Соборная площадь

Роман

Роман «Соборная площадь» написан по горячим следам реальных событий, которые происходили на центральном рынке Ростова-папы в штормовые девяностые. Он имеет под собой документальную основу, автор был в числе ваучеристов и валютчиков, стоявших на рынке с табличками на груди. Как и герои романа, он стремился к одной мечте для всех простых людей – стать богатым и независимым. Но для того, чтобы подняться с самого дна города с воровскими традициями на поверхность нового нарождающегося общества, нужно было пройти не только огонь, воду и медные трубы, а иметь еще железную волю, толкающую человека к цели.

Даниле - сыну своему посвящаю!

Будь тем, кто ты есть на самом деле -
маленькой частью могущественной Природы.
Она никогда -ты слышишь? -никогда не изменяла
своему внутреннему голосу - голосу Правды.
Автор

Их было несколько человек, молодых крепкозубых кавказцев, они плотным полукругом обступили Жору в углу, образованном магазином и какой-то конторой. Рядом был главный вход в ростовский центральный рынок,в котором бурлили пестрым водоворотом два встречных потока людей. Холодная грязь, перемешанная со снегом, смачно расплескивалась из-под ног в разные стороны, черные хоркотины, не долетев до земли, тут-же поднимались сотнями сапог и другой обувки, напяленной народом ввиду прихода глубокой осени. Время подходило к двенадцати дня, Жора с утра стоял на своем посту и успел промерзнуть до внутренней дрожи. Он отсчитал посиневшими руками двадцать ваучеров кавказцам и теперь ждал, когда они отсюнявят за них бабки. Он уже договорился, что они покупали у него один ваучер за три тысячи триста рублей, тогда как базарные купцы давали по три сто. Он же брал их у населения какой за две восемьсот, какой за три, получалось как минимум десять тонн навара, и эта хорошая мысль заставляла его тело нетерпеливо подрагивать. Жора впился глазами в пачку денег, вытащенную одним из кавказцев из-за пазухи, тот, ловко отлистав купюры, протянул их ему.
- Здесь шестьдесят шесть тысяч, давай ваучеры.
- Подожди, - промычал Жора, стуча зубами, он начал непослушными пальцами пересчитывать деньги. Купюры были тысячного и пятитысячного достоинства, пачка оказалась солидной. Наконец он поднял глаза на кавказца. - Здесь не хватает десяти тысяч.
- Неужели! - воскликнул тот, перемигнувшись с товарищами, молча стоявшими вокруг с поднятыми воротниками пальто. - А ну дай сюда.
Джигит выхватил деньги из рук ваучериста, ловко перелистал хрустящие банкноты, досадливо качнув головой, вытащил из внутреннего кармана две "пятерки" и доложил в пачку.
- Извини, брат, ошибся. Давай ваучеры.
Жора взял деньги и отдал чеки, кавказцы тут же смешались с толпой, вливающейся в базар. Он, проводив их отрешенным взглядом, уже намеревался засунуть бабки в сумку, как вдруг показалось, что пачка странно похудела. Холодный пот прошиб его с головы до ног. Прошло всего два месяца, как он стал заниматься ваучерами, до этого крутился формовщиком в литейном цеху. Перед увольнением с завода, обанкроченного ушлыми людьми подчистую, получил расчет в двести рублей, добавил к ним заначку, оставленную на черный день, и пришел на базар для того, чтобы поправить свое финансовое положение пусть и в этом злачном месте. А потом уже судьба решит, каким боком приткнуться к нему – горячим или холодным. После развала СНГ, начала приватизации и нарастающей как снежный ком инфляции, расчитывать на высокие зарплаты даже в литейном цеху не приходилось. Заводы сами превратились в голодных акул, распугивая не только работяг, но и конторских крыс, мухлюющих чужими деньгами не хуже цирковых фокусников.
Так размышлял Жора, когда выгребал последние деньги из заначки и направлялся на базар.И вот наступил декабрь, первый месяц зимы 1992 года, хотелось встретить новый год как белому человеку, чтобы потом фортуна прилипла к нему навсегда, вроде родной жены.
Он снова лихорадочно пересчитал купюры, в пачке недоставало тридцати одной тысячи. Кавказцы подломили его почти наполовину,это дней десять работы с утра до вечера на пронизывающем ветру,по щиколотку в ледяной грязи, а то и все полмесяца. Жора с тоской оглянулся вокруг, бежать за наглыми хачиками было бесполезно, мало того, что они давно затерялись на огромной территории рынка, но если бы он их отыскал, добром бы встреча не кончилась.
- Ты что, оглох? Серебро, спрашиваю, берешь?
Жора повернул голову, окинул бессмысленным взглядом алкаша, стоящего перед ним, одетого в драную куртку и в дырявые башмаки. Грубо спросил:
- Тебе чего?
Алкаш молча протянул женский серебряный перстенек с маленьким розовым камешком в центре. До ваучериста, наконец, дошло, что ему хотели предложить, он нервно стянул губы в одну полоску:
- Пошел ты на хер со своим барахлом.
Алкаш пожал плечами, как бы говоря, что больше у него ничего нет, покачался маятником и зашлепал дальше.
- Что он тебе показал? - негромко крикнул цыган Данко со своего места.
- А... серебный перстенек.
- Пусть несет на базар к Армяну, тот глотает все подряд.
Цыган потуже запахнулся в свой овчинный полушубок, зорко оглядел текущую мимо толпу. Это был среднего роста, плотный, черноусый, молодой мужчина, предки которого еще недавно кочевали по бескрайним приазовским степям. Теперь табор осел на одной из окраин Ростова, цыгане принялись промышлять на вокзалах, базарах, возле ювелирных магазинов. А Данко пришел сюда, на центральный рынок, занялся вместе с ваучеристами скупкой и перепродажей ваучеров. Но главным в его бизнесе было золото, он мог с закрытыми глазами отличить его от любого другого металла. Он снова обернулся к Жоре:
- Удачно сдал ваучеры?
- Кинули, - хрипло отозвался тот.
- Да ты что! Намного?
- На тридцать одну штуку.
- Нормально, - цыган сочувствующе поцокал языком. - А почему ты меня не позвал, я бы постоял рядом.
- Жадность подвела, - Жора нервно чиркнул спичкой. – Ну везет, блин, то одно, то другое.
- Я тебя предупреждал, никогда не клюй на высокую цену, особенно с кавказцами, это верные кидалы. Я на базаре родился и вырос, и знаю все их приемы.
- Да что теперь предупреждать, - вяло отмахнулся Жора. - Их уже и след давно простыл.
- И догнал бы, запросто перо в бочину мог получить, у них там неспокойно, вот они и прут сюда валом. Своих грабить не с руки, еще пристрелят, а в России народ какой-то замученный... Может, переживает, что когда-то революцию неправильную сделал, как ты считаешь?
- Жадность, сука, хочется побыстрее нажраться и отпасть от говенного соска, чтобы заняться хорошим делом, - продолжал бичевать себя Жора, не обращая внимания на размышления цыгана. - Там все-таки чистота, а тут алкота, наркоши, кидалы, наперсточники... Впрочем, и там хватало паскудства, как в банке с тараканами, и на родном заводе кидали не хуже базарных.
- Ну вот, значит, везде одинаково. Учись, придешь обратно на свой завод закаленным бойцом.
К Данко подошла какая-то женщина, потрогав прикрепленную к его груди картонную табличку, заговорила вполголоса. Цыган напрягся как борзая, заметившая зайца,женщина вытащила из сумочки золотую цепочку, вложила в его ладонь. Почувствовав тяжесть благородного металла, цыган заворковал, запел мелодию обмана. Поначалу женщина не соглашалась, отрицательно качала головой, но вскоре заулыбалась, смущенно захихикала,словно разговор шел не о цепочке, а о постели.Ударили по рукам и она ушла легкой походкой шестнадцатилетней девушки,обманутая на две трети стоимости изделия, но абсолютно довольная. Но Жору мало интересовал этот процесс, театральные миниатюры он видел по сто раз на дню, и сам старался потихоньку перенять хитрые приемы. В данный момент ему хотелось выпить, чтобы заглушить страдания души. Он, сняв табличку, подался в закусочную, которая находилась на торце базара. Когда после пропуска стакана вина прошло положенных девять минут, он почувствовал облегчение, мир вокруг снова запестрил калейдоскопными красками, послав вдогонку еще полстакана, Жора снова вернулся на свое место. Подошел Аркаша, высокий грузный мужчина, его одногодок, сочувственно похлопав по плечу, он сложил губы куриной гузкой:
- Тебя что, кинули?
- Цыган сказал, - сморщился Жора.
- Ну что ты, в самом деле, такой невнимательный.
- Он на моих глазах доложил "червонец" в пачку денег.
- Сверху доложил, а низ подвернул. Вот так.
Аркаша вытащил солидную пачку бабок, наклонил ее передним концом вниз, чтобы Жора не видел его правой руки, на которой лежали деньги. Затем ловко всунул указательный палец этой руки в середину пачки, подвернул нижние купюры и отдал ему, уменьшенную вдвое. Все это он проделал медленно и Жора теперь понял, что смотрел в момент расчета на деньги, а не на руки проходимцев. И снова подумал, что подвела все-таки жадность, это она, проклятая, торопила события.
- Бабки еще остались? - спросил Аркаша.
- Есть.
- Тогда раскручивайся, а об этом забудь. И не пей, здесь пьяному делать нечего.
- Я всего один стакан.
- Какая разница, хоть полстакана, хоть каплю. Я бы на твоем месте отправился домой, реакция, понимаешь, пропадает, а в нашем деле надо быть постоянно начеку. Ладно, я пойду, а то мои книги остались без присмотра.
Аркаша ободряюще подмигнул и грузно засеменил за торговый ларек, за которым на нескольких ящиках у него были разложены зарубежные детективы и прочее чтиво в красочных обложках, захлестнувшее мощной волной книжные магазины и отбившее охоту у читающей публики раскупать отечественные произведения. Это в какой-то степени было правильно, издательства, правда, не все, отвернулись от произведений истинных графоманов, пополнив за их счет портфели книгами признанных во всем мире классиков. Люди еще таким образом отвлекались от насущных проблем, они начали соображать, что надо не плыть по течению, а самим стремиться стать богатыми, как показано в западных детективах, изобиловавших всевозможным авантюризмом. Это была продуманная политика правительства, границы которого после разрушения берлинской стены прохудились сами собой и на просторы бывшего Советского Союза хлынул заодно и всякий ширпотреб. А чтобы еще больше усыпить бдительность народа по отношению к глобальным переменам, происходящим в стране, не дать возможности вздыбить новую революцию, правительство придумало другой ход, оно резко увеличило выпуск спиртных напитков. Конечно,вряд ли примитивные эти "нововведения" дали бы положительные результаты в другой стране с более культурными слоями населения, но в России, пережившей татаро-монгольское иго, это была отдушина от очередных глобальных катаклизмов. Пейте, но будьте послушными и не оглядывайтесь назад. Горбачев, вырывая с корнем виноградную лозу, замышлял совершенно иное, но... не вышло. Слишком широка у «прилагательных» русских душа и необуздан характер, уж больно громаден дом, в котором они живут.
Жора, скорчив кислую мину в ответ на Аркашино ободрение, досадливо пнул ногой пустую пачку из-под сигарет, беспокойством за свой лоток тот ненамеренно напомнил ему о потерянных деньгах. Аркаша так же как и все скупал и ваучеры, и награды,и золото,защитившись от ментов не облагаемым налогом "интеллигентным" товаром, каждое утро и вечер он не стеснялся сгибаться под тяжестью огромных сумок, набитых тяжелыми томами, зато у него получался двойной навар - и за книги, и за ваучеры. Но не все были такие смышленые и работящие, хотя все желают жрать черную икру, не ударив при этом палец о палец. Потом, когда жизнь стала дороже, а зарплата скудее, Жора наблюдал картину, бесившую его. Молодой работяга, выкинутый за пьянку с завода или фабрики, болтался с утра до вечера от пивного ларька к винному, в надежде,что кто-то с ним поделится.И народ наливал,накачивая его до упора, русский народ добрый, он принимает чужие проблемы близко к сердцу, забывая о своих. А утром все повторялось сначала. Жора, глядя на никчемное это существование, невольно сжимал кулаки и молчаливо призывал соплеменников, мол, купите же вы в магазине блок сигарет и перепродайте их на углу того же магазина, как поступали, к примеру, западные послевоенные немцы, которым ихняя власть выдала каждому по шестьсот марок и бросила на произвол судьбы – выплывайте как хотите. Один хрен вся страна превратилась в сонмище спекулянтов, а значит, найдутся люди побогаче и купят сигареты подороже, дав возможность заработать на хлеб и на вино. Нет, лень-матушка даже постоять и предложить товар, легче вымолить, украсть, ограбить.
- Извините, вы ваучеры берете?
Перед Жорой стояла стройная кареглазая девушка в джинсах, в теплой джинсовой же курточке, на каштановые волосы была натянута спортивная вязаная шапочка. Вид у нее был вполне городской, продолговатое розовое лицо, шарфик через плечо, и все равно он сразу понял, что незнакомка из деревни, потому что ее правую руку оттягивала набитая продуктами тяжелая спортивная сумка.
- Сколько их у вас? – наклонился он чуть вперед.
- Пять.
- По две восемьсот.
- По две восемьсот дают все, по три тысячи.
Жора мысленно прикинул, что навар составит пятьсот рублей, но может быть, объявится купец, который заберет ваучеры по три двести. Ребята говорили, что прилетели "грачи", так на базаре прозвали москвичей. Цена на них в самой Москве доходила до четырех тысяч.
- Ну, давай.
- Нет, деньги вперед.
- Ты считаешь, что я смогу тебя обмануть?
- Не считаю, поэтому к вам и подошла, вы такой, ну... седой, представительный, - девушка смущенно улыбалась, гибко изогнувшись, она перекинула сумку в другую руку.
- Я должен их проверить, а вдруг "фальшаки".
- Какие фальшаки?
- Фальшивые, у нас один уже хапнул десяток с ленинградскими печатями.
- Нам в Морозовске выдали.
Она торопливо сунула руку за отворот курточки и протянула ваучеры, Жора, взглянув на печати, потер пальцем в том месте, где должно было быть магнитное пятно, на бумаге с водяными знаками ясно выступил желтый кружок. Пятен было два, но второе он проверять не стал, ограничился тем, что затенил лицевую сторону ваучера, под ладонью зафосфоресцировало голубое небо с белыми облаками, раскинувшееся над московской новостройкой.
- Все о'кей, итак, пятью пять - двадцать пять, - он полез за деньгами, гордый тем, что девушка выбрала именно его. - Значит, двадцать пять тысяч.
Она ему нравилась: и лицо, и гибкая фигурка, и он с удовольствием осматривал ее с головы до ног.
- А я, знаете, боялась к вам подходить, вы все такие - ваучеры, золото. Думаю, одни жулики, облапошат и ищи потом ветра в поле, - продолжала тараторить девушка. - Это ж надо миллионы иметь, чтобы все покупать, у меня отец полжизни на машину собирал.
- Ну-у, какие миллионы, всего-навсего несколько десятков тысяч, - отсчитывая бабки, подмигнул он ей, как бы намекая, что она недалека от истины. - Пожалуйста, сударыня, получите.
- Ну да, ну да, так я и поверила.
Девушка пересчитала деньги, сунула их в карман и, не сказав ни слова, смешалась с толпой, а Жора, причмокнув с сожалением губами, сунул ваучеры в карман. Хотелось поговорить с этой красавицей еще, глядишь, что-нибудь да вышло бы, назначить, например, встречу, или сразу домой пригласить. Часто деревенские, не распродав товар или опоздав на последнего извозчика, оставались на ночь, а у Жоры место для одной бабы в однокомнатной квартире нашлось бы. Все-таки для мужчины возраст не помеха, женщинам в этом смысле сложнее, эта мысль ласкала душу, он почувствовал, что оправляется от досадной оплошности, допущенной при расчете с кавказцами. И вдруг глаза у него полезли на лоб, лихорадочно перемножив несколько раз подряд пять ваучеров на три тысячи, он осел подтаявшим снеговиком. Его красавица вместо пятнадцати тысяч увезла с собой в Морозовск все двадцать пять, ни в какие ворота это уже не лезло.Ведь ни слова не сказала, пересчитала бабки, засунула подальше и молча испарилась. Кстати,сегодня двадцать пятое ноября - в сумме получалась "семерка",эта цифра успела измотать Жоре все нервы: семь чудес света... седьмое небо... седьмое чувство... ладно, шестое, но есть и седьмое. Ему читали про эту "семерку" в пору учебы в Москве на экстрасенса специальные лекции,Кашпировского из него не получилось, даже на Чумака вряд ли бы вытянул, но кое-какие знания он получил, с их помощью даже приоткрыл завесы некоторых тайн. И буквально минуту назад возникла еще одна - почему он передал этой длинноногой пигалице солидные бабки,чем она заворожила, что мозговой счетно-вычислительный центр отключился напрочь. Он, собрав морщины на лбу, надолго примерз к одному месту, но все было тщетно, поиск истины сводился к банальным понятиям: потеря контроля над собой из-за выпитого вина, идиотское умиление красотой девушки. Это было то, о чем предупреждал Аркаша, не вдаваясь в подробности. Воистину, чем больше знаешь, тем меньше этими знаниями умеешь пользоваться.
Жора снял табличку с пальто и поплелся домой,на базаре проматывали его "подарок" - сорок одну тысячу рублей. Водка тогда стоила сорок два рубля...
Он вернулся на свое законное место только через неделю, потому что все это время гудел с соседями по подъезду. Запой,нечасто посещавший его, унес еще тысяч пятнадцать, половину из этих денег, конечно, украли, и он пришел как бы заново. Ваучер к тому времени подрос в цене, за него давали уже четыре тысячи, наличных денег хватало лишь на три чека, не считая тех пяти, которые остались от сделки с девушкой из Морозовска.
- Эй, литейщик, где ты пропадал? Ребята за тебя уже начали беспокоиться, - встретил Жору цыган непривычно длинной речью. - Серега, который стоит внутри базара, сказал, что он видел, как ты гнался за черными.
- Сто лет бы они мне не снились, - отмахнулся Жора, цепляя табличку на отворот пальто. - Запой, мать бы его... почти все бабки пробухал.
- Слыхали про вашу слабость к "зеленому змию". Ты ж так ничего не заработаешь, и квартиру получше не купишь. Теперь, наверное, надо с хорошими удобствами?
- Надо, если удастся на нее заработать. Да и хрен с ней, раньше тоже не дюже переживал,когда жили в семейном общежитии, - дернув ногой, попытался он оправдаться. – В цеху почти пять лет марьяжили, пока вырвал чуть не зубами свою трехкомнатную, а потом развод и все полетело в тартарары. Пришлось менять эту с плавающими полами на двушку для жены с детьми и на комнату для меня на первом этаже, с душем и газовой колонкой, с обоями, провисающими от сырости, с гнилыми полами, из-под которых выползают слизняки. Ну не нужны нашим женщинам работящие мужики, им дельных подавай, чтобы машину подгоняли к подъезду. Короче, бардак был, бардак остался.
- Это для таких, как ты, неприспособленных, а на самом деле для кого бардак, для кого мать родная. Ты лучше завязывай бухать и займись делом, посмотри, сколько на стоянках по всему периметру рынка "мерседесов" да "вольво" припарковано. Ваучеры есть?
- Пять чеков, - буркнул Жора.
- Пиджак берет по четыре с половиной, братьям Достоевским не сдавай, они ломят по четыре триста.
- Понятно.
Жора прикинул, что он сможет заработать на той девушке, которой передал десять тысяч рублей, семь с половиной тысяч. Значит, и деньги почти вернет, и купить можно будет на два ваучера больше. Рассуждения прервал первый клиент.
- Почем? - спросил он, указав толстым пальцем на табличку. Это был грузный дядька лет под шестьдесят.
- По три тысячи, - по инерции бросил Жора, забыв, что ваучер за недельный запой подорожал.
- Держи, сто лет бы они не снились.
Дядька сунул за полу тулупа медвежью лапу и протянул ему три чека, он сцапал их, запихнул, не проверяя, в сумку, висящую на плече. Все, кто занимался на базаре "прихватизацией",имели удобные сумки на замочках,так было дешево и сердито. Дешево потому, что их привозили спекулянты, хлынувшие неудержимым потоком с Украины. Купон у них по отношению к рублю катастрофически падал,а цены росли и хохлы у себя на родине подметали все подряд:колбасу, тряпки, электроприборы, телефоны,майонез и прочее.Они волокли все это через таможенные посты в приграничные районы России, чтобы продать за "русскую валюту", которая была потверже их несчастных купонов. Скоро, по словам очевидцев, на прилавках у них остались одни банки с мариноваными огурцами и помидорами.
- Затеяли, мать бы их в душу, эту приватизацию, - сердито пробурчал дядька, сжимая в кулаке девять тысяч. - Не верю я в эти бумажки, никакого толка от них не будет, только народ взбаламутили. Дурят и дурят, конца-края не видно, тьфу, чтоб они там... Лучше б выдали каждому по бутылке водки.
Дядька, смачно выругавшись, заскользил огромными валенками в калошах по замерзшим комьям земли, а Жора удовлетворенно потер ладонью о ладонь. Начало оказалось неплохим, но денег осталось всего на один ваучер.
- Пиджак еще не приходил? - спросил он у цыгана.
- Он начинает с центра базара. Хочешь слиться?
- Ну, восемь часов.
- Тогда гони к нему, а то он бабки раскидает, а потом придет только часа в два-три. Да и цена на торгах в Москве может упасть, надо в одиннадцать часов сводку по транзистору послушать.
Жора сразу вмялся в густое месиво из человеческих тел, народ понес его на своих плечах вглубь рынка мимо рыбных, фруктовых, майонезных рядов, не давая шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец стало попросторней, пошли ряды картофельные, свекольные, капустные, но между морковью и петрушкой, выращенной в домашних условиях, стояли все те же маленькие баночки с майонезом, хохлы, сдав его оптом местным перекупщикам, торопились за новой партией. Этот челночный механизм действовал безотказно.
Пиджака он нашел в начале центрального прохода, ваучеристы окружили его плотным кольцом, каждый хотел слиться побыстрее, чтобы приняться за работу вновь. Ребята отдавали себе отсчет в том, что приватизация, несмотря на твердые уверения Чубайса, главного "приватизатора", может прекратиться в любой момент, потому что обстановка в стране была неспокойной. Уже поднимали головы приспешники лукьяновых, язовых и крючковых, водворенных в лефортовскую тюрьму, исходили слюной руцкие с полковниками латышского происхождения. И все чаще холодный ветер полоскал на Красной площади алые стяги, раскачивал образы великих вождей - Ленина со Сталиным. Надо было спешить набить мошну, а потом, если что не состыкуется, залечь на дно с этой мошной под теплой задницей, или сдернуть из проклятой Богом страны на Запад, благо, доллары с марками можно было приобрести в любых колличествах на каждом углу, а загранпаспорта сварганить буквально за неделю.
- По сколько он берет? - дернул за рукав Жора знакомого ваучериста.
- По четыре шестьсот, чек на вчерашних вечерних торгах покорил "пятитысячник", - тихо ответил тот, полуобернувшись.
- Лихо попер, - заволновался Жора. - Или подождать со сдачей до послеобеда?
- А если этот подъем временный? Нет, я рисковать не буду.
Поразмыслив, Жора втиснулся в середину группы, рассудив, что болтаться без денег в ожидании повышения цены на ваучеры не имело смысла, за это время можно было накрутить больше. Пиджак, невысокий, щуплый мужчина лет сорока, принимал чеки, быстро просматривал их и тут же доставал из множества карманов крупные пачки бабок. Он походил на денежный мешок с оловянными глазами и механическими руками. Если печать была нечеткой - не просматривался номер выдавшей ваучер сберкассы, название города или района, он сбивал цену на триста-пятьсот рублей. Ребята не спорили, потому что сами покупали чеки таким же образом. У Жоры все печати оказались как отлитые, получив деньги, он вслед за остальными помчался к своему месту работы. С восьми ваучеров получилось двенадцать тысяч восемьсот рублей навара, он уже мог взять не восемь, а одиннадцать чеков по четыре тысячи за каждый. Если ему повезет, как с дядькой, и он снова возьмет по три, то перекроет большую часть состояния, украденного и пропитого за несколько дней. За всю жизнь ни одна копейка не досталась ему легко, вечно приходилось крутиться белкой в колесе, даже школьником он подрабатывал на летних каникулах - пас коров, телят и быков, пригнанных колхозниками на убой на местный мясокомбинат. Ведь хрущевская оттепель разморозила только языки, но зарплаты не прибавила и магазины дешевыми продуктами не завалила. Поэтому при всем негативном отношении к Сталину и несмотря на то, что он сам родился в лагере для политзаключенных в связи с тем,что отец и мать были репрессированы, он отзывался о нем положительно, потому что при нем жилось лучше. Они имели собственный дом, бабушка, взявшая его на воспитание, держала корову, безногий дед, бывший в молодости священником, возился с пасекой, громадный сад за домом осыпался переспелыми фруктами и ягодами. На одежду тогда никто не обращал внимания, есть один парадно-выходной костюм, и ладно. Потом дед умер, пчелы повымерли тоже, словно он забрал их с собой, чуть позже под новостройку отрезали полсада, и они с бабушкой, которую он звал матерью, зажили впроголодь. Пришлось в тринадцать годков пойти пахать на завод токарем. Да что долго распространяться: и шофером работал, и на формовке в литейном цеху ставил рекорды все двенадцать лет, - теперь уже надо было кормить своих детей. Короче, как сказал бы Вова Высоцкий: "Скажи еще спасибо, что живой...", а что в сорок лет остался один, так об этом мечтают девяносто девять процентов семейных пар, как девяносто девять процентов мечтают о семье. Все в мире относительно...
Жора, прорвавшись к выходу с рынка, торопливо нацепил табличку на грудь и зорко осмотрелся вокруг, пот градом бежал по его щекам – это выходила пьянка. Скоро крепенький морозец забрался под пальто, зубы принялись отбивать чечетку, но первого клиента он постарался встретить свойской улыбкой. Напротив остановился прыщавый низкорослый парень, внимательно вчитавшись в слова на табличке, он поднял на ваучериста глаза:
- Монеты берешь?
- Беру, серебряные, царские, можно и советские рубли и полтинники с двадцать первого по двадцать седьмой год. Или коллекционные с олимпийской символикой, с поэтами, художниками, пятерки с соборами. А что у вас есть?
- Щас покажу.
Парень порылся в кармане, вытянул горсть монет. Жора сразу понял, что из кучи можно кое-что выбрать для перепродажи отирающимся возле них коллекционерам - перекупщикам.Они ценные экземпляры,как правило,оставляли себе, а монеты обычной чеканки несли на рынок нумизматов в парке Горького, где сбрасывали оптовым купцам по еще более высокой цене. Те, в свою очередь, искали начинающих любителей старины, или вообще лохов, ничего в ней не смыслящих, и толкали еще дороже, и так до бесконечности. Иной раз до ваучеристов доходили слухи, что кто-то загнал простой полтинник двадцать четвертого года, которые граждане приносили на базар буквально мешками, за десять тысяч рублей, в то время, как цена ему была не больше пятисот целковых.
Жора быстренько перелопатил звонкую кучку, в ней оказался серебряный рубль двадцать второго года, наиболее редкий, несколько хорошо сохранившихся медяков петровских и екатерининских времен, штук пять белонов "от Ленина" до двадцать седьмого года, и отличные пятикопеечники Александра Второго. Белоны - монеты из пятисотой пробы серебра - встречались часто.
- Сколько ты просишь за все? - спросил он как можно равнодушнее.
- А хрен их, - пожал плечами парень. - Тебе, наверное, лучше знать.
Жора по ответу понял, что клиент в монетах дуб дубом, не похож он и на хитреца, оттягивающего время, значит, для начала можно попробовать назвать самый низкий уровень.
- Пару штук хватит?
- Да вроде маловато, - почесал тот затылок. - Четыре.
Выждав паузу, Жора почмокал губами, как бы прикидывая, стоит ли связываться с этим барахлом. Затем решительно хлопнул по серебру ладонью:
- Хорошо, ни тебе, ни мне, три тысячи идет?
- Ну... давай, один хер у бабки в шкатулке без толку валялись.
- А из наград в этой шкатулке ничего не было? - насторожился Жора. Ваучеристы, чтобы иметь постоянных клиентов, очень часто совершали сделки на время, иной раз принесший поначалу серебро тащил в следующую ходку золото. Или, в крайнем случае, редкие предметы старины.
- Из каких наград?
- Георгиевские кресты, например, дореволюционные медали "За храбрость", награды времен крымской кампании, турецкой на Балканах. Там у них еще надпись на одной стороне: "Не нам, не вам,а имени твоему". или "Да вознесет Вас Господь в свое время".
Последняя надпись на медали, которой награждали солдат и офицеров в русско-японскую войну, имела свою историю. Ее первоначальный проект состоял из четырех слов: "Да вознесет Вас Господь", но когда бумагу принесли на утверждение Божией милостию императору, он, поразмышляв, дописал: "... в свое время". На обратной стороне была вычеканена египетская пирамида с открытым глазом посередине, как на американском долларе. Это был главный масонский знак, но тайное общество, как ни старалось, особого влияния в России пока не имело, оно возьмет свое через полтора десятка лет… Вообще медали и монеты имели тайны и странности, возиться с ними доставляло Жоре одно удовольствие, например,с какой стати на старинных серебряных рублях над двуглавым российским орлом, символом государственной власти и великодержавной мощи России, зависла шестиконечная "звезда Давида". Или эта странная надпись: "Не нам, не вам, а имени твоему", и кто ее придумал, и как она расшифровывалась дословно?
- Я, в общем-то, посмотрю, у бабки сундук набит всякой всячиной. Там есть медная табакерка с охотниками и собаками, какие-то висюльки, на одной, вроде, написано: "Керенский", и его голова, да и шкатулке лет триста, не меньше, дубовая, в виде утки с утенком на спине. Еще за хламом в чулане старые картины, но они уже облезли, цвет потеряли и порвались.
- Неси, брат, все, у нас специалистов хватает, если вещь ценная, то обижен не будешь, а у вас они все равно без дела валяются. Вот ты говоришь, что картины порвались, а что-то поржавело, сломалось, сгнило. Мы знаем людей, которые ухаживают за предметами старины, как за малыми детьми, у них ничего не пропадает, потому что уважают свою национальную культуру.
- Та... национальная культура, я вот недавно свадьбу сыграл, денег за душой ни копейки, вот тебе и вся культура, - нетерпеливо передернул парень плечами. - Ладно, посмотрю, а то отец уже грозился после смерти бабки все повыкидывать.
- Добро, если что интересное, неси ко мне, я на этом месте торчу постоянно.
- Договорились.
Парень ушел. Жора снова внимательно осмотрел теперь уже свое богатство, рубль двадцать второго года сохранился на сто процентов, на нем не было вмятины или царапины даже на гурте, можно было смело просить за одну эту монету восемь тысяч рублей. Пятиконечная россыпь оценивалась каждая до тысячи, остальные монеты тоже что-то стоили, по самому скромному подсчету получалось штук пятнадцать навара. Засунув рубль в боковой карман пальто, он ссыпал остальное в сумку. Толпа людей по-прежнему равнодушно текла мимо, спины горбились от мешков, руки оттягивали тяжелые сумки, народ пытался прокормиться мелкой спекуляцией. До перестройки на прилавках невозможно было увидеть ни вяленого чебака, ни тем более, рака,потому что на ловлю и продажу рыбных деликатесов был наложен строжайший запрет. Теперь же деревянные лотки ломились от истекающих жиром прозрачных лаптей: сула, осетровые, желтые и сочные белужьи балыки, красная и черная икра в маленьких баночках из-под детского питания. Покупайте, новоявленные "господа", если есть хрусты и баксы, не жизнь, а сплошное продовольственное изобилие.
Жора краем глаза заметил спешащего к нему Аркашу, тот бережно прижимал к груди картонную коробку.
- А ну, взгляни, кореш, ты как-то говорил, что разбираешься в часах.
- Смотря в каких, - неопределенно хмыкнул тот, с интересом наблюдая, как Аркаша вытаскивает из коробки невысокую прямоугольную башенку на точеных ножках.
На часах не было купола, круглый маятник, больше, чем у будильника, неторопливо катался по горизонтали взад-вперед. Под зубцами башенки расположился белый циферблат с черными стрелками, основание невысокого аккуратного сооружения из меди украшал старинный орнамент. Несмотря на почтенный возраст - добрая сотня с лишним лет - механизм поражал точностью хода и надежностью, было видно даже невооруженным глазом, что все детали подогнаны друг к другу идеально.
- Это "каретники", - сказал Жора, рассматривая башенку со всех сторон. - Раньше такие устанавливали на экипажах, на которых разъезжала богатая знать. Они с боем, внизу должен быть "ежик".
- Так, так, а фирма чья, известная? - Аркаша нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
Жора полез в карман за лупой, и вдруг увидел, что их окружила довольно многочисленная толпа любопытных. Аркаша обеспокоенно завертел головой в разные стороны, затем резко выхватил часы из его рук и спрятал в коробку. Демонстрация старинного механизма закончилась так же внезапно, как и началась.
- Габю или Габел... не помню, - предположил кто-то из зевак. – Это француз, владелец часовых мастерских в России, но он будет пониже рангом от Буре с Фаберже. Кстати, "каретники" могли быть выпущены и во Франции, надо бы взглянуть на клеймо.
- Не надо, часы не продаются, - отрезал Аркаша. И спохватился, обернулся к говорившему. - А сколько они могут стоить?
- Дорого. Если часы в отличном состоянии, то на западных аукционах за них можно взять несколько десятков тысяч долларов, а здесь сотню-другую тысяч деревянных, - ответил плотный мужчина, хорошо одетый. - Но я могу заплатить дороже.
- Я же сказал, что не продаю, чего зря воду в ступе толочь.
Аркаша, видимо, вспоминал свою родословную, его заблестевший взгляд говорил о том, что он в данный момент принял твердое решение самостоятельно махнуть на заманчивый западный рынок. Без посредников, не взирая на то, что в России останутся двое взрослых детей от первого брака.
- Послушай, дорогой, если вещь стоящая, я расчитаюсь с тобой баксами по биржевому курсу. По биржевому, а не по рыночному, это прямая тебе выгода, - продолжал настаивать мужчина с легким, напоминающим болгарский, акцентом. Видимо, он неплохо разбирался в ценностях, представляющих интерес, не зря во всей его фигуре, несмотря на спокойный внешний вид, ощущалось внутреннее напряжение. Он и правда оказался, как потом выяснилось, международным скупщиком старинных монет и изделий. - Не повезешь же ты "каретники" сам, например, на лондонский аукцион, тебя завернут на первой таможне.
- Запросто, и еще кучу неприятностей наживу, - упрямо выгнул шею Аркаша. - Но я все равно не продаю.
Мужчина пожал плечами и ушел. Обступившая ваучеристов жадная толпа быстро растаяла.
- Где ты их откопал? - спросил Жора у напарника.
- Древняя старуха принесла, купи, говорит, сынок, не дай помереть до срока, это, говорит, все, что осталось от усадьбы. Я отслюнявил ей… сто пятьдесят тысяч.
- Ясно, когда холопы приходят к власти, тогда дворяне начинают торговать сигаретами. Это историческая аксиома, не требующая доказательств, - сплюнул в сторону Жора, как бы не заметив Аркашиной паузы перед оглашением им цены. - Слава Богу, что Кремль уцелел, впрочем, торопиться с выводами не стоит.
- Когда на Марсе зацветут яблони, тогда и посмотрим, - со смехом поддакнул Аркаша, легкой походкой направляясь к своим лоткам с книгами.
Жора покрутил головой, задумавшись над словами из известной песни: ... и на Марсе будут яблони цвести..." Эх, Россия, твой пролетарский вождь не ошибся в одном, он точно предугадал, чем можно заманить страну, населенную народом-мечтателем, в болото. И заманил, как Иван Сусанин крупный французский отряд, а после кровавой бойни, стоившей сытой до революции и гражданской войны империи сорок миллионов жизней,ушел в Горках в забытье, мол, выгребайтесь сами, а над теми, кто уцелеет, будут долго звучать оскорбительные насмешки всего цивилизованного мира. Недаром, когда у Энгельса спросили, над чем многие годы мудрствовал его несравненный друг Маркс, наверное, он сочинил серьезный трактат вселенского значения? Тот с досадой ответил: "Бесполезная, не стоящая выеденного яйца, книга. Зря я ухлопал на него и его многочисленное потомство столько денег". Примерно таким было тогда его умозаключение. Но сам Маркс имел на этот счет иное мнение, когда ему, в свою очередь, задали вопрос, на какой стране можно опробовать его "Капитал", он хитро прищурился и огладил черную бороду: "На России. Эта империя огромная - одна шестая часть планеты, многонациональная, что очень важно для будущего моей мысли в мировом масштабе. Население после татаро-монгольского ига терпеливое, мечтательное, лояльное к другим религиям и нациям. В народных сказках Ванька-дурак не ударил палец о палец, то его печка возит, как в царской карете, то щука с золотой рыбкой дворцы строят. А если эксперимент не получится, то русский народ выдержит, это вам не французы или англичане в шелковых чулках, зато будет наглядный урок остальным. И самое главное, заодно сотрется с лица Земли последний "Третий Рим."
Такими, скорее всего были рассуждения философа, и надо отдать ему должное, он в чем-то был прав, и в чем-то преуспел. А Россию никому не жалко, потому что она не жалеет себя САМА, тому есть сотни, тысячи примеров, и копаться в них долго не надо. Допустим, Германия напала на Францию - конфликты между государствами из-за территорий и разногласий в вопросах мировой политики вспыхивали весьма часто. Французские солдаты, постреляв немного, складывали оружие и превращались в законопослушных граждан, женщины отдавались завоевателям, без криков и мольбы о помощи. Они рожали от них детей и воспитывали их в национальном духе – французами, народ для уплаты наложенной на него контрибуции тащил в казну последнее добро. Франция, через непродолжительное врем,я снова становилась свободной страной, а за время военных действий наметился прирост населения - главного богатства любого государства. В России же человеческая жизнь ничего не стоила испокон веков. Мыслимое ли было дело бросаться на танки в великую отечественную с винтовкой наперевес без патронов!Кого русским бояться, нового татаро-монгольского ига? Его уже сто раз перелопатили, не осталось и следа, разве что на скулах... Почему русские хотят сохранить свой убогий быт в неприкосновенности? Они уже давно бы сверкали со своими не дюжинными талантами самым большим в ожерелье из бесчисленного множества государств пусть не бриллиантом, но алмазом. Ведь не глупцы и не трусы, а превратились в иванов не помнящих родства, а теперь, после развала Союза Советских Социалистических Республик - вообще в презренных "совков". Эмигранты за границей еще стараются сохранить национальную былую гордость и культуру, а на исторической Родине, и хвалиться нечем: в городах хрущевки да брежневки, и печальные бараки неизвестного происхождения с населяющими их людьми с исковерканными душами - судьбами. В деревнях же и этого нет.
Эта мысль заставила Жору вскинуть голову, он стиснул зубы.Так надо нажить, коли дают возможность, вернуть хоть часть отобранного в революцию в пользу так называемых "неимущих", а проще, откровенных лодырей, пропойц и болтунов. Вон их в толпе столько, зыркают косыми взглядами по сумкам, по карманам с единственной целью - украсть и пропить. Новый бунт для таких – благо, вмиг без кола, без двора окажутся на недосягаемых высотах, развалятся в удобных руководящих креслах. Они забили парадные подъезды, заставив бессловесную толпу себе подобных клубиться у черных входов, потому что недоразвитый ум всегда боялся света и простора. Они видели грязь, помойки, подвалы, выгребали говно из коровников, свинарников, в которых родились. Разве им в диковинку такая жизнь? Они не ударят палец о палец для улучшения условий проживания так называемых "трудящихся масс", потому что сами прошли через этот ад. Это человек, выросший в интеллигентной, обеспеченной семье, ужаснется при виде жалкого существования и постарается что-то исправить. Так было до революции, когда возводились странноприимные дома и ночлежки для бродяг, бесплатные лечебницы и столовые для простолюдина. А после революции преимущественным правом на высокие должности пользовались выходцы из деревень с крестьянской родословной, которым ведом не человеческий страх, а только животный. Они чувствуют себя уютнее в норе, в берлоге, в коммунальной квартире. Именно поэтому упала на царскую роскошь кремлевских теремов и церквей холопская тень "современного" Дворца съездов.

