хлебом. Мне же было не до того, и, выпив стакан, я сразу же стал настраиваться на траханье: ее раздел, сам разделся, и пока Игорь стучал в кастрюле ложкой мы уже начали. А надо сказать, что его комната в общаге была не намного больше моей, в которой я жил в Ухте. Нет, конечно, она была больше, но т.к. в ней была еще отделена и прихожая с душем, то жилые остатки были наверно метров 7-8 квадратных. На них умещались лишь две одиночные железные кровати, стол и два стула, на одном из которых сидел Игорь, и с увлечением наблюдал за нами. А когда закончил с кашей, то разделся и со словами:
- Где мне тут к вам примоститься, - заправил Машке в рот, совсем не таких размеров как он сам, свой член, который она начала отсасывать с таким азартом, что чуть ли не забыла, что сзади есть я. В общем, в неудобных позах, мешая, друг другу, мы - две здоровенных «каланчи», кувыркались с этой маленькой, на вид щуплой девчонкой, практически до утра.
Когда, оставив спящего Игоря, мы с Машкой возвращались в город, то солнце, стоявшее уже высоко, заливавшее весь полупустой салон автобуса, казалось очень ярким, и мы почему-то старались не глядеть друг на друга. По крайней мере, я. Размышляя внутри себя, как низко мы пали. Ни осталось уже ничего святого. Если раньше, занимаясь сексом, люди либо священно- действовали, либо чувствовали что грешат, но этот грех был необходим для продолжения рода. То мы уже, используем секс ради секса, ради удовлетворения плотской похоти и не больше. Забывая о существовании Души, в которой после сегодняшней ночи не удовлетворение, но пустота. Причем пустота такая холодная, такая неуютная, которая видимо все-таки идет от нашего пуританского воспитания называемого моральным кодексом строителя коммунизма. Ведь порнографические картинки групповух возбуждают сильнее всего, так от чего же в реальной жизни после неё на партнершу смотреть не хочется, не то, что разговаривать? Не знаю, что чувствовала она, но раз тоже не заговаривала, значит, чувствовала такую же пустоту.

33. У Шамиля.

Однажды, прошла примерно неделя со дня моей первой групповухи, я как обычно сидел в кафе «Юность» и потягивая сок, высматривал себе на ночь новую пассию. И уже вроде как присмотрел одну, и даже, потанцевав с ней, выяснил, что она, в принципе, не против продолжения вечера после закрытия кафе, одна была проблема – где?
Потом, позже, в институте я узнал, что этот жанр называется – драма.
Когда есть – кого, есть – чем, но – негде. Это - драма.
Когда есть - чем, есть - где, но – некого. Это - комедия.
Когда есть - где, есть – кого, но – нечем. Это трагедия.
Причем более точного определения жанров, даже, по мнению самых маститых режиссеров и авторов – не существует. Потому что именно в этих определениях сохранена та неуловимая грань жанра, который почти всегда субъективен. Для одного – это трагедия, для другого – драма, а для третьего, чаще всего несмышленого, - комедия.
Итак, драма была налицо. Я продолжал потягивать сок за своим столиком, а она после танца вернулась к своей компании, в которой было 8 девчонок и 2 пацана. Ехать в Эжву к Игорю не хотелось, да и сосед его мог быть не на смене. Предпринимать что-либо, дергаться, кому-то звонить, искать угол, большого желания не было. Да, девчонка, звали ее Ксения – была ничего, но ни на столько, чтобы все бросить и решать проблему угла с койкой. На крайний случай прогуляемся, провожу ее до дома, может у нее, что-нибудь будет, а нет, так - нет.
Вечер шел к завершению. Уже перестали принимать заказы. Официанты уже рассчитывались с посетителями. Двери кафе уже открыли, потому что ансамбль уже тоже закончил играть. В это время в кафе зашел Шамиль. Мой приятель, из кавказцев, капитан пожарной службы. Мы познакомились с ним, когда я организовывал комсомольцев их пожарной части для просмотра спектаклей нашего театра. Мы как-то быстро распознали друг друга, проинтуитили, «Рыбак рыбака видит издалека». И к тому вечеру, о котором я сейчас рассказываю, мы с ним уже трижды оказались молочными братьями - у трех одних и тех же женщин грудь сосали. Причем дважды, просто сталкивались в одно и то же время. Он у бабы сидит, а в это время я к ней прихожу, или наоборот, я у другой сижу – он приходит. Но мы никогда еще вместе не пьянствовали, кто-то из нас всегда находил благовидный предлог и уходил. Никогда мы с ним не обсуждали этих женщин. Мы общались с женщинами, а не между собой.
Он увидел меня за столиком, взял свободный стул и подсел.
- Ну, че? Есть здесь что-нибудь? – спросил он.
- Есть. Вот сижу и размышляю – где?
- Так у меня, ты ведь у меня ни разу не был. Одна комната, конечно, но посередине шкаф стоит, в общем, нормально. К тому же пойла у меня достаточно. Приличная болгарская водка. Мягкая такая, девки ее любят.
- Ладно, сейчас попрошу Гарика, чтобы сыграл какой-нибудь медляк, и договорюсь с ней, а то они видишь, инструменты не собирают, заказов ждут, народу-то много, но все наше жлобье, ни у кого денег нет. Может, после меня раскрутятся.
- На, дай ему «чирик».
Протянул мне Шамиль деньги (настоящий кавказец).
- Да, ладно убери, он и так по моей просьбе сыграет.
Я подошел к сцене.
- Игорь, позвал я.
- Че? – поднял он рожу от барабанов.
- Сыграйте какой-нибудь медляк на коду.
Орлов гад, крохобор говорит.
- А че, ты с ним договариваешься, со всеми говори.
- Мужики, ну сыграйте медляк.
- Шура, время кончилось, башлять надо – вступил в разговор клавишник.
- Ладно, завтра с меня пятера, а сейчас сыграйте.
- Ладно. Ну, ты хоть руку протяни, будто деньги даешь.
А народ в кафе на меня смотрит – договорюсь, не договорюсь. Я залез в карман, протянул руку Орлову он сгреб ее своей лапищей и тут же забубнил в микрофон.
- Ансамбль работу уже закончил, но по просьбе Александра, мы исполняем одну из последних композиций аранжированных нашим коллективом. И они заиграли фантазию на тему известной песни группы «Urea Hip» «Июльское утро». Не подходя к своему столику, с видом матадора только что свалившего быка, я отправился приглашать Ксению на танец. Она уже смотрела на меня с восхищением. Во время танца мне легко удалось договориться с ней, чтобы она взяла из компании подругу, и мы втроем отправились в гости.
Музыка еще не успела закончиться, как «Боб» уже снова объявлял: «Для нашего гостя с Кавказа Шамиля исполняем…, и пошло... Я только успел Шамилю показать его подругу. Потом, объявился еще какой-то джигит. Потом еще, и музыканты играли и играли. Хотя день-то был. Вторник – «прогарный» день на заказы. В общем, мы танцевали и танцевали, в конце концов, закончилось тем, что весь кабак стоял на ушах под самую кабацкую песню того времени «Поспели вишни в саду у дяди Вани …»
Мы выходили вечером из кафе в пре отличнейшем настроении и мокрые, будто из бани.
Квартира Шамиля была обычной двухкомнатной коммуналкой. Маленькая комната в которой, была за висячим замком, а у Шамиля стоял врезной. Мы снова расселись за стол, Шамиль включил музыку, открыл несколько банок консервов. У него были деликатесы: консервированные персики, мясо и «Мастика» – так называется болгарская водка настоянная на анисе, 45 градусов, но пьется очень мягко, только я с детства ненавижу запах аниса. Бабка раньше капусту с ним варила – нюхать невозможно. В общем, Шамиль пил и нахваливал, а я хорошей-то водки почти не пью, не то, что эту, им, всем троим, не удалось втолкать в меня даже одну рюмку. Я пригубил, и потом, только закусывал, а Шамиль личным примером спаивал девок. Мы посидели примерно час, и стали укладываться. Помню, нам с Ксенией постелили в большой части комнаты на полу перед окном, а Шамиль как хозяин улегся со своей пассией за шкафом. На меня что-то нашло в ту ночь, темного времени у которой, уже практически не было - это был конец мая. Я кончил раза три подряд, почти не вынимая, и только потом закурил. Слышу, возня за шкафом, невольно прислушался, там шепчутся, возятся, но траханья не слышно, а я только прикоснулся к бархатистой коже Ксении, одно имя которой возбуждало лучше вина, и нервическая дрожь ее тела моментально вздыбила мой член.
Отдавалась она по-детски: с огромным желанием, огромным восторгом, и ее приходилось постоянно придерживать, потому что сила ее желания не давала мне успеть, даже почувствовать ее индивидуальность. Она осталась в моей памяти своим именем, желанием и кожей. Прежде я никогда не встречал такую матовую, покрытую нежными золотистыми волосиками, мягкую и эластичную. Тогда я понял - именно такой должна быть женская кожа. Я понял, что у «Красавицы Импера» Бальзака была именно такая кожа. Упиваясь этой кожей, кончил еще пару раз, и уснул словно мертвый, а когда проснулся днем, то увидел, какими глазами обладает женщина, тело которой так заводило меня ночью. И понял, что отсюда надо срочно бежать, и как можно дальше. Потому что в этих голубых блюдцах не было ничего, кроме алчности.
Удивительно, но по сею пору, я помню ее кожу, имя, но не помню лица, глаза - помню, но только глаза. Сколько еще в моей жизни будет женщин, от которых в моей памяти не останется даже такого следа, которые, возможно, помнят меня, а я – нет, и мне стыдно. Потому что теперь я точно знаю, и они чьи-то половинки. Меня успокаивает правда то, что каждой, даже случайной женщине я отдавал себя всего без остатка. Ведь только тогда можно понять, ощутить, что может быть вот эта случайная сегодняшняя женщина, и есть твоя судьба. Так и случится, но позже.
А у Шамиля за ту ночь так ни разу и не встал. И он обвинил меня в том, что я будто бы знал, что «Мастика» так отрицательно влияет на потенцию. И если бы он на этом не заострил внимание, то и настоящего абзаца в этом рассказе не было бы.



34. Красный диплом.

Я уже сдал отчет по практике, мне оставалось сдать еще один Гос. экзамен, сдать экспликацию и показать поставленный мною отрывок. На этом первая часть моего фантастического плана была бы решенной. Как в таких случаях поступают нормальные, целеустремленные люди? Конечно, они сидят за учебниками, напрягают свою фантазию при написании экспликации, до седьмого поту работают с актерами над постановкой отрывка, но не я. Не знаю, но как после аварии я не помню боли, так сейчас не помню, сколько и каких усилий затратил на получение диплома с отличием - все было естественно. На все у меня хватало времени и даже еще оставалось. Вот, что такое молодость и любимое дело.
В один из таких свободных вечерних часов прогуливаясь по улице, что над парком, обратил внимание на двух женщин дефилирующих передо мной таким же прогулочным шагом. Давно ли иду за ними, не знал, но только когда увидел, чуточку расползающийся шов на заднице польских джинсов, невообразимого сиреневого цвета, у одной из женщин, тогда во мне немедленно родилось желание понаблюдать, а потом познакомиться с обладательницей этих штанов.
Пока же медленно шел сзади, рассматривая их фигуры и составляя для себя их психологические портреты. Иногда, они поворачивались друг к другу, и можно было видеть их лица. Не в полном, конечно, объеме, но этого для меня было достаточно, чтобы сосредоточить свое внимание лишь на одной - на обладательнице сиреневых джинсов. Свои рассуждения я начал как раз с расползающегося шва, и они строились в следующем порядке.
Ага, возраст к 30, - значит женщина. Значит, обладает определенным сексуальным опытом. Волосы покрашены перекисью, вероятно, не достаточно умна, но хочет нравиться, считая, что мужчины предпочитают блондинок. Носит короткую стрижку – значит молодится. Надела джинсовый костюм, отражающий эстетику молодых – значит, хочет нравиться молодым, хочет подчеркнуть форму своей задницы, если даже расползающийся шов, которого она не могла не заметить, не остановил ее от ношения этого костюма. Значит, в вечерний парк она вышла не просто погулять с подругой, подышать свежим воздухом, но, видимо, имея желание кого-нибудь снять. Поэтому и шаг у них медленный, неторопливый, чтобы их можно было догнать, не привлекая особого внимания окружающих. Но интересно, на какую первую фразу она клюнет? Какая фраза не покажется ей пошлой? Потому что, видимо, кроме того, что она хочет кого-нибудь снять, она хочет, чтобы этот кто-нибудь был достойным. Как пристав на улице остаться достойным? Это не в кабаке, просто пригласил на танец и все, тут первая фраза ой как много значит и банальной: «Который теперь час? Не подскажете?» – не обойтись. Тут фраза должна быть простой, умной, интересной, с намеком на продолжение общения, но может быть даже шокирующей, обескураживающей в своей простоте. И, конечно, ни чего более умного в мою голову не пришло, чем взять их на «Слабо». Догнал их, поздоровался и спросил:
- А слабо вот так вот сходу выслушать незнакомого человека? И, по возможности, дать совет.
Они удивленно посмотрели на меня, улыбнулись и ответили:
- Не слабо.
- Видите ли, в чем дело, - начал я издалека, и тут же придумал продолжение, - мне нужно ставить отрывок из спектакля, но я совершенно не знаком с исполнителями. Как вы думаете, у нас что-нибудь получится?
- Ну, тут многое зависит от постановщика, видимо, от вас и, конечно, от актеров, и, конечно, то материала что вы будете ставить.
- Вы говорите так профессионально, что я подозреваю, вы имеете какое-то отношение к театру.
- К театру все имеют какое-то отношение, весь вопрос какое: хорошее или плохое.
- Мне почему-то кажется хорошее.
… И т.д., и т.д. … разговор покатился сразу с хорошим темпом. Таким, что через какой-то час я узнал, что они студентки-заочницы 3-го курса пединститута, что сейчас тоже сдают экзамены, что им тоже осталось сдать всего два предмета.
Она сразу представилась как Ольга Сергеевна, потому что уже была завучем школы, как звали ее приятельницу, не помню. Помню, что между нами с первой минуты возник контакт (или, может, мне этого просто хотелось), но приятельница нас тяготила, и мы оба это чувствовали. Понимая, что сегодня ничего больше не произойдет, проводил их до общаги. Договорившись о встрече на завтра - мы расстались.
На завтра, она вышла из общаги минута в минуту – согласно договоренности. Но взгляд ее был каким-то совершенно отсутствующим, и голова была забита совсем, как мне казалось, другими мыслями, нежели нашей встречей, интересом к ней. Казалось, она вышла ко мне просто, потому что обещала, и я спросил ее об этом.
- Да, - ответила она, - послезавтра экзамен, а у меня еще «конь не валялся», еще две контрольных переписать надо.
- Ладно. Ну, что мы не люди, у меня у самого экзамен через четыре дня, давай, встретимся сразу после твоего экзамена.
- На следующий день.
- В 16 часов я буду тебя ждать здесь же.
На том и порешили.
Встретившись на третий день, мы отправились гулять по городу. Казалось, что нас связывало? Что тянуло друг к другу? Если посмотреть со стороны, то между нами не было ничего общего: ни возраст, ни общность интересов, ни взгляды на суть вещей, ничего у нас не совпадало. Но это если смотреть со стороны. А изнутри все было с точностью да наоборот, и даже возраст, каких-то 10 лет разницы с лихвой компенсировались моим предыдущим опытом общения с женщинами, и отсутствием такого объема опыта у моей партнерши. Однако, отношения никак не хотели перерастать в сексуальные все по той же причине – отсутствия места, где ими можно было бы заняться. Отрицательный опыт секса на природе я уже имел, и хотя сейчас уже было тепло, но комары в тени - заедали, поэтому не хотелось рисковать. Мне все сильней и сильней хотелось заняться с ней сексом, потому что чем больше мы общались, тем больше я понимал, что встретил достойную партнершу. Вчера она сдала экзамен и получила удовлетворяющую ее четверку; завтра у меня был Гос. и мне нужна была только пятерка. Погуляв, проголодавшись, мы поужинали в ресторане, и, несмотря на то, что была уже совершенная ночь, снова отправились в парк.
Что сближало нас? Теперь я не могу понять этого совершенно. Сейчас, по прошествии времени мне кажется, что это была игра, причем сознательная игра с обеих сторон. Мы оба остро чувствовали грани, рамки разговора, приколов, и старались их не переходить, но если в запале это случалось, то перешедший грань, тут же извинялся. Вот, наверно, почему нам так нравилось общение друг с другом. Никто из моих прежних знакомых не чувствовал меня так тонко, как, наверно, не чувствовали и ее! Поэтому мы гуляли и говорили, говорили и гуляли. Незаметно короткая летняя ночь растаяла, и мы оказались на берегу реки, как раз в тот самый момент, когда начало вставать солнце. Мы стояли над рекой, обнявшись. На краю обрыва. Заворожено наблюдая как над местом слияния двух рек, из-за дальнего леса, вставал еще не слепящий глаза, бардово-красный солнечный диск. Я даже засек время: когда над лесом появился его верхний край, было 2ч. 15м. 35сек., а когда нижний край оторвался от верхушек елей, то на часах было 2ч. 19м. 46сек. Именно с того утра я знаю, что солнце, от края до края, встает - 4 минуты 11 сек.
К полудню наступившего дня я уже имел свою очередную пятерку в дипломе. Мне осталось защитить экспликацию «Сладкоголосой птицы юности» и показать отрывок, характеризующий весь спектакль, а т.к. все уже было отрепетировано и экспликация сдана, то оставалось просто ждать даты экзамена. И время, которого теперь у меня было вдоволь, всё было отдано общению с Ольгой Сергеевной. Которая, поддавшись нахрапистому натиску, уже через ночь была в моей постели.
Родители стали уезжать ночевать на дачу, и поэтому я был предоставлен сам себе. Когда мы с Ольгой Сергеевной достигли койки, того, о чем оба мечтали, то время в постели, нам показалось, закончилась едва начавшись. Удивительно, но с ней я не чувствовал себя уставшим. Её внешняя застенчивость, точное ощущение меня как партнера – давали мне такую энергию, что казалось после такой ночи, я еще могу горы свернуть, или мне это только казалось. Потому что утром - провожал ее голым до дверей, и сразу шел спать, правда, часа на четыре, потом все равно появлялись какие-то дела.
Защита дипломного отрывка была назначена на 30 июня. В тот же день буквально через три часа получил свой красный диплом, после чего был короткий банкет, а вечером, мы опять встретились с Ольгой Сергеевной. Завтра, 1-го июля в 6:50 я улетал в Москву на вступительные экзамены. Родители снова были на даче, поэтому мы ужинали дома, и потом, как обычно, всю ночь «кувыркались» на моей старой, но совсем не скрипучей тахте.
Опомнившись где-то около четырех часов утра, я зачем-то решил немного поспать. Она мне и говорит
- Ты часок поспи, а в пять я тебя разбужу.
Сказано сделано. В пять она меня разбудила, и мы пошли завтракать. Пока суд да дело, уже 5:40. До аэропорта 15 минут, если бегом, а тут в костюме, да еще с чемоданом, в общем, в аэропорту я казался в 6:25, и как не уговаривал тамошнее начальство, все было бесполезно. Самолет улетел без меня. Пришлось идти к батьке на работу, понуря голову. На удивление он не стал читать нотаций, но, сняв трубку телефона, договорился, чтобы меня запихали на второй рейс улетавший в 11:30, а т.к. на часах было 8:30, то я решил сходить домой позавтракать. Отец же услышав подобное желание, возмутился до глубины души:
- Ты, что хочешь еще и на второй рейс опоздать? Вон, иди в комнату отдыха, - указал он на дверь в глубине кабинета, - тебе сейчас принесут поесть. Ниночка, - обратился он к секретарю по селектору, - собери что-нибудь моему охламону поесть, а то он на второй рейс опоздает.
Через 15 минут секретарь отца зашла в комнату отдыха, неся на подносе целый обед. Она меня не терпела, так мне казалось, но вынуждена была со мной общаться. Хотя я всегда был с ней приветлив, но тоже не любил лишний раз ее о чем-то просить. Наверно, все секретари, по жизни, чувствуют себя униженными – уже по должности, поэтому их лица вечно обиженные.
Я пообедал, и хотел было идти, но отец сказал,
- Нет уж, лучше посиди у меня, почитай что-нибудь и Слава отвезет тебя к самолету, чтоб уж нигде не потерялся.
* * *
Родители всю жизнь так меня и воспитывали. Скорее, это я сейчас понимаю, не воспитывали, а самоотверженно «затыкали дыры», по их мнению, в моём воспитании. Регулярно, я получал опыт: от Улицы, от Атмосферы в семье и от Бабки, чей опыт жизни сложился ещё при единоличном хозяйствовании. Другими словами, целенаправленного людского воспитания у меня – ни какого. Единственный, кто ни когда не покидал меня – это Господь. Ему и только Ему я обязан за то, что не валяюсь сейчас где-нибудь в подворотне.
Люди! Не гоните Господа в сознании своём, но пытайтесь понять Его.

35. И к красоте привыкаешь.

О моем поступлении в институт, в самый элитарный театральный ВУЗ страны – ГИТИС писать почти нечего. Хотя был один забавный эпизод.
Мне нужно было, из вступительных, сдать всего один экзамен, но на пятерку. В противном случае, мне бы пришлось сдавать и остальные, а на сочинении, на грамотности, я точно бы завалился. Если бы не было редакторов, вы бы уважаемый читатель, сейчас сильно нервничали из-за количества ошибок, а может, по этой причине, вообще бы не стали читать эту книгу. Но, ура! Технологии, компьютерам, людям и прочему, что должна пройти книга, прежде чем увидеть свет.
Итак, один экзамен – коллоквиум, но на «5». Как готовиться, о чем пойдет разговор, я не имел ни малейшего представления, поэтому посидел в Государственной Центральной Театральной Библиотеке, что на Пушкинской улице один день, и понял, что мобилизовать себя надо скорее энергетически, чем теоретически. До экзамена оставалось два дня. В общем, поставил свечку в церкви на Большой Ордынке, купил в ГУМе коньяк и просто стал ждать наступления послезавтрашнего утра.
Оно пришло как обычно. Все было абсолютно обыденно, только руки непривычно потели, и все время хотелось их помыть. За два часа добравшись до полуподвала, что в Калашном переулке, имея при себе кейс с бумагами и ручками я стал прислушиваться к гомонящей около входа толпе, стараясь не влезать в разговоры, и внимательно следя за моментом, когда вызовут отвечать меня.
Уже к 11 подошла моя очередь, перекрестившись, вошел в овальный зал, достаточно большого размера, потому что между длинным столом, за которым сидели 9 человек комиссии, и маленьким, с одним стулом, предназначавшимся видимо для отвечавшего, было метра четыре-пять. Девять пар глаз внимательно следили за моими действиями.
- Здравствуйте, - войдя, сказал я и прикрыл за собой дверь, комиссия закивала и седовласый мужчина, сидевший в центре стола – видимо председатель указал мне рукой на стоявший в одиночестве стол. Поставив возле него кейс, я сел, пододвинул стул и, вытянув руки перед собой, приготовился отвечать, но вопроса сразу не последовало, возникла пауза. Стараясь, нивелировать неудобство я сказал:
- Я вас слушаю.
После этих слов члены комиссии широко заулыбались и о чем-то стали говорить между собой. Если бы я тогда знал, о чем они между собой говорят, то мог бы уже тогда встать и выйти, но об их разговоре узнал от лаборантки нашего деканата только на третьем курсе. Председатель комиссии тогда, повернувшись к членам, сказал:
- Ну, этот наш.
Потом были вопросы, касающиеся практической стороны работы театра, на которые я давал развернутые ответы. Начало последнего ответа не совсем удовлетворило профессоршу. Я отвечал, а она сокрушалась, что я не понял ее вопроса. Я отвечал, а она сокрушалась. Я шел к ответу, а она сокрушалась. Тогда, дабы не затягивать эту сцену, председатель обратился ко мне и сказал,
- Все, спасибо, вы свободны.
Но я то не знал, что в принципе уже принят, и поэтому продолжал отвечать на вопрос.
- Все, спасибо, вы свободны, - повысил голос председатель.
- Сейчас, я дойду до сути, - ответил я и продолжил
- Все, спасибо, - повторил председатель.
Тогда только понял, что если произнесу еще несколько фраз, меня просто выгонят.
- Спасибо, до свиданья, - сказал я и, взяв кейс, вышел.
Передо мной из комиссии вышла какая-то женщина. Когда вышел я, она курила в деканате при открытых дверях. Выйдя из аудитории, закрыв за собой дверь, начал креститься. Стою и крещусь, женщина меня видит и говорит
- Покрестись, покрестись, я тебе на балл оценку снижу, - а сама улыбается.
Уже тогда я понял, что у меня пятерка. Но коньяк в тот вечер откупоривать не стал, и без него уснул, как убитый. Лишь убедившись на следующий день, что у меня «5», что могу ехать домой, ибо уже поступил, только тогда выпил рюмки три коньяка под сосиски и забылся радостным сном человека, совершившего в своей жизни самый главный поступок.
В общей сложности через неделю вернулся в Сыктывкар, объявив родителям, что зачислен на первый курс ГИТИСа. Удивлению их не было предела, потому что окружающие, и они в первую очередь всегда считали меня «маменькиным сынком» и неумехой. Меня огорчало то, что Татьяна моя старшая сестра, которая бы по достоинству оценила произошедшее уже почти год как умерла. В 24 года!
Итак, уже студентом элитарного Московского Вуза – я «вышивал» по местным кабакам с чувством выполненного долга. В одном из них повстречался с бывшей моей, а потом подругой моего приятеля – Валентиной, которая предложила сходить в гости к ее знакомой, что и было сделано незамедлительно после ресторана.
В гости, в двенадцатом часу ночи, правда, со своей выпивкой и закусками, мы тогда ходили достаточно регулярно. И хозяева не очень обижались даже, скорее, были очень рады, потому что опоздать на следующий день на работу согласно КЗОТу было можно, аж, на 6 часов, и никто тебе за это не поставит прогул, не уволит.
Когда мы появились у Нинки на пороге - она, как мне показалось, не была даже удивлена, но только обрадована, потому что уже отходила было ко сну в шикарный июльский вечер совершенно одна, а тут мы - с весельем. Валентина познакомила нас, совместными усилиями мы выпили бутылку шампанского, и Валентина, сославшись на раннее вставание завтра, оставила нас наедине.
О Валентине мы оба знали, что люди общающиеся с ней так же сексуально свободны и сексуально изысканны, как и она сама. С другими она бы просто не стала общаться, уж слишком много в ней всегда было претензий. Когда я встречался с ней пару лет назад, она устраивала такие выкрутасы, что многим француженкам, итальянкам и другим, сексуально раскованным женщинам, могла, если не 100, ну, 50-60 очков форы дать запросто.
Не смотря на это знание, мы с Нинкой не бросились тут же в кровать. Хотелось быть уверенными, то ли мы думаем, друг о друге или нет. Мы еще какое-то время посидели на кухне, и уже потом, приглядевшись друг к другу наедине, ощутив желание, отправились в кровать.
Нина внешне, была подобна богине, но не белокурой рафинированной красавицей, а скорее, ее антиподом. Не знаю, удастся ли мне при ее описании хотя бы приблизить фантазию читателя к образу её красоты, но я попробую. И начать, видимо, следует с того, что при первом взгляде на нее в глаза бросалась ее мулатоподобность. Но когда узнаешь, что ее мать из Уфы, а отец из Саратова, то это как-то не вязалось со смуглой, цвета кофе с молоком, кожей, иссиня-черными, жесткими, вьющимися крупными кольцами, коротко постриженными волосами. Миндалевидными, чёрными глазами. Достаточно крупным, но не портящим внешность, а придающим шарм, коротким носом. Аппетитными пухлыми губами, зубами ослепительной белизны и широкой откровенной улыбкой.
Представьте: красавицу мулатку с чуть раскосыми башкирскими глазами, в которых видны: и мысль, и озорство. С простой, откровенной, пьянящей улыбкой. Добавьте к этому рост 170 см, длинные стройные ноги, не очень большую, но совершенно круглую и упругую задницу, тонкую талию и, тоже небольшую, грудь, не очень уже, конечно, упругую, но с крупными коричневыми сосками. И, возможно, вы поймете меня, мои чувства, мою страсть, которой я воспылал к этой женщине. Мы трахались с ней, как угорелые, будто не будет завтрашнего дня и нам за одну ночь надо узнать друг друга. Мы не говорили о любви, мы не говорили о сексе, мы просто рычали, ахали, охали, стонали, а в короткие перерывы молча курили, запивая дым сигарет прохладным сухим вином, вкушая запах июльской ночи через открытую балконную дверь. Лишь утром, когда я уходил, она тихо сказала:
- Ты сделал то, что до тебя не мог, по-настоящему, сделать ни один мужчина. Сегодня я кончила раз 8, наверное. С каждым разом, испытывала облегчение и расслабление такой же силы, как во время родов. Когда ты снова придешь?
- Сегодня отосплюсь и завтра вечером, наверное, приду снова.
- Хорошо, тогда на послезавтра я возьму отгул.
Назавтра, я готовился уже основательно - днем ел много белка: орехов, мяса, баклажаны; ел клюкву и бруснику без сахара запивая все это томатным соком. В общем, к вечеру был сыт, на двое суток вперед, так мне казалось, и тяжесть в животе отсутствовала.
Когда пришел к ней - она меня уже заждалась, но пригласила вначале попить кофе на кухне. Я принес диск Рэя Коннифа «Смех под дождем», и прежде чем достичь койки мы пили друг друга глазами. В этот вечер она была словно с обложки иностранного журнала. Если в прошлую ночь она была совершенно не накрашена, но произвела на меня ошеломляющее впечатление, то к этому вечеру она сделала легкий макияж и еще больше подчеркнула свои достоинства. Я пил не сладкий кофе, мы курили «Союз-Апполон», слушали Коннифа, и казалось в этот момент, не было на свете людей счастливей нас, уж счастливей меня – точно. В этот вечер я читал стихи и чувствовал, что проникаю в ее душу все глубже и глубже. Когда же, в конце концов, мы легли в койку, то эта ночь, вначале, ярко разнилась с предыдущей. Вместо сумасшедшей страсти, вначале, в движениях были размеренность и ласка, но через время мы все равно сорвались с «катушек», и эта ночь закончилась, как и предыдущая, ревом и стонами.
Следующей ночью, советская деревянная кровать не выдержала наших бешеных скачек, и у нее сломались две ножки. Вторые две мы выкрутили сами, и дальше трахались на кровати, лежащей на полу. Вскоре мне надо было ехать учиться. Нина, желая продлить общение, взяла командировку.
Мы вместе прилетели в Москву, вместе зашли в квартиру, которую сняли для меня родители, и вместе ужаснулись. В комнатах был такой погром и такой срач, что казалось, их покинули давным-давно, как жилое помещение. Ко всему прочему при температуре на улице «0» градусов 20-го сентября, отопление в Москве еще не включили и койку, прежде чем лечь, приходилось разглаживать горячим утюгом, в противном случае ты ложился во влажную, холодную постель. И так продолжалось до ее отъезда, до 1-го октября.
Наша с ней эпопея закончилась на моих зимних каникулах. Я весь был уже в своих новых московских знакомых, а она оставалась все той же пустой и глупой красавицей. Она еще поддерживала мой интерес к себе, находя для траханья самые не подходящие места, как-то: в освещенной телефонной будке вечером на одном из самых оживленных перекрестков города, на стройке в центре города зимой во время обеденного перерыва. Это, конечно, возбуждало, но не надолго, тем более что подобное траханье, как наркотик - привыкнешь и уже просто в койке – не сможешь. Причем, как наркотик используешь по нарастающей, так и тут, начинаешь выбирать самые людные места, «играешь» что называется на «грани фола» и эта грань с каждым разом становится все тоньше и тоньше. Ты возбуждаешь свою нервную систему – основу потенции, не посредством любви, но посредством страха. Адреналин страхом вырабатывается гораздо в больших количествах, чем любовью, но и качество у него, безусловно, другое. Если не хочешь быстро стать импотентом, лучше не начинать этой игры.

* * *

К красоте близкого человека, как и к уродству – привыкаешь, а одна внешняя красота, вообще не способна долго возбуждать интерес и желание.

36. Электричка до Ногинска.

Еще раз повторю: «Рыбак рыбака видит издалека». Почти сразу же после того как я появился на занятиях в институте, у меня появились хорошие, мне под стать, приятели. Первым из них оказался Вовка Соколов - эдакий русский гусар почти двухметрового роста с серыми глазами, кудрявой шевелюрой, пышными усами, широкой белозубой улыбкой, балагур и весельчак, но к 25 годам – законченный алкоголик. Он и приятелем-то моим стал, видимо, потому, что у меня всегда водились деньги. Сидим с ним однажды вечером, готовимся к семинару по политэкономии тема – «меновая стоимость». Главу «Капитала» К.Маркса законспектировали, теперь учебник читаем, долго уже достаточно сидим, и Соколов начал ныть:
- Шура, дай «пятерочку» или «треху», я в «минетку» (так мы называли кафе «Минутка») сбегаю - бутылочку принесу, а то голова совсем не варит».
- Нет, - отвечаю, - вот выучишь главу, ответишь мне на вопросы, после этого получишь.
На следующий день я впервые услышал мое институтское погоняло – «Отец». Оказывается Соколов, придя в институт, где-то, где я не слышал, заявил всем присутствующим, что от одних родителей ушел, (он был москвич, а жил у меня) к другому «Отцу» пришел, и рассказал вчерашний случай, как я ему на вино денег не дал. И хотя, я был моложе его аж на 4 года, с той поры он, и многие другие так и стали звать меня - «отец». А один из преподавателей, видимо, услышав это обращение, однажды, вообще, меня «Сталиным» назвал. Видимо, имея в виду «Отца народов», т.к. моими ближайшими приятелями в то время были: русский Соколов, хохол Шкляренко, армянин Бабаян, якут Сергеев, адыгеец Тлехусеж, называвшие меня «отцом».
У нас с Соколовым были разные страсти: у него – вино, у меня – женщины, но у меня было больше денег, и если в ту пору развитого социализма и нашей молодости удовлетворить страсть к женщинам можно было практически бесплатно, то страсть к вину и тогда бесплатно, было удовлетворить невозможно. Поэтому Соколов делал следующее, он находил симпатичных девок и ставил мне условия – три пузыря, пьем вместе. Приходилось раскошеливаться, чтобы не таскаться, не искать очередную пассию в каком-нибудь кафе, на которое все равно, денег ушло бы больше.
В этот раз в пятницу вечером (в субботу у нас был свободный, творческий - банный день), а воскресенье есть воскресенье, Соколов заявился с предложением съездить к какой-то девке на дачу.
- Там классно: бильярд, каминный зал, сауна отдохнем, только пойла набрать надо. Встречаемся возле вокзала в семь часов, а времени было, уже пять. Я быстро покидал в сумку чистое белье, оделся, и мы бегом полетели к метро, по пути заскочив в «Ждановский» набрать пойла.
У вокзала нас действительно ждали две особы лет 25. Мы купили билеты на Ногинскую электричку, и пошли на посадку. Уже было темно, но в свете фонарей, освещавших перрон, ноги Лариски в телесном капроне и длинных сапогах, выскакивающие из-за полы пальто, возбуждали до умопомрачения. Вечерний вокзал, неизвестные девчонки, незнакомые места все волновало и настораживало, но рядом шел веселый, беззаботный и уже где-то накативший Соколов, которого я знал еще не достаточно хорошо, но он был мой сокурсник и поэтому фобия неизвестности, при взгляде на него, отступала.
До нужной нам остановки мы доехали без происшествий и в полной темноте неизвестного мне полустанка пошли узкой тропинкой через какой-то лес к заветной даче. Судя по рассказам Соколова, это должна быть какая-то, государственная дача одного из московских чиновников, потому что бильярд, каминный зал и сауна не могут быть на даче простых смертных. Хотя, при взгляде на девчонок нельзя было сказать, что они дочери каких-то номенклатурных работников. Их детей отличал достаточный лоск и некоторый снобизм, которыми, ваш покорный слуга, всегда обладал в достаточной степени. «Однако, чем черт не шутит», - думал я про себя, двигаясь в середине, ступающей друг за другом компании. Начал накрапывать дождик и мы с Вовкой, естественно, поинтересовались:
- Далеко ли?
- Уже метров триста осталось, - отозвалась Лариска, шедшая впереди.
Триста метров – это, конечно, много, но окружавшая нас густая растительность решительно не предвещала никакого дачного поселка. Как вдруг кусты расступились. Перед нашими глазами возник дом, более напомнивший мне бараки из моего детства, чем те здания в которых, или рядом с которыми, могла бы находиться сауна. Хотя дымоход был, и это означало, что в хибаре имеется печка, растопив её, можно будет согреться и высушиться.
Когда мы зашли в помещение, то в нос сразу ударил нежилой, сыроватый запах деревянного дома. Зажгли свет. Осмотрелись. Это была одна большая комната с большой печкой, которую можно было по своему усмотрению трансформировать либо в камин, либо в обычную печку в зависимости от того открыты передние дверцы или нет. В дальнем углу между окнами действительно стоял бильярд 1/8 от целого, и имел железные шарики. Сауна находилась за стенкой и обогревалась от той же печки. Только это, конечно, была не сауна, а просто баня, в которой одновременно могли мыться двое, но стоя. В общем - «голь на выдумки ловка».
Но нам ли студентам выбирать, когда нас пригласили на случку, да еще и покормят на дармовщинку. Девчонки стали выпотрашивать свои сумки с продуктами, Соколов – нашу с пойлом, а я занялся печкой, которую не топили долгое время. Открыв все вьюшки и поддувала, проверил тягу – тянет, значит можно растапливать. Наносил дров, растопил печь, которая сначала с трудом, а затем, согреваясь, все веселей и веселей, заурчала огнем. И вначале страшно неуютная, нежилая комната начала, наливаясь теплом, обретать уют.
Старый диван, стоявший напротив печки, уже расстелили. Рядом с ним был устроен царственный стол, и началась самая обычная пьянка, отличавшаяся только тем, что вначале мы сидели в куртках и пальто, а затем, постепенно раздеваясь, дошли до нижнего белья.
Однако мой интерес был впереди. Потому что пьянка пьянкой, но ехал я сюда за другим. Все же остальные, судя по темпам выпиваемого спиртного, как раз занимались тем, ради чего собственно они сюда и приехали. После второй опустошенной бутылки «Сибирской» водки емкостью 0,8 литра, понял, что надо спешить с осуществлением моих планов, если не хочу трахать невменяемо-пьяную, ни на что не реагирующую, женщину. И недвусмысленно начал облапывать Лариску, которая вдруг начала отталкивать мои руки, стремящиеся к ней в трусы, удивив меня тем самым до глубины души.
- Ты еще скажи, что не за этим сюда ехала! – возмутился я.
- Конечно. За этим, - указала она на стол.
- А трахаться?
- А что Вовка тебя не предупредил, что у меня триппер?
- … Вот, хуеплёт … Соколов!?
Но Соколов был уже никакой, его уже хоть самого еби. Вот я попал – один ебарь среди трех алкоголиков. У меня все торчком, формы у девок наиаппетитнейшие. Тогда я к Лариске:
- Бери в рот.
Она мне: «Еще чего?»
И спокойно так откупоривает третью бутылку с вином. Соколов, оторвав голову от дивана, уже мало, что видящими глазами, направленными приблизительно в мою сторону, попытался меня рассмотреть и понять, кто это еще чего-то хочет, когда все так хорошо. Потом, осознав, что это я, собрал силы, и заплетающимся языком произнес:
- Отец … а … ты … ее ... в … ухо … попробуй.
И не справившись более с тяжестью головы, снова уронил ее на диван.
Это, наверно, выглядело смешно, когда полупьяный мужик, т.е. я, суетится вокруг сидящей на полу, полуголой, совершенно пьяной бабы, и пытается ей куда-нибудь вставить свой колом торчащий член, от которого она бессильно пытается отмахнуться, как от назойливой мухи. В конце концов, я пристроился трахать ее в подмышку, но это был такой онанизм, что дальше некуда. Почему я не рассматривал вторую нашу спутницу? Потому что при одном взгляде на нее мне сразу хотелось блевать. В общем, ночь оказалась та еще …
Молодежь, будьте бдительны, всегда имейте при себе презервативы!
Все уже улеглись на одном диване и мирно посапывали, лишь я, чувствовал себя обманутым и копался кочергой в печке придумывая как быть, но не придумал ничего лучше как просто плюнуть на все триппер - так триппер, и просто трахнул Лариску, которая, проснувшись во время акта, так меня раззадорила, что, не обращая ни на что внимания я кончил три раза.
Зато через неделю понял - Лариска не обманула, у меня закапало с конца. Что оставалось делать? Прямым ходом отправляться в триппер-бар, т.е. КВД, который у нас был на «Щелковской».



37. Квартира в Москве.

Пока я лечился, у меня оказалось достаточно времени, чтобы познакомиться с курсом. И, хотя водки приходилось не пить вовсе, зато курсовые пьянки организовывались у меня теперь чуть ли не через день. Квартира была в пяти минутах ходьбы от станции метро «Пролетарская», и в часе ходьбы от Красной Площади, так что теперь кто жил далеко и вломы ночью было ехать домой, ночевали у меня. По доброте душевной никому не отказывал, и поэтому каждую ночь у меня ночевали от двух до пяти человек
Сколько в этой квартире перебывало и перетрахано девок, конечно, не мной одним, но мной в большинстве случаев, можно, задавшись целью, даже примерно посчитать. И расчет, вот какой - совершенно свободным и здоровым я жил в этой квартире месяцев пять, т.е. 150 дней. Бывали случаи, когда в день приходилось оказываться в койке с двумя разными девчонками в разное время; был случай, что с тремя, друг за дружкой, но это исключение. Бывали случаи, что по три-четыре дня вообще не удавалось ни с кем, но это тоже исключение. За эти 150 дней, таких случаев было - четыре или даже пять. В общем, если сложить исключения, то они будут соответственными средневзвешенной величине, и получится, что в среднем через два дня у меня в койке оказывалась новая баба. Хорошо, что к тому времени меня научили, как не дать трипперу и трихомонозу развиться, если трахнул заразную бабу, а она тебе ничего не сказала. Было такое средство «протаргол», то ли от насморка, то ли еще от чего – не помню. Знаю только, что несколько капель этого средства вводишь в канал члена, после того как помочишься после полового акта, и подержишь его в канале в течение 3-5 минут, правда, жжет, но зато не заболеешь. Страшно сказать. Получилось, что за те 5 месяцев трахнул 75 женщин, т.е. всего за пять! месяцев трахнул их больше, чем помню по именам – за всю жизнь! Да, в их число, конечно, входят те женщины, с которыми я общался в Москве, и о которых еще буду писать, но большинства из них, как бы мне теперь ни было стыдно, не помню.
Так, отдельные эпизоды вспоминаются, типа: завтракаем мы со Шкляренко утром в воскресенье, вчера была попойка страшная, и мы, дожидаясь Соколова с пивом из магазина, пьем крепкий чай с черными сухарями, как вдруг раздается телефонный звонок, Виталик отвечает,
- Угу, угу …
Вижу, рожа у него вытягивается и белеет, он подает мне трубку.
- «Отец», тебя.
Я беру трубку, в ней истеричный женский голос:
- Это вы Александр?
- Да.
- Вы мне ответите за дочь! Такая милая скромная девочка, а вы ее чуть ли не гуртом насилуете. Вы ее вчера не в женщину превратили, а в тряпку. Я сейчас поведу ее на экспертизу и посажу вас!
Но у меня, такие визги сразу вызвали чувство негодования и брезгливости, как к звонящим родителям, так и к той, с которой с удовольствием общался ещё вчера.
- Мадам, не знаю, как вас звать. Но обратить внимание на дочь вам следовало несколько раньше, а не тогда, когда вашу, как вы сами выразились, «грязную тряпку» самым достойным образом выполоскали в вине. На экспертизу? Что ж, ведите. Будет очень кстати. Она вам покажет, что до вчерашнего дня у вашей дочери уже было три аборта и два выкидыша, а вы ко мне претензии …
На другом конце провода бросили трубку, видимо, пошли дальше разбираться с дочерью, а у нас с Виталиком чай в горле застрял. Вот и люби потом девок, лелей, обхаживай, а они тобой от родителей защищаются, еще и номер телефона дают.
Сколько их было – глупых «мотыльков», летящих с восторгом в огненное жерло безудержных пьянок и беспорядочного секса. Хорошо, если они попадали в нашу компанию, в которой они обжигали лишь крылья восторга, но ведь бывают и другие компании, в которых «мотыльки» сгорают полностью и без следа.
Мне стыдно продолжать писать о них, но я должен, ибо, если бы не было их, то мне нечего было бы стыдиться, и у меня не было бы причины писать эту книгу, книгу исповедь, которая возможно послужит предостережением хотя бы одному такому «мотыльку». Поможет сохранить себя, свое достоинство. И не морализируя, покажет финал, которым кончают все «мотыльки».
С другой стороны каждый такой «мотылек», если и не оставил о себе памяти в моей голове, то оставил рубец на моем сердце. Ведь я уже, по-моему, говорил, что не трахался ни с одной женщиной, которую бы не хотел. А когда я хочу женщину, то убеждаю ее в первую очередь в ее исключительности, что не противоречит истине, ведь на тот момент именно она для меня единственная. Завтра, может быть будет все по другому, но в тот момент - именно в ней я нахожу черты, которыми она сама гордится, и гиперболизирую их. И именно эти гиперболизированные черты, а не имена помнит мое сердце. У кого-то ресницы, у кого-то разрез глаз, у кого-то духи, у кого-то нос, губы, волосы, грудь и пр., пр., пр., причем каждое перечисленное существительное имеет еще по несколько сторон. Не просто глаза, а разрез глаз, и весь объем разрезов глаз, не просто волосы, а вьющиеся предположим и весь объем возможных вариаций вьющихся волос.
Вот, к примеру, несколько таких «рубцов», имен которых я не помню, помню лишь, чем они были оставлены. Да нет, оказывается, помню и некоторые имена, если напрячься.
Вот, Ольга с 1-го завода шарикоподшипников: невысокого роста, точеная фигурка, светлые волосы, удивительно жаждущая секса, но ничего не умеющая и всего стесняющаяся.
Вот, Света – молодая 19-летняя пышечка блондинка, вечно смеющаяся, но дура дурой.
Вот, огненно-рыжая, пытающаяся выяснить мои знания в сексе, и после этого приступить к практическим занятиям, причем волосы на лобке у нее тоже рыжие.
Вот, Маша с великолепным бюстом соблазнительная, слегка картавящая блондинка с узкой талией, несколько полноватыми бедрами, так умеющая зажечь мужчину, что уже в те времена, некоторые мужчины за сексуальные отношения с ней платили деньги.
Вот, женщина с улицы, шатенка с искрящимися черными глазами, у которой на лбу написано высшее образование, после которой я узнал, что мандавошки – это паховый педикулез.
Вот, Галина Михайловна, женщина фигуру которой регулярно изображают на эротических картинках: грудь – две торпеды, талия – сантиметров 50; задница – все 100 см, и рост всего может 155, брюнетка, и шустрая …
Вот, женщина с улицы: шикарная норковая шуба, ярко накрашенное, но абсолютно не запоминающееся лицо, и под шубой аморфное тело со следами обрюзглости.
Нет – это занятие бесполезное и хвастливое, вспоминать тех, о ком тебе нечего сказать, но одну женщину из числа «мотыльков» хотелось бы вспомнить особо. Ей в то время уже было 38, мне 21, мои «сыновья» с курса звали ее «бабушкой», и действительно южные женщины (она была еврейкой) стареют быстро, но в потемках этого не заметно. Тогда как трахалась она так, как, видимо, это умеют делать только еврейки, ведь даже Господь, не удержавшись, вошел в Марию. Она трахалась так, как никто. Были лучше, которых немного правда, были хуже – это большинство, но то, что делала со мной она не делал никто. Я до сих пор вспоминаю ее рот. То, что она вытворяла губами и языком сравнивать с другими, конечно, можно, но чаще не в пользу последних, хотя здесь есть очередное но. Тогда я был молод, и подобные изыски ощущал впервые, (не в смысле минета, а в смысле изысков в нем) а новые ощущения, тем более такие, не забываются никогда в жизни. И она всегда будет ярче всех последующих специалисток в этой области, при этом всегда будет прошлым. Прошлым, которое идеализируешь.
Пять месяцев самостоятельной жизни в московской квартире дали мне такое количество практических знаний, которое, видимо, основная масса мужчин зарабатывает всю жизнь, но у них потом не остается времени проанализировать их и сделать выводы для жизни, потому что их жизнь уже заканчивается.
Мне же, шел лишь 22-й год.