Глава вторая.

Жора, подойдя к прилепившемуся к боку магазина коммерческому ларьку, заглянул за угол. Аркаша рассуждал о чем-то с Аликом - нумизматом, известным на весь Ростов.
- Брат, что случилось, менты? - насторожился Данко, стоявший недалеко от этого места.
- Нет, хочу предложить Алику монеты.
- У прыщавого корешка взял?
- Ну, а ты чего не брал?
- Он ко мне не подходил, я за вашей сделкой просто наблюдал. Хорошие монеты?
- Серебро.
- Ничего из золота не приносил?
- Обещал порыться в бабкином сундуке.
- Тогда если что богатенькое, подводи его ко мне, перстенек, там, или сережки с "камушками", печатка пятьдесят шестой пробы. Не обижу, бабки у меня есть.
Ваучеристы называли "камушками" или "бриликами" бриллианты крупнее ноль одного - ноль двух десятых карата, а "пылью" - бриллиантовые сколы меньше сотой доли карата. Жора видел изделия из золота с драгоценными камнями, "камешек" обычно помещался в оправу из белого золота или платины, но бывали исключения, когда его оформляли высокопробным серебром. Однажды именно это обстоятельство не дало возможности обогатиться ни тому, кто продал серебряный перстень, ни купцу с базара. Ваучерист, сторговавшись за пять штук, продал одному из перекупщиков "брилик" весом больше ноль пять карата - половина ногтя на мизинце - почти нулевой чистоты всего на три тысячи дороже, посчитав его за "фианит".Когда же он узнал,сколько отвалил тому за этот перстенек знакомый ювелир, то не появлялся на базаре полмесяца. Ювелир в свою очередь нашел клиента, который отслюнявил ему полторы тысячи баксов,доллар тогда подпирал под тысячу рублей.Но случалось и обратное,когда обыкновенный "циркон" - искусственный бриллиант - принимался за настоящий камень. Такие проколы происходили гораздо чаще, и тогда надо было раскручиваться с нуля.
Наконец Алик отошел от Аркаши, тот, видимо, не раскололся на часы, иначе бы разговор так скоро не закончился. Жора поспешил навстречу нумизмату:
- Алик, я взял кое-что из монет.
- Давай, братэла, давай, наверное, очередной хлам, - великодушно разрешил тот. - И когда ты зацепишь то, чего нет у меня, чтобы душа затрепетала, чтобы слезы умиления покатились по щекам, как при просмотре фильма "Табор уходит в небо". А у тебя вечно один металлолом.
- Сегодня, вроде, нормально, - зачастил Жора, затаскивая богатого купца в проход между ларьками. - Монетки чистые, без царапинки.
- А какой век? Меня интересуют века, на Екатерину я уже смотреть не могу. Ни один из вас, паршивцев, не преподнес мне на ладони, обглоданной базарными микробами, киевскую Русь.
- Ты покупал у меня "чешуйки" Ивана Грозного, - напомнил Жора о своей добродетели.
- Эх ты, плавильщик, я этими "чешуйками" скоро всю крышу зачешую.
Алик, покровительственно похлопав Жору по плечу, вытащил большую лупу в черной оправе и уткнулся в россыпь серебра и чистой меди на своей замшевой перчатке. Он, неторопливо переворачивая одну монету за другой, зорко всматривался в год выпуска, в герб, в маленькие буковки, обозначающие и монетный двор, и город, где она была отчеканена. Ваучерист подпрыгивал рядом, ноги у него промерзли уже до колен, пальцы собрались в корявые кулаки.
Наконец Алик сложил лупу, сунул ее в добротную боярскую шубу и вскинул голову. Качнулась у него на голове высокая соболья папаха, одетая чуть набекрень.
- Я же говорил, что хлам, у меня дома такого добра полный сундук с верхом.
- Да ты что, а двадцать второй год с Александром вторым! - возмутился Жора.
- Ну, полухлам, рублик, не спорю, неплохой, гурт чистый, а эти так себе. Штуки три нерядовых, остальные хлам, - Алик раздумчиво почесал переносицу. - Разве что на монисто пустить, для азиатов.
- Пусти, они спрашивают постоянно.
Жора соврал, кавказцы и жители азиатских республик бывшего Союза в последнее время сами тащили на рынок старинное серебро, ножны от кинжалов, бляхи от конских сбруй, тонкогорлые кувшины и прочее.
- Ты обещал мне "николашку" брюссельской выпечки, я какой месяц не могу выполнить заказ одного серьезного клиента.
- Пока нету, - с сожалением развел Жора руками.
Рубль с профилем Николая Второго встречался очень часто, у нумизматов он шел как рядовой с 1896 по 1899 годы, но уже выпущенный в обращение перед первой мировой войной и вначале ее считался большой редкостью. А если на гурте вместо одной - двух звездочек было выбито три, означавших, что монету отчеканили в Брюсселе, то за рубль просили вдвое дороже. Эти тонкости мало кто знал, чем пользовались при расчетах с несведущими клиентами ваучеристы и нумизматы.
- В общем, так, двадцать штук и ни копья сверху, - поставил точку Алик.
- По рукам, - согласился Жора.
Спорить с Аликом было невыгодно, мало того, что он разбирался лучше остальных перекупщиков и давал больше них, но если объявлял стоимость монет,она действительно на данном историческом этапе соответствовала их цене. А кто не соглашался, тот терял с ним контакт навсегда, Алик просто разворачивался и молча уходил с презрительной усмешкой на тонких губах.
Жора занял свое место на асфальтовом холмике у входа в магазин, выгодно приподнимавшим его над пестрым потоком людей. Поначалу от нескончаемой толпы рябило в глазах, кружилась голова и подташнивало,но болезненное какое-то состояние по прошествии времени исчезло. Жора научился просеивать народ мельком брошенным взглядом, отличая переодетых в штатское ментов от спекулянтов и обывателей на безопасном для себя расстоянии. Профессиональный нюх развивался медленно, но верно, хотя под конец рабочего дня все чувства притуплялись. Нервы не выдерживали постоянного напряжения, вокруг суетились кидалы, менты, "крутые", просто кудесники-фокусники, предлагавшие одно, а в руках оказывалось другое. Фальшивые золото, серебро, доллары, ваучеры… подделывали даже советские "деревянные" - полтинники и стольники. Вся эта голубая муть бесноватыми цунами набрасывалась на ваучеристов, стоящих у всех на виду с табличками на груди, как партизаны перед неминуемой казнью. Не было у них ни ножей с кастетами, ни, тем более, пистолетов, за это давали срок, это потом, когда ваучеристы перешли в валютчики, у тертых парней появились за поясами не только макаровы, но и кольты с беретами. А они – зубастые ласточки звериного капитализма - защищались голыми руками и абсолютно бесполезной сплоченностью перед ментами. Те выдергивали ваучеристов из их негустых рядов как редиску, поспела - пора на шмон, а там уже личные их проблемы, каким из способов они выкрутятся. То ли отбрешутся, - откупятся, то ли засунут купленное колечко себе в задницу, чтобы не нашли даже с собаками. По рынку гулял полный беспредел, несмотря на то, что никаких указов по пресечению их деятельности правительство не издавало, наоборот, боссы из Кремля усердие ваучеристов поощряли. Чем тогда, если не их негласной благосклонностью, можно было объяснить такое явление: в госбанках и сберкассах за ваучер давали две с половиной тысячи, а они на базаре все четыре. В скупках платили за грамм золота копейки, они – рубли, к тому же, на дверях скупок постоянно висела табличка "нет денег". Такие же фокусы проделывались и с долларом. Отсюда вывод: ваучеристы первыми освоили свободный рынок, разрешенный законом Российской Федерации, за что же их шмонать, пугать, штрафовать, обирать!
Впрочем, беспредел гулял по всей стране, потому что во главу угла был вывешен подновленный лозунг, забытый со времен Великой Октябрьской революции: "Грабь награбленное... государством",или, что не запрещено, то разрешено. Так какие, "граждане менты", вас мучают угрызения совести? А-а, дело не в совести,а в том, что вам тоже хочется пожрать послаще.Никаких проблем,снимайте синие погоны,цепляйте на грудь табличку и становитесь на свободное место. Так-то...
Рабочий день близился к концу, быстро надвигались сумерки, толпы народа иссякали, теперь можно было расчитывать только на забухавшего бродягу, который украл ваучер у семьи и продаст его за три тысячи. Утренние и вечерние цены были ниже дневных, ваучеристы таким образом страховали себя от резких колебаний предложений и спроса на Российской товарно-сырьевой бирже в Москве. Но сегодня спрос на чеки в столице был повышенным, в зону приватизации один за другим вступали крупные предприятия, конечно, не по своей воле. Директора, бывшие в основном коммунисты, всеми силами сопротивлялись нововведению, выбивающему почву из-под их ног. Но скоро и они опомнятся, приспособятся, завладеют половиной акций заводов и фабрик, сделаются полноправными хозяевами когда-то коллективно возведенной, теперь их "частной", собственности, пинками вышибая из этого коллектива несогласных за ворота предприятий. Мол, идите, жалуйтесь... господу богу, что вы тоже вложили в производство два-три несчастных ваучера. А лучше получите за них деньги, по четыре тысячи за ваучер. Хэ-т, пролетариат, как там пели: "кто был никем, тот станет всем..."? А когда такое было? Кто был никем, тот и остался никем, пусть хоть сто раз перевернется с ног на голову.«Мир насилья» никогда не разрушится до основания потому что на месте одного насильника тысячи и миллионы претендентов, точно таких же насильников. Из вашей же среды инфузорий, жадных пожирателей себе подобных, возомнивших себя "туфельками"...
Жора огляделся вокруг, Данко уже снял табличку и присоединился к шумной толпе богато одетых золотозубых цыган. Он знал почти всех, цыгане часто перекупали у ваучеристов золото, или наоборот, продавали его им. Это был их основной бизнес, в котором они чувствовали себя как рыба в воде. Заметив, что Жора посмотрел в их сторону, Данко крикнул:
- Жял кхэрэд, брат, жял, жял, уже ничего не будет.
- О, братишка, - повернулся от толпы младший брат Данко, круглолицый черноусый цыган. - Але ворде пенав туки варисой.
Жора, отцепив картонку от пальто, направился к нему. В далеком детстве мать пустила на квартиру семью цыган, они прожили у них несколько лет. Он бегал зимой вместе с маленькими цыганчатами босиком по снегу, слушал завораживающие песни под гитару и без нее, плясал, жарил летом на углях картошку. От того прекрасного времени, наполненного свободой, остались смутные воспоминания, теперь он уже с трудом понимал их язык.Впрочем, каждое племя говорило на своем диалекте, но кое-что разобрать было еще можно. В данном случае брат Данко звал его к себе о чем-то поговорить, а сам Данко перед этим сказал, что пора идти домой.
- Тавэс бахтало, ромалэ, - подойдя к цыганам, поприветствовал он их.
- Тавэс бахтало, брат, - хором откликнулись они. - Как дела?
- Сегодня вроде ничего, сыграл на повышении чеков и взял несколько монет.
- Золотых?
- Нет, серебряных.
- Он в золоте еще не разбирается, - ухмыльнулся Данко. - Поймал пару раз "дырки", и теперь боится брать.
- А ты зови Данко, он всегда поможет. Вы ж друзья.
- Я и так всех клиентов к нему подгоняю.
- Правильно, хоть навару меньше, зато душа спокойная.
- Я его не забижаю, - Данко отечески похлопал Жору по плечу. - Если вещь стоящая, то и премиальные повыше. Так, работяга?
- Э-э, брат, чтобы цыган, да не обманул, - добродушно ухмыльнулся Жора. - Такого я еще не встречал.
Вокруг дружно рассмеялись. Жора, поговорив еще немного, в том числе и с братом Данко о золотом браслете, который он хотел толкнуть богатому клиенту, попрощался и направился к автобусной остановке. Аркаша, живший недалеко от него, давно ушел, он никогда не стоял допоздна, опасаясь нападения "шакалов". Эти скоты поджидали свою жертву обычно в подъезде дома, они, ударив молотком по голове, срывали сумку с деньгами и исчезали. Скорее всего, у них был наводчик из базарных ваучеристов.Над городом нависла крупнозвездная ночь, улицы слабо освещались редкими фонарями. Жора, незаметно осмотревшись, нырнул в подкативший автобус. В салоне колыхалась боязливо - озабоченная тишина, нарушаемая гырчанием двигателя да зычно - требовательным голосом шофера из динамиков, напоминавшем о неуклонно растущей стоимости проезда. Было неуютно и тревожно. На остановке кучковались возле коммерческих ларьков шестнадцати - восемнадцатилетние пацаны. Предоставленные самим себе с началом великих преобразований, они встречали каждого подходящего к "комкам" косыми взглядами. Стоило хотя бы одному из подвыпивших мужиков затронуть их неосторожным словом, как могла произойти еще одна из захлестнувших город трагедий. Жора поспешно проскочил мимо, оглянулся перед родным подъездом еще раз, и только после этого вошел в раздолбанный, с сорванными дверями, темный проем.Повернув за собою ключ в замке квартиры,он облегченно вздохнул, кажется, сегодня пронесло. Раздевшись, он выключил свет в комнате, проверив, хорошо ли зашторены окна, вытащил из сумки пачку денег и аккуратно их пересчитал. На этот раз сошлось копейка в копейку, но бывали случаи, когда не хватало пяти или даже пятнадцати тысяч, то ли он сам передавал при расчете с клиентами, то ли совал бабки мимо сумки. Натянув на пачки купюр резинки, Жора забросил сумку в шифоньер и устало поплелся на кухню разогревать пакетный суп. Почти все ваучеристы ели два раза в день - утром чай с бутербродом, поздним вечером обед, разве что можно было днем проглотить непрожеванный пирожок, от которого в животе начинало бурчать еще сильней. На ужин уже не хватало сил. А такие как он, холостяки, обходились вообще чем Бог послал. Нужно было делать бабки, всеми силами вырываться из проклятой нищеты, вечно преследовавшей самый богатый в мире руссий народ, поспевать за инфляцией, чтобы не задохнуться в ее тисках, не растеряться, не скатиться, как многие, в пропасть, откуда никогда уже не выберешься.
Похлебав пустенького пойла и съев несколько кружков поджаренной на скорую руку колбасы с яйцом, он намазал маслом кусок хлеба, налил в кружку горячего чая и вернулся в комнату. Программа "Время" должна была начаться через полчаса, ноги крутило, словно он продолжал торчать истуканом на ледяном ветру, будто и не снимал с груди таблички. Эх, женщину бы сюда нормальную, она бы прогнала всех алкашей, так называемых друзей – захребетников, звонящих в дверь в ночь - полночь, гремящих кулаками с настойчивостью маньяков. И они добивались своего, он не выдерживал, открывал, и падал за свой счет в пьяный омут на несколько дней, чтобы потом, выкарабкавшись кое-как, тянуться из последних сил к своей мечте, к призрачному воздушному замку – покупке новой квартиры, в которой он мог бы развалиться в удобном кресле и выразить свои мысли по поводу происходящих событий лучшим своим друзьям, или красивой женщине, заодно пожаловаться им на судьбу - злодейку. Может, кто из них и не повторил бы его ошибок. Впрочем, кому жаловаться, когда людям жрать уже было нечего, когда несли они последнее на базар, в скупку, в комиссионный магазин, чтобы удержаться на плаву. Надолго ли хватит этих сил, когда страну затопили отчаянность, растерянность. Позади мрак, впереди никакой надежды, даже на случайную соломинку, потому что и ее, последнюю, отбирали без зазрения совести. Выгребайтесь кто как может, а нет изворотливости и бесстыдства - стреляйтесь, вешайтесь, тоните, спивайтесь. Лишние вы, ненужные, дальше будет еще хуже, безработица только стронулась с места, скоро она поскачет семимильными шагами, и тогда... Страшно подумать, что будет тогда, если уже сейчас невозможно было пройти по улицам вечернего города. А про ночь лучше промолчать.
Жора включил телевизор, с экрана хлынули грязные потоки хаоса, разорения, грабежей, насилия. Национальное богатство страны разворовывалось миллионами тонн, кубометров,километров,лопались мыльными пузырями дутые западные фирмы, обожравшиеся дармовым русским сырьем. Исчезали бесследно миллиарды долларов, марок, фунтов стерлингов,которыми цивилизованный мир пытался укрепить глиняные ноги колосса, посылая их в виде безвозмездной помощи, они пропадали как вода в зыбучем песке. Разворовывалось и продавалось все, начиная от гуманитарных посылок с одеждой, продуктами и детским питанием, кончая боевым оружием, вплоть до имеющего отношение к ядерному. А рабоче-колхозный парламент все дебатировал о путях национального развития, о поиске дорог, ведущих к скорейшему обогащению и дальнейшему процветанию страны.До срыва голосовых связок,до базарного мордобития. Господи, в каком государстве они все живут? Кто в нем правит людьми, и что с ними будет дальше? Ведь точно такой же исторический катаклизм просвещенные Европа и Америка пережили более спокойно. Но Россия не Европа и не Америка, здесь живут темные азиаты, скифы, сарматы, с мрачными мыслями и желаниями. У них все будет по-другому…
Жора выключил телевизор и окинул взглядом свою однокомнатную квартиру, в ней еще сохранялся какой-то порядок, еще он успевал подмести, убрать, постирать, помыться в душе, совмещенном с санузлом. Сготовить свой любимый борщ. Но делалось это все реже и все меньше оставалось сил для его поддержания,нарушался после развода с женой спартанский образ жизни. Вот уже и брюки небрежно брошены на спинку стула, на журнальном столике пачка не прочитанных газет, полировка книжных шкафов пестрит жирными отпечатками пальцев. Сам стул после очередной попойки, как и журнальный столик, едва держатся на поломанных ногах, слава Богу, что кровать еще аккуратно заправлена, да в раковине нет грязной посуды. Но это получалось автоматически: проснулся, - убрал кровать, поел - помыл посуду. Некоторые женщины, удовлетворявшие его мужские потребности, оскорблялись его торопливыми действиями, словно он как бы намекал им, чтобы они убирались поскорее. Впрочем, они были недалеки от истины, он ужасно не любил с утра толочь воду в ступе, для этого был вечер, когда усталость расслабляла тело и делать ничего не хочтелось. Тогда пожалуйста, гоните свои полувыдуманные истории, басни, сказки, спрашивайте о само собой разумеющемся, он послушает,он ответит, до постели время есть.Раз уж она пришла в его дом, значит, останется в нем до утра. Он терпеть не мог набрасываться на женский пол голодной собакой, все должно было идти своим чередом, без слюнявых сюсюканий. Наступит момент, и он прервет пустенькую болтовню словами: "Так, пора работать.". И все будет о, кей.
Жора помыл кружку, разделся и лег спать, но сон был не такой, как раньше, он был поверхностный. Даже в пору напряженной работы в литейном цеху, когда приходилось пахать по две смены, он все-таки мог расслабиться, чтобы утром встать со свежей головой. Сейчас же кошмар следовал за кошмаром и забыться, как ни старался он отогнать страшные видения, удавалось только под утро. Такие негативные изменения внесла в будничную жизнь специфика новой профессии.
Надвигался Новый год, Жора успел за время, прошедшее с той злосчастной осечки с кавказцами и девушкой из Морозовска, сколотить небольшое состояние. Теперь он имел возможность купить не десять ваучеров по четыре тысячи за штуку, а почти сорок чеков по пять тысяч рублей за один. Умелая манипуляция на перепадах цен, поиски слива чеков напрямую в коммерческие сбербанки, которые давали за ваучер на пять сотен больше, приносили ему неплохие доходы. Он по-прежнему держался на пакетном супе, отказывая себе почти во всем, необходимо было набрать десять тысяч долларов–столько денег требовали хозяева за однокомнатную квартиру со всеми удобствами. А чтобы не бояться по вечерам возвращаться домой в одиночку,он подключил соседа по подъезду с третьего этажа, уволенного с завода за ту же пьянку, но успевшего оформить себе пенсию по вредной сетке. Сосед работал на его бабках, своих у него никогда не было, и поначалу он старался на совесть: то сам схватит пяток - десяток чеков, то подгонит к Жоре клиентов. Навар они делили пополам. По первости Данко с Аркашей косили глазами в его сторону, да и в его тоже, потому что они втроем держали до прихода соседа весь пролет от угла рынка до главного входа в него. Никто из чужаков не мог пристроиться на участке, жестко контролируемом ими, а если пытались влезть, они срывали с наглеца табличку и угрозами, а то и тычками, заставляли его исчезнуть из поля их зрения. Здесь же получалось, что Жора сам нарушил неписаный базарный закон. Но сосед оказался понятливым, мало того, что промышлял подальше от всех, но брал еще только ваучеры, а клиентов с золотом и другим добром подгонял к тем же Данко с Аркашей. Вскоре они смирились с его присутствием.
В один из солнечных дней - до Нового года оставалась всего неделя - Жора торчал на своем месте, терзая сапогами снежный покров. Чеков несли мало, народ рискнул вкладывать их в инвестиционные фонды, это начала приносить плоды реклама на телевидении, радио и в печати, особенной популярностью пользовался "МММ-инвест". Да и ваучер в Москве на РТСБ упал в цене, ваучеристы снова давали за него три с половиной тысячи рублей, а сливали по три восемьсот. Рассчитывать на повышение до самого Нового 1993 года не приходилось, после праздника тоже было неизвестно чего ожидать, чек мог не подрасти,а упасть еще ниже.Знакомые перекупщики во главе с Пиджаком куда-то запропастились, а у Жоры набралось их шестнадцать штук, и он терзался мыслью, что денежный запас у него скоро иссякнет. Как раз в этот момент подошли двое парней, по виду москвичи.
- Чеки есть? - озираясь по сторонам, спросил один из них, широкоплечий высокий русак. Второй, тоже крепыш, но низкорослый, торчал за его спиной.
- Есть, - торопливо ответил Жора. - По чем вы их берете?
- По четыре тысячи, если больше десятка.
Это обстоятельство устраивало, бабки возвращались с неплохим наваром, значит, в праздничные дни можно будет поработать на полную катушку. Ребята подозрений тоже не вызывали - голубоглазые русаки, скорее всего, московского замеса.
- У меня шестнадцать штук.
- Только давай отойдем в сторону, а то мы приезжие, побаиваемся ваших "крутых" и ментов.
- Можно зайти в магазин, - пожал он плечами.
Беспокойство московских перекупщиков было знакомо, их не раз и не два накрывала ростовская шпана, отбирая крупные суммы денег и пакеты ваучеров.
- В магазине стопроцентная ловушка, - запротестовал широкоплечий, продолжая оглядываться по сторонам. - Пошли на угол базара, там спокойнее.
Жора, кивнув, направился вслед за парнями к началу базара.
- У тебя их только шестнадцать? Может, еще у кого прихватишь? – на ходу осведомился все тот-же парень. - У нас денег чеков на пятьдесят - шестьдесят.
- Данко, чеки есть? - проходя мимо цыгана, спросил Жора.
- Есть, а по какой цене?
- По четыре тонны.
- А купцы надежные? - Данко застриг черными глазами по толпе. Но москвичи, как он их окрестил, успели отойти на порядочное расстояние.
- Вроде грачи, всего боятся. На месте рассчитываться отказались, поканали, говорят, на угол.
- Может, мне с тобой пойти?
- Не стоит, если что - крикну.
- Тогда будь повнимательнее, в случае чего зови своего напарника, - Данко протянул десять чеков. - Он где-то возле угла.
Жора кивнул и побежал догонять перекупщиков, они уже дошли до крайней палатки, за которой разинул широкий зев подземный переход через трамвайные пути.
- Взял? - спросил широкоплечий, не переставая ворочать толстой шеей, скуластое лицо низкорослого тоже выражало крайнюю нервозность. И это натянутое их состояние, как ни странно, успокоило Жору еще больше, он вытащил ваучеры, пересчитал на глазах у перекупщиков и, зажав чеки в кулаке, потребовал:
- Бабки вперед, сто четыре тонны.
Широкоплечий вынул деньги, тоже отсчитал на глазах сто четыре тысячи, затем свернул в трубочку, накинул на плотный рулончик резинку и положил на обложку книги, которую держал в руках. Жору его действия немного насторожили, он возмутился:
- Что ты там химичишь! Давай деньги в руки, чтобы я мог пересчитать.
- Хрен ты угадал, нас уже кидали не раз, - заартачился широкоплечий. - Вот бабки, ты все видел, давай чеки и получай по счетчику.
Жора почувствовал, как потянуло от живота к груди неприятным сквознячком, но пристально взглянув на "грачей", он не заметил в них никаких перемен, те же натянутые фигуры с беспокойными зрачками. И все равно возникшая в груди тревога не проходила, словно внутренний голос пытался внушить, чтобы он уходил по добру - по здорову. Если бы не дурацкий характер, заставляющий его поступать наперекор всему, он бы развернулся и отвалил тихой сапой. Он так и решил сделать, когда широкоплечий вдруг предложил:
- Хорошо, давай попробуем так, ты кладешь руку на наши деньги, я беру ваучеры, и мы сразу расходимся. Идет?
Жора посмотрел на покоящийся на обложке книги плотный валик купюр, в нем было восемь тонн навара, да еще Данко за выгодный слив подкинет не меньше штуки. Бабки раскрутятся по новой, тем более, что базарные сливщики появятся, скорее всего, только после праздников. Оглянувшись назад, он заметил невдалеке повернувшегося в их сторону напарника, видимо, предупрежденного цыганом. И Жора решился, протянув купцу ваучеры, схватил деньги с обложки.
- Все о, кей, - как-то сразу успокоился широкоплечий. - Желаем удачи.
Ребята, шустро перемахнув через трамвайные пути, исчезли в черной пасти подземного перехода. Недоуменно дернув щекой, Жора снял резинку с плотного валика, развернул его и застыл тупым сусликом возле норки. Под "червонцем" с пятитысячной купюрой оказались сотенные с двухсотенными бумажки. Показалось, что прошла вечность, пока он смог прийти в себя и пересчитать непослушными пальцами пачку денег. Вместо ста четырех тысяч в тугом валике было всего двадцать, влет за один присест составил восемьдесят тонн.
Подошел напарник:
- Ну как, нормально? – поинтересовался он. - А то цыган послал подстраховать.
- Пойдем-ка, дорогой, выпьем, - вместо ответа пошевелил Жора деревянными губами. - День сегодня замечательный, предпраздничный. Двадцать пятое число, в сумме получается "семерка".
- Какая семерка? – переспросил сосед, косясь на разноцветный валик. - А, ты навар подсчитываешь. Я, правда, уже дернул стаканчик, но не откажусь пропустить еще.
- Ну, вот и отлично. Отдадим цыгану сорок тонн и отвалим подсчитывать навар...
Заметив, что Данко сам спешит к ним, он полез в сумку за своими кровными.
- Кинули, - подходя, уверенно констатировал цыган.
Он подробно рассказал ему о сделке.
- Так он же книжку перевернул, - возмущенно всплеснул руками Данко. - Сверху положил полный расчет, а снизу была заранее приготовленная точно такая же "кукла".
- Но когда он успел это сделать! Я глаз с него не спускал, только на секунду оглянулся, чтобы в случае чего позвать на помощь.
- Этого больше, чем достаточно, это же фокус для детей. Тьфу, мать честная, когда только ты научишься работать, - недоумевал Данко. - Короче, давай бабки за десять чеков и продолжай хлопать ушами дальше.
- Все правильно, - мотнул Жора головой. - Уши у меня длинные, настроение предпраздничное...
Всю неделю до Нового года он бухал, жестоко, беспробудно, с редкими ночными вылазками в коммерческий ларек за "Амаретто" или другим заграничным напитком. Иногда, когда не в силах был дойти сам, посылал соседа, "друга" Андрюшу или кого-то из знакомых.Друг Андрей, как восемь лет назад,в пору совместной работы во Дворце культуры, сел на его шею, так и не слезал до сих пор. Голос у него был неплохой, под Вилли Токарева,гитарные струны перебирал тоже хорошо,так они и балдели,перемежая исполнение тягуче-сладостного "Поручика Голицына" с полуразборками на темы о его бывшей семье. Дело было в том, что жену Андрею подыскал он, вернее, Жора познакомил его с Анкой, дочерью соседа с третьего этажа, с которым работал в последнее время на базаре. Жизни у них не получилось, они вскоре разошлись, так и не расписавшись, остались от совместного ведения хозяйства две маленькие дочери, да еще неродная дочь от первого Анкиного брака. Андрей о детях печалился, особенно о Наташе, полной его копии, но его больше волновало другое, спал ли Жора с Анкой до него. На этот счет тот имел собственное мнение, мол, ты любил ее? Любил. Любишь? Люблю. Так, сходись и начинай жизнь заново. А-а, теперь она не хочет жить с тобой, потому что ты не расписываешься, не отдаешь деньги на пропитание, не записываешь детей на себя. В чем же дело и какая, к черту, разница, спал он с ней до тебя или нет. Баб у него и без нее было море, и он уже не помнит кто был, может и спал, но не признается, потому что это их личное дело.
Андрей обижался, уходил, и снова приходил, потому что идти ему было некуда. Во флигеле, который он купил перед разводом за девять штук, колыхались волны дикого одиночества.
За день до праздника Жора немного протрезвел, он съездил на площадь Ленина и купил елку, а когда принес домой, то оказалось, что она с двумя вершинами. Попытка установить ее в гнезде крестовины не увенчалась успехом, руки противно дрожали, пот заливал глаза. Бросив это занятие, он заглянул в холодильник, выпивки не осталось, но на решетках еще лежали приличная палка колбасы, кусок голландского сыра и что-то из консервов. И он подался за шампанским, "Амаретто" и водкой. Когда возвращался обратно, натолкнулся на спешащую в магазин молоденькую женщину, давно им замеченную. Это была черноволосая то ли узбечка, то ли туркменка, в общем, выходец из Средней Азии,обладающая тонкими чертами лица,точеным носиком,миндалевидными с искорками в глубине черными глазами. Он не знал ни ее имени, ни к кому приехала, ни с кем жила, просто она безумно нравилась, кажется, она обитала в их районе и он при редких встречах постоянно пытался обратить на себя ее внимание. Она отвечала на стеснительные его притязания скупой улыбкой, спеша поскорее пройти мимо. Но в этот раз девушка остановилась, окинула Жору с ног до головы одним взглядом, сердце у того затрепыхалось пойманной курицей, если у шахов, или как их там, у падишахов в гаремах такие красавицы, то можно смело говорить, что они самые счастливые люди на Земле.
- Уже отмечаете? - спросила девушка с легким азиатским акцентом.
- Да, решил расслабиться, - ответил он. Предложил, указав глазами на шампанское с "Амаретто", без особой надежды в голосе. - Не хотите ли составить компанию? Одному мне как-то скучно.
Она вся подобралась, оглянулась незаметно вокруг:
- Вы правда один?
- Один.
- А где ваша жена?
- Давно развелся, живу в однокомнатной квартире вон в том доме. Средний подъезд, первый этаж, дверь как раз напротив входа.
- В этом? - не оборачиваясь, кивнула она в сторону его дома.
- Да, так что, милости прошу, посидим, поболтаем, послушаем магнитофон. У меня японский, "Тошиба".
Ее глаза подернулись легким туманным облачком, из которого так и посыпался звездный дождь, щеки порозовели, губы чуть приоткрылись. Жора почувствовал, что теряет над собой контроль, припасы были готовы выскользнуть из его рук. Перед ним стояла Шахерезада из "Тысячи и одной ночи", которая вместо того, чтобы презрительно фыркнуть и уйти прочь, обдумывала на полном серьезе его предложение. Господи, взмолился он, не выбивай из-под ног последний кусок земли, дай хоть на время облегчить душу с прекрасным твоим созданием. Неужели и на праздник достанется слушать пошлую болтовню потенциальных алкашей!
- Я уже слышала о вас, вы, кажется, играете на гитаре? - тихо спросила девушка, снова незаметно оглянувшись вокруг.
Утвердительно кивнув, он проглотил застрявший в горле тугой ком.
- Хорошо, я сейчас приду, только дверь оставьте открытой, чтобы.... В общем, так будет удобнее.
Она взмахнула черной шалью волос и исчезла, словно неуловимое видение, оставив вместо себя обещающий взгляд черных глаз и чуть смущенную улыбку. До дома Жора дотащился как в тумане, приоткрыв как она просила дверь, он направился на кухню,торопливо сорвав пробку с бутылки водки,сделал прямо из горлышка несколько крупных глотков. Затем разделся, приготовил закуску, фужеры, рюмки и отнес все это на журнальный столик в комнате,упал в кресло сам, включив магнитофон, закурил любимый с некоторых пор "Кэмел". Пачку "Море" бросил на противоположную от себя сторону.
Девушки долго не было, он уже начал подумывать, что встреча с ней привиделась, что это была обыкновенная галлюцинация. Неспокойная отметина на бутылке с водкой опустилась почти до половины, скоро придет со своего "Ростсельмаша" Андрей и пьянка продолжится. А затем притащится проспавшийся сосед с третьего этажа, потом еще кто-то, которых он так и не вспомнит, часть денег пропадет, исчезнет что-то из вещей... А и пусть, грязь, подлость, общение с ограниченными людьми осточертели до рвоты, до тоскливого душевного воя. Ничего не у него получается, ни-че-го.., ни подкопить денег, ни найти подходящую женщину, ни съездить и посмотреть на эту сраную Европу, в которой не был разве что заключенный с пятнашкой заплечами.
Он снова плеснул в рюмку, проглотил водку одним глотком, закусывать, как всегда, не хотелось, курить почему-то тоже, потом встал, переменил кассету в магнитофоне, походил по комнате взад-вперед. Завтра придет Людмила, он обещал ей встретить Новый год вместе, если останется жив после пьяной вакханалии, если не убьют потерявшие рассудок собутыльники, или наоборот, он не замочит кого-нибудь в припадке ярости. Он закроется дня на два, на три, и будет трястись на кровати, обливаясь потом,до тех пор, пока не поднимется,как после тяжелой болезни, на ватные ноги и не проглотит с усилием жиденький наварчик от вчерашнего супчика,сваренного все той же Людмилой, преданной как собака. А до этого момента она молча будет гладить его по мокрым волосам,по вздрагивающему телу и переживать, переживать. Какая же он все-таки скотина, пусть не любит ее, пусть она ничего не умеет делать - ни зашить, ни постирать, ни сварить хотя бы простой борщ, а ведь она окончила кулинарное училище. А может, просто не хочет? Зачем, когда мама - старуха приносит даже хлеб, когда тринадцатилетний сын Антон сберегает для нее единственную конфету, данную ему друзьями или купленную на медяки, оставшиеся от школьных обедов. Но такая вот она, только любовь, ласки да секс, больше ничего на свете для нее не существовало. Однажды, много позже, когда у них уже родился сын Данилка, он буквально за неделю отвалил ей около полумиллиона рублей. Она отдала деньги Антону, тот мигом слетал на рынок, купил у китайцев костюмы ей, себе, теще. Когда Жора, гордый своей щедростью, спросил, на что она потратила бабки, Людмила резко ответила, что это не его дело. Он начал настаивать, в голове возникла мысль, что она вновь стала принимать у себя соседа - алкаша, бывшего ее любовника, высасывавшего из нее последние копейки. Тогда они жили каждый в своей квартире, потому что не поместились бы в его комнате всей семьей, в которой зимой по полу гуляли сквозняки, словно по городским улицам, а Данилка только родился. У нее же была крохотная комнатушка в трехкомнатной коммунальной квартире на четвертом этаже в центре города, в которой было сухо и тепло. В тот день дошло до скандала, до бурных слез, он хотел во что бы то ни стало убедиться, что деньги не ушли налево. Наконец она бросилась в другую комнату, где спали ее мать с Антоном, выхватила из шкафа злосчастные тряпки, которые любой нормальный человек костюмами назвал бы с трудом, и бросила ему в лицо. Он, повертев их в руках, бросил ей в сердцах:
-Ты бы лучше коляску для Данилки купила, и матрац бы новый на свою кровать. Ведь сгнил уже, прикасаться к нему противно, не то что спать.
- Это не главное, - сказала она тихо и отрешенно.
А перед этим случаем произошел еще один, из ряда вон выходящий, у него вдруг зачесалось под трусами. Вечером, при свете настольной лампы, он расправил волосы на лобке и ужаснулся, под корнями угнездились насекомые. Женщин он тогда не приводил, удовлетворялся одной Людмилой. Он бросился к ней, она призналась, что у нее тоже завелись, но подумала, что это от ее отца, прикованного в своей комнате к постели смертельной болезнью. Он как мог ей объяснил, что эти звери передаются половым путем, и потребовал признания в измене.
- У меня один ты, - повторяла и повторяла она упавшим голосом. - Ты для меня все, и я тебя никогда ни на кого не променяю, потому что я тебя люблю.
- Ну что же ты прикажешь делать дальше? Как бы поступила на моем месте ты?
- Не знаю, это твои проблемы, не веришь мне – уходи, удержать я тебя не смогу. А насекомых нетрудно вывести, сложнее будет потом, когда я останусь одна.
- Значит, ты считаешь, что это я их подцепил?
- Я уже сказала, что кроме тебя у меня никого не было, нет и не будет, а ты мужчина, имеешь право сколько угодно гулять на стороне. Но для меня это не главное.
Эти события произойдут позднее, сейчас же он продолжал мерить комнату нетвердыми шагами, изредка косясь на приоткрытую дверь. И она наконец-то скрипнула, в проеме показалось прелестное личико, обрамленное черными густыми вьющимися локонами. Зрачки миндалевидных глаз немного расширились как у ожидающей подвоха кошки.
- Можно? - спросила девушка, осторожно переступая порог.
Она была одета в меховую курточку, в фирменные джинсы, удачно подчеркивающие длину и стройность ее ног, в отороченные мехом полусапожки, на голове едва держалась адидасовская вязаная шапочка. Видимо, она успела сбегать домой и переодеться, потому что во время встречи на углу магазина одежда ее состояла из более простых вещей.
- Проходи, - пригласил Жора, немного замешкавшись с ответом, взгляд метнулся к трельяжу, на котором стоял флакон с французским одеколоном. Она улыбнулась, разгадав его запоздалую мысль, но промолчала. - Раздевайся.
- Сразу? - засмеялась девушка, плотно закрывая за собой дверь и поворачивая торчащий в замке ключ. - Позвольте хоть немного прийти в себя и согреться, иначе я подумаю, что вы сексуальный маньяк.
- Да брось ты, от такой жизни импотентом скоро станешь.
- У тебя неприятности? - сбросив курточку и сапожки, она отвела рукой бамбуковую вьетнамскую штору, вошла в комнату, цепко осматривая каждый предмет. Изучив книжные шкафы, перевела потеплевший взгляд на него. - Я всегда думала о вас как о порядочном, уверенном в себе человеке, и вдруг эти странные слова. Что-нибудь не так?
- Потеря контроля над собой, временная, - отмахнулся он, довольный тем, что не безразличен девушке давно. Так, по крайней мере, можно было истолковать ее признание. - Падай в кресло и давай сразу перейдем на "ты", терпеть не могу официальщины, тем более в своем доме.
- Я тоже, хотя это нелегко, - согласилась она, устраиваясь за журнальным столиком. - Потому что вы... ты... давите на меня своим авторитетом, я о вас читала, вы знатный литейщик, и еще поэт. Телевидение, фотографии в газетах, может быть, я преувеличиваю, но мне всегда хотелось уйти от разговора с вами - такой известный человек, - она засмеялась, затем хитро подмигнула. - А сегодня решила плюнуть на все, тем более что на моем небосклоне тоже не все гладко, а у вас в руках мой любимый абрикосовый "Амаретто". Да и познакомиться с интересным человеком поближе, послушать умные речи, выпадает не каждый день.
- Ясно, и тебя замучили семейные проблемы, - поддержал он рассуждения девушки солидарным хохотком.
Из груди быстро вытеснялись теплом ее присутствия остатки седого одиночества, неуверенности. Опустившись в кресло, он открутил пробку с плоской бутылки с "Амаретто",щедро налил в фужеры плотно-масленую жидкость.
- Сейчас мы их размочим, хотя в оценке моей трудовой и творческой деятельности, и связанного с ними авторитета ты, конечно, преувеличиваешь. Или я не убедил тебя своим поведением человека, загнанного обстоятельствами в угол? Я надеюсь, временно.
- Я чувствую себя еще не в своей тарелке, - призналась она. - Но вижу, что состояние это, как и у вас, временное.
Он поднял фужер. Если все, что говорила о нем девушка, правда, то ее выдержке можно было позавидовать. За время разговора на ее прекрасном лице не дрогнула ни одна черточка, плавные скольжения рук тоже не выдавали внутреннего волнения. Разве что коленки то соединялись, то разбегались в стороны, но их движения вызывали больше сексуальную похоть, нежели мысли о скованности собеседницы.
- Итак, сударыня, за знакомство и за наступающий Новый год, - начал он, придав голосу некую торжественность. - Очень рад, что ты не обошла стороной мое жилище, в котором годами правили бал лишь тени бывшей моей семьи.
- И герои книг разных писателей, - следуя примеру, закончила девушка его напыщенное выступление. - У вас... у тебя их так много, наверное, больше тысячи томов. Вы их все прочитали?
- Здесь только то, что отвечает моим духовным запросам: Бунин,Достоевский, Ремарк, Набоков, Фицджеральд... Толстого Льва Николаевича, сколько ни перечитываю, усваиваю с трудом, для меня он оказался громоздок, видимо, я еще не дозрел до мышления глобальными масштабами. А вот Чехов, хоть и тонок, но понятен, так же и Набоков. Здесь ты видишь лишь сотую часть прочитанного мною...
Мысль о том, что его понесло, что плотно уселся на любимого конька, заставила прикусить язык. Он мог часами рассуждать на подобные темы, не обращая внимания на откровенно скучающий вид, даже на зевоту собеседниц, сидящих напротив, среди которых попадались экземпляры, достойные играть главные роли в Голливуде. А на зорьке напоить горячим чаем,скорее всего,в знак благодарности за то, что его терпели, и проводить на первый троллейбус, так и не ответив на зовущие взгляды, не прикоснувшись губами к припухшим губам, не притронувшись к округлой, пышной или маленькой - какая разница - груди. Такое с ним случалось довольно часто, поэтому он, оторвав с усилием глаза от сосредоточенного лба девушки, поспешно протянул фужер навстречу ее фужеру, и закруглился:
- Я избавлялся от чтива и графомании сразу, и закончим на этом, иначе меня не остановить. Я забыл, что время разглагольствований давно позади, людям сейчас не до книг, потому что пришла пора действий. Так выпьем за этот, будь он проклят, прыщавый переходный возраст, может быть, когда-нибудь придет и наш черед… "как старым винам...".
- Но почему, мне интересно, - запротестовала, было, девушка.
Но он уже опрокидывал фужер в открытый рот. Она с сожалением вздохнула, взмахнула ресницами, и выпила до дна.
Неизвестно, как у кого, но у него ликер на водку шел неплохо, наступало эдакое расслабленное состояние, когда не хотелось шевелить ни одной частью тела. И специфический привкус абрикосовых косточек во рту. Он откинулся на спинку кресла, лениво посмотрел в сторону девушки, щеки ее порозовели еще больше, пухлые губы влажно заблестели, сейчас они, наверное, были липкими. Так оно и было, девушка с трудом расклеила их, чтобы в образовавшуюся щель всунуть длинный мундштук сигареты, выдернутой из пачки "Морэ". Он чиркнул спичкой.
- Это ничего, что я курю? - спросила она, выпуская дым тугой струей.
- Ты думаешь, что мне впервые довелось при этом присутствовать? - усмехнулся он.
Она понимающе засмеялась, глаза заискрились, словно в уголья затухающего костра подбросили охапку хвороста.
- Да, со мной впервые.
Жора откровенно залюбовался игрой света и теней в ее огромных черных зрачках, о, эта женщина была, наверное, способна и мертвого поднять из могилы. Кажется, она догадалась, о чем он подумал, смущенно потупив взор, сбила в пепельницу нарост на сигарете:
- Давай выпьем, а? Уж пить, так пить, сказал котенок, когда несли его топить.
- С удовольствием, кстати, тебе нравится эта музыка? - вспомнил он, наконец, о тихо цокающем магнитофоне. - Ты можешь переставит кассету, их внизу штук двадцать.
Она взяла фужер, снова выпила вино до дна и после долгой паузы повернулась к нему:
- Сейчас.... я поймаю душевное и физическое равновесие, и тогда ты меня не узнаешь.
- Я и так от тебя без ума. Боюсь, что это всего лишь сон, вот проснусь, и ты исчезнешь.
- Прошу тебя, не надо банальных комплиментов, - она немного наклонилась вперед, сложила ладони перед высокой грудью ласточкой. - Ты умный, ты можешь придумать, что-то поновей.
- Но любовь стара как мир, вряд ли люди найдут ей замену. И грубым словам, ее определяющим, тоже.
- Замены искать не надо, любовь прекрасна и непреходяща как тот же самый вечный мир, - глаза у девушки то сужались, то распахивались до тонких бровей, до висков. Он чувствовал, что тонет в них пчелой в меде. - Твоими устами в настоящий момент говорит вино, оно разбудило воображение. Я колдунья, знаю все, я видела, что нравлюсь тебе, но трезвого я бы тебя не взяла, потому что ты сильный, так и осталась бы в твоей памяти просто красивой девушкой. Сейчас же я возьму тебя как...
- ...как других, - хрипло выдавил он, вдруг ясно осознав серьезность положения, в которое попал. Она оказалась действительно ведьмой. Он повторил. - Как других...
Дыхание у Жоры учащалось с каждой секундой, голова начала покруживаться. Чтобы избежать затягивающего звездного водоворота в черных зрачках – омутах девушки, необходимо было перевести взгляд хотя бы на книжные полки, на свитер тонкой вязки, наконец, туго обтягивающий ее округлые груди. Нужно было переключить внимание, сбить нарастающее внутреннее напряжение, но воля у него ослабла от почти недельной пьянки, от переживаний за потерянные деньги, от одиночества, переросшего в физическое недомогание. О, это проклятое ощущение пустоты вокруг.
Ведь одиночество прекрасно только тогда, когда к нему стремишься сознательно.
А он всю жизнь мечтал о крепкой семье. И тогда он, чтобы как-то загасить поднимающуюся снизу волну необъяснимого страха, сделал попытку привести в замешательство саму девушку неожиданным для нее вопросом. Уголки его разума еще контролировали ситуацию, возникшую внезапно:
- Ты замужем?
- Да… но к чему ты задал этот глупый вопрос?
Звездная круговерть на секунду переместилась в глубину ее черных омутов, и этого мгновения хватило, чтобы он перевел дыхание. Выстрел одной из мыслей, не поддавшейся замешательству, достиг цели, теперь нужно было срочно сделать очередной шаг, чтобы закрепить успех.
- Сам не знаю, наверное, от ревности, - соврал он, лихорадочно осматриваясь вокруг. Наконец его взгляд зацепился за все тот же магнитофон, видимо, потому, что он оказался в комнате единственной соломинкой, подброшенной судьбой. – Я посмотрел на магнитофон и подумал, что ты часто танцуешь арабские танцы перед мужем, словно перед шейхом. Танец живота, или как его там...
Она вперила в него жесткий взгляд. Теперь ей предстояло начинать все сначала, или встать и уйти, чему он бы несказанно обрадовался. Он понял все, она была ведьмой, пираньей. Есть такая порода среди людей - губители душ.

Глава третья.

Однажды, несколько лет назад, он познакомился в клубе после тридцати с типичной представительницей этой породы. Она ему не нравилась - длинное худое лицо, близорукие глаза, закрытые очками, и очень маленькие груди. Но ниже фигура была бесподобной, мягкий поджарый живот словно втыкался в аккуратную кругленькую попку, дальше шли длинные как у Венеры Милосской ноги с миндалевидными полными икрами. В постели она вела себя рыбой на сковороде, но не молча принимающей смерть, а стонущей, охающей, визжащей, кусающей за плечи, руки, подушку, за все, что попадалось в жадный рот. Она с этими сладострастными звуками тоже умирала, отдаваясь без остатка, до обильного горячего пота,чтобы через час-два,в крайнем случае,на другой день,возродиться гетерой,подгребающей под себя любовь всеми частями тела. Если к этому прибавить скрипящую от чистоты кожу здорового организма, промытого дважды в день, прозрачные французские трусики, меняющиеся чуть ли не ежеминутно и сверкающие белизной накрахмаленные платочки, то картина была бы почти полной. Но она все равно не нравилась, она чем-то отталкивала, непонятным, несмотря на идеально-радостную свежесть облика. А когда рассказала, что муж у нее удавился, то у Жоры возникло непреодолимое желание немедленно прекратить любовные игры, редко возникающие с другими женщинами, и потому особенно желанные. Но это оказалось невозможным, заметив его к ней отчуждение, возрастающее с каждой встречей, она опередила дальнейший ход событий, она превратила долгожданную развязку в кошмар для него и в триумф для себя. Сначала она призналась, что муж повесился из-за любовника, ее начальника, с которым застал ее в складе, где она работала заведующей, и что начальник до сих пор не оставляет ее в покое. Жора на откровение равнодушно пожал плечами, и все-таки от признания остался едва заметный след, почему-то подумалось, что он у нее не один. Ну да, с таким темпераментом.... Но это был первый удар по его мужскому самолюбию, затем она рассказала о шофере, привозившем товар на склад, какие у него длинные трусы и волосатые ноги. Подробности преподносились как бы между делом, походя, мол,Жора для нее все равно остается единственным мужчиной,которому она никогда не изменит.И не жалела себя в постели, предаваясь любви до полного изнеможения, чередуя минет с сотней не знакомых ранее индийских поз. С каждой встречей она наращивала обороты, шофера сменил молодой красивый парень, рассуждения о том, как хорошо,наверное,сношаться на коврах, тюках с тряпками и технической ватой, которыми забит склад. Иной раз раскинешься на них.... Последовало предложение прийти как-нибудь после обеда и попробовать, для разнообразия. Или посношаться раком, закрыть конторку и опереться о стол, разглядывая кладовщиков с грузчиками через маленькое оконце, можно на него сесть и задрать ноги на плечи, высота позволяет, а за стенами пусть пашут рабочие. Кайф. От всего этого он отмахивался руками и ногами, гнал ревнивые мысли прочь, но они обволакивали его мозг словно ватой из ее тюков. Вскоре она пришла позже обычного и ушла раньше, сославшись на нездоровье, потом исчезла на неделю, чего со времени знакомства, а прошло месяца два, никогда не было. И Жора вдруг запаниковал, грудь опалил костер невыносимой ревности, начало казаться, что она занимается любовью с утра до вечера, что он не мужчина, коли не смог удовлетворить ее потребностей. Какую женщину упустил! Ведь не бревно, которое сношаешь, а оно смотрит вверх и думает о том, что потолки небеленые. Он стал названивать на склад по двадцать раз на дню,встречать пиранью на проходной после работы.Она поначалу отвечала по телефону и выбегала из ворот, потом трубка принялась верещать неприязненным голосом ее подруги, а сама она пропадать в неизвестном направлении. Жора бросился к ней на квартиру, но дверь не открыли даже двое ее сыновей, относившиеся к нему до этого с огромной симпатией. Дошло до того, что, поймав, наконец-то, пиранью на середине многолюдного центрального проспекта, он закричал:
- Я люблю тебя, ты понимаешь это? Я без тебя уже не могу.
- Я знаю, - спокойно ответила она и... прошла мимо.
И он не выдержал, устав грызть стены, ударился в пьянку. Она испугалась, пришла, чтобы через несколько часов еле унести ноги, избитая, полузадушенная его ревностью, состоящей из любви и ненависти. А он собрал последние силы, дотащился до вокзала и уехал в Лазаревское на берег Черного моря.
История эта, оставившая в его душе глубокий след, имела странное продолжение. В Лазаревском он познакомился на танцах с одной молодой женщиной, тоже матерью двоих детей, следовавших за ней неотступно, но мальчика и девочки. Женщина была примерно одного возраста с пираньей, дети - почти одногодки ее детям. И она влюбилась в него до безумия, до потери собственного достоинства. Они убегали от детей, и она отдавалась ему где угодно, хоть в кинотеатре на заднем ряду, хоть на углу санаторной поликлиники, стоя, не обращая внимания на шмыгающих взад-вперед отдыхающих. Она любила его, как перед этим он любил пиранью, оставшуюся в Ростове. Он не знал, почему так произошло, скорее всего, небесные силы пощадили его, потому что прошлая любовь испарилась куском льда под жарким черноморским солнцем. Потом женщина присылала ему из далекого Сыктывкара душераздирающие письма, писала, что развелась с мужем, что безумно тоскует, но он был спокоен, словно ничего не произошло. Позже, когда заметил пиранью в том же клубе после тридцати, беспокойно терзавшей глазами толпу, пахнущую старомодными духами, в поисках его - видимо, ей тоже было невмоготу от того жестокого поступка - он равнодушно улыбнулся на ее лихорадочно - притягивающий взгляд. И все-таки после танцев проводил домой, но садистская вязь слов, которую она снова попыталась заплести, не долетела даже до ушей. Думалось только об одном - поскорее довести пиранью до порога ее дома и холодно попрощаться…
- Танцую, это моя слабость, и перед тобой хочется станцевать, - в зрачках у девушки вновь вспыхнули звезды. – У тебя есть Зуфра?
- Это арабская певица?
- По-моему, она египтянка еврейского происхождения, но точно утверждать не могу. Я слушала ее у друзей, голос у нее такой...
- Завораживающий, - помог он найти определение, прекрасно осознавая, что она решила довести эксперимент до конца.
Он успел немного раскрепоститься за те мгновенья, когда в голове пронеслись воспоминания, и теперь можно было оценить ее способности без особого опасения за свое самочувствие.
- Сейчас глянем, что у нас есть на этот счет.
Пока Жора перебирал кассеты, девушка опрокинула в рот еще один фужер с "Амаретто". Он спиной чувствовал ее достигшее пика возбуждение, она не сидела на месте, ерзала, громко вдыхая сигаретный дым. А когда он нажал клавишу "воспроизведение" и оглянулся, на ней оказались только тонкие колготки телесного цвета, узенькие под ними трусики и на груди весь в кружевах бюстгальтер. О, каким прекрасным предстало перед ним это длинноногое смугловатое тело, и как рассыпались у нее черные волосы по немного худеньким плечам! Он понял, что устоять перед соблазном будет трудно, но ведь такой спектакль был ему уже знаком, и намерения девушки тоже. Значит, надо было удобно расслабиться в кресле и насладиться всего лишь представлением.
Сначала из динамиков полились плотные струи звуков, спаянных в одно целое, дохнуло обжигающим пеклом пустыни. Музыка захватывала сразу, она расслабляла, возбуждая одновременно воображение. И вот уже из марева, из-за барханов, возник медленно бредущий караван верблюдов. Девушка застыла на одном месте, ее руки бессильно повисли вдоль бедер, она входила в транс.И когда откуда-то, как незаметное взгляду туманное взвихрение на вершине бархана, донесся глубокий грудной голос певицы, она чуть вздрогнула, качнулась сначала в одну сторону, затем в другую. Ресницы медленно поползли вверх, гибкие пальцы рук мягко обхватили собственное тело, сладостная истома тронула лицо едва заметной тенью, полные губы приоткрылись. Голос певицы приближался, он превращался в засасывающую воронку, хотелось сцепить зубы, чтобы удержать стон,готовый выплеснуться из груди. И Жора сжал их, не давая выхода эмоциям, никогда бесовское творение не производило на него столь глубокого впечатления, как сейчас. Он держался из последних сил, мысленно повторяя: пиранья... это пиранья и ничего более. А девушка между тем прижала палец к подбородку, покивала головой на индийский лад, бросив на Жору призывно печальный взгляд, закружилась по комнате, неуловимо прикасаясь к полу пальцами ног. Движения были так легки и так плавны, а голос певицы так тревожно сладостен, что воображение невольно продолжало дорисовывать картину. Караван подходил все ближе и ближе, вот уже стала видна поджарая фигура караван – баши, на голове белая чалма, узкое лицо, обожженное солнцем,красные шелковые шаровары.Девушка словно зависла в дрожащих струях горячего воздуха над длинной цепью горбатых верблюдов, навьюченных огромными тюками, и теперь парила, купалась в беспокойных волнах желтого воздуха, насквозь пронизанных глубоким голосом Зуфры. Она то сжималась в комок, будто под ударами плетей, то превращалась в вырвавшуюся из клетки птицу, то становилась рабыней, то пленительной наложницей. Живот ни секунды не оставался в покое, темная кожа покрылась прозрачными каплями пота, и этот бриллиантовый бисер, прилипший к гибкому телу, дрожал и переливался разноцветными огнями, струился алмазными ручейками по незнающим устали бедрам. Круглая попка то ходила ходуном, трясясь как в лихорадке, то качалась маятником взад-вперед как при начале полового сношения, чтобы через секунду-другую снова забиться в экстазе, вызывая непреодолимое сексуальное влечение. Так продолжалось целую вечность, время остановилось, оно даже повернуло вспять. Караван - баши упрямо вел головного верблюда вперед, казалось, он тоже впал в транс - таким отрешенным было его лицо. Вот уже за горизонтом воткнулись в белесое небо острые шпили минаретов, показался округлый между ними разноцветный купол мечети, белокаменные дворцы, от близкого оазиса пахнуло свежестью. Жора физически ощутил прохладные потоки воздуха на разгоряченном своем лице, он с трудом перевел дыхание, наконец-то почувствовав приближение развязки, словно он не просидел несколько минут в ростовской квартире, развалившись в удобном кресле, а прошел вместе с караваном безбрежную пустыню насквозь. Голос Зуфры начал угасать, движения девушки заметно замедлились, но она еще продолжала извиваться змеей, еще пламенный взор ее то притягивал, зовущий, умоляющий, заставляющий сжиматься его сердце,то уходил куда-то в сторону, становился пронзительным, пронизывающим глубины веков, отталкивая своей отрешенностью. И он невольно переключал свое внимание на изгибы ее тела, на женственные его линии, разнообразие этих приемов как бы принуждало рассмотреть девушку с головы до ног,оценить ее по достоинству. Может быть, холодный рассудок восточного владыки, зрящего подобное волшебство каждодневно, был способен отделить зерна от плевел, чтобы приказать лечь у ног самой-самой, но Жора,увидевший это впервые наяву, танцем был просто околдован, заворожен, захвачен врасплох. Он вдруг понял, что влюбился в девушку и что несмотря на гигантские усилия, не способен больше справиться с чувствами. И когда она упала с последним звуком мелодии на его колени, накрыв почти все кресло блестящей шалью густых волос, он вздрогнул - не рабыня лежала у его ног, - а он стал ее рабом. И он застонал, задергал скулами от бессилия, снова впереди замаячили дни неразделенной любви, когда не видишь ничего вокруг, когда натыкаешься на прохожих как слепой, когда веками вымаливаешь еще одну встречу в надежде усмотреть пощаду в ледяном взоре. Этого он больше не хотел, и он, в то же время, уже ревновал ее к незнакомому мужу и своим соперникам. До него эти узенькие белые трусики под прозрачными колготками уже кто-то снимал, она раскидывалась на постели, отдаваясь партнеру как в танце, без остатка. Она ловила вспухшими губами губы другого мужчины, стонала, извивалась змеей, зарывалась в его волосы и горячо шептала: "Я люблю тебя. Люблю... люблю..." Проклятье! Она так и делала, потому что - он уже это знал - она была такая.
В груди у Жоры вызревал тугой комок злости, на себя, на нее, его рука сама потянулась к бутылке с водкой. Он, опрокинув фужер в рот, приготовился оттолкнуть ее и выгнать вон, чтобы не дать трясине затянуть себя глубже, когда вдруг услышал тихую просьбу, произнесенную почти шепотом:
- Налей и мне, все равно чего - вина или водки.
На миг он замер, потом почувствовал, как злорадный оскал покривил его губы. Ах, вон оно что, подумал он, ты, оказывается, тоже слабая, тебе тоже необходимо забыться, уйти от реальности в иллюзии. Ну что же, я к твоим услугам, я накачаю тебя до бесчувствия, а после рассмотрю поближе твое пьяное безобразное лицо, может быть, это зрелище остудит раскаленное жало не любви, а ревности, терзающее сейчас мою грудь. Ведь незапятнанная светлая любовь вспыхивает только в молодости, а в зрелом возрасте все предельно ясно. Ты представляешь себе шлейфы любовников, понимаешь похотливые взгляды, как орехи щелкаешь огромные коробы вранья, в которых правде совсем не остается места. Ну что же, дай Бог, чтобы на этот раз мне повезло.
Жора налил полный фужер водки и всунул его в руку девушки, она подняла голову, откинула волосы с лица и привычно выпила дна. Затем встала, села на колени и обняла его за плечи:
- Ты не возражаешь, если я останусь у тебя до утра? Домой в таком виде мне появляться нельзя, муж еще поймет, а свекруха со свекором... Туземкой обзывают, иноверкой.
- А ты прими православную веру.
- Я думала об этом, детей уже покрестила, а сама... мусульманская вера очень крепка. Но я решусь, в Узбекистан мне дорога заказана, там ни родителей, ни родственников, никого… А Россия велика и великодушна, здесь мой добрый дом.
- Да, в Узбекистане сейчас неспокойно.
- Не то слово, впрочем, это мои проблемы, - она вскинула голову, озорно подмигнула. - Что там у тебя упирается в мое бедро, а?
Смущенно хмыкнув, Жора сунул руку под резинку на ее трусиках, попка была гладкой и упругой, и злость почти мгновенно уступила место страсти. Девушка негромко застонала, гибкие пальцы пробежались по ширинке на его штанах, плотно обхватили головку члена:
- О-о, какой... я хочу на него сесть.
- Я тоже... хочу...
Пока он расстегивал ремень на брюках, она одним движением сняла с себя последнюю одежду. И тогда, обхватив ее за влажную талию и подражая ее далеким предкам, сажавшим врагов на кол, он с силой вонзил член во влагалище. Она изогнула спину, попыталась встать, но он еще резче вошел в нее, головкой загоняя твердую шейку матки вглубь закостеневшего тела. Это движение он проделывал до тех пор, пока не уперся в податливую преграду. Девушка исходила горячим соком, потекшим липкими ручейками по его половым органам, она извивалась, стонала, охала, стараясь оторвать от его лобка моментально вспотевший зад. Но он цепко держал ее за талию, разумом завладело единственное желание - утвердить себя, доказать мужское преимущество, данную природой высоту положения: да, я мужчина, я выше тебя, женщина, разве ты этого не чувствуешь? А потом отпихнуть от себя, как ненужную вещь, разрешив лишь одно - облизать своими чистенькими трусами его медленно сникающий член.
Он долго не мог кончить, а когда яйца наконец-то разрядились сперматозоидным, похожим на артиллерийский, залпом, девушка была близка к истерике. С растрепанных ее губ падали на пол капли слюны, волосы превратились в разметанную вихрем бесформенную копну. Она обмякла, откинувшись назад, обняла Жору за мокрую от пота шею и поцеловала:
- Спасибо, милый, мне никогда не было так хорошо...
Господи, сколько же нужно терзать женщину, чтобы отобрать у нее все силы, чтобы она наконец сползла к ногам мужчины, подцепила свои трусики вялыми движениями длинных пальцев и облизала ими его фаллос,поседевший от половых извержений, превратившийся в тряпичную куколку. Она, положив голову на его колени, надолго замерла. Чуть позже он довел ее до постели, разделся сам и провалился в глубокий без сновидений полуобморок.
Утром она ушла. Он сгреб со столика остатки пиршества и отнес их на кухню, тело было необыкновенно легким, будто вчера вечером он долго парился в бане. Но он знал, что отходняк все равно его накроет, поэтому торопился прибрать в комнате, установить елку и принять душ.
Вечером пришла Людмила. Три дня он трясся как в лихорадке, обливаясь липким потом, кроя матом пьянку, друзей и проклятое одиночество. И тысячу раз напоминал Людмиле, чтобы она переходила к нему жить, но ей было удобнее посещать его два раза в неделю, нежели каждодневно мыть, стирать, зашивать и готовить. Может быть, она понимала, что вряд ли бы он долго выдержал ее молчаливое упрямство, несусветную лень, что все равно выгнал бы ее когда-нибудь на улицу. Может быть. Но он так устал от раскладов, что, кажется, уже было все равно, кто оказался бы рядом, лишь бы живая душа...
Через три дня он поднялся с постели как после тяжелой болезни, похлебал жиденький навар от пакетного супчика и поплелся на базар - денег оставалось едва на раскрутку. Людмила поехала к себе домой, как всегда молчаливая, ушедшая в свои мысли. В ее комнате мебель состояла из старого полуразвалившегося серванта, письменного такого же стола, кривоногого стула и гремящего танком дореволюционного холодильника с дверцей, закрывающейся пинком ботинка. Кровать купил Жора, до этого она спала чуть ли не на древних чемоданах, поставленных друг на друга, позже он приволок старенький черно-белый телевизор, купил кое-что из вещей, потому что одежды у нее тоже не было. Впрочем, для нее это не было главным. Однажды он не выдержал и закричал:
- Но что же тогда для тебя главное, объясни, что ты считаешь главным? С обувной фабрики гонят, потому что ты тормозишь работу всей бригады, дома стирает, варит, убирает старуха – мать,в магазин за хлебом не ходишь. Годами носишь одни и те же вещи,которые нормальный человек давно бы выбросил на свалку, в комнате беспорядок, мебели никакой. На что ты тратишь пусть мизерную, но зарплату? Ты получаешь деньги и вместо того, чтобы что-то приобрести, бежишь с сыном за пирожными с морожеными, а потом снова садишься на материнскую шею. И это в тридцать шесть лет! Твои ровесницы давно на одинаковую с твоей зарплату имеют достаток в доме. Где у тебя совесть и что для тебя главное?
Людмила долго кусала губы, упрямо угиная шею, длинные, крупными кольцами, черные волосы закрывали половину правильного кукольного лица. Наконец, подняв яркие серо-голубые глаза, она тихо сказала:
- Я родилась и выросла в коммуналке, наш отец пьет всю жизнь. Когда мы - брат, я и сестра - были маленькими, он еще как-то нас кормил, обувал и одевал, сейчас не дает ни копейки, все пропивает. А в коммунальной квартире, старайся, - не старайся, порядка и чистоты не будет никогда. Зачем же тратить последние силы, здоровье у меня и без того слабое. А сын одет и накормлен.
- Он не учится, в дневнике полно двоек.
- Я женщина, одной трудно справиться.
- Как же другие матери - одиночки справляются? В квартирах чисто и уютно.
- Лучше быть бедной, но свободной от всего. В конце концов, у них свои проблемы, а для меня это не главное...
- Но что тогда главное? Что!!!
Автобус выплюнул Жору на площади перед собором, золотые луковки которого были укрыты строительными лесами. Кран высоко задрал сверкающий на зимнем солнце православный крест, намереваясь опустить его на макушку центрального купола. Народ с любопытством следил за работой монтажников-высотников, забывая о кошельках, сумочках, разложенном на ящиках товаре. Это обстоятельство было на руку алкашам, бродягам и прочей, одетой в отрепья, публике. Но Ростов - город богатый, подумаешь, украли чебака или курицу, криков о помощи слышно не было, изредка какая бабка или мужик всплеснут руками, пробормочут что-то себе под нос, и снова уставятся на крест. Подобное узреешь не каждый день.
Проскочив толпу увешанных колбасой хохлов, Жора занял свое законное место, Данко с Аркашей уже раскручивали первых клиентов. Наконец, цыган рассчитался, направился к нему:
- Ну как, братэла, отошел от пьянки?
- Отхожу, - буркнул он. - Ноги вроде уже не трясутся.
- А руки? Ноги - это херня, главное, чтобы руки не дрожали, понимаешь?
- Понимаю, я буду стараться.
- Тебя тут один поэт спрашивал, тоже весь синий, наверное, похмелиться хотел. Я сказал, что тебя уже дней десять нет, он попросил сто рублей и подался сдавать свои бутылки.
Жора полез в карман за деньгами, наверное это был кто-то из членов областного литобъединения, в котором он занимал не последнее место со своими стихами и прозой. Но Данко остановил его жестом:
- Не надо, это мелочи. Ты лучше скажи, надолго завязал?
- Не знаю, - честно признался он. В голове пронеслась мысль о том, что впереди Рождество, а там старый Новый год. Сколько праздников понапридумывали, работать совершенно некогда. - Буду держаться до последнего.
- Ну, давай, ушами только не хлопай. Толстопуза кинули за тысячу долларов, он пошел рассчитываться с купцами в машину, они пушку на него наставили, отобрали баксы и смайнали. Теперь Толстопузу надо раскручиваться по новой, он бегал по базару, бабки занимал. А так все спокойно, менты, правда, наглеть начинают, деньгу вышибают.
- Спасибо за информацию, если что, надеюсь, подскажешь, кто мент, а то я вроде отвык. Они все переодетые.
- На меня рассчитывай смело, на Аркашу тоже. Но и ты, если подвалит богатый клиент с "рыжим", гони его ко мне. Я не обижу.
- Понял.
- Крутых клиентов тебе, братэла.
- Дай бог, и тебе тоже.
Данко отвалил на угол коммерческого ларька, Аркаша, пробегая мимо Жоры по своим делам, укоризненно покачал головой, но не произнес ни слова. Эх, Аркаша, с сожалением подумал он, может ты и прав, что женился на женщине на пять лет старше себя, зато работающей на колбасном заводе. Выглядишь сыто, обихожено, тебя любят, ждут дома, приходят взрослые сыновья, правда, редко и в основном за деньгами, и все-таки ты не одинок. Из-за отворота меховой длинной куртки выглядывает воротник чистой рубашки, мягкие теплые сапоги начищены до блеска, у тебя вид живущего в относительном достатке мелкого буржуа. А у меня - побитой собаки.., ну, не могу я изменить свой строптивый характер, мне подавай женщину красивую, на десяток лет моложе, умную, озорную, чтоб квартира полнилась злым весельем,чтоб крутилось и вертелось все вокруг и кипело как вода в котелке.И чтобы я был хозяином, а мне бы только помогали дельными советами, да уважали как мужчину, и тогда я горы сверну. Ты веришь мне, Аркаша? А в одиночку совершить что-то дельное трудно, очень трудно.
Он нашарил в сумке деньги, подумал, что сможет купить на них едва ли пятнадцать ваучеров, и переложил их в боковой карман пальто. Так показалось надежнее, после Нового года вороватых взглядов из плывущей мимо толпы заметно прибавилось. Наконец объявился первый клиент, это был высокий худой мужчина с небритыми скулами, так называемый городской алкаш, еще сохранивший квартиру, а в квартире старенький черно-белый телевизор. Скорее всего, в прошлом он был интеллигентом, инженером или даже научным работником.
- Серебро берете? - спросил он густым сипловатым баритоном.
- Да, а что у вас?
- Подстаканник дореволюционной работы. Фабрика Милюкова.
- Мы берем серебро по пятьдесят рублей за грамм.
- Но это же старинная вещь, посмотрите, какая ажурная вязь.
Жора взял тяжеленький позолоченный подстаканник, нашел через лупу пробу и фирменное клеймо, оглядел не помятые временем хитросплетения тонких серебряных пластин с искусной гравировкой на них. Умели на Руси порадовать глаз человеческий, и в то же время, кому нужен подстаканник в единственном экземпляре.
- У вас еще такие есть?
- Последний остался, остальные... ушли.
- Здесь граммов тридцать, потянет на полторы тысячи. Если вас это устраивает, я его возьму.
- Дайте хоть две тысячи, трясет со вчерашнего, а завтра уж как Бог даст.
Мужчина еще не унижался, но его рука уже непроизвольно просяще повернулась ладонью к Жоре, значит,скоро это положение станет для нее привычным.Тот молча вытащил четыре пятисотенные бумажки, мужчина кивнул, бросил на серебро прощальный взгляд и зашагал прочь.Жора вздохнул,вряд ли он когда-нибудь привыкнет к подобным сценам, но ему тоже хочется жрать, он и ушел бы отсюда снова на формовку или слесарем, да "родные" кости на правой руке заменены на указательном пальце на пластмассовую пластину. Киста, профессиональная болезнь формовщиков. Мизинец вообще скрючился от пренесенного остеомиелита, но врачи ему сказали – никаких инвалидностей, можно работать. А еще в цеху он подхватил гайморит, который дал осложнение на голову, вызвав воспаление мозговой оболочки, по медицински - церебральный арахноэдит, потому что от рабского труда был вечно мокрый как мышь, и чтобы остудиться, набирал в бидон ледяную воду из автоматов с газировкой, стоящих в цеху, добавляя в нее куски льда. Рядом с его рабочим местом лили в формы расплавленный металл, температура от него была под восемьдесят градусов, от жара и пыли нечем было дышать, а полуразвалившийся цех вдоль и поперек протыкали ледяные жала сквозняков. Пенсии ему не назначили, зато руководство прославленного комбайнового завода постаралось избавиться от бывшего аса формовки как можно скорее. Голова у него до сих пор раскалывается от боли, но врачи ему сказали – залечим, в Советском Союзе самая лучшая медицина в мире...
Жора сунул подстаканник в сумку, огляделся вокруг, народ тек мимо густой нескончаемой рекой, при коммунистах лица людей выглядели веселее, да и толпа была пожиже, потому что все работали, а сейчас одно слово – бардак. Заметив, что Данко призывно поднял руку, он направился к нему.
- Будешь монеты брать? Я в них как в женских юбках, - протянул он ему два серебряных кружка. - Знаю, что эти юбки надевают для прикрытия жопы, а какого они фасона - плиссированные или вареные - ни бум-бум.
Кружки оказались немецким пятимарочником и двухмарочником тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда германскими объединившимися землями правили кайзеры. Но иностранное серебро, как и золото, ценилось дешевле русского, потому что проба в них была ниже. Жора, мельком взглянув на парней, продававших монеты, назвал цену, которую давал за обычные полтинники двадцать четвертого года. Ребята равнодушно переглянулись, они, получив тысячу рублей, тут же направились в магазин. И вскоре вышли из него с бутылками вина в руках.
- А сколько эти монеты стоят на самом деле? – поинтересовался цыган.
- Максимум тысяча восемьсот рублей, - ответил он.
- Я давал за них вообще стольник, а ты штуку отвалил. Набираешь барахла.
- Сейчас для меня каждая копейка дорога.
- Бухать меньше надо, - отмахнулся Данко от его проблем. - Тогда и копейку эту можно будет тратить не оглядываясь.
Жора кивнул и вернулся на свое место, подумав о том, что цыгане молодцы, пьяницу среди них едва ли отыщешь. А тут... великая пьяная нация: "Жизнь надо прожить так, чтобы, оглянувшись назад, увидеть горы пустых бутылок и толпы женщин с поднятыми подолами. И чтобы каждый проходящий мимо ребенок говорил тебе - здравствуй, папа". А ведь так у него получается на самом деле: горы пустых бутылок, человек триста любовниц, сожительниц, просто случайных собутыльниц, четверо детей от трех жен. Еще Людмила родит и будет пятеро от четырех жен, вернее, от двух жен и двух сожительниц. Кому-то такой расклад и согрел бы душу, он же зябко повел плечами, разве он об этом мечтал? О, эти розовые мечты и розовые сны. "...Где же ты теперь, Галинка, мед невинных детских снов, не растаявшая льдинка, безответная любовь. Где ты, детство босоного, яснокрылые мечты, не ведут к тебе дороги, не вернешься больше ты...".
Да, они были счастливее нынешних пацанов, кидающихся на перекрестках с тряпками в руках под колеса автомашин, призывающих прохожих покупать газеты, потому что у них хватало времени и на мечты. Несмотря на то, что он на летние каникулы обязательно устраивался в какую-нибудь артель на подработку, принося домой лишние червонец или даже четвертак. И все-таки он успел отпробовать кусочек безоблачного счастья, того самого, которого им не удастся отпробовать уже никогда, ни за какие миллионы и даже миллиарды. Хоть в марках, хоть в долларах.
- Привет, а ты что здесь делаешь? Вот так встреча, ни фига себе.
Жора резко обернулся и увидел удивленно-радостное лицо бывшей его подопечной Гели Лежаковой, талантливой поэтессы. В пору деятельности литобъединения "Дон" он помогал ребятам публиковать их произведения в местной печати. В числе наиболее способных была и Геля, ставшая любовницей на добровольных началах, они выпили по какому-то поводу, и она увязалась за ним. Тогда он имел вес, публиковался в газетах, и как вол работал и в цеху, и за письменным столом. И вот получилось покувыркаться в постели с красивой девушкой, чего уж теперь ему скрывать.
- Работаю, Гелька, обманываю православный народ.
- Так ты ваучерист, что ли? - приподняла девушка тонкие брови.
Все-таки прав был Лев Ошанин, написавший, что красивее ростовских девушек не сыскать по всей России. Юная красота у них особенная, смуглая, щемяще сладостная, это совсем не то, что простенькие, курносо-круглые лики русачек из центральных областей.
- Ну, выкручиваюсь из инфляции, как могу.
- Никогда бы не подумала, да и вид у тебя... не бандитский.
- Странно, ты считаешь, что на ваучерах работают одни бандиты?
- Нет, конечно, - смутилась Геля. - Но я думала, что здесь ворочают бабками крутые ребята.
- Ты ошибаешься, - засмеялся он. - Среди нас есть инженеры, художники, музыканты, даже поэты.
- Теперь и сама вижу, ты меня прямо успокоил, а то я ходить мимо вас боялась.
- А чем занимаешься ты? - спросил он в свою очередь.
- Газетами на вокзале торгую, "Спид-инфо", "Совершенно секретно" и другими.
- Получается?
- Так себе, на кусок хлеба хватает.
- Пишешь что-нибудь, Геля?
- Изредка, для души, - карие глаза девушки подернулись дымкой тумана. - Кому сейчас нужны бабксие стихи про любовь.
- Нужны, Геля, нужны, - вздохнул он. - Хотя бы для себя, чтобы не затеряться в диком хаосе, захлестнувшем нас.
- А ты? - спросила она с женской участливостью. - Тебе бросать нельзя, твой "Приемный пункт" признали все, а "Туманы" вообще класс.
- Спасибо на добром слове, но я, кажется, начал бухать. Неприятности, понимаешь, одна за другой.
- Раньше ты тоже бухал, правда, редко, но метко, - засмеялась девушка.
- Раньше день-два и два-три месяца передышки, а то и полгода. Теперь же по неделе через полмесяца.
- Тогда пора задуматься.
Девушку кто-то окликнул, она обернулась, махнула рукавичкой. Затем оторвала от земли тяжелую, не замеченную им сразу, сумку, набитую газетами и журналами.
- Я приду к тебе, и мы поговорим. Можно?
- За бутылкой шампанского? - улыбнулся Жора.
- Я принесу, иногда у меня водятся лишние деньги, - подмигнула она. - Да, я тебе сообщу, что Гарик торгует рядом со мной, вообще, все ребята из "лито" бросились в коммерцию.
- Я знаю, даже многие члены Союза писателей подались в столяры и плотники.
- Я тебе позвоню, - Геля подмигнула своим карим глазом на поллица. - Ну, пока, вид у тебя какой-то усталый. Держись.
- Держусь.
- Удачи.
- Спасибо, взаимно.
Разноцветная курточка и синие джинсы, туго обтягивающие длинные ноги, еще немного помаячили на другой стороне трамвайных путей. Затем фигурку девушки загородил подкативший "собачатник" с решетками на окнах, милиционеры принялись вылавливать закоченелых от холода алкашей. Жора, задумчиво погремев монетками в кармане, вытащил пачку сигарет, закурил, в голову лезли разные, не имеющие общего стержня, мысли. О Зуфре, как неожиданно для себя окрестил он новую любовницу - надо же, забыл спросить ее имя, о Людмиле, о своем будущем, таком холодном и зыбком.
- Эй, дед, "кардинала" возьмешь?
- Что? - встряхнул он головой, пытаясь сосредоточить внимание на лицах молодых армян, заросших жесткой щетиной.
- "Кардинала", - повторил один из них. - На двадцать восемь граммов.
- Показывай.
До него дошло, что речь идет о мужской золотой цепочке. Парень снял ее с толстой шеи, протянул ему, проба на замке стояла, на другом конце цепи тоже, сам замок работал четко, без "закусов".Претензий к плетению из золотых пластин не было вообще, оно было безукоризненным, ни пайки, ни погнутостей. Это была работа большого мастера. Но что-то все-таки настораживало, то ли цвет металла казался бледнее обычного, то ли вес не соответствовал величине изделия. Помочив слюной середину цепи, Жора вынул ляпис, крепко потер им одну из пластин, реакции не было никакой, значит, это было золото. Он снова взглянул на армян, перед ним стояли молодые зверьки с резкими взглядами исподлобья, скорее всего, боевики из Нагорного Карабаха. Оттуда драгоценный металл везли телегами, мародеры снимали его с убитых, скупали за бесценок у беженцев. Впрочем, война была везде, по всему периметру бывшего Советского Союза, и какая разница, откуда была эта вещь.
- По восемь тысяч за грамм. Идет? - подлил масла в огонь армянин.
- Идет, но денег у меня маловато, - Жора с сожалением причмокнул губами. Сделка могла быть весьма выгодной, вещь купили бы по двенадцать тысяч за грамм даже свои. - Погнали к цыгану.
- К какому цыгану? - настороженно спросил парень.
- На углу возле палатки стоит, видишь?
Отдав цепь, он направился к Данко. Тот давно уловил, что сделка с армянами крупная, но виду не подавал, только напустил на себя излишнего безразличия.
- Данко, а ну-ка взгляни, - подойдя, негромко сказал Жора ему на ухо. - Мне показалось, цвет у нее бледноватый, и вес вроде не ее.
- Разберемся, - едва слышно откликнулся тот.
Армяне окружили их плотным кольцом,покалывая колючими взглядами,руки у них были в карманах длинных пальто Почти все кавказцы одевались преимущественно в длинные черные одежды, головных уборов, как правило, не носили, разве что поколение постарше напяливало на уши здоровенные фуражки - "аэродромы". Данко долго вертел цепь в руках, он никогда не пользовался ни ляписом - карандашом от мозолей, дающим реакцию на недрагоценных металлах ввиде черных полос - ни надфилем, ни лупой. Все руками, глазами, иногда зубами.
- Еще что-нибудь есть? - наконец, поднял он глаза на кавказцев, подкидывая изделие на ладони.
- Есть, но сначала "кардинал" - стрельнул черными зрачками парень.
- "Кардинал" не пойдет.
- Почему?
- Потому что золота здесь всего несколько граммов, и то ушло на покрытие. Остальное серебро.
- Ты что, пьяный? - заартачился армянин. - Это чистое золото пятьсот восемьсот третьей пробы.
- Тебе доказать? - жестко спросил Данко. Жора еще ни разу не видел, чтобы он перед кем-то пасовал.
- Докажи, но если ты не докажешь - заплатишь сполна.
- Заплачу, и еще прибавлю, - цыган обернулся к Жоре. - Дай-ка надфиль.
Тот шустро вытащил из бокового кармана в сумке миниатюрный напильничек. Покрутив цепь, Данко перевернул ее тыльной стороной, спилил угол на одном из звеньев.
- Ты что вещь портишь, ты!? - взъярился армянин, остальные кавказцы придвинулись еще ближе.
- Если она золотая, я ее беру, и не твоя забота, что я буду с ней делать, могу купить и бросить хоть в урну, - отдавая Жоре надфиль, спокойно ответил цыган. - Но она не золотая, видишь, побелела? Под покрытием чистое серебро.
- Какое серебро?
- Обыкновенное, восемьсот семьдесят пятой пробы. Ребята, лапшу на уши будете вешать другим.
Парень, делано сосредоточившись, долго вглядывался в спил на цепи, затем сплюнул, покосился на цыгана и молча пошел в сторону главного входа в базар. За ним плотной стаей тронулись его друзья. Данко похлопал Жору по плечу.
- Радуйся, литейщик, что у тебя не хватило денег, а то бы влип ты в козлиное говно по самые яйца.
- Да я вроде тоже догадался, - начал было тот.
- Ничего бы ты не догадался, отслюнявил бы как миленький двести двадцать четыре тонны, - перебил его цыган. - Они бы тебя раскрутили, можешь мне поверить.
- Раскрутили бы, - неохотно согласился он, припоминая мелькнувшую было мысль о том, что и ваучеристы взяли бы цепь по двенадцать тысяч за грамм. Как всегда подвела бы жадность. Тьфу... твою мать, сплюнул он, сначала пропьется, а потом кидается голодной собакой на любую дребедень.
- Вот-вот, меня тоже после сабантуя или крутой траты денег тянет побыстрее восстановить капитал, - Данко словно угадал ход его мыслей. - Но я знаю наперед, чем это может обернуться, поэтому раскручиваюсь первые дни как маховик на кузнечном молоте - не спеша. А потом бомби со всей дури, лишь бы копилка не пустела.
Жора молча отошел в сторону, попытался подсчитать навар от продажи купленного у цыгана серебра и досадливо сплюнул, до собственной копилки ему было как до Мангышлака. Из-за угла выскочил знакомый купец.
- На комиссию, на комиссию, - забормотал он, притормаживая.
- По сколько? - откликнулся Жора.
- По четыре тонны. Есть?
- Еще не брал.
- А чего тогда спрашиваешь? - возмутился купец и, не дожидаясь ответа, побежал дальше, к цыгану с Аркашей.
Купцы часто брали у них ваучеры на комиссию, то есть, ваучеристы отдавали им чеки без предоплаты, а те набивали пакеты из сотни-другой штук и отчаливали в известном одним им направлении. Это мог быть богатый купец со стороны, остановившийся в гостинице, или один из коммерческих банков заключал втихаря сделку с приватизируемым предприятием, в то время как остальные конкуренты балдели от безделья,сидя на голодном пайке в закрытых офисах. Через два-три часа, а то и на другой день, купцы разносили бабки за взятые на прокат ваучеры. Не было ни одного случая, чтобы кто-то кого-то обманул или кинул, в среде менял царило абсолютное доверие и полный расчет, гарантированное "словом базара". Однажды купцы разнюхали, что в гостиницу "Московская" на Большой Садовой прибыл парламентарий из Тюменских нефтяных "русских эмиратов". Ваучеристы были наслышаны о том, что за ваучер в тех далеких краях дают новые "Жигули" - так много зарабатывали нефтяники после перехода промыслов из государственных в частную собственность, и такие высокие дивиденды обещали им. Двое самых отчаянных и богатых ваучеристов рискнули испытать судьбу, они наняли самолет и полетели в далекие края. Но вскоре вернулись разочарованные, во-первых, самолет туда и обратно обошелся им в крутую копеечку, во-вторых "жигуль" можно было выволочь из дремучей лесотундры только вертолетом, что делало его золотым в полном смысле слова. Единственным утешением послужило то, что брех оказался не напрасным, значит, цена на чеки все-таки должна была подняться до должного уровня. Ребята знали об этом из комментариев по телевизору известных экономистов, приближенных к высшим сферам власти, хотя верили в них мало. Резкого подъема цены на чеки в обозримом будущем не предвиделось, то встрял август девяносто первого, то грянул октябрь девяносто второго, то помешал арест спикера госдумы, то изгнание генерального прокурора, или главы правительства. Чубайс в то время больше походил на рыжего "мальчика для битья". И все-таки надежда их не покидала, ведь с подъемом цены на ваучер увеличивался разрыв между куплей и продажей, что принесло бы ощутимые доходы.
Тот парламентарий из Тюмени мелочиться не стал, а сразу предложил нашим купцам по двадцать тысяч за чек, ребята тогда сливали их даже москвичам максимум по четыре тысячи. А чеки волокли на базар мешками, особенно с периферии, и происходило это вот каким образом: деревня снаряжала одного гонца, и тот в выходные или в будние дни спешил в Ростов с пакетами бумаг. Целую неделю купцы как с ума посходили, они рвали ваучеры из рук, цена на них, в конце концов, поднялась до девяти тысяч рублей. И это практически в самом начале приватизации. Ребята как цыгане мотались за каждым клиентом, догоняя платежку до шести - семи тысяч, народ тоже, заметив, что от денег, распиханных по карманам, ваучеристы толстеют как Карлсоны, которые живут на крышах, начал ценные бумаги придерживать. Люди, отдававшие чеки за бутылку вина, вдруг поверили в экономический эксперимент, проводимый правительством, приток ваучеров на рынок практически иссяк и этот бум, когда все перевернулось с ног на голову, продолжался дней восемь.Потом ребята еще примерно неделю не могли купить ни одного чека, потому что народ затаился, а после этого срока все снова покатилось по накатанной колее. Но дело в том, что когда они узнали, по сколько купцы сливали ваучеры тюменскому парламентарию, они как один сели на задницу - вот это купцы их пограбили! Они покупали сто чеков за пятьсот - шестьсот тысяч деревянных, а сами продавали пакет за два миллиона, минимум полтора - три лимона навара за один день. Неплохие "Жигули" можно было тогда купить за два лимона. С того момента те из купцов, кто был при деньгах, завязал с чеками навсегда, изредка потом вылезет из подкатившего "Мерседеса" или "БМВ" вроде бы знакомый господин в черных очках и в белых носках, поздоровается, поговорит о том, о сем на привычном базарном жаргоне, и укатит. Да по телеку вдруг кто из ваучеристов увидит передачу про круиз по Средиземному морю, и на верхней палубе белого парохода, среди бриллиантово-развязного общества, снова вроде бы знакомого господина. И все.