38. Сандуны

Этот случай я вспомнил, когда писал предыдущую главу, и выделил в отдельный рассказ потому, что он характерен, как вид съёма женщин при социализме, при том строе, когда проституции в чистом виде почти не было, потому что все мужчины были одинаково нищими, и только очень небольшое их число могло позволить себе оплатить проститутку. В основном съём происходил в ресторане, в котором мужчина оплачивал ужин, стоимость которого была значительно ниже, чем проститутка. Средний ужин даже в фешенебельном ресторане не превышал 15 рублей на двоих, шикарный – 20 рублей, проститутка же на улице Горького возле «Интуриста» стоила 100 рублей, редко – 50.
Случай, о котором пишу, произошел осенью, в самом начале моего первого курса института. Матушка как раз прислала мне очередной перевод – 50 рублей на очередные десять дней, а тут еще выплатили стипендию – 40 рублей, в общем, я получился богатенький «Буратино» и мы с Соколовым решили сходить в шикарные московские бани – Сандуны, что находятся в самом центре Москвы напротив гостиницы «Метрополь». Они были построены еще до 1917 г. и в них сохранился, конечно, в очень обветшавшем виде, тот роскошный архитектурный стиль, который именуют – «Ампир», никак не гармонирующий с открытыми сиденьями общего отделения. Вспомните пьянку в бане под Новый Год в «Иронии судьбы», мне кажется, этот эпизод снимали в Сандунах. Так вот эти сиденья, а-ля социалистическая демократия, из крашеной фанеры, соседствовали с величественными малахитовыми колоннами, а в мраморном водоеме бассейна площадью 120 кв. метров плескалась грязно-коричневая вода ржавого московского водопровода.
В этих банях, не выходя наружу, можно было купить все, что душа пожелает из съестного и выпивки. Причем, за определенную плату, банщики могли тебе и из ресторана ужин принести, чего в провинции отродясь не существовало. Соколов, зная это, а также мой безотказный характер предупредил меня, чтобы я не брал с собой все деньги.
- Возьми четвертной, а остальные оставь, а то все растрясем, - сказал он.
И как в воду глядел. Душа под воздействием горячего пара размягчилась, и, начав с пива, мы хотели продолжить водкой. Однако остограммившись под зеленый горошек я категорически отказался продолжать, ибо по-настоящему захотел жрать. Соколов говорит:
- Ну, давай пойдем в «Будапешт», у меня там швейцар знакомый.
Так мы и сделали, но возле ресторана «Будапешт», что на Петровских линиях толпился народ, тоже желая попасть вовнутрь, однако это удалось лишь Соколову благодаря покатым плечам, огромному росту и личному знакомству со швейцаром. Через пару минут над головами пронеслось:
- Отец, заходи.
Я продрался сквозь толпу, а затем через узкую щель приоткрытых дверей. Не смотря на многообещающую вывеску - «Будапешт», оказался вполне рядовым кабаком. И пока Соколов шлындал между столами, я нашел двух девок и подсел к ним. Была уже половина одиннадцатого, но у меня еще приняли заказ – я взял себе второе, Соколова нигде не было видно, наверное, упал уже где-то между столами. У него была удивительная способность – он мог с «трехой» зайти в кабак и выползти из него совершенно пьяным. Как ему это удавалось, я не понимал, так же как он не понимал, как мне удавалось каждый раз в кабаке снимать баб. Когда, уже еле стоящий на ногах, Соколов подсел к нашему столику я уже дергался и волновался, потому что уже оплатил баб, получив от них следующее предложение:
- Оплачиваешь стол, и мы делаем все, на что только способна ваша фантазия за исключением садо-мазо.
Я подозвал официанта и попросил посчитать, сколько мы должны. Их стол за весь вечер составил 15 р. 10 коп., а мое второе 2 р. 90 коп. Рассчитался. Соколова все не было, и вот он «нарисовался» в сиську пьяный. Когда я ему сообщил, что пора идти, что девушки идут с нами, он так удивился, что чуть не упал со стула, но сказав себе: «Хоп!» удержался. Встал, и галантно щелкнув каблуками, подал ближайшей девушке руку, помогая ей встать.
Мы вышли на улицу. Мелкий моросящий осенний дождь покрыл улицу черным глянцем, в котором отражались многочисленные светящиеся точки фонарей, окон, машинных фар и казалось, что это новогодние гирлянды огней разбросаны под ногами. Праздник продолжался. На улице оказалось, что не один Соколов, но мы все не достаточно трезвы, и если я совершенно точно знал цель нашего движения – станция метро, а затем дом, то казалось, что цель Соколова не была такой определенной. Казалось, что он счастлив уже тем, что девки идут с нами по улице. Видимо от этого, ему хотелось не просто идти, но идти с выдумкой. О чем-то, пошептавшись со своей спутницей, он взял ее на руки, и даже понес, но всего несколько шагов его длинное худое тело держало равновесие, потому что было пьяно, а центр его тяжести оказался на высоте примерно 160-170 см, что на 60-70 см было выше середины. И как в таких случаях следует из всех законов физики: тело из неустойчивого равновесия стало стремиться к устойчивому, т.е. центр тяжести начал стремиться книзу. Практически же это выглядело так: сделав три-четыре шага вперед, Соколов пошатнулся, и девушка, сидящая у него на руках, своей массой потащила его вперед. Чтобы удержать равновесие - Соколов ускорил шаг, затем побежал, но этой скорости оказалось не достаточно, и он с разбегу плюхнул даму, выпавшую из его рук на грязно-мокрый асфальт. Мне представилось, что сейчас раздастся рев наподобие пожарной сирены, но когда мы, со второй девушкой, подбежали к ним, то они лежали и целовались - смеясь.
Дальше до дома мы добрались без приключений, а когда открывали дверь в квартиру с верхней между этажами площадки спустился, дожидавшийся нас Шкляренко, с тремя полными и одной недопитой бутылкой портвейна. Шалман продолжился до утра, на следующий день было воскресенье. Девки уехали часов в пять утра.
Соколов распинал, в смысле - разбудил, нас с Виталиком часов в 12 и, выпросив денег на пиво для опохмелки, сам отправился в магазин, а мы сели пить чай. Тут и раздался тот телефонный звонок, о котором я писал в предыдущем рассказе, в котором мать одной из вчерашних девок начала на меня наезжать, что мы ей целку сломали. Ни хуя себе, у нее дочь уже проститутка, а мать только сегодня узнала, что ее дочь уже не девочка, но мы то здесь причем? Все по честному. Они сказали - оплати стол, и мы сделаем все кроме садо-мазо. Причем, на девок я не в обиде. Им же тоже надо как-то отмазываться, только зачем они матери еще, и телефон дали – не понимаю.



39. Шамиль в Москве.

Проспав, как обычно, первую пару, уже не спеша, я направлялся из дома к метро. До второй пары, было ещё достаточно времени и поэтому, остановившись возле табачного киоска, раздумывал, что купить из курева. Когда уже отходил от киоска вдруг меня окликнул знакомый голос:
- Саша!
Обернулся и не поверил своим глазам: в Москве, на Абельмановской улице стоял Шамиль, собственной персоной.
- Откуда ты? – вначале спросил я, а потом уже сказал, - привет.
- Да, в командировку послали, на целую неделю. Вот хожу, осматриваюсь. Управление здесь неподалеку на «Крестьянской заставе».
- А? Че вечером делаешь?
- Да я и сейчас-то, не знаю что делать.
- Тогда пойдем ко мне, здесь рядом, я тебе ключ дам, а сам на занятия поеду.
- Пойдем.
Оставив Шамиля, уже бегом я «полетел» в институт, но к началу второй пары все равно не успел. Последняя пара заканчивалась в 16:40, потом магазины и, где-то в 18 часов заявился домой. Стол уже был накрыт с кавказкой щедростью. Последний раз такой стол видел на отцовский день рождения, на этом не было только жареного молочного поросенка. За шикарно накрытым столом сидел Шамиль, и глотал слюни.
- Я думал у тебя занятия, как у нормальных студентов заканчиваются ну, в три, ну, в пол четвертого, а ты в седьмом домой заявляешься.
- Ты такой простой, мы с тобой у киоска в начале одиннадцатого встретились, еще только первая пара шла.
- Да …, а я-то думал …
- Так ты че, с трех часов сидишь, слюни глотаешь?
- Ну не мог же я начать без хозяина.
- Так давай начнем.
- Давай, а девки будут?
- Ну, ты хуйло, я же тебе сказал, я с занятий.
- И че, у вас в институте девок нет.
- Есть.
- Ты же знал, что я приехал.
- Ну …
- И че?
- Так, давай накатим, а там что-нибудь придумаем. Может ко мне кто-нибудь заявится, а нет, я в «минетку» схожу, сниму, может кого.
И как-то так хорошо у нас пошло, что мы после первой бутылки и о девках забыли, к тому же по телевизору какой-то хороший фильм стали показывать (я телевизор на прокат взял и холодильник). В общем, к концу второй бутылки ни я, ни Шамиль лыком уже не вязали, кое-как убрались со стола, и пошли по койкам. Я молился, чтобы никто не пришел.
На следующий день было всего три пары, и я освободился в 15 часов. Придя, домой, дохавал вчерашнее и сел за занятия. Нужно было подготовиться к практическому по аналитической геометрии. Устав, посмотрел на часы, было около 20 часов, Шамиля не было и мне стало скучно, выкурив сигарету, подумал: «А что если съездить на Пушкинскую площадь, может, сниму кого-нибудь, еще не поздно». Сказано – сделано. Добрался до Пушкинской, и, обойдя ее кругом дважды, в этот промозглый осенний вечер, ни то, что не встретил сидящую девушку, но и прохожих-то можно было по пальцам пересчитать. Разочарованный, спустился в метро. На часах была половина одиннадцатого. Пустой перрон метро говорил, что в центре уже почти никого не осталось, а кто и задержался еще, то либо сидит в ресторане, либо в театре. Станция снова ненадолго наполнится примерно через полчаса, а потом еще через час, а сейчас в половине одиннадцатого на перроне станции метро «Пушкинская» стояли четыре человека. Где-то далеко, в другом конце, отдельно друг от друга стояли мужчина и женщина и, совсем недалеко от меня, стояла еще одна женщина, с каким-то обреченным видом, ожидая поезда. Прошло секунд пятнадцать и электричка, как поршень начала выталкивать на станцию огромную массу воздуха смешанного с характерным запахом поездной пыли. Заскрипели тормоза, пшикнули и разъехались в разные стороны двери пустого вагона. Мы с женщиной, стоявшей рядом, вошли в вагон, и когда она села я, усевшись напротив, начал ее рассматривать.
Это была молодая женщина лет 28, совершенно заурядной внешности, слегка полноватая, с серыми глазами. Больше всего меня удивила ее вязаная шапочка, которая закрывала ее уши и имела тесемки, завязывающиеся под подбородком - такие шапочки носят дети. От этого она выглядела несколько нелепо, но совсем не стеснялась этого.
Я рассматривал ее, она спокойно рассматривала меня, и этому мы посвятили первые две минуты от «Пушкинской» до «Кузнецкого моста». Следующие пол минуты от «Кузнецкого мота» до «Площади Ногина» я уже кивал ей головой в разные стороны, пытаясь, еще не вставая выяснить, хочет ли она побеседовать. Еще две минуты от «Площади Ногина» до «Таганской» мы, уже познакомившись, разговаривали. Еще две с половиной минуты, от «Таганской» до «Пролетарской» мы договаривались, какую музыку будем слушать. На «Пролетарской» мы вышли вместе.
Когда вошли в квартиру, то дома оказался подвыпивший Шамиль с бутылкой вермута на столе. Оказывается, на вчерашний стол он спустил все деньги. В общем, я быстро соорудил не хитрую закуску, и мы втроем, за 15 минут раскатали эту бутылку вермута. После чего я отправил Шамиля в маленькую комнату, чего ему крайне не хотелось, и, уходя, он сказал:
- Ребята, помните, если я понадоблюсь, я – рядом.
Шамиль удалился, я сразу подошел к Людмиле Васильевне (так она представилась), сидящей на диване. Не успел я ничего сказать, как она расстегнула зиппер на моих джинсах, расстегнула пуговицу и, стащив до колена штаны с трусами, взяла в рот мой член. Это стало такой приятной неожиданностью, что я практически без паузы спросил:
- А если позвать Шамиля?
Она ничего не ответила, потому что рот у нее был занят, но просто пожала плечами, мол, делай, как знаешь. И я тут же позвал:
- Шами…иль.
Казалось, он стоял за дверью, наверно, так оно и было, потому что дверь немедленно отворилась, и «нарисовался» уже полуголый, с лохматым торсом, тонкими кошачьими усами, красивой фигурой и глазами полными сексуального огня, красавец кавказец – Шамиль.
Попросив их, отойти к столу я разложил диван, застелил его чистым бельем, и началось. Я – снизу, Шамиль – сверху; я – спереди, Шамиль – сзади; я – стою, она на Шамиле сидит. В общем, в конце концов, я устал, сел на подушку она встала на четвереньки, Шамиль задвинул ей в зад, и мы все трое кончили одновременно, потому что она догнала себя рукой, хотя, как она сама призналась, к этому моменту уже кончила три раза.
Шамилю в моих глазах надо было реабилитироваться за тот случай, за шкафом, что произошел весной, когда я в его комнате всю ночь трахал Ксению, а он из-за болгарской водки «Мастика» ни разу путево вставить не смог. Поэтому я, замечательно кончив Людмиле Васильевне в рот, откланялся и впервые пошел ночевать в маленькую комнату. А Шамиль трахался почти до утра. У него на завтра не было практического по аналитике, к тому же Людмила Васильевна делала такой минет, который наряду с минетом той евреечки, я помню по сей день. Ощущения. Технику же, поймите меня правильно, я просто даже описать не могу, потому что это было до того здорово, что в то время, когда эту технику можно было запомнить, у меня голова и мозги отсутствовали вовсе, т.е. вся кровь в члене была. Единственное, что я точно запомнил – это последняя капелька, которую высасывали из канала члена, после того как я кончал и та и другая. Причем, не беря в рот всю головку, но только самый ее кончик и вытягивали именно из канала, как из трубочки остатки спермы так, что казалось, будто ты кончаешь последний раз в жизни. Из тебя как будто высасывали позвоночник, после такого удовлетворения начинаешь понимать, что оргазм, воистину – это модель смерти. Начинаешь понимать, что механизмом выхода Души из Тела является - расслабление после последнего выдоха. Последний выдох умирающего, сравним с последней капелькой спермы вытянутой умелым ртом из семенного канала твоего члена. На это способна далеко не каждая женщина. Некоторые не знают, некоторые не умеют. Только настоящая женщина, Женщина с большой буквы, если хотите, может правильно почувствовать, ощутить силу и нежность с какой надо высасывать эту последнюю капельку, чтобы аж яички поднялись. Правда. Один раз так кончишь, и даже молодому организму хватает на несколько дней.
Но Шамиль не унимался и трахался с Людмилой Васильевной по несколько часов в ночь всю неделю, я же, получив, минет, спокойно каждую ночь отправлялся спать в маленькую комнату. Это ему, передо мной, надо было доказывать свою мужскую состоятельность после того случая - за шкафом. Что до меня, то я точно знаю - трахаться, как и все в этой жизни делать, надо в удовольствие. Без всяких споров и доказываний: кому бы то ни было, чего бы то ни было. Ибо насиловать организм. Себя. Ради общественного мнения, будут только дураки.

40. Первая жена – жена от Бога.

Это случилось 14 февраля. Мы жители СССР, вынужденные атеисты по времени и месту рождения, еще даже краем уха не слышали о том, что это день Святого Валентина. Что это день всех влюбленных, поэтому мое знакомство с Любой - символично.
Я торчал в тот день в кулуарах Московской областной филармонии. У нас тогда на первом курсе была месячная практика, начавшаяся сразу после каникул. Стоял уже битый час, когда в коридор, пересчитывая полученные деньги, из бухгалтерии, вышла какая-то артистка и, прислонившись к стене, загрустила в ожидании.
Ее красота была писанной. Никогда прежде не встречал таких красивых европейских женщин. Правда, она была уже в возрасте, примерно так, лет 28-29, поэтому думать о какой-то перспективной любви смысла не имело, тем более что, наверно, у нее все уже было хорошо на любовном фронте. Слишком она была красивой и внешне благополучной. Конечно, попытаюсь ее описать. Но сможет ли мое перо хотя бы приблизить читателя к тем ощущениям, которые испытывал я, рассматривая ее лицо. Фигуру разглядеть не удавалось, так как ее скрывала расстегнутая шуба из искусственного меха.
Она стояла, опершись о стену спиной, и, не мигая, смотрела прямо против себя, но видно было, что ее взгляд обращен во внутрь, и она думает о чем-то, что заботит ее больше, нежели стояние в общем коридоре. Ее светлые волосы спадали до плеч, лоб был открыт, и когда она поворачивала голову, то виден был ее гордый греческий профиль с абсолютно прямым не крупным без горбинок носом, плавно закругляющимся и переходящим после абсолютно вертикального пространства к не толстым и не тонким губам совершенно алого цвета. Ниже - подбородок, может слегка тяжелее обычного, переходящий в шею лебединой длины, закрытой высоким воротом свитера. Ее абсолютно правильные надбровные дуги, подчеркиваемые ниточками бровей, обрамляли большие, миндалевидные, светло-карие, с темно-коричневыми крапинками глаза, излучавшими энергию пантеры. Это прекрасное лицо совсем не выглядело добродушно, скорее хищно. Нет – надменно. Это выражение всегда рождало во мне, в первую очередь, азарт охотника. Зная свободу сексуальных отношений в «храмах искусства» я попытался найти тему начала разговора, которая бы сразу заинтересовала, увлекла эту шикарную женщину. Не нашел ничего лучше, как сравнить ее с погибшей во время аварии.
- Простите, - начал я, - но если бы я не знал, что та женщина погибла в моей автомобильной аварии, я бы сказал, что Вы – это она.
За этим замечанием, сразу последовал естественный вопрос:
- А что за авария?
Когда мне задают вопрос, я на него отвечаю, причем, по возможности, интересно и увлекательно. Мой рассказ достиг цели – она увлеклась. В ожидании, каждый своего руководителя, мы проговорили более трех часов. Причем, говорил как всегда я, она лишь задавала вопросы и либо удивленно, либо подтверждающе качала головой.
Разговор закончился тем, что пришел руководитель её ансамбля, и она вынуждена была меня покинуть, но я успел пригласить ее вечером в гости, от чего она отказалась, сославшись на уважительную причину, дескать, через два часа они едут на гастроли во Владимир на неделю. Тогда, дал ей свой номер телефона и попросил позвонить по приезде, в любой день, после 21-го часа.
Я уже и не ждал, понимая, что такие женщины не бывают свободными, как вдруг 20 февраля, в тот момент, когда мы с очередной моей приятельницей лежали в постели, раздался звонок. Звонила она!!! Вот была ситуация: и с Ольгой рвать не хотелось, и хотелось к Любовь Ивановне, но я нашелся:
- Извините, - говорю, - у меня завтра семинар по математике, поэтому сегодня никак не могу, позвоните, пожалуйста, завтра в это же время, я буду ждать.
Времени на часах было половина десятого. Ольга, конечно, все слышала, и завтра, лишь девять пробило, она нарисовалась. Сидим, вроде разговариваем ни о чем, понимая, что ждем: позвонит - не позвонит. В 21.30 звонок.
- Да, - отвечаю я.
- Простите, это снова Люба.
- Назначайте место, я скажу, через сколько до него доберусь.
- Давайте на «Рижской», наверху, там один выход.
- Давайте, буду там, через 40 минут.
- Хорошо, я подойду.
Лицо у Ольги посерело, но она ничего не сказала, потом мы вместе шли к метро, и уже на самом перроне, отходя к разным сторонам, сказал ей:
- Если через неделю я тебя не найду, значит, все кончено!
Она отвернулась, и пошла дальше. Мне нужно было в «центр», а ей из «центра».
На «Рижской», оказался на 5 минут раньше назначенного времени. Мое сердце прыгало в восторженных воспоминаниях и предчувствии новой желанной встречи. Точно в назначенное время увидел ее, подходящую к станции, у меня перехватило дыхание от восторга, что именно ко мне движется эта шикарная женщина. Мы поздоровались, я спросил, где бы она хотела провести время.
- Не знаю, давайте погуляем что ли.
- Давайте, - согласился я.
И мы, перейдя проспект Мира, свернули на Гиляровского, а затем на Трифоновскую, на которой была наша общага, «Может, в гости к кому-нибудь зайдем», - подумал я. Во время ходьбы начал задавать ей вопросы, чтобы уже не я один говорил, хотя мне этого и хотелось. Ее ответы настолько поразили меня своей простотой, отсутствием жеманства и откровенной детскостью, что я, про себя, воскликнул «Куда я попал? И где мои вещи? Бежать отсюда надо и как можно быстрее». Однако элементарное приличие не позволило мне этого сделать немедленно, поэтому мы сделали круг по Сущевскому валу и дошли до гостиницы «Северная», в которой она жила. Я, сославшись на позднее время, попрощался с ней до завтра, а сам, чуть не бегом, ринулся к метро, на ходу обдумывая все плюсы и минусы того, что понял из сегодняшнего разговора. А понял я, что она из деревни, с Украины, что в ней абсолютно отсутствуют какие-то бы ни было теоретические знания, абсолютно отсутствует умение вести себя в обществе и пр. пр. пр., и это принижало ее физическую красоту, но красота вызывала во мне эмоции удовольствия и гордости гораздо более сильные. Люба – это был пир для глаз и чума для ушей. Но ведь можно и не слушать. Завтра, я с нетерпением ждал ее звонка, тем более что было 22 февраля - день рождения Шкляренко и, естественно, отмечали его у меня.
Часов в 7 вечера началась пьянка, равных которой было мало. Мисак Бабаян с каникул из дома привез 10 литров армянского коньяка, и весь выпить его мы еще не успели, еще литра три оставалось, да еще подкупили вина, водки. Народу было человек 16 или около того, еще с собой каждый что-то принес. В половине 10-го позвонила Люба, мы опять встретились на «Рижской» и, погуляв с полчаса, я сказал:
- Давай поедем ко мне, если хочешь. Тем более что мне надо бы появиться. У Виталика день рождения все-таки, и не то чтобы меня ждут, не дождутся, но я сказал, что возможно приедем.
Чувствую. Боится …, но подумав.
- Хорошо, поедем, - говорит.
Потом она мне рассказывала, что поехала только потому, что там была большая компания, а не я один. Мы приехали, нас встретили с восторгом. Любе налили последний стакан коньяка и Соколов, видя, что выпивать уже нечего, а я привел подругу, подвалил ко мне и, под шумок, выпросил у меня десять рублей на водку и исчез, а мы продолжали гулянку. Люба не отпила ни капли коньяка, все стали настаивать, но она категорически отказалась, сказав, что не пьет совсем, потому что это плохо влияет на голос – она была эстрадной певицей с голосом превышавшем возможности голоса Софии Ротару, но была жутко застенчивой и не могла постоять за себя, что в храмах искусства не позволительно. Стакан перед ней стоял нетронут, и она молча сидела в углу дивана наблюдая за происходящим.
В нашей же компании не принято было стесняться, никто просто не знал что это такое, и поэтому не обращали на нее никакого внимания. Ну, сидит и сидит, молчит и молчит. Ну, хочется ей, пусть сидит и молчит. И все продолжали веселиться, а я время от времени спрашивал, не хочет ли она чего-нибудь. И вдруг Люба, посмотрев на часы, была уже половина первого, сказала, что ей надо идти, народ заладил:
- Да, как. Да, зачем. Останьтесь еще …, но бесполезно. Тогда я, подойдя к ней, на ухо сказал:
- Не огорчай компанию, когда все кончится, я отвезу тебя на такси.
- Хорошо, только скажи это громко.
Я сказал. Она осталась. Народ зааплодировал. Все кончилось миром. Когда в 3 часа ночи народ разошелся, я, заказав такси по телефону, отвез Любу в гостиницу, как и обещал. На прощание лишь, поцеловав ее в щечку, когда она выходила из машины.
А на следующий день, 23-го февраля, у меня собирался весь курс и пропуск был: «бутылка того, чего сам пьешь, и полтора ужина того, что сам ешь», а девки еще, через одну, принесли по торту собственной выпечки. В общем – ух! Как всегда в 21.30 позвонила Люба, у них тогда концерты в ГЦККЗ «Россия» были, а до этого зала от меня – 3 км, две остановки метро. Она как раз позвонила из «России» и я сказал, что через 15 минут жду ее на «Пролетарке», просто немедленно выхожу встречать. Она немного задержалась, но через полчаса мы встретились и пришли продолжать. Она, как и вчера, сидела в углу дивана и молчала, на что моя сокурсница тихонько сказала мне:
- Есть два типа молчащих людей: одним – нечего сказать, другим – некому сказать. Мне кажется, что твоей приятельнице – некому сказать.
Она мне льстила. Я-то знал, что Любе – нечего сказать. Еще говорят: «Молчи, сойдешь за умного». Так она и поступала.
Видимо, вчерашний мой поступок с такси возымел свое влияние, и сегодня она ни разу не дернулась, что ей надо ехать, хотя народ начал расходиться около 2-х часов ночи. К трем все разошлись, кроме «сыновей», которые безропотно отправились спать в маленькую комнату. Сокурсницы перед уходом убрались, и в комнате осталась чистота, как будто бы только что здесь и не было пьянки достойной Вальпургиевой ночи. Лишь запах стоялой еды и свежего спирта, перемешанный с запахом табачного дыма, не выветривался из комнаты, и даже открытая оконная створка вот уже полчаса не могла справиться с ним.
Я разложил диван и начал стелить постель, на что Любовь Ивановна отреагировала незамедлительно:
- А что, ты меня сегодня не отвезешь?
- Ну, я же не миллионер, - резонно заметил я, - и даже не сын миллионера. Моя стипендия всего 40 руб., а вчерашняя поездка стоила восемь, вот и посуди сама. Вчера – да, я обещал, а сегодня, ты и не спрашивала, значит, думаю, ночуешь.
- Ты что, какой ночуешь! Хорошо, я сама тогда на такси уеду.
- Куда же это. Я тебя одну отпущу среди ночи, а самому мне уже спать надо.
- Тогда пусть кто-нибудь из твоих приятелей меня проводит.
- Ага, сейчас … во-первых – они спят уже, а во-вторых, можно ли доверять собаке блин?
- Ладно, тогда до открытия метро я просижу на этом стуле. Тем более что осталось всего ничего, три-четыре часа.
- Сиди. Только у тебя завтра очередной концерт в «России» и после ночи сидения на стуле, как раз только на такой площадке и петь. Ни одной, ведь, ноты не оттянешь, - сказал я уже лежа в постели.
Возникла пауза, во время которой можно было слышать, как в окно стучат снежинки. Из соседней комнаты не было слышно даже дыхания, «сыновья», видимо слушали, чем закончится наш разговор. Пауза длилась и длилась. Любовь Ивановна соображала, как ей поступить. В конце концов, она спросила:
- Приставать не будешь?
- Как же не буду? Буду.
- Тогда не лягу.
- Я сказал, приставать буду, но если не захочешь - ничего не будет.
- Точно?
- Вчера у тебя был случай убедиться, что даже если данное мной слово связано с тратой денег, то я его держу. А подавление собственных грез, кто ж этим не занимался.
- Хорошо, но я все равно лягу в колготках.
- Мадам, если я сделаю так, что вы захотите, то колготки мы просто порвем. И, вообще, постель я стираю сам.
Опять возникла пауза, но не такая длинная, как первая. Потом я услышал, как она раздевается в темноте, в отблесках уличного фонаря. Вот это было что-то! Такого возбуждения, даже отдохнувшим и трезвым не испытывал. Когда же она встала ногами на диван, переступая через меня, сердце мое готово было вырваться из груди и улететь подобно птице, но я сдержал его, нарочито хладнокровно отодвинувшись ближе к краю, уступая ей место у стенки.
Она легла на спину, молитвенно сложив руки у себя на груди, только пальцы ее были не вытянуты, а собраны в один кулак. Ее трясло как от озноба.
- Что это тебя так? – задал я риторический вопрос и перевернулся на живот.
Она молчала.
Я поцеловал ее плечо - она вздрогнула, но поцелуй был нежен и ласков, и немного расслабил ее. Не касаясь руками, я целовал ее вначале в самые целомудренные места, в щеки, в руки, в нос – нежно-нежно, ласково-ласково, и она постепенно оттаяла. Ее напряженные руки расслабились, она разжала их и опустила вдоль тела ладонями вниз. Я продолжал целовать ее вновь открывшиеся места все так же, не касаясь руками: грудь, живот, ноги, все тело прикрытое лишь бюстгальтером и трусиками. Мой член стоявший уже битый час готов был разорваться от напряжения. Прислонился им через мои трусы к ее ноге, а правой рукой обнял ее за плечо и поцеловал в губы. Вздох, скорее похожий на стон вырвался из ее уст, когда я оторвался.
- Ну, вот видишь, ты же хочешь этого настолько же сильно, как и я. Зачем же так себя сдерживать.
- Я не знаю, чего я хочу. То, что сейчас происходит, со мной происходит впервые.
- …!!!?
- Я никогда голой не лежала с мужчиной в постели.
- ???!
- Ведь я же не была замужем. А это, наверно, подло быть порченной до мужа.
- Э …, я пойду попью.
- Сходи.
Я встал, надел тапки, и, несмотря на то, что холодильник был в комнате и там был лимонад, отправился на кухню, чтобы оценить ситуацию. Глотая сырую, холодную воду я рассуждал так: «Предположим она действительно девственница, то что? Да ничего, просто старая дура ждет своего принца. Ну, и пускай ждет. А если она врет, что вероятнее всего, потому что в филармонии, в вокально-инструментальном ансамбле, где все мужики ебари остаться девственницей … да никогда. Значит силком? Нет, все-таки надо проверить. Во … попал! Ладно, может, еще уговорю, ведь она же тоже хочет, я это чувствую».
Вернулся, забрался под одеяло и нарочито по-свойски придвинулся к ней греться. Она не дернулась. Снова начал ее целовать, уже порхая руками, по предполагаемым эрогенным зонам, но как только моя рука касалась ее трусиков, ее всю било, словно электрическим током, и она судорожно подтягивала к груди ноги согнутые в коленях. Я убирал руку, и она вновь вытягивала ноги. Я чувствовал, как желание разрывает ее изнутри, но была в ней еще какая-то сила, которая была сильнее желания. Позже понял – гордыня. Но я обещал – не захочешь, ничего не будет, она же всем своим существом показывала, что хочет, но не может. Мешает ей воспитание или отсутствие такового. Поэтому скрепя сердце я поцеловал ее в щеку, и измученный, где-то около пяти, забылся неспокойным сном.
Меня разбудила перебранка «сыновей» споривших идти или не идти на вторую пару. Любы уже не было. Мои яички нестерпимо ныли и на учебу идти, правда, не хотелось, и хотя за пропуски в первом семестре (198 часов!) меня уже лишили стипендии, все-таки я был «Отец», а раз так, надо было поступать правильно. Усилием воли, заставив себя подняться, сонный, в трусах, я появился в дверном проеме маленькой комнаты. Крепкий запах мужского пота, дешевого курева и грязных носков чуть не сбил меня с ног. Устояв на ногах, облокотившись локтем о дверной косяк, негромко, но твердо сказал:
- Надо, «сыны».
Крики тут же прекратились и со слабым лепетом типа: «Нам, что больше всех надо что ли», «сыны» начали выползать из-под одеял.
С этого дня у меня началась новая жизнь. Жизнь, которая обрела еще один доселе незнакомый мне смысл, я чувствовал, что начинаю влюбляться в девушку еще и потому, что она имеет принципы. Не капризы, не «динамо», но принципы, и, не смотря на совершенно дикое желание, все-таки, благодаря принципам, смогла удержаться. Буквально на следующий день она снова уехала на гастроли, и я, так и не успел услышать, как она поет. Гастроли снова были дней на десять и ездили они с «Цветами» - группа Стаса Намина, в Одессу, работали во дворце спорта.
Чувствовал, что она боялась себя со мной, и поэтому старалась сделать так, чтобы я о ней забыл. Она не отрицала категорически наших отношений, но, видимо, чувствуя, что не может совладать с собой, когда мы вместе, что желание перехлестывает через край, старалась сделать так, чтобы мне надоели бесплодные попытки ее уговорить, и я сам бы отошел в сторону. Но не тут-то было. Я уже начинал понимать, что люблю ее, что если не пообщался с ней хотя бы по телефону – прожил день зря. Поэтому скрыться ей от меня не удавалось. Да, честно говоря, это были очень слабые попытки.
В одну из встреч мы выяснили, что почти ровесники, она оказалась старше меня всего на семь месяцев, тогда как думала, что мне тридцать, т.е. я тоже малышком-то не выглядел. Она приезжала с гастролей, устраивалась в гостиницу в одноместный номер, за который платила филармония, но жила у меня и, не смотря на то, что мы спали вместе, она ни в какую не хотела трахаться. Мы целовались, обнимались, желали, но ее принципы оказывались все равно сильнее. Я уже уговорил ее, и пальцем проверил наличие девственной плевы, оказавшейся нетронутой, и совершенно успокоившийся – стал ждать, тем более что выйти за меня замуж предложил ей уже в марте. Она сказала, что наши чувства надо проверить временем, и, если мы не надоедим друг другу хотя бы полгода, тогда, возможно, мы и поженимся.
Время шло. Она никак не могла решиться. Мне из-за этого приходилось удовлетворяться на стороне, во время ее отсутствия, благо она уезжала на гастроли с завидной периодичностью, через каждые три-четыре дня пребывания в Москве их коллектив уезжал на неделю, на 10 дней, а то и на месяц на гастроли то в один, то в другой город СССР, а то и по нескольким сразу. Наверно, каждый артист эстрады, если его карьера превышает 10 и более лет, за это время успевает объехать почти все города страны и некоторые за рубежом.
С каждой нашей встречей моя любовь к Любе возрастала и углублялась, я уже перестал относиться к ней, как к очередной пассии, с которой можно просто переспать. Я чувствовал, что и она начинает меня любить, т.е. влюбилась то она с первого взгляда, как потом я узнал, но с каждым разом, кроме любви появлялось уважение и даже некоторое подобострастие от того, что она чувствовала и понимала совершенно не досягаемый для нее уровень моей образованности. Тем более что уважаемые ею руководители их коллектива, узнав о том, что я учусь в ГИТИСе, сделали такую значительную мину, что это, безусловно, произвело на нее впечатление.
Когда она приезжала с гастролей, и жила у меня, пьянки невольно прекращались. От этого стал лучше учиться, и летнюю сессию сдал без троек, получив две четверки и три пятерки. Когда уезжал в Сыктывкар на каникулы, мы расставались с чувством, что я уезжаю не домой, а из дома. Мы расставались уже, как муж и жена.
По приезде домой я рассказал матери о своем чувстве, о желании жениться на Любе и она, поняв меня, просто предупредила, что все-таки мы с ней очень разные.
- Как бы вскорости она тебе не надоела, и ты не стал бы локти кусать, - сказала мне матушка.
Мое чувство к Любе было сродни чувству к Ленке – моей первой любви, и я решил повидать Ленку, прежде чем принять какое-то решение. И полетел в Печору, но лишь ступил ногой на трап при выходе из самолета. Увидел, встречавшую меня Ленку, тут же, этим самолетом захотел улететь назад. Возможно, вы, уважаемый читатель, с такой же очевидностью, тоже сталкивались с прошлым. Да, именно это чувство охватило меня, когда я увидел Ленку – прошлое. Да, оно навсегда останется в памяти, но с ним никогда не будет будущего.
Вернувшись в Сыктывкар, я просто с остервенением стал «обрывать» телефонные провода, дозваниваясь до Любы и настаивая на ее приезде, чтобы потом нам вдвоем полететь в отпуск. И мне это удалось. Она – такой боягуз, все-таки решилась прилететь в чужой город к любимому, но в принципе незнакомому человеку. И буквально через три дня мы улетели в Крым, в Евпаторию, к морю.
Я об этом пишу так подробно, потому что именно в Евпатории, через день после нашего прилета она мне отдалась! Шесть месяцев ухаживаний все-таки привели нас в койку, но это была совершенно другая койка, скорее – это было уже супружеское ложе, нежели те мимолетные сексуальные отношения, которые приводили лишь к физической усталости, но никак не к удовлетворению, приносящему настоящее физическое расслабление и духовное удовольствие. В сексуальных отношениях с любимой женщиной вы органично достигаете Нирваны в самом полном смысле этого слова. Конечно, в Евпатории этого не случилось, я-то кончил, я-то удовлетворение получил, но она ничего даже не поняла. Ровно год учил ее. Лишь в августе следующего года, когда мы уже были мужем и женой и отдыхали в Болгарии, она кончила. Кончила так бурно, и так продолжительно, что я даже испугался. Так и сердце остановиться может. Зато на следующие три года у меня не было лучше женщины и, наверное, на ней можно бы было остановиться, но все-таки матушка оказалась права, уж слишком во многом мы были разными, и нас объединяло только одно – Любовь. Как только она начала ослабевать наши отношения натянулись, но об этом позже.
Пока же мы были в Евпатории, у самого истока нашей любви, мы создавали свою семью, свой дом, свои отношения, и каждый радовался тому, что мог угодить другому. И по сею пору, я вспоминаю вкус еды, которую Люба пыталась готовить без огня – капустный салат со сливочным маслом, белым хлебом, копченой курицей под красное сухое вино. Более странного набора продуктов за своим столом я больше и не помню, но как это было вкусно.
Потом снова была Москва. Осень, в течение которой я несколько раз делал Любе предложение, а в ответ слышал:
- Тебе что так плохо?
Я не понимал, почему она так категорически изменила своему принципу или понимала, что мы все равно поженимся …, или понимала, что разойдёмся…
Уроки, преподанные мне опытными женщинами, позволили нам с Любой обходиться без презервативов и ни разу она не «залетела», просто я хорошо усвоил, что нельзя кончать в женщину, если не хочешь чтобы она забеременела две недели в середине менструального цикла, а неделю «до» и неделю «позже» – можно. И все получалось, как учили. Но однажды, где-то в середине ноября, она вдруг забеспокоилась:
- А что, если я залечу? Не замужем! С какими глазами я пойду на аборт?
Это послужило мне сигналом для организации свадьбы.
Мы поженились 30 декабря, а в мае она сделала первый аборт, как я ее не уговаривал. Уговорила меня она, сказав, что не хочет сидеть на шее моих родителей, что я еще учусь, а вот когда закончу или буду на последнем курсе, тогда и будем решать, но … мы прожили с ней семь лет, она сделала четыре аборта и все равно не родила, все время находила какие-то причины.
Она меня любила, я это чувствовал, но все время что-то в наших отношениях не удовлетворяло ее. Она все время ревновала меня к любой симпатичной женщине, имевшейся в нашем окружении. Она ревновала меня к каждой моей сокурснице, она зачеркала в моей записной книжке все номера телефонов прилежащих к женским именам. Она требовала от меня отчета за задержку даже на 15 минут, и в то же самое время, каждый раз, когда наступала ночь мне приходилось ее уговаривать и подлизываться, чтобы она разохотилась заняться со мной сексом.
- Ну, что ты за человек, что тебе – каждую ночь надо. Откуда в тебе энергия. Я каждый раз, как кончу, так меня можно до следующего месяца «не кантовать».
И так продолжалось из месяца в месяц, из года в год, пока где-то на 5-й год совместной жизни я себе не сказал: «Стоп, это что за отношения, неужели я себе баб не найду, что мне у собственной жены каждую ночь надо просить. Нет. Я дождусь, когда ты у меня сама попросишь». И я думал (наивный), что, подождав месяц-другой, она станет меня «снимать», чувствуя за собой некоторую вину за то, что мы не занимаемся сексом. Однако я ошибся. Ее прямолинейность, отсутствие кокетства и просто женского воспитания привели лишь к тому, что она прямо в лоб через шесть месяцев потребовала:
- Ты мне муж или не муж? Ты будешь меня трахать?
От такой прямолинейности последние остатки моего желания, которые должны были, по моему мнению, расцвести, не просто угасли, но исчезли, будто их залили холодной водой. И последующие три года до развода мы жили, как брат с сестрой. Нам было хорошо вместе, но платоническая любовь между мужем и женой, которые к тому же совершенно разные по своим духовным амбициям, увы, не может продолжаться до смерти. Ко всему прочему у нас не было детей, которых я очень хотел, а она нет, и это последнее, и послужило причиной развода, хотя, конечно, мы расстались друзьями, и в своем заявлении о расторжении брака написали совсем несущественную причину, что она не может жить в Сыктывкаре, а я должен здесь жить, и поэтому, якобы, семья не может состояться. Однако у нее были и другие, более веские основания – мои измены, которые, увы, не обошлись без того, чтобы не затронуть ее, но об этом я расскажу позже, где, попробую передать чувства мужчины, вынужденного, благодаря своим природным качествам, изменять своим женам, которые, не понимая этого, сами толкают нас в объятия любовниц.
Хотя о «природе» можно и сразу: мужчина – предлагает себя всем женщинам, которые ему нравятся; женщина – отвергает не нравящихся ей мужчин. Эта суть доказана наукой. Если жена не хочет, чтобы муж имел любовниц, то у него на них просто уже не должно хватать сил.
Итак, мы развелись с Любой через 8 лет после нашей встречи. Могли ли мы остаться мужем и женой до смерти? Да, безусловно, ведь я помню, ее по сею пору. Отчего же произошел наш развод? Наверно, оттого, что любовь без секса между совершенно разными людьми не может существовать без поддержки детей, без тех, кто связывает индивидуальности общими заботами об их воспитании. Вот ипостаси Семьи: любовь, секс, уважение, дети.
Утверждаю, что при отсутствии в семье хотя бы одной из этих составляющих, семья - ущербна.

41. Воровство.