Глава четвертая.

Жора постукал сапогами друг о друга, низовочка с близкого Дона пробирала до костей, надо было бы сбегать в кафе на Буденовском, хлебнуть там горячего супчику, но он еще ничего не заработал. Цены после Нового года тоже, скорее всего, подпрыгнули вдвое, так что после "Амаретто", "Кэмела" и копченой колбаски пора было переходить на пакетный суп с чайком и на вонючую "Астру". Но еще был не вечер, Геля сказала, чтобы он держался.
Из толпы отделился квадратный кривоногий мужик в брезентовом плаще поверх овчинного тулупа, вылитый лубочный пастух или скотник с советской молочно-товарной фермы. С полчаса он сочно шлепал лошадиными губами, напряженно всматриваясь в табличку на отвороте пальто Жоры. Чтобы не мешать отыскивать знакомые буквы, он торчал на месте деревянным истуканом, за это время пальцы на ногах успели прирасти к носкам, а носки в свою очередь к стелькам. Но он продолжал терпеливо делать стойку, бывало невзрачный клиент прятал под замусоленной телогрейкой предметы из клада разбойника Стеньки Разина, до сих пор не найденного официальными властями, а господин под бобровой шубой - литровую банку медно-никелевой мелочи шестьдесят первого года выпуска, которой у запасливого русского народа было чуть ли не по ведру почти в каждой квартире.
- Та-ак, тут ничего не написано, - наконец промычал мужик.
- Что вас интересует? – Жора быстро наклонился к нему.
- Там же не написано.
- Я беру все.
- Все?! - пастух недоверчиво приподнял тяжелые брови.
- Показывайте, я помогу вам сориентироваться.
- Как? Со...?
- Разобраться. Если что-то интересное - куплю, если нет, подскажу, что делать дальше.
Мужик потоптался на месте, подозрительно осмотрелся вокруг,затем поднял вверх маленькие остренькие глазки. В пору учебы Жоры на курсах экстрасенсов, с ними проводили специальные занятия по защите себя от ограниченных людей, потому что они оказывали на психику наибольшее давление. Он втянул в себя воздух и мысленно врастяжку произнес: "а-а-а-у-у-у-м-м-м".
- Коробку железную на базу откопал, - доверительно сообщил мужик, придвигая к нему лицо. - Ямку для столба рыл, чтобы корову привязать, летом еще, а там коробка.
- Ого, ну ты даешь! - Принял ваучерист свойский вид, естественный в таких случаях прием, могущий дать положительные результаты. Теперь нужно было не спугнуть его неосторожным "ученым" словом, либо резким движением, потому что перед ним переминалось валенками по снегу живое доисторическое ископаемое. Спроси у него сейчас, мол, полную золота? И он замкнется и уйдет. - Пустую?
- Какую пустую, полная, - зачастил пастух, бегая глазами по Жоре. Он сразу перестал видеть окружающий мир, доверившись только ему. - Кресты, эти... беленькие медальки, деньги бумажные, колечки, ножик. Ножик я оставил себе, порося заколол, он удобный, ручка тяжелая, с орлами.
- А кресты?
- Кресты со мной, все четыре. Один желтый, у другого кружок посередине желтый с мужиком на коне, а два белых. Медальки с колечком тоже прихватил.
- Брешешь!
- Вот те крест, - пастух, озираясь, перекрестился. - Чего мне брехать, в кармане в тряпочку завернуты.
- Покажи.
- Прямо тут?
- Давай в магазин зайдем, а то и правда увидит кто.
- Давай, от греха подальше,в уголок где, - он засеменил за Жорой в раскрытые двери продовольственного магазина, продолжая сыпать словами. - Дед мой еще до войны купил на хуторе пятистенок на высоком фундаменте, не саманный, из дубовья, тесом обшитый. Тыщу лет простоит. Сказывают, в нем богатый казак жил, раскулаченный. Сами-то мы с севера, вологодские, в голодные года перебрались на Дон, я ничего не помню, маленький был, а после войны вовсе на отшибе остались. Хутор разъехался кто в город, кто на Маныч, ни электричества, ни радива, школа за десять верст, какая учеба. Я когда подрос, в пастухи подался. Да...
Они вошли в магазин, краем уха Жора слушал ясную с первого взгляда биографию мужика, на ходу придумывая программу последующих действий. Именно такие ограниченные люди оказываются самыми несговорчивыми, они, не видя ничего дальше собственного носа, полагаются больше на интуицию, развитую как у зверей. Она редко подводит, хотя не приносит дохода. Жора знал многие семьи, которые владели дореволюционными изданиями Достоевского, Толстого, Александра Дюма, даже прижизненными фолиантами Пушкина, Лермонтова. Так они и хранили эти сокровища, абсолютно не нужные им, десятилетиями. Как собаки на сене...
Народу в магазине, как всегда, было мало, он провел мужика к зарешеченному окну, под подоконником которого стоял хромоногий стол. Тот торопливо вынул из-за пазухи чистую холстину, раскатал на столешнице и уставился на Жору. Четыре георгиевских креста, скрепленных одной колодкой, казалось, только что отчеканили на царском монетном дворе, сохранность каждого ордена была стопроцентная, ни спилов, ни вмятин, ни даже царапин. В центре крестов был выбит Георгий Победоносец, он, сидя на вздыбившемся коне, вонзал копье в тело трехголового Змия. Знак " №" перед цифрами отсутствовал, это могло означать только одно, что воин получил полного "Георгия" до русско-японской кампании.Маленькие номера на конусообразных крестовинах подтверждали это.Жора приподнял край холстины, с благоговением потрогал сокровище, издавшее мелодичный звон, орден первой степени был золотым, у второй степени золотом отливала лишь середина. И вдруг понял, что совершил ошибку, выражение лица мужика, следившего за ним, изменилось не в его пользу, на нем отразилась алчность. Он поспешно опустил холстину на столешницу, натягивая одновременно маску безразличия, поковырял пальцами серебреные медали "За храбрость", "За усердие". Затем взял золотой ободок, но тот оказался не простым кольцом, а тонкой работы мужским именным перстнем с вензелями, с необычайной чистоты бриллиантами по ноль-три карата в тех местах, где переплетались золотые толстенькие проволочки. Перстень вспыхнул, засверкал всеми цветами радуги на проникающем в окно скудном зимнем солнечном свете. Он с трудом разобрал под этим сиянием наложение друг на друга буквы "Е" и "В", почти как Екатерина Великая, а может, Евлампий Воронцов - был такой на Дону атаман вольных казаков. Изделие оказалось большеватым даже для его не столь тонких пальцев.
- Во, видал чудеса! Дома еще такие припрятаны, на полпальца, - мужик жадно облизал губы. - Но там не эти, как их.... тут зерниночки, а там по одной крупной. Я на заходе солнца, когда лучик угасает, поднесу к окну,горница прямо светом наливается.Бывает,когда коров в утреннем тумане пасешь,над рекой свет вдруг вспыхнет горбом,задрожит, а потом и солнышко покажется. Роса опять же на траве, на цветках, вот как на кольце, зернышками рассыпана.
- Сколько ты просишь за все? - спросил Жора как можно спокойнее, сдерживая внутреннюю дрожь.
- А нисколько,я прицениться принес, - как обухом огрел мужик его отказом. - Деньги мне платят немалые, молочко свое, мясцо тоже, люди, смотрю, голодают, последнее на базар тащат, а у нас достаток. Дочке токмо помогаем, в Москве она, на фершала учится. Старуха - мать с печки не слезает, валенки есть, у меня сапоги сыромятные, резиновые, у хозяйки то ж, лектричество лет пять, как провел, телевизер колхоз подарил. Вот дочка замуж выйдет, пусть сама и решает.
- Она с тобой, что-ли, будет жить? В захолустье, - Жора едва унимал вспыхнувшую в груди злобу, окрасившую его скулы в красный цвет. Перед ним корячился самый настоящий хам, который не делал добра ни себе, ни людям, отдал бы награды в музей, коли не вмоготу порадовать солидного коллекционера, умного мужчину из общества, имя героя воскресил бы, славу отечества. Телевизер....какая польза от мужлана стране, какой след он оставит, сидя Кащеем на сокровищах, выдаивая ведрами молоко из колхозных коров! Именно такие холопы разграбили Российскую империю, превратив всех, и его в том числе, в иванов, не помнящих родства, они дорвались до власти, раздербанили все и вся, а дальше что? А ни-че-го, на большее у них не хватило мозгов. - Она уедет в город, а чтобы жить здесь, нужно иметь квартиру.
- Купим, - нетерпеливо отмахнулся мужик.
- Ты знаешь, сколько она стоит? Несколько миллионов рублей.
- Сколько бы ни стоила, и машину ей купим, и дачу хоть в Москве, хоть у турков. Денег мы накопили, я получаю, да жена, а при Горбачеве по восемьсот рубликов отваливали. Все в товар вложены: в скотинку, в парники, в пасеку, успел, не остался с голым задом, как другие, которые в бочках держали, чуть цены подпрыгнули, сразу и вложил. На ваших заводах, поди, по двести рублей платили.
- Значит, продавать ничего не будешь?
- Не-а, медальки, если хочешь, купи.
- И сколько ты за них просишь? - повернул Жора к хитрому пастуху свое красное лицо.
- А ты цену назови, я и скажу, подходит или нет. Тут, мил человек, полюбовно надо.
- Две тысячи цена твоим медалькам, - назвал он самый низкий предел.
- И то ладно, забирай, они мне ни к чему. Кресты я домой отвезу.
- За кольцо сколько просишь?
- Сколько дашь, а я прикину.
- Семьдесят тысяч.
- Не-е , не годится, я ж видал, как у тебя глаза разгорелись. Пускай полежит еще, не помешает.
- А сколько ты хочешь, миллион? - наконец вышел он из себя. Пастух бесил его своими интуитивными подсчетами.
- Миллиона не прошу, а семьдесят пять тысяч рубликов как раз, - неожиданно ляпнул тот. Видимо, интуиция тоже имела предел, а может, нервный вид ваучериста спутал ему все карты.
Жора полез за деньгами,и эта покладистость оказалась новой ошибкой.Надо было ему поторговаться, потянуть время, дать понять, что вещь таких денег не стоит, в конце концов, придраться к чему-нибудь, найти царапинку, указать на нечетко проставленную пробу, хоть она и выделялась, словно отчеканенная минуту назад. Но проба была пятьдесят шестая, а на современных изделиях ставили пятьсот восемьдесят третью. Да и не брилики это, не то, что он понафантазировал, а простые фианиты, цирконы, обыкновенные стекляшки, мол, если взять любое стекло, ограничить его со всех сторон, оно тоже будет играть всеми цветами радуги. И пусть мужик ломает голову, один хрен тупой, как пробка, и никогда не поймет, что царская пятьдесят шестая проба на порядок выше советской пятьсот восемьдесят третьей, хоть цифра, определяющая количество золота в серебре, ниже. Дореволюционные ювелирные изделия можно было смело пускать на зубные коронки, они не потускнеют и не проедятся, пролетарский же ширпотреб годился лишь на уродливые цепи и перстни цвета хаки. Но это их тайны, дающие им возможность заработать на кусок хлеба с маслом, а лохам сколько ни объясняй, толку все равно не будет. Получил дармовые бабки за вещь, найденную или доставшуюся по наследству,или купленную за бесценок на заре Советской власти – отваливай, дальше проблемы купца, он начнет думать, какую куда и за сколько пристроить.
- Погоди-ка с деньгами, - сглотнул мужик слюну. - Я передумал.
- Держи две штуки за медальки, сто лет твое кольцо не сдалось, - попытался Жора вывернуться, неторопливо отцепляя награды от холстины.
- Как не сдалось? - оторопел пастух. - Ты ж только что хотел его купить.
- Ничего я не хотел, за семьдесят пять штук мне приволокут печатку самого Николая Второго.
- Какую перчатку?
- Не перчатку, а печатку, царский перстень граммов на двадцать. А в твоем вшивом ширпотребе пятнадцать максимум, да на стекляшки надо сбросить не меньше грамма. Это стекло, а не золото, - он презрительно ткнул пальцем в брилики. - Итого четырнадцать, по пять штук за грамм, получается семьдесят тысяч, такую цену я давал тебе сразу. Дураков, что ли ищешь!
- Погоди, погоди... - растерянно заморгал пастух голыми ресницами.
- И годить нечего, - резко оборвал он. - Короче, завязываем базар, за медали ты получил, больше я ничего не брал.
Кинув серебренные кружки в сумку на плече, Жора неторопливо пересчитал деньги перед носом пастуха, вызвав у него тем самым обильные потоки слюны по углам лягушачьего рта. Он уже намеревался сунуть пачку в карман, когда тот наконец-то клюнул на приманку.
- Давай, - хрипло выдавил мужик.
- Что давай? - будто не понял Жора.
- Семьдесят тысяч, за кольцо.
- Это окончательное решение? Или ты намерен снова компостировать мне мозги?
- Мозги чего?
Он не стал пускаться в объяснения, взял перстень с холстины, натянул его на средний палец левой руки, минут пять рассматривал под нетерпеливым взглядом мужика со всех сторон. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, но он жестко контролировал выражение окаменевшего лица, не давая мускулам расслабиться. Затем как бы нехотя отсчитал семьдесят тысяч и бросил купюры на стол.
- Стекляшки... от этих стекляшек звезды на небе тускнели. За кресты сколько даешь? – мужик, жадно сгребая купюры, попытался завести новую волынку.
- Если твою морду начистить пастой ГОИ, она тоже засияет пятиалтынным, - как бы равнодушно пробурчал Жора. - За кресты пойду спрошу у ребят, у меня деньги кончились.
- Не ограбят?
- Среди нас грабителей нет. Постой здесь, я сейчас приду.
Выскользнув за дверь, он метнулся к углу ларька, но Данко на месте не оказалось, Аркаши не было тоже. Он, круто развернувшись, помчался вглубь базара к Жану Папену, известному коллекционеру монет, наград и других значков. На его счастье, они лоб в лоб столкнулись где-то на середине главного прохода, Папен встревожено зажестикулировал руками:
- Быстрее сворачивай, дергаем отсюда!
- Что случилось? - поспешно спросил Жора.
- Ментовская облава. Ребят повязали омоновцы, заталкивают в машину и увозят в Ленинский райотдел прямо к Мамику в кабинет, а там шмон до трусов, чуть ли не в жопу заглядывают, - Папен перевел бурное дыхание. - Я только в кафе поел, иду назад, вдруг вижу, омоновцы ведут Чипа с Дэйлом, я нырь в толпу и следом за ними, они прошли мимо базарной ментовки. О-о, думаю, здесь дело серьезное, выглянул за ворота, а там "собачатник" битком набит нашими.
- Слушай, здесь один мужик кресты принес, - зачастил Жора, предупреждение Папена о грозящей опасности словно пролетело мимо его ушей. Перед глазами продолжали покачиваться редкие ордена, вызванивая малиновыми звонами. - Может, посмотришь?
- Какие кресты? - выпучился на него Папен.
- Георгиевские, все четыре степени, сохранность стопроцентная. Первой степени золотой, второй...
- Да на хер мне твои кресты, - досадливо оборвал тот его на полуслове. - Приловят - миллионом не откупишься. Слыхал про указ?
- Слыхал, но жалко упускать, такая редкость.
- Ты что, тронулся? Тут жопу спасать надо, менты всех как облупленных знают, а он про кресты. Дергай, говорю, пока ворота не закрыли.
- Я бы и сам их купил, но у меня денег нет, - продолжал канючить Жора, не слушая его доводов. - Кавалерский набор, и состояние...
Некоторое время Папен всматривался в его лицо, затем сплюнул под ноги и ткнул пальцем в грудь:
- Твоя дурь когда-нибудь тебя сожрет, чего ты прешься на рожон? Менты, говорю, кругом, менты и омоновцы...
Махнув рукой, он влился в толпу и словно провалился сквозь землю. Жора, встряхнув головой, поплелся к выходу с рынка, его злило, что у ограниченного человека национальное богатство, и нет возможности его выкупить. Любой коллекционер русской символики считал бы за счастье обладать георгиевским "бантом" всех четырех степеней. За одну сделку с мужиком он, кроме всего, мог перекрыть все расходы и потери, это минимум триста тонн навара качнули на прощание журавлиными крыльями. Да и награды не ушли бы в "чужие" руки.
Только когда он увидел группу омоновцев, ведущих под руки ваучериста Виталика, в башке у него прояснилось. А чуть позже, уже на автобусной остановке, к горлу подкатил страх, значит,пока он торговался с мужиком, уголовка с омоновцами забрала Данко с Аркашей. Если бы они заглянули в магазин,ему бы никогда не отвертеться,потому что выход оттуда был один - им навстречу. Это была настоящая мышеловка и ребята, прежде чем нырнуть с клиентом за двери, обязательно предупреждали стоящих снаружи ваучеристов, чтобы они в случае чего подали маяк. Он же шел на сделку, как на встречу с бабой, никому не сказав ни слова.И снова виновата была жадность, у нее после пьянки и потери денег словно удесятерялись силы, а надо бы раскручиваться маховиком кузнечного молота. Это жадность раздавливает своей мощью другие чувства, даже непобедимый инстинкт самосохранения, безраздельно властвуя над телом, жадность и зависть принудили возненавидеть и ни в чем неповинного пастуха. Сколько раз он размышлял над этими отрицательными качествами, доставшимися русским по наследству от татаро-монгольского ига, гнал их от себя, презирал завистливых людей, и все равно оказался в их числе. Он часто размышлял над двумя примерами, дошел до которых сам, своеобразно объясняя бедность русских при огромных природных богатствах,и богатство западных стран при скудности их недр. Жора думал примерно так: допустим, в Швеции по ухоженной шведской дороге между добросовестно возделанными полями идут мать и отец,между ними ребенок,которого они держат за руки. Мальчик вдруг замечает высокий со шпилями замок и говорит: папа, мама, посмотрите, какой красивый замок. А родители ему отвечают: вот будешь прилежно учиться и хорошо работать, у тебя тоже будет точно такой замок. Затем он переносился в Россию и размышлял уже с русской точки зрения: идут по ухабистой дороге между перепаханными вкривь и вкось нивами родители с маленьким Ванечкой посередине. Ваня заметил резной дворец и закричал: папа, мама, взгляните, какой прекрасный дворец, наверное, он из сказки о "Золотой рыбке". А родители ему отвечают: да сжечь его надо, а пепел по ветру пустить. Награбился, собака, выпятился, тьфу, чтоб его...
Вот и весь на его взгляд был русский, вернее, татаро-монгольский характер. Он сам, когда оставался без денег, то радости соседа не было границ, "друг" Андрей едва сдерживал злорадные ухмылки. Они готовы были пить ящиками в ущерб своему здоровью, бегать ночи напролет за "Амаретто" и другими экзотическими винами, лишь бы выкачать из него последние копейки. Только бы не вырывался он вперед, а остался нищим как они, и в то же время загружали его по самую макушку лестью, чтобы он щедрее раскошеливался, не спрашивая сдачи. Мол, он и знатный литейщик, и поэт, и полно красивых баб, и деньги умеет делать. А потом наступало горькое похмелье и образовывалась пустота, когда не у кого было попросить даже куска хлеба. Исходя из этого частного случая сам собой напрашивался вывод, что никогда России не стать богатой, пока она не победит злейших своих врагов - жадность и зависть. Это не флегматичные шведы, не французы в шелковых чулках, даже не закованные в железо немцы, это качества, после ига ставшие природными, а природу не победит никто и никогда, она жестоко наказывает за отступления от своих правил. Пустились в распутство? Вот вам сифилис. Не одумались? Получайте СПИД. Вырубаете леса? Возьмите в подарок энцефалитного клеща. Загрязняете реки? Пусть в ваши тела впивается "конский волос", невидимый глазом, а животы сводит от желудочно-кишечных расстройств. Все в мире взаимосвязано, что посеешь, то и пожнешь.
Жора, выйдя из автобуса на своей остановке, зашел в магазин, а вышел из него лишь через три дня, когда вновь навестил отходняк. Через десять дней он еще раз, как полагается по "пьяному" закону, испытал всю прелесть выхода из долгосрочного запоя - гнетущее состояние, липкий противный пот, бессонницу, леденели руки и ноги, тошнило. Но он стойко боролся с омерзительными ощущениями, отворачиваясь от винных и пивных ларьков, расплодившихся во множестве в людных местах. Это было нелегко, потому что прошлые опыты показывали - после пропуска одной или двух кружек пива, или стакана вина, становилась намного легче. Он, удачно миновав Рождество и старый Новый год, задышал свободнее, накат отходняка ожидался теперь лишь через месяц, потом через три месяца. Дальше его можно было не заметить - хреновое настроение и все, а затем волны сглаживались вовсе. Вот такие особенности имел послезапойный период, и надо было обладать железной волей, чтобы справиться с этим недугом.
Жора выгодно пристроил перстень, он не клюнул на уговоры базарных перекупщиков, а сам отвез его знакомому коммерсанту из бывших коммунистов, заработав на нем почти сотню тысяч рублей. Дела пошли в гору. И вдруг в клане ваучеристов, как гром среди ясного неба, прошел слух, что ожидается обмен денег. По телевизору члены правительства в один голос отнекивались совместно с финансовыми воротилами от надвигающейся кампании в масштабах бывшего Советского Союза. Говорили о запущенных газетами очередных утках, о том, что деньги, конечно, будут меняться, но не скоро и последовательно, что указ пока не выносился на обсуждение ни верхней, ни нижней палатами, что новые купюры даже не приступали печатать, они еще в проекте. И приводили убедительные доводы. Но ваучеристы не раз испытывали на собственной шкуре цену слова родных руководителей, они начали готовиться. И все-таки власть сумела усыпить бдительность людей, диктор центрального телевидения прочитал, что с завтрашнего дня начнется компания по обмену старых купюр на новые. Время предельно ограничено - два дня, сумма обмена до ста тысяч рублей. Сообщение прозвучало как раз под выходные, мало того, чуть ли не в двенадцать часов ночи.
К сберкассам с утра сбежались огромные толпы народа.Люди давили друг друга в узких проемах железных дверей, кулаками разбивали лица, затаптывали ногами немощных стариков с десятком-другим сотен рублей в скрюченных пальцах. Визжали дети, кричали женщины, орали матом мужики. Это зрелище было пострашнее брежневских очередей за колбасой, там не ощущалось паники, лишь превалировало желание урвать свой килограмм любой ценой. Здесь же словно объявили о начале войны.
Жора, понаблюдав некоторое время за конвульсиями живого месива из человеческих тел, развернулся и помчался по знакомым продавцам,он подумал,что для своих они наверняка оставили лазейку.Размышления оказались правильными отчасти, торгаши обменять сразу около четырехсот тысяч рублей отказались наотрез, но в мебельном павильоне ему предложили купить товар, предупредив, что старые деньги принимаются только до обеда. И он вложил свое состояние в диван с двумя креслами, в стиральную машину, в хрустальную люстру, в китайскую швейную машину и в спортивный костюм. И еще во что-то, не столь заметное. Когда подвез это богатство к дому и заволок с помощью друзей в комнату, фанфары протрубили о начале грандиозной попойки на оставшиеся деньги. Жоре было не жалко скомканных рублей, душу согревала мысль о том, что бабки он успел вложить в дело. Наверное, кореша-ваучеристы с миллионами по заначкам сели в лужу, они теперь нескоро поднимут буйны головы. А те восемьдесят тысяч, которые лежали на книжке, обменяются без его участия, значит, безденежье ему не грозит, и даже на раскрутку хватит...
Попойка продолжалась три дня, - на столько хватило мелочевки, которая еще имела право хождения в виде разменной монеты. Жора в этот раз не слишком нажимал на спиртное, он больше подливал "друзьям" и соседям, удовлетворяясь видом их пьяных рож, поэтому выход из недолгого запоя оказался более-менее сносным. После чего он, сняв с книжки свои восемьдесят тысяч, поехал на базар разведать обстановку. Каково же было его удивление и разочарование, когда он узнал, что ребята за короткое время чуть ли не удвоили свои капиталы. Оказывается, пока он под прицельным "кремлевским" огнем метался обезумевшей антилопой по магазинам с мыслью пристроить любой ценой свое состояние, они продолжали покупать старые деньги у населения по коэффициенту ноль восемь. То есть, за старую тысячу ваучеристы давали восемьсот рублей. Набрав несколько миллионов, они направлялись к ближайшей сберкассе, отзывали из очереди пенсионеров, домохозяек или просто алкашей с паспортами, но с паршивой сотней рублей в кармане, раздавали каждому по сто тысяч и после сдачи ими денег и простановке в их паспортах печати о приеме, снова шли на рынок, заплатив за услуги по тысяче рублей каждому. Клиентов, желающих продать старые купюры и клиентов, готовых за штуку измарать свой паспорт, было навалом как с одной, так и с другой стороны. Мало того, любая кассирша из любого сбербанка меняла бабки, не требуя никакого паспорта, только брось на лапу по две штуки с сотни тысяч и волоки хоть сто миллионов. Вся эта карусель вертелась потому, что государственные мужи "... решили пойти навстречу горячо любимому народу и продлить сроки обмена денег еще на месяц". Ни одно государство в мире не решилось бы продлевать жизнь народу, им же растоптанному и униженному, хотя бы потому, чтобы не видеть его предсмертных судорог.
- Вот так-то, литейщик, с лимона сто восемьдесят тысяч навара, а в начале бума коэффициент был вообще ноль пять, то есть, пополам, - пошлепал Аркаша Жору по щеке. - Одного я не пойму, зачем ты сюда ходишь? Шел бы на свой завод и набивал бы на своих станках землей полновесные формы, глядишь, когда-нибудь стал бы орденоносцем, или даже Героем Соцтруда, а потом бы принес свои побрякушки сюда, и мы бы тебя за них не обидели. Впрочем, продолжай бухать дальше, горбатого исправит только могила.
Аркаша, с сожалением почмокав губами, отвалил ленивой походкой уверенного в себе джентльмена удачи. Ребят, увезенных в ленинский райотдел милиции, отпустили по домам, не найдя у них при шмоне золота и долларов, но оштрафовав каждого на десять тысяч за «противозаконные» таблички на груди и предупредив, что в следующий раз они "червонцем" не отделаются. Закона, запрещающего скупать у населения ценности, не было, это понимали и сами менты, поэтому угрозы больше походили на шлепок по заднице в домашних условиях.
- Рожденный пить - летать не может, - угрюмо бросил Жора вслед Аркаше, имея в виду себя.
Работать ему после услышанного от Аркаши не было ни малейшего желания, да и крутиться было не на чем. Если ребята узнают, какая сумма оттопыривает его карман, они просто засмеют. Он закурил, прошелся от главного прохода на базар до угла площади и, постояв немного, повернул назад. И вдруг заметил,что возле дверей рыбного магазина торчит Жан Луи Папен с табличкой на груди. Ваучеристы никогда не нарушали неписаный закон, участок был застолблен за Аркашей, Жорой и Данко, и здесь Папену делать было нечего, он должен был уйти вглубь базарной площади и промышлять там. С такими мыслями Жора направился к нему, но тот опередил, тронувшись навстречу:
- Тебя не было, а у Данко тетка в Краснодарском крае заболела, думаю, дай постою, глядишь, что поймаю. Аркаша, вроде, не против, - зачастил Папен. - Одному стоять опасно, ему вчера двое пьяных громил едва в челюсть не заехали. Но раз ты пришел...
- Работай, - сменил Жора гнев на милость, доводы Папен привел убедительные. - Только цену не завышай, у нас здесь свой микроклимат.
- Да что ты! Я наоборот стараюсь уломать подешевле.
- Ну-ну, - усмехнулся он.
- О, ты слышал о приколе в сбербанке на Нариманова?
- Нет.
- Представляешь, один цыган привез целый мешок сотенных, это было в первый день обмена. Толпа как на Ходынском поле во время авиационного праздника в честь коронации Николая Второго, - Папен до прихода на базар работал начальником цеха на одном из военных заводов, ему по роду деятельности приходилось часто летать в Москву, поэтому Жора принял сравнение без недоверия. – Этот цыган попытался пробиться вне очереди, ему, естественно, свернули нос. Тогда он привязал мешок к заднему бамперу, и как дал на своих "жигулях" мимо сбербанка, а сзади хвост из стольников выше высоковольтных проводов. Говорят, крыши домов вокруг до сих пор ими обклеены.
Подошел Аркаша.
- В городе, я слышал, старика задавили. А сколько их в больнице с инфарктами, люди последние копейки несли, - дополнил он рассказ Папена. - Разве нельзя было сразу объявить, что обмен продляется еще на месяц? Тьфу, страна идиотов.
- Ты читал про фальшивые "авизо"? Они хотели отсечь кавказские и азиатские мафии, - повернулся к нему Папен.
- Кому нужно, тот давно обменял, и обменяет, - отрезал Аркаша сердито. - Из Армении с Грузией чемоданы до сих пор волокут, багажники не закрываются. И это еще цветочки, мы пока обслуживаем только кавказцев да хохлов, скоро подключатся Казахстан с Узбекистаном, потом Молдавия, а за ней все страны, которые ввели национальную валюту.
- Да, братцы, работы нам по горло, - поддержал Папен. - Я своей намекнул, чтобы она не отирала задом стены в квартире, а шла сюда на помощь.
- Ты скоро всю семью сюда пригонишь, - ощерился Аркаша беззлобно. - Я бы тоже пригнал свою бабу, но ее и пряником не заманишь. Стесняется.
Жора натянуто улыбнулся, хотел подколоть, мол, таскать колбасу с колбасного не стесняется, а тут ножки сдвинула. Но промолчал, вспомнил некстати, что первым нарушил базарный закон, приведя сюда своего соседа. И слава Богу, что он от него избавился, иначе вообще бы не просыхал, а теперь больше двух месяцев ощущал себя почти трезвым человеком. Папену хорошо, у него семья, ему же помогать некому, Людмиле до лампочки, старшая дочь Юля обрадовала по телефону тем, что ходит беременная, значит, скоро станет дедушкой.Остальных детей не видел сто лет, как там Наташка с Сережкой… он дал слово никогда не появляться на пороге их дома, потому что бывшая супруга вновь вышла замуж. Аленка далеко, с бабушкой в Ставропольском крае, тоже одиннадцатый год пошел...
Жора, стряхнув грустные мысли, отошел от ребят и поплелся на свое, пока не занятое, место, рассуждения Папена и Аркаши о том, что работы непочатый край, его немного взбодрили. Не успел он прицепить табличку к отвороту пальто, как подкатил первый клиент. Это был высокий подполковник в помятой шинели с голубыми петличками, в которых светились серебряные крылышки. Было ясно, что он летчик, что воевал, скорее всего, в Афганистане, уж слишком он был молод для большого чина.
- Старые бабки берешь? - спросил он, нависая над Жорой гранитной глыбой.
- Беру.
- Почем?
- Один к восьми.
- А мне сказали, что можно сдать к девяти.
- Я такого не слышал, мы здесь берем к восьми, - развел он руками. В голове пронеслось, что кто-то из ваучеристов начал повышать ставки. - Сколько у тебя денег?
- Полтора миллиона, в отпуске прочухался, а теперь, вот, бегаю. У всех родственников штампы в паспортах стоят, даже у тещи чекуха в нужном месте. Друзья и сослуживцы тоже отметились, короче, осечка. Так как мы договоримся?
- А у солдат? - забыл Жора о своей службе в армии.
- У солдат паспортов не бывает, таких денег тоже.
- Прошу прощения, запамятовал, если желаете по коэффициенту ноль восемь, я помогу вам скинуться. Сто тысяч куплю сразу, остальное возьмут ребята.
- Согласен, все равно деваться некуда. Где будем рассчитываться?
- В магазине, - кивнул он на раскрытые двери.
Выкупив сто тысяч рублей, Жора поспешил к Аркаше:
- Возьмешь лимон четыреста по ноль девять? -
- Если бы лимона три, то взял бы, - замялся тот. - А лимон четыреста по ноль восемьдесят пять потолок.
- Если Папен не согласится, я подгоню клиента к тебе.
- Ты что, Папена не знаешь? Он и по ноль девяносто пять перехватит, ты его не приучай.
- Но я не хочу упускать клиента.
- Где он? Давай я сам договорюсь.
Жора поморщился, у этого хитрого еврея нюх был как у хорошей собаки, тот прямо чувствовал, что здесь что-то не так. Отмахнувшись, он рванул к Папену.
- По ноль девять, лимон четыреста. Берешь?
- Беру.
- Отстегивай бабки.
Жора, пока тот перебирал купюры, мысленно подсчитывал навар, одновременно думая о том, что Аркаша оказался прав. Вот кто поднимает ставки, загребая все подряд, и конкуренция здесь бессмысленна - раздавит. Единственный выход, сыграть, как сейчас, на перекидах, иначе дело труба.
Подполковник терпеливо дожидался там, где его оставили, мало того, он успел разложить стольники на три кучки, для удобства подсчета. Операция купля - продажа заняла всего несколько минут, они, как старые знакомые, пожали друг другу руки, и офицер вышел за двери. В руках у Жоры остались сто сорок тысяч от сделки с Папеном, да его девяносто, итого двести тридцать тысяч. Можно, как они договорились, сдать Папену все полтора лимона по ноль девять, чтобы не отираться по сберкассам самому. Наличка составит почти на двести шестьдесят штук старыми. Ему после пьянки везло всегда, судьба как бы оставляла надежду на будущее, мол, одумайся, не все еще потеряно.
Жора, прикинув, что время все-таки дороже, слил Папену все бабки по ноль девять и, получив расчет, снова занял свое место. Руки дрожали от нетерпения,в голове вырисовывались картины быстрого обогащения, одна ярче другой. Пощекотав нервы пока нереальными пачками купюр, он решительно стер заманчивые видения, памятуя слова цыгана про маховик кузнечного молота. Рассудил примерно так: брать ваучеры не выгодно - мало денег, мал и навар, баксы тоже и по той же причине. Монеты, золото, - в крайнем случае, если сделка того будет стоить, и рядом окажутся перекупщики. Значит, надо акцентироваться только на старую валюту, а чтобы работа завертелась - не торчать на одном месте, а самому лезть на глаза миллионерам. То есть, дефилировать взад-вперед от главного входа в рынок до Аркаши и обратно. Данко уехал в Краснодарский край и вернется, судя по всему, не скоро, значит, табличку надо срочно переписать крупными буквами, оставив лишь старые деньги, монеты и золото. И все, никаких купонов, икон, долларов и прочего.
Жора так и сделал, его расчеты оправдали себя буквально через час, когда клиент, направлявшийся к Аркаше, заметил на его груди плакат, сотворенный из боковины коробки от "Сникерса", и резко изменил маршрут. Аркаша лишь молча подергал отвисшей челюстью. У мужика оказалось пять миллионов, которые он после долгих торгов согласился отдать по коэффициенту ноль восемьдесят пять. Жора, предупредив как в случае с подполковником, чтобы он не выходил из магазина, снова помчался к Папену, но у того денег хватило лишь на три лимона, и еще выкупленные Жорой двести шестьдесят тысяч. Пришлось больше полутора миллионов перекинуть Аркаше, хотя можно было бы смотаться к ваучеристам в центре базара. Но слишком нетерпеливым оказался мужик.
- Ты что это моих клиентов отбиваешь? - набросился на него Аркаша, когда они остались одни. - Ты смотри, а то я тоже начну делать вещи.
- Можно подумать, что ты этого не делал, - отпарировал Жора. - Помнишь "Павла Буре"?
- У тебя денег не было, и сейчас нету.
- Это мои проблемы.
- Понятно, на перекидках играешь. Я, вот, возьму и скажу Папену, чтобы он дергал отсюда.
- Он без твоего напоминания ушел сливаться, потому что бабок нет. Но ты забыл, что на базаре папенов полно, я могу сгонять и туда.
Они расстались недовольные друг другом. Жора злился на Аркашу за то, что он не дает ему заработать, а того, в свою очередь, просто душила жаба. Он выходил из себя, чувствуя нутром, что Жора умудрился раскрутиться с маленькой суммы, сорвав при нем с двух солидных клиентов приличный куш. Но таковы были все ваучеристы, и не только они, не стоило искать поддержки и просить пощады там, где вертелись легкие деньги, клич "один за всех и все за одного" был предназначен или для совсем бедных, или для очень богатых людей. Вряд ли человек без денег был интересен человеку с деньгами, потому что запросы, желания, мысли у каждого абсолютно разные. Индивидуальные. Вот если бы он стремился к обогащению, а что-то бы не получалось, тогда пожалуйста и совет, и материальная даже помощь. Но ради чего помогать алкашу, ради его горла? Он один хрен пустит заработанное по ветру, и за это спасибо не скажет.
Они не здоровались дней десять.И все-таки наступил тот момент,когда финансы у них почти подравнялись,Жоре принесли солидные доходы несколько крупных перекидок. К тому времени приехал Данко, добровольно принявший на себя роль катализатора в их разборках, и они как-то незаметно помирились. Аркаша бросил заниматься книгами, полностью перейдя на старые деньги, ваучеры, золото и доллары, маленькую табличку он тоже заменил чуть ли не на плакат. Как говорится, хоть и дурной пример, но заразительный.Папен все чаще отирался возле не застолбленных никем дверей рыбного магазина, его набеги, поначалу всех раздражавшие,вскоре стали привычными,к тому же он мог без мыла влезть в любую задницу.Вскоре к нему присоединилась жена,и ребята махнули рукой,все-таки это были свои ваучеристы, не со стороны. Они не наглели, если подкатывал клиент с полным багажником денег, то обязательно звали их, заработка хватало всем, навар тоже не уплывал вглубь рынка к аховым ваучеристам, а вроде как облюбовал их скромный угол. Раньше они злились на рыночных акул, хапающих все подряд и покупающих ваучер дороже, теперь же, за счет того, что их стало больше, многое из приносимого оседало у них. Клиент подскочит к одному, к другому, к третьему, глядишь, и продаст, не дойдя до главного входа, подумав,что цена везде одинакова.Это обстоятельство не осталось незамеченным ребятами с центрального прохода, они все чаще стали подваливать к ним как бы для разговора о том, о сем, зорко наблюдая за их сделками. Чуть в стороне завертелся "маяк", неприметный парнишка, больше похожий на продавца сигарет, он и закрутился между табачниками, помогая отбрасывать опорожненные коробки и распечатывать новые. То, что это подсадная утка от ребят с рынка, они надыбали сразу, поняли и то, что назревал скандал. Раньше, когда случались солидные сделки, они не интересовали никого, над ними даже подшучивали, снисходительно похлопывая по плечу. Теперь же выходило, что они перешли дорогу, вернее, перекрыли шлагбаум, хотя по-прежнему давали и за ваучеры, и за старые деньги не превышая строго установленного базарного тарифа.
И скандал разразился, первыми к ним примчалась группа Бороды, высокого широкоплечего парня в разноцветном японском пуховике, в кожаных полусапогах на толстой подошве. Группа контролировала участок от главного входа в базар до центрального его прохода. Борода грозно навис над Данко:
- По какому коэффициенту ты берешь старые бабки?
- Максимум по ноль девять, - спокойно ответил тот.
- А почему клиенты стали оседать у вас?
- Это их дело, наверное, мы им больше нравимся.
- Нравитесь! А может, вы ставки повысили? - взорвался Борода. - Только что от меня отвалил один с десятком лимонов, хотя я назвал коэффициент ноль девять. Он в наглую засмеялся мне в лицо, на входе, говорит, дают больше. Как это понимать?
- Как положено, - начал Данко выходить из себя. - Это обычный прием, мол, там-то будет дороже. Если, мол, повысишь ставку, я перекину чеки тебе. Или ты первый день на рынке, что не знаешь таких уловок?
- Знаю, но это не единственный случай, когда клиент отваливает, - Борода немного остыл. - И не только по старым бабкам, по ваучерам тоже.
Ребята уже давно собрались вокруг Данко, готовые в случае чего дать отпор Бороде и его корешам, им просто необходимо было держаться вместе. Если кто-то из них смалодушничал бы или схитрил, то его никто никогда не защитил бы. Нужно было всеми силами отстоять свое место под солнцем, свой участок работы, иначе его тут же заняла бы более наглая и сплоченная группировка ваучеристов, а тогда болтайся по базару сколько угодно, никто не подпустит и на пушечный выстрел.
- Во-первых, если этот "мешок" не слил старые бабки тебе, то он не отдал их и нам, значит, на центральном проходе кидают больше, - начал объяснять Данко, тоже немного успокоившись. - Во-вторых, обмен денег продлили, паника улеглась и люди надыбали, что если не сдадут подороже на базаре, то могут в любой сберкассе договориться с любой кассиршей. Хоть коэффициент будет пониже, зато без всяких проблем, это два. А в-третьих, все, у кого на груди висит табличка, берут старые деньги, так куда людям спешить! А прикинь сколько по ваучерам разных фондов, и все зазывают в открытые двери. Короче, брат, рыба ищет где глубже, а человек, где лучше.
Борода окинул Данко хмурым взглядом и,посопев как медведь, зашатался тяжелой походкой на свое место, за ним тронулась его молчаливая, такая же косолапая, гвардия. Но ваучеристы заметили, что один из них все-таки занял пост на углу высокой арки, обрамляющей вход в рынок, на что Данко лишь усмехнулся. Он, покрутив черной головой в добротной шапке, снял табличку с груди, и направился к табачникам, обложенным со всех сторон коробками с сигаретами. Через некоторое время ребята услышали его сипловато-напряженный голос, выговаривающий парнишке - маяку, стоящему перед ним на полусогнутых.
- Чтобы я тебя здесь не видел, пес плешивый, хватит одного, который на углу. Замечу еще раз, что ты здесь крутишься, ноги из задницы повыдергиваю. Пошел отсюда, козел.
- А я что... я ничего, - забормотал тот, испуганно моргая глазами. - Я, вот, ребятам помогаю коробки переставлять и сигареты раскладывать.
- Я тебя самого сейчас разложу на этих самых коробках. Бегом, я сказал.
Парнишка шмыгнул носом, поддернул штаны и растворился в толпе. Данко поговорил о чем-то с продавцами сигарет, которые понимающе закивали ему головами, затем вернулся к углу ларька и принял свою выжидательную, внешне абсолютно безразличную, стойку.
Обмен денег закончился, и хотя полтинники и сотенные продолжали волочь со всех концов бывшего Советского Союза, сдать старые купюры было уже невозможно.Сберкассы закрыли приемные окна, не оставив никакой лазейки, разве что по специальному разрешению представителя администрации района, города или области. Но разрешение это давало возможность обменять все те же сто тысяч рублей, не набегаешься по инстанциям, чтобы достать бумажку, по которой светило заработать пятьдесят тысяч, потому что клиенты соглашались скинуть старые бабки только по коэффициенту ноль пять. То есть, пополам. Однажды с Украины пригнали машину, груженную мешками, запечатанными государственными печатями, банковских белых чувалов было так много, что даже асы базара разинули рты. Мешки оказались забитыми под завязку пачками рублей, трояков, пятерок и десяток, но все купюры были порченные - или надорванные, или измазанные красками. Выяснилось, что бывшую твердой валюту, непригодную к дальнейшему употреблению, просто списали и приготовили для сжигания, да, видимо, оставили без присмотра. Нашлись дельные люди, которые решили прокрутить несметное по старым меркам богатство по новой, и они из самостийной Украины примчались в правопреемницу великой державы - Россию. И - пролетели. Если бы на десяток дней пораньше, то у них еще что-то получилось бы - или распихать пачки по многочисленным сберкассам, или, в конце концов, договориться со знакомыми кассирами в самом центральном банке. Благо, у некоторых ваучеристов там работали родственники. Теперь же хохлам-предпринимателям дали единственный совет - гнать в Армению или в Туркменистан, там русские деньги, по рассказам, еще имели полное право хождения из-за отсутствия национальной валюты. Ребята не знали, что старые бабки, запрещенные на территории России, еще долго будут иметь вес на ее окраинах. А хохлы тогда уехали ни с чем, хотя соглашались продать все мешки за миллион новыми. Чуть позднее многие пожалели, что не перекупили всю эту груду и не свалили в каком-либо дворе до лучших времен. Примерно через месяц вновь появились скупщики старых денег, правда, они предлагали коэффициент ноль шесть, а если сумма была большая, то взяли бы по ноль восемь. Но поезд ушел, редко у кого завалялось десяток - другой тысяч.
Наступила мартовская канитель,когда солнце пригревало все сильнее и голову пекло,а ноги по-прежнему мерзли. У главного входа в рынок вновь появились сборные столики наперсточников, обычно эти парни никогда не работали в одиночку, обязательно в сторонке отирались два-три амбала, хорошо одетые, прилизанные, в фирменных туфлях. Вокруг на подхвате сновали пацаны четырнадцати-шестнадцати лет, красивая девушка старательно зазывала прохожих. И начиналась игра, иногда она была стоящей: яркой, азартной, денежной. Шарик мотался по доске неуловимым чертиком, он то застывал на месте, и тогда казалось, что стоит поднять наперсток, а шарик там, сидит, съежился, то он молнией перелетал от одного колпачка к следующему. Ставки росли, голоса переходили на повышенные тона. И вот наступал кульминационный всплеск, заканчивавшийся обязательно или скандалом, или грандиозной дракой, но редко полюбовно. Такая была игра, таков был накал страстей.
К Папену и его жене прибавились две дочери, а немного погодя свояченица, и вскоре образовался семейный подряд. Одна из дочерей привела с собой еще и мужа. Ребята косились в их сторону, но молчали, потому что сами отдали им весь участок от рыбного магазина до угла базара, а после драки кулаками не машут. Данко однажды бросил в сердцах:
- Ребята, честное слово, я приведу сюда свой табор.