Это произошло через три месяца после свадьбы. Так случилось, что на день рождения, на мое 23-хлетие, жена Люба должна была уехать на гастроли, и я остался предоставленный сам себе. Но день рождения есть день рождения и, несмотря на то, что Люба отвадила ежедневно гостеваться у нас всех моих приятелей, в этот день, как обычно, у меня собралась толпа даже независимо от того, что в маленькой комнате уже жил приехавший хозяин. Собрались самые близкие мои приятели, но некоторых уже не было среди нас. Так, Соколов не выдержал летнюю сессию первого курса и с большой высоты своего роста, женившись, плюнул на институт. Не было и Сашки Сидорова, который перешел в чистые театроведы, зато был Серега, мой приятель аж с 4-х летнего возраста, когда-то его отец работал в Печоре начальником треста, а мой был его главным инженером.
Сереге, безусловно, стало завидно, когда он увидел как я «зажигаю» и решил присоединиться. Начал приходить ко мне со своими девками, конечно, в отсутствии Любы. Вот и тогда он привел одну. К своему стыду не помню, как ее зовут. На дне рождения опять было пол курса народу, море водки и разных других горячительных напитков, и мужики, в том числе и Серега, начали хвастаться друг перед другом, кто сколько выпьет – обычное дело, к которому я всегда относился с пренебрежением после того, когда на спор в 14 лет выпил бутылку водки из горлышка, и чувства, которое я тогда испытал, хватило мне на всю оставшуюся жизнь.
Серега, не обращая внимания на свою пассию, поддавшись азарту спора о выпивке, нажрался, что называется, до «поросячьего визга», и когда все уже стали разъезжаться, почему-то одел наушники и стал рыться в моих магнитофонных записях и пластинках. А надо сказать, что его краля была женщиной редкой сексуальности. Строго женской, ее фигуру назвать было сложно из-за широких плеч. Но все остальное … талия, подчеркнутая черным ремешком, перехватывающим белый свитер, была умопомрачительно тонкой. Этот эффект, видимо, как раз достигался светлым свитером, подчеркивающим также торпеды грудей, выступающих параллельно полу аж, наверно, до 5 номера, и моментально расширяющиеся ниже пояска очень крутые бедра. От этого при ее небольшом росте, примерно 165 см, ее ноги казались очень длинными. Надо отметить также и то, что она была совсем не худая. Мягкий, чуть продолговатый овал ее лица, его персиковый цвет выдавал в ней уроженку средней России. Вспомните Андрейченко в фильме «Сибириада», еще до того как она катастрофически похудела. Серегина подруга была еще сексуальней, потому что была рядом и обладала уже современным воспитанием.
Я всегда считал, мягко говоря, некрасивым поступком трахать пассию своего приятеля, когда он сам не давал мне на это разрешения. То ли я, в тот вечер сорвался с «катушек», благодаря неземной привлекательности его подруги. То ли она, видя, что с Сереги сегодня «взятки – гладки» просто сняла меня. Только пока он сидел в наушниках возле аппаратуры, кивая в такт музыке, и потягивал коктейль из водки с «Байкалом», мы с ней оказались в ванной комнате. Где я, поставив ее «раком» перед рукомойником, попытался вставить свой уже гнущийся член в ее узенькую щёлочку. Хотя, по ее внешнему виду невозможно было даже предположить, что у нее там, все так туго.
Промучившись в ванной минут пятнадцать, и испытав все неудобства советского строительства, моих размеров, ее маленького роста, устав, но так ничего и не начав, мы решили перейти на койку в маленькую комнату, но необходимо было пройти мимо Сереги. И какой бы он ни был пьяный, он обязательно заметит, как мы уединяемся. Желание аж скулы сводит, а в ванной жутко неудобно, что я, махнув на все, взял ее за руку и повел в маленькую комнату. Проходя мимо Сереги и обернувшись на него, увидел его совершенно расплющенную от удовольствия рожу, сбившиеся «в кучу» глаза, добрую, бессмысленную улыбку и понял, что он невменяем. После чего спокойно, плотно притворил за нами дверь, и, сбросив штаны, кинулся навзничь на постель, предлагая ей устроиться у меня в коленях и взять в рот. Ибо, без этого средства был уже не в состоянии растормошить член. Водка, водка, что ж ты с нами делаешь!
Она так и поступила, и когда минуты через три мой член от ее посасываний нарастил свои полные размеры. Вдруг отворилась дверь в комнату и на пороге, в наушниках появился Серега, увидевший минет в самом разгаре. Наверно, от неожиданности, но первая фраза, которую он произнес была:
- А че, сразу в рот то?
Что мне было ответить ему на этот вопрос? Тем более что он в наушниках, в которых музыка гремит, аж я слышу. Я как глухонемой развел руками, а она продолжала сосать, и уже было видно, что назло. Через две секунды Серега бессильно заплакал и закрыл дверь.
И вы думаете, я бросился его успокаивать? Нет. Как только он закрыл дверь, она оседлала меня сверху. С силой, чуть не сломав, впихнула член в себя, и начала меня трахать с каким-то остервенением, будто мстя ему за его пьяную рожу.
Конечно, настроение у меня было испорчено, но я не мог собой владеть. Тем более что ее вульва была такой приятной, тугой и жадной, что я кончил буквально через минуту, так мне показалось. У меня хватило сил заставить ее соскочить с моего члена до первого толчка спермы, чтобы обезопасить себя от дурацких претензий уже с ее стороны, но она это сделала сама, а затем, выжав мой член рукой, еще несколько раз лизнула его языком. А я, уже оклемался, и стало стыдно. Она слезла с койки и побежала подмываться, а я, как идиот, остался лежать. Серега не заходил. Через несколько минут она прибежала с мокрым полотенцем и, вытерев меня, снова начала сосать мой член. Мои глаза опять закатились от удовольствия и, закурив сигарету, я жадно затянулся. Она перестала сосать и потянулась губами к сигарете. Дал ей сделать пару затяжек из моих рук, и она продолжила.
Дверь снова отворилась, и на пороге показался не слышно пришедший хозяин. Увидев на своей койке нашу живописную сцену, он сказал:
- Извините, - и прикрыл перед собой дверь.
Кое-как мы трахнулись вторично, после чего вышли из жаркой, душной маленькой комнаты, в которую немедленно зашел хозяин.
Аппаратура уже была выключена. Серега сидел на диване с совершенно отрешенным лицом, будто в одну ночь у него не стало лучшего друга и любимой.
Она повернулась ко мне и сказала:
- Вызови такси, я должна доставить его домой.
- Хорошо.
Было четыре утра и такси пришло минут через пятнадцать.
- Проводи нас, я боюсь с ним одна в машине.
Посадив Серегу на переднее сиденье, мы сели на заднее, и всю дорогу от «Пролетарки» до «Черемушек» она продолжала дрочить мой уставший член.
Позвонив ей через некоторое время, я предложил встретиться, и она назначила место – в ГУМе, у фонтана. Я простоял там, на 40 минут дольше назначенного времени и мне показалось, что она подходила к фонтану, но когда я обратился к подошедшей девушке, та обдала меня таким взглядом холодного презрения, что я понял – это, наверно, не она. Больше я ей не звонил.
* * *
Однажды меня назвали подлецом. Женщина. На это можно было бы не обратить внимания, но я почему-то обратил, наверно, потому, что был пьян – и заплакал. И в свое оправдание стал уверять ее, что я не подлец, а подонок, видимо, не вникая в тонкости, что означает каждое существительное. Она махнула рукой, но я-то знал, и оправдывал себя внутри за антиобщественные поступки – совершаемые подонком. И всегда считал, что поступаю нравственно, поэтому ни кто не имеет права называть меня подлецом. Сообразно, конечно, своим представлениям о нравственности, и совсем не имея в виду «моральный кодекс строителя коммунизма». Я, скорее, всегда поступал не согласно ему, но вопреки, потому что чувствовал его несоответствие моим убеждениям. Весь «моральный кодекс строителя коммунизма» был построен на искаженных 10 библейских заповедях. Критерием же нравственной, моральной оценки личности согласно МКСК был не Бог, не Душа Личности, но окружение – Общество. Оно оценивало – нравственно ли мое поведение или нет. Но общество глупее индивидов его составляющих
Лишь в случае с Серегиной подругой, я действительно почувствовал себя подлецом, человеком совершившим безнравственный поступок и не потому, что трахнул пассию приятеля, но потому, что моя любимая женщина, жена, моя Люба была на гастролях и была в положении. Мой поступок не общество, но моя Душа, я сам расценивал - как безнравственный, как воровство, о котором может быть никто и никогда не узнает, но мне он послужил источником огромных внутренних переживаний. И когда на майские Люба сделала первый аборт, даже не зная о произошедшем, но, видимо, проинтуитив его. У меня не хватило совести уговорить ее оставить ребенка, потому что чувствовал ее внутреннюю правоту. Вот, когда, по-настоящему, меня мучила совесть за не родившегося ребенка.
Она ждала от меня, как, видимо, любая женщина в браке ждет от своего мужа, безраздельной честности и преданности, но мои привычки были сильней меня. И то, что до брака было элементарным пополнением собственного тела энергией новой женщины, новой влюбленности. Теперь надо было создавать в единственной, в своей жене. А для этого как раз и нужно, чтобы она была не просто твоей духовной или физической половиной, надо чтобы она обладала способностью генерировать в себе новую, непознанную еще тобой женскую энергию. Но осуществить такое может только женщина, обладающая достаточным количеством мозгов или просто талантливая. Ведь талант – это Божья искра, часть Души Человека, заменяющая ему часть мозгов, позволяющая просто жить, но жить так, чтобы окружающие лишь цокали языком и говорили:
- Какой талант!
Оказывается и женой можно быть талантливой, об этом я расскажу позже.
И еще чуть-чуть о таланте и о мозгах: как Сальери ни пытался разобрать музыку, чтобы сотворить гениальное произведение, его профессиональное ремесленничество не смогло достичь высот моцартовского таланта, который может, даже и не достигал уровня Сальери в музыкальной грамотности.
Но Люба не была талантливой женой. Она была личностью - со своим характером, но в ней не хватало теоретической базы, которая бы смогла подсказать ей, что для сохранения брака, надо уменьшить личные амбиции или что-то принести в жертву – или собственную гордыню или брак. Она очень долго находилась на этом распутье, не решаясь, что выбрать, но, в конце концов, выбрала гордыню.

42. Услада.

Этот случай произошел весной. Наши отношения с Любой можно было бы назвать безоблачными, если бы не её ревность.
С того момента, как в два года назад, она научилась кончать во время секса, она начала ревновать меня к любой проходящей мимо женщине: не так посмотрел, не то сказал, мало уделяю ей внимания и прочие придирки были на каждом шагу. Если бы я ее не любил, то не терпел бы этих придирок и месяца, но я ее любил. Любил и жалел, потому что она не могла вести себя так, как это делал я во время ее гастролей. Когда я мог расслабиться и снова соскучиться. Она ездила на гастроли, потому что это была ее работа. В противном бы случае, она даже на занятия ходила бы со мной вместе, лишь бы быть рядом, чтобы любить и защищать меня от назойливых женщин, от которых я, слабый и не воздержанный мужчина, не могу отвязаться.
Но ревность тяготит и те, кто ревнует, даже не понимают насколько.
С тех пор, как она начала кончать лучшей, чем она, женщины для меня не было. Я попробовал пару раз на стороне, но мне не понравилось, и я вернулся в лоно своей любимой жены, которая, по-моему, и не догадалась об этом. Когда эти случаи у меня бывали, и она меня ревновала, я переживал и клял себя за то, что поступаю не правильно, что ворую счастье практически у себя самого. Но вот уже два года я только с Любой, а она продолжает оставаться прежней: ревнивой и желанной, но очень «зажатой», напряженной в постели. От этого я чувствую себя в постоянном дискомфорте с отсутствием доверия в жизни и ограниченной фантазией в постели (вот это можно, вот это нельзя). Но я знаю и другое, что даже такая моя жена лучше, чем любая профессионалка на стороне. И вот, уважаемый читатель, теперь представьте мое состояние: этакого Казановы, зажатого в тиски между желанной, но закрепощенной женой и раскованными, но не приносящими настоящего удовлетворения чужими женщинами. И как я ни старался объяснить собственной жене, что секс кроме плотского удовольствия должен еще приносить радость творчества, что он должен приносить еще и духовное удовлетворение - все объяснения разбивались о непроходимую дремучесть ее воспитания и убежденность, что секс - это грех, необходимый, но все-таки грех. А от греха - стыдно, невозможно получать радость или духовное удовлетворение. Хотя она была абсолютно убежденной атеисткой, но искаженные принципы христианской греховности легли в основу «Морального кодекса строителя коммунизма», которые и впитала Люба с «молоком матери».
Этот порочный круг надо было как-то разрывать. Или по-настоящему раскрепостить жену или, что было проще, начинать регулярную жизнь на стороне. В противном случае, в самом ближайшем будущем, меня ждала психушка. Из-за нерастраченного творческого, сексуального потенциала.
В предыдущих рассказах уже упоминал об этом, но там я упоминал о самом последнем, радикальном решении. Весной же 1981 г. все еще можно было наладить, но передо мной не было подобной книжки, и я выбрал более простое, но неверное решение – я начал искать творческий секс на стороне. Радость свободы и раскованности, неожиданности и остроты, того, чего не доставало мне в семейной жизни.
Той весной у меня была шестимесячная практика, которую я должен был проходить в нашей республиканской филармонии и уговорил Любу поехать со мной, тем более что ей надо было официально аттестоваться и получить тарификационное свидетельство.
Когда коллектив, имеющий шикарное название «Вечное движение», приехал с гастролей, то по своему составу и по исполнителям он оказался намного лучше тех московских и прочих коллективов, с которыми Люба работала прежде. Хотя в одном из прежних коллективов с ней и работал будущий известный певец Александр Малинин.
Так вот, «Вечное движение» – это клавишные, бас-гитара, два барабанщика (две полные ударные установки), две трубы, тромбон, саксофон, скрипка и банджо, разговорник, и один сольный вокалист – Игорь Тальков, к тому же два инженера: по свету и по звуку. Команда – о которой можно было только мечтать, но они категорически не хотели иметь в своем составе женщин.
Однако, как известно, против лома нет приема, и против приказа директора филармонии вводящим в их состав солистку, естественно, никто возражать не стал. Они отработали пару концертов на базе и отправились на гастроли Ярославль – Котлас – Архангельск. В Ярославль и я к ним поехал, а затем, когда они переезжали в Котлас, то одним поездом мы доехали до Котласа и там они выгрузились, а я поехал дальше в Сыктывкар.
Когда коллектив выгрузился в Котласе, то половина, даже больше, купейного вагона, в котором мы ехали - освободилась. Поезд был скорый, и остановок было мало, в купе я остался один и думал, что так и придется скучать до Сыктывкара, предаваясь рассуждениям, о правоте того или иного пути, но Бог или искушающий Сатана поступили иначе. Лишь поезд тронулся, как в мое купе зашла миловидная, коротко стриженая брюнетка лет двадцати, с маленьким чемоданчиком больше похожим на ридикюль.
Она села возле окна напротив меня, и мы разговорились. Она оказалась гораздо более словоохотливой, чем моя жена. И, видимо, от этого была очень кокетлива. Не прошло и 10-15 минут после начала нашего разговора, а я уже сожалел, что у меня нет с собой джентльменского набора. Думаю, не стоит и говорить, что уже раза три под столом через карман в штанах поправил свой член. Но как перейти к самому главному? Без вина, без фруктов, в купе, в которое в любой момент может зайти проводник.
Женщины, особенно молодые, очень любят музыкантов, и все, что с ними связано, я же конечно представился продюсером, администратором коллектива, который вышел навстречу ей из вагона. Плюс разные сценические байки... Чувствую, она уже хочет познакомиться со мной поближе.
Невольно задернув шторки окна, которые совсем нечего не затеняли и, защелкнув купейную дверь на обе щеколды, сажусь на её диван. Она, опершись о наружную стенку вагона спиной, поворачивается ко мне лицом. Не говоря больше ни слова, поднял ее ноги на полку, снял сапоги, расстегнул молнию на джинсах и стал их стаскивать. Ее глаза смотрели на меня - не мигая, и только пульсировала артерия на шее. Она, видимо, хотела, но не ожидала такого поворота событий, поэтому сначала растерялась, и ничем мне не помогала, но и не останавливала меня ни словом, ни движением, ни даже взглядом.
Стащив с нее джинсы, прежде чем снять свои, я улегся на живот на полку, и моя голова оказалась прямо между ее ног, согнутых в коленях.
К тому времени я уже по запаху, исходящему от влагалища, мог понять не только, насколько гигиенически чистоплотна женщина, но также, если она не подмывалась хотя бы час – больна ли она чем-либо. Сейчас уже потерял свой навык, но в лучшие годы мог отличить запах гонореи от запаха трихомоноза, а уже о сифилисе и говорить не приходится.
От ее вульвы исходил тончайший запах легкого щелочного раствора или прежнего хозяйственного мыла. Он был, едва уловим, но для меня это было свидетельство идеальной чистоты и даже детскости. Сдвинув в сторону не широкую полоску трусиков, увидел пухленькие, отороченные черными шелковистыми волосами ее срамные губы, они были еще даже без морщинок и такого бело-розового цвета, который никак не ожидаешь от жгучей брюнетки. Я припал к ним ртом. Она сказала: «Ах!..», и, пугаясь, дернулась всем телом.
Да … это было время Советского Союза, расцвета застоя, и не пуганных двадцатилетних девушек, видевших в своей жизни одного-двух партнеров, которые и сами ничего не умели, и их ничему научить не могли.
Мы расслабились, и уже ничего не боялись. У нас в запасе три часа до следующей остановки, а проводника мы просто не пустим, тем более что билет она ему уже отдала. Было лишь одно неудобство: матрац мы стаскивать не стали, а дермонтиновая обивка сильно липла к голым телам, но что это за неудобство по сравнению с тем восторгом, который испытали мы оба: она от моего опыта, я от ее наивности.
Умея управлять моментом достижения оргазма и понимая, что на второй раз не хватит ни сил, ни времени, в самые свои ответственные моменты я делал остановки, и тогда она, обманутая ими, кончала и кончала - один раз, второй, третий, потом я сбился со счета. А когда, стало невтерпёж, вынул из нее член, и кончил ей на живот. Моя сперма вылетала длинными густыми струями, достигая ее подбородка. Она содрогалась всем телом. Казалось, что мы в этом мире остались одни или мир сейчас крутится без нас.
Потом сказал ей, что женат, что люблю свою жену, что, вероятно, раз она живет в другом городе, мы не увидимся больше, но я навсегда запомню этот удивительный восторженный секс. Она вздохнула, но не заплакала, только попросила мой рабочий телефон, на всякий случай. А когда поезд заскрипел тормозами, взяла свой чемоданчик, мягко улыбнувшись, сказала:
- Пока, мой Микунь, - поцеловала меня в щеку, и вышла из душного купе.
Я понял, сколько же теряю, храня верность закрепощенной Любе.
* * *

Да. Видимо, это все-таки было сатанинское искушение, ибо теперь я знаю точно, что Любви, даже закрепощенной, все-таки надо хранить верность. Ибо Любовь - это чувство Божие, а в том поезде Лукавый образовал трещину в моей Любви, вскоре приведшую к окончательному разрыву.

43. Последняя капля.

Мы продолжали жить с Любой как брат с сестрой, она догадывалась о моих связях на стороне, все также ревновала меня, но ни разу не застала меня на месте «преступления», а догадки они и есть догадки.
Деньги в должности зам. директора театра были небольшими, а тут подвернулась шабашка – финские ангары строить. Мы с приятелями опять собрали старую бригаду и приступили к строительству. Я приехал на объект, когда арки уже стояли, и ангар нужно было, только покрыв утеплителем, обшить железом. На это, мы по обыкновению, тратили два дня. Дальше, правда, были еще три ангара.
Итак, я приехал на объект вечером. Мы с бригадой поужинали и около 19 часов снова отправились на работу. Солнце стояло еще высоко, и поэтому до 23 часов можно было спокойно работать.
Растаскивать мин вату – утеплитель по верху ангара на высоте 8 метров над землей не страшно, потому что снизу к деревянным ригелям прибито ДВП узкими прямоугольниками и земли не видно. Но финны делают ригеля из всяких обрезков, поэтому между некоторыми арками были двухметровые вшивки прибитые 6-тью гвоздями, о которых каждый из нас знал, но только я о них «благополучно» забыл. И, конечно, на эту вшивку наступил. В потолке ангара сразу образовалась дыра, в которую я и провалился. Передо мной летел отрезок бруса, который по моему предположению, должен был встать вертикально и проткнуть меня насквозь, поэтому я не просто летел, но ещё и отталкивал брус. Убедившись, что он упал в стороне, я спросил у Господа:
- Господи! Где же ты сейчас?
А в ответ услышал вопрос:
- А тебе это надо? (В смысле остаться в живых.)
- Конечно!!! – крикнул я в ответ, - я же не видел еще ни одного порнофильма!
И в этот самый момент, ногами ударился о землю, одна нога сразу сломалась, обе согнуло в коленях и, ударившись задницей о землю - услышал, как хрустнул позвоночник. Испугавшись, в горячке вскочил на обе ноги, кинулся на землю грудью, и стал шевелить задницей.
- Значит, не парализовало, - подумал я и затих.
Мимо дверей ангара пробежал приятель крича:
- Я за «скорой».
А через пару минут с ангара слезли еще двое, положили меня на лист ДВП, вытащили из лужи, в которой я оказался, когда прыгнул на грудь, и осторожно перевернули меня на спину. Их голоса и руки дрожали.
Прибежал убегавший за «скорой», которой, понятно, не нашел. Деревня, девять вечера. Я попросил у него закурить. Он подал мне сигареты, едва не выскакивающие из пачки, так у него дрожали руки. Я же чувствовал себя странно - спокойно, только начинала ныть, отекающая кровью из порванных сосудов, нога. Мужики сделали ей лангет из доски. Мы покурили, и вскоре, вместо скорой, пришел грузовик, меня подняли на ДВП и стали класть в кузов на платформу.
- Только не ногами вперед, - заметил я.
Мужики натянуто заулыбались. Меня привезли в амбулаторию, потом часа три искали рентгенолога, оказавшегося на рыбалке. Который, сфотографировав меня с ног до головы, сказал, что я отделался легким испугом. Падение с такой высоты, чаще всего, заканчивается летально, в лучшем же случае, человек остается калекой. У меня же только сложный перелом голеностопа, обеих берцовых костей правой ноги и компрессионный перелом позвоночника, а это все лечится и зарастает.
Так, в сущности, и произошло, только лечиться мне пришлось целых восемь месяцев, во время которых я для Любы был в том состоянии, в котором она меня не ревновала. Хотя, когда я встал на третий месяц на костыли и стал выходить гулять, снова началось то же самое…
Через восемь месяцев на больничном, врачи предложили мне, чтобы не попасть на инвалидность, выйти на работу, хотя бы на несколько дней. Я – вышел. И завертелось. Гастроли, гастроли, гастроли.
Стою, однажды, в Пскове на троллейбусной остановке. Весна. Конец апреля. Рядом маленькая, но очень фигуристая женщина в красном демисезонном пальто. Вместе вошли в троллейбус, и уж не помню, как, но завязался разговор. Слово за слово, искусство всегда привлекало женщин, как человека всегда привлекает то, что сам он делает с большим трудом.
Ведь вы, уважаемый читатель, не станете отрицать, что почти не существует женщин создавших по-настоящему значимые произведения искусства, а среди художников так их вообще нет. Их есть немножко в исполнительском искусстве, но не в авторском. Это отдельный и длительный разговор – почему. Если коротко, то просто Господь дал женщинам такие мозги. Они не творцы, а исполнители. И от этого никуда не денешься. Вот почему все кто связаны с искусством, тем более серьезным, каким является драматический театр, так привлекают женщин, обладающих определенной эстетической потенцией.
Такой как раз и была моя новая знакомая. Она была умна, образованна, честолюбива, с умопомрачительной фигуркой и удивительно милым красивым личиком. Как потом выяснилось, она была старше меня на два года. Её дочери было уже 12 лет, она была круглая отличница, но как раз в то время была у бабушки в Великих Луках. Поэтому на следующий день после знакомства меня пригласили в гости.
Следует ли говорить, что я взял с собой джентльменский набор; что мы допоздна сидели на кухне в ее однокомнатной квартире; что слушали музыку, и говорили, говорили, говорили, сближаясь в процессе разговоров и духовно и физически.
А потом, когда устали, то уже как само собой разумеющееся вместе оказались в койке. Описывать секс первой ночи, когда оба устали, и известно, что будет - и вторая и третья ночь, дело неблагодарное, потому что, конечно, удовольствие получаешь, но лишь потому, что в новинку. А если женщина тебе нравится, и ваши отношения длятся некоторое время, то, безусловно, с течением времени, с вашим лучшим узнаванием друг друга ваш секс улучшается. Снова и снова повторяю, что настоящее удовлетворение в сексе можно достичь лишь с раскованным, доверчивым, любимым партнером, когда ваши действия синхронны и вы сливаетесь в единое целое.
Видимо, это мое стремление всегда подкупало женщин, и они стремились отвечать тем же: добротой, лаской. Были, конечно, и такие, которые и хотели бы этим ответить, но не было в их натуре ни доброты, ни ласки, но они все равно отвечали - желанием. По своему, грубо, не умело, но отвечали.
С ней же, было все замечательно. Уже к концу первой недели наших отношений, она кончала так, что после того, как кончал я, у нее дрожали ноги, и не было никаких ее женских сил, чтобы первые 15 минут после оргазма, хотя бы говорить. Она лишь лежала и слабо, но счастливо улыбалась.
Для меня же самым запоминающимся местом оказалась ее задница, когда она стояла передо мной на четвереньках. Такой красивой формы я больше не помню ни у одной из моих женщин. Это было совершенство. В меру округлая, в меру полная, в меру большая, в великолепном соответствии с длиной ног и тонкостью талии.
Странно было бы даже интересоваться, где я жил два месяца, пока был в Пскове. К тому же она сводила меня к какой-то бабке, которая подсказала, что мне делать с гноящейся ногой. После травмы врачи ставили диагноз: остеомиелит. Выполняя все, что мне рекомендовала бабка, изо дня в день, я избавился от недуга через три месяца. Оказывается, в мышце сломанной ноги, «гулял» осколок кости.
Из Пскова через Сыктывкар, сдав на пятерку кандидатский минимум по философии, я уехал на гастроли в глубь республики еще на полтора месяца. Не повидавшись с женой, которая тоже была на гастролях. А когда вернулся домой, то обнаружил запертую квартиру, в которой на кухонном столе оказалась записка: «Сашенька, прости, вынуждена уехать в отпуск».
В первый момент я даже заплакал от обиды, так мне стало себя жалко, но через какое-то время успокоился и стал рассуждать. Любовь ли связывает Любу со мной? Скорее привычка, скорее семь совместно прожитых лет. Она просто уже ни кого другого рядом представить не может. Ведь ей тридцать уже. И мне будет в наступающем году, а она мне обещала до тридцати родить, но не сдержала слово и теперь, видимо, уже никогда не сдержит. Так ради чего тогда жить?
Да, надо разводиться, и подумав еще недельку, я послал Любе вдогонку заявление о разводе. Не смотря на него, она все же вернулась через пару месяцев в Сыктывкар, и мы молча жили еще неделю, а когда позвонили из Пскова и радостным голосом попросили меня к телефону, Люба, после того как я поговорил, попросила привезти ей из театра кофры, чтобы упаковать свои вещи.
Мы еще встречались с ней несколько раз, лишь потому, что нас слишком много связывало. И вот уже много лет, как я ничего о ней не слышал, но только в последние несколько лет не имею в этом потребности, хотя по сею пору, вспоминаю о ней практически ежедневно.

* * *
Первая жена – жена от Бога.

44. И снова жена …

В год своего тридцатилетия я стал очень выгодным женихом: с двухкомнатной квартирой, хорошей должностью, без алиментов, да, вроде, и сам ничего. Тут-то бы мне не торопиться, оглядеться, но у меня в голове вертелась то, что мне 30, а у меня еще нет официальных детей, поэтому срочно надо находить приличную женщину – жаждущую детей.
Спрос, как известно, рождает предложение и буквально через неделю, после того как мне поставили штамп в паспорте. У меня уже появился объект, с которой можно было обсуждать возникшую проблему.
Это оказалась хорошая знакомая нашей семьи, мои взоры на которую, обратила моя матушка. И, правда, подумал я, на 2 года меня моложе, без детей, из приличной семьи. Теща, говорят там своеобразная, ну, да ни в одной же квартире жить будем. Думаю, повстречаться надо. Познакомиться, по новой, уже по-настоящему. Увиделись. Да, хороша! Рост, шикарная грудь, тихий голос, умна, глаз выше моих губ не поднимает – воспитана. То, что надо.
Правда, надо бы еще трахнуться, чтобы уже быть уверенным в том, что беру. Но как к ней подойти с этим при таком ее воспитании? А … - прямо. Сидим как-то раз у меня дома, засиделись допоздна, я и говорю:
- Куда ты теперь пойдешь, ночь уже, завтра воскресенье, оставайся.
Она осталась. И так как-то все само собой получилось. Впрочем, конечно, так и должно было быть, нам же не по 15 лет.
А как она трахалась … Словами это передать очень трудно, можно, наверно, попытаться найти сравнение с Вашей практикой, уважаемый читатель. Представьте себе или если есть что, то вспомните. Взрослая женщина, которая ведет себя очень покорно и боязливо. Отдается Вам, Вашему опыту, Вашим знаниям, и опасается того, что что-то делает неправильно. Хочет Вам угодить, но боится, что ее инициатива может Вам не понравиться, поэтому, просто ведется туда, куда ведете ее Вы, и дополняет все это своей безумной, мучительно скрываемой долгими годами страстью, поддержанной южным темпераментом. Это был такой восторг, который помнился много лет и после нашего расставания.
А тогда, в самом начале наших отношений, сказал себе, что все прекрасно: умная, молчаливая жена, которая к тому же трахается лучше многих женщин, которых мне приходилось встречать в своей жизни. А раз так, почему бы ей ни быть моей женой, тем более что она хочет ребенка с такой же силой, как и я.
Буквально через пару дней мы подали заявление. Сыграли свадьбу. Через месяц она забеременела, и все шло замечательно. Наступило лето – время дачного сезона и теща, совершенно властная женщина, которую в их семье боялись все. Стала требовать, чтобы жена каждые выходные на первом автобусе, отходящим с другого конца города в 6.15 утра, прибывала на дачу, и, в принципе, я был не против, но Наталья на третьем месяце, а с дачи приезжает совершенно измотанная.
И вот, в одно субботнее утро, когда после очередной трудовой недели, жена ни свет, ни заря в 4.30 соскочила с постели, я ее спросил, что это она так надрывается.
- Ну, что ты, раз мама позвала, значит надо, - сказала она в ответ, испуганным от крамолы, что я мог предположить, что можно и не ехать, голосом.
Тогда я уже совершенно отчетливо заявил:
- Да, что она тебя съест, что ли? Скажи, что это я тебя не пустил.
И вдруг лицо жены посветлело и, перестав, суетясь собираться, она остановилась.
- Иди сюда, - откинул я угол одеяла.
Жена остановилась, в нерешительности посмотрела на часы, а я добавил:
- Ну, одиннадцатичасовым поедем.
И она сломалась. Залезла снова в постель, и с огромной благодарностью прижалась к моей груди, что неимоверно возбудило меня, и мы с удовольствием трахнулись, а потом поспали еще несколько часов.
В общем, на даче мы оказались в субботу около трех. Теща со мной просто разговаривать не стала. Да, Бог с ней, пусть молчит. Ишь, обиделась. Надо же хоть один раз в неделю отоспаться. И как-то сразу они зашли с моей женой в дом, а я, не придав этому значения, остался на улице. Я, безусловно, равнял все отношения по нашей семье, и совершенно четко знал, что моя матушка, никогда ни одного плохого слова не сказала бы своей дочери в положении, если бы та задержалась с приездом на дачу. А тут … не прошло и минуты, как они зашли в дом, из него донеслось громкое тещино «шипение разгневанной кобры», не умеющей прощать никого кроме себя. И мне бы тут же зайти в дом, взять жену за руку и уехать с ней обратно в город. Но я почему-то подумал, что все-таки мать с дочерью, сами разберутся. Это была главная моя ошибка: я не защитил её от собственной матери. И уже вечером, жену, словно подменили. Она позволила себе повысить на меня голос, а еще через день, когда она что-то попросила меня сделать, а я забыл, вообще, наорала на меня. У меня от удивления, аж глаза на лоб вылезли. Уже лет, наверно, двенадцать на меня никто не орал. Моя первая жена - Люба, даже голос за восемь лет ни разу не повысила, хоть и было за что, а здесь, четыре месяца живем - уже орать. Но - первый раз, я стерпел, еще не понимая того, о чем написал выше. А дальше есть повод – орет, нет повода – орет. Я думал, может это у нее токсикоз.
Однажды, мы днем в кухне клеили обои, и я все время психовал, потому что мало, что умею делать руками. И днем жена терпела. К вечеру закончили, я притащил в кухню кресло и решил покурить. Залетает эта мегера, руки в боки. И ну, давай меня как школьника вычитывать, и орет, и орет, и орет, и орет. Тогда я, поднявшись с кресла, решил совершенно серьезно дать ей понять кто, все же, в доме хозяин. Она убежала в комнату, и я туда же. В общем, кончилось все тем, что на мою пощечину, она мне ответила. Ну, и, конечно, получила сполна, и с синяком под глазом тем же вечером отправилась к своим родителям.
Через пару недель я привез ее домой, но через неделю она снова осталась у своих родителей. И уже после того, как родилась Анна, я еще раз привез ее домой, но мы уже были совсем чужими людьми. А после какого-то очередного конфликта, возникшего дня через четыре после прихода домой с ребенком, жена выдала фразу, которую я помню слово в слово до сих пор.
Утром следующего после скандала дня, она зашла в большую комнату, где я читал, и заявила буквально следующее:
- Все, Саша, я поехала к родителям, лучше слушать упреки родителей, чем жить с таким человеком как ты.
Мне трудно описать то состояние, которое я испытал после этих слов – это было и облегчение, и негодование, и страх, и позор, и кайф …, но совсем не было злости. Через пару недель, она приехала с братом на машине и забрала вещи. В моей душе, после неё осталась лишь «дырка от бублика».


45. «А он стихи читает».

Этот эпизод, произошедший со мной через несколько недель после того, как от меня ушла моя вторая жена, запомнился мне своей неожиданностью и писаной красотой женщины, принявшей в нем участие.
В один из ярких солнечных дней я должен был съездить по делам куда-то в центр города. Машины у меня еще не было, и ехал в автобусе, как всегда полном людей. Через пару остановок зашла девушка, красота которой заслонила передо мной солнце. Правда, роста она была почти моего. Я же люблю не очень высоких женщин, а в ней как потом, оказалось, был 181 см. Но лицо, а когда мы вышли из автобуса и ее фигура, произвели на меня такое впечатление, что почти без промедления, как только людским потоком ее принесло ко мне, я начал разговор. Ее он заинтересовал практически сразу, хотя я совсем не помню, о чем говорил, наверно, опять что-нибудь веселое, дежурное, с некоторым оттенком ехидства, который увлекает умных женщин даже больше, чем смысл сказанного. Конечно, если это не оскорбительные приколы. И чем изысканнее и умнее женщина, тем более тонкие приколы ее привлекают.
Вообще, мне кажется, в наше время, в нашей стране, да, как оказалось, и в других странах западной культуры то же. Умение тонко приколоться. Умение распознать прикол. Посмеяться над собой и достойно, тоже приколом ответить – это тест на культурность, образованность, ум, чувство юмора, современность. В наше время появилась категорическая необходимость сразу же распознавать жлоба, как мужского, так и женского рода. Но это к слову.
Через пару автобусных остановок мы уже знали имена друг друга. А еще через пару остановок решили, что нам незачем ехать в центр. И, перейдя на другую сторону улицы, на очередной остановке, поехали ко мне.
Здесь, видимо, все-таки следует попытаться описать красоту женщины, затмившей для меня солнце. По-моему понятно, почему я делаю оговорку – «для меня». Ведь, как известно: «на вкус и цвет товарищей нет». Попытайтесь представить: смуглая кожа с оттенком абрикоса, абсолютно черные, горящие веселым внутренним огнем глаза, черные, средней толщины брови вразлет с энергичным изломом, тонкий, недлинный нос, средний рот и все это обрамлено нешироким овалом лица с мягким подбородком. Как я уже говорил, она была высокого роста, с хорошей фигурой. Может и не 90-60-90, но уж 80-60-80 точно. На вид ей было лет 25, а потом оказалось, что 22, но не в этом суть.
Она меня завела, возбудила так, что мой рот не закрывался, и я увлекал ее, так мне казалось, в гипнотические грезы, за которыми на глаза женщины опускается поволока нежной истомы, и она становится мягкой и податливой. Но мне так лишь казалось, потому что в такие моменты в глазах женщины пропадает огонек озорства, а в этих глазах он лишь разгорался.
Мы выпили коньяка, закусили фруктами, выкурили по сигарете с чашечкой кофе, я читал стихи, и был в ударе, но ее глаза продолжали оставаться все такими же озорными и веселыми. Казалось, ей очень нравится меня слушать, но она еще чего-то ждет. Я подумал, что она ждет от меня подвоха. Ну, какой же это подвох, если после всего сказанного я заговорю о койке. Это, по-моему, естественное продолжение разговора. И я заговорил, что мол, де, гораздо приятней разговаривать и слушать музыку лежа – она согласилась. Потом, продолжая начатую мысль, я сказал, что лежать гораздо приятнее на чистой простыне, укрывшись одеялом и желательно голыми – она согласилась.
Когда я, исцеловав ее всю, взгромоздился на нее сверху, и мы трахнулись, Чуть, не сломав койку. И подмывшись, опять улеглись в кровать, она с облегчением сказала:
- Я думала этого сегодня не случится.
- Чего? – недоуменно переспросил я.
- Да, ты устанешь за разговорами, и ничего не сможешь в койке.
- Так ты этого сразу хотела? – спросил я удивленно.
- Конечно, когда мы еще переходили во встречный автобус, я уже была вся мокрая. Ты не представляешь, как изматывает желание, когда необходимо сохранять приличия.
- Так ты бы так мне сразу и сказала.
- Как? А ты бы на меня посмотрел удивленно и сказал, что об этом даже не думал. Так я бы тогда со стыда сгорела.
- Эх ты, «стыд не дым – глаза не ест». А так, сколько времени потеряли.
- Почему потеряли, я давно стихов не слышала от мужчины, и еще в таком изумительном исполнении.
- Ты мне льстишь.
- Нет, нет. Точно.
Ее глаза блестели такой детской искренностью, что я чуть снова не продолжил чтение стихов, но, вспомнив, что она только что говорила, просто снова кинулся на нее, и мы «кувыркались» до позднего вечера. Потом она вспомнила, что завтра у нее консультация, оставила свои координаты, и «полетела» домой.
Мы встречались до самого ее диплома. А однажды, когда мы выпивали с ее подругами. Она, рассказывая о нашей первой встрече, желая подчеркнуть, видимо, мою интеллигентность, говорила:
- … и когда мы уже пришли в дом, и уже выпили. Я сижу, аж разрываюсь от желания, коленки, просто силой свожу, и жду когда же, когда же он начнет, а он стихи читает …
Летом она защитила диплом, и ее распределили куда-то, чуть не на Украину, и все опять кончилось. Хотя, конечно, и перспектив не было, ни каких. Зато был секс с постоянной партнёршей.

46. «… что ты меня бить будешь»?

Этот случай произошел буквально в стык предыдущему. В середине лета я опять остался один. Ну, не совсем что бы один, конечно, остались родственники, друзья, но более или менее постоянной женщины не было.
И вот в один из душных июльских вечеров, когда мы с моим приятелем прогулочным шагом шли к дому нас догнали две дамы, девушки и нарочито поравнявшись с нами, продолжили идти рядом. Мы с Мишкой переглянулись и, конечно, завели с ними разговор, цель которого, вероятно, уже известна читателю. В общем, через пару кварталов, я зашел в магазин прикупить закуски, а пить в то время в связи с антиалкогольной кампанией приходилось самогон, который у меня не переводился.
Сев после этого в автобус и за 5 минут добравшись до дома, через минут сорок уже сидели за столом с горячими закусками и рассуждали о том, как же все-таки непредсказуема судьба. Еще каких-нибудь полтора часа назад никто из нас и не подозревал, что мы все окажемся за одним столом и вот, на тебе... Потом, как в любой новой компании начались анекдоты, которые сближают быстрее, чем автобиографии, потому что из анекдота как из песни – слов не выкинешь, а когда женщина, без кривляний, начинает слушать сальности это значит, что она уже готова на все. Допив вторую бутылку самогона еще до десяти вечера, я решил, что незачем больше «тянуть кота за хвост» и пора по койкам, тем более что всем завтра на работу.
Но вдруг оказалось, что дамы против, что они якобы не за этим сюда шли, что я вообще хам, раз подобное мог им предложить. Мишка, тот сидит молчит и только тихонько посмеивается. Мол, посмотрим, что ты противопоставишь самому обычному, рядовому русскому «динамо». Почему – «динамо»? До сих пор – не знаю.
Ну, в общем, девушки засобирались домой.
- И что? – спросил я, - Вы, конечно, думаете, что так и уйдете.
- Да. А почему нет? – спросила та, что повыше.
- Как это почему? А трахаться, - изумился я.
- Нет, мы так не договаривались.
- А как мы договаривались?
- Придем, посидим, чаю попьем, музыку послушаем.
- Ну, и что? Разойдемся что ли?
- Конечно.
- Ты сама-то понимаешь что говоришь? Ну, чай, музыка – ладно, но ведь когда самогон пьют - это значит, что к чему-то расслабляются.
- Вот еще … А к чему?
- А ты наивная? В одиннадцать часов у одинокого мужика ты что делаешь?
- Отдыхаю.
- Вот и я по-человечески отдохнуть хочу, а ты мне тут мешаешь пьяная.
- Так я уйду.
- Ага, после того, как я тебя выебу.
- Как же ты после такого разговора с женщиной хочешь с ней еще и спать?
- Как, как? Просто. Или ты думаешь, я тебя любить для этого должен.
- Конечно, хотелось бы.
- И когда же тебя в последний раз любили? Наверное, не далее, как вчера, и, наверно, сразу втроем?
- Вот, что ты хамишь? Только что я подумала, а может он не такой плохой, а ты сразу хамить.
- Так, все закончили этот балаган. Миша, забирай эту маленькую, и пошел с ней в зал, а нам прошу час не мешать – и ту, которая повыше я взял за руку, чтобы отвести ее в спальню.
- Куда это ты собираешься меня вести?
- А ты не знаешь? Под венец, конечно.
- А если я не хочу, ты меня что бить будешь.
- Нет, лапочка, у нас разные весовые категории. Я просто возьму тебя за шейку как курицу и отведу в койку.
- Это насилие, ты не можешь так поступить.
- И не буду, если ты мне прежде скажешь, не изнасиловала ли ты мой кошелек, мою нервную систему своими претензиями, а как до дела так сразу в кусты. Не мы к вам подошли заметьте, но вы.
Встал Миша, который на голову был ниже девушки, с которой я разговаривал.
- Ладно, хватит бакланить, мы пошли в зал, - и, взяв за руку девушку поменьше, удалился.
Мы остались на кухне вдвоем.
- И что? – спросил я.
- Давай лучше кофе выпьем, успокоимся.
- Да, кофе меня только возбуждает.
- Ну, успокойся, давай я тебя поглажу.
- На, погладь, - сказал я, и расстегнул ширинку.
- Фу, бесстыдник, да не здесь, а по головке.
- Вот я и предлагаю, по головке.
- Прекрати сейчас же, ты же понимаешь, что я не о той головке говорю.
- Нет, не понимаю. У меня вся кровь отлила к той - сказал я, указывая на ширинку.
- Да, ладно ты … неужели так можно хотеть?
- А ты не знаешь?
- Нет.
- Ну, тогда давай договоримся. Сейчас идем в койку, ложимся, полностью раздевшись, и если я не доведу тебя до такого же желания, ты можешь одеваться и уходить, но если ты скажешь: «Да», то тогда да. Согласна?
- Ну, давай, хотя я очень сомневаюсь. Ты только себя заведешь и все.
- Хорошо, давай попробуем.
Мы пошли в спальню, где у меня все было приготовлено: музыка, самогон с вареньем, сигареты, шоколад, только кофе мы с собой не захватили. Мягкий свет, от заставленной книгой настольной лампы, освещал комнату. Мы разделись и улеглись. Я думал, что сейчас взорвусь, до того был возбужден, увидев ее тело в сумерках нашей летней ночи, в которых особенно ярко белели полоски трусиков и бюстгальтера.
- А их тоже надо снять, - сказал я.
- Еще чего, - опять с гонором ответила она.
- Не груби, ведь так будет лучше обоим.
- Ну, ладно, ладно, сниму, - сказала она и, сняв с себя белье, забралась под одеяло.
Я подошел к тахте, откинул одеяло и увидел на фоне простыни, каким загоревшим и стройным было ее тело. «И эта женщина не знает что такое настоящее желание?»
- В чьих же руках ты была, что до сих пор, если не имеешь вкуса к сексу.
- В любимых.
Я проглотил очередной плевок, потому что уже видел ради чего. Опустился на колени перед тахтой и, сложив свои руки у себя на груди начал тихонько целовать ей живот.
Она продолжала спокойно лежать.
Я продолжил целовать ее бедра.
Она лежала спокойно. Я приблизился губами к колену, и тут она заерзала. Потом перекинулся на плечо, на шею, за ушами, и когда она начала извиваться, тяжело дыша, включил на помощь руки.
Не прошло и получаса, как она, трепеща всем телом, уже тянула меня на себя громко шепча:
- Хочу, хочу, хочу …
Так быстро, видимо это произошло из-за того, что все мои действия были укреплены мягкими рок балладами, и громкими стонами из-за соседней стены.
Мы трахнулись, и я, подмывшись, лежал на тахте в ожидании её прихода из ванной. Вдруг слышу шушуканье в прихожей. Вышел. Смотрю, девки уже оделись, собираются уйти. И ушли бы, не сказав ни слова, если бы Мишка предварительно не вынул ключи из дверей, а по-другому мой замок не откроешь.
- Че это вы здесь разговариваете? – спросил я.
- Да, нам уже надо идти, родители волноваться будут уже второй час.
- Так что вы шушукаетесь. Сказали бы сразу, и я бы открыл.
- Да, открыл бы, ты, что мне говорил? Не трону, не трону, а сам …
- …???!!! Миша, дай ключи, дамам срочно надо домой. Иначе я сойду с ума. Миша вынес из комнаты ключи и отдал мне. Я открыл дверь настежь и, поклонившись, указал им на дверь. Они ушли, а Мишка и говорит:
- Знаешь, надо бы нам куда-нибудь сходить погулять хотя бы на пару часов, а то эти бляди глядишь, прямо в милицию поперли. И пока мы с тобой тут сидим, нас с тобой наряд тепленькими и возьмет.
- За что?!
- А они вначале возьмут, а потом скажут.
Мы оделись и ушли. Позже, я узнал выражение: «Был бы человек, а статья найдется».

47. Ни слова правды.

Буквально через несколько дней, после случая описанного в предыдущей главе, ко мне зашел старый приятель, с которым мы знали друг друга с незапамятных времен школьной юности. Нас связывало с ним наше отношение к жизни. Мы с ним одинаково не любили окружавший нас бардак социалистического барака. Одинаково любили поэзию. Одинаково относились к женщинам, и не очень любили пьянки, но выпивали для того, чтобы залить бессильное негодование или же за компанию, когда необходимо расслабиться даме.
Женька пришел ко мне как всегда с литровой молочной бутылкой, чтобы уходя захватить с собой литр самогона, получавшегося у меня, после определенной очистки, гораздо вкуснее водки, которую, впрочем, еще надо было достать, потому что отпускалась она в то время по талонам.
И вот сегодня Женька зашел ко мне с той же ясной целью: поточить лясы за жизнь и разжиться самогонкой. Но он так же знал и основную мою страсть – женщины, поэтому «в кустах» у него был приготовлен «рояль», а именно: его бывшая знакомая – Марина, которую мы и вызвали, выпив едва ли по паре рюмок.
Она появилась минут через 40-50. Невысокого роста, полненькая, улыбающаяся, смеющаяся. И даже принесла с собой несколько пирожков своей выпечки. И у нас покатилось веселье. Когда все уже были прилично выпивши, Женька отлил себе литр, и, сказавшись уставшим, отчалил. Мы тоже долго не засиделись. Маринка под моим руководством убрала со стола, и мы отправились в койку.
Утром она сходила на работу, потом к родителям, с которыми жила, и ко мне, и с той поры, мы стали жить вместе.
Надо сказать, что Маринка прежде танцевала в профессиональном юношеском коллективе и, не смотря на некоторую полноту, обладала великолепной фигурой и очень милой мордашкой с большими голубыми глазами, что делало ее похожей на повзрослевшую Мальвину, только строгости в ней не было никакой. Я даже удивился когда узнал, что она учительница биологии и химии. Наверно все десятиклассники умирали по ней от желания. И было от чего. Она была настолько сексуальна, что при взгляде на нее, член встал бы даже у мертвого. Короче - в койке по азарту и умению равных ей я не припомню, но только делала она все это профессионально. Всякий обычный мужчина, наверно, был бы счастлив общению с ней, как впрочем, и я, на «первых парах». Она была женщиной замечательной во всех отношениях. Видимо, ее первый муж сумел очень правильно объяснить ей систему взаимоотношений мужа и жены. Поэтому я никогда не видел ее унылой, она всегда улыбалась. Улыбалась и все успевала. Могла даже кашу из «топора» сварить. Сидим, предположим, вечером и, вдруг, неожиданно приходят приятели. Она просит нас полчаса не мешать ей на кухне, и после этого - на столе великолепный вкусный ужин с запотевшей бутылочкой. Причем себе прибор она не ставила никогда, и только когда уже я приглашал ее к столу, она к нам присаживалась. Конечно, бывали случаи, когда необходимо было нам с приятелем что-то обсудить без ее присутствия, и она, нисколько не обижаясь, занималась своими делами, где-то в комнатах, пока мы выпивали на кухне.
В общем, с точки зрения обычного, рядового человека, Марина была женой экстра - класса, но только, как позже выяснилось, не для меня. Мы прожили с ней душа в душу года три. С ней я организовал в 1988 году кооператив, благодаря ее поддержке, так называемой защите в тылу. Смог достаточно серьезно «подняться», но наши отношения с ней разладились, как только у меня появилось достаточно свободного времени.
Как только меня перестала заедать текучка ежедневной упорной, и, порой, бессмысленной работы. Как только я смог остановиться, подумать, осмыслить окружающий меня мир, я тут же увидел, что она поддерживала свое хорошее настроение за счет энергии окружающих ее людей. Когда люди не задумываясь расположены к человеку с хорошим настроением. Они защищаются от людей с дурным настроением, и хотят приобщиться к хорошему. В то время я стал внимательно относиться к духовной наполненности окружающих меня людей, и увидел что Марина, в сущности – пустышка. Что вся ее веселость, ее открытость не искренни. Что внутри, в глубине она совершенно сама себе на уме. И для того, чтобы этого не было видно, она все время говорила неправду. Ту, которая называется «ложь – во спасение, то есть своей неправдой, своей ложью она не делала окружающим вреда, но в тот момент, когда я оказался достаточно свободен, чтобы подумать о Боге, о философских проблемах устройства мира. Моя Душа – отвергла ложь во всех ее проявлениях. Я понял, что теперь могу жить только с тем человеком, который будет со мной по-настоящему искренним. Пусть он – человек, женщина будет менее улыбчивой, менее профессиональной в сексе, зато это будет женщина, которой буду нужен я, а не просто любой мужчина, если это мужчина.
Этот конфликт, когда Марина видела во мне просто обычного мужика, но не меня, не мою индивидуальность и ее постоянная ложь, привели к нашему разрыву через три года. Я опять стал свободен. Теперь, я снова стал очень выгодной партией, у меня были деньги, квартира, машина и я был свободен.

48. Групповуха.

Итак, я снова оказался свободен. У меня была новенькая машина «Жигули» шестой модели, мне было 35 лет, и жизнь виделась впереди - веселой и беззаботной, потому что у моего кооператива заказов было аж до 2005 года, и мы могли даже выбирать, какой объект делать первым, какой следующим.
В то время двери моей квартиры не закрывались, все время кто-то приходил, уходил, тогда казалось, что у меня много приятелей. А начальник электротехнического отдела моего кооператива по приезду в Сыктывкар каждый месяц вообще жил у меня по неделе, и это было здорово. Он старше меня всего на 10 лет, еврей, умница, прекрасно играет на гитаре, сносно на фортепиано. С продуктами тогда была напряженка, а его жена была в Питере директором магазина и он, естественно, возил оттуда с собой разную снедь, на которую, как на наживку, отовсюду слетались девки.
Теперь я начинаю понимать до точности, всю глубину фразы из Библии, почему «Богатому не войти в царствие небесное». Ибо, будучи богатым, забываешь Бога, забываешь, что Его дары вкушаешь. Тебе тогда кажется, что все это так должно быть, и будет всегда, забываешь, что ему достаточно отвернуться, и кончится все твое материальное и, самое главное, моральное благополучие. Ибо человек, без помощи Божьей, не может и шагу ступить, а если и ступит, то не знает, куда этот путь приведет.
Я был дитя своего времени и, не смотря на то, что разговаривал с Богом уже в 6 лет, в материально благополучное время мне не о чем было Его просить, и я забыл о нем. А свято место, как известно, пусто не бывает, и материальные удовольствия заполнили мои Душу и Сердце. И, конечно, главное – женщины. Даже лиц их основной массы не помню, не то, что имен, потому что они менялись по несколько раз на дню. Об одном из таких дней мне и хочется рассказать, тогда, вероятно, читатель сможет понять меня.
В обычный день, так как мне ни куда не надо было спешить, я просыпался около 12. Умывался, брился, завтракал и снова ложился уже на диван к телевизору, по которому в то время смотреть было практически нечего, за исключением видео, новинки которого появлялись у меня практически каждый день. По вечерам смотреть их чаще всего не удавалось, поэтому, посмотрев с утра пару новых фильмов и дождавшись к обеду питерского приятеля, с ним переходили на кухню, и с трех часов дня начинали выпивать и закусывать. К этому времени подтягивались другие друзья уже с девчонками. Потом, так оказывалось, что девчонки оставались, а уже сильно не трезвые пришедшие с ними приятели - уходили. И мы, оставшись вчетвером, впятером, вшестером зажигали сексуальные игры до самого утра, в которых было все виды секса, исключая гомосексуализм. И смена партнеров, главная перчинка в групповухе, и анал, и орал и даже устраивали между девчонками соревнование, кто из них своей вульвой дальше других вытолкнет из себя консервный нож, вставленный в нее деревянной ручкой и смазанной жирным кремом. В общем, забавлялись, как могли или как умели.
Есть поговорка: «Люблю групповой секс, есть возможность сачкануть». В нашем же варианте, когда нас мужиков было только двое, а девчонок от двух и более - сачковать не удавалось. И мы, как и положено уважающим себя мужчинам почти всегда неофициально соревновались – кто, сколько может получить оргазмов в данной группе участвующих. И все равно, по-моему, после третьего оргазма за шесть часов времени, к сексу на текущие сутки – интерес прекращался. Даже, если я, например, не трахнул, еще одну присутствующую с нами даму.
Главная отрицательная черта группового секса в том, что это наркотик. После него, если втянуться, обычный секс с одной женщиной уже не кажется таким ярким. Ты начинаешь эмоционально зависеть от энергетики окружающих тебя в сексе людей, оставшись один на один, не слыша окружающего тебя тяжелого дыхания, стонов, причмокиваний, ты уже так не «заводишься», не возбуждаешься, и твой оргазм становится вялым и обычным.
А в обычном оргазме всегда, расслабляешься только физически, и не испытываешь полного удовольствия. Только совокупная энергия начинает возбуждать твою материю, твои чресла, правда, через твои эмоциональные ощущения. В первый раз еще и через мозги, конечно, через конфликт между общественной нравственностью и твоими реальными действиями. Но это все внешние факторы возбуждения, которые воздействуют напрямую на твою нервную систему без твоего личного участия. Ты не можешь не унять, не прекратить это возбуждение, ты можешь только уйти из группы, но даже в этом случае картинки, оставшиеся в твоей памяти будут непроизвольно поднимать твой член, хотя это уже промежуточное состояние между эмоциональным и чувственным возбуждением, это возбуждение сознанием, памятью.
Душа же твоя, выхолощена мощной энергией групповухи. Душа пуста. Тебе, как наркоману не достаточно нормальной радости, не достаточно одной женщины.
Книжка же эта пишется, как раз с целью показать, что настоящее, божественное удовлетворение человек может получить только с одной женщиной. Правда, конечно, эту женщину надо ещё найти. Очевидный путь поиска – «методом тыка». К чему он приводит, об этом как раз, я и пишу, вот уже какую страницу.

49. «Сейчас я тебя засоню сниму …»

Уже поняв, что групповуха ведет к импотенции в парном сексе. Поняв, что эмоциональное возбуждение противоречит возбуждению чувственному. Поняв, что возбуждаться надо от знания, а не от новизны, я продолжал искать женщину, способную так же глубоко вникнуть в эту проблему, и воспринять ее. Но искать, просто спрашивая их об этом невозможно. Поэтому приходилось продолжать трахаться и трахаться. Но теперь передо мной уже была совершенно определенная цель попытаться, все-таки, найти ту единственную, с которой бы можно было прожить еще полсотни лет и умереть во время оргазма.
Зайдя в кабак, в один из теплых майских вечеров, когда еще подавали настоящий молдавский коньяк «Белый аист», взял бутылку, хорошее второе и, устроившись в углу, чтобы было видно площадку для танцев начал высматривать себе партнершу, которая не заставила себя долго ждать, и выскочила сразу, на самый первый танец. Она привлекла меня своим смехом, подобным звону хрустального колокольчика. Открытое, розовое, летнее, шифоновое платье в цветочек, расклешенное от талии совсем не стесняло ее движений. Она танцевала с таким азартом, что было видно насколько она откровенна. В ней почти полностью отсутствовало жеманство, но она не была лишена хороших манер, ей было уже под тридцать, но она веселилась, как ребенок и это не выглядело нарочитым – она была естественна.
Я пригласил ее на танец и у нас, почти, сразу возник контакт. Конечно, я к тому моменту уже выпил граммов 300 коньяка, но надо сказать, что хороший коньяк меня только возбуждает, я совершенно от него не хмелею. Она была со своей студенческой группой, они отмечали очередной сданный экзамен. Заочники иногда сдают сессию в мае. За мой столик она сесть отказалась, потому что была заводилой своего стола, поэтому мы разговаривали с ней только во время медленных танцев, хотя и этого было вполне достаточно.
Надежда, так звали мою избранницу, летала по всему кабаку и я, лишь успевал следить, чтобы ее не увел кто-то другой. В конце концов, когда ресторан стал закрываться подошел к ней и, взяв за руку, повел к выходу. Она на ходу заканчивала какие-то свои дела, и я понимал, что если отпущу ее, то у меня не хватит ни сил, ни желания снова искать ее по этажам. Мы спустились на улицу, и вдруг слышу сзади нас голоса:
- Ты смотри дед, какую кралю увел. Может, повесим его на его же удавке? (в смысле, на галстуке)
Я резко повернулся на каблуках и, прыгнув в сторону говорящих, прорычал:
- Кто это здесь меня повесить хочет? Подай рожу.
Они отпрянули и заголосили:
- Да че ты, че ты, мы же пошутили.
- Дайте сигарету тогда, шутники, - смягчился я.
Пока прикуривал, Надежда уже остановила машину и чуть не ушмыгнула. Хорошо я обернулся и закричав:
- Э, э, э! – побежал к машине.
Она сказала водителю в общагу, я, дав сразу два счетчика, назвал свой адрес.
Приехали ко мне. Был поздний вечер, на улице стояла не майская жара - градусов 28, ни открытый балкон, ни все окна - не освежали. Залез под душ, ополоснувшись прохладной водой, пришел в себя будто и не пил вовсе, или мне это только казалось. Вышел из ванной, в доме пахло свеже сваренным кофе. Я уже даже сам забыл, что где-то у меня есть турка, есть пачка молотого кофе, а Надежда, хозяйским взглядом окинув кухню, сразу все это узрела. Правда, в такую жару кофе пить не хотелось, и я пил лимонад из холодильника. Мы поговорили буквально минут 10-15. Только она допила кофе - тут же забрались в койку.
Трахалась она замечательно, с тем же азартом и откровением, с которым танцевала, но меня, как обычно, хватило только на раз, тем более была такая жара. Потом я кинул на пол возле открытой балконной двери одеяло, на него простынь и улегся спать на полу.
А утром сквозь сон услышал:
- Где это у тебя здесь кнопочка, чтобы лента пошла?
Я понял, что она взяла видеокамеру и снимает меня спящего. Сквозь сон ей что-то объяснил, она снимала и приговаривала:
- Вот, сейчас я тебя засоню сниму … пусть все видят, как можно дрыхнуть почти в два часа дня.
* * *
Пока она сдавала экзамены, защищала диплом, то жила у меня - две недели, а потом уехала к мужу, к семье. У нее, оказывается, двое сыновей…

50. Роковая встреча.

Она была мягкая и пушистая как кошка. Она всегда смотрела мне в рот, когда я говорил. Она замечательно трахалась и была естественно вальяжна, но ничего больше делать не умела. Ей было 19 мне 35 и от нее ничего не требовалось просто, чтобы в доме был тепло и уютно. Но, видимо, 19 лет это еще не тот возраст, когда хотят домашнего уюта. Только вначале на «первых парах» им это интересно, потом становится скучно и хочется чего-то соответствующего их возрасту: компаний, пьянок, безотчетного веселья. И все это было в моем доме, но другое. Здесь не было ее ровесников, не перед кем было похвастаться, как она хорошо живет, но она жила тихо все лето. А в сентябре, я уехал на море и совершенно ни о чем не волновался до последней недели. Только в последнюю неделю Господь мне сказал, что дома не все в порядке. Когда вернулся из отпуска, заранее предупредив, в доме все было чисто убрано все стояло по своим местам, только какой-то холодок отчуждения чувствовался в ее поведении.
Через пару дней мне сказали соседи, с которыми у меня хорошие отношения, что такое количество гостей в основном мужиков не ходили даже ко мне, какое ходило к Лиле во время моего отпуска. Когда я ее об этом спросил, она не стала отрицать, и мы расстались.
Но прошло каких-то два месяца и я, провожая приятеля на самолет, вдруг увидел ее в аэропорту. Такую красивую, молодую, сексуальную, пушистую в шикарном воротнике из черно-бурой лисицы на зимнем пальто. И, конечно, не удержался, конечно, посадил ее в машину и, привезя домой, с восторгом трахнул в зад. Она пищала от удовольствия.
Но позже оказалось, что все это игра, что все было подстроено, что она специально появилась в аэропорту, потому что знала, что я там буду. В 35, как впрочем, и сейчас, наверно, я был естественен, как ребенок и также, наивен, жаден и завистлив. И если мне показали игрушку, которая мне понравилась, я ее просто брал, совершенно не предвидя, что она может оказаться бомбой.
И с Лилей, совершенно не напрягся. Она посмотрела на меня преданными глазами и осталась у меня снова. Я тогда вплотную занимался организацией оригинального пивного производства и практически каждый день с 8 утра уезжал по делам. 16 декабря кто-то в 7 утра позвонил в дверь, которые у меня двойные, открыв первую, я спросил:
- Кто там?
- Сашу можно?
- Я слушаю.
- Дело есть поговорить надо.
- Кто вы?
- Ты меня не знаешь, но у меня шикарное предложение.
- Какое?
- Ну, открой двери, поговорим.
- Ага, сейчас, все брошу, и открою, говори, о чем хочешь сказать.
- Через дверь, что ли?
- Да.
- Я так не могу, мне тебя надо видеть.
- Тогда, до свидания, - сказал я и закрыл вторую дверь.
Зайдя к Лиле в комнату (мы спали в разных), сказал:
- Ты знаешь, рэкет, по-моему, приходил, но я не открыл двери. Мне сейчас надо ехать, так что если кто-то будет звонить, открывай осторожно.
Через два часа, когда я уехал, она и открыла осторожно – тихонько высунула нос. Кто-то пнул ногой дверь, и отлетевшая Лилька оказалась на полу. Они спокойно перетряхнули шкафы и вынесли все, что было ценного, даже меховое кожаное пальто и французскую туалетную воду.
Я приехал через 20 минут, как они ушли. Лилька продолжала сидеть на полу и плакала. Конечно, она знала, кто приходил, но мне по сею пору, кажется, что они пришли без ее приглашения. Хотя, кто их знает. И не смотря на то, что милиции были названы фамилия, имя, отчество приходившего, его ищут до сих пор. А я опять стал беден как «морской гёз». К тому же, перестал существовать СССР, и все наши заказы исчезли в одночасье.
Ночью, в ограбленной квартире я не мог уснуть. Все думал почему? Но тогда ещё не понял, только почувствовал, что это, видимо, Господь решил повернуть меня к себе лицом. И все же мои нервы требовали прорыва. Я встал, взял ремень, подошел к спавшей Лильке, разбудил и, перевернув на живот, дважды огрел ее ремнем по голой жопе. И, конечно, утром, по моей инициативе, мы разошлись.

51. «А что тут уметь-то?».

Мне нужно было загрузить холодильник, а товаров в магазинах практически не было. Плановая экономика к тому времени кончилась, рыночная еще не началась. Поэтому я пошел к своему приятелю, заместителю директора одной из государственных торгово-закупочных баз, и сказал ему, что мне надо. Он написал записку, послав меня в тот УРСовский магазин, в котором когда-то я покупал вьетнамский ликёр. Меня отоварили по полной программе: и мясом, и консервами, и коньяком, и куревом, и компотами, и овощами.
Была в том магазине одна продавщица – молодая, симпатичная, с высокой грудью. Лет ей было около двадцати. Отвез товар домой, и приехал к закрытию магазина. Мы взяли еще бутылочку красного вина, шампанского, конфет, и поехали ко мне.
Уговаривать ее, чтобы лечь со мной в койку, подъезжать издалека, намекать, как оказалось, совсем было даже не надо, не было даже «ухаживания», в общем понимании этого процесса. Когда пришло время спать, мы просто разделись, подмылись и легли. Все было очень просто и естественно.
Ее фигура, молодость и азарт завели меня с пол оборота и мы, потратив на все про все минут 30, уснули умиротворенные. Еще через неделю она стала жить у меня постоянно, и в отличие от Лильки, от Ольги (так ее звали), не смотря на быстроту вступления в интимную связь, так и веяло порядочностью. Если бы это были годы моей юности, а Ольга была мне ровесницей, то, наверное, она бы обязательно была секретарем комсомольской организации своего магазина или даже всего управления торговли. Ее азарт, реакция, желание жить, увлекали и вселяли оптимизм. Ее так воспитали. Она всегда знала, что делать, и делала.
Вначале ей льстило, что у нее такой редкий, видный мужчина, то есть я. Интеллигент, умница, вальяжный, и в спорах и знаниях ему нет равных, но постепенно ее восторг сошел на «нет». Её стала раздражать моя бездеятельность. Она не понимала, как можно встать с постели к полудню, и никуда не спешить. Ей было только 20, но в ней напрочь, отсутствовал романтизм. Вернее, наверное, в детстве ей были присущи подобные чувства, но с течением времени, воспитание и личный пример ее родителей, трудившихся как пчелы, погасили романтические чувства, и к 20 годам Ольга была сформировавшейся мещанкой. Но где-то глубоко внутри она стремилась к поэзии, к возвышенным чувствам, к вздохам при луне, и прочим атрибутам, с которыми связывают представление о романтике чувств. Однако, постепенно, общаясь со мной, она, по-моему, возненавидела и романтику, и интеллигенцию. И на то, были очень веские основания.
Все началось с того, что где-то через пару-тройку недель чувство новизны в постели для меня притупилось. Я увидел, ощутил, что за миленькой мордашкой, невысоким, любимым мной ростом, высокой, упругой и достаточно большой грудью, тонкой талией и стройными ножками скрывается совершенная неумеха и зажатая трусиха секса. В тоже время желающая им заниматься, когда угодно и с кем угодно. Но кончить, испытать оргазм она могла только при определенных достаточно интенсивных и жестких телодвижениях. Что мне, без большого желания, было уже не интересно. А вот, как раз желание-то Ольга и могла вызвать только своей внешностью. Но к красоте, как известно, как и к уродству - привыкаешь быстро, а когда уже осознаешь, что эта красота – это почти твоя родственница – то, естественно, желание к обладанию ей тает, словно кусочек масла в горячем блюде. Оно желание здесь, и никуда не испарилось, но, превратившись в мелкие капельки – растеклось по всему организму в виде неги и покоя, и никак не хочет собираться воедино, чтобы поднять мирно висящий член, достаточно уже повидавший на своем веку, и красивых, и разных.
Вначале Ольга удивлялась, но не подавала виду, потом, начала меня снимать, заигрывая со мной, что дало положительный эффект, но опять, всего лишь на несколько дней. Пока я не понял, почему мое желание к ней так быстро угасло, не смотря на ее внешность. Причина оказалась совсем на поверхности. Теперь, мне так кажется, общаясь с любой женщиной, я могу совершенно точно сказать - какой у нее был первый мужчина. Испытала ли женщина страх во время первого акта, либо с ней были нежны и аккуратны.
Первый раз, оказывается, Ольгу изнасиловали еще в трудовом лагере, в восьмом классе. И с тех пор, стенки ее влагалища непроизвольно расширялись от страха, когда мужской член касался ее «срамных губ». Теперь уже даже желанный член, попадал не во влажное, жаждущее, горячее, мягкое и плотное объятие, но, после проникновения за твердые, судорогой сопротивляющиеся проникновению, ближние к входу мышцы, оказывался в пустом шаре ее влагалища. Шейка матки которого, отодвигалась так глубоко, что, только задвинув член по самые яйца, я едва дотрагивался до нее, а матка, в этот момент, отодвигалась еще дальше. Причем, все это происходило на уровне инстинкта, и женщины, порой, даже не знают, что может быть иначе. С таким же удовольствием можно взять литровую банку закрытую полиэтиленовой крышкой, прорезать в крышке дырку под размер своего члена … и трахайся … пока не надоест, но надоедает - очень быстро.
Тогда я на словах попытался ей объяснить то, почему мое желание не возникает при одном только взгляде на ее формы, как это было вначале. Попытался объяснить, что заниматься сексом надо уметь, на что и получил ответ:
- А что тут уметь-то.
- Действительно и что тут уметь – легла, ноги раздвинула, и получился простейший ебальный станок. Только резец у меня, извини, к станку со множеством возможностей.
- Да, ладно, чего ты, - смягчилась она – вот и научи.
- Попробую, только ты меня слушай и старайся выполнить каждый этап, как можно лучше, он из сознательного воздействия на вульву должен перейти в бессознательное, естественное действие. Конечно, этому лучше учиться сразу, чем переучиваться, но, безусловно, можно и переучиться, только если ты будешь стараться, и воспримешь учебу всем сердцем, всей душой. Но сегодня и начинать не стоит, потому что завтра тебе рано на работу, а учеба продлится достаточно долго. Ты не успеешь выспаться или будешь торопиться, и ничего не получится, что будет еще хуже и лишь укрепит тебя, твое тело в твоих заблуждениях.
Мы поцеловались и уснули, а потом еще много дней искали подходящий случай, чтобы начать учебу, а для этого, как я уже сказал, люди должны быть отдохнувшими, расслабившимися, никуда не спешащими, и, хотя бы внешне, желающими друг друга.
Такой случай представился нам, когда Ольга простыла, и в конце срока болезни, когда она была уже отдохнувшей и практически здоровой, со спокойной нервной системой, мы решили целый день посвятить сексуальной учебе. Вкусно позавтракав и взяв к койке джентльменский набор (шоколадку, конфеты, фрукты, шампанское, коньяк, сигареты и музыкальный центр) мы снова улеглись.
Закурив, я вначале на словах стал объяснять систему физических действий, которые пара осуществляет во время секса. Но сделал упор не на позы или их использование, а на то, что происходит с вульвой и членом при соприкосновении. А именно: когда член своей головкой касается «срамных», половых губ, то его задача не как сумасшедшему, взбесившемуся коню сразу запахаться на всю свою глубину, но вначале потихоньку изнежить ее. Так, чтобы вульва сама дала сок, распустила губы, как лепестки роз. И набухший клитор, как пестик цветка встал и напрягся почти до белого каления. Так, чтобы любое, даже легкое прикосновение к нему вызывало дрожь во всем теле женщины – это сложно, но без этого нельзя продолжать обучение.
Молоденькую девушку, первый раз ощутившую мужской член в непосредственной близости возле себя, он просто немедленно приводит к полуобморочному состоянию возбуждения, когда ноги отказываются держать, а вульва истекает соком и расслабляется до такой степени, что способна с радостной нежностью принять член любого размера. Учить этому не надо, Господь об этом уже подумал и подготовил ее для этой первой встречи. Главное, чтобы первая встреча была с любимым и желанным мужчиной, юношей, мальчиком.
Мужчина, имея опыт, начиная секс с девственницей, прежде чем войти в нее, все ей расскажет, обласкает, успокоит, и только почувствовав полное доверие, начнет действовать. Есть объективные признаки кондиций девушки, ее состояния, ощущений, реакции на то или иное действие мужчины, из которых можно совершенно определенно понять, готова ли она к потере девственности. Я говорю не о возрасте, росте или весе, хотя они также имеют не маловажное значение. Я говорю о признаках состояния Души девушки, оптимально становящейся женщиной, что называется - пришло время. И, опять же, не то время, когда начинается менструальный цикл, но, конечно, еще и не то, которое называется конституционным совершеннолетием, а то время, когда по внешним, физическим признакам девочка превращается в девушку, когда в её глазах «загорается огонь желания».
Этот момент очень важен, в первую очередь, для родителей девушки, если они желают ей счастья и счастливой жизни себе. Почему в старо-прежние времена родители, особенно отцы, так беспокоились, чтобы дочь не засиделась в девках? Правильно, потому что потом ее уже ни кто не возьмет. А почему не возьмёт? И красота, и возраст здесь не главное.
Люди раньшего времени жили близко, «хоть за курицу, да на свою улицу», и знали, что девушка, поздно вышедшая замуж не способна создать свой дом. И не потому, что привыкла к родительскому. Хотя и это существенно, а потому что, теряя девственность в рассудочном состоянии, как бы она не любила мужа, юношу, мужчину она всегда помнит этот страх перехода, и эту боль, после которой ей пару дней трудно ходить. Почему-то, в этот момент, вновь испеченные женщины чувствуют себя униженными. Потом это проходит, но память остается. Эта память и не дает им возможности создать свой настоящий дом. Они не сливаются с мужем в единое целое, может с годами..., но каких это всем стоит нервов.
Если же девушка теряет девственность в то время, о котором я говорю, в оптимальное. У каждой оно свое, плюс-минус 1-2 года. Она не помнит этот страх, не помнит эту боль, потому что ее возбуждение от одного созерцания эрегированного мужского фаллоса настолько велико, что близко к бессознательному. Девушка, ставшая женщиной в такой момент с любимым, с ним - неразрывна.
Ромео и Джульетта не потому вместе покинули этот мир, что не смогли бы найти в этом мире - любви, но потому что их «разрубили» пополам. Они ведь уже слились.
Женщину, воспитанную по-другому, испытывающую мазохистский страх перед мужским членом, необходимо очень долго переучивать, прежде чем добъёшся от нее необходимого состояния вместо привычного ей возбуждающего страха.
Ольга поняла к чему надо придти, но практически мы добивались этого состояния более двух часов. Теперь, когда ее вульва была влажной, набухшей, и уже не из простого интереса влекла к себе член, необходимо было сделать, чтобы она без испуга, без страха, что будет больно, с вожделением приняла его. А поэтому ни к коем случае нельзя, особенно впервые, рывком, бычьим ударом вставлять член даже в подготовленную вульву. Теперь необходимо еще больше подогреть сладострастное желание, медленно, по сантиметру вводя и вынимая его. Тут особенно важно, чтобы и женщина, девушка сознательно не торопилась. Тут важно, чтобы она изнемогала от желания и ждала. Чаще всего в таких случаях. Их желание нестерпимо настолько, что для того, чтобы его хоть немного приглушить, и с рычанием не задвинуться на мужчину, они (женщины) отвернувшись от мужчины, и закрыв глаза, кусают свой палец, чтобы контролируемая боль, позволила накопить энергию наслаждения для следующих решительных действий.
Вот для чего Господь дал девушкам девственную плеву - для бессознательной боли.
Их вульва в первый момент сжата настолько, что порой слабо эрегированному члену почти невозможно в нее проникнуть. Но каково удовольствие, по-настоящему возбужденному мужчине, когда его член сантиметр за сантиметром раздвигает сочные, горячие, упругие, волнистые стенки влагалища. Такая вульва, когда вводишь член, вначале будто бы не пускает его внутрь, оказывая, чисто женское сопротивление, а когда вынимаешь его назад держит его таким своим вакуумом, что далеко не всякий рот способен сделать подобное. Вначале, как я уже говорил, эти движения должны быть медленными и неглубокими, чтобы вульва каждым участком своих стенок запомнила насколько ей надо раздвинуться, чтобы твой член вкруговую, был все время обжат ею со всех сторон. Причем скорость фрикций должна возрастать не от желания. Ибо твое желание заставляет тебя вставлять сразу глубоко, и часто, и ее желание стремится к этому же, но это ошибка. Ибо вульва просто раздвинется, и не будет успевать сокращаться, а это приводит, почти все знают, к хлюпающим неприятным для слуха звукам. Если же начать, как учу я, то постепенно, раз за разом внутренние мышцы тренируются до такой степени, что в какой бы момент времени ты не вынул член, вульва будет такой, будто ты его еще даже не вставлял. Так тренированная вульва раздвигается и сокращается ровно с таким темпом, с каким входит и выходит член. Но это недели, месяцы, а то и годы тренировок, все зависит от того, что за женщина, девушка находится с тобой в постели.
Если это невинность. Ты учишь ее с нуля. Она знает только тебя и твой член. Поэтому, даже испытав боль от разрыва плевы, она не испугается. Её вульва не раздвинется в судороге страха больше твоего члена. И поэтому, даже если ты неумеха, но она будет только с тобой, она все равно всегда сможет доставить тебе удовольствие. В то время как если ты – неумеха, то отнюдь не факт, что она с тобой кончит. И, вообще, когда-нибудь узнает, что и женщины кончают. Может только на словах, конечно.
Если же с тобой женщина уже обладающая опытом, а ты неумеха – она подгонит тебя под себя.
Если же вы оба имеете опыт, то тут надо вначале договориться, вначале на словах понять друг друга, не быть ханжами, и часто, только в этом случае, вы можете достичь успеха, то есть кончить одновременно.
Слава Богу, что Господь, и Матушка – материальная природа или Сатана, захотели извлечь выгоду из человеческих сексуальных отношений. И еще на стадии изготовления человека заложили в него, огромное количество вариантов удовольствия от Любви и Секса, поэтому на земле редко встречаются люди не испытавшие Любовь, не занимавшиеся Сексом, но увы слишком много тех, которые не знают что такое Настоящий Оргазм.
Мы с Ольгой смогли достичь оргазма, но после долгих разговоров, и еще пары часов ее сознательного, усиленного сокращения мышц влагалища только Обычного, который испытывают 97% людей на земле.
К слову, я подразделяю Оргазм на три подвида:
Обычный – его испытывают в 97 % случаев;
Простой – 2 % случаев;
Настоящий – 1 % из всех оргазмов.
Настоящий, испытывают подготовленные, счастливые, влюбленные друг в друга люди, кончающие одновременно. Простой, испытывают подготовленные, обучающиеся, счастливые, кончающие друг за другом люди. Обычный – во всех остальных случаях.
Конечно, каждый оргазм индивидуален, и ему можно посвятить отдельную главу, но эта глава будет не об оргазме, а о том состоянии, которое испытывает человек после него. Римляне описывали его одно фразой: «Post qoitum omnia animal triste» – «После совокупления всякий зверь печален». Но так ли это на самом деле? Я уверен, почти все мужчины ответят что так, если вспомнят свой первый оргазм, но это наиболее общее впечатление.
Когда Ольга по-новому кончила, она билась в экстазе минуты три, была вся в поту и такой изможденной, будто усадьбу вспахала. Придя в себя, посмотрела на меня уставшими глазами и сказала:
- Нет, овчинка не стоит выделки.
- Как, - удивился я – разве это с тобой не впервые.
- Впервые, но уж очень много труда и все ради одной минуты, а потом становится грустно.
- Да, люди всю жизнь живут ради этого, и, порой не получают.
- Нет, я никогда не думала, что это так трудно.
- Это не трудно, просто тебя никто ничему не учил, поэтому приходится переучиваться, а переучиваться всегда труднее.
- Вот от этого и грустно, мне всегда казалось, что это просто радость.
- Ну, не знаю, какая же тебе была радость, когда я, например, тебя не чувствовал. Там у тебя было просто пустое место. Почему у вас у всех баб представление, что мы должны вас просто трахать, а вы, при этом – просто станок.
- Мы же ведомые, вы – водители.
- Это ты сейчас так говоришь, а когда встанем с койки, ты же по своему усмотрению действуешь.
- Давай, не будем доводить до большого, в общем, я считаю, что так «пахать» в койке, как ты предлагаешь – незачем. Если мужик хочет, то ему и как было, сойдет, а если ему не надо, то и мне – не особенно.
- Ну, тогда на том и порешили.
- Ну, так и порешили.
При таком житье-бытье мы еще даже целый год прожили, но, в конце концов, все равно все закончилось и даже печальнее, чем с другими. Ну, да что вспоминать …

52. «Да я под тебя уже сама не лягу».

Прежде, чем написать эту книгу, Господь сподобил меня написать киносценарий «Жизнь и смерть Адама и Евы», который тоже здесь напечатан. Сценарий - это художественное осмысление «Философии секса» на примере из Библии. Когда его закончил, и прочитал своим приятелям, а потом и малознакомым людям, то понял, что он нужен всем, что его надо ставить. Но и по сей день не знаю, как выйти на продюсеров, которые бы смогли, прочитав, оценить его. Продюсер, существующий в нашем городе, прочитав сценарий, отправил меня так далеко, куда меня еще никто не посылал – аж в Америку, мол, де, Голливуд, как раз сейчас интересуют подобные темы, но сам помочь отказался, а как попасть к продюсерам Голливуда – не сказал. У меня самого средств уже не было даже в Москву съездить, не то, что в Голливуд. Поэтому я начал обходить знакомых предпринимателей, читая им сценарий. Всех он заинтересовывал, «но, – говорили они, - мы никогда не занимались кино, и ничего в этом не понимаем, а вдруг, это интересно только мне и, вложив в него деньги, сгорю. Нет, ты уж со специалистами пообщайся».
Вспомнив, еще об одной своей знакомой предпринимательше – пошел к ней. Только начал читать, зашла еще одна молодая женщина и попросилась послушать.
- Пожалуйста.
В общем, прочитал я сценарий, услышал стандартный ответ от предпринимательши а, уходя, закинул удочку той молодице, которая присоединилась к слушанию. Мол, приходите вечером в гости, я вам еще и стихи почитаю. Пришла. Почитал. Осталась. Да не просто осталась, а трахнулись мы с ней с восторгом неописуемым. Только повела она себя, после того как я кончил, как-то странно, по-хозяйски. Чувствую, … э. Да, если я ее еще раз трахну, так она на меня живо «уздечку» набросит, такая хваткая оказалась девица, а было ей в ту пору всего ничего – 20 лет. «А с другой стороны, - думаю, - почему бы и нет». Ольга ушла год назад, год я жил один. За этот год категорически понял две вещи:
1. Настоящее счастье – счастье одиночества;
2. Одному трудно бороться с бытом.
А тут на тебе – готовая хозяйка и еще при деньгах. «Пусть, - думаю, - хозяйничает, а я-то, калач – тертый, на мене ей вряд ли получится поездить. Так для себя и решил. Хочет быть в доме хозяйкой – пусть будет, а я буду ее хозяином.
И на первых парах так вроде бы все и шло. К Новому году она захотела привезти сына.
- Ну, - думаю, - совсем захомутать хочет, - но, - говорю, - покажи вначале мне его фотографию.
Показала. Посмотрел, и увидел мальчишку двух лет с удивительно грустными и задумчивыми глазами, какого-то не похожего на мать. И думаю:
- Вот оно, то ради чего Господь свел меня с Татьяной из-за ее сына, который должен стать моим, вместо того, которого должна была родить Ольга. Но тогда, услышав слова Господа, я не придал им должного значения. А Он, между тем, мне уснувшему в 4 утра, в 6 утра громким голосом, что я аж проснулся, сказал:
- Сегодня – думай о сегодняшнем дне, а «Завтра» оставь для завтра!
Я встал, Ольга как раз выходила из дома, я спросил ее, куда она так рано собралась, она ответила, что в больницу – ну, мало ли беременные, а у нее был 3-й месяц, ходят по больницам, и не придал этому значения. Сходил в туалет и снова лег спать. Только в 14 часов меня осенило, что она поехала делать аборт. Прыгнул в машину и помчался в больницу, а когда нашел ее, то она была уже пустая. Ничего не сказал я Ольге, но когда вернулся к машине то, сев в нее, почему-то, залился горючими слезами, и минут 15 рыдал, опустив голову на руль, чтобы прохожие не видели моих слез, а потом тот же Господь успокоил меня сказав: «Видно еще не время».
И вот я вижу на фотографии пацана, ровесника моему не родившемуся ребенку, в глазах которого грусть достойная философического раздумья. И я сказал Татьяне:
- Вези.
На Новый год она слетала в Минск и уже 5 января привезла сына. В жизни он оказался куда более похожим на ребенка, чем на фотографии. Ему было 2,5 года, а он еще толком не разговаривал, хотя может быть оттого, что привык к белорусской речи, и не понимал русской, но постепенно день за днем, месяц за месяцем, год за годом он превращался в моего сына. Я, конечно, сразу всем заявил, что это мой сын, и даже объяснил, когда и как мы его с Татьяной зачали. Но это был вымысел, в который вначале поверила даже моя мать. Очень многие знают до сих пор, что Татьяна, забрав нашего сына и, украв государственный кредит в сумме 10 тысяч долларов, укатила в свою Беларусь. И они правы во всем, кроме того, что Никита наш сын. Хотя, конечно, я воспитывал его своим сыном три года, практически не обращая на Татьяну никакого внимания. И, несмотря на то, что мы трахнулись с ней только один раз, который я уже описал, мы жили с ней в одной квартире три года и даже, она, как бы на правах жены, пыталась со мной скандалить, но, получив достойный физический урок, на некоторое время замолкала. Потом, через полгода пыталась убедить меня в том, что ей очень трудно жить со мной без моей любви, на что получила резонное предложение:
- Уезжай.
Но она находила массу причин, чтобы этого не сделать и, только теперь, я понимаю, почему она не уезжала – она чувствовала, что может и должна уехать из Сыктывкара не с пустыми руками.
Где-то на второй год нашей совместной жизни у нас опять случился скандал, и она опять стала говорить, что ей трудно жить со мной без моей любви. Я попытался ей объяснить, что она не привлекает меня, что я переборол тягу своего члена к ней, на что она заявила:
- Да я под тебя уже сама не лягу, но мне нужно осознание хотя бы платонической любви, хотя бы уважение.
- Танечка, у меня нет, и не может быть к тебе платонической любви, а тем более уважения, потому что ты живешь со мной не потому, что любишь меня, а оттого, что не хочешь жить с сестрой, родителями и сыном в трехкомнатной квартире в нищей Беларуси, а здесь ничего не делая и не принося в дом ни копейки (к тому времени ее бизнес кончился) ты все-таки не голодаешь, и Никита получает достойное, семейное, интеллигентное воспитание. Ему всего 4 года, а он уже знает алфавит, умеет считать, скоро будет читать, чем не жизнь.
И Татьяна стремилась заработать денег. Она искала какие-то варианты бизнеса, но все они кончались печально, наверно, потому что она не умела работать изо дня в день. Один раз, у меня выгорела хорошая сделка, и я заработал пару тысяч долларов. Она выпросила у меня деньги и поехала раскручивать свой бизнес, с которым приехала в Сыктывкар, в миллионный город – Екатеринбург. Я был даже рад, но за пару месяцев истратила, что имела, и на последние деньги вернулась … Я хотел тут же отправить ее в Минск, но не удалось. Затем она попыталась торговать лесом, и у нее пара сделок даже получилось, но на третьей сделке ее здешний партнер забрал у ее приезжего партнера 1800$ и скрылся … его не могут найти, и по сей день. Затем она решила заняться производством мясопродуктов, и вначале, у нее это тоже получалось, и я даже помогал ей сдуру, торгуя единственным, что у меня было – честным именем. К тому времени моему кооперативу исполнилось 10 лет, и за все это время кооператив не имел ни копейки долга. Поэтому я, под шикарный Танькин бизнес-план, мог с чистым сердцем просить кредит, тем более что она меня умоляла об этом. Ибо, у нее уже было растущее производство, но не хватало оборотных средств, для необходимого объема. И все было бы хорошо, но, выпросив кредит, я посчитал, что мое дело сделано – теперь дорога молодым, а именно – Татьяне, и на очередном общем собрании снял с себя полномочия председателя, передав их Татьяне, что и поддержало общее собрание почти единогласно.
А Татьяна, став председателем кооператива без долгов, имея на руках арендованное оборудование для переработки за 200 тыс. долларов и имея оборотный капитал -–50 тыс. долларов съехала от меня. Объясняя это тем, что ей далеко ежедневно час добираться до работы, и сняла квартиру поближе, что, в общем, меня устраивало. Но, прожив пять месяцев на полученном кредите, и, видя, что у нее ничего не получается, Татьяна тихонько сняла всю оставшуюся наличность и укатила в Минск - столицу дружественного даже союзного, но другого государства подставив меня перед кредиторами.
Если бы не мои родственники, на которых я должен молиться и молюсь. Сидеть бы мне за решеткой и там писать эти строки. Но нельзя отказать в благородстве в первую очередь моему зятю Владимиру, его приятелю Игорю и, безусловно, моему отцу, потому что они, видя, что от расправы кредитных органов мне просто так не уйти посовещались, и скрепя сердце заплатили за меня кредитные долги.
Вот, во что выливаются безрассудные поступки, вот до чего доводят женщины и ладно бы я ее любил. Так ведь нет – я с ней боролся, а она, наверно, сейчас смеется надо мной дураком и вы, наверно, уважаемый читатель считаете меня идиотом. Да, и я теперь уже тоже, но … Есть Божий суд …, есть божий Судия, это единственное на что я уповаю. И не озлобляюсь сердцем против нее. Ей все равно хуже, чем мне. Ибо, со мною Бог.
Вспоминается польский фильм, в котором человек никак не мог стать богатым, как он к этому не стремился, шел, даже, на преступление. Но «истинно говорю Вам - богатому не войти в Царствие Небесное, как верблюду не пройти сквозь игольное ушко». Преступление, не сделало его богатым, но отправило его на крест, оказавшийся рядом с крестом Иисуса Христа, справа от него. И сказал Иисус: « … сегодня же будешь со мной возле Отца моего».
* * *
Есть фраза: «Деньги, делают нас свободными». Вам приходилось когда-нибудь видеть распорядок дня богатых людей? Им, помочиться некогда. По-настоящему свободными нас делают не деньги, а их отсутствие, наряду с отсутствием амбиций.

53. Божественная любовь.