Глава пятая.

И он сдержал свое слово. Где-то через полмесяца от дверей все того же рыбного магазина до самого входа на блошиный рынок, который находился посередине ихнего участка, выстроились как флагсолдатики во время парада родственники Данко, дальние и ближние, с табличками на груди.Папена со всем семейством зажали между газетным киоском и палаткой по продаже аудиокассет. Но семейный подряд и не думал унывать, он к тому времени принимал уже своих, прирученных клиентов и на ваучеры, и на доллары, и на все прочее. Так что папеновцы практически ничего не потеряли, лишь потеснились немного, делая из осиного своего гнезда частые вылеты вдоль всего участка. То один, то другой член семейства подкатывал к ребятам якобы за советом или предложением, но хитрые бестии на самом деле просто приручали их к постоянному своему присутствию. Не успевал кто-либо из парней отлучиться на час-два, или вообще не выйти на работу,как один из них уже банковал на его месте.Улыбки у неродных дочерей Папена и у его свояченицы были ослепительно белозубые, радостно-милые, голоса приятные, любой клиент не находил силы устоять перед ними. А ребята с вечно озабоченными и хмурыми лицами, наоборот, отпугивали иногда весьма выгодных продавцов золота, долларов и прочего. Они злились, ругались, гнали от себя крепкозубых девочек, их мамашу и самого Папена,но семейство оказалось на редкость навязчиво сплоченным.Члены его продолжали с удивительным упорством обрабатывать старых ваучеристов улыбками и мягкими голосами, даже цыгане растерянно разводили руками, и для них орешек оказался не по зубам. А здесь еще прискакал с центра рынка Армян, моложавый старик под шестьдесят лет, и тоже принялся подстраиваться к застолбленному участку. Сначала на груди у него висела табличка с надписью: "Покупаю скрипку, старые часы, изделия старины". Ребятам старье было ни к чему, поэтому они не видели в нем конкурента, Жора даже заступился за него, когда этого Армяна погнали обратно на базар. Но оказалось, что защитил на свою голову,Скрипка, как его окрестили, прибавил вскорости к надписям на табличке еще одну, маленькую, мол, он покупает и купоны. На хохло-баксы тоже мало кто обращал внимания, а Скрипка, не хуже семейного подряда, продолжал юлой крутиться между старыми ваучеристами, он рассказывал смешные истории, доказывал, что он, как и Данко, родился и вырос на базаре. Ребята посмеивались над сутулым полубомжем, вечно недобритым, в разбитых ботинках, в заношенной одежде, которую впору было запихнуть в мусорный бак. И вдруг начали замечать, что стоило кому-нибудь из них отвернуться, как Скрипка уже покупал ваучеры, золото или монеты. А если ребята засекали непозволительные действия, он тут же протягивал вещь им, мол, пожалуйста, покупайте, я, мол, только посмотрел.
- Вот старый пердун, все-таки внедрился, - заметил однажды Аркаша, досадливо сплевывая в сторону. - Бедному еврею посрать уже негде.
- Интернационал, - поддакнул Жора. - Цыгане, армяне, евреи, латыши, кацапы...
- А кто латыш? - насторожился Аркаша, про хохлов он почему-то не спросил.
- Жена Папена, предки ее из Латвии, а хохол вон он, бегает к нам с базара. Скоро тоже внедрится, как Штирлиц в логово "Абвера".
- Ну, уж этого допускать никак нельзя.
- Куда ты денешься, дорогой, все свои, на хрен некого послать.
- Беспредел, - завелся Аркаша, багровея. - Они скоро и нас отсюда попрут.
- Беспредел не беспредел, а работаем мы с тобой уже рядом, и все на этом маленьком пятачке. А как мы стояли до недавнего времени? Друг друга едва в бинокль разглядывали, вот тебе и весь беспредел.
- Пора чистку устраивать. Схожу-ка я к давнему корешку, мы с ним в школе вместе учились, а сейчас он в уголовке заправляет. Намекну ему о беспорядках, пусть он этих козлов погоняет.
- У Папена двоюродный брат в подполковниках ходит, так что, там бесполезно. Сами можем нарваться на неприятности.
- Я не про Папена.
- Про кого еще, про Скрипку? Кому он нужен, старику под шестьдесят,имеет справку на скупку старинных монет и прочего. За цыганей сказать? Данко свой парень, а его табор к нам не лезет. Больше закладывать некого, и стоит ли, все равно весь базар скоро будет здесь, потому что ребята надыбали - люди охотнее продают на входе, нежели в центре рынка. Клиентам кажется, что здесь безопаснее, все на виду, в базаре же тьма народу, кинули и смайнали, ищи потом иголку в стоге сена. А здесь бежать некуда, стоим, как на ладони, вот и оставляют они свое богатство у нас, чтобы потом с деньгами идти за покупками, и пацаны это прекрасно понимают. Короче, брат, ловить нам с тобой будет скоро нечего.
- Но это же беспредел, надо немедленно устанавливать жесткий контроль, - не мог успокоиться Аркаша, напуганный его неутешительным прогнозом. - В общем, так, сегодня после работы собираемся вместе и устраиваем маленькое совещание.
- Тьфу... говорю тебе, что мы опоздали. Во-первых, цыган уже провел акцию возмездия, полтабора выставил, во-вторых, Лана, старшая дочка жены Папена, как мотнет круглой попой, так менты головы теряют. А потом она только пальчиком будет показывать, кого убрать, а кого оставить. Угол на главном входе в базар уже забит, сам видишь, на нем крепко обосновался Длинный из группы Бороды, к нему, в свою очередь, все чаще подклеивается его корешок Очкарик. Если нам одного Скрипку прогнать, это называется найти крайнего, тогда как дело не сдвинется с места.
- Хорошо, что ты предлагаешь?
- Держать свои законные места, на которых мы стоим, остальную территорию пусть дербанят сколько угодно, все равно не удержим. Тем более, ваучер прокрутится лишь до конца года, потом разгонят всех.
Аркаша сделал губы куриной гузкой, поскользил отрешенным взглядом поверх текущей мимо толпы. Вздохнув как бегемот, он поправил табличку на груди:
- Да, ты прав, прошли те времена, когда мы втроем держали весь участок и могли послать подальше кого угодно. И скажи ты, молодежь сюда приходит с такими бабками, которые мне за всю жизнь не снились, они наглые, цепкие, - он повернулся к Жоре. - Попомнишь мое слово, приватизацию продлят еще минимум на полгода, или вообще на год.
- Ты опять за свое?- устало спросил тот.
- За что за свое?
- За то, что нужно провести чистку, потому что только дурак не в состоянии разгадать твой намек.
- Да, я за чистку, сегодня же вечером проведем совещание с Данко и с Папеном, раз уж он сумел внедриться.
- Данко давно от нас отвалил, он не поддержит идею, потому что тогда придется убирать цыган, а это уже невозможно. Папен хоть и ругается со своей, как кошка с собакой, но после развода с первой бабой живет в ее квартире. Вопросы есть?
Аркаша зябко пошевелил плечами, потер ладонью левую сторону груди, его сразу после чернобыльской аварии призвали в армию якобы на переподготовку, но направили в Припять. Оттуда он приехал разбитый, часто хватался за сердце. Жора знал его давно, еще по обмену книгами на книжном рынке, тогда он был упитанным, уверенным в себе дядей. Впрочем, и сейчас почти такой же.
- Вопросов нет, - вяло отозвался он.
- У тебя сколько ваучеров?
- Штук двадцать.
- Погнали сдадим, «Донкомбанк» принимает по восемь пятьсот. Один хрен работы нету, а сливщики тоже куда-то пропали.
- Погнали, пускай здесь старый хрыч Скрипка похозяйничает.
В предбаннике филиала "Донкомбанка" на Станиславского, рядом с магазином "Ковры",народу было не пробиться. За разговором Жора с Аркашей не заметили, что сюда давно примчались ваучеристы почти со всего базара, филиал оказался единственным в городе местом, принимавшем ваучеры по столь высокой цене.Жора как-то пропустил мимо ушей информацию об этом, переданную Виталиком. Здесь же оказались и Папен, и Данко, и Скрипка, успевший хапнуть за их спиной с десяток чеков. Данко стоял к кассе ближе всех, Жора окликнул его, показал пачку ваучеров.
- Быстрее давай, но деньги дают мелкие.
Выхватив у Аркаши чеки, Жора присоединил их к своим и, через головы, отдал цыгану. Ребята промолчали, потому что знали, они работают в одной группе, они сами делали точно так же, если в очереди стоял человек из их клана. Пробившись ближе к барьеру, Жора стал наблюдать, как две мымры тщательно просматривают ваучеры, отбирая только с четкой печатью, не мятые, без единой помарочки, он мысленно пожелал, чтобы из его пачки не выбраковали ни единого. Он купил несколько чеков с дагестанскими печатями, два с калмыцкими, а один вообще, то ли из Башкирии, то ли из Мордовии. Печать на нем стояла такая огромная, что полностью закрывала заднюю часть ваучера. Ростовские нашлепки были аккуратные, круглые и четкие, как яичко, особенно Советского района, по кругу синела надпись, обозначающая, кем выдан чек, внутри маленький значок и номер сберкассы под ним. На дагестанских же и других печатях надписи были многоэтажные, вдобавок, как правило, расплывчатые.
- Литейщик, я предупреждаю, что деньги мелкие, - вновь обернулся к нему Данко.
Жора махнул рукой, мол, по такой цене хоть рублями, тем более, что впереди суббота с воскресеньем, и вряд ли какая организация займется приемом чеков, а дальше неизвестно, что будет. Ваучеристы постоянно жили как на вулкане, чек то поднимался, то вдруг падал до такой низкой отметки, что после сдачи, естественно, из-за паники, недоставало половины своих денег. Эта паника творила чудеса, иной раз ваучеристы, купив чеки по шесть тысяч и услышав сводку, что цена на них опустилась вдвое, они без оглядки неслись сдавать их почти задарма, чтобы на другой день покупать уже по семь тысяч. Для раскрутки деньги нужны были постоянно, а их как всегда не хватало, приватизация шла скачками, того и гляди она закончится из-за очередной борьбы за власть. И снова приходилось накручивать, выжидать очередного резкого подъема, чтобы за счет его вернуть хотя бы свои кровные. Постоянное напряжение, непривычное для разболтанного человека, родившегося и выросшего в строящем коммунизм обществе, крепко било по нервам. Ребята срывались, облаивали клиентов матом, ударялись в пьянку, совершали иной раз глупейшие ошибки, за которые на Западе пришлось бы расплачиваться по полному счету. Они были первыми.
- Давай мешок, скорее, - наконец крикнул Данко, складывая на прилавке пачки купюр одну на другую. Жора сроду не носил мешков, он заглянул в свою небольшую сумку, и обернулся к Аркаше, пританцовывающему возле стены:
- Мешок давай, да пошустрее.
Тот сунул руку в свой полубаул, извлек настоящий холщовый мешок и передал его Данко. Жора вылез на свободное пространство, раздумывая, почему понадобился именно мещок, можно было бы обойтись и ихними удобными сумками. Но когда Данко, красный как рак, выдрался наконец-то из толпы, он прикусил язык, Аркашин мешок был до краев наполнен пачками денег, достоинством от сотни до пятисот рублей. Этого предугадать он не мог, растеряно заглянув на свой наплечный ридикюльчик, он сглотнул слюну.
- Доволокешь, - ободряюще усмехнулся Данко, поняв его состояние. - Своя ноша не тяжелая.
- Да, но двести тысяч сотенными!...
- Почему двести, три ваучера тебе вернули, калмыцкие и этот... со шлямбуром на весь чек. Интересно, где ты умудрился его откопать? Сроду таких не видел.
- Какой-то косоглазый приправил.
- За сколько?
- Не помню, кажется, за пять тонн.
- Я бы за него двухкопеечной монеты не дал, это же музейная редкость. Если Чубайс увидит, он тебя премией наградит, машину иностранную прямо к подъезду подгонит.
- А говоришь, двушки не дал бы.
- Так до Чубайса еще добраться надо, охломон. Держи на память, и эти два тоже, дома в рамочку повесишь.
Данко, с помощью Жоры и Аркаши, оттащил мешок в угол и принялся делить бабки, раскидав между ними по честному сотенные, он принялся за двухсотенные, затем за пятисотенные. В общей сложности у Жоры получилось двадцать пачек, почему-то набухших от влаги и растрепанных. Аркаша, хитро посмеиваясь, побросал свою долю в мешок и намылился было сдергивать.
- Дай хоть свою сумку, в мою влезло всего десять пачек, - взмолился Жора.
- Мне еще продукты надо покупать, - отпарировал Аркаша. - А ты бери пример с цыгана, за пазухой у него уместится моя, твоя и его доля.
Действительно, цыган распахнул полушубок, затем расстегнул рубаху, и теперь запихивал под нее последние пачки, он,без того плотный и коренастый, стал походить на деревенский самовар. Даже отдувался по самоварному, словно наполненный кипятком до краев. Поразмышляв, Жора последовал его примеру, деваться все равно было некуда. Данко заспешил на базар, к своей бригаде, естественно, вместе они вмиг размотают мелочевку. Аркаша сквозанул по знакомым продавщицам, которые брали за размен два процента от всей суммы, пачки надо было пересчитывать, потому что на бумажных лентах, опоясывающих их, виднелись буквы: "Без гарантии". Жора подался было за ним, но потом решил, что за два-три дня весь мелкий банк все равно рассосется, можно приправить одному клиенту пару-тройку пачек, потом другому, глядишь, в кармане снова зашуршат штуки, пятерки и червонцы. Только дома нужно переложить их в хозяйственную сумку, чтобы удобнее было таскать, а сейчас, пока еще не вечер, можно пристроиться за широкой спиной Данко и постараться избавиться хотя бы от части мелочевки.
Жора так и сделал, он занял свое законное место и принял выжидательную стойку. Семейный подряд и цыгане мотались по периметру участка, в надежде подловить покладистого клиента, с сумками за плечами, набитыми доверху деньгами. "Донкомбанк" наградил всех по полной армейской выкладке. Жоре повезло больше коллег, к нему как раз подкатили две толстенькие тетки и предложили два ваучера, он без оглядки хапнул их по восемь тысяч за чек, предупредив, что берет по такой цене лишь потому, что рассчитается сотенными.Они даже обрадовались, получив сразу почти две пачки. После расчета с бабами немного полегчало, плотные прямоугольники не так давили на грудь. Затем подвалил бесцветный мужичок, а когда он рассчитался с ним все теми же сотенными, тот вытащил из кармана орден Красной Звезды, медали "За отвагу" и "Партизану Великой Отечественной войны". Две первых награды были обычными, их приносили очень часто, но "Партизан" считался редкостью. Эта медаль уже тогда ценилась дороже ордена Красного Знамени, за нее смело просили шесть тысяч.
- Сколько ты просишь за все? - глянул он на мужика.
- Не знаю.
- Пять штук нормально?
- Пойдет.
Жора, быстренько отпустив клиента, спрятал награды за полу пальто, потому что за них начали гонять, пока не здорово, а лишь предупреждали. Не успел он рассчитаться, как его окружила толпа женщин и мужчин, каждый старался сунуть ваучеры поближе к его носу. Жора насторожился, огляделся с беспокойством вокруг, но все было как обычно, Скрипка промышлял чуть в стороне, цыгане и семейный подряд зазывали каждого мимо проходящего. То, что люди потащили чеки к нему, можно было объяснить тем, что он давал за них дороже всех, лишь бы поскорее избавиться от мелочевки, по этому поводу базарное сарафанное радио сработало моментально, не хуже пусковой ракетной установки. Но где-то внутри продолжала все равно расти тревога и он, выкупив чеков десять и бросив остальным клиентам, что денег больше нет, отвалил в сторону. Вся мелочевка ушла буквально за несколько часов, в сумке торчало около двух пачек пятисотенными.
- По сколько ты брал чеки? - подскочил к нему Скрипка.
- По восемь штук, а что такое? - насторожился Жора.
- Ты разве не слышал результатов последних торгов?
Резко вздернув руку, тот взглянул на часы, было пятнадцать минут пятого, а результаты объявляли в двенадцать часов и в три. В "Донкомбанке" они сдали ваучеры часов в одиннадцать, то есть, он все это время работал вслепую. Больше объявы не будет, а результаты вчерашних торгов обычно становятся известны лишь на следующий день.
- В чем дело? Не тяни резину, - подступил он к Скрипке.
- Ваучер грохнулся до трех с половиной штук, а ты продолжай хапать по восемь, если у тебя бабок мешок.
- Почему грохнулся? - остолбенел Жора.
- Не знаю, говорят, что это связано с предстоящим апрельским пленумом, и еще неизвестно, в какую сторону они повернут. РТСБ и подкрутила под эту марку гайки.
- А что же вы меня не предупредили?
- А у тебя своей головы нет на плечах? - хитро усмехнулся Скрипка.
Подошли Папен и младший брат Данко.
- Нахапался? - радостно спросил Папен.
Жора, перекинув молча сумку через плечо, бросился в "Донкомбанк", но двери конторы оказались закрытыми, на стекле белела приклеенная табличка: "Прием ваучеров только до 12 часов дня".
Апрельский пленум прошел, наобещав, как всегда, народу золотые горы и заверив в сотый, в тысячный раз, что главные трудности позади. Но цены на все продолжали расти как грибы после грибного дождичка. Сгорбленные старики со старухами торчали на каждом углу, при входе в любой, будь то продовольственный, галантерейный или коммерческий, магазин, протягивая руки для подаяния. Молодежь, умеющая играть на музыкальных инструментах, сколачивалась в небольшие группы, оглушая публику разбитными шлягерами. Стерильные юноши и девочки пиликали в подземных переходах на скрипочках, на центральном проходе рынка две толстых громкоголосых бабы исполняли под гармошку на два голоса песни пятидесятых - шестидесятых годов, типа: "Вот кто-то с горочки спустился..." или "Ой, рябина кудрявая...". Возле ваучеристов тоже пристроилась парочка слепых, наверное, муж и жена. Обоим было примерно за сорок лет, женщина, когда-то черная, теперь с обильной проседью в густых волосах, играла на баяне, а мужчина пел. Концерт проходил на уровне фабричной художественной самодеятельности, голос у певца часто срывался, аккомпаниатор нередко брала неправильные аккорды. Они то уставлялись слепым взором в одну точку, то, подняв головы, посверкивали белками. Их не обделяли вниманием, сотенные и пятисотенные купюры, иной раз тысячные, периодически падали в черный мешок в руках у мужчины.Изредка к певцам прилипали алкаши,они плакали, сморкались, пытались нетвердыми голосами подтянуть жалостливую мелодию. Но табачники, тряпичники, сумочники и все, кто торговал вокруг, зорко следили за слепцами, гнали алкашей, норовящих перехватить деньги или вытащить их из сумки, прочь. Отыграв часа три подряд, женщина запихивала баян в заплечный рюкзак, мужчина засовывал мешок с деньгами в сумку и парочка, взяв друг друга под руки, удалялась, постукивая палками по асфальту. Когда они выступали, продавцы аудиокассет уменьшали звук мощной аппаратуры. Все-таки что-то еще оставалось в душах измученных людей.
Прошли первомайские праздники, которые Жора провел в очередном запое, он снова крутился на девяноста тысячах рублей. Сдавать по три с половиной тысячи ваучеры,купленные по восемь,означало потерять больше сотни штук, потому что всех их было за двадцать, хотя многие ребята и слились в ущерб себе, чтобы иметь деньги на раскрутку. Кажется, они выгадали, успев за это время наверстать потерянное и даже перекрыть его, но Жора упрямо ждал своего часа. И он наступил, цена на чеки после праздников резко пошла вверх. Сначала на российской товарно-сырьевой бирже объявили потолок в шесть тысяч, на другой день ваучер взял высоту в восемь тысяч рублей, а через несколько дней он перешагнул десятитысячный рубеж. Жора в очередной раз признался самому себе, что он прогадал, если бы он сдал чеки месяц назад, то успел бы несколько раз прокрутить деньги, а потом, набрав ваучеров по три штуки, причем на двести тысяч рублей выходило больше шестидесяти штук, слить их по червонцу. Это почти полмиллиона коту под хвост. Не получалось из него коммерсанта, не желала судьба, чтобы он стал богатым, то пропьется, то пролетит, то упустит выгодный момент. И все проклятое одиночество, когда ни поддержки ни от кого, ни дельного совета. Женщину бы найти стоющую, было бы все: и машина, и нормальная квартира, и черная икра на завтрак…
В один из теплых майских дней Людмила объявила, что она забеременела, Жора не знал, как отнестись к такому сообщению - радоваться ему или нет. Очень хотелось ребенка, но вставал вопрос, чем кормить, как обувать - одевать, когда многие уже сошли с дистанции в марафонской гонке за быстроногими, как олени, ценами. Мало того, Людмиле придется бросить работу, значит, она и ее тринадцатилетний сын усядутся ему на шею. Да и как жить с женщиной, полной противоположностью себе, у нее крохотная комнатка в коммунальной квартире, у него однокомнатная, шестнадцать с половиной метров, первый этаж. Размен на двухкомнатную отпадает, вряд ли кто на него согласится, а уместиться всей семьей, что у нее, что у Жоры невозможно, это ад, который он прошел, живя с женой и двумя детьми в комнате гостиничного типа на восемь квадратных метров. Обратно окунаться в жуткую атмосферу, отобравшую полжизни, он бы ни за что не согласился. Он долго терзался мыслями в поисках выхода из положения и однажды, когда был пьяный, выгнал ее на улицу посреди ночи, он думал, что она поймет сложности во взаимоотношениях и в бытовом плане, и сделает аборт. Недели через две она пришла к нему на базар и сказала, что аборт делать уже поздно, так определили врачи. И он сдался, уповая на судьбу, тем более, что вид у Людмилы был растерянный и беззащитный. Отстегнув небольшую сумму на витамины, и попросив, чтобы ее сын на завтра пришел к нему, он с удвоенной энергией принялся вылавливать взглядом из толпы потенциальных клиентов. Раньше он плыл по течению, единственной его целью было поднакопить деньжат и купить квартиру со всеми удобствами. Теперь же появились обязанности, а для человека одинокого, оторванного от близких, это всегда приятно, если не сказать больше.
Антон пришел рано утром, Жора дал ему денег на покупку жвачек, шоколадок и послал в коммерческий оптовый ларек. Когда тот прибежал с коробками, поставил его между женщинами, спекулировавшими тряпками. Торговля заладилась бойко, впрочем, пацан давно хотел заняться бизнесом, так что их желания совпали. Необходимо было приучить его помогать матери, чтобы он не сидел у нее на шее, а сам зарабатывал на себя. Где-то с полмесяца дела текли гладко, у Антона появились свои деньги и он даже попытался отдать долг, но потом стали донимать менты и ребята из налоговой полиции. Как ни старался Жора договориться с ними, ничего путного не получилось. А вскоре, когда парень в очередной раз помчался в туалет, оставив товар на соседей, все коробки с жвачками и прочим кто-то украл. Жора снова отстегнул денег, но работать пацану так и не дали, и он перестал приходить к своему благодетелю, которому верил, обидевшись на все и на вся. Снова связался с ребятами со двора, болтаясь с утра до вечера по свалкам, приучаясь курить вонючие сигареты. Опять вышла осечка, за которую Жоре было стыдно, что не сумел помочь и поддержать.
Но жизнь не стояла на месте, рынок продолжал вариться в собственном соку. То кого-то из ваучериствов замочили, то ограбили до трусов, то прямо в центре рынка две конкурирующие бандитские группировки устроили перестрелку. Не обходилось и без наводчиков, получающих свою долю иудиными сребрениками. Где-то в конце мая между ваучеристами стала крутиться высокая стройная девушка лет двадцати. Жора, заметив, какими смешками провожают ее ребята, заинтересовался тоже, ведь любопытство - ключ к познанию окружающего мира. Как раз в этот момент она подошла и к нему, окинув его фигуру оценивающим взглядом, бросила как бы мимоходом:
- Скучно.
- Что?
- Скучно, говорю, работы нет, - пояснила девушка.
- Без работы не то, - согласился он, настораживаясь. Верить никому было нельзя, тем более, молодым девушкам, почти поголовно перешедшим в улужение к кавказским бандам, расплачивавшихся с ними натурой и едой.
- Ты не желаешь? Я беру недорого.
- За что берешь?
- За простую постель подешевле, за минет немного дороже.
Ах, вот в чем дело, теперь он понял и усмешки ребят, и их прозрачные намеки в отношении девушки во время разговоров между собой. В памяти всплыл образ "туземки", она приходила после Нового года еще несколько раз, и каждое ее посещение, как всегда, начиналось со стриптиза, она словно задавалась целью максимально возбудить его перед тем, как лечь в кровать. Сбросив верхнюю одежду, она кончиками пальцев приподнимала коротенькое платье, под которым оказывались прозрачные белые, розовые, или голубые узенькие трусики, поверх них всегда был шикарный французский пояс, пристегнутый подтяжками к капроновым чулкам телесного цвета. Кинув призывно кокетливый взгляд, она опускала край платья, и только после этого прижималась к его груди. От пышных волос исходил какой-то один и тот же восточный запах, он волновал, заставлял ловить ее упругие губы, жадно хвататься руками за круглую попку, вновь задирать собранный оборками кусок материи, чтобы, повернув девушку спиной к трельяжу, любоваться и длинными стройными ногами, и подтяжками, и трусиками, и всем, что находилось под ними. А затем резко развернуть, одним движением спустить кружевные треугольнички почти до колен и всадить фаллос между полукружьями ягодиц. Из ее груди вырывался тихий сладострастный стон, она выпячивала попу навстречу члену, едва покачивая ею взад-вперед и одновременно из стороны в сторону. Это была прелюдия, сбивание первого наката волны страсти, дальше любовная игра продолжалась уже в постели, до изнеможения, до вялости во всем теле, до сухости во рту.