Еще была надежда на то, что кооператив раскрутит производство мясопродуктов, но я чувствовал, что - это не мое. Понимал, что должен донести до людей не еще один кусок мяса, а мой духовный опыт, мое знание жизни и места в ней сексуальных отношений. Мною уже была разработана теоретическая часть «Философии секса», которую представлю читателю именно в этой главе. Уже начал пробовать ее нужность людям. А кто более студентов восприимчив к новым или хорошо забытым старым идеям? И я решил при нашем университете читать платные лекции-семинары. Хотел даже, чтобы их вставили в учебный план. Однако мне мягко отказали. Тогда, сделал объявление в университетском общежитии, и, собрав 25 желающих, приступил к занятиям. Но, можно сказать, что потерпел фиаско. Ибо, на второе занятие пришли уже 16 человек, а на третье – 7, на этом занятия и закончились. Конечно, здесь надо учитывать, что занятия проходили вечером, после основных, да еще и за деньги, но тем не менее. Теория, которую вы прочтете, мало интересовала молодежь... Их привлекало название – «Философия секса», Вероятно, они думали, что я начну с того, с чего начал эту книгу. С сексуальных историй предваряющих собственно философию, но я почему-то посчитал, что им гораздо интересней поделиться своими, которые мы и сможем рассмотреть в контексте философии секса. Однако прежде чем рассматривать конкретные истории в контексте той или иной философской концепции необходимо, чтобы все участвующие в обсуждении имели представление о ней, ее категориях, дефинициях и прочих вещах. Но когда стал объяснять присутствующим суть – они загрустили, потому что объяснение уж очень напоминало морализирование на темы секса, тогда как они пришли, чтобы услышать что-то новое. Мне и казалось, что я несу что-то новое. И преподавателям университета, читавшим мою заявку на открытие курса, сразу стало ясно, что этот предмет – авторский. Но на поверку оказалось, что все то, что я говорю они, вроде, как слышали. Им об этом уже говорили. Правда, разные источники, и отдельные определения не были связаны между собой единой системой, но в принципе – все это уже известно. Так стоит ли терять драгоценное время на то, чтобы услышать давно известные определения просто связанные между собой концепцией. Да за это еще и платить надо. Лучше уж потратить это время на то, чтобы заняться настоящим сексом, а не разговорами о нем. И здесь они были не правы. Ибо, как мы выяснили выше в одной из предыдущих глав. Настоящим сексом они могли заняться лишь в том случае, если бы все составляющие настоящего секса случайно совпали и привели к настоящему оргазму. А такое возможно без подготовки, всего лишь в 1% случаев всей массы сексуальных отношений на земле. Но ведь ты можешь и не попасть в этот 1%, и суррогат обычного секса можешь принять за Настоящий. Ведь 97% жителей Земли не знают, что такое Настоящий секс, не знают, что такое Настоящий Оргазм, а конечная цель этой книги хоть как-то, хоть на словах объяснить читателям, что есть что.
Именно потому, что студенты так отнеслись к семинарам, я решил, что необходимо, данное мне Богом понимание сформулировать в виде концепции или больше того, в виде теории, и максимально доступным языком изложить его на страницах книги, название которой, «Философия секса», тоже подсказал мне Господь. Потому что книгу можно отложить, можно пролистнуть несколько, кажущихся сейчас неинтересными, страниц, а потом к ним вернуться или не возвращаться к книге никогда. Это право каждого! Никто ведь не обязан «изливать» передо мной Душу. А я не обязан ни в кого силком вбивать понимание Настоящего Секса и Настоящего Оргазма. Кто захочет – прочтет. Прочтя, возможно, поймет, и научиться, а нет - его право. Живут же люди безграмотными и ничего. А до этой книги, вообще, по-моему, сексуального «букваря» не было. Ну не умерли же. Не выродилось человечество.
И все-таки, мне так кажется, Вам, уважаемый читатель, необходимо было прочесть все первые главы этой книги, состоящие из конкретных случаев, из длиннющей цепи случайностей, суррогатов, разочарований, чтобы Вы знали, на что я опираюсь, формулируя концепцию Философии Секса. (Ни в коем случае не путать с формулой Любви, формулы которой нет, и быть не может). И посредством предложенной концепции самому попытаться достичь Настоящего Оргазма в Настоящем сексе. И только уже опираясь на свой фактический материал рассказать всем «стоит ли овчинка выделки».
Фрейд, в сущности, сделал то же самое, но слишком по научному, слишком в лоб. В его психоанализе комплексов человека слишком много определенности, присущей материальному видению мира, там нет места Божественному провидению. В то время как моя философия, строится на всех трех составляющих мира: Бог – Материя – Человек. Это основная триада развития.
Бог в моем понимании – это Абсолютная Нематериальная Энергия Мира или Абсолютная Идея по Гегелю.
Человек, как синтез Материальной и Божественной, Абсолютной энергии несет в себе оба этих начала.
Божественная, Абсолютная энергия проявляется в Человеке посредством Чувств – Образов – Мыслей.
Ну а перечислять материальные виды энергии присущие Человеку вовсе необязательно, потому что их знают все: это и электрическая, и химическая, и тепловая, и физическая, и пр. Человек, как венец творенья обладает практически всеми видами энергии. Одна неудача, основная масса людей пополняет их только за счет химической энергии - посредством переваривания пищи, но Человек не просто животное, которые и то (часть из них) умеют пополнять свою энергию еще и за счет энергии Солнца. Но пока отвлечёмся.
Сейчас надо начать самый главный рассказ из практической жизни. Рассказ, венчающий мои похождения. Рассказ о величии провидения Господня. Рассказ о женщине, которую я все-таки нашел на Земле. Вернее, она нашла меня посредством Божественного провидения, которое я вначале принял за происки Сатаны.
Я начал читать лекции-семинары по «Философии секса» по вечерам в общежитии нашего университета. К назначенному времени первой лекции начал собираться народ, и она появилась одной из первых. Я ее как-то сразу отметил: она была внешне уверенной, проще других, в ней чувствовалась сила знания предмета. Она, так мне показалось, пришла лишь найти подтверждение своим догадкам – ах, как обманчива внешность. По сути, она знала только практическую сторону вопроса, и то с неприглядной стороны.
Сразу поручив ей быть старшей в группе слушателей, я начал воспроизводить им свои сентенции по вопросу сексуальных отношений между мужчинами и женщинами. Прежде оговорив, что частности, сексуальные меньшинства, в вопросах философии секса имеют для меня значение лишь постольку, поскольку они существуют, но являются исключениями, подтверждающими правило – собственно саму философию секса.
Продолжим.
- Философия секса, - начал я, - это теория о наиболее общих законах развития физического, сознательного и духовного состояний человека для достижения им Настоящего Оргазма.
Оргазм же – это модель смерти.
Смерть – это порог следующих измерений, за которым, такие не существенные для жизни в материальном мире измерения, как Любовь, Благодарность, Благородство – приобретают существенное значение, свой основополагающий смысл.
Мне кажется, - продолжал я, - нам пока не следует останавливаться на частностях, но имеет смысл рассмотреть общие положения теории «Философии секса» и уже после вернуться к частным случаям, которые либо впишутся в нее и тем самым подтвердят, либо наоборот.
Начнем с отправной точки теории философии секса, а именно: Человек – создан Богом, Абсолютной Идеей, Абсолютной Энергией и является Венцом Божественного творения. В процессе наших лекций, я надеюсь, мне удастся Вам это доказать, а пока примите на Веру. Кто же категорически не согласен с этой основополагающей отправной точкой и непримиримо считает себя близким родственником обезьян, и результатом развития бездушной Материи, может прямо сейчас покинуть наши лекции-семинары.
Все остались.
- Значит, все-таки никто из вас не убежден, что, отвечая на основной вопрос философии, Маркс был абсолютно прав, что Материя существовала всегда - до, вне и независимо от сознания. Марксисты еще прибавляли от человеческого сознания, ибо были настолько эгоистичны, что наделяли сознанием только Человека, доказывая правдивость своего постулата в многотомных изданиях своей философии, отдавая ей пальму первенства в научности и объективности. Ибо, говорили они, каждое наше утверждение, можно проверить практически, а практика – это критерий истины!
Но прошло немногим более полутора веков и марксизм сегодня даже неприлично вспоминать. В то время как Библии более 2000 лет, если иметь в виду ее нынешний вид, а если считать с … Моисея, то более 5500 лет, хотя, конечно, и это, мы не знаем наверняка. Но Библия, точно древнее марксизма. Пусть даже в Библию вкрались позднейшие вставки, они не изменили до неузнаваемости ее сути, поэтому, по моему мнению, можно считать Библию книгой книг. Книгой, пусть, порой, на уровне дошкольника, объясняющего место Человека в этом мире. Практика человеческой жизни показала. Как бы ни были прямолинейны и просты истины, утверждаемые на ее страницах, время не смогло их стереть. А много ли мы знаем подобных книг?
Поэтому, исходя из того, что только что вам рассказал, мы – современные объективисты, так бы я назвал себя и тех, кто со мной согласен. В рассмотрении своих гипотез, теорий, полагаемся только на объективную информацию проверенную временем, практикой и своими собственными знаниями, ставшими убеждениями. Именно на этом зиждется теория Философии Секса.
Почему же в таком случае я говорю о Боге, как о начале начал. Ведь никто из живущих доподлинно с ним не встречался, никто не может утверждать, что Он там или здесь. Я говорю о Боге потому, что именно Человек всем своим существованием, своим неверием, своей пытливостью доказал Его существование. Ибо, если бы его не было, то ни кого и ни когда не возможно было бы убедить, что Он есть. Но именно тогда, когда человек набирается жизненного опыта, тогда, когда практическая жизнь доказала человеку существование Бога и человек уже не в состоянии ни чего противостоять этим фактам, полученным им самим в процессе собственной жизни, человек идет в церковь.
Есть, конечно, и такие, которые верят, но в церковь не ходят. И, наверное, их большинство. Ибо современная Церковь, пережившая эпоху гонений, забвения, приспособившаяся к современному миру, безусловно, уже не та, которая была от веку. Хотя, наверно, обряды, литургии, службы и сохранили свою сущность, но все-таки, некоторые представители церкви уже настолько дискредитировали саму идею Церкви – просвещение обывателя через Слово Божие, что кажется, что они порой сами не знают, зачем служат.
Поэтому я говорю. Ходите в церковь и молитесь. Ибо - это Храм Божий, построенный руками человека. Но молитесь и тогда, когда вы в церковь не ходите. Ибо, Ваш Храм в Вашей Душе и строителем его являетесь вы сами.
Видимо, об этом Храме говорил Христос, когда сказал, что в три дня построю Храм Веры.
В сущности, он был прав. Для того чтобы построить Храм Веры в Бога, совершенно нет необходимости возносить до небес стены соборов и их величием утверждать человеческую веру в божественное. Достаточно Слова Божия, которым Вы проникли в Душу слушающего вас. Душа человеческая взрастит это зерно внутри человека. Порой, достаточно не трех, а одного дня, чтобы воздвигнуть Храм Веры в Душе Человеческой. Ибо Душа – это часть Бога в нас. И, с какой быстротой свободный фтор вступает в соединение, с еще большей скоростью истинное Слово Божие проникает в нашу Душу.
Но вернемся к теории философии секса.
Какое отношение к ней, вроде бы, имеет Господь? Ведь христианство относится к сексу как к первородному греху и допускает его только по причине деторождения, остальное – блуд, прелюбодеяние. Причем же здесь Бог, Абсолютная Идея, Абсолютная Энергия? А вот причем: христианство во время своего зарождения не обладало достаточным количеством фактов, исследований. Не имело социологической науки как таковой. Не имело представления о психосоматических поступках и, стало быть, не могло о них рассуждать. Христианство знало лишь то, что человек, достигший половой зрелости, ради физической страсти способен отвергнуть Бога внутри себя, способен на поступки, на которые не способен даже ради веры. Причем каждый! И совсем даже не герой. Не находя этому сколько-нибудь вразумительного объяснения, христианство, имея перед собой опыт римской империи, просто объявило: секс – от лукавого. И далее, ничего не объясняя, разрешило его только в освещенном церковью браке - для продолжения рода. Тогда, как еще в книге Песня Песней Соломоновых, в стихах поется гимн плотской Любви.
В том числе и поэтому, Заветы Иисуса Христа считаются Новым Заветом, и входят в определенное противоречие с прежним, Ветхим Заветом. Так называемого Бога Авраамово, создавшего Адама, являющегося прямым Авраамовым предком. Давшим Моисею, выведшему иудеев из египетского плена – Скрижали Завета, на которых было начертано: «Не убий» и «Не укради», но «Око за око и зуб за зуб» и «Только к тому мое благоволение, который каждый из мужского рода будет обрезан на восьмой день после рождения». Иисус же Христос говорит, что правдивы заветы Бога Авраамово, но зло не победит зло и если ударили тебя по одной щеке, подставь другую. У кого второй раз сможет подняться рука на такого Агнца, и только ли обрезанным, уготовано Царствие Небесное? В обрезании Страстей, а не Плоти достоинство Человека.
Мы основываем нашу теорию Философии Секса на объективной Вере в единого Бога создавшего Людей - Мужчину и Женщину, и сказавшего им – плодитесь и размножайтесь. Создавшего Адама и наделившего его сознанием. Мы верим, что началом всего сущего является Бог, Абсолютная Идея, Абсолютная Энергия, и Человека живущего, роднит с Богом – Любовь. Чувство, не имеющее причины.
В этом случае, изначальная триада развития выглядит так: Чувства – Образы – Мысли – это нематериальная триада Бога, Абсолютной Идеи, Абсолютной Энергии. Триада, не имеющая причины. Как, порой, мы сами, не можем ответить себе, откуда в нас появились Любовь или Страх.
Мы все знаем безотчетное, ноющее чувство Страха, не имеющего причины. До боли в Сердце. Поэтому, мы его обязательно фиксируем, помним. Мы реже помним безотчетное чувство Любви, потому что оно несет только положительные переживания, и не фиксируется нами. Но, если покопаться в памяти своих состояний, то, наверняка, можно вспомнить, когда вдруг почему-то полюбил весь Мир. В этот момент Человек чувствует себя неотъемлемой частью Вселенной, частью являющейся Венцом Творения. В такие моменты человек понимает, что в Мире нет ничего случайного. Все связано и обосновано, и поэтому Секс – как некоторый набор физических действий, часто приводящих к Оргазму, является такой же необходимой составляющей Бытия, как Дыхание или Пищеварение. Причем, если последние два явления нужны Человеку лишь для поддержания физической жизни, то Секс – необходим Человеку, кроме своего прямого предназначения – продолжения рода, еще и для того, чтобы прикоснуться к Богу.
Только посредством Настоящего Секса, включающего в себя Духовную Любовь партнеров друг к другу, как обязательное условие, можно достичь Настоящего Оргазма, в результате которого, Души Влюбленных на некоторое время покидают тела, и прикасаются к Богу. В этом смысл теории философии Секса.
Только имея в руках теорию можно достичь того, чтобы каждый человек на Земле испытал радость Настоящего Оргазма, к которому может привести только Настоящий Секс. А пока, я повторюсь, 97% людей – испытывают Обычный, всего 2% - испытывают Простой и только 1% - испытывает Оргазм Настоящий. Это еще не учитываются те, которые, вообще, не испытали за свою жизнь никакого Оргазма.
Цель теории философии Секса – достижение Настоящего Оргазма через механизм Настоящего Секса. Если категории Секс мы уже дали определение, и его дефиниция, повторю, звучит так: Секс – это набор некоторых физических действий партнеров, часто приводящих к Оргазму. То дефиниция Настоящего Секса, приводящего к Настоящему Оргазму, может быть сформулирована только после понимания нами целой совокупности категорий, составляющих прилагательное Настоящий, и в первую очередь – это категория Любви, без которой Настоящий Секс не возможен в принципе.
Итак, Любовь – чувство роднящее нас с Богом, то есть только испытывая к своему сексуальному партнеру такое чувство, другими словами, боготворя его, вы в состоянии будете заниматься Настоящим Сексом и это главное, необходимое, но недостаточное его условие. Прежде чем им заниматься даже с Любимым человеком, надо быть физически здоровым и отдохнувшим. Говоря о морально-нравственной стороне Настоящих сексуальных отношений важно отметить. В Вас должно присутствовать также абсолютное – доверие к любимому, любимой, хотя бы на момент ваших сексуальных отношений. Было бы, конечно, очень здорово, если бы ваше доверие друг к другу распространялось и за их пределы. Но это как раз то из условий, которое является лишь желательным. И относится к обыденным, бытовым, от которого зависит другая часть человеческой жизни, находящаяся за пределами сексуальных отношений.
Дефиницию категории «Доверие» можно сформулировать как отсутствие страха беспомощного человека наедине с доверенным. Тогда какова дефиниция, определение категории «Страх» – одной из основополагающих категорий жизни? Причем Страх – это и чувство, и эмоция, и прежде чем дать определение Страха мы должны достичь понимания разницы понятий: Чувства и Эмоции.
Чувства – это переживания, явления, не имеющие причины, и они - суть Начала Мира.
Тогда как явления, переживания, имеющие причину, называются – Эмоции.
До рассмотрения теории Философии Секса человек не делает различия между этими категориями, а между тем, все прекрасно знают, Страх безотчетный и Страх от чего-либо.
Так вот, Страх безотчетный – это страх перед Богом, а Страх чего-либо – это Страх материальный.
Наиболее ярко выраженный материальный страх – это страх потери материальной жизни. Это эмоция в результате воздействия на человека чего-либо материального, угроза самому его земному существованию. И тело – Материя, инстинктивно боится, что Душа покинет его, и оно останется недвижимо. А мы знаем, из того же марксизма, что способом существования Материи – является движение. Материальное же человеческое тело может свободно двигаться только при наличии в нем Души. Душа остается в человеческом теле до тех пор, пока тело напряжено, пока работающее Сердце, способно «удержать» в себе Душу.
Механизмом выхода Души из Тела является полное расслабление. Полное расслабление происходит с каждым человеком в результате полной остановки Сердца.
Если «смотреть» на Сердце под этим углом, становится понятным, почему мы говорим о «сердечной любви», о «сердечных переживаниях». Все знаем, как Страх сжимает Сердце. Хотя, с точки зрения медиков – это просто мотор. Мотор то, мотор, но у него несколько акселераторов, «педалей газа» - Чувства и Эмоции далеко не последние в их ряду, если не первые. Становится понятными фразы – «умер от любви», «сердце разорвалось от страха». Сердце остановилось. «Наступила Смерть», констатируют медики, а мы говорим: «Душа переступила порог Смерти»!
Душа человеческая, переступив порог Смерти, входит в новые измерения, сливается с Богом и в зависимости от самосознания умирающего человека. После смерти: либо растворяется в Боге, в Абсолютной Идее, Абсолютной Энергии, либо, оставшись Индивидуальностью, являет собою часть Бога в нем самом. Так происходит со сливочным маслом, подвергшимся термической обработке – это то же самое масло, но не однородное, а с крупинками самой его масляной сути. Пена же, осталась на краях сковороды.
Мы рассуждаем об определении Страха, который может быть и Чувством, и Эмоцией. Страх – это переживания будущей потери. Страх перед Богом – это переживание будущей потери собственной гордыни (безотчетный страх), этот страх возвышает нас. Все остальные виды Страха – это переживание наших материальных потерь в результате воздействия на нас материальных сил. И этот Страх - унижает.
Вы можете мне возразить и сказать, что мы так же испытываем страх не только перед потерей, но и перед приобретением. Например, мы испытываем Страх перед приобретением боли. В частности перед дракой, перед пыткой. И на первый взгляд вы правы. Но все-таки, боль в результате пытки или нападения на вас других людей – это не приобретение, а потеря. Потеря вашего нормального состояния без вашего желания, а тогда когда вы лезете в драку по собственной инициативе, да еще за правое дело – вы совсем не боитесь боли.
Вообще, Страх – как боязнь чего-либо, Страх перед некой материальной силой, которой ты не в состоянии ничего противопоставить, как я уже говорил – унижает. Такой Страх появляется в человеке, как его собственное представление о том, что должно произойти. Пока у человека нет опыта воздействия ожидаемой силы – он ее не боится. И когда начнется действие этой силы – он, человек ее уже не боится, но либо сопротивляется, либо смиренно переносит ее воздействие. Страх пропадает. Когда все уже случилось, уже нет Страха. Есть боль, сожаление, обида, есть потеря чего-либо. Вы ощущаете себя униженным и оскорбленным, после воздействия на Вас Материальной Силы.
Когда же вы испытываете безотчетный Страх. Страх перед воздействием на Вас нематериальной силы. Силы Абсолютной Энергии, Абсолютной Идеи, Бога. Этот Страх также пропадает, когда начинаете ощущать Его воздействие. Но вместо боли, Вы испытываете облегчение, от воздействия на Вас, Его силы. - Бог говорит к Вам. Если Вы, испытываете это переживание смиренно – то оно, переживание, очищает и извиняет Вас перед лицом Бога. Вы чувствуете внутренний подъем. Вы чувствуете, как это переживание возвышает Вас перед лицом Бога.
Повторюсь еще раз, Страх – это переживание будущей потери, Страх – как чувство, как ожидание воздействия нематериальной силы Бога – возвышает Вас; Страх – как эмоция, как ожидание воздействия любой материальной силы – оскорбляет и унижает Вас.
Наверное, есть смысл так же подробно разобрать и такое чувство как Любовь. Ведь на первый взгляд есть много состояний Человека, которые он называет, описывает одним словом – Любовь. Мы уже привычно говорим, что это виды Любви, а именно: любовь к матери, любовь к сестре, любовь к брату, любовь к ребенку. Мы даже говорим – я люблю эту еду. Что это? Бедность нашего языка? Но ведь у нас есть вещи, явления гораздо менее значимые, но имеющие большое количество синонимов. Почему же обо всех добрых отношениях к разным людям, среди нас принято говорить – я люблю их, или я люблю что-то. В редких случаях, когда мы еще не совсем уверенны в своей тяге к тому или иному человеку, к тому или иному явлению, к той или иной вещи мы говорим: «Мне нравится!», иначе – «Я могу скоро полюбить, но могу и не полюбить».
Я уже давал определение, дефиницию категории Любви в рассматриваемом нами аспекте – теории Философии Секса и утверждаю, что Любовь – это прикосновение к Богу. Это состояние, которое в материальной жизни заставляет тело до такой степени запустить механизм расслабления, что дает возможность Душе выйти из нашего тела и коснуться Бога даже без остановки сердца. Например, во время общения с любимыми нами родственниками, которые тоже нас любят - это то же возможно. Мать общается с ребенком, и чем меньше ребенок, чем меньше его самосознание вмешивается в процесс общения, тем ярче присутствие Бога в этом общении. Конечно, это не Оргазм в полном смысле этого слова, во время Настоящего которого слияние Души и Бога абсолютны и продолжительны, но это тоже прикосновение к Богу пусть не столь абсолютное, но достаточно продолжительное. Поэтому, мы и эти отношения, правомерно называем Любовью.
Некоторые спросят: «Почему же Любовь - чувство, а не эмоция, ведь после воздействия на нас красоты другого человека мы и влюбляемся в него. Красоты лица, фигуры, ума и прочего, то есть Любовь возникает в ответ на воздействие на нас материи другого человека». Но вы, наверно, обратили внимание, что в самом вопросе кроется ответ. На нас влияет не сама форма, материя, а ее красота, то есть наше понимание красивой формы материи. Понимание же наше, наши критерии, наш вкус появляются в нас под воздействием многих факторов, но становятся неизменными только после накопления Духовного опыта.
Другими словами, безусловно, в молодости, когда в нас ещё нет достаточного Духовного опыта, а наш вкус, эстетические критерии красоты сформированы, скорее модой или противоречием моде, любуясь формой, материи мы испытываем эмоцию – удовольствие. Но за понравившейся формой мы, даже в молодости, младенчестве, ищем содержание. В Человеке - Душу, в игрушках механизм, и только после того, как нас удовлетворяет то, что мы находим – Душа того человека, который воздействовал на нас красотой своей материальной формы, только тогда мы говорим, что полюбили его всей Душой.
Для того чтобы остаться корректным, надо упомянуть, что и руками скульптора тоже руководит Господь, а по отношению к Человеку Он Сам – скульптор.
Мой долгий, тернистый путь поисков своей половины вначале привел только к тому, что я нашел идеальную, с моей точки зрения форму. И даже Духовное её содержание, её принципы меня подкупили, но я тогда, видимо, до них еще не до рос. В ней же, они были воспитаны. Меня воспитать ей не удалось. Я сам, через «синяки и шишки» шел к пониманию Абсолютной Идеи.
Так к чему же мы собственно пришли, рассуждая о Любви, как прикосновении к Богу во всех ее ипостасях? А пришли мы к следующему: Любовь, как прикосновение к Богу была и остается только таковой. Прикосновение к Богу мы называем Любовью, и прикасаемся к Нему во всех случаях отношений, называемых нами Любовью.
Лишь, когда мы говорим, что Любим эту еду, это уже не Любовь, в том понимании, о котором говорю я. Это, видимо, несознательная подмена понятий людьми, с ограниченным словарным запасом. Чревоугодие – это, конечно, единственное Настоящее удовольствие, которое доставляет нам наше материальное тело. Потому что уже даже в Обычном сексе тело приносит удовольствие, в котором Человек ощущает, едва уловимую, Божественную Сущность – Нирвану.
Но искать пути к ней без Любви, без духовного стремления одного человека к другому, невозможно. Во время Обычного секса достичь Настоящего Оргазма – невозможно, а только он является ближайшим путем к Богу при жизни. Конечно, еще и молитва, и медитация, но ближайший – Настоящий Оргазм, но ни ощутить, ни почувствовать истинную сущность Оргазма – модели смерти, без Любви – невозможно. Души не сливаются с Богом в Радость полного Удовлетворения, не покидают тела, а в этом смысл и цель теории философии Секса – помочь людям достичь Нирваны. И, хотя понятие Нирваны из другой религии, в которой нет Бога, как Абсолютной Идеи, как творца всего Сущего. Смысл состояния Человека после Смерти в Буддизме, или же, после выхода его Души из тела в результате трансцендентальной медитации, тот же самый. Только то, что мы понимаем, как слияние с Богом - они называют Нирваной.
На земле нет, и не может быть, религий приводящих Человека после Смерти по разным «адресам». Ибо, Человек может вернуться только туда, откуда пришел – к Богу, в Нирвану.
Если взять сотню совершенно отличных друг от друга людей разных национальностей, цветов кожи, возрастов (не моложе 18 лет), и в разных местах земли, создав им, аскетические условия для жизни, дать подумать над ней, над жизнью, все они придут к одному и тому же пониманию Бога. Одни чуть раньше, другие чуть позже, но все в пределах 3-х лет одиночества. Либо сойдут с ума. Правда, последних будет меньшинство. И еще десяток, другой избранных поймут, что Настоящее Счастье для Человека – это общение с Богом.
То, что я вам скажу сейчас, возможно, вызовет в вас недоумение. Возможно, вы скажете, что мои рассуждения над теорией философии Секса привели меня к пессимизму, но я утверждаю: с момента создания Человека развитие идет по кругу. Ибо, триада развития: Бог – Материя – Человек. В которой Бог – это теза, Материя – антитеза, противоречие Богу, Человек – синтез Бога и Материи. И Человек, согласно скалигеровской хронологии истории, вот уже 7,5 тысяч лет рождает себе подобных. И пока не достиг количественного качества, то есть той меры, за которой количество людей приведет его Человека к качественным изменениям. И пока этого не случится, мы будем идти лишь по кругу, в сущности - стоя на месте, пока не достигнем в своем количестве предела, своей меры. Если грубо, то, видимо, пределом, мерой являются для нас возможности Земли, которых перестанет хватать для нашей сегодняшней, обычной жизни. Темпы же количественного увеличения людей настолько велики, что, вероятно, демографическая катастрофа произойдет еще при нашей жизни. Если, конечно, Человек опять не выкрутится, то есть не найдет альтернативных планет, на которые будет возможно расселять землян, но такой выход не приведет к качественному изменению Человека, он лишь раздвинет рамки количественной меры.
Настоящее же развитие представленной триады мне видится в том, что на смену Телесному Человеку Разумному, придет Бестелесный Человек Разумный, либо Трансформирующийся Человек Разумный. Который только посредством собственного желания, собственной воли сможет изменять, трансформировать свою телесную оболочку – предположим в полевую структуру. Такой Человек - будет разумным электромагнитным полем, или не распадающейся совокупностью электромагнитных полей. Тогда только Мы сойдём с круга и продолжим раскручивать спираль развития.
Но это, как вы понимаете, перспектива, которая была упущена Адамом с Евой. Которые вместо того, чтобы сидя в Раю заниматься развитием собственных возможностей искусились, в результате собственной гордыни, и были выгнаны из Рая без средств к существованию, которые им пришлось добывать самим, и некогда уже стало задумываться над своими возможностями. Хотя Адам обладал всей массой знаний о материальном мире. Если бы это было не так, смог ли бы он переназвать всех зверей и гадов, всех птиц в небе и всех рыб в воде, но он сделал это и заскучал. И вместо того, чтобы развиваться внутренне, он попросил у Господа – друга, тогда-то и была ему из его же ребра, создана Жена, которую он сам же, перед уходом из рая, и назвал Евой (Жизнью), этой жизнью мы с вами живем и поныне.
- Вот Вы все время говорите Бог, Господь, а если я его никогда не слышала, не видела и Его влияния на свою судьбу не чувствовала. И у меня совсем нет желания с ним сливаться.. Потому что никто, кроме как умозрительно, не сможет мне сию минуту показать Его или, хотя бы, сделать так, чтобы я ощутила Его присутствие. Поэтому мне не совсем понятно, зачем Вы нам все это рассказываете.
- Во-первых, если помните, вначале лекции всем не верующим, не принимающим Бога в себе, я предложил выйти, предупредив, что им будет не интересно и трудно воспринимать, все что я говорю, потому что внутренне они будут сопротивляться. Ибо та Душа, которая не считает себя частью Бога, заполняется Сатаной или меркантильными материальными интересами, что, в общем-то, одно и то же, потому что Материя – это антитеза Бога, суть его противоречие, а по-простому – Сатана.
Во-вторых, если уж, конечно, Вы хотите сию минуту ощутить его присутствие, то сейчас на глазах у всех присутствующих – Вы его ощутите. Только уговор, не лгать о своих ощущениях. И если он придет к Вам, то просто скажите «Да», если нет, значит – «Нет», и, вероятно, если Вы обращаетесь к Нему впервые, Он будет говорить к Вам и если сможете, то расскажите. Договорились?
- Договорились.
- Кстати, как Вас звать.
- Наташа.
- Хорошо Наташа, давайте попробуем. Похоже, вот в этом месте аудитории Его присутствие будет ощущаться яснее всего. Ибо это место светлого многоугольника, через который Абсолютная Энергия Бога проникает в Землю, а рядом, примыкающий к нему – темный многоугольник, через который Энергия Земли восходит к Богу. В том месте Вам было бы труднее ощутить Абсолютную Энергию Бога. Итак, вот здесь, повернитесь лицом к Востоку. Где у нас Восток? Там, да? Да. Не бойтесь – это не больно, но приятно. Теперь согните руки в локтях и ладони поверните к Небу, к Богу, так как Вы просите милостыню. Просите снизойти к Вам. Немного склоните голову, чтобы темя тоже было направлено на Восток, а теперь закройте глаза и самыми искренними словами внутри себя, можно даже не вслух. Попросите Его снизойти к Вам, и если Он захочет, то пусть скажет, что хочет.
Что Он снизошел к Вам, вы почувствуете в Ваших ладонях. Вы почувствуете в них легкую прохладу, значит, Господь пришел к Вам, и может, увидите серо-голубой луч диаметром, примерно 1 см, который будет проникать Вам в ладони, а на голове у Вас может загореться желто-оранжевый огонек, как от зажигалки – это значит, что Вы наполнились Божественной Энергией. Но с непривычки этого может не быть, и только ладони через пару-тройку часов станут «гореть», будто Вы их обожгли. Поэтому, когда будете просить, чтобы Он снизошел к Вам и дал Энергию для Жизни, то просите только столько, сколько надо, чтобы излишек не сжег Вам руки или что еще хуже – внутренности. Поняли?
- Поняла.
- Тогда закрывайте глаза и попробуйте, а мы за Вами посмотрим.
Она закрыла глаза и, повернув ладони в угол аудитории к предполагаемой восточной части неба, тихонько-тихонько, мелко-мелко задрожала. Потом, буквально через десять секунд, отдернула руки. Удивленно посмотрела на меня и, ни слова не говоря, пошла и села на место. Своим молчанием, испугав даже меня. Что видела, слышала, поняла она так никому и не сказала. Да этого и не надо было делать, все всё видели своими глазами.
- На сегодня, я думаю, вы достаточно «загрузились», поэтому подумайте неделю над тем, что я вам рассказал, и в следующую среду поделитесь со мной своими мыслями или же, если сумеете, попробуйте рассказать о ваших попытках практического достижения Настоящего Оргазма.
Я сейчас пишу эти строки и Энергия, наверное, Земли бушует в моих ладонях, будто их обжигают искры, близко поднесенного, направленного бенгальского огня. Это, наверное, потому что я пока не сказал главного – Наталья трагически погибла, буквально через пару месяцев после лекций. Упала с крыши.
Связано ли это как-то с тем, что она почувствовала, услышала – не знаю, но знаю другое: Гуля была ее лучшей подругой.
Я же к тому времени, как вы помните, уже месяцев восемь жил один, в связи с тем, что зарекся сам кого-либо искать, кого-либо добиваться, стараться наладить с кем-либо свою жизнь. Татьяна жила в Эжве и работала в арендованном мясном цеху, еще не истратив кредит, а я тихонько, жил один, раздумывая над теорией философии Секса, каждоутренне и ежевечерне молясь Богу. Когда же хотелось поговорить с живым существом, я разговаривал с сиамской кошкой по кличке «Машка», которую пару лет назад принесла котенком подруга Татьяны. Кошка, надо сказать, выросла на редкость красивая, правда, со своеобразным характером, может оттого, что ее ласкал только, иногда заходящий ко мне, приятель. Она вечно сидела в открытой форточке, хотя уже и падала пару раз в траву с восьмого этажа, но Татьяна ее находила и снова приносила домой испуганную, но даже не ушибшуюся. Я же «Машке» сказал, что если она упадет при мне – за ней не побегу, конечно, она меня, наверное, не поняла, но когда, увидев ее в форточке, топал на нее ногой, она тут же спрыгивала на пол в кухню. В общем, все шло своим чередом.
На вторую лекцию, как уже говорил, пришло человек шестнадцать. Наталья не пришла. Хотя мне казалось, что она должна была придти и рассказать о своих чувствах, переживаниях, но, видимо, это было не в ее характере – рассказывать о своем состоянии. И, хотя, это был бы великолепный пример, я совсем не огорчился, потому что даже ее отсутствие было примером, было подтверждением моих слов.
Но студенты есть студенты, в их возрасте сексом хочется заниматься, а не слушать теорию философии секса, в которой больше философии, чем Секса.
Поэтому с более стойкими, среди которых была и Гуля, мы продолжили разговор.
- Итак, - начал я, - в прошлый раз мы остановились на том, что ваша приятельница почувствовала присутствие Бога, но ничего нам не рассказала, а после лекции Вам она что-нибудь рассказывала? Нет. А кто-нибудь сам пробовал почувствовать Бога. Поднялись несколько несмелых рук. Я не буду вас допрашивать, что вы спрашивали, что вы ощутили, раз вы пришли, значит вам интересно и вы со мной согласны. Так? Так. Значит продолжим. А в лекции мы остановились на том, что Господь создал Адаму Жену, который, увидев ее, воскликнул: «Вот плоть от плоти моей, кость от костей моих!» и был рад. Сам того не ведая, что буквально через день Змий спросит Жену: «Правда ли, что Господь запретил вам, есть от любого дерева в Раю?» «Нет, - ответила Жена, - но от дерева, что посреди рая – не ешьте, ибо умрете». «Нет, не умрете, - сказал Змий, - но будете как Боги знающие добро и зло». И тогда Жена посмотрела на плоды дерева и увидела, что они приятны для взгляда и вожделенны, ибо дают знание. И понадеявшись на себя, на свою оценку, на свою гордыню, видимо, внутри себя сказала: «Господь запретил, но ведь я могу попробовать, потому что вижу, что не умру». И откусила, и не умерла, и дала Адаму, и он ел, и не умер, и они увидели, что они наги и застеснялись, и кровь ударила им в лица, и они спрятались в кустах прикрывшись смоковными листьями.
Господь, увидев, что Адам и Жена его стесняются, тут же спросил Адама, не ел ли он от дерева, о котором заповедовал: «Не ешьте!». Адам сказал, что Жена, которую ему дал Господь, дала плод, и он ел.
- Что? Ты это сделала, - обратился Господь к Жене.
- Змий искусил меня, - сказала Жена, - и я ела.
И тогда Господь раздал «всем сестрам по серьгам»: Змия, скинув на землю, оставил вечно ползать на брюхе и вражду положил между им и его женою, и между семенем ее и семенем его; Жене сказал – умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рожать детей, и к мужу твоему влечение твое и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: «В поте лица теперь будешь добывать хлеб свой и произрастит Земля тебе терние и волчцы, и когда умрешь – возвратишься в Землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься.
И переодев их в одежды кожаные и дав узелок зерна, отворил ворота Рая. Адам сказал Жене: «Ты – Ева», и они вышли из Рая, а Господь закрыл ворота и поставил перед воротами Херувима с огненным мечом для охраны.
Видимо с этого момента мы и можем считать начало человеческой земной жизни, с него и можно было бы начать отсчет. И старо-православный христианский календарь с этого времени, считая его временем Сотворения Мира, начинал свой отсчет, и согласно ему нынешний год – 7506, то есть, Иисус Христос родился в 5508 году от Сотворения Мира.
Итак, Бог выгнал из Рая Адама с Евой за то, что они ели от дерева, о котором Бог заповедовал им: «Не ешьте, - и даже попытался напугать, - ибо умрете». Значит, видимо, у Адама, по крайней мере, уже был опыт, он, наверно, уже встречался со смертью, может быть животных, и, видимо, сильно испугался ее, потому что не будь этого, словами, не имеющими для него смысла – человека не напугать. Мы впервые понимаем, что есть смерть в возрасте 5-6 лет. Помните, как вы плакали в тот момент, когда осознали что умрете? Я помню. Помню, как мне было себя жалко. Но ведь до этого понимания я смерти не боялся. Значит, Адам уже должен был знать, что такое Смерть – ибо боялся. Жена же могла и не знать что такое Смерть, и поэтому она может, и боялась ее как чего-то неизвестного, но не более того. Но не в этом суть, а суть в том, что она, а вслед за ней и Адам нарушили первую, и на тот момент единственную заповедь Бога. И хотя далее в Библии написано, что Бог подумал, что они могут съесть и от дерева Жизни, и будут жить вечно, и вроде как, согласно Библии, чтобы этого не случилось Бог выгнал их из Рая, то есть все-таки обрек их на смерть, которую они потом, через 930 лет, вместе и приняли. Но теория философии Секса как раз и показывает, что причина-то запрета жизни в Раю для Адама и Жены его была несколько другая.
Бог выгнал их из Рая за Гордыню, за то, что они понадеялись на себя, и ослушались Его запрета. Они нарушили чистоту эксперимента. Потому что Божественная затея с Жизнью должна была всего на всего противостоять Материи, Сатане, но ни одна жизненная форма до Человека разумного не смогла по-настоящему отстоять первенство Абсолютной Идеи, Абсолютной Энергии. Ведь даже Эйнштейн сказал: Е=М•с2, то есть описал лишь материальную энергию, оставив за пределами своей формулы энергию Чувств, Образов, Мыслей, которая неизмеримо больше энергии материальной. Хотя он-то, как раз и описывал энергию, содержащуюся в том или ином материальном теле, он не ставил перед собой задачи описать Абсолютную Энергию. Мы же сегодня можем к его формуле приставить лишь «X» – вся не материальная энергия, и получится Е=М•с2 +X – это формула Всей Существующей Энергии, причем X >> М•с2.
Из всей этой истории о наших прародителях нам важно вынести главное – Адам и Жена его и в Раю рано или поздно занялись бы сексом. Даже если бы они не откушали запретного плода, но в том случае, вначале, они испытали бы Чувство Любви друг к другу, и в результате пришли бы к сексуальным отношениям подготовленными, и испытали бы Настоящий Оргазм. В действительности же они поторопились, и съели плод, который возбудил их без участия Чувств. Грубо говоря, у Адама встал член, и они увидели разницу между собой. Возбудились, и устыдились - и собственного поступка, и испытанного возбуждения.
Таким плодом не могло быть яблоко. Потому что яблоко – это углеводы и клетчатка, которые дают лишь энергию для жизни, но не возбуждают Материю. Есть плоды по-настоящему возбуждающие Желание, делающее мужской член железным, это растения и плоды, содержащие белок, и поэтому запретным плодом, по всем описаниям, мог быть только орех.
И результатом первых сексуальных отношений между Адамом и Евой стало рождение Каина, который впоследствии из зависти убьет своего брата Авеля.
Рассуждая над взаимоотношениями Каина и Авеля, выделяешь только одну эмоцию – Зависть. Рассуждая над категорией – Зависть, приходишь к выводу, что причиной ее появления является Стеснение, которое не дает возможности высказать человеку своего настоящего отношения к проблеме, но в то же время такие люди без разговоров способны совершить поступок, о котором и говорить-то стеснялись. Застенчивость, не дающая нам совершить опрометчивого поступка – чувство Божие, но Стеснение – не дающее нам говорить о чем-либо, чувство Сатанинское, рождающее в нас Зависть. Конечно, Застенчивость поступка можно назвать Опаской, но это все равно будет не точный термин, поэтому мы так и будем говорить Застенчивость в поступках, и Стеснение в словах. Когда стеснён в словах, человек как раз и может совершить то, что совершил Каин – убийство, в другом случае он бы просто поговорил с обидчиком, не стесняясь слов своих. Такой человек решается на поступок без слов и такие поступки - чаще всего преступления, как перед Богом, так и перед Человеком.
Прежде чем продолжить разговор о философии Секса нам необходимо дать определение способам существования Бога и Материи. Дефиниция способа существования последней, нам известна из курса философии марксизма, и звучит так: способом существования Материи является – движение. Соответственно, способом существования Бога является – покой. Только во время материального покоя, максимального расслабления, Мысль – способна достичь апогея своей гениальности. Через эти две основополагающие категории Движения и Покоя можно определить принадлежность того или другого явления к Богу или Материи.
Наиболее ярким доказательством этого утверждения являются Чувства – Образы – Мысли приходящие к нам в результате Настоящего Оргазма, «маленькой смерти», как говорят французы, когда тело расслабляется настолько, что кажется, будто человек мертв. В этом состоянии Душа на время покидает тело и ощущает себя частью Божественной Сущности. Вернувшись в тело, вместе с горечью возврата к земной жизни, Душа дает нам Божественные откровения, скрашивающие эту горечь.
Только после этой книжки, читатель сможет умозрительно приблизиться к тому, что фактически человек должен испытать в результате Настоящего Оргазма, и что Он, Она теряли, занимаясь Обычным рутинным Сексом. Конечно, найдутся и такие, которые испугаются столь сильных ощущений и, боясь потерять земную жизнь, сами не захотят достигать такого Оргазма, но это их право.
И это знание – обеспечивающее уважительное, опасливое отношение к Оргазму не даст возможность скатиться человечеству к беспорядочным половым связям, нивелирующим Оргазм на уровень удовольствия от стакана прохладного сока в сильную жару. Такое неуважительное отношение к Оргазму приводит к крахам целых цивилизаций, к СПИДу. Пример - Содома и Гоморры явное тому подтверждение. На этом же споткнулись и греческие, и римские периоды развития человечества. Период Возрождения, по настоящему не достигнув такой формы разнузданности, вовремя перетек в период Просвещения и в этом, по-моему, безусловная заслуга Церкви Христовой.
Использование же ресурса, который даст Человечеству теория Философии Секса, позволит ему правильно распределить полученную от Бога дополнительную энергию Чувств, Образов, Мыслей. Этот ресурс поможет и Вам во время учебы, сдачи сессий, научных работ.
Говоря другими словами, подходя к Сексу не как к обычному перепихону, доставляющему вам мимолетное наслаждение и некоторое успокоение вашей нервной системы, а как к священнодействию, за которым следует слияние с Богом, Нирвана. Вы обретете возможность использовать безграничный ресурс Божественного откровения, который обязательно будет присутствовать.
Когда вы любите своего сексуального партнера, а он любит вас, то при одном взгляде на него вы слабеете, у вас подкашиваются ноги. А когда он «входит» в вас, то кажется, что это именно то, что вы ждали всю свою жизнь, и только именно этого вам и не доставало. Когда же он «отходит» назад, на секунду покидая вашу вульву, вам кажется, что вы что-то безвозвратно теряете, и стремитесь всеми мышцами догнать, удержать выходящий из вас член. А когда он снова «входит», и вы стремитесь каждой клеточкой своей обнять его, как можно сильнее, чтобы слиться воедино, то испытываете такое шоковое состояние удовольствия, что сравнить его еще с чем-то земным - невозможно. Когда же он, достигнув предела напряжения и возбуждения, вдруг выбрасывает в вас горячую струю спермы, и вы ощущаете, как ваша матка начинает непроизвольно сокращаться и втягивать сперму в себя, то тело уже в этот момент перестает существовать.
Через некоторое время всё успокаивается и растворяется вне вашего сознания. А вы со своим любимым, летите куда-то, совершенно не ощущая тел, но лишь чувствуя Всеобщее Счастье Мира, в который попали. И здесь самое главное не испугаться. В этом вам должен помочь любимый, ибо вы будете вместе. Дайте переживанию прийти и будьте там, пока ваши Души с сожалением, тихонько не вернутся в ваши тела, и вы почувствуете свой вес и какую-то безысходную грусть. Не отчаивайтесь, и не старайтесь искусственно себя веселить. Погрустите. Ибо, это грусть очень светлая, грусть ваших Душ оттого, что им пока еще пришлось вернуться в ваши тела, но придет время, когда им уже не надо будет возвращаться и вы вместе, оставшись индивидуальностями, навсегда останетесь в Нирване, подле Отца Нашего – это и есть Настоящее окончание земной жизни.
Человек должен рождаться в результате Оргазма и умирать от него.
То, что вы только что услышали - это квинтэссенция теории философии Секса, ее суть. Я чувствую по вашему посещению, что вряд ли кто-то из вас захочет тратить еще время и деньги, чтобы слушать мои изыскания в этой области. Наверное, вам интереснее знать, как практически применить эту теорию? Способ только один: вы со своим партнером должны в первую очередь любить друг друга, во вторую, стараться кончить одновременно, либо с разрывом 1-2 секунды, и в третью, быть свободными, тогда, возможно, ваши Души и попадут в Нирвану, сольются с Богом на несколько мгновений. Конечно, если вы еще и знать будете, к чему стремитесь в результате Оргазма, то есть будете обладать хотя бы теми азами философии Секса, которые я вам рассказал. Тогда, возможно, ваш Секс, вместо беспорядочных фрикций, приносящих приятность, будет вами сознательно организован, и каждая секунда во время Секса с Любимым Вами Человеком будет приближать Вас к Богу. Конечно, для этого вам потребуется большое количество тренировок, чтобы идея вошла в вашу кровь, и вы бы, уже подсознательно, действовали в ее направлении. Тогда ваш успех неминуем.
Те, кто не обладает этими знаниями, стремятся лишь к Оргазму, который, как мы уже говорили, скорее всего, будет Обычным, но они другого и не знают и даже не предполагают, что возможно достичь еще большего удовольствия, получив Настоящее удовлетворение. Поэтому их обычное стремление будет к получению Обычного Оргазма, который очень быстро надоедает. Спросите у супружеских пар проживших вместе, хотя бы года три. Сколько раз в месяц они занимаются сексом? И вы, я уверен, узнаете не радующие вас цифры.
На этом лекции можно закончить и, в следующий раз, перейти к практическим, семинарским занятиям. Не поймите меня превратно. Мы будем вспоминать, каждый свои, случаи сексуальных отношений и пытаться найти в них зерно Настоящего Секса.
Прошла неделя.
- Сегодня вас оказалось, как никогда - всего семеро. Видимо, все-таки змееныш Зла – стеснения слова, уже широко внедрился в человеческие Души. Вы стесняетесь говорить, стесняетесь раскрыть ваши Души. Ибо боитесь, что кто-нибудь вам в них наплюет, или же увидит черноту?.. Ну, да ладно, что я говорю это вам, пришедшим, ведь вы-то, как раз и не боитесь поделиться своим опытом, вы-то как раз уверовали в то, что я говорил. Давайте тогда начнем. И начнем, с самых ваших первых сексуальных отношений, когда вы потеряли девственность.
- Тогда можно начну я, - вызвалась Гуля.
- Конечно, для этого мы и собрались.
- Со своим первым «мужчиной» я познакомилась на дискотеке, как это обычно и бывает в том возрасте – в 15 лет. До 16-летия оставалось два месяца. Ему было 20. Это случилось после знакомства через десять дней полных страсти. Все произошло почти спонтанно: мама отпустила меня ночевать к подруге, но наши планы расстроились, и я решилась… Когда мы шли на дачу его друга, мы оба знали, что будет, даже не разговаривая об этом.
Что касается ощущений – он меня возбуждал. Очень возбуждал. Хотя любви, духовного влечения - не было. Это было чисто физическое желание.
Трудно сказать, почему все случилось так быстро. Может быть, мне надоела моя девственность? Может, я уже созрела для чего-то большего? А может, он просто оказался очень настойчивым. Скорее всего, совпало все разом.
Если бы я продолжала с ним встречаться, может быть, и полюбила бы его? Но через месяц бурных встреч встретила другого. Некоторое время ещё колебалась, выбирая между уже сложившимися отношениями и новой любовью, но, в конце концов, выбрала второе. Так я поступала и впредь – слушала, прежде всего, свое сердце, не смотря ни на что.
Я передал ее рассказ слово в слово, без всяких купюр и добавлений, потому что его простота и искренность поразили меня до глубины души. Я тут думаю о философии каждого отдельного сексуального акта, о его значимости, а современной молодежи оказывается, девственность просто надоедает. Или может Гуля, просто так выразила свое нетерпение начала сексуальных отношений?
- Я благодарен Гуле за откровенность, - сказал я. – Ее случай, видимо, типичен в современном мире. Еще кто-нибудь может рассказать свои случаи? Что больше никого? Хорошо тогда давайте обсудим случай Гули. Я называю его типичным потому, что у меня в жизни тоже было несколько случаев, когда оказывающаяся со мной в кровати девушка вдруг оказывалась девственницей, желавшей стать женщиной. И, как и у Гули, эти случаи чаще всего оканчивались только начавшись, потому что, видимо, современная молодежь очень рациональна и совершенно определенно знает, что хочет от жизни. Наверно, поэтому девственность мешает в движении к определенной цели, достижение которой, наверно, возможно только в случае полного владения собой. Очевидно, поэтому девочки выбирают более или менее подходящую для этого кандидатуру из возможных, и отдаются ему, чтобы уже быть во всеоружии, по их мнению, для Настоящей, взрослой жизни. Но, принимая такое решение, они повторяют ошибку Евы, они опять полагаются на свою гордыню: «Хочу и могу», теряя при этом главное – Бесконечную Сексуальность, которая возможна, по моему мнению, только с одним, с любимым человеком. Который, наверное, должен быть уже образован в сексуальных отношениях. У древних греков, знаете, для этого были гетеры, к которым отцы приводили сыновей, и юноши, с опытными наставницами, познавали искусство сексуальных отношений. Хотя, по моему мнению, это тоже ущербный способ, ибо в этом случае юноше еще долгое время гораздо больше нравятся возрастные женщины уже знающие в этом толк.
Видимо, все-таки, единственно правильным началом сексуальных отношений, приводящих к Настоящему Оргазму, а впоследствии и к Настоящему Сексу и регулярному Настоящему Оргазму могут стать отношения между юношей и девушкой впервые познающих на практике между собой наслаждение плотской Любовью. Теоретически, безусловно, они уже должны быть подготовлены, и Стеснение Слова, и Застенчивость Поступка ими уже должны быть преодолены еще до начала сексуальных отношений. Тогда, и только тогда, они заложат фундамент своей бесконечной сексуальности, и не будет ничего, что бы помешало им достичь Настоящего Оргазма в Настоящем Сексе.
Конечно, сатанинские эмоции Зависти и Жадности вызовут в вас вопрос: «Как же так? Попасть на пир плотской жизни и из всего много миллиардного меню довольствоваться одним блюдом?»
Еще раз повторюсь. Только с единственным любимым мужчиной, как и с единственной любимой женщиной можно обрести Бесконечную Сексуальность. Безусловно, при условии, что вы раскованы, доверчивы и стремитесь своими фантазиями доставить наслаждение любимой, любимому. Вам тогда никогда не станет скучно друг с другом. Ибо высота, изысканность ваших сексуальных отношений достигнет Божественной Сущности, Нирваны, где вы будете вместе.
С различными сексуальными партнёрами, даже, на время секса любимыми, этой высоты вместе – достичь не возможно. Потому что с ними отсутствует глубокое Духовное понимание друг друга. Духовное Слияние, если точнее.
И я не морализирую, а делюсь личным опытом и опытом поколений, почерпнутым мной в жизни. Конечно, понимаю, что просто поверить мне на слово было бы для вас чрезвычайно легкомысленно, но разве мое доказательство присутствия Бога не было для вас неожиданностью. Разве тогда я не оказался прав. Те из вас, которые поверят мне на слово и попытаются найти Покой с одним мужчиной, с одной женщиной, стараясь каждую ночь быть для них желанными, утверждаю - обретут Настоящее Счастье, еще в этой Жизни.
За сим, разрешите откланяться, потому что, читая вам лекции - понял, что скорее нужно писать книжку, в которой можно будет более детально изложить «Философию секса» на конкретных примерах. Читая же лекции, слишком много отвлекаешься. И, мне кажется, вы лишь в самой общей форме уяснили для себя суть.
Если же кому-нибудь будет что-нибудь не понятно. Или же потребуется какая-нибудь психологическая помощь в той или иной ситуации, либо кто-то из вас захочет более детально индивидуально разобраться в своем становлении вот вам мой телефон. Звоните, и я помогу, чем смогу. А сейчас - вопросы. Нет? Всё понятно? Тогда, до свидания.
И я ушел от них, от моих первых слушателей совершенно очевидно понимая, что потерпел фиаско. Возможно, кому-то мои рассуждения и запали в Душу, но чтобы кто-то попытался их реализовать, или действовать в последующей своей жизни в контексте того, что они услышали – вряд ли. У меня было, и по сею пору остается ощущение, что ни в лекциях, ни в этой книжке я не сказал чего-то главного, чего-то такого, что бы заставило каждого прочитавшего книжку уяснить для себя, что: Во-первых, поперек не найти, то есть все женщины одинаковы и среди них нет принципиального различия с анатомической точки зрения; Во-вторых, все мужики одинаковы, и до определенного возраста лет до 39 их кровь кипит в одном месте – в области желаний, желаний сексуального удовлетворения и желаний собственной самореализации; В-третьих, Фрейд прав, ключи от счастья для людей – это «он, она и ключ от спальни». Но он также прав и в том, что этот же ключ может стать ключом несчастья, если пару запереть в этой спальне, а ключ оставить снаружи. И вот здесь мое принципиальное отличие от Фрейда. Ключ снаружи может стать ключом несчастья, если люди не любят друг друга, а зашли в спальню только трахнуться, удовлетворить свое плотское желание. Но если они влюблены друг в друга, и в спальне есть все необходимое для обычной жизни, то я убежден, что они даже и к двери не подойдут, потому что создадут в спальне свой самодостаточный мир.
Я так думал, когда закончил лекции, был в этом убежден. Хотя сам никогда по-настоящему еще не переживал такого. Даже с Любой. Может быть с ней, и смог создать такой мир, если бы не был в ту пору молод, когда Желания превалируют над Чувствами, а Эмоции над Сознанием.
Весной, после лекций, решил для себя, что никогда никого не буду больше искать, не буду стремиться создать что-то наподобие семьи. Но буду просто жить, пытаясь сформулировать, хотя бы в самом общем виде, концепцию Философии Секса, совершенно понятную мне, но абсолютно неуловимую для многих. Ибо она очевидна, а как часто мы не замечаем «слона».
Ряд последовавших за тем объективных событий в моей жизни надолго отвлекли меня от философских раздумий. Потому что было нужно элементарно спасаться от тюрьмы, в которую из-за не возврата кредита меня чуть не упекла Татьяна, моя предыдущая пассия, втихомолку сбежав в свой Минск, бросив людей и производство на произвол судьбы.
Но, Слава Богу, все обошлось. И эта история еще ждет своего часа, чтобы быть рассказанной, потому что она является апофеозом борьбы Тьмы со Светом, причем Тьма выступает в ней в роли Света – так на первый взгляд кажется, и только внимательно познакомившись со всеми событиями истории, понимаешь, как порою обманчивы благородные на первый взгляд поступки. Как поступок того «Ангела», который явился распятому Иисусу в фильме «Последнее искушение Христа». Но я все-таки не Мессия и даже если бы был им, кто в современном мире обратил бы внимание на то, что невиновный посажен за решетку или даже расстрелян, распят. Явись Христос сегодня, его бы, вероятно, тихонько упекли в сумасшедший дом, и никто бы в современном мире его просто не заметил …
* * *
Это произошло в начале осени, буквально за день до начала нового учебного года, тогда от меня только что в очередной раз сбежала кошка, выпрыгнув с 8-го этажа, но я не стал ее искать. Господь в вечерней молитве сказал мне, что она унесла с собой ходившие за мной несчастья. Я засомневался, но через день раздался телефонный звонок, который оказался началом моей новой жизни, совершенно не похожей по моему внутреннему состоянию на жизнь, которой я жил до этого, но совершенно точно подтвердивший данную мне Богом концепцию теории философии Секса.
Звонила Гуля, она представилась, и я сразу ее вспомнил. Извинилась за звонок, но сказала что у нее проблемы и что, по-видимому, только я смогу ответить на вставшие перед ней вопросы.
- Конечно, конечно, - сказал, и назвал ей адрес.
Она приехала через час. Несколько располневшая после каникул, внешне отдохнувшая, но с очень беспокойными, и изможденными от внутреннего страдания глазами. Она старалась держаться просто, сохраняя при этом максимально достойный вид, что в ее положении сделать, было чрезвычайно сложно.
- Прежде чем мы начнем разговаривать, давайте-ка, пообедаем, - начал я, сразу, после того как она вошла в квартиру.
Наученный жизнью, никогда не готовлю стол до прихода гостей, но той же жизнью, часто заставаемый врасплох, всегда держу в холодильнике полный набор полуфабрикатов, из которых сделать обед получается максимум за 15 минут. Женщины, просто сходят с ума от удовольствия, видя, как мужчина суетится у плиты, готовя для них пищу. Но самая главная изюминка простоты и доверительности отношений, когда все уже приготовлено и осталось только накрыть на стол – ты отходишь от плиты, показываешь ей, где вилки, ножи и тарелки и просишь сервировать стол, а сам уходишь в ванную мыть руки. Такой поворот некоторых обескураживает, но не торопитесь возвращаться на кухню. Через 1,5 – минуты любая, даже никогда не видевшая как сервируют стол женщина, почувствовав себя хозяйкой в Вашей кухне, вдруг сделает с вашими тарелками что-то такое, что вы, вернувшись к столу, почувствуете аромат праздника. А если в вашем холодильнике найдется еще и бутылочка легкого вина, то праздник неминуемо возникнет за вашим столом.
За обедом мы только вскользь коснулись ее проблемы, а когда она убрала со стола, вымыла посуду, и мы, с остатками вина, перешли в гостиную, то здесь и начался долгий, обстоятельный разговор о проблемах волнующих ее душу. Именно в этот момент она рассказала мне, что Наталья, которая была ее лучшей подругой, во время сессии, в жаркий июньский день упала с крыши и погибла. Так никому ничего и, не сказав, что она тогда в аудитории услышала от Бога. Тяжело переживая ее смерть, Гуля с «хвостами» сдала сессию, и уехала на каникулы к родителям. Там неурядицы с пьяницей отцом. Она увидела, как тяжело матери одной справляться с хозяйством, все-таки три коровы, которые только и приносили в дом вместе с молоком какие-то «живые» деньги. И если до августа еще была какая-то надежда, что с сентября матери на работе начнут выплачивать хотя бы зарплату, не говоря о годичных долгах, то после августа – эта надежда была отодвинута на неопределенный срок. Поэтому она приехала в Сыктывкар, чтобы просто забрать из университета документы или оформить «академку», пока все не уладится. А как только вошла в комнату общежития, тут же опять нахлынули воспоминания о Наташке, пошла к месту ее гибели, постояла там немного, и вдруг услышала внутри себя ее голос: «Позвони Александру Ивановичу». Ее это обескуражило, потому что она вроде бы потеряла телефон, ведь прошло почти четыре месяца, и фамилию точно уже не помнила, но все-таки вернулась в комнату, перерыла записную книжку, оставшиеся тетради и … нашла, а как только нашла номер телефона, тут же позвонила мне.
- Это что же получается, что ты только сегодня приехала? – спросил я.
- Да, в 14:30 московским поездом.
За окном начало смеркаться. Душный жар выхлопных газов, перемешанный с пылью, поднимаясь по нагретой солнцем стене начал вползать в комнату через открытую балконную дверь. Оранжево-красным блеском отраженного заката вспыхнули окна верхних этажей далекой девятиэтажки. Казалось, большой черный ангел неслышно влетел в комнату и сел за моей спиной на крышку фортепиано, заслонив своей тенью икону Христа. Но вся моя возбужденная кровь уже отлила к чреслам, и я видел перед собой лишь аппетитное тело 20-ти летней женщины, ее умные, жаждущие глаза и в этот момент совершенно отчетливо понял, что меня искушает Сатана, и что борьба с ним предстоит, видимо, не шуточная. Совершенно сознательно, конечно, но и под воздействием чресл я решил вступить с ним в эту борьбу. Сможет ли молодой, сильный, достаточно искушенный черный ангел отвернуть меня от Бога, либо я со своими травмами, болячками, животом и возрастом смогу отмыть его до сияющего белого блеска, после его падения в грязный водоворот меркантильных отношений, который мы называем реальной жизнью.
- Тогда так, - безапелляционно заявил я, - горячую воду уже дали, иди под душ, помойся, дам тебе что-нибудь одеть, а сам пока подумаю над тем, что ты мне рассказала.
Она безропотно встала и пошла к ванной, подал ей чистое полотенце, чистую рубашку, и сел размышлять над сказанным. Хотя, и размышлять-то не пришлось. Лишь только зажег перед иконой свечу и закрыл балконную дверь, комната наполнилась каким-то тонким неземным запахом, который рождало, наверное, мое подсознание, а сердце радостно прыгало от ожидаемого азарта борьбы. Борьбы, в которой я профессионал.
Она вышла из ванной уже разнеженная. С томным взглядом. С полотенцем на голове, в моей белой рубашке, похожей на ней на купальный халат. Без туши на глазах она выглядела, вообще, лет на семнадцать, поэтому я взял тональность разговора почти лекционно-наставническую.
- Знаешь, - начал я. – Давай попробуем посмотреть на вещи и явления не с той точки зрения, с какой они видятся тебе, а с моей. Знаю точно одну вещь - университет бросать нельзя. Нельзя даже брать академку. По той простой причине, что бросить легко, а вот начать снова – намного труднее. И потом когда ты будешь лишь на третьем курсе, твои бывшие сокурсники будут на четвертом или даже уже на пятом, а это психологически будет очень мешать, ты постоянно будешь чувствовать себя ущербной. Сколько у тебя «хвостов» за эту сессию и сколько вообще?
- За эту два, а за другие - нет, и то они образовались, потому что я не пошла на экзамены. Мне было невмоготу.
- Что такое два «хвоста» – это неделя, максимум две серьезной подготовки и они «отлетят», сдадутся как миленькие.
- Вряд ли. У нас такая преподавательница...
- О чем ты говоришь … преподаватели они ведь тоже люди. А что у тебя в зачетке? Пятерки есть?
- Есть, но мало.
- Тройки.
- Нет в основном четверки.
- Тем более, значит, ты твердый хорошист. Небось, и стипендию получала.
- Да, раньше, а теперь не дадут и это важно.
- Ну, где наша не пропадала, какой студент не голодал, правда, если быть точным я не голодал никогда. И хотя, сам теперь без работы, но на тарелку щей у меня - ты всегда можешь рассчитывать. По сему, само собой, отпадает и вторая твоя проблема – материальная. Причем я тебя ни к чему не обязываю, ты вольна распоряжаться собой, как тебе хочется. Твои проблемы – это проблемы, наверно, каждой молодой порядочной студентки, у которой нет обеспеченных родителей. Ты добрый человек и сокурсницы этим пользовались. Надо вести себя немного иначе и быть требовательной не только к себе. Если у тебя проблемы с комнатой в общаге – живи у меня, мне все равно нужна в доме женская рука. Да и помогу, чем смогу. Все-таки, у меня в институте, и по русской, и по зарубежной литературе почти по всем периодам пятерки. Так что, то, что тебе кажется проблемами - с твоей точки зрения. С моей - вовсе таковыми не являются.
- А как быть, я уже звонила в деканат, предупредила, что заберу документы.
- Дитятко, ты дитятко. Сколько таких звонков и даже письменных заявлений, о которых потом никто и не вспоминал, видел ваш деканат, одному Богу известно. Спокойно приходи на занятия. Находи преподавателей, по чьим предметам у тебя «хвосты». Назначайте время, и сдавай, и учись, и никто тебе слова не скажет. Только уж в этом семестре ходи на все лекции, практические и семинары, чтобы после будущей сессии смогла получить стипендию. Ведь, и 200 рублей не бывают лишними. А сейчас уж совсем поздно. Да ты еще и с дороги, с ног валишься, пошли спать.
Мое предложение видимо было ожидаемо, потому что она просто сказала:
- Пошли.
Рассказывать о нашей первой ночи и просто и сложно по одной причине: Гуля была уставшей. С одной стороны это хорошо, потому что она не проявляла инициатив, с другой плохо – потому что она не проявляла инициатив. Все шло по моему. По уже давно и хорошо откатанному сценарию. Финалом которого, был наш, почти одновременный, сумасшедший и продолжительный оргазм. Помывшись после которого, и забравшись в кровать, она сразу уснула, уткнувшись лицом в накрахмаленную наволочку. Лишь на секунду открыла один глаз, посмотрела, как я на локте «стою» над ней, и в подушку, ленивым ртом сказала:
- Мне кажется, я люблю тебя, - и тут же уснула, дыша ровно и глубоко.
Наверное, все-таки, пытливому читателю интересно, как за каких-то два – два с половиной часа в койке, мне старому пузатому кобелю удалось родить в сознании а, возможно, и в душе двадцатилетней девчонки эту фразу. А вот прикиньте на себя. Я сейчас попытаюсь в деталях, по секундам рассказать все эти два часа койки.
Мы забрались в прохладное хрустящее белье кровати, оставив на полу пепельницу, зажигалку, сигареты, бутылку и бокалы. Она легла на спину и уставилась глазами в незнакомый потолок, возможно, пытаясь понять, как все так быстро получилось. Возможно, думая, что достигла того, чего хотела. Поэтому мне в первую очередь хотелось понять, что она в данный момент чувствует. Взял сигарету, лег рядом с ней на живот, опершись на локти, и старался молча разглядеть выражение ее лица в сумрачном свете, проникающем в спальню из коридора. Она повернула голову в мою сторону и слипающимися от сна глазами попыталась разглядеть мое лицо, что видимо ей трудно было сделать, потому что свет падал из-за моей спины, поэтому она спросила:
- Что молчишь?
Я не помню, когда мы перешли с ней на «ты». Но, наверно, в койке всегда говорят на «ты». Хотя нет, была у меня когда-то женщина, которая называла меня на вы - по имени отчеству даже в постели, или даже две таких было. Вначале это шокирует, а потом ничего, забавно и даже сам себя уважаешь, вроде, больше, но такое обращение было их единственным отличием от других женщин, поэтому им не нашлось места в этой книге. Да, одна из них была из какого-то кавказского княжеского рода, и она так говорила, наверно, чтобы это подтвердить. И вела себя так, наверное, со всеми мужчинами. Но, надо отдать ей должное, получалось у нее это достаточно органично.
- Что молчу? Думаю, - наконец ответил я.
- О чем?
- О разном.
- Например.
- Например, о том, что ты хочешь спать, а мне хочется тебя целовать.
- Целуй, одно другому не мешает.
Ее ответ меня покоробил своей простотой, но я все-таки прикоснулся губами к ее плечу. Да, давненько мои губы не касались кожи двадцатилетней девчонки, один запах которой - тонкий, молочный, не говоря уже о ее шелковистости, приводит в трепет. Погасил сигарету и нежно-нежно начал целовать ямочку между ключицами на ее шее. Да, в двадцать лет каждый поцелуй чувствуешь всем телом. Она закрыла глаза и неровно глубоко задышала. Опустился поцелуями чуть ниже, к ее груди, которая надо сказать была достаточно большой, но имела отчетливую форму, даже, когда ее обладательница лежала на спине. Конечно, фраза, которая меня покоробила вначале, оказалась обычной детской бравадой. Потому что, как только коснулся поцелуями ее живота, она чуть не взвилась под потолок. А уж когда мой язык коснулся клитора, этого «звонка» желаний, она так вдавила в себя обеими руками мою голову, что я чуть не задохнулся. И, наверное, задохнулся бы, если бы не сила моей шеи позволившей на секунду оторваться от ее срамных губ, чтобы сделать глоток воздуха. Постепенно ее первое сумасшедшее возбуждение прошло. Она стала принимать мои поцелуи спокойней, нежась в каждом новом прикосновении. Степень моего возбуждения, вероятно в связи с возрастом, росла медленнее. Ведь ей, было достаточно прикосновения к «звоночку», чтобы она тут же впустила меня в свое лоно. Тогда как мне, необходимо было точное понимание ее желания, что это не просто порыв – «хочу», но … «когда же ты войдешь в меня, я хочу тебя так, что кажется, если это не произойдет в следующую секунду, я сойду с ума». Вот какой степени возбуждения я хотел, чтобы она достигла. В другом случае молодая двадцатилетняя девушка, сбросив с себя напряжение первого «хочу», очень быстро вернувшись к контролю над сознанием, начнет задаваться разными вопросами: «А то ли я делаю?», «А не стар ли мой партнер?», «А нужно ли мне это?» и пр. пр. пр. В первую встречу, вы можете лишь нравиться ей, а вот наступит ли вторая – зависит от вас.
Когда она уже вся трепетала от желания и ждала, что я вот-вот войду в нее, то даже растерялась, когда я перевернул ее на живот и тяжелым засосом впился ей в ягодицу. В ответ, из ее горла, вырвалось какое-то урчание похожее на благосклонное урчание пантеры, когда ее котята слишком рьяно теребят ей соски. А когда облизал под коленками ее ноги, ее тело задрожало мелкой дрожью, а попка сжалась до размеров моего кулака, и мне, даже показалось, что она тихонько первый раз кончила.
Не давая ей отдышаться, согнул ее ногу в колене и стал целовать подошву ее ноги, слегка покусывая чуть огрубевшую кожу пятки, и уже в этот момент увидел сияние на ее спине, уже в этот момент крылья черного ангела начали превращаться в белые. Но тогда, еще не мог себе даже представить, сколько времени, и каких сил потребует от меня борьба за очищение этого черного ангела. И, наверное, если бы не помощь Бога в этой моей искренней непримиримой ко лжи Любви все бы кончилось, после той - первой ночи.
Когда увидел сияние на ее спине, то перевернул ее лицом вверх и посмотрел в глаза, в которых отсутствовало сознание, они были совершенно не конкретны, и полны счастья. Просто она уже не знала чего от меня ждать, у нее уже не было сил возбуждаться. Она уже не знала, может ли в эту ночь случиться еще что-то, что бы можно было назвать кульминацией, апогеем, ибо кульминация была во всем, в каждой переживаемой ею секунде этой ночи. Что до меня - я был счастлив. Осознавать, что еще что-то могу, могу еще кому-то понравиться, сделать кого-то счастливым – это ли не счастье? Любил ли я ее в ту ночь? Не стану отвечать на этот вопрос потому, что… Хотя, нет – стану. Нет, не любил. Ибо она была еще черным ангелом. Она меня еще искушала. Хотя уже сама не понимала, что делает.
И вот, когда в этом состоянии - ее полного счастья, я «вошел» в нее, ее глаза чуть не выпрыгнули из орбит. Причем с той же скоростью, с какой вводил в нее свой член. Когда головка лишь раздвигала срамные губы, глаза приоткрылись, а когда мой лобок коснулся ее лобка, белки глаз, мне казалось, были шире бровей. Глаза её так открывались и закрывались, видимо, бессознательно, с каждым движением моего члена, пока я был сверху. Через время, посадил ее на себя, и к ней вернулось сознание. Она с настойчивостью экспериментатора стала искать предел, которого, как я уже и сказал, мы достигли почти одновременно. Почти, потому что как только она кончила по-настоящему, с диким криком схватив себя за волосы, я чуть-чуть придержал выброс спермы, чтобы кончить не в нее. А когда она снова оседлала, кончающий мне на живот член – продолжая рычать, и кончать сама, ёрзая по нему своим клитором, то было видно, как с каждым движением, с каждым сокращением ее матки расслабляется ее тело, и физические силы покидают его. Когда она, в конце концов, кляксой растеклась рядом со мной в кровати, то было видно, что в этот момент ее душа прикасается к Богу, а тело просто брошено.
Позже, примерно через полгода, мы провели эксперимент. Она старалась не потерять сознание, и, как под гипнозом, рассказывала мне, где летает ее Душа в результате Оргазма, последствия которого, продлились минут сорок, или около того.
Когда же в первую ночь, ее Душа вернулась к ней, на ее лице появилась нестерпимая боль. Которую она попыталась скрыть, стыдясь, что это физическая боль в результате полового акта. Мне, чтобы она успокоилась, почти, приказом пришлось отправить ее в ванную, что же произошло потом, вы уже знаете, засыпая, она сказала:
- Мне кажется, я люблю тебя …
- Девочка, девочка, - ответил я ей сонной, - ты проснешься завтра утром, увидишь мой живот, мою старую рожу и у тебя наступит «похмелье». Тебе станет неловко за слова, произнесённые ночью.
- Никогда.
Услышал я в ответ или мне это только показалось. «Нет, я не влюблюсь в нее». Если я растаю после первой ночи, если приму все за чистую монету, значит, снова искушусь Сатаной. Значит, снова противопоставлю Божественное счастье одиночества – Сатанинскому удовольствию плоти. Нет, в сорок два года меня уже на мякине не провести. «Что мне до Фауста, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете», теперь я знаю, чем это грозит благодаря фантазии Гете.
Она уснула.
Встал. Подошел к иконе Христа. Зажег свечу и, молитвенно сложив руки, стал слушать, но услышал только несколько слов, не знаю от кого исходящих. Ибо, были случаи, когда даже перед иконой мне говорил не Христос, но Лукавый. И в этот раз я не понял, кто сказал слова: «Брось ее, она тебя не достойна». Теперь, я думаю, что эти слова, говорил Сатана. Ибо предвидел, что теряет в ее лице одного из своих ангелов.
Наступило утро. Никто из нас никуда не торопился: ей надо было только к часу, я же, вообще, был уже частным предпринимателем, и поэтому распоряжался временем, как было нужно. Мы неспеша позавтракали, причем готовила уже она, убрали со стола, и пошли в гостиную на перекур. С удовольствием закурили по первой сигарете, и я все пытался увидеть в ее глазах стеснение, неловкость, но в ее глазах была лишь простота и блаженство. И все же, не позволял себе думать, что все так здорово.
Перекуривая, стали строить планы ее пересдач. Она все сомневалась, разрешат ли?
- Ты только мне сразу скажи, если у тебя в деканате будут какие-нибудь заморочки, - сказал я, - и скажи, когда поедем за вещами.
- Да, у меня, их немного, я сама привезу, - говорила она.
- Зачем же корячиться. Мне совсем не сложно завести машину и приехать за тобой, чай не зима, это в минус 40 заводить мою «семерку» – труда больше, чем до вашей общаги на автобусе доехать.
- Ну, хорошо, тогда я буду ждать тебя на «Коммуне» в 19 часов.
- Договорились … Что будем ужинать, что купить, я это спрашиваю, потому что, не раскачиваясь, приступай к роли хозяйки.
- Да я и не знаю, купи то, что посчитаешь нужным.
- Нет, ты должна знать, что будешь готовить, а то я куплю что-нибудь совсем не то.
- Ну, хорошо, в доме всегда должны быть: крупа, мясо, овощи, молоко, кефир, сметана, яйца, мука, хлеб, специи и, конечно, соль, сахар, чай, кофе. Если эти продукты будут присутствовать, то за ужин можешь не беспокоиться. Под овощами я понимаю не только огурцы и помидоры, но также и капусту, и картофель, и лук, и сладкий перец, и баклажаны, и пр. Но что-то, я думаю, в доме есть. Поэтому будем придумывать меню, не из того чего нет, а из того, что есть.
- Где тебя этому научили?!
- Современная общага научит всему.
- С «Якова дни» забудь про общагу, как про страшный сон.
- Постараюсь, но, видимо, сразу это не удастся. Ну, ладно, я теперь побежала, а в 19 подъезжай. Я тебя увижу.
Она ушла. Оставшись один, бродил по пустым комнатам и удивлялся тому, как женщина меньше чем за сутки изменила энергетику, атмосферу моей одинокой кельи. Она ушла, но в доме все еще чувствовалось ее тепло, ее добродушие и простота. «Наверное, также чувствовали себя козлята, когда волк перековал язык под материнский. Поэтому будь осторожен» – рассуждал я сам с собой. Образ черного ангела не давал мне покоя.
Практически всю осень и начало зимы мы совокуплялись еженощно. Причем наши отлеты после оргазма становились все продолжительнее и все естественнее. Каждый раз во время акта мы находили какой-то новый нюанс, который делал его ярче и вкуснее предыдущего. Мы узнавали друг друга, и, узнавая, радовались новым знаниям. У меня, только когда-то давно, была одна женщина, которая так тонко меня чувствовала, но она при этом, не оставалась такой естественной.
Конечно, перед каждым половым актом, как и после него мы подолгу разговаривали. Почему с нами происходит то или другое, что во мне возбуждает ее. Меня-то в ней возбуждало все и, конечно, первое время она никак не могла почувствовать меня, ведь это у неё был первый опыт продолжительного общения со столь возрастным мужчиной. Конечно, она привыкла к тому, что мужики зажигаются от нее как спички, но она привыкла к молодым. А здесь, и член стоит не как деревянный кол, а как каучуковая дубинка. И трахаюсь я не, как гейзер, но с чувством, толком, расстановкой, не пережимая, с отдыхами, разговорами. Она-то привыкла к совершенно другому сексу. К сексу, когда никто не может остановиться. Да, и некогда, вдруг кто-нибудь зайдет, постучит или еще того хуже проснется.
Наш секс, наша койка была всегда подготовленной и желанной. Мы забирались в нее не в конце телевизионной программы, измученные бытом, но почти сразу после ужина. Слушали музыку, изучали эрогенные зоны друг друга, и вдруг оказывалось, что то, что нравится мне, любит и она, и наоборот. Почти каждую ночь она говорила мне, что любит меня, а я был скуп на эти три слова. Говорил, что мне с ней хорошо, что она мне нравится, но пусть она также знает, что если захочет уйти – это ее право. Конечно, буду переживать. Конечно, будет горько, но эти явления не смертельны, и переносятся гораздо быстрее, и менее болезненно, чем перелом ноги.
Наступило время ее зимней сессии, которую она почему-то особенно боялась: пять экзаменов, море первоисточников, преподаватели требовательны, как на подбор. В общем, кто учился в Вузе, у тех обязательно когда-то была такая сессия. Объясняю ей:
- Ты не трясись. Все равно, знать все доподлинно не может ни один студент. У преподавателя, у него один предмет, который он изучает на протяжении энного ряда лет, а у тебя их тридцать. Ты же не можешь каждый из них знать, как, читающие их, преподаватели. Тебя учат методу исследования, а не самим фактам, которые ты в любой момент, имея метод, сможешь найти в библиотеке, в жизни. Факты, которыми вас нагружают, дают вам, студентам лишь ориентиры того пространства, в котором они собраны, которое вы изучаете. В вашем случае это филология. Поэтому, идя на тот или иной экзамен, нужно быть в первую очередь уверенным, что ты свободно ориентируешься в пространстве сдаваемого тобой предмета. И не беда если ты не вспомнишь какую-нибудь мало значимую деталь, но если ты будешь «плавать» в узловых моментах, в концептуальных точках изучаемого предмета и преподаватель это поймет, то тут, вряд ли, тебе удастся получить, что-нибудь выше тройки. Поэтому не трясись. Успокойся. Раскинь мозгами. Возьми вопросы к экзамену, и пробегись по ним всем. Найди квинтэссенцию каждого. Это буквально три-четыре узловых понятия, слова, и ты почувствуешь уверенность в знании предмета. Это просто.
- Ага, тебе просто. Это у вас, там, в элитарных ВУЗах, ждали от студентов собственных рассуждений. У нас все проще и сложней. Знай то, что сказал тебе преподаватель, а если ты начнешь рассказывать отсебятину, то тут уж точно выше тройки не получишь, и потом, я не умею - как ты. Мне нужно точно знать что говорить, какие выводы делать, иначе я запутаюсь.
- Так, это глупость. Если бы в тебе было так мало мозгов, то мы бы с тобой расстались на следующий день после первой встречи. Тебя еще просто не научили самостоятельно мыслить. Тебе, пока видимо, все время приходилось жить авторитетным мнением: родителей, преподавателей, приятельниц и прочих. Давай, учиться рассуждать самостоятельно. Ты увидишь, что это очень просто. У вас теперь поэты XIX века, второй половины - нужны анализы стихотворений. Возьми самого тебе непонятного, прочитай мне, и тут же мне его проанализируй.
- Я не могу так, я должна прочитать, что о нем пишут авторитеты, учебники и только тогда могу проанализировать стихотворение.
- Глупости. Возьми, прочитай и, думаю, сможешь. Прямо сейчас. Разве для себя ты не авторитет? Разве нет на земле людей для кого ты авторитет?
- Не знаю, не задумывалась.
- А ты подумай, прямо сейчас, и уверен, что хотя бы два-три имени вспомнишь, для кого твои знания, твое слово, если и непререкаемо, то уж точно значимо. Причем не важно, сколько лет этим людям.
- Ну, есть такой человек, мой племянник.
- Ну, вот видишь, а теперь представь, что это ты ему, а не мне сейчас будешь анализировать стихотворение.
Она принесла Тютчева и Фета. Прочитала стихотворения. Вдумчиво. С намерением сделать, видимо, знакомые выводы, и удивленно вскинула брови. Я понял, что ее мнение оказалось отличным от того, которое она знала всю жизнь об этих поэтах. Стала рассуждать. Вначале с оглядкой на меня, а потом все глубже самостоятельно вникая в смысл прочитанного. Все точнее, пока еще многословно, выражала идею прочитанных стихотворений, но уже через час свободно рассказывала о стихотворении, делала его анализ без каких-либо неточностей, не опуская ни одной детали, и, даже уже видя, где слово, поставленное поэтом, всего лишь слово, несущее на себе лишь конструкцию стихотворения, а где стоит слово, ради которого и написано все стихотворение. За какими словами лежит его смысл, его идея, и почему, такие похожие на первый взгляд поэты, оказались такими разными.
- Со стихотворениями ты разобралась, а теперь просто воплоти в жизнь свои рассуждения и сначала рассуждай вслух, при мне, чтобы я сразу мог поправить тебя, вдруг, мотивации поступков других людей из-за недостатка опыта, окажутся у тебя слишком идеалистическими, а потом постепенно, научившись, ты сможешь делать анализ внутри своей головы, а на поверхность выдавать лишь выводы, ибо ход твоих рассуждений не желательно, чтобы знал еще кто-то, потому что в них, в рассуждениях ты можешь затронуть и третью, и четвертую и другие стороны, которые не хотели бы участвовать, присутствовать в твоих рассуждениях, поэтому и выводы твои должны быть чисты и конкретны, и должны отвечать именно поставленной задаче анализа. Но это придет не сразу, для анализа, как ни для чего другого - нужен жизненный опыт, особенно, если ты анализируешь действия реальных людей. Просто теперь, с «Якова дни» анализируй все ситуации вокруг себя, и старайся предвидеть направление их развития. Жизнь сразу станет, и легче, и понятней.
Поэтому, «возвращаясь к нашим баранам». Не бойся. Не трясись перед экзаменами. Просто, анализируй ситуации сопутствующие тому или иному экзамену. Твое знание пространства предмета. Твои знания концептуальных точек предмета. Твои отношения с преподавателем этого предмета. Какой литературой можно пользоваться на экзамене. И может ли кто-то из сокурсников твоей обычной пятерки, подкинуть тебе, потерянную вдруг тобой, отправную точку ответа. И все. И нет такого экзамена, который бы ты с твоими мозгами не сдала на пять.
- Ну, уж на четыре хотя бы, на пять совсем не обязательно.
- Вот именно поэтому в твоей зачетке в основном четверки. Тот солдат, который хочет стать генералом может генералом будет, а может, и нет, а тот, который хочет стать маршалом, генералом будет обязательно.
В конце концов, зимнюю сессию третьего курса Гуля сдала без троек, но нервов она вымотала у себя, у меня, у моих приятелей, столько, что когда после ее сессии мы с приятелями сели играть в преферанс у всех посветлели лица и все улыбались. Нет, все-таки энергетика человека, очень влияет на его окружение.
На каникулы Гуля поехала к родителям, и целых две недели опять жил один, но странно, мне совсем не хотелось, чтобы кто-то из других женщин оказался рядом. Сказать, чтобы я скучал и жаждал немедленного ее возвращения? Наверно нет. То, что говорил ей о ее свободе - было истиной. Однако понимал, что, однажды, она уйдет и не вернется. У меня у самого, когда я был молодым, бывали подобные ситуации, когда любовницы были старше меня на 17 лет, но я не видел с ними никакой перспективы. Да, нам было хорошо вместе, но временно, и я это понимал. Понимал тогда, когда был молодым, понимал и теперь, когда сам оказался старшей стороной в отношениях, поэтому ее уговоры меня в своей любви ко мне к февралю, к ее каникулам, стали меня раздражать.
Она уехала и, вероятно, уже не вернется ко мне, потому что ей, как и любой другой молодой женщине не избежать соблазнов, влюбить в себя молодого, достойного принца. Это естественно. Я ей практически не звонил. Да, и она позвонила раз или два за те две зимние недели. Я не требовал от нее отчетов, но она отчитывалась по телефону о прожитых днях. Говорила, что скучает, что ей тоскливо у родителей, и она страстно хочет домой (!), в нашу кухню, к нашему ужину. И вот, наверно, эти звонки меня, в конце концов, и «подкосили». Почувствовал, что начинаю ее ждать, что снова любовный недуг начинает поражать мою Душу и Сердце. Сознание - старалось сдержать закипающую кровь, но сделать это было уже достаточно сложно. Кто испытал это, тот поймет меня. Постепенно, недуг от Души и Сердца захватывает и Сознание. Тогда, ты над собой уже не властен - Любовь меняет тебя.
До ее приезда еще мог сдерживаться, и даже, когда встретил ее, поцеловал достаточно вежливо, но холодно. Тогда как она была счастлива и восторженна. Почти молча, мы доехали до дома. Она очень чувствительный человек, и не стала силком насаждать свою радость встречи, не стала задавать вопросов почему я так холодно – вежлив. Она, видимо, думала, что все поймет дома, но дома было все как обычно и ее восторг, столкнувшись с обыденностью быта, очевидно перешел в грусть, а затем в уныние. Лишь за ужином, когда мы как обычно сели за стол друг напротив друга. Когда пар от горячей жареной картошки и куриных бедрышек поднимался над нашими тарелками, а внутри хрустальных рюмок коньяк, в свете кухонного бра, отбрасывал желтые звездочки, лишь тогда, когда я через стол взял ее руку и, поцеловав, сказал: «Ну, здравствуй», лишь тогда ее уныние, очевидно переросло в расслабление, и я увидел, как она устала от переживаний, а ее глаза наполнились слезами счастья.
- Ты, оказывается, ждал нашего ужина и не хотел растрачиваться раньше. Так? – сказала она вслух.
- Да, - подтвердил я. – Вот видишь, как естественно ты уже анализируешь ситуацию, делаешь правильные выводы, которые, как ты говорила, ты не могла делать, а было это всего два месяца назад. После отъезда, ты стала совсем взрослой.
- Да, я и сама это почувствовала. Я почувствовала, что стала какой-то другой. Что только я раньше не делала, чтобы обратить на себя внимание одного нашего парня, но ничего не получалось, а тут он дважды, за каникулы, за мной заезжал, чтобы отвести меня на дискотеку, но каждый раз у меня случались какие-то домашние дела. В первый раз он просто удивился, а во второй обиделся, и это удивило меня еще больше.
- Да, ладно. Ты, наверное, во второй-то раз точно с ним поехала.
- Саша, не обижай меня. Я всегда говорю тебе только правду.
- Знаешь, все, что мы говорим другим, кажется нам правдой, если бы мы думали иначе, то, наверное, не говорили бы вовсе. Я, безусловно, верю твоим словам, но у меня всегда остается право делать из них те выводы, которые мне кажутся более реальными, чем те, на которые меня подталкивают твои слова.
- Если я когда-нибудь изменю тебе, ты узнаешь об этом первый.
- Не говори «гоп» Гулечка, это сейчас кажется, что сказать подобное легко. Если это случится, я, скорее всего, узнаю об этом последний. Но не будем о грустном, ведь ты приехала, Хотя, если честно, то сомневался, что ты мне об этом сообщишь, не то, что захочешь чтобы я тебя встретил. Я думал, ты тихонько приедешь, устроишься в общагу, а потом, когда-нибудь, решишься сообщить мне об этом и заберешь вещи.
- Даже если бы я захотела уйти в общагу все равно я бы вначале приехала к тебе, все сказала и уж после переехала в общагу. Почему ты до сих пор сомневаешься в моих чувствах к тебе?
- Потому что сейчас, ты, как филолог употребила очень точное слово – чувства. Ты сказала так потому, что сегодня, сейчас, ты уже сама не уверена любишь ли ты меня или тебе это просто кажется. То, что ты что-то чувствуешь ко мне, ты это знаешь точно. Но любовь ли это? Ты не можешь ответить даже себе. Давай просто выпьем за нас, и пусть все идет, как идет. Куда-нибудь все равно «придем».
- Давай. Мне так трудно с тобой, все время приходится думать над каждым еще не сказанным словом, пытаться предвидеть какой очередной оригинальный вывод ты из него сделаешь.
- Помнишь, ты когда-то сказала мне фразу одного из ваших преподавателей «Оговорки примечательны» – я обеими руками подписываюсь под ней. По оговоркам скорее можно представить себе истинный ход мыслей человека. «Язык, - сказал кто-то из мудрых, - дан нам для того, чтобы скрывать свои мысли». Хотя, конечно, есть и другая «Язык мой – враг мой».
- Сашенька, все остыло, давай разогрею и просто поедим.
- Давай, - сказал я.
И выпив рюмку, наколол на вилку холодную картошку, отправив ее в рот. Вот сейчас у меня поднялось настроение, потому что я чувствовал неопределенность в Гулиной Душе: «С одной стороны вроде все в порядке, с другой … не поймешь», казалось мне, думала она, повернувшись к плите.
Мы славно поужинали, и пока она мыла посуду я сидел и курил в кухне. Когда она закончила, мы перешел в гостиную, я сел на диван, в свой любимый угол и включил телевизор. Она легла тут же, поставила пепельницу мне на колени и закурила. Мы молча смотрели «Новости», во время которых, она знала, меня лучше не отвлекать, а когда началось кино, она, видя, что я увлечен и им нарочито отвернулась от экрана и, положив голову мне на колени, начала бессмысленно теребить пуговицу моей рубашки. Наверное, она пыталась понять, о чем я думаю, а я думал о том, что чувствует она. В конце концов, она уснула и проснулась только тогда, когда я выключил телевизор. Мы перешли в спальню. И когда она снимала с себя халат, я уже больше не мог сдерживаться.
Вот этот наш половой акт был, как вулкан. Мы совокуплялись так шумно и так рьяно, что если бы кровать, на которой мы спали, была бы чуть менее прочной, то развалилась бы на первых минутах, а у нас все это заняло минут пятнадцать, до того момента пока наши неодушевленные тела не рухнули совершенно обессиленные. И лишь когда минут через 20 к нам вернулись Души и Сознание она пересохшим ртом сказала:
- Разве может быть с кем-нибудь лучше? Разве можно тебе изменить?
- Знаешь, одна моя давнишняя знакомая говорила: «Иногда оказываешься в койке с тем, с кем в нормальном состоянии за стол рядом не сядешь!», так что... всякое в жизни бывает.
- Но ведь я тебя люблю.
- В те моменты забываешь обо всем, и мир кроме пространства между вами перестает существовать. Тут главное только не ошибиться и не сменить «шило на мыло».
- Ты опять меня обижаешь.
- Не обижаю, но предвижу. Тем более что и я, по-моему, начинаю в тебя влюбляться. Я вдруг только сейчас понял, как мне было без тебя пусто. Даже тараканы исчезли. Помнишь, когда ты появилась, и за месяц я убил двух тараканов, то, смеясь, сказал, что в дом вместе с тобой пришла жизнь. Ибо за все 16 лет, что я живу в этой квартире - убил всего девять тараканов и то полудохлых, заползших от соседей, их моривших.
- Вот еще, тоже скажешь..., что же получается у тебя, что я и тараканы – «близнецы-братья».
- Нет, просто тараканы живут там, где есть жизнь, а в моем доме без тебя была не жизнь, но лишь философское существование.
- Что-то я не припомню философов с такими полными холодильниками, мне на ум скорее приходит Диоген с его бочкой.
- Все. Молчу. Тебе во сколько завтра.
- Завтра пятница, кто там будет в пятницу, потом суббота, воскресенье, получается только в понедельник у нас что-то, наверное, начнется, так что завтра спим.
- Значит спим.
И покатился новый семестр. Все пошло своим чередом: занятия, ужины, преферанс, мои рассуждения о Боге, бизнес, который «ни шатко, ни валко» приносил денег ровно столько, чтобы не голодать. И тут, у меня практически перестал видеть левый глаз – катаракта. Она случилась, конечно, не вдруг, но долго зрела, а когда теперь при ярком солнце ничего не стало видно, пошел к врачу, который поставил меня в операционную очередь. В начале же второго семестра Гулин курс отмечал «экватор», то есть середину учебы, а так как за все помещения просили плату, то решили собраться у нас, где я и познакомился со всеми. Среди двадцати пяти человек их группы было всего два парня и те, чем-то походили на девчонок. Своей изысканностью, наверно, но «голубизной» не отдавали. Хотя, кто их знает. В общем, некоторые успешно перепились, но все остались довольны. Хотя неловкость у них, у тех кто перепились, все равно осталась, потому что, что ни говори, но родители некоторых из них моложе меня, а тут они со мной запанибрата. Но я всегда был и остаюсь демократом – это право каждого человека решать, напиваться ему или нет. В общем помолясь перешагнули «экватор», и речь пошла уже о второй половине учебы.
Наши же отношения между тем во всю начинали превращаться в семейные. Регулярный секс прекратился. Первый любовный порыв прошел. Я успокоился, почувствовав, что за две недели каникул у нее никого не было, хотя и меня рядом не было. Началась жизнь, как в обычной семье: муж у телевизора, жена на кухне. Так день за днем, неделя за неделей прокатился март, начался апрель, а в апреле у них «День филфака». Ну, народ опять ко мне, вроде как, режиссерское образование, а им что-то надо готовить к капустнику. Я, конечно, объяснил им принцип постановки, но по-настоящему в дело вмешиваться не стал, все-таки, наверное, мои шутки для них – «нафталин». Но был официально приглашен на празднование, на которое и явился с видеокамерой на груди. Из знакомых там была только Гулина группа, ведь это был филфак, а не физмат, где когда-то отучился семестр. Но не в этом суть. Когда молодежь только разогрелась, и после капустника начались танцы, я сказал Гуле, что поеду домой. Она ещё осталась, с радостью в глазах, принятую мной, за радость хорошего дня. Вечером она позвонила домой и сказала, что они в общаге во всю гуляют, и что, видимо, она заночует у приятельницы. Или я не был молодым? Да, конечно, ваше дело молодое, когда как не теперь - отрываться. И спокойно лег спать.
Буквально через неделю мне назначили операцию по удалению катаракты, которую с успехом осуществил зав. глазным отделением нашей больницы. В больнице, как вы понимаете, не сахар, и хотя Гуля ходила ко мне каждый день, все-таки мне удалось убедить врачей не держать меня все 10 дней, а отпускать буквально со второго после операционного дня, под мое клятвенное заверение, что на ночь буду приходить.
Свалившись Гуле, как снег на голову на третий день, я с радостным настроением стал уплетать домашний обед, рассказывая о том, чем кормили нас в больнице. Гуля тоже была радостна, но и растеряна одновременно.
- В котором часу ты говоришь, тебе обратно в больницу? – переспросила она.
- Сказали не позже 22.00, значит, я выеду в 21.30 здесь езды-то всего ничего.
- Ты знаешь, у нас сегодня будут гости.
- Прекрасно, - сказал я, вытирая губы, - попьянствуем, хотя нет, придется лишь наблюдать. Клятвенно обещал вернуться.
День прошел, как одна секунда и в 18 часов раздался звонок в дверь. Ольга, приятельница Гули и ее муж были несколько смущены, когда я открыл им дверь. С ними зашел еще один симпатичный молодой человек их ровесник, но ростом с меня или даже чуть выше, я обрадовано со всеми поздоровался и пригласил к столу. Все были возбуждены и радостны, и от успешной операции тоже. Быстренько выпив бутылку, которую выставил на стол, все увлеченно стали смотреть видак, тем более что моя подборка, мягко скажем суперэротических кассет, наверное, лучшая в городе. Но разговор при этом как-то не клеился, я думал, что их отвлекает изображение или я, тем более что мне постоянно приходилось поглядывать на часы. В конце концов, где-то в 21 час поднялся и сказал, что надо ехать. Гуля напомнила мне, что у меня есть еще пол часа, но они ничего не решали.
Вышел во двор, понимая что, видимо теряю Гулю, но что поделать, видимо, такова судьба. Сел в машину, попытался завести, но она отказывалась. Дернул подсос. Снова повернул ключ. Стартер закрутил двигатель, и буквально через 3-5 секунд двигатель захлюпал одним цилиндром «Пересосал, идиот», – выругался я на себя, но делать нечего, автомобилисты знают – сиди и кури минут 10-20, а лучше пол часа пока бензин стечет, и свечи подсохнут.
На улице был прекрасный апрельский вечер, снег сошел, но было еще прохладно, хотя лужи уже не замерзали. Наш двор еще не успели убрать, и все что за зиму скопилось в снегу, теперь валялось в грязи на сыром асфальте.
Сумерки начали спускаться на дома, но лица прохожих еще были хорошо видны даже через стекла машины. Вдруг дверь нашего подъезда открылась, и оттуда вышли два моих новых приятеля – Ольгин муж и этот длинный. Я не выгляжу таким, потому что толстый, а этот, как травина. Меня это очень удивило. Теперь уже сам Бог велел ждать. Куда это они пошли? Прошло минут пятнадцать и они, перепрыгивая через лужи, при этом, высоко вскидывая руки, в которых были бутылки, стали приближаться к подъезду. Скрепя сердце я остался сидеть в машине, и они проскочили мимо меня, не заметив.
Как поступить? Выйти из машины, подняться домой, и обломать им весь кайф? Но ведь они молоды, и я поступал точно так же со старыми мужьями своих любовниц. Вот ты Шура и попал в то же самое дерьмо, в которое клал прежде других. Ну, что ж. Все, так все. Надо ехать в больницу, там хотя бы не подводить народ. Удивительно, но я почему-то не очень переживал, наверное, потому что предвидел это.
На следующее утро, договорился с зав. отделением, что буду ночевать дома, а в больницу приезжать только на процедуры. И взяв вещи, поехал домой. Гуля была на занятиях, в доме была чистота и порядок, ничто не напоминало о вчерашней оргии. Я сел в свой угол дивана, включил «Русское радио» и стал дожидаться Гулю. Телевизор смотреть не хотелось, хотелось подумать, и тут Макаревич запел: « … А она улетала по ночам». Слушал песню и удивлялся, насколько похожа ситуация. Мне было не больно. Мне было грустно. Потому что чувствовал, что, наверное, после этого случая, останусь один до смерти. Хотя…, ведь жизнь так изменчива.
Открылась дверь, вошла Гуля, увидела мои ботинки, переодеваясь, заглянула в комнату и приветливо улыбнулась.
- Что опять на целый день? – спросила она.
- Нет, может, тебя огорчу, но и на всю ночь. Только утром мне надо быть на обходе, - ответил я.
- Замечательно, - отозвалась Гуля, не обратив внимания на колкость.
Я так ее хотел, вчерашняя ситуация так возбудила меня, что не хотел начинать разборки до койки, в ожидании которой, и прошел весь день. Поужинали и без всякого телевизора легли.
Я думал, что затрахаю ее сегодня до полусмерти, но не тут то было. Я весь дрожал от возбуждения, а мой член был всего лишь набрякшим, и никак не хотел набирать силу, хотя бы каучука. Гуля тоже была возбуждена, но безынициативна и мы трахнулись просто, как будто по привычке.
Мне почему-то казалось, что она сама начнет разговор. Ведь говорила же она, что я узнаю об этом первый. Грустил, курил, ждал, молчал, она тоже не спала и молча наблюдала за мной. В конце концов, решившись, начал:
- Как вчера закончился вечер? Повеселились.
- А никак. Ты только ушел эти двое тут же побежали за водкой, потом нажрались и всю ночь смотрели порнуху и Ольга с ними. Её от этого вообще оттащить нельзя.
- Ну, и, конечно, все те сцены были реализованы вами на практике.
- О какой практике ты говоришь, когда у мужиков по литру водки во лбу.
- Ну, как же, я же видел, как этот длинный вчера на тебя дышал, и чтобы после того как уехал муж, он нажрался, и смотрел рядом с желанной женщиной порнуху – никогда не поверю.
- Да, прости, все вы мужики одинаковые, вас только на свеженькое тянет. Просто все уже было. Не вчера. Раньше. Тогда, когда я со дня филфака не пришла ночевать, я тогда не спала у Ольги. Мы всю ночь проболтали с ним на одной из лестниц, по которым не ходят. У них двери снизу заколочены. На них в общаге перекуривают. Ну, вот там, под утро все и произошло.
- И тебе не стыдно? – задал я, наверное, самый идиотский родительский вопрос, потом тут же вспомнил себя и осекся.
- Ты знаешь, мне стыдно только перед тобой, но не за то, что это случилось на лестнице. Я давно хотела тебе сказать, но тут твоя операция, в общем, все одно к одному.
- Когда он приедет в следующий раз?
- Хотел сегодня, правда живет он в Микуни, а на поезде сам знаешь 4 часа, поэтому хотел взять у кого-то машину и приехать часам к 22.
- Ну, так значит, через 15 минут. Значит, надо одеться пока. Что же ты лежишь? Будем встречать гостя. Не каждый раз ездят на свидания за 120 км.
Мы оделись, я сел перед телевизором, Гуля ушла на кухню. Мое сердце стучало так, что, наверное, было слышно даже на улице, но лицо выражало безразличие к происходящему. Примерно в 22.15 раздался звонок, к телефону подошла Гуля.
- Скажи ему пусть приезжает, бить не буду, хочу с ним просто поговорить.
Их разговор был короткий, он сказал, что звонит, чтобы предупредить, что приедет через полчаса.
Приехал. Гуля открыла ему дверь, сказала, что меня выписали из больницы. В тот момент я не видел его лица, но через пару секунд он заглянул в гостиную и поздоровался, а затем, сказав, что ему надо о чем-то поговорить с водителем машины, на которой приехал, вышел во двор.
Гуля с понурой головой зашла в гостиную.
- Испугался, - сказала.
- Вот теперь и посмотрим, правда ли, что он мужчина или только штаны носит. Вернется, значит, имеет достоинство. Не вернется, туда ему и дорога.
Гуля села на другой край дивана и невидящими глазами уставилась в телевизор. Прошло 5 минут, потом еще 10. Мы молчали. Только через 40 минут, когда я уже начал было, подсмеиваться над ним – раздался звонок в дверь. Гуля встрепенулась и пошла открывать. Он зашел с напускной веселостью, чтобы облегчить его положение и ликвидировать неловкость его присутствия в двенадцатом часу , в общем-то, у незнакомых людей, я сказал:
- Что «метро закрыто, в такси не содют». Гуля сказала мне, что ты сегодня отстал от поезда и тебе ночевать негде. Правильно сделал, что к нам пришел у нас места хватает. Голодный наверно. Пойдем повыпиваем. Гулечка, покорми гостя, и я, что-нибудь закушу.
Слыша мой доброжелательный тон, Денис, так его звали, приободрился и уже гоголем пошел передо мной на кухню. Про себя, думая, наверно, какой я идиот. Но он не знал, что я действую строго в соответствии с наукой Любви – если хочешь избавиться от любовника жены – стань его приятелем и постоянно приглашай его в дом. Рано или поздно его бесполезная рожа ей надоест, и она сама предложит тебе больше его не приглашать. Если же устроить скандал, наложить вето на их отношения – это ни к чему не приведет, лишь только идеализирует его в глазах жены. Их тайные встречи будут овеяны ореолом романтики, это так распалит любовь, что тебе с ним будет уже не потягаться.
Мы сели за стол. Он уже веселый, раскованный говорил без умолку разные разности: и то он может, и это, и если надо в чем-то помочь – пожалуйста. Ну, а мне палец в рот не клади, я ему тут же на «язык» и наступил:
- Столяр говоришь, плотник. Вот и замечательно. Видишь в кухне мебель хлам. Почём сделаешь? И сколько тебе на это времени надо?
- Да, я …, да, мне …, только за материалы заплатите и все, за месяц сделаю.
- Хорошо, на этом и сойдемся. Сегодня мерки снимать будешь или уж завтра?
- Завтра, наверно.
Гуля лишь подавала нам на стол, но сама не садилась, не желая, видимо, принимать участие в унижении «младенца». В общем, слово за слово, подливал я ему основательно, через час он был уже никакой, его большие глаза сбились в кучу, шея с трудом удерживала голову в вертикальном положении, и весь его вид был жалким и униженным. Но я переборщил, ведь когда жалеют – любят еще сильней, И я почувствовал, как в Гуле родился материнский инстинкт. Она не отвращение к пьяному мужику испытала, а жалость. И виновным в этом, в ее глазах, оказался опять я.
- Что ж ты его так накачал? – обратилась она ко мне негодующе - раздраженно.
- Вот, так да? Я ему, что - в рот лил?
- Ты же старше, должен был понимать.
- А, ну да, конечно, я ему должен был сказать: «Не понтись», тогда бы ты сказала, что мне водки жалко.
- Я ему уже постелила, помоги отвести его на диван.
- Не надо … я сам дойду …, - вскинул он голову, которая снова рухнула на его грудь.
Но только мы его приподняли с табурета, он, отодвинув нас в стороны, извинился, и на автопилоте побрел в туалет, из которого начали слышаться звуки рвоты.
- Да, хорош, ничего не скажешь … - сказал я.
- А ты что сам молодым не был, сам не ошибался?
- Ну, ты опять. Я же еще и виноват.
- А кто? Не наливал бы столько, он бы и не пил.
- Ладно, Гулечка, нам, наверное, тоже надо идти спать.
- Иди ложись, я уберу и приду.
Я пошел в спальню и вдруг почувствовал, что во мне тоже родились какие-то отцовские чувства к нему. Он действительно так походил на меня двадцатилетнего. Такой же большой, хвастливый, безобидный, простодушный. Конечно, видимо ей с ним интересней, естественней. А я как же? Лег. Гуля долго возилась на кухне, пока Денис блевал в туалете, потом дала ему полотенце и отправила в ванную, потом он прошел на диван в гостиную, я лежал тихо-тихо изредка всхрапывая и ожидая дальнейшего хода действий. Но Гуля умылась и пришла в спальню. Молча разделась и легла, повернувшись ко мне спиной. Я чувствовал, как она любит его, и продолжал лежать молча. Понимая, что я сейчас не скажи, все окажется против меня, наверное, мое присутствие казалось ей максимально возможным садизмом. Я уже не был для нее любимым и желанным, но был преградой, горой, разделяющей ее и его, и объективного выхода из этого положения даже мне не было видно. Я чувствовал, как с каждой секундой растет ее желание к нему, ее любовь, но продолжал молчать.
Утром Денис с красными глазами, стесняясь, пробежал в ванную и даже без завтрака ушел, якобы по делам. Я тоже уехал на процедуры, а Гуля ушла в Универ. Никто из нас ничего не понимал.
Вечером мы с Гулей, почти, молча поужинали, а когда после ложились спать, она снова отвернулась ко мне спиной.
- Любишь? – спросил я.
- Да, очень, - не поворачиваясь, ответила она.
- Знаешь, что бы я тебе сейчас ни говорил, ты все равно будешь думать, что говорю это во вред ему. Поэтому, если у тебя возникнут вопросы, спрашивай, отвечу, но сам буду молчать.
И замолчал, но через секунду, максимум две, скорее почувствовал, чем услышал, что она плачет. Тихонько-тихонько. Но можно ли не почувствовать плачь женщины, лежащей с тобой в одной постели.
- Знаешь, снова начал я, - ведь это ты плачешь по мне. Потому что с одной стороны ты чувствуешь, что любишь его, но с другой, понимаешь, что теряешь меня. Ведь человек плачет только тогда, когда ему себя жалко. И теперь, находясь на этом распутье, ты жалеешь себя, потому что как не поступи все равно кого-то потеряешь. И, конечно, в таких случаях надо выбирать Любовь. Не переживай, все образуется, в общем-то, он парень хороший, хоть и трепло, а кто таким не был в его возрасте.
И снова замолчал. Она уже не плакала и, по-моему, даже засыпала, как вдруг ни с того ни с сего, вскрикнула от испуга. Моментально повернулась ко мне, даже в потемках был виден ужас в ее глазах, и обняла крепко-крепко, забравшись щекой между моих не маленьких грудей. Её сердце стучало быстро-быстро.
- Что с тобой, - как можно мягче спросил я.
- Только что снова видела Наташку. Я тебе говорила, что мы были лучшими подругами и во всем походили друг на друга. Так вот, когда ты замолчал, я успокоилась, почувствовав, что все решено. Завтра соберу часть вещей и съеду в общагу. И прямо осязаемо стала от тебя отдаляться, как будто поплыла в новую жизнь, но буквально через несколько секунд моего движения в эту новую жизнь мне навстречу появилась Наташка, уже изъеденная тленом и червями, вместо глаз – ямы.
- И что она сказала тебе?
- Ничего. Она появилась, и я испугалась плыть дальше в эту новую жизнь.
- Теперь понятно. Спасибо Господу Богу, что Он сумел наставить Наталью, хотя бы в той жизни. Ведь только что она спасла тебя от опрометчивого шага, показав тебе, чем стало ее цветущее тело в результате отношений с подобными Денису пацанами, ведь я думаю, они не без таких вот пацанов и, небось, в нетрезвом виде бегали по крыше общаги. Трудно себе представить, что без воздействия алкоголя и мужиков, можно так разогнаться, чтобы перелететь через парапет высотой - метр двадцать Видимо, стараясь удержать тебя от подобных «веселух» она, и вывела тебе навстречу свое истлевшее тело. Пойди к иконе, зажги свечу и помолись.
Гуля молча оторвалась от меня и пошла в гостиную. Ожидая ее, я сам пытался спросить у Бога прав ли я в своих рассуждениях и услышал лишь одно слово:
- Борись!
- Господи, прости меня, я совсем забыл о том, что мои отношения с Гулей это не просто отношения между мужчиной и женщиной, но попытка поднять из грязи падшего ангела. Спасибо! Прости!
От иконы вернулась Гуля понурая и недоуменная.
- Что Он сказал тебе? – спросил я.
- Я не знаю, как толковать то, что Он мне сказал. Он сказал всего лишь одно слово: «Будьте!»
- Спасибо, Господи, - произнес я, - что наставляешь нас грешных на путь истинный, разве смогли бы мы без твоей помощи - Быть. То что я делаю – рушу Любовь – величайший Грех и я это знаю, но я знаю также, что ты дал мне это право, еще не знаю зачем и почему, но чувствую провидение Твое, - и увидел как в моей Душе мелькнул образ Христа с едва заметной, но многозначительной улыбкой.
Гуля, не ложась, выслушала мою хвалу Господу и уже без дополнительных расспросов залезла в койку, обняв меня за грудь левой рукой, уткнувшись головой в мою подмышку, по-детски чмокнув губами, начала блаженно засыпать.
Наступало утро 30 апреля. Засыпая, я услышал голос Господа:
- Зажги до вечера лампаду, впереди Вальпургиева ночь.
Я спал всего часа 4 - глубоко, но беспокойно. Проснувшись, тут же поехал в церковь купить лампаду и лампадное масло. Но когда увидел цены на лампады, а лампадного масла не было вообще, то решил съездить по другим церквям, в одной из которых повстречал молодого батюшку и спросил у него о лампадах и масле.
- Что вы, - ответил он мне. Все намного проще, ведь лампадное масло это ничто иное, как масло оливковое, можно кукурузное, и даже просто растительное. Оно не дымит и горит ровно и долго. Конечно, дорого. И поэтому мы в церквях, когда у нас по двадцати и более лампад давно перешли на нефтяное масло, а вам в доме для одной лампады можно и на оливковое потратиться. Тем более вон рядом магазин, там оно есть. А собственно лампаду не трудно и самому сделать. Вот посмотрите на наши. Нужна просто трубочка сантиметра 3 длиной, и диаметром миллиметров 5-7. Фитилек из х/б веревки, капроновую - нельзя. Рюмочка. Несгораемая подставка. И все это соединить. Трубочку замотать проволокой, усы которой положить на края рюмки. В рюмочку налить масло, чтобы трубочка над ним торчала примерно на 1 сантиметр, тогда фитиль будет хорошо пропитываться – и все.
- Спасибо вам огромное за науку.
- Что, ведьминого шабаша боитесь? - вдруг совершенно неожиданно спросил он, и что-то лукавое блеснуло в его глазах, меня аж озноб прошиб, хотя на улице ярко светило солнце и было примерно +15.
- Простите за назойливость, но фитилек не дадите, может все, что вы сказали я и сделаю, но х/б веревки просто не найду.
- Конечно, как не порадеть за хорошее дело.
Он отошел к бабкам, убирающих в церкви, сказал им что-то и одна, обратившись ко мне: «Иди за мной касатик», - привела меня в одну из церковных комнат. Отстригла мне сантиметров 10 обычной, крученной х/б веревки и сказала:
- Ты всю-то толщину не запихивай, тебе ведь не барана жарить, но Славу Господню поддержать, а ему ведь от нас не много и надо, только чтобы помнили, поэтому веревку расплети и засунь фитиль из одной пряди, тут их три, тебе надолго хватит.
- Спасибо, всю жизнь помнить буду.
- Будешь, будешь, иди уж.
Из этой церкви я вышел таким, каким и должен выходить человек из церкви – радостным и окрыленным. Остальное было делом техники. Сварганив собственноручно не хитрую лампадку. Правда, трубочку в проволоку мне заплел знакомый слесарь. Налил масло, и помолясь стал зажигать, а она сразу не захотела зажигаться. В конце концов, часам к восьми вечера моя лампада загорелась маленьким, ровным, без дыма, огоньком. Зеленоватое оливковое масло переливалось в хрустальной рюмке, тая в своей глубине многотысячелетний опыт Хвалы Господу.
Как только лампада загорелась, Он стал говорить ко мне:
- Теперь помни – она не должна гаснуть, но если погаснет, перекрестись и зажги снова. Помнишь ли притчу о светильниках? Когда те, у которых погасли светильники, по неразумению, пропустили Благодать Господню. Не спи эту ночь и смотри, чтоб светильник твой не угас.
- Спасибо Господи! Понял, - сказал я и сел напротив иконы, под которой поставил лампаду, в другой угол комнаты, положив рядом чай и курево на всю ночь.
Когда я пришел домой, Гуля сразу же сказала, что звонил Денис. Что он хочет на 1 мая приехать в гости, извиниться за прошлый раз, и снять мерки с кухни.
Все шло так, как и должно было идти – никто не сдавался. Да, и наивно бы было предполагать, чтобы Сатана без борьбы, отпустил одного из своих черных ангелов. Началась ночь. Гуля пошла спать, понимающе, но скептически посмотрев на меня, сидевшего в кресле. Уже начинал дуть северный ветер, и черно-серые тучи заслонили закат, отблеск которого перестал быть виден в стеклах дальних домов. На дворе поднимался ледяной ветер. Пришлось даже закрыть форточку. Мы сидели с Господом лицом к лицу и ждали действий противной стороны. Ненастье на улице разыгралось такое, что сохнувшее на балконе белье - замерзнув, стало неистово бить в стёкла, силясь их разбить. Но мы, понимая суть происходящего, лишь улыбались друг другу. Хотя за ночь мне пришлось, раз пять встать и поправить фитиль, потому что, как потом показала практика, я его сделал слишком тонким. Теперь же, он спокойно горит у меня по 8, а то и по 12 часов. В ту же ночь - я не сводил с него глаз. И мы выстояли. Забрезжил рассвет, и с опухшими красными глазами я пошел молиться. Господь мне разрешил идти спать. Ветер утих. И поправив перед сном фитиль после молитвы, я забылся в мертвецком, но радостном сне.
Проснувшись около 14 часов, помолился и пошел на кухню, из которой пахло жарящимися оладьями. Пост уже кончился, как впрочем, и светлая седмица. Но в этот день молосное было можно, а мы, как вы помните, ждали гостя. Лишь только я зашел на кухню, Гуля предложила мне посмотреть в окно, взглянув в которое не поверил своим глазам. На улице толстым слоем лежал снег. Конечно, мы на севере привыкли к причудам природы, но чтобы так все сошлось! И температура воздуха за какие-то сутки упала с +15! до –5!, такое даже у нас бывает не часто. Быстро прошел в гостиную, лампада еще горела, но уже совсем слабым огнем. С радостью, поправив её, стал дожидаться приезда любовника моей жены.
Его приезд больше разочаровал Гулю, чем меня. В этот раз он много не пил, зато говорил много. Все-то у него классно, и весь он такой «крутой». Все он может, только вот живет с родителями, сестрой и младшим братом в трехкомнатной квартире. Но собирается покупать свою, тысяча у него уже есть, а квартиры у них стоят не дорого – однокомнатная не больше 30 тысяч. Говорил он, в общем, говорил, а я ему:
- Что ты все о вещах. Ну, а о духовной пище - книгах там, фильмах, керамике. Что тебе больше нравится.
- Как же? Что ж мы? И книги, конечно, но больше фильмы. Беру у приятеля видак и смотрю, бывает сутками. Очень мне нравятся о восточных единоборствах.
- Действительно хорошие фильмы, но, мне кажется, уж очень одинаковые.
- Да, ты что они все разные.
- Да, наверно. Вы, в общем, ребята здесь разговаривайте, а я пойду, новости посмотрю, - сказал я. И ушел из кухни, оставив Гулю продолжать разговаривать с ним, уже без моего участия, а то она опять скажет, что это я его дискредитировал.
Гуле хватило 40 минут, чтобы его бред ей надоел, и он, зайдя в гостиную попрощаться со мной, уехал «не солоно хлебавши». Я ему перед уходом еще раз напомнил о кухонной мебели и он еще раз клятвенно заверил, что помнит и обязательно сделает, на что Гуля, запирая за ним двери, опять раздраженно заметила, что я его унижаю.
- Гулечка, - ответил я, - невозможно унизить человека его же обещаниями, за которые он отвечает.
- Ну, ты же знаешь, что в данном случае это на так и хочешь меня еще раз ткнуть носом в его трепотню.
- Ну, ладно, прости больше не буду.
- А, наверное, больше и не придется, - сказала она как-то отвлеченно, разочарованно.
И я понял, что она осталась ни с кем. Денис стал ее раздражать, я злить. Мы оставались жить под одной крышей, и она не была против секса, но инициативы не проявляла никакой. Видно было, что для нее со мной - это осознанная необходимость и только. Мне же такой секс не нужен вовсе и мы снова стали обычной, массовой семьей, где люди живут под одной крышей просто потому, что когда-то любили друг друга, но как поется в песне: «Любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней».
Мне же такая жизнь - не жизнь. Потому что, на мой взгляд – это прозябание даже существованием назвать невозможно. И я все время провоцировал её на поступок, как греют фурункул, чтобы его прорвало. И его прорвало.
Однажды, проснувшись утром, она разбудила меня с искаженным от боли лицом:
- Саша, со мной что-то происходит, как будто низ живота отрывают.
- Давай вызовем «скорую».
- А может само пройдет, ты поговори со мной.
- С ума сошла, а если это аппендицит, я с тобой поговорю, а ты и кончишься у меня на руках. Нет, вызову.
Вызвал. Приехала «скорая», врач пощупала и говорит: «Аппендицит не исключен, надо ехать в больницу». Я чувствовал, что поступаю точно так, как поступил со своей второй официальной женой, когда не защитил ее от ее же матери. Я чувствовал, что мне надо ехать с Гулей в больницу вместе, но вместо этого, пока она одевалась, собрал ей необходимые вещи в пакет и, поцеловав в щеку, отправил с врачами сказав:
- Позвони мне сегодня же, куда тебя положат. Приеду и привезу еще что-нибудь.
Гулю увезли, а я, с чувством выполненного долга, снова лег спать. Проснувшись снова около двух, стал волноваться и звонить по городским больницам. Гули нигде не было. Прошел день, затем вечер. Никто не звонил. Началась ночь. Часа в четыре утра слышу - в двери тихонько поворачивается ключ. Дверь открывается и на пороге появляется Гуля с пакетом в руках и со странно-отсутствующим взглядом. Без разминки задал естественный вопрос:
- Что еще один Денис?
- Нет, - ответила она. Хуже – мент.
Села в кресло и стала рассказывать день в подробностях: привезли ее в больницу, три часа без питья и еды она сидела там в приемном покое, потом ее посмотрел хирург и сказал, что это не аппендицит и что надо ждать гинеколога, который на вызовах. В общем, протолкалась она в Эжвинской больнице, что за 20 км от дома до восьми вечера, и все в приемном покое. Потом приехал какой-то дежурный гинеколог. Посмотрел, сказал что это какие-то маточные колики, сделал укол и отправил домой. Денег у нее не было даже позвонить не то что на автобус. Пошла пешком. Прошла по трассе уже километров 5, когда рядом с ней остановились ГАИшники и предложили подвезти. Их было двое, поэтому она села. Потом один остался на посту, а другой заехал с ней в лес. Где все и случилось.
Прикиньте на себя, уважаемый читатель, и представь мою реакцию. Уверен - не угадаете. Я не проронил ни слова. Зловещая пауза повисла между креслами и диваном. Самое удивительное во всем, что в данном случае я винил себя, и Господь это же - мне вторил в спину.
- Но я устал от такой борьбы, - говорил я Господу внутри себя, - это же удары ниже пояса.
- Себя вспомни, - говорил мне Господь.
- Может, давай поживем врозь, - сказал я Гуле вслух, - ты нагуляешься, определишься, нужен ли я тебе? И если нужен, то вернешься, и начнем все с чистого листа, а сейчас, извини, дождемся первого автобуса, дам тебе денег на жизнь и езжай-ка в общагу. Дениса я еще мог понять и простить, но этого мента … извини. Может, конечно, я не прав, но в моей душе все переворачивается. Я впервые понял смысл слов, что значит, трахаясь, собирать грязь – это вот это самое. Прости меня, наверное, в причинах этого есть и моя лепта, но только лепта, а это ты знаешь меньше копейки.
Она молчала. Потом посмотрела на часы и, встав, пошла собирать вещи. Собрала самое необходимое, и с двумя пакетами вышла на первый автобус. Я выглянул в окно. Она одиноко стояла на остановке и курила. Её отсутствующий взгляд мне был виден даже с восьмого этажа, то есть я его чувствовал. Чувствовал ее одиночество. Она понимала, что осталась ни с кем, и если пару недель назад это лишь подразумевалось, то теперь, холодный ветер пустой остановки недвусмысленно шептал ей об этом в открытые уши. Как я тогда влюбился в нее!!! В ней я увидел себя – раба обстоятельств, которые преподносит нам Господь, испытывая наши Души, но мне, как сегодня ей, приходилось малодушничать, потому что Лукавый подогнал искушение – ментовский автомобиль и, видимо, я проиграл эту борьбу за падшего ангела. Слишком много взял на себя и надорвался.
Стоя у окна мне хотелось крикнуть ей: «Вернись», но не крикнул. Она села в подошедший автобус и уехала так ни разу, не посмотрев в окна. Наверное, чувствовала, что наблюдаю за ней.
Начались мои странно одинокие дни. Странно, потому что я всегда любил одиночество. И до сих пор считаю, что если человек прожил жизнь и не познал счастье одиночества, когда твоя Душа самым естественным образом сливается с Богом. Даже не через оргазм, а через невольную, желаемую медитацию, когда ты своим существом, своей Душой проникаешь в Его Сущность, и даже Сознанием своим можешь оценить степень твоего проникновения – вот, настоящее Счастье. А то, как пытается формулировать дефиницию Счастья основная масса людей – это лишь его слабое подобие, и относится лишь к земной жизни. Смысл же ее, земной жизни человека, как раз и состоит в том, чтобы познать Бога, ощутить Его часть в своей Душе, и сознательно отдав Ему пальму первенства над Материей, Сатаной никогда более в этом не сомневаться.
После ухода Гули мои беседы с Господом стали долгими и регулярными. Он наставлял меня, как поступать впредь. Он указывал мне на ошибки, но самое главное, Он продолжал настаивать:
- Борись.
- С кем бороться? Ведь Гуля ушла, а когда она придет за вещами или того интересней пришлет кого-нибудь, я не смогу сказать ей возвращайся, я тебя очень люблю.
- Ты опять малодушничаешь, - говорил мне Господь, - ведь сказать Люблю – это всегда возвысится, ты же думаешь об унижении, это унижение твоей гордыни, но возвышение твоей Души. Оставь гордыню, будь великодушен.
Через три дня раздался звонок в дверь, так как ключи, естественно, она оставила, на пороге появилась Гуля со словами:
- Прости меня, но я хочу жить с тобой.
- Прощаю, заходи и живи.
Был ли я счастлив ее возвращению в тот момент – не могу сказать с уверенностью, уж слишком все просто: захотел – ушла; захотел – пришла, значит, видимо, надо ждать очередного подвоха. Ведь она сама не понимает, что она лишь пешка в этой борьбе, как впрочем, и я. Ну, я может слон, согласно шахматной терминологии.
Прошло всего три дня с ее ухода, но как она повзрослела за это время... В глазах появилась какая-то дополнительная глубина, и это была уже не та Гуля, не та простодушная девчонка, пришедшая в мою жизнь прошлой осенью. Это была уже молодая женщина со вполне сформировавшимся характером, в глазах которой уже появилась осознанная ответственность за совершаемые поступки. Она стала серьезней. Но прежний секс у нас все равно не получался. Это был какой-то обыденный трах, хотя теперь она и старалась, и проявляла инициативу, но мне почему-то ее инициатива была достаточно безразлична, я воспринимал эту инициативу как должное, как извинение за принесенные мне страдания. Она, видимо, это чувствовала и ее уверенность в себе постепенно начала таять. А тут приблизилась новая сессия, уверенность для которой была просто необходима, и мое безразличие могло, очень отрицательно отразится на ее экзаменах. Как и в зимнюю сессию, я всячески старался помочь ей, но она была как в тумане. Мое безразличие к ней в сексе, почему-то стало ее безразличием к экзаменам. С одной стороны это было не плохо, потому что теперь она тратила меньше нервов на сдачу каждого экзамена, и между тем сдавала без троек и была даже пятерка.
Оставался последний экзамен. Как обычно она пошла на него к 10. Принимал какой-то мужик, по-моему, какой-то доктор наук или кандидат. Наши отношения стали уже постепенно налаживаться и входить в нормальную колею, но она не пришла с экзамена ни в 15 часов, ни в 18, ни даже в 21. Я, безусловно, стал волноваться. Пытаясь себя обмануть, подумал, что они, наверное, в общаге отмечают окончание сессии и пьют. Поехал в общагу, и, найдя Ольгу, спросил где Гуля. Ольга растерялась и сказала правду, сказала, что ее видели только на экзамене, она очень долго готовилась, и отвечала где-то в самом конце. Больше ее никто не видел, хотя возможно они и пьют в какой-нибудь из комнат. Такой ответ был равносилен поиску иголки в стоге сена. Поэтому просто сказал Ольге:
- Увидишь ее, пусть приедет ко мне за вещами!
Я был в таком психе, но пытался сдерживаться. В моей Душе уже не было ни любви, ни сожаления, но только горечь и обида. И Ольга это точно поняла, потому что с испуганными глазами смогла сказать только:
- Хорошо, передам.
Приехал домой, и даже моя энергетически обустроенная квартира нагоняла на меня тоску и холод безысходности. К Христу обращаться не хотелось, я и так знал, что он скажет: «Посмотри в себя». А я и так смотрел, и видел пустоту.
Где-то в половине 12-го зачирикал телефон. В трубке раздался возбужденный, срывающийся голос Гули:
- Сашенька, извини, мы здесь в общаге пьянствуем и, наверно, я не приеду сегодня ночевать, но все будет в порядке. Ты мне доверяешь?
- Нет, - ответил я в трубку и стал ждать, что она скажет, но ей было уже все равно.
- Ладно, приеду поговорим, - сказала она и повесила трубку.
Я отошел от телефона и теперь сел в кресло напротив иконы. Наверно, я был не прав, пытаясь задавать Христу моему союзнику по борьбе, ставящие его в тупик вопросы. Но ведь Он Господь!
- И что теперь? – спросил я нарочито спокойно.
Его ответ меня поразил.
- Ничего.
- Что значит – ничего.
- Когда она придет, и расскажет тебе все – ты почувствуешь.
Но ждать ее прихода пришлось долгих два дня. Теперь она пришла совсем другая. Видели когда-нибудь, как побитая, виноватая собака ползет к хозяину на брюхе? Грубо, но только эта аллегория может передать ее внешний вид, когда она пришла домой. И вот теперь, вы не поверите, я по-настоящему влюбился в нее, наверное, потому что почувствовал, что теперь она моя навсегда. Конечно, сомнения еще были, но лишь сомнения. Все оказалось очень просто: они две ночи (не одну, а две!) ночевали с преподавателем, которому она сдавала экзамен, и который оказался таким же треплом, как Денис.
- За эти двое суток я поняла, кажется, основной принцип жизни – «от добра добра не ищут».
- И я теперь все понял: Денис – это Любовь, страстная, все поглощающая, истинная, девичья. Ты не могла мне его просто простить. Точнее простить меня за то, что я разрушил ее. Ты все равно его помнишь, и будешь помнить всю жизнь, а при случае будешь рассказывать о лестничной клетке в общаге, как о самом романтическом и незабываемом сексе в твоей жизни. Но тебе надо также помнить, что если бы прежде у тебя не было меня, и ты не знала сути получения оргазма, то его могло бы такого и не быть. Так вот потеряв Любовь к Денису, ты никак не могла мне простить этого, и поэтому трахнулась с тем ментом после больницы – это была твоя пощечина мне за него. А сегодняшний твой выкрутас – это просто прощание с той детской жизнью, которую ты вела прежде. На этот раз ты, в конце концов, и поняла, что «от добра добра не ищут», что все-таки твой суженый – я, что ни с кем и никогда тебе не будет так спокойно и счастливо как со мной.
Я закончил тираду и увидел в ее глазах блеск слез счастья.
- Значит, ты меня прощаешь?
- Маленькая моя, за что же мне на тебя обижаться, ведь то количество переживаний, которые ты мне принесла лишь малая толика тех, которые я принес любящим меня женщинам. «Каждому воздастся по делам его, и принесший страдания сам испытает их».
- Сашенька, я люблю тебя так, как только можно вообще любить человека, мужчину. Родней тебя у меня нет, и не может быть никого.
- Иди ко мне, - протянул я к ней руки.
Она протянула мне свои, уселась ко мне на колени, мы обнялись и сидели так молча, долго-долго, счастливо-счастливо. Я посмотрел на горящую лампаду, на мерцающий над ней лик Христа и увидел его легкую, благожелательную улыбку: «Мы победили!» – говорил Он, но вот окончательно ли, я этого не знал, а Он не говорил.
Где-то, через неделю нашего счастья, через неделю беспрестанного и неуемного секса, Гуля сказала, что все-таки надо съездить к родителям хотя бы на пару недель и ехать надо вместе, но я категорически отказался.
-Ты уж вначале поезжай одна, подготовь их и уж затем приеду я, тем более, что у тебя практика в пионерлагере, и что я там днями без тебя буду делать.
Но уже на второй день ее отъезда пожалел о том, что не поехал, потому что такую степень одиночества, тоски и покинутости я не испытывал ни разу в жизни. Всегда прежде, когда уезжал от родных, из родных мне мест, когда от меня уезжали родные, любимые, как казалось мне, люди я, конечно, несколько тосковал, но очень скоро находил себе занятие, которое отвлекало меня от печали, и разлука не казалась долгой и невыносимой. Но теперь никакое занятие у меня не получалось, даже не смотрел телевизор. Готовил себе еду и думал о ней. Разговаривал с Богом только о ней. И эта песня Макаревича: «А она улетала по ночам …» звучавшая по разным программам радио почти через день, по несколько раз – разрывала мне Душу.
Я звонил ей каждый день, но иногда не заставал дома, и тогда её мама отвечала, что она ушла к приятельнице и будет вероятно через пару часов, эти пару часов мое сердце разрывалось в клочья. Я садился перед иконой и спрашивал:
- За что?
- За то, - отвечал он мне и улыбался.
Эта пытка продолжалась всего две недели, но за эти две недели я испытал столько душевного страдания, сколько не чувствовал за предыдущие 20, даже 25 лет. Когда в очередной раз сел перед иконой, и стал разговаривать с Господом, он сказал мне:
- Ладно, достаточно, ты прощен и будь теперь счастлив, не приноси больше горя никому, ибо сам теперь понял насколько безысходно страдание Души, ведь если болит зуб, его можно вырвать, если болит голова – выпить таблетку или в конце концов отрубить, но даже смерть не может излечить Душу от страданий, они будут преследовать тебя и за пределами материальной жизни. Помни это и будь счастлив.
Вечером, когда я позвонил Гуле, она сказала, что у нее не складываются дела с практикой и, если найду ей место на месяц хотя бы в детском саду, то она немедленно приедет.
Уже на следующий день три ближайших детских сада жаждали взять ее к себе, а еще через день она приехала!
Что мы чувствовали при встрече? Ничего, просто вдруг все встало на свои места – мы снова стали целым.
В конце сентября Гуля забеременела, а в праздник Пятидесятницы, день сошествия Святого Духа, благополучно разрешилась мальчиком. Мы дали ему имя Иван, что соответствует имени двух дедов - из Гулиного и моего родов, и имени любимого ученика Христа – Иоанна.
Но жизнь продолжается, и наша разница в возрасте хоть и будет сокращаться, но ни куда не исчезнет. Что-то будет дальше.
Спасибо Господу уже за то, что не оставил меня без продолжателя рода!
