Они расстались, он не хотел больше встречаться с ней, чтобы не запутаться окончательно в раскинутых ею сетях. Он здорово переживал разрыв, но сумел уберечь душу от новых ран. Позже, как мог, избегал даже случайных с ней встреч, хотя она их искала. Победителем в этот раз вышел он.
- Спасибо, милая за предложение, но у меня есть жена.
- А при чем здесь жена? - девушка недоуменно выгнула светлую бровь, в то же время покосившись на плывшую мимо толпу.
- Понимаешь, с некоторых пор я начал ее уважать. Она забеременела.
- А-а, понятно, - разочарованно протянула она и, подмигнув, подарила ему ничего не значащую улыбку. - Тогда привет, желаю тебе удачи.
- Тебе тоже.
Жора, посмотрев вслед ей заинтересованным взглядом, поправил на груди табличку и облегченно вздохнул. Пусть ребята балуются с этой красоткой, а ему теперь хватит и Людмилы, в сексе она, может, и не так изощренна, но обязанности старается исполнять добросовестно. Хотя худа, кожа вялая, особенно на животе, а у этой девушки попка круглая, как у "туземки", и трусики, наверное, тоже узенькие и прозрачные...
Скинув ваучеры по приемлемой цене, он почувствовал себя немного раскованнее, теперь можно было брать не выборочно, то есть только то, что приносило ощутимый доход, а расширить ассортимент купли-продажи. На кармане осело больше трехсот штук - успел поднакопить. Он перестал отсылать клиентов к другим ваучеристам, рассматривая предмет продажи сам, прикидывая, за сколько можно выторговать и за сколько скинуть, а что оставить себе. Он уже собрал небольшую коллекцию старинных монет, в основном рядовых медных и серебряных денег. Ребята хвалились петровскими, елизаветинскими, екатерининскими, павловскими рублями добротной сохранности, георгиевскими крестами, орденами Ленина, Октябрьской революции, даже орденами Александра Невского, Суворова, Нахимова, у него же ничего этого пока не было. Если раньше орден Ленина можно было купить за шестьдесят тысяч, то теперь цена его возросла под двести штук, то есть, тот, кто придержал редкую награду или монету, успел в течение недолгого времени умножить свой капитал в несколько раз. Многие ваучеристы давно приезжали на базар на собственных автомобилях, он же продолжал отирать бока пассажирам общественного транспорта. Растерянность от одиночества, влекущая за собой алкогольную зависимость, не давали развернуться в полную силу, а ему надо было сконцентрироваться. И он в который раз попытался зажать волю в кулак.
Наступило первое число благословенного июня, теперь ваучеристы не искали места под солнцем, а жались по стенам в тени магазинов и палаток. Жора пришел на базар, как всегда, в половине девятого утра, раньше приходить было просто бесполезно, потому что алкаши еще не проспались, хохлы не доехали, а горожане начинали активную деятельность только с девяти часов. Из ребят на своем посту торчал только Аркаша, это означало, что на родном производстве он отработал ночную смену.
- Вчера купил серебреный портсигар восемьдесят четвертой пробы, с царскими вензелями, - сообщил он ему. - Надо бы кому-нибудь приправить.
- Ну да, ты же у нас некурящий, - добродушно усмехнулся Жора, зная, что дома у Аркадия этого серебра чуть ли не килограммы. - Предложи Скрипке, он на таких вещах собаку съел.
- Этому вымогателю? Он даст самое большее пятую часть цены, а я заплатил за него триста тонн. Работа великолепная, старинная, с клеймом мастера.
- Покажи.
Портсигар действительно оказался редкой красоты, весил он граммов сто пятьдесят. На верхней крышке над вензелями растопырил хищные лапы двуглавый орел с коронами над головами, на нижней дореволюционной вязью было выбито: "За храбрость и безупречную службу на благо Российской империи". Внутри портсигара стояла проба и клеймо мастера, обозначавшая, что вещь сделана в единственном экземпляре. На гладкой, светло – матовой, поверхности не было ни одной вмятины или царапинки.
- Да, портсигар генеральский, - осмотрев изделие, согласился Жора. - Здесь нужен купец с понятием.
- И я про то же. Хотел припрятать, да мы потратились, на лето обновки купили и на море еще собираемся.
- Я бы вынес на продажу что-нибудь менее ценное, а портсигар бы отложил.
- Я про это уже думал, но все вещи, вроде, при месте, - Аркаша сложил губы куриной гузкой. - Монеты если, или подстаканники, они у меня в отличном состоянии. Но отдавать их за бесценок базарным хапугам...
- А ты подожди до воскресенья, - попытался подсказать Жора. - В клубе нумизматов найдутся купцы, которые заплатят дороже.
- Там одинаковое с базарным мурло, если они набавят сотню - другую за грамм, то считай за счастье.
- Тогда лови Алика, он в этих игрушках выше Скрипки на голову.
- Не спорю, но я с ним поругался, помнишь часы-каретники, которые я купил у старухи? Алик накинул за них всего пятнадцать штук. Лучше бы я продал их болгарину.
- Ну, решай сам, больше мне посоветовать тебе нечего.
Жора, нацепив табличку на адидасовскую курточку, отвалил от погрузившегося в раздумья Аркаши, и занял свое место. Продовольственный магазин распахнул скрипучие железные ворота, но проглотив телегу, заставленную ящиками с колбасной продукцией, забронировался снова. Подъехавшие хохлы тут же выстроились перед его дверями, предлагая народу более дешевые, чем в магазине, колбасу, конфеты, майонез, маргарин, масло и прочее. Они будут стоять на этом месте до тех пор, пока продавцы, перевесившие и разложившие товар, не покроют их матом и не прогонят, угрожая натравить ментов. Тогда хохлы переместятся или внутрь базара, где им тоже будет не сладко от местных спекулянтов, или перейдут через трамвайные пути напротив главного входа в рынок, под неусыпное наблюдение алчных инспекторов по налогам, отбиравшим у них кто палку полукопченой колбасы,кто банку майонеза, а кто пачку масла или маргарина. Сами ваучеристы редко отвязывались на украинских челночников, понимая их проблемы. Говорили, что в хохляндии относились к русским куда хуже, но Россия - не Украина, на ее территории проживало больше сотни национальностей, и на всех собак не натравишь. Мало того, хохлы к ним подлизывались, улыбаясь на каждый косой взгляд, они рассказывали о своих невзгодах тихими мягкими голосами, ругали и Кравчука, и перестройку, и отделение от богатой, по их меркам, России. Они старались заручиться поддержкой ваучеристов в том числе и от местной шпаны, и от донимавших их алкашей.
Наконец к Жоре подошел первый клиент, он, вынув из бокового кармана модного пиджака сложенную вчетверо стодолларовую купюру, молча сунул ее ему в руки. Жора зорко огляделся вокруг, клиент подозрений не вызывал, но рядом могли оказаться переодетые менты из уголовки. Ваучеристы почти всех знали в лицо, те здоровались с ними, выпивали за их счет, посылали за дорогими сигаретами или за баночным пивом. Делали они им и другие мелкие услуги, типа покупки серебренного перстня, крестика, цепочки. Все действия происходили на уровне дружеских отношений, не было никакого давления, тем более, насилия. Это нельзя было назвать поборами, презенты ваучеристы вручали им как бы добровольно, хорошо осведомленные об их маленьких окладах. Оперативники редко тревожили, отыгрываясь в основном на клиентах, особенно если те предлагали баксы или золото. Но с уголовкой все равно надо было быть всегда начеку.
Сейчас знакомых лиц в текущей мимо толпе и на обычных постах за трамвайными путями не промелькнуло. Развернув купюру, Жора осмотрел ее со всех сторон, прощупал пальцами выбитую поверху надпись, затем вскинул вверх, просветил за доли секунды на солнце и моментально зажал в кулаке. Все было о, кей, стодолларовик оказался свеженьким, девяносто первого года выпуска.
- Сто пять штук, - назвал он цену.
- Сто десять, - отпарировал мужчина.
Жора не стал спорить, клиент, видимо, знал, что они сдавали баксы по тысячу двести рублей за один. Он отслюнявив бабки, протянул их мужчине, тот не пересчитывая сунул их в карман и раскованной походкой направился к стоящей в стороне красивой женщине с припухшими, скорее всего, от бессонницы, веками. У мужчины же вид был немного помятый, все указывало на то, что эта парочка проигрались в казино, или потратились в интуристовском ресторане с варьете.
- За сколько ты взял сотку? - подошел к нему Аркаша.
- За сто десять тысяч.
- Я вчера вечером брал по сто пятнадцать.
- Много у тебя долларов?
- Триста баксов и мелочевка. Сейчас должен подвалить мой постоянный клиент, если ему понадобится большая сумма, я дам тебе маяк.
- Благодарю, я, если что, тоже маякну.
Из-за трамвая показался Скрипка, шустро пролавировав в людском потоке, он подскочил к ним, накидывая на ходу на шею длинный шнур, на конце которого болтался большой прямоугольник из плексигласа - его фирменная табличка. С другой стороны органического стекла он наклеил узкие полоски бумаги, на которых было написано то, что он желает купить у народа.
- Скрипку не приносили? - скороговоркой спросил он.
- Пока нет.
- А карманные часы? Я вчера договорился с одним на Павла Буре, и на скрипку. Он сказал, что делал ее Гварнери.
- Тоже нет, - усмехнулись оба ваучериста.
- Значит, еще поднесет, если не кинул. А я думал, что проспал, вчера с женой допоздна смотрели фильм, детектив про полицейских. Интересный, падла, а наши, как заведут тягомотину - аж скулы сводит.
- У нас все тягомотина, что приватизация, что выплата дивидендов, что эти самые фильмы, - раздраженно махнул рукой Аркаша. - Как болото, которому конца - края не видно.
- Почему же, дивиденды по Гермесу я получил, - поднял глаза Скрипка, поправляя свою афишу. - Еще акций на них купил.
- По какому "Гермесу"? Их же много, - не понял Жора.
- По "Гермес-Планете". А Папен вложил в "Донинвест", тоже, говорит, вышло неплохо.
- Я сдал ваучеры и в "РОСИФ", и в "Ростсельмаш", и в "МММ", толку пока никакого.
- Надо брать пример с Папена, он еще хапнул акции фондов "Ковры" и "Донской табак" и теперь в ус не дует, - Скрипка, как наседка, уместился между ними. - А вы берете то, что не нужно. Думать надо, думать.
- Какой, на хрен, думать, это все равно, что играть с завязанными глазами в прятки, - надолго вспылил Аркаша. - Видел по телевизору толпы народа возле дверей фондов,разрекламированных на всю страну? Завлекательные рекламы через каждые полчаса, солидные стартовые капиталы, в президиумах люди с громкими именами, типа Панфиловой, из правительственного окружения. А в итоге невыполненные обещания и пустые помещения, в которых от фондов даже запах испарился, вместе с ваучерами и денежками простофиль - акционеров. Попомните мое слово, девяносто процентов этих инвестиционных фондов лопнет мыльными пузырями. Или председатели их вместе с коллективом окажутся сборищем жуликов, или более слабых подомнут под себя более сильные, что равнозначно объявлению себя банкротами.
- Но гермесовский председатель... - запротестовал было Скрипка.
- "Гермес", "Русский дом селенга", "Первый ваучерный", наш банк "Восток" на Большой Садовой - все это туфта, не стоящая выеденного яйца, - перебил его Аркаша,заводясь еще сильнее.- Точно такая же,как акционерное общество "Ростсельмаш", акциедержателем которой является наш уважаемый литейщик,- он ткнул пальцем в сторону Жоры. - Скажите, кому интересно вкладывать деньги в предприятие, выпускающее ненадежные комбайны и потому не нужные западному фермеру задарма, нераскупаемые из-за баснословной цены даже нашими бывшими колхозами, ко всему привыкшими? Если уж вы решили вкладывать куда-то свой капитал, то вложите его хотя бы в предприятия, продукция которых будет пользоваться постоянным спросом, никогда, при том, не смогущих иметь конкурентов - в хлебозаводы, в газовую промышленность, в нефтедобывающую, в золотодобывающие сферы. Но и на престижные эти фонды, уверяю вас, нет никакой надежды. То есть, полновесных дивидендов вы не будете получать до тех пор, пока они не заменят старое оборудование на новое, пока не пригласят для осуществления глобальных реконструкций западных инвесторов. А самое главное, пока не установится у нас в стране истинно демократический строй, при котором мы сможем продавать истинную ценность - землю, на которой все это стоит.Пока же наше национальное богатство находится в подвешенном состоянии. Из чего брать дивиденды, из воздуха? Да еще, не дай Бог, очередной путч или переворот - тогда мы вообще можем полететь в тартарары из-за гражданской войны. Вот вам и политика, и прогнозы, они зависят друг от друга, как времена года от удаления и приближения Земли к Солнцу. Придет ли лето на смену зиме или нет.
Аркаша перевел дух, нервно подергал плечами, затем вытащил из кармана носовой платок, громко высморкался и, не взглянув больше в нашу сторону, отошел ближе ко входу в рынок.
- Всю Библию прочитал, никакой надежды на спасение не оставил, за грехи наши земные, - негромко заговорил Скрипка. - С такими мыслями недолго и переклиниться, а потом трясись в ожидании прихода конца света.
- Не все так страшно, - пробурчал Жора в ответ. - Русский народ превозмогал не такие катаклизмы, переживет и очередную напасть. Главное, не падать духом.
- Ну да, ты же у нас чистокровный русич, - покосился на него армянин. - Тебе, конечно, не привыкать.
Жора ничего не ответил, отдалившись от Скрипки на некоторое расстояние, он попытался прогнать мрачные мысли, навеянные рассуждением Аркаши. Но как ни старался, перегнуть приведенные им доводы оказалось нелегко, в конце концов, он просто встряхнулся и перевел внимание на двух молоденьких девчат в коротеньких юбочках, торгующих посудой. То одна из них, то другая наклонялись над товаром, чтобы продемонстрировать его покупателям, юбченки мигом оголяли полные ляжки чуть не до ягодиц. Эх, было бы свободное время, он обязательно заговорил бы с этими украинками, но они курят сигареты одну за другой, значит, и пьют, а пьянка ему осточертела. Это был какой-то беспредел, он хлестал уже по поводу и без повода и сейчас,чтобы не возбуждать себя понапрасну, он отвернулся, Как раз в это время Аркаша дал ему маяк, Жора, слив его постоянному клиенту сотню баксов за сто двадцать штук, вновь занял свое место. Армян беспокойно метался из стороны в сторону - ему не несли обещанные скрипку Гварнери и карманные часы Павла Буре.
- Слушай, дед, ты иконы берешь? - раздался голос сбоку. Жора повернулся к говорившему, невысокому парню лет двадцати трех.
- Беру, показывай.
- Она в "уазике", большая. Я бы ее сюда не донес.
- Ты предлагаешь мне пойти к машине?
- Мы вон там остановились, - парень махнул рукой в сторону автобусной остановки. - Икона обалденная, церкви, еще до войны, начали ломать и мои дед с бабкой приволокли ее домой. Там еще были, поменьше, но те я уже продал в Ейске. Мы приехали оттуда.
- А что же вы не махнули в Краснодар? Туда дорога ближе.
- Да, понимаешь, я учусь в Ростове, с попуткой заодно и прихватил. И Краснодар победнее Ростова.
- Ясно, подработать решил, - Жора понимающе кивнул головой. - Во сколько ты ее оцениваешь?
- Ну... штук триста. Говорю тебе, икона стоящая, массивная, больше метра высотой, широкая, один оклад чего стоит, золотом переливается. Иисус Христос на ней стоит почти во весь рост, пальцы вот так держит.
Жора огляделся вокруг в поисках консультанта, знающего толк в иконах, мимо как раз проходил Арутюн, невысокий армянин, похожий на раскоряченного рачка, недавно пристроившийся вместе с родной теткой на их участок сразу за цыганами. Ни Скрипку, ни Аркашу он звать не собирался, для консультации лучше было взять человека со стороны, чем делить потом со своими навар от продажи. Тем более, армянин зависел от расположения их духа, они все-таки могли еще кого-то и прогнать.
- Арутюн, подойди сюда, - окликнул он его. Когда тот вразвалочку подтащился, Жора объяснил суть дела. - Пойдем посмотрим? Если икона дельная, за консультацию я отстегну.
- Зачем отстегивать, слушай, ты мне лучше квартиру найди. У тетки семья, двое детей, жить практически невозможно, - завел армянин старую пластинку. Он был беженцем из Азербайджана, муж у моложавой его тетки, бывший майор милиции, год назад умер от сердечного приступа, и ей нужно было устраивать свою жизнь. А здесь, как снег на голову, этот Арутюн.
- Кажется, мой сосед сдает угол, - вспомнил Жора о давнем разговоре с соседом. - Если куплю икону, попрошу подкинуть ее до дома, чтобы не торчать на базаре, парень говорит, что она большая. Заодно и договоритесь.
- Отлично, - сразу согласился армянин. - Где эта икона, далеко?
- В машине, - напомнил парень.
- Тогда пошли, чего зря время терять.
"Уазик" примостился к бордюру чуть дальше автобусной остановки, он еще не остыл от дальней дороги, расточая запахи степных ветров. Внутри железной обшивки было душно и сумрачно, за рулем сидел шофер, рядом с ним мужчина средних лет. Приведший ваучеристов парень сдернул холстину с лежащей на лавке продолговатой толстой коробки, которая оказалась иконой, она действительно впечатляла размерами. Парень, приоткрыв задние дверцы, чтобы лучше было видно, занял выжидательную позицию, двое его товарищей, повернув к консультантам головы, молчали тоже. Ажурный оклад,весь в хитросплетениях,переливался расплавленный золотом в еще не жарких, бивших под углом, солнечных лучах. Жоре в первый момент показалось, что икона не имеет цены, - так прекрасна она была, но потом он заметил, что длинные одежды Иисуса Христа прописаны как-то не совсем так, вроде кособоко. Будто их писал не настоящий художник, а его подмастерье, были и еще едва заметные глазу погрешности. Все-таки он не раз видел и старое, и более позднее церковное письмо, и научился немного различать серийное от настоящего. Сомнения подтвердил Арутюн, буквально водивший носом по стеклу.
- Сусалка, сама картина рисована не темперой, а маслом, - бурчал он словно про себя, то и дело поправляя очки. - Лик прописан хорошо, но одежды более широкими мазками.
- Значит, это не золото? - перебил его парень напряженно.
- Золото, но сусальное, обычное покрытие, как на соборных крестах и куполах,- прогудел Арутюн, не оборачиваясь к нему. - Настоящего золота здесь микроны, на весь оклад ушло не больше грамма.
- Но она старинная, еще дед с бабкой..., - начал было парень снова.
- Нет, какой старинная, - Арутюн, наконец, снял очки, поморгал подслеповатыми глазами. - Короче, икона начала двадцатого века, рисована не истинным иконописцем, а художником со стороны.
- Ты хочешь сказать, что она ничего не стоит? - не унимался парень. По всему было видно, что выводам армянина он не верит.
- Особой ценности не представляет, но надо бы посмотреть еще, в спокойной обстановке. Сколько ты просишь за нее?
- Триста тысяч, но... можно немного уступить.
- Таких денег она не стоит, я даю стопроцентную гарантию. Мы берем шестнадцатый, семнадцатый век гораздо дешевле, а эта икона начала двадцатого.
Жора, послушав обоих, наконец, вмешался в разговор.
- Я предлагаю поехать ко мне и в домашней обстановке рассмотреть ее более детально, - сказал он. - Чего зря делать выводы на бегу, тем более, кругом менты, еще надумают ненароком заглянуть.
- Далеко ехать? - наконец, подал голос шофер.
- По проспекту Октября, вторая остановка от площади Ленина.
- Поехали, - согласился парень, уже поколебленный в первоначальных планах, но продолжавший не терять надежду. – Но с условием, чтобы все было по честному.
- Я, по-твоему, поступаю нечестно? - обиделся Арутюн. - Я вообще могу вылезти, разбирайтесь сами как хотите.
- Заводи, - подогнал Жора шофера, не давая разгореться бесполезным пререканиям. - Дома и рассмотрим получше, и сделаем конкретные выводы.
Шофер, пожав плечами, надавил на стартер и "уазик", резво проскочив улицу Станиславского, забитую машинами, вылетел на проспект Ворошилова напротив "коня с яйцами" - так горожане прозвали огромный памятник героям гражданской войны и бойцам Первой конной армии Буденного. У жеребца, на котором восседал, взметнув шашку, сам командарм, действительно были яйца величиной с детскую голову. Обойдя по кругу площадь Гагарина, машина завернула на проспект Октября, вся дорога заняла максимум десять минут. Ребята, втащив икону в квартиру, положили ее на журнальный столик и сдернули холстину, Жора включил люстру и настенное бра, хотя по комнате гуляло солнце. Все принялись, обступив ее со всех сторон, с напряженным вниманием следить за действиями армянина, тот долго обстукивал толстую коробку костяшками пальцев, прислушиваясь к издаваемому деревом звуку. Он был не звонким, а немного глуховатым, значит, дерево было не такое уж старое, Жора тоже немного разбирался в этих тонкостях. Старые доски как старинные монеты - едва не звенели серебром.
- Надо вытащить стекло, - загудел Арутюн, прощупывая прибитые сверху планочки. - Я хочу посмотреть, может, под окладом сохранилась фамилия мастера, писавшего икону.
Жора вопросительно посмотрел на парня, тот молча кивнул головой, наверное, ему самому не терпелось узнать, что она из себя представляет. Арутюн, аккуратно поддев планку стамеской, отложил ее в сторону и, легонько пошатывая стекло из стороны в сторону, вытащил его из пазов, в нос ударил запах пыли и еще чего-то ветхого. Армянин приподнял украшавшие оклад по углам цветы на тончайших ножках, поседевшие от налета времени, с одной стороны и с другой. Затем подковырнул мизинцем сусальную фольгу, намочил слюной указательный палец и провел им по поверхности плоской толстой доски.
- Я был прав, никаких обозначений, значит, икона писана маслом вначале двадцатого века, - разогнувшись, развел он руками. - Скорее всего, в иконописной мастерской, такой, как в Чалтыре под Ростовом. Письмо не донское, оно греческое, но современное.
Парень переступил с ноги на ногу, оглянулся на своих приятелей. Один из его товарищей криво усмехнулся:
- Я говорил тебе то же самое, - сказал он. - В общем, чего тут скрывать, мы уже консультировались, ответ был примерно одинаковым с твоим, - он кивнул на армянина. - Спроси, сколько за нее дадут, да пора уже ехать.
- Ну... тридцать пять штук максимум, - Арутюн снял очки. - Ребята, это не то, что вы думаете, обыкновенная работа в простой мастерской. Если бы она была стоящая, я бы так и сказал, никто вас надувать не собирается. А эту доску я даже не знаю, кому предложить, если дилетанту какому.
Парень, покусывая губы, продолжал переминаться с ноги на ногу, было видно, как не хочется ему отдавать икону за такую сумму, хотя деньги в середине девяносто третьего года еще что-то стоили. На выручку пришел все тот же мужчина, который во время поездки сидел рядом с шофером.
- Слушай, нам пора ехать, не мотаться же с ней по всему Ростову. Если не успеем получить груз, то придется балдеть здесь до завтрашнего утра.
- Мне тоже не светит загорать в кабине, - поддакнул шофер.
- Давай тридцать пять тысяч. Эх, надо было еще в Ейске хорошенько все продумать, - наконец, махнул парень рукой. - Есть же в Ростове богатые клиенты, они бы отвалили пусть не триста, но двести тысяч рубликов точно.
- Думать никогда не вредно, - сказал Жора, отсчитав деньги и передавая их парню. - Ты икону спихнул и гора с плеч, а мне с ней надо еще побегать. Если бы она была маленькая, было бы совсем другое дело, а кто возьмет такую большую, городские квартиры - не храмы Господни, иную вещь не знаешь куда пристроить.
Когда за клиентами захлопнулась дверь, Арутюн вставил стекло, прибил планочку на место. Затем отложил стамеску, уселся в кресло и посмотрел на Жору. Наверное, на лице того лежала печать глубокого раздумья, потому что он сразу попытался его успокоить.
- Не переживай, за пятьдесят штук ты всегда ее толкнешь тому же деду - иконнику, который каждый день отирается возле нас. А у него богатых клиентов достаточно, и тебе даст заработать, и сам неплохо наварит.
- Ладно, пойдем к Сашке, - прервал Жора размышления, в отношении продажи у него были совершенно другие мысли. - Если, конечно, он уже не сдал комнату какому-нибудь квартиранту.