54. Эпилог.

Не знаю, уважаемый читатель, удалось ли мне донести до Вас идею, смысл философии секса, но мне не хотелось морализировать, делать книжку тяжеловесно-научной, мне хотелось, чтобы Вы просто «примеряв» на себя описанные мной ситуации сами пришли к тем же выводам, к которым меня «пинками» и травмами гнал Господь. Во времена моей юности очень трудно было искренне верить, потому что материалистическое мировоззрение философии марксизма-ленинизма загоняли в наши мозги с грудного возраста ежедневно и ежечасно, поэтому так труден был мой путь к божественной любви. Хотя, с другой стороны, если бы не было этого пути, то, наверное, не было бы и этой книжки, не смогла бы появиться на свет и «Философия секса», отделившая обыденный материалистический перепихон, трах от настоящего секса, осененного божественной любовью.
Если Вы, уважаемый читатель, прочтете следующее, присутствующее в этой книжке, произведение – киносценарий «Жизнь и смерть Адама и Евы», жанр которого определен как – философская притча, то через абсолютно точно переданную Библейскую историю, лишь несколько дополненную мной, Вы сможете представить и почувствовать поэтический образ Философии Секса.
Вся эта книжка написана лишь для того, чтобы предварить сценарий, чтобы Вы воочию увидели, из какой помойки вырастают «цветы понимания» Божественной Любви.


С благословения Отца Нашего - Господа Бога и под покровительством Старшего Брата моего Иисуса Христа написано это произведение.






киносценарий

"ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ АДАМА И ЕВЫ"
(Философская притча)
*




БОГ - МАТЕРИЯ - ЧЕЛОВЕК
*


Б О Г
(одно измерение: Он всюду)
|
чувства – образы - мысли
*

МАТЕРИЯ
(три измерения: право-лево, вперёд-назад, вверх-вниз)
|
свет - неживая материя - звук
*

ЧЕЛОВЕК
(четыре измерения: три измерения Материи и Время Жизни материального тела)
|
флора – фауна - человек
*

Е = m • C² + абсолютная нематериальная энергия
Материя - это антитеза Бога.
Рождение Человека – это устранение противоречия между Богом и материей.
Любовь-это прикосновение к Богу.
Жизнь-это Время, отведённое для индивидуального познания сущности Мира.
Оргазм-это модель смерти.
Смерть-это ступень следующих измерений.
Темный экран, постепенно на нем появляются, то там то здесь, искорки, вначале одна-две, затем больше, больше; причем скорости их мигания и их количество прямо пропорциональны, и растут в геометрической прогрессии. Несколько секунд, и вот уже весь экран светится, наполняется тем бело-голубым светом Бога, который мы видим в результате смерти. Глаз еще улавливает мерцание по краям экрана, но вот свет заполняет весь экран и становится ровным.
Светлый экран стоит перед зрителями секунду, две, три... пять, и вдруг как будто легкая тень волнения пробегает по экрану, затем другая, третья. И вот свет уже не ровный, не мигающий, но волнующийся, причем волнение то возрастает, то уменьшается, но не останавливается. Волнение возрастает, возрастает, и вот замерев... свет, как будто делает толчок, и из нижней трети по центру экрана появляется, то ли красное пятнышко, то ли капелька крови, которая, появившись, падает вниз экрана и растекается тонкой красной линией, занимающий примерно 100/21=4,76 % высоты экрана и всю его ширину. Причем, капелька при падении издает звук "ДО" 1 октавы, длина этого звука - нота целая, это время, за которое растекается красная полоса. Следом за красной появляется оранжевая капелька, которая при падении издает звук "РЕ" 1 октавы и тоже растекается в линию, и так все цвета спектра: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Каждая капелька при падении издает свой звук: до, ре, ми, фа, соль, ля, си 1 октавы - эти звуки первые. До этого, все превращения на экране, происходили в полной тишине.
Получив спектр цветов в нижней трети экрана, после того, как отзвучала целая нота "СИ" - спектр перестает быть полосой, занимающей нижнюю треть экрана, он скручивается в спираль, поднимается вертикально вверх, полосы разделяются по цветам, перекрещиваются, сворачиваются клубком - «играют». Примерно через 10 секунд игры спектральных цветов на экране линии цветов разворачиваются вертикально и уносятся в верхнюю часть экрана. Теперь спектр цветов расположен не горизонтально, а вертикально и занимает 100/21=4,76 % вертикали экрана, говоря другими словами, по верхнему краю экрана идет полоска спектра. Через секунду, две, когда спектр установился в верхней части экрана, кубики цветов начинают сжиматься со скоростью 1/4 такта и издавать соответствующую ноту. Когда кубик цвета сжимается и распрямляется, издав звук, из него выпадает капелька, превращающаяся в атом соответствующего элемента цветной периодической системы Менделеева. Система элементов строится вниз головой и в зеркальном отражении, то есть водород располагается не в левом верхнем, а в правом нижнем углу, длительность расположения каждого следующего элемента "четвертушка" или "восьмушка", вся система должна строиться не более 15 секунд, и должна занимать 80 % площади экрана снизу.
Белая полоска Бога зажата между цветами спектра и периодической системой Менделеева, и занимает чуть более 15 % площади экрана. Как только система выстраивается, начинают звучать аккорды известной всем оперы "Фауст": "Сатана там правит бал, там правит бал...". На аккордах этой музыки периодическая система переворачивается. Устанавливается в правильном положении. Начинает «танцевать», «раздуваться», пытаясь вытолкнуть, с оставшихся 20 % площади, белую полоску Бога и спектр. Однако на последних звуках музыки Бог - белая полоска, «взрывается» от такого нахальства», выталкивая за пределы экрана спектр, и рушит периодическую систему в прах и мелкие камни.
Взрыв, возмущение Бога - это аккорд из оперы "Иисус Христос" - момент крика Христа во время изгнания торгующих из храма. В результате, мы видим перед собой на экране - ровную каменную пустыню, залитую божественным светом. (Надо посмотреть, возможно, пустыня – это негатив, а когда кадр переворачивается, то становится позитивом).
Когда заканчиваются отголоски аккордов Божественного гнева, правый нижний угол кадра со скрежетом отрывается, переворачивается и становится левым верхним углом, но если в предыдущем кадре мы видели каменную пустыню, залитую божественным светом, то теперь перед нами звездное небо.
Звезды - это те самые камни, которые мы только что видели с другой стороны, звезды мерцают тем самым цветом, которым мерцали божественные искорки в начале фильма. Зритель должен начать ощущать пространство. До появления ночного неба перед зрителем, как бы, был лист чистой бумаги, а теперь - пространство.
- Но где же Бог?!
Зритель пытается проникнуть на другую сторону только что оторванной плоскости и устремляется в глубь неба. Как только начинается движение на экране, появляются три оси координат: Х, У, Z и на них откладываются тысячи, миллионы километров, потому что экран движется со скоростью света. Пролетев в глубь вселенной какое-то расстояние, зритель понимает, что края он не найдет. Движение останавливается, зритель снова в раздумье: "Где же Бог?". Экран, зритель, мы, зависаем возле какой-то планеты, как бы в раздумье: что все-таки наверно победила материя - Сатана, что, видимо, Бога нет, или постичь его уже невозможно. Как вдруг, из-за планеты встает солнце. Мы видим, что находимся на орбите Земли.
- Бога не надо искать, не надо за ним бегать, достаточно остановиться, задуматься и ты увидишь Его, Он сам придет к тебе!
Солнце такое яркое, испепеляющее, жаркое, что приходится прятаться за Землю, придвинуться ближе к ней, но солнце все поднимается и нам приходится приземлиться. В предрассветных сумерках мы с трудом и удивлением догадываемся, что попали в Рай, находимся, как раз в Эдеме. Оси координат показывают «0» по всем трем направлениям.
Мы видим Адама и жену его, которая только что попробовала лесной орех и передает его Адаму. Мы видим Змия, обвившего орех, жену, выколупывающую очередной орех. Адама, который после того, как попробовал орех, начал прикрывать свои возросшие мужские достоинства, удивленную и стесняющуюся жену его. Они показывают друг на друга пальцами, смеются, стесняются, прячутся в кусты, прикрываются смоковными листьями. Когда же встает солнце, то оно заливает только зелень кустов, мы не видим ни Адама, ни Еву. Мы слышим голос неба:
- Где ты? - слова исходят громко, ровно, спокойно с безоблачного неба, как будто говорит само солнце.
Голос Адама из кустов:
- Голос твой я услышал в Раю, но застеснялся, потому что я наг, и скрылся.
Голос Бога:
- Кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть?"
Лицо Адама показывается из кустов.

Адам:
- Жена, которую ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.
Голос Бога (к жене):
- Что? Ты это сделала?!
Лицо жены показывается из кустов рядом с Адамом.
Жена:
- Змий обольстил меня и я ела.
В сторону змия сверкает луч и он, извиваясь, падает на землю.
Голос Бога: (к Змию)
- За то, что ты сделал это, проклят ты перед всеми скотами и перед всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей.
И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту.
Жене сказал
- Умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.
Адаму сказал
- За то, что ты послушался голоса жены твоей, и ел от дерева, о котором Я заповедовал тебе, сказав: "Не ешь от него", проклята земля за тебя, со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься.
Во время слов Господа Адам и Жена вышли из кустов, стоят рядом, смотрят на солнце, слушают. Жена за спиной Адама. На их лицах, скорее скорбь, чем раскаяние. Адам выслушал Господа молча, развернулся к жене, протянул руки и сказал: "Ты Ева - ты жизнь!" Они обнялись, и рядом с ними упали на землю одежды кожаные и кожаный узелок с зерном.
Широкий луч света простерся за спиной Евы до ворот Рая, и врата открылись. Адам и Ева переоделись в одежды кожаные, Адам в левую руку взял узелок, правой взял за руку Еву, и они пошли к воротам.
Вначале они уходят от солнца. Затем, оно, обогнав их, ведет за собой. Мы видим, как закрываются ворота Рая, как перед ними становится солнечный луч в виде меча, и в этот момент перед зрителем, в верхней части экрана загораются электронные часы, показывающие начало исчисления человеческого земного времени.
__________________________________________________
000 тыс. 000 лет. 00 мес.00 дней. 00 час. 00мин. 00,0 сек.
__________________________________________________

Мы смотрим вслед уходящим Адаму и Еве, видим безграничность каменной пустыни, которая спускается вниз. Ева оборачивается на ворота Рая.
Ева:
- Когда же мы снова увидим Отца нашего?
Адам:
- Не знаю, - понуря голову.
Мы отлетаем от них, идущих по пустыне. Мы видим на осях координат высоту нашего подъема. Фигурки Адама и Евы в момент нашего отлета стилизуются. Скорость нашего полета, скорость полета экрана отражается на скорости бега часов, потому что часы идут в земном времени, когда скорость нашего полета увеличивается, пропорционально увеличивается скорость хода часов, когда скорость полета экрана, скорость полета нашего (зрителей) близка к скорости света, сотни лет бегут, как десятки секунд.
Когда мы достаточно высоко взлетаем, то видим вдалеке оазис, видим, как далеко еще идти фигуркам Адама и Евы до этого оазиса. Мы видим знакомую нам карту Земли в районе полуострова Малая Азия, у истоков реки Тигр, на правом берегу реки Евфрат. На наших часах:
__________________________________________________
000 тыс. 000 лет 00 мес. 00 дней. 05 час. 50 мин. 21,5 с.
__________________________________________________

Адам и Ева дошли до маленького оазиса, который мы видели, поднимаясь вверх, но он слишком мал, чтобы здесь оставаться надолго (когда мы приближаемся к Адаму и Еве, их фигурки из стилизованных прорисовываются, а затем становятся живыми людьми). Мы видим, как они размачивают зерно, и, изможденные, жуют его. Они смотрят на уходящее за горизонт солнце, в вечерних сумерках укладываются спать, прижимаясь друг к другу. Адам возбуждается, Ева ласкает его. Они совершают половой акт. Ева еще ничего не поняла, а Адам уже кончил и свалился, как будто бездыханный. Душа его в это время отлетела, (мы видим, как это происходит), и, взлетев высоко-высоко, радостно «умылась» увиденными ею лучами уходящего за горизонт солнца. Затем, взглянула на Адамово тело, которое трясла, пытаясь привести в сознание, Ева, и печально стала возвращаться назад. Мы видим, как Адам набирает полную грудь воздуха, как Душа вливается в тело, как Адам открывает глаза.
Ева:
- Как ты напугал меня Адам!
Адам: (с потерянным взглядом)
- А, что случилось?
Ева:
- Да только что ты был, как мертвый!
Адам:
- Да... (стесняясь). Прости, я сделал тебе больно? Ты кричала.
Ева:
- Сначала, немного, потом стало терпимо.
Адам:
- Прости, я думаю, этого не стоит повторять. У меня на Душе сейчас так мерзко, прости.
Ева:
- Да, что ты, все в порядке, в конце мне даже понравилось, когда из тебя что-то брызнуло, горячее и такое сладкое.
Адам:
- Ева, прекрати, как ты не стесняешься того, что говоришь!
Ева:
- Абсолютно не стесняюсь.
Адам:
- Ну ладно, спи. ( И отвернувшись, уснул.)
Рассвело. Они проснулись, умылись, Адам старался не глядеть Еве в глаза. Она же была веселая. Они снова пожевали зерен, и пошли дальше. Мы опять отлетаем, дабы увидеть их путь. Электронные часы показывают:
__________________________________________________
000 тыс. 000 лет. 00 мес. 01 дней. 6ч.50 мин. 17,3 сек.
__________________________________________________

На осях координат отложено: по оси Х - 17 км 320 м., по оси Z - 24 км 495 м, по оси У - (-600) м. Мы видим вдалеке следующий оазис, к которому ведут Адама с Евой солнечные лучи и спускающаяся местность. До следующего оазиса, чуть большего по размеру, чем первый, идти им около 50 км. Солнце печет неумолимо, (мы, то подлетаем к ним, то удаляемся, оглядывая пространство). Адам начинает испытывать жажду, но воды они не взяли: не во что.
Адам:
- Ева, может, вернемся к той воде, от которой ушли утром?
Ева:
- Да, и что ты там будешь делать? Сидеть возле колодца, и ждать голодной смерти?
Адам:
- Ева, ну, может, что-нибудь придумаем.
Ева:
- Если хочешь жить - надо идти.
Адам:
- Но я хочу пить.
Ева:
- Потерпи немножечко, Адамчик, вот дойдем до того камня, может увидим что-нибудь, где можно напиться.
Доходят до камня. За ним только скалы, снова уходящая вниз каменная пустыня.
Адам: (садится без сил, с пересохшими губами).
- Пить!
Ева поднимает глаза к солнцу, смотрит на него с мольбой и ненавистью, но не может долго смотреть, отводит взгляд. У нее перед глазами плывут круги, в памяти всплывает злорадно смеющийся Змий, затем, внутри, голос Бога:
- Только тот переходил через пустыню, кто не терял ни капли мочи.
Ева открывает глаза, смотрит на Адама, Адам догадывается, о чем надоумил ее Бог. Садится на землю, запрокидывает голову и открывает рот. Ева приседает над ним, и короткими струйками, чтобы не пропала ни одна капля, утоляет Адамову жажду.
Адам: (напившись, вставая, улыбаясь)
- Ева, какая изумительно вкусная у тебя влага. Ты мой лучший источник, она намного вкуснее простой воды.
Ева:
- Адам, напои и ты меня, и надо двигаться, а то становиться очень жарко.
Ева садится, Адам дает ей напиться своей влаги.
Ева:
- И то правда, твоя влага тоже вкуснее воды.
Ева поднимается, Адам, как в Раю, берет узелок в левую руку, в правую берет руку Евы, и они, нежно улыбнувшись друг другу, продолжают свой путь по пустыне.
Мы отлетаем от них, и начинаем полет над Землей. С высоты птичьего полета мы видим, что Бог освещает Адаму с Евой правильное направление - на запад, к берегу Средиземного моря. Им еще пути около трех, четырех дневных переходов. Но здесь оазисы все больше. В них уже финиковые пальмы, апельсиновые рощи на 3 - 5 деревьев. А, примерно, через 150 км от Адама и Евы мы видим несколько холмов, покрытых изумрудной травой. Большую апельсиновую рощу. Ключ, бьющий из Земли небольшим фонтаном. Пальмы. Непуганых животных, мирно пасущихся между деревьями. Только людей - не видно. Мы знаем, что солнце и Бог ведут Адама и Еву к этому месту. Мы поднимаемся выше и летим дальше.
Вот Средиземное море. Мы летим вдоль его побережья. В дельте Нила замечаем фигурки людей, подлетев к ним, видим, что они негры (фиолетового цвета) и хотя они взрослые - ведут себя, как дети. Но это люди! И если оставленные нами Адам с Евой наделены видимым умом, то эти попроще, и их побольше. Их человек 10 мужчин и столько же женщин. Одни лазают по деревьям, собирая плоды, другие копают землю, но среди них нет еще детей. На Адаме и Еве нет пупков, и на этих тоже нет пупков. Оставляя Адама, мы видели его трехдневную щетину, и от этого его лицо с белой кожей было голубоватого оттенка, а Ева, так та совсем сахарная блондинка, а эти брюнеты.
Пролетая дальше над Атлантикой, мы видим еще не ушедшую под воду Атлантиду. Пролетая над Мексикой, видим краснокожих ацтеков, над Японией и Китаем - желтокожих японцев и китайцев. Потом летим на север. Поднявшись на уровень Северного полюса мы видим белую шапку льдов Ледовитого океана, а диаметр Земли, по которому мы недавно летели, обвит линией спектра, где голубой цвет над Раем, фиолетовый - над Нилом, красный цвет - над Америкой, желтый - над Японией и Китаем.
Мы догадываемся, что Бог раскрасил первых людей Земли просто по цветам спектра. Мы летим к нашим Адаму и Еве (во время нашего полета на осях координат откладывалось расстояние нашего удаления от нулевой точки - от Рая, а часы, то убыстряли ход, то возвращались к нормальному, в зависимости от скорости нашего передвижения). Мы подлетаем к тому большому оазису, который отметили, начиная исследование Земли. Наши часы показывают:
__________________________________________________
000 тыс. 000 лет. 00 мес. 05 дней 11 час. 05 мин.19,3 сек.
__________________________________________________

Ева собирает плоды деревьев, Адам возделывает землю, засевает остатки зерен пшеницы. Затем они смотрят на солнце, уходят в тень, садятся возле большого камня, на котором разложены собранные фрукты, орехи, какая-то трава.
Пообедав, они ложатся отдыхать. Ева уже совершенно категорически пристает к Адаму, который, смеясь, пытается от нее отбиться, говоря, что очень устал, что еще не вечер... Начинает идти дождь, гроза. Они прячутся под деревьями, но это их не спасает. Бог поражает молнией стоящий невдалеке от них кедр. Адам и Ева пугаются молнии, но смеются: "Смотри, мол, в каком он гневе". Но это не гнев, это огонь для них. Кедр загорается, и гроза прекращается. Адам и Ева выбегают из-под деревьев, собирают хворост, укладывают его в виде костра, приносят огонь, зажигают, снимают одежду, сушатся.
Адам понимает, что необходима какая-то крыша. Обсыхая и оглядываясь по сторонам, он прикидывает, из чего и как можно ее сделать. Видит пальмы, видит их листья, видит, как плотно растут более низкие деревья, и наскоро обсохнув, приступает к строительству крыши.
Наступает вечер. Адам и Ева уставшие, но довольные, обнявшись, ложатся возле перенесенного под незаконченный навес костра, и целуются.
Ева:
- Адам, зачем ты это делаешь?
Адам:
- Что? (Ева показывает ему поцелуй). А... это, тебе больно? Неприятно? Это называется «поцелуй», и мы с тобой целуемся.
Ева:
- Адам, а откуда ты все знаешь, что, как называется?
Адам:
- Господь сказал, чтобы я давал имена и названия тому, что вижу, и они сами приходят мне на ум. Мне стоит о чем-либо подумать и ответ приходит сам собой. Правда после того, как я попробовал орех, вместе с возбуждением тела пришли и какие-то другие эмоции. Но ты не ответила, тебе что, неприятно?
Ева:
- Ну что ты, Адам, приятно, и очень. Только когда ты меня целуешь, у меня земля уходит из-под ног, голова начинает кружиться, и я перестаю соображать, что происходит.
Адам:
- Ты знаешь, это наверно оттого, что ты начинаешь чувствовать Любовь.
Ева:
- А что такое Любовь?
Адам: (смеясь)
- Через семь с половиной тысяч лет от нашего рождения люди будут называть это чувство «неврозом», потому что многие к тому времени забудут Бога. А на самом деле Любовь - это чувство, роднящее нас с Богом.
Ева:
- Да, да, теперь я начинаю понимать слова, сказанные Господом перед тем, как мы покинули Рай. Помнишь, Он сказал мне: «...и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». Если Любовь роднит нас с Богом, и это чувство вызываешь во мне ты, значит, ты и есть мой Господь!
Адам:
- Нет, Ева, Господь у нас один - Бог, я лишь господин, но ты абсолютно правильно истолковала слова Бога. Жалко, что следующие поколения будет больше заботиться о хлебе насущном, чем размышлять над тем, что заповедовал нам Господь.
Ева: (прижимаясь к Адаму, и заигрывая с ним)
- Но ты забываешь о первой части этой его фразы: "...и к мужу твоему влечение твое...". Первый раз, когда ты наскочил на меня, я даже испугалась и было немного больно, но раз от разу становится все лучше и лучше. Я только не понимаю, почему ты теряешь сознание, когда из тебя вырывается эта горячая струя, и какое то время после этого валяешься, как мертвый? Мне тоже, конечно, приятно, но не на столько же...
Адам:
- Сегодня, я надеюсь, и ты потеряешь сознание, только не бойся, и доверься чувству, которое дал нам Бог. Не останавливайся, дай чувству сладости достигнуть предела. Не думай ни о чем, сосредоточься на этой сладости. Предел должен прийти к нам одновременно. (Адам целует Еву в губы, целует шею, грудь, живот, ласкает языком клитор). Ты знаешь, вот этот звоночек дал тебе Бог.
Ева: (задыхаясь от восторга)
- Да, да, когда ты звонишь в него языком, мое тело напрягается так, будто я сейчас прыгну, и достигну Бога.
Адам: (поднимаясь над Евой и поколачивая членом по клитору)
- А для того, чтобы прыжок был успешным, Бог дал нам вот этот шест.
Ева:
- Адам, Адам, не мучь меня, войди в меня скорей, я вся горю. (Адам вводит в Еву свой член. Ева вся трепещет, И когда вторым толчком Адам достигает «дна», Ева охает и теряет сознание, кончает. Во время выдоха из нее вылетает Душа. Она у нее маленькая - маленькая, как ребрышко Адама. Адам останавливается, гладит тело Евы нежно и ласково. Мы видим, как душа Евы, ее маленькая копия, взлетает вверх купаясь в закатных лучах уходящего солнца и, через какое-то время, несколько быстрее, чем Адамова, возвращается назад. Ева набирает в грудь воздух и открывает глаза). Адам, это ни с чем не сравнить! Маленький мой, - обращается она к поникшему члену, - ты ждал меня, дай я тебя поцелую.
Адам:
- Ева, осторожно, он может растрогаться и раньше времени разразиться «рыданиями».
Ева:
- Ну и что, его слезы для меня нектар.
Адам: (с улыбкой)
- Ты говоришь так профессионально, что если бы я не знал, что мы одни, я бы начал подозревать тебя в супружеской измене.
Ева:
- Глупый, Господь дал и мне немножечко знаний. (Она целует Адаму член. Несколько поникший он сразу поднимается, и, как будто, улыбается Еве). Ой, малыш, как быстро ты готов. Ты только «улыбнулся» и мой «колокольчик» сразу «зазвенел». Адамчик, постучи, пожалуйста, в мой «колокольчик» своим «шестом». (Что Адам и делает. Ева уже со знанием дела, готовится терять сознание). Еще, еще, чуть-чуть "позвони", так милый, так. Войди в меня, я хочу попробовать тебя внутри всего. (Адам вводит член). Ой, милый, какой ты большой, ты заполнил меня всю! Подожди немножечко, не двигайся, дай я изучу тебя. (Адам лежит на Еве с введенным членом и не двигается).
Адам:
- Ой, Ева, у тебя там что, тоже есть руки? Ты так приятно его сжимаешь.
Ева:
- Не знаю, милый, но если и есть руки, то это руки моей Души. Полежи спокойно, тебе приятно?
Адам:
- Очень!
Ева: (делая волнообразные движения животом)
- А так?
Адам:
- Милая, я не знаю еще, с чем это можно сравнить!
Адам начинает двигаться в такт движениям Евы, постепенно скорость их движений возрастает, в какой-то момент Адам делает самый глубокий толчок, и замерев на некоторое мгновение, в которое живот Евы делает несколько конвульсивных движений, с выдохом-ревом опускается на Еву. Когда Адам расслабляется, Ева тоже делает выдох с протяжным стоном. Во время выдохов из каждого выходит Душа. Душа Адама нежно берет маленькую Душу Евы, величиной с Адамово рёбрышко, и, неся её в ладонях вытянутых рук, устремляется за солнцем. Мы бросаем взгляд на брошенные друг на друга совершенно расслабленные тела Адама и Евы, без движения лежащие в отблесках костра, кажется, что они мертвы, и устремляемся вслед за их Душами. Мы видим, что Души их догнали солнечную зарю, и купаются в ней. Когда диск солнца окунается в Атлантический океан то там, то здесь мы видим взлетающие над Африкой души, но душам Адама и Евы уже пора возвращаться назад. Они небыстро, с сожалением, играя, летят к оставленным телам. Опускаются, сливаются с ними, и Адам с Евой приходят в сознание, открывают глаза. Печаль в глазах Адама огромна, он сдержан, суров, печаль же Евы менее заметна, поэтому она пытается его развеселить, заигрывая с ним.
Ева:
- Адамчик, почему ты такой печальный, разве тебе было плохо?
Адам:
- Да нет, очень хорошо. Оттого особенно мерзким кажется этот материальный мир.
Ева:
- Ну, что ты, он не может быть мерзким, он же сделан Господом.
Адам:
- Помнишь, что мне сказал Господь? «...ибо прах ты, и в прах возвратишься...». Так вот я чувствую, когда я становлюсь, как мертвый, после того, как мы кончаем, мне становится легко и счастливо, но когда сознание вновь приходит ко мне, я чувствую, что мне тяжелее, чем раньше. (Пауза). И я просто хочу спать, я устал.
Ева:
- Спи, мой милый, спи. У нас еще много, много жизни впереди.
Адам: (сквозь сон)
- Это и страшно, так не хочется просыпаться.
Ева укладывается к Адаму за спину, придвигается к нему, целует спину, поглаживает его плечо нежно-нежно, ласково-ласково, приговаривая:
- Спи, мой милый, спи.
_________________________________________________
000 тыс. 020 лет 09 мес. 07 дней 18 час. 03 мин. 05,5 сек
_________________________________________________

Пора урожая. Вечереет. Мы видим хижину Адама, напоминающую глинобитную саклю Средней Азии. Стены из хвороста, обмазанного глиной. Маленькое окно без стекла. Потолок из больших банановых листьев, обмазанных глиной. Двор вытоптан. Хилая хворостяная изгородь установлена на небольшой глиняный вал, хворостины в него просто воткнуты, а между ними пропущены более тонкие, но уже тоже сухие прутья. Двор большой. В дальнем его углу загон для овец, их голов 20-30. но ведь мы знаем: что ни Адам, ни Ева не едят мяса! Овец они используют для шкур и жертвоприношений. Все вещи Адама, Евы и двух почти взрослых сыновей: старшего Каина, которому 19 с половиной лет и младшего Авеля, которому 17 с половиной лет, сделаны из шкур. Они ужинают. На столе стоит глиняная посуда. Их ужин состоит из растительной пищи, уже вареной и жареной, которую едят с пресными лепешками.

Адам:
- И все же, Каин, хоть мы и научились сохранять зерно, свежие лепешки из нового урожая гораздо вкуснее, чем из лежалого зерна.
Каин:
- Отец, может Господь, недостаточно надоумил тебя, или ты не точно понял Его слова, как нам сохранять зерно. Завтра закончу убирать поле, принесу дар Господу от плодов земли, и может он подскажет, как лучше хранить зерно. (С двора раздается блеяние).
Авель:
- Пойду посмотрю, что-то овцы зашевелились, пора им родить. (уходит)
Ева:
- Разговорились, наелись, видно?
Адам:
- Мать, а что у нас сегодня на десерт, чем поить будешь?
Ева:
- Ты ведь знаешь, молока сейчас нет, но я надавила виноград. Хочешь попробовать? Вкусно. Если очень сладко - разведи водой.
Адам: (пробуя)
- А, действительно вкусно!
Каин:
- Мать, дай и мне.
(Ева налила Каину в плошку сок. Входит Авель. Радостный, перепачканный кровью. Подходит к столу, берет плошку Каина, и с удовольствием выпивает. У Каина, от такого хамства, аж рот открылся.)
Авель: (видя это)
- Да ладно ты, брат, такая радость, все трое разродились, почти без моей помощи, пойдем лучше, поможешь загородку для них сделать. (В глазах Каина злость, но он молчит).
Ева: (видя настроение сыновей)
- Да, нате, еще налью, только не ссорьтесь, всем хватит.
Авель: (к Каину)
- Ну, ты идешь?
Каин: (на ходу выпивая плошку сока)
- Ну, идем. (Уходят)
Адам:
- Выросли сыновья, а когда, и не заметил. Пора им уже невест искать. Только где? Спрашивал у бога, он говорил, что они сами найдут. (задумался) Выросли. (мотнув головой) И, все равно, как дети малые, из-за плошки сока могут разодраться, и ладно не было бы второй. Знаешь, что я думаю, Ева?
Ева: (убирая, моя посуду)
- Что?
Адам:
- Мне так кажется, что нашим сыновьям за нас еще отрыгивается.
Ева:
- Почему это?
Адам:
- Да потому, что тогда, когда мы попробовали орех, первое, что мы почувствовали, помнишь?
Ева:
- Возбуждение.

Адам:
- Нет, возбуждение мы почувствовали после того, как увидели разницу между нами, или, может ты права - возбуждение, но возбуждалось тело. Помнишь, оно как будто начало гореть, я весь покрылся потом. Но, ведь это не чувство, а телесное возбуждение. А эмоцию, ты помнишь эмоцию, которая родилась у тебя и у меня в Душе, когда мы увидели нашу разницу?
Ева:
- Конечно, я застеснялась, что ты видишь меня нагую.
Адам:
- Вот, вот. Ты помнишь, что сказал мне Господь, когда выдворял нас из Рая?
Ева:
- Что именно? Он много чего тебе сказал.
Адам:
- Его последними словами были: «...ибо прах ты и в прах возвратишься...».
Ева:
- И что?
Адам:
- Да то, что тело - это прах! Прах же - это материя, как потом его станут называть. А материя - это епархия Сатаны, Матери нашей.
Ева:
- К чему ты это все, Адам, не понимаю?
Адам:
- К тому, что съев орех, нарушив заповедь Бога, Отца нашего, мы с тобой поселили в нашей Душе змееныша Сатаны - Зло!
Ева:
- Если ты стеснение называешь злом, то, извини, я тебя отказываюсь понимать. Ведь Господь говорит: «...не навреди!» - и стеснение помогает нам исполнить эту заповедь.
Адам:
- Во-первых, Господь тебе этого не говорил, это ты уже по доброте своей сама придумала.
Ева:
- Но ведь по доброте...
Адам: (раздражаясь)
- Не перебивай и слушай до тех пор, пока я тебя не спрошу. Сегодня, когда Авель выпил из плошки Каина, мне вдруг открылись глаза, откуда в человеке рождается ненависть или обратная сторона Любви.
Ева:
- И откуда же?
Адам:
- Не перебивай! Тело мое сделано из праха, хозяином которого, как я уже говорил, является Сатана, но Душу в меня вдохнул Бог, и только после этого я стал жить, но я чувствую себя третьим: я не с Сатаной - не с Матерью, но я и не с Богом - не с Отцом. Я чувствую, что я есть - Сам. И это, вероятно, из-за того, что мне даны мои собственные мозги.
Ева:
- Адам, ближе к теме, а то сейчас вернуться ребята, услышат твою философию и решат, что у отца на старости лет что-то с головой.

Адам:
- Так вот, когда ты обольстилась речами того зеленого гада, что предложил тебе шишку, ты тоже полагалась на свои собственные мозги, потому и ослушалась.
Ева:
- И какой вывод?
Адам:
- А вывод такой: что когда мы поели орехов, то не посредством чувств, но посредством праха, ореха, возбудили наш прах, наше тело, увидели разницу и испытали эмоцию - застеснялись. Чувства - рождаются Богом, Идеей! Эмоции - рождаются Сатаной, Прахом!
Ева:
- А может быть, мы устыдились?
Адам:
- Нет, не устыдились, а именно застеснялись, потому что стыд - чувство Божие, ты должен стыдиться злых поступков. Сегодня я увидел воочию, когда Авель выпил из плошки Каина, с какой злостью тот смотрел на него, в Каине, в нашем первенце, оказалось много зла. Он очень эмоционален и вместе с тем - стеснителен. Он не выражает своих эмоций, и чаще молчит, что увеличивает количество зла в его Душе. Авель же, простодушен и открыт. Я замечаю, как Каин завидует Авелю и из-за своей зависти, он иногда, по-моему, ненавидит брата.
Ева:
- Адам, какой ты у меня умный, тебе надо все это рассказать ребятам, тогда они это поймут.
Адам:
- Да, конечно, но не сегодня. Сегодня уже поздно, завтра у всех много дел, надо рано вставать. Чего это они там так долго возятся? (Выглядывает во двор, кричит). Где вы там, поздно уже, молиться и спать.
Авель:
- Сейчас заканчиваем.
(Ева стелит постели, раскладывает овечьи шкуры. Входят Каин и Авель, смеются. Адам встает на колени, лицом к востоку. Смех смолкает, оба серьезнеют. Вся семья становится на вечернюю молитву. Каждый сосредоточен. Души молящихся взлетают к звездам, наслаждаются полетом, и ниже всех, Душа Каина, она стесняется, как бы ее не прогнали. Через некоторое время Души возвращаются к телам, и семья укладывается спать.
Мы взлетаем вверх. Видим, как луна освещает саклю Адама, ее окрестности. Оси координат уходят к востоку, часы бегут быстро, уже промелькнули 8 часов, и на наших часах:
_________________________________________________
000 тыс. 020 лет 09 мес. 08 дней 06 час. 10 мин. 5,3 с.
_________________________________________________

Мы видим выходящих из сакли Адама, Каина, Авеля. Авель идет к загонам, Адам и Каин пошли в поле. Выгнав стадо на пастбище, Авель присоединяется к отцу и брату. Они заканчивают обмолачивать пшеницу. Вечером Каин взял из гумна, примерно, столько же пшеницы, сколько Господь дал Адаму, когда они с Евой были выдворены из Рая, и пошел к жертвенному камню. И Авель, тоже принес ягненка, народившегося вчера вечером. И когда Каин стал сжигать пшеницу, чтобы дым достиг неба, то плохо горела пшеница, и дым стелился по земле. Когда же Авель, заклав агнца на жертвенном камне, стал сжигать его останки, то дым уходил столбом, и лучи заходящего солнца лобзали Авеля. Каин, стоявший тут же сзади неподалеку, кусая ногти, с завистью, смотрел на жертвоприношение Авеля. И сказал Господь Каину:
- Почему ты огорчился? От чего поникло лицо твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у двери грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним.
Каин посмотрел на заходящее солнце, потом на брата.
Каин: (Авелю)
- Господь призрел твой дар, а мой не призрел. Ты только для того и ходишь за своими овцами, чтобы класть их на жертвенник, и никакого проку больше от них нет, а я хлеб ращу для всей семьи, так почему такая несправедливость?
Авель:
- Что ты так огорчаешься, брат? Не одно ли мы дело делаем, не в одной ли семье живем, или гордыня тебя обуяла, и ты себя от всех нас отличаешь?
Каин:
- Значит, меня обуяла гордыня? А что обуяло тебя, когда ты из-под моего носа выхватываешь плошку с питьем?
Авель:
- Ну, прости, брат, я не думал, что это так обидит тебя.
Каин: ( Взвиваясь недоумению Авеля)
- Эта плошка была еще одной каплей! Ты еще раз унизил меня, как будто я пустое место.
Авель:
- Да, что ты, Каин, я вовсе не хотел этого, я просто хотел пить.
Каин:
- Ах, ты просто хотел пить! Так напейся своей крови, гаденыш! (...восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его ножом каменным по горлу, которым Авель агнца закалывал).
Мы видим, как у Авеля отлетела Душа, скорбным взглядом глядя на Каина, как она полетела в сторону сакли, мы видим, как Каин роет руками землю недалеко от жертвенного камня, как хоронит Авеля.
И сказал Господь Каину:
- Где Авель, брат твой?
Он сказал:
- Не знаю, разве я сторож брату моему?
И сказал:
- Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей.
Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы свои для тебя, ты будешь изгнанником и скитальцем на земле.
И сказал Каин Господу:
- Наказание мое больше, нежели снести можно. Вот, ты теперь сгоняешь меня с лица Земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на Земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня.
И сказал ему Господь:
- Зато всякому, кто убьет Каина отмстится всемеро.
И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. Луч света в виде оборванной петли от виселицы обвился вокруг шеи Каина, и виден он стал только тем, кто вознамеривался убить Каина. И пошел Каин от лица Господа на восток, через пустыню, и так же, как и родители, пил мочу свою.
А вечером в сакле долго ждали родители сыновей своих за накрытым столом, и, не дождавшись, пошли искать. Но увидели только свежий холмик земли. И все поняла Ева, и бросилась на холмик, и стала рыдать и рвать волосы на голове своей, и в тусклом свете коптилки стоял тут же Адам. Постарело лицо его, но спокоен и сдержан он был. Постоял немного, поднял Еву с земли, и пошли они к своему осиротевшему дому, к остывшему ужину, к овцам, оставшимся без пастыря.
И, поминая Авеля, долго Адам стоял на коленях во время ночной молитвы, и думал о том, почему не рассказал сыновьям, что понял вчера. И Душа Адама, выйдя из него, увидела Душу Авеля, которая улыбалась и говорила Душе Адама:
- Не огорчайся, ибо я теперь свободен.
Успокоенная молитвой, вернулась в Адама Душа, но не смог он спать этой ночью. Все лежал на спине, и смотрел в потолок, задавая вопросы Богу. И Ева тут же, рядом с Адамом, всю ночь билась в слезах, и не стеснялась слез своих.
- За что? - спрашивал Адам у Бога.
- Ты знаешь, - отвечала ему Душа.
Незаметно уснули они, а когда встало солнце, и начался новый день, редкие седые искорки Божественного знания заблестели в волосах Адама. В светлых же волосах Евы их видно не было. И пошла Ева к стаду, а Адам на гумно.
Мы оставляем их в их горе, и пытаемся, поднявшись вверх, увидеть Каина в пустыне. По нашим осям координат мы видим, что он идет на восток, примерно тем же самым путем, которым шли Адам и Ева 20 лет назад. Мы взлетаем еще выше, точка «0» на наших осях координат показывает нам Рай, в сторону которого направляется Каин. Мы снова облетаем Землю, уже навстречу солнцу и видим, что за 20 лет люди распространились почти по всему лику ее. Их еще не так много, семейные, родовые группы по 5-10 человек, но они уже есть.

- Фантазии на тему Земли

Возвращаемся назад. Каин добрался до земли Нод, (видимо, нынешний город Дей-эд-Зор в дельте Евфрата). Мы видим, как он входит в это маленькое поселение из двух хижин, он потрепан, обросший, но его кожа все равно более светлая, чем у этих людей, цвет кожи которых ближе к зеленому. Он здоровается с ними, язык на Земле был один - язык Бога. В семье туземцев: родители, девушка и юноша, почти ровесники ему и еще маленькая девочка. Хозяева улыбаются ему навстречу, лишь юноша озабочен. Туземцы оставляют дела и собираются за столом, приглашая к столу Каина.
(Сцена ужина, в которой возникает влюбленность между Каином и девушкой, и возникает ревность брата к Каину. Ночью брат хочет убить Каина, но когда подкрадывается к нему спящему, у Каина на шее появляется петля из света и брат, испугавшись этого знамения, отказывается от своих замыслов).
Мы оставляем спящих в доме и поднимаемся над Землей в раздумье, часы показывают:
__________________________________________________
000 тыс. 020 лет 09 мес. 22 дня 21 час. 50 мин. 14,4 сек
__________________________________________________

Мы задаем себе вопрос: возможно за эти 20 лет Господь заселил и другие планеты Вселенной? Мы отлетаем от Земли и начинаем двигаться в глубину Космоса со скоростью света. Мы летим в пространство, подлетая то к одной, то к другой планете, и не обнаруживаем там ничего, или обнаруживаем…
Космос - просто материальная пустыня, а может быть нет?…
Возвращаемся назад, видим на месте Дей-эд-Зора большой город с окрестностями, где живет примерно около 5 тысяч человек. Мы устремляемся к поселению Адама, которое разрослось еще больше. В нем уже более 10 тысяч жителей. Самому младшему по прямой адамовой ветви, Ламеху, 56 лет.
Наши часы показывают:
__________________________________________________
000 тыс. 929 лет 11мес. 29 дней 17 час. 19мин. 05,7 с.
__________________________________________________

Город уже похож на город. Мы начинаем двигаться по улицам, и видим, что в городе больше стариков и старух, чем молодежи. Пролетая над городом, с включенной системой определения, видим на ней, что людей старше 40 лет в городе 97%, старше 18 - 2 %, соответственно моложе 18 - 1 %. Возле города нет кладбища, лишь неподалеку от старого жертвенного камня, который теперь оказывается почти в центре города, под несколькими, не вырубленными апельсиновыми деревьями - могила Авеля, на которой лежит плита из песчаника с надписью "Авель".
Возле могилы сидит Адам, подперев голову рукой, он стар, сух, сед, но его одежда не лохмотья из шкур, а тонкая шерстяная рубаха. Он смотрит на могилу и в мыслях разговаривает с Богом.
Адам:
- Господи, почему ты запретил мне, воспитывая Сифа передать ему все те знания, которые ты вложил в меня.
Голос Бога:
- Видишь ли, Адам, ты, зная то, что я в тебя вложил, должен был на конкретных примерах из человеческой практики, своим опытом подтвердить правдивость того, что знаешь. Ты же пытался просто рассказать, передать механически, Сифу и внукам своим теорию существования людей, которая все равно опровергалась бы ими ежедневно и ежечасно, с упорством баранов, сидящим в вас Сатаной.
Голос Сатаны: (насмешливо)
- Да, я здесь. Ты, Господь, прошлепал, проспал, и мы с Адамом и женой его совершили революцию. Когда бы ты им разрешил размножаться в Раю? Мало ли, что они у тебя голубая кровь. Всем разрешил: фиолетовым, красным, желтым и только бело-голубых посадил в свою золотую клетку - Рай, но ведь они тоже люди. Вот я и дал им возможность проявить себя. Ты через них хотел доказать мне, что Душа сильнее Плоти, но стоило мне обратиться к их мозгам, как они тут же искусились. Твой "Венец творения" тут же стал доказывать свою самость.


Господь:
- Изыди, Сатана, ты - гад ползучий. Просто, тем самым, ты захотел залезть в мою епархию, в Душу, если бы не женщина, Адама тебе совратить бы не удалось. Зря, конечно, я приоткрыл в человеке столько доступов к Душе. Хотя, с другой стороны - пусть все идет, как идет. Пускай теперь человек сам разбирается: кого в нем больше - Меня или Сатаны, к чему его больше тянет: к духовной гармонии или же к материальному достатку.
Адам:
- Уважаемые, дайте и мне слово вставить, обо мне же все-таки речь.
Господь:
- Ты свое слово уже сказал, посмотри на город, который ты основал. Ведь беспокойство жителей его, твоих потомков, состоит только в том, как бы мягче спать да слаще есть. Все, что вы, за последние 900 с лишком лет, сделали - это лишь увеличение власти Сатаны, власти материального над вами.
Адам:
- Господи, но мы же не в Раю! Мы не можем жить без крыши над головой, нам надо возделывать поля, чтобы питаться, надо рыть колодцы, чтобы доставать воду.
Господь:
- Вы глупцы! Надо жить в гармонии. Надо развиваться внутри себя, изменяться самим, а не механически изменять условия существования.
Адам:
- Господь, но ведь гармония уже была в Раю.
Господь:
- Повторяется наш разговор перед твоим уходом из Рая. Неужели ты не понял, что, выгнав вас из Рая, я не наказывал Вас, а учил. Вы понадеялись на свои мозги и оплошали. Тогда, возле дерева познания зла. Выгнав вас из Рая, я не наказывал вас, а учил. Я подумал, что вы осознаете свою ошибку, что надеяться надо не на мозги ваши, а на Меня внутри вас, на вашу Душу. Если бы каждый свой поступок вы оценивали в Душе, то через чувство стыда, вы бы вышли на истинную дорогу развития.
Адам:
- Да... если бы ты помогал сразу, когда тебя попросишь, а то ты начинаешь изучать характеристику, послужной список, потом еще раздумываешь, взвешиваешь - помочь, не помочь, так и умереть можно, не дождавшись.
Господь:
- И что, за свои почти 930 лет, ты так ничего и не понял? А о чем ты рассуждал, когда был убит Авель? Помнишь?
Адам:
- Нет. Ты знаешь, когда мы с Евой снова остались одни, столько опять дел навалилось, что не до рассуждений стало, а потом, когда через 100 с лишним лет ты подарил нам Сифа, Ты думаешь, стало свободнее? К тому времени я почти все позабыл, чему Ты учил меня, какие знания давал, мы призывали тебя в то время, но Ты был скор в своем пришествии.
Господь:
- Конечно, 110 лет почти не вспоминал, потом вдруг ему понадобилось воспитывать ребенка, и он вспомнил. Извини, дорогой, жил без меня, воспитывай сам, как считаешь нужным, я тебе так и сказал, если помнишь еще.
Сатана:
- Вы что-то разговорились, ребята, как будто меня и нет вообще.
Господь:
- Да есть ты, есть. Вот и разговаривайте сами.
Сатана:
- Адам, не слушай ты этого старого маразматика, Ему, когда захочется: Он добрый, всех помнит, ко всем придет, а "шлея под хвост попадет" дунет, и все разрушит. Ты ему не противоречь, но и не слушайся сильно, а живи, как живешь и все.
Адам:
- Правильные вещи ты говоришь, моим мозгам так кажется. Но, ты знаешь? Душе почему-то страшно, и противно тебя слушать.
Сатана:
- Да ты, как машина, в тебя заложили программу, что Бог всегда прав, а я нет, вот тебе и страшно эту программу нарушить. Но я же все-таки твоя Мать! Вон, посмотри на правнука своего - Мафусаила, ему уже 243 года почти, а он все как пацан, а ведь всех переживет, даже детей своих.
Адам:
- Ну, этим ты меня не удивил. Я вот тоже сижу перед могилой своего сына.
Сатана:
- Нет, не убийство, они сами умрут.
Адам:
- Знаешь, змееныш, хоть ты и закрался в мою Душу, все-таки за свои без малого 930 лет я не увидел в этой жизни - в материальном теле, ничего ах, какого прекрасного. Конечно, радости были, не спорю, но в своем основном качестве тело - скорее наказание, чем благо. Если сейчас повспоминать, то кроме крови, пота и слез, оно почти ничего не дало. Ну, радость рождения детей, но ведь этому радуется Душа и, вообще, почти все радости испытывает Душа. Тело же испытывает одну радость - чревоугодие, так скажи мне, ради чего, собственно, небо коптить?
Господь:
- Ты прав, Адам, но не у него об этом надо спрашивать, а у меня, и уж коли ты, в конце концов, пришел-таки к правильному выводу. Я отвечу тебе: жизнь в материальном теле - это не благо, но и не наказание, это необходимый этап развития Идеи, без которого я не могу обойтись.
Жизнь человека, гомосапиенса, индивидуальна и необходима для устранения противоречия между мной и Сатаной - женой моей.
Человек своим объективным сознанием, которым я его наделил, должен за свою жизнь понять, зачем он живет. В чем смысл его жизни. Что в человеке главное.
Человек создан мной для того, чтобы быть объективным судьей между Духом и Материей, между Отцом и Матерью своей, между Мной и Сатаной. Смысл жизни его в том, чтобы отдать «пальму первенства» тому или другому. И, либо забыв про все, сладко прожить в материальном мире. Либо, пройдя четырехмерное Пространство – Времени, поняв, что главное - это его индивидуальность, переступить порог смерти, порог следующих измерений и за ним остаться собой. Такие малозначимые в материальном мире измерения, как Любовь, Знания, Доброта, Фантазия и другие, приобретают за порогом смерти свой основной смысл. Их сила, уровень определяют истинную индивидуальность Человека. Авель умер не потому, что его убил Каин, но Каин убил Авеля потому, что я призрел его дар, призрел самого Авеля. За свои неполные 18 лет - Авель понял и осознал столько же, сколько ты за свои 930. Он здесь. Он рядом со мной.
Смерть - это ступень, я даю возможность шагнуть на нее человеку в двух случаях: когда считаю, что он уже достоин, оказаться возле меня, либо когда понимаю, что он уже ничему не научиться. Первый вариант люди будут считать трагедией, второй – естественной смертью. Хотя, в сущности, все наоборот.
Будут, конечно, присутствовать и самоубийцы, которые возьмут на себя смелость считать, что уже все поняли в материальном мире. Но выскочки - они везде выскочки. Они, так и останутся одиночками, оторвавшись от мира материального и не достигнув Моей сущности. Ты мой первенец, поэтому я сам рассказал тебе все, и этой ночью заберу тебя к себе. Ибо пришло время. Твоя индивидуальность останется с тобой навсегда. Ты начал дрожать? Ты и теперь боишься смерти, после того, как я тебе все рассказал?
Адам:
- Господи, прости, слаб человек, я уже так привык к своему телу.
Господь:
- Ладно, хорошо, иди. Тебя, наверное, уже заждалась Ева. Вечереет, прохладно на улице, не простудись.
Адам:
- Спасибо, Господи!
(Адам встает и уходит в свой дом, который уже сложен из камня. Ева - седенькая, щуплая старушка, хлопочет у очага, ждет Адама).
Адам (со счастливым, помолодевшим лицом):
- Добрый вечер, старая ты моя перечница! Я сегодня столько узнал и чувствую себя, как молодой.
Ева:
- Что с тобой? Где это ты болтался? Я тут уже вся извелась.
Адам (игриво ощупывая задницу Евы):
- А у тебя здесь еще ничего, кое-что есть.
Ева:
- Ты что, старый, что с тобой сегодня, обалдел что ли?
Адам (игриво):
- Может быть. (Продолжая тискать Еву). Что-то сегодня я, как будто заново родился.
Ева:
- Я и смотрю: седина в бороду - бес в ребро.
Адам (обидевшись):
- Ну, что ты, какой бес. И не бес вовсе, а Господь. Он поговорил со мной сегодня возле могилы Авеля и сказал, что Авелю сейчас хорошо подле Господа. Смерь, оказывается, просто ступень, за которой Душа человека достойного, избранного, продолжает жить в своем образе подле Бога.
Ева:
- Давай поужинаем и ты мне расскажешь все подробно. (Они помолились, поели, Ева начинает убирать со стола). Рассказывай.
Адам (вытирая руки, губы, подкрадывается к Еве сзади, и, схватив, тянет на постель):
- Иди сюда, жизнь моя, я вдруг так сильно захотел тебя сегодня.
Ева (удивленно кокетничает):
- Лет 70 ты уже ко мне не приставал, и вдруг...


Адам:
- Не знаю, но я тебя очень люблю, и вдруг вспомнил, какая вкусная у тебя щелочка.
Ева:
-Да она уж, поди, заросла.
Адам:
- Ничего, протопчем. (Снимает с Евы одежду). Да ты только посмотри на себя, разве можно сказать, что нам столько лет...
Ласкает Еву, которая вспоминая забытые ласки, перебарывая свое стеснение, начинает ласкать Адама. Ева завелась, и своим чувством, всей любовью своею сделала член Адама напряжением не уступающим молодому. Забралась на него сверху, и они, после непродолжительной «схватки», кончили одновременно. Обмякло тело Евы, опустилась она грудью на грудь Адама, поцеловала его в губы и, опустив голову на его плечо, вытянула ноги. Одновременный выдох расслабления стал выливаться из их уст. Их Души вышли из их тел вместе с этим выдохом. Наш таймер на экране показывает:
__________________________________________________
000 тыс. 930 лет 00 мес. 00дней 00часов 00,0 сек
__________________________________________________

Души поднялись под потолок, с сожалением посмотрев на оставленные тела, которые счастливо улыбались, но уже не делали вдохов, и Души не могли попасть назад, обнялись, и полетели, навстречу встающему солнцу, к воротам Рая, которые им открыл Авель.
Душа Адама за 930 лет стала немножко меньше прежней, а Душа Евы несколько больше. Душа же Авеля осталась прежних размеров. Рядом с его Душой, Души родителей, по размеру от него, вполовину.
Обнялись с сыном и, пролетев над Райскими кущами, открыли противоположные ворота, увидев за ними тот - бело-голубой Божественный свет, который мы видели в начале фильма. И если открывали ворота стоящие вертикально, то закрывали их, (мы видим, потому что залетели в ту безграничность пространства - времени вместе с ними) уже, как люк, с двумя створками огромных размеров. И снова, внизу, (наверное, негатив) лишь разбросанные на белом листе темные мелкие камни (мы знаем, что это звезды), и Авель, Адам и Ева, обнявшиеся в бесконечном счастье Любви, Света и Радости Бога.

К О Н Е Ц

27 октября 1994 года от Рождества Христова, или 7 тыс. 502 год 07 месяц 07 день от Сотворения Мира.

Все права защищены. Все перепечатки, любые формы репродукций: печатные, звуковые, видео, кино, фото возможны только с разрешения автора.
г. Сыктывкар, телефон для контактов: (8212) 51-35-71,
















Философия секса
(хроника понимания)


Содержание

1. Отрицательный опыт..................……………..……..………………….......……3
2. «В зобу - дыханье сперло»……………............…........…….....……..................4
3. Как я стал мужчиной..............................………….....……..…….........................6
4. До третьих петухов.................…………...........…...........…………......................7
5. Цыгане............................………………............…...........…...……......................11
6. Чум..................................………………….......…........……….............................15
7. Случайная искра.............………………..........…........................…….................22
8. Осознанное чувство.......…………………….….......…..........…….....................25
9. Ленинград…………...........……….................…...….......…...................……….29
10. На куче пальто.........................................………….....…..…..............................33
11. Советское белье.....................................…………..............……....................... .35
12. «Ты у меня восьмой Саша»................….......………......……............................37
13. Практикантка.............…….......................…...……...……......…........................39
14. «Иди учи уроки»…………..………………....……...………….………………50
15. Королек..............................…......................….......…......……........................... 55
16. «Так плачут по умершим».……………....................…….….....................…....61
17. «Давай быстрее - он спит».........…...............…....…......……............................65
18. «Ну ладно, раздевайся»...............….......................…..….................................. 69
19. Весенние каникулы.......................…............…….....…..............................…... 75
20. «Я - муж, перед Богом»..................….............……......…....….......................... 81
21. Дом малютки ночью….....................…................…….....….................…........101
22. Грустная сказка...........................................…......………….……………….…106
23. «Ну и обоссала бы я тебя»..........................................…...….............…….…. 117
24. Ресторан.........................................................................……..........………..…. 119
25. «Нет, не любил он...».................................…...……...................….......………121
26. Первые шаги за кулисами............................…........................….……………. 123
27. Весна........................................................................…...….....….………….……128
28. Гастроли...............................................................…..............................….……. 129
29. Авария...................................................................…...........................………… 130
30. Преподаватель танцев...........................................…........……………………. 135
31. Гостиница.................................................................……...............…...………. 136
32. Кафе «Юность»....................................................................................………… 140
33. У Шамиля............................................................…..........................….……….. 142
34. Красный диплом......................................................……..............…………….. 145
35. И к красоте привыкаешь…………………...................….............…....………. 148
36. Электричка до Ногинска......................................................................................151
37. Квартира в Москве............................................................……........………….. 153
38. Сандуны.................................................................................................................155
39. Шамиль в Москве..............................................................…...................……… 157
40. Первая жена - жена от Бога................................................……..........….…..… 160
41. Воровство................................................................................…….……….…… 167
42. Услада............................................................................………………………… 170
43. Последняя капля.............................................................….…..………………… 172
44. И снова жена............................................................……...……………………... 175
45. «А он стихи читает»............................................................………………….…. 177
46. «Что, ты меня бить будешь?»...............................….........……………………. 178
47. Ни слова правды..............................................…….......………………………. 181
48. Групповуха.....................................................….......…………………………... 182
49. «Сейчас я тебя, засоню, сниму...»....................………......………………….... 183
50. Роковая встреча..............................................…….......………………………... 185
51. «А что тут уметь-то?».........................................…….......…………………….. 186
52. «Да я под тебя уже сама не лягу.».....................……......……………………... 190
53. Божественная любовь...........................................…………….……………….. 193
54. Эпилог…………………………………..……......…………….……………….. 230
55. Жизнь и смерть Адама и Евы…….(киносценарий)…..…….…..……………. 231
Содержание…………………………….……......……………..…….……………. 250


Все права защищены. Все перепечатки, любые формы репродукций: печатные, звуковые, видео, кино, фото возможны только с разрешения автора.
Телефон для контактов: (8212) 51-35-71, г. Сыктывкар.