Глава шестая.

Комната оказалась незанятой, хозяин и квартиросъемщик быстро договорились о цене, и стал Арутюн соседом Жоры. Тот расплатился с ним за консультацию, а армянин в знак благодарности в тот же вечер поставил бутылку коньяка. Утром Жора погнал не на базар, а по знакомым ямам, в которых притаились денежные мешки, и нашел одного, заведующего складом на овощной базе, тот как раз подкатил к воротам картофелехранилища на новенькой "Волге". Когда-то Жора разгружал после смены на заводе картошку из шестидесятитонных вагонов, зарабатывая с ребятами по пятнадцать рублей за несколько часов адского труда. Кроме денег они прихватывали с базы сумку - другую клубней, помидор, яблок, лука, капусты, свеклы, то есть того, чего недоставало в доме на данный момент. Их редко ловили, потому что они знали все тайные дыры в заборе, все лазейки под многочисленными воротами. Впрочем, руководству базы это воровство, наверное, было на руку, они списывали недостачу не только на крыс, мышей и гниение, но и на них, бессловесных, вороватых рабов.
Жора, красочно описав внешний вид иконы, и добавив ей добрую сотню лет, занял выжидательную позицию, со стороны абсолютно равнодушную. Заведующий, знакомый по тому времени, когда он работал на складе простым бригадиром, долго крутил в холеных пальцах ключи от "Волги", одновременно буравя его маленькими остренькими глазками.
- Понятно, дальше заливать не надо, - наконец разлепил он свои узкие губы. – Ты лучше скажи, за сколько хочешь ее продать.
- За бесценок, клянусь, сто пятьдесят тысяч по нынешним временам – копейки, - пылко сказал Жора. - А икона великолепная, церкви после революции начали рушить, ну старики и приволокли ее домой.
- Ты про это уже рассказывал. Ну хорошо, поедем.
Жора вскочил в еще пахнущую сборочным конвейером, поскрипывающую тридцать первую модель,они бесшумно проскользнули через главные ворота базы, и понеслись по направлению к его дому, мягко покачиваясь на затянутых в чехлы кожаных сиденьях от бесчисленных колдобин,на которых любой другой автомобиль давно бы поломал рессоры. Дома заведующий долго ходил вокруг да около, заставляя его прилаживать икону и так и эдак. Жора видел, что она ему понравилась, иначе бы он и смотреть не стал, для таких людей слова «время – деньги» имели действительное значение.Исход сделки,хотя он был дилетантом чистейшей воды и в оценке искусства представлял абсолютный ноль, был предрешен,Жора даже не сомневался в том,что клиент не скостит ни копейки.Так оно и получилось, рассмотрев доску со всех сторон, заведующий, постукав для приличия по деревянному корпусу, кивнул головой. Остренькие глазки его потеплели, бледноватое лицо приняло благодушное выражение, какого не знало, наверное, со дня рождения этого человека.
- Только заверни ее во что-нибудь и отнеси в машину.
Жора мигом исполнил приказание, благо, ребята оставили холстину, он, открыв дверцу машины, аккуратно положил икону на заднее сиденье. Заведующий нырнул под руль, отогнув край коврика между педалями, вытащил из-под него несколько купюр пятидесятитысячного достоинства. Отсчитав три, протянул ему, ни мало не смущаясь тем, что проделывал операцию на его глазах. Затем положил оставшиеся деньги снова под коврик и только после этого повернулся к нему покрасневшим лицом:
- Если попадется хороший перстень с бриллиантами, мужской, привезешь и покажешь, размер двадцать первый, желательно из червонного золота. Или царские пятерки, десятки, женские украшения, тоже с бриллиантами, а с алмазами и прочим не привози, обработка обойдется дороже. Если у вас есть цепи "Кардинал"или "Кайзер" граммов по тридцать, волоки тоже, я помогу тебе их неплохо пристроить. Понял?
- Понял, - вытянулся Жора в струнку.
- Где меня найти ты знаешь.
Машина, тихо уркнув, плавно отчалила от обочины дороги, Жора, проводив ее затуманенным взглядом, сунул деньги в карман и поплелся домой. Лет восемнадцать назад, когда он занимался еще книгами, комплектуя за счет перепродаж нужную ему библиотеку, был такой случай. Еврей Гарик вручил ему двенадцатитомник дефицитного тогда Жюля Верна и попросил отвезти на заправку за Ворошиловским мостом. Начальник бензоколонки, положив книги в сейф в конторке, подвел его к своему "жигулю", открутил отверткой лючок во внутренней боковине дверцы и достал из него пачку десяток и сотенных. Недавно прошел дождик, купюры слиплись, пахли железом и бензином, вместо положенных трехсот рублей, начальник отвалил триста шестьдесят - лишний полтинник и десятка затесалась просто случайно. Но он даже не обратил внимания на разный цвет купюр, и пересчитывать деньги тоже не стал. Перед тем, как положить остальные бабки обратно, вынул из кармана четвертак и тоже сунул его в руки Жоре, за услуги. Наверное, в России такие времена и нравы никогда не переменятся.
Жора,быстренько собрав в сумку необходимое для работы,поехал на базар,потому что время еще позволяло. Душу согревали сто пятнадцать тысяч рублей навара, теперь у него было почти полмиллиона. Конечно, до тех денег, на которых крутились ребята, было далеко, но и это уже кое-что, можно расщедриться и купить Людмиле, например, рыбный деликатес или баночку икры. Им нередко подносили крупную черную из Астрахани, по двадцать пять тысяч за килограмм. Среди ваучеристов, правда, прошел слух, что на окраинах Ростова кагэбэшники задержали грузовую машину, набитую под завязку банками с красной икрой, после чего приток ее на рынок резко сократился. Крытый ЗИЛ - 130 был с астраханскими номерами, хотя красная икра поставлялась из другого места, потому что в самой Астрахани она была больше черной. Но икру везли не только из бывшего татарского ханства, но и с Каспийского моря, с высыхающего Арала и даже с родного Азова. Выбор ее для тех, у кого карманы оттопыривались от крутых пачек бабок, не беднел. Но астраханская оставалась самой вкусной.
Не успел он поздороваться с ваучеристами и занять свое место, как подвалил Арутюн. Раньше, прежде чем к ним подойти,он снимал табличку с груди, иначе ребята могли ее просто порвать, сейчас же плотный кусок картона с надписью: "Куплу чэк, золото, долары, старый манэта вещь", остался прикрепленным к отвороту рубашки. Жора, заметив хмурые взгляды коллег по бизнесу, взял Арутюна за локоть и отвел его в сторону. Странный народ эти армяне, дай им подержаться за палец и через некоторое время ощутишь, что вся рука в их распоряжении. Арутюн тоже, наверное, думал, что если он нашел с Жорой контакт, то дело в шляпе, и теперь можно разгуливать по всему участку, не пряча табличку в карман. И ему хотелось объяснить, мол, дорогой новоявленный сосед, он не царь, тем более не Бог, и если возникнет между ним и ребятами напряжение, то он быстренько отойдет на приличное расстояние, дабы не потерять их доверия, а то и своего места.
- Слушай, я зачем подошел, - армянин все-таки уловил неприязненное к нему отношение ваучеристов, потому что волосатая рука сама потянулась к куску картона. Но также медленно она вернулась в исходное положение. - Я нашел купца, этот мужик дельный и при деньгах, если задвинем тысяч за восемьдесят, то навар поделим пополам. Мой же купец,
- Я продал икону, - прервал его Жора,разозлившись на то,что армянин с самого начала не собирался претендовать на часть дохода, а теперь заговорил о наваре. Цену, конечно, сбил он, без его консультации Жора отвалил бы, вполне возможно, больше, если бы решился покупать доску. Но презент он уже получил в виде недорогой отдельной комнаты у соседа. – Продал сегодня утром одному богатому дилетанту, она ему понравилась.
- Так быстро? За сколько? - вылупил Арутюн подслеповатые глаза.
- За пятьдесят тысяч, ты же сам говорил, что больше за нее не дадут. Эту сумму я и запросил.
- Э-э, мало что я скажу, с такими вещами торопиться не стоит. Может, я их раскручивал.
Жора мигом сообразил, что армянин действительно навешал продавцам лапши на уши, икона, скорее всего, была старинной, несмотря на некоторые погрешности в письме, то есть, с фамилией художника, с именем священника, освящавшего ее в таком-то году. А потом он привел бы настоящего знатока, предварительно выпроводив Жору на улицу, или на кухню для того, чтобы тот не мешал ему договариваться, и запросил бы ту сумму, которую она стоила на самом деле. А ему остегнул бы десять или пятнадцать тысяч.Перехватывать в наглую он бы не осмелился, потому что клиенты были Жорины и в случае разборки ребята на базаре тоже были бы за него, а он был всего лишь неопределившийся новичок. Значит, заведующий складом с овощной базы не такой уж дилетант, недаром он осматривал икону со всех сторон часа полтора.
- Поздно, дорогой, рассуждать, дело уже сделано, - сказал Жора, стараясь загасить поднявшуюся снизу волну злости. - Не поеду же я забирать ее обратно, да и вряд ли теперь эту икону отдадут.
- Не отдадут.
Арутюн подтвердил его рассуждения с такой уверенностью, что возросли еще больше первоначальные сомнения в отношении исторической ценности иконы. Но Жора не хотел уже об этом думать, достаточно было того навара, который лежал в его кармане. Всего, в конце концов, не загребешь.
Армянин, поцокав языком, подался в конец базара, к оставленной в одиночестве своей тетке, а Жора вдруг почувствовал, что от выпитого вчера коньяка и добавленного позже стакана водки пересохло во рту. В палатках на их стороне торговали только баночным пивом и он, перейдя трамвайные пути, купил точно в таком же комке пару маленьких бутылочек с настоящим баварским. Оно было порезче, покрепче, а главное, холодным. Но на пиве дело не закончилось, к нему с незнакомым корешком подтащился поэт - бессребреник Иго Елисеев, не имевший никакого отношения к фамилии дореволюционного владельца московского ГУМа, но утверждавший под пьяную лавочку обратное. Лет пять назад, в пору набора перестройкой оборотов,Иго мотался за песцовыми шкурками на Кольский полуостров, выгодное поначалу дело оказалось вскоре бесперспективным - билет на самолет в оба конца поднялся в цене, превосходящей стоимость всех шкурок, добытых им. Пропив накопленное, Иго занялся случайными переводами с различных языков, разумеется, ни английского, ни французского, ни, тем более, арабского, он не знал, а работал по подстрочникам, едва сводя концы с концами. Они вмазали по бутылке купленного Жорой вина, затем подвалил еще кто-то, и пьянка продолжилась. Но Жора все-таки пытался работать, хотя ребята уговаривали его пойти домой. День прошел сумбурно и бестолково, не принеся ни копейки дохода. Наконец слова трезвых товарищей возымели действие, Жора вдруг вспомнил почему - то о рыбе. Напротив базара раскинулся еще один рынок, поменьше, с теми же прилавками, заваленными апельсинами, мандаринами, бананами, яблоками, салатами и прочим. Рядом с крытым рыночком возвышались бензовозы, переделанные под перевозку прудовой рыбы, рыбаки-любители торговали между ними с деревянных ящиков, а то и прямо с расстеленной на земле тряпицы, сулой, раками, чебаками и балыками. Туда он и направился, долго толкался между рядами, не зная, что купить. Хотелось порадовать Людмилу, оторвать что-то необычное, он не обижал ее, таская продукты сумками, а когда бывал пьяным вообще мог снять с себя последнюю рубашку и подарить нуждающемуся в ней незнакомому прохожему. Наконец, между крытой машиной с лотками яиц и такой же громоздкой будкой на колесах с краснодарской колбасой, он заметил огромную, больше метра, толстую рыбину.
- Сколько? - спросил он, стараясь удержать равновесие на ногах.
- Двадцать пять тысяч, в ней двадцать три килограмма, - ответил молодой мужчина в резиновых сапогах и прорезиненной же курточке, без надежды на то, что сделка состоится.
- Я забираю рыбу за двадцать штук, без торговли.
- Ну... забирай, - как бы нехотя согласился рыбак, посмотрев на небо. День клонился к вечеру и вряд ли бы он продал ее вообще, разве что сдал бы в заводскую столовую.
Жора взвалил головастую тушу на спину и потопал к троллейбусной остановке. Весь салон троллейбуса содрогался от смеха до самого перекрестка проспекта Буденновского с улицей Текучева, пассажиры представляли, что скажет жена и теща, когда он втащит рыбину в квартиру.Он не помнил, как дошел с ношей до знакомого дома, как поднялся на четвертый этаж, но в его уме надолго запечатлелись радостно-едкие замечания жильцов во дворе и разинутые рты Людмилы, Антона и тещи Елены Петровны. Чуть позже Людмила рассказывала, что мать всю ночь провозилась с тушей: варила, жарила, солила, делала холодец, насаживала для провяливания огромные куски на проволоку. В их квартире надолго застоялся рыбный запах. Жоре от этого богатства досталось всего несколько кусков, потому что он опять на несколько дней выпал из обоймы трезвости, пропив с "родными" захребетниками почти весь навар.
И снова на базар,как в бой,было невыносимо тяжко начинать все заново, ребята размеренным шагом продолжали движение вперед, а он весь июнь гонялся за призрачным счастьем потерявшей чутье борзой. Но результаты все-таки были и наличку удалось догнать до восьмисот тысяч рублей. Ваучер по-прежнему держался на приличной высоте, а скупка все так-же не выкупала золота у населения, отмазываясь тем, что в кассе нет денег. Работники странной этой организации занимались своими делами и делишками, непонятными простым обывателям, и люди поневоле тащили на рынок кольца, сережки и браслеты. В начале июля ему пришло письмо от матери, она в который раз просила его приехать к ней с Людмилой и Антоном,чтобы хоть одним глазом увидеть человека,с которым он живет, мало того, ждет от него ребенка. И он решился, тем более,что подкатывала очередная волна запоя,он уже научился предугадывать его начало как зверь, за несколько дней. Жора купил билеты до Москвы, рассчитывая, что из столицы добраться до Козельска будет несравненно легче. Но все получилось наоборот, до маленького городка, затерянного в сосновых и смешанных лесах, прозванного еще Батыем за свою непокорность "злым городом", они добрались лишь на вторые сутки пути под вечер. Многие поезда были отменены, многие маршруты автобусов стали невыгодными, и им пришлось тащиться на перекладных, сначала электричкой до Калуги, а затем автобусом до города, где осели после отъезда из родных мест мать и младший брат. Встретили их радушно, брат оказался фирмачем с размахом, он по первости устроился простым лесником, а позже, когда разрешили вырубать на дрова участки леса, по которым тянули линии электропередач, прокладывали дороги или газопроводы, взял в аренду пилораму и принялся лепить дачные домики. Пилораму вскоре сожгли завистливые соотечественники, и все-таки начальный капиталец уже был и брат, скупая одновременно ваучеры,возвел несколько палаток в разных районах города,благо,что московские дешевые склады находились всего в двухстах с небольшим километрах. Мать увлеклась бизнесом, торгуя по воскресеньям на местном базарчике водкой, вином, жвачками и тряпками,поношенное белье отдавали ей за бесценок жены офицеров. Военный городок, прилепившийся сбоку Козельска, все еще занимал в стратегических планах когда-то доблестной, теперь наполовину деморализованной, Российской армии не последнее место. Как-никак, а третий пояс обороны Москвы, в глубоких шахтах, под поросшими лесом буграми, продолжали ждать своего часа мощные баллистические ракеты стратегического назначения и другие боевые летательные аппараты. Вся семья - братья, сестры и мать - служили в расквартированных здесь частях. Немного позже сестер перевели в другое место.
Жоре подходило деятельное участие родственников в процессе перестройки, он тут же включился в работу. Вместе с матерью они покупали в Калуге у приезжих казахов огромные чувалы с табаком и продавали его на стаканчики крестьянам из близлежащих деревень. В магазинах они брали ящиками вино, водку, сигареты, чтобы в воскресенье, когда те были закрыты, толкнуть уже с надбавкой тем же колхозникам или местным алкашам. Жора, написав табличку, скупал как и на Ростовском базаре ваучеры, золото и монеты. Цена козельских чеков, несмотря на близость богатой столицы, оказалась гораздо дешевле ростовской, в этом несоответствии угадывался весь русский характер: ленивый, нелюбознательный,в то же время до одурения широкий.Мол, тысяча туда, другая сюда.... Почти все мужики и бабы были невзрачными на вид, низкорослыми, с пропитыми лицами, редко мелькал среди них яркий экземпляр, какие на юге встречались на каждом шагу.
Крутились на деньгах Жоры, свои родительница сразу припрятала, но навар все равно делили пополам. Людмила и здесь преподнесла себя не с лучшей стороны - ни разу не сготовила, не постирала, не убрала в квартире.
- Какая-то она у тебя забитая, - однажды сказала мать с озабоченностью на лице. - Молчит и молчит, ходит, как сонная. Может, болеет чем?
- Беременная, поэтому такая вялая, - попытался он заступиться.
- Нет, сынок, у нас беременные как лошади носятся, и на работе вкалывают, и дома блеск наводят, а она целыми днями лежит. Впрочем, это твое дело, мне с ней не жить, хотя, ничего не скажу, женщина красивая, худенькая, правда, бледноватая. Помню, когда я к тебе приезжала, у вас такие красавицы - кровь с молоком, смугленькие, лупоглазенькие. У твоей личико тоже продолговатенькое, не как у наших рыхлой луной, и волосы черные, пушистые, прямо куколка... Ты ее случайно не бьешь?
- Упаси Бог, ее и бить-то не за что.
- Ну да, ну да, с молчуньи что возьмешь.
Жора за месяц, проведенный в гостях, заработал еще тысяч двести пятьдесят, он накупил десятка два ваучеров, несколько перстеньков, обручалок, серебряных монет. Чеки решил сдать в Москве, когда поедут обратно, а золото и монеты в Ростове. И все-таки перед отъездом не обошлось без скандала. Примерно за неделю до него, он съездил в Калугу и взял два чувала с табаком, но продать не смог, потому что некстати зарядили дожди.Перемерив огромные мешки небольшим стаканчиком и высчитав заплаченные за них собственные деньги, он предполагаемый навар разделил пополам и попросил мать выплатить ему причитавшуюся сумму. Но та заартачилась, не соглашаясь с его доводами:
- Твои деньги я тебе верну, сынок, но доход считать пока рано. Табак еще надо реализовать.
- Но ты все равно продашь его, не будешь же ты держать мешки дома.
- Не знаю, может, я завтра умру.
- Мать, мы с тобой работали только на моих деньгах, весь доход делили пополам, - попытался объяснить он как можно спокойнее. - Я ни на что не претендовал, хотя имел право требовать больший процент, потому что деньги были мои. Ты же понимаешь, что к нам пришел звериный западный капитализм, значит, и жить мы должны по его законам.
- А мы и пытаемся к нему приспособиться, как к тем татаро-монголам, под которыми прожили почти двести пятьдесят лет, - развела мать руками. – Я поэтому и спекулирую в свои семьдесят чем придется, лишь бы заработать лишнюю копейку.
- И все-таки, я напомню, что мы работали на моих деньгах, - не сдавался Жора.
- Ты забыл, что твоя семья целый месяц сидела у меня на шее, что заработанное мною уходило и на их прокорм. Кроме того, я варила, стирала, носила вместе с тобой целые сумки. Так нельзя, сынок, надо делать все по честному.
- Но я тоже покупал продукты, - вспылил он. - Зачем ты вообще занимаешься торгашеством, унижаешься перед продавцами в магазинах, трясешься перед каждым алкашом. Ты получаешь пенсию, живешь одна, долгов нет, разве мало тебе тех денег, что выплачивает государство?
- Мало, сынок, больше половины моей пенсии уходит на оплату квартиры, света, газа, телефона, ты бы прожил на оставшиеся гроши, если уже сейчас буханка хлеба подскочила в цене под полтысячи рублей? Но дело даже не в этом, - судорожно вздохнув, мать опустила седую, крашеную луком, голову. - Привыкла я уже, отец уехал от вас на свою родину, когда вы, три братика, были совсем маленькие, второй муж, Валентин, спился. Он выпил несколько бутылок "Солнцедара", залез на чердак и удавился. Об этом ты знаешь. От него остались две девочки, я вертелась как могла, в ночь - полночь выносила к поездам вареную картошку, спекулировала, работала за лошадь, пока вы не подросли. Все было. А сейчас хотелось бы пожить для себя, но опять не получается.Вы, братья, худо - бедно, встали на крыло, обзавелись семьями, но девочки приедут, что ни заготовлю, сумками от меня волокут - грибочки, варенья, соленья - едва не под чистую выметают.Бросят поношенные тряпки, на, мол, мать, продашь.Продам,куда деваться, дождь не дождь, снег не снег, тащусь на базар, чтобы на вырученные деньги взять то, чего хочу я, а не то, что как милостыню подает мне твое государство. Была бы помоложе, ни секунды не осталась бы здесь, хоть в Африку, хоть к черту на кулички. Устала, - сил нет, не знаю, за какие грехи Бог наказал, - мать отвернулась к окну,бессильно уронив руки на стол, она надолго молчала. - Вот так-то, сынок, в общем, сколько тебе надо - бери. Все деньги перед тобой.
Ее исповедь притупила его злость,но не настолько,чтобы она сгладилась окончательно. Мать родила его, первого своего ребенка, в лагере для заключенных, она, как и отец, попала под вал репрессий, прокатившийся по стране во времена сталинского режима. Мать посадили за недоказанную связь с немцами, иначе бы ее просто расстреляли, как поставили к стенке многих бывших ее подруг. Чуть позже ее реабилитировали, а потом наградили партизанской медалью, теперь за связь с партизанским отрядом. Все это произошло в одной стране и при одном народе. Она до сих пор неплохо говорила по-немецки, может быть, выученного в знак протеста тому обществу, в котором жила. Отца посадили неизвестно за что, в конце тридцатых годов он занимал какую-то должность в Туркестане, он там родился, но как туда попала вся его семья, было неизвестно. Казалось бы, у обоих было железное алиби, родословная прощупана до седьмого колена, предки обоих родителей не за пятак - за совесть служили отечеству.Это не спасло.... Когда Жоре исполнилось шесть месяцев, к матери в лагерь приехала его бабушка и забрала с собой, он прокатился несмышленым ребенком на поезде через многие республики, чтобы закрепиться на сто первом километре от Москвы - месте ссылки интеллигенции и прочих инакомыслящих. Бабушку он звал матерью, не зная еще долго о существовании родной, вот почему его всегда коробили слова: "вас нужно было кормить... вы у меня остались..." Она его только родила, а поставила на ноги бабушка. Лишения, выпавшие на долю родной матери, можно было понять, и все-таки обида за то, что она своего первенца не воспитывала наравне с другими своими детьми, угнездилась в его душе на всю жизнь. Вот и сейчас она вела диалог не как с сыном, а как с квартирантом, что ли, с братьями и сестрами у него были такие же прохладные отношения. Внешне чувства от долгожданной встречи вроде бы наружу, а внутри червячок сомнения - искренние ли эмоции выплеснулись на лица самых близких людей.
На следующее утро они погрузились в автобус и укатили в Москву, билеты на "Тихий Дон" купили предварительно в козельской железнодорожной кассе.Мать одарила Людмилу поношенным,но модным гардеробом сестер, наставила в сумки варений с соленьями, она делала так всегда, кто бы из детей к ней ни приехал. Постаревшая, сгорбившаяся, она не показывала виду, что ей трудно нести тяжкий груз времени. Господи, подумал он, когда "Икарус" тронулся с места, у нее вся жизнь соткана из встреч и расставаний, этих самых злостных пожирателей душевных сил человека. Уставившись в стекло, он долго молчал, провожая отрешенным взглядом уплывающий назад знаменитый монастырь "Оптина пустынь" на другом берегу реки Жиздры, окруженный высоченным сосновым бором. Немного подросший, отдохнувший Антон рассказывал что-то об адресах, врученных ему местными пацанами и девчонками, Людмила же, как всегда, озаботилась своими проблемами. Мимо проносились луга и поля, деревни и селения, небольшие городки, известные еще со времен татаро-монгольского нашествия. Тихие и скромные, синие под густо-синим небом. Родная, родная, родная земля...
Москва разметала все печали размахом площадей, столпотворением в подземке и бешеными ценами. Куда ни кинь взгляд, вокруг висели ценники с похожей на скрипичный ключ долларовой закорючкой, редко какой магазин продавал товар за российские "деревянные".На привокзальных площадях переминались с ноги на ногу ваучеристы с табличками на груди, Жора подошел к одному, бедно одетому молодому парню. У них ребята для работы на базаре старались одеть самое лучшее, зимой и весной кожаные тулупы, курточки с многочисленными замками, меховые шапки, летом адидасовские спортивные костюмы или фирменные джинсы с кроссовками. А москвичи пахали в поношенных рубашках с грязными воротниками и в застиранных колхозных штанах.
- По сколько берешь чеки? - поинтересовался он, шокированный внешним видом парня.
- По двенадцать тысяч, - ласково ответил тот.
Жора отметил про себя, что приемы покупки ваучеров были одинаковые, доброжелательная улыбка клиенту - залог успеха в том, что тот не отдаст ценную бумагу другому ваучеристу.
- Маловато. Когда я уезжал из Ростова, мы брали их у населения по одиннадцать с половиной тысяч, а сдавали по двенадцать триста.
- Ты ростовский? - встрепенулся парень. - Ваши часто приезжают к нам сливать чеки.
- Тогда говори правду, - надавил Жора.
- Хорошо, по двенадцать пятьсот.
- Ну, брат, никакого навара не оставляешь.
- По тринадцать, если чеков больше десятка. Все, это потолок.
- А на РТСБ, какая котировка?
- Не знаю, - замялся ваучерист. - Два дня назад была минус тысяча, сегодняшнюю сводку я еще не слушал.
- От какой суммы минус тысяча? - продолжал настаивать Жора.
- От пятнадцати. Ты, смотрю, шустрый.
- Как все ростовские, - пожал он плечами. - Короче, двадцать чеков по четырнадцать возьмешь? Или я на биржу сгоняю сам.
- Уговорил, - засмеялся парень. - Ваши одни жуки, на хрен послать некого.
- Да уж, как говорят, не кацапы.
Вытащив из кармана пачку ваучеров, Жора вложил их в протянутую руку ваучериста, он подумал о том, что крестьяне из окрестных деревень Козельска отдавали их по шесть, по восемь тысяч, чтобы тут же купить у матери вино, водку и сигареты. Бедная страна, безграмотный, обнищалый, доведенный до положения рабов народ с противоестественно широкой душой, защитившийся от окружающего мира абсолютным равнодушием. Нет, об этом думать не следует, иначе можно сойти с ума. Всех не пожалеешь, а его навар просто обязан быть весомым.
- Куда нам до богатого города Ростова, мы последний член без соли доедаем.
- Не прибедняйтесь, у вас кругом торгуют только на доллары, а у нас подобное лишь в крупных коммерческих магазинах, - пересчитав полученные деньги, Жора сунул их в карман и спросил. - Менты не гоняют?
- Бывает, но рэкет пострашнее.
- Рэкет?!
- Да, на иномарках часиков в десять подъезжают, назначают сумму, которую к вечеру я должен выложить, и отваливают. А к концу дня собирают со всех, кто работает постоянно, у них это дело завязано железно.
- А ты слиняй в другое место.
- Бесполезно, они и под землей найдут, зрительная память феноменальная.
- Хм, вам не позавидуешь, нас, слава Богу, пока не трогали.
- Я слышал, что вы ментам отстегиваете, они вас взяли под свою охрану, поэтому рэкет и не наведывается.
- Вроде нет, они нас раскалывают разве что на банку пива, на пачку хороших сигарет или, если у кого из уголовки день рождения, мы покупаем цветы и бутылку шампанского. Это на базаре на Северном жилом массиве было что-то подобное, на Нахичеванском тоже, там свои же убили ваучериста за то, что он начал пахать на ментов, а на главном тьфу, тьфу, тьфу. Хотя кидал и шакалов тоже полно, они поджидают ребят возле подъезда дома, бьют их молотком по голове и забирают сумку с деньгами. Такое у нас не редкость.
- Да, брат, помощи нам ждать не откуда, - вздохнул парень. - Если прихватишь с собой без удостоверения пику или газовый пистолет, менты мигом упрячут в "бутырку". Кто-то миллиардами ворочает - ничего, а тут сшибаешь копейки, и теми делись.
- Такова сущность становления звериного русского капитализма после посткоммунистического режима, или чем меньше человек, тем больше его "гладят по головке".
- Все правильно.
- Ну пока, брат, у меня скоро поезд. Желаю удачи.
- Взаимно, привет Ростову, - согнал парень с лица печаль. - Если приедешь еще, подходи ко мне, больше не обману.
- Договорились.
Запасшись немыслимой дороговизны продуктами - пирожок с картошкой стоил шестьсот рублей, тогда как в Ростове его можно было купить за двести, они влезли в родной синий с красной окантовкой вагон, и расслабились на целые сутки, изредка поднимаясь с жестких матрацев перекусить или попить чайку, который разносили разбитные проводницы в белых блузках и черных юбчонках. Жора накупил в переходах московского метро газет с интригующими заголовками, но отложил их просмотр до лучших времен. Сосущее желание выпить за два месяца трезвого образа жизни ослабло, он даже не воспользовался возможностью нажраться до поросячьего визга на именинах старшей дочери младшего брата, ей как раз стукнуло семнадцать. Наверное, постеснялся выставить напоказ истинное свое лицо, а может, укоризненные взгляды Людмилы и тревожные матери принудили отставить предложенную рюмку. К нему полегоньку возвращалось чувство уверенности, утраченное после развода с женой: есть семья, о которой необходимо заботиться, есть родные, откроющие двери в любое время. Они обогреют, накормят, успокоят, и поругают, что еще надо! А дома, когда он снова окажется один, то сам сготовит, постирает и уберет в квартире, раз уж ему досталась такая сожительница.
С такими мыслями Жора вылез из душного вагона на перрон главного ростовского железнодорожного вокзала и размял затекшие ноги. Затем подхватил тяжелые чемоданы и впереди всех, как глава семьи, направился на остановку общественного транспорта. Солнце давно перешагнуло за полуденную черту, но держалось еще высоко. Они доехали на трамвае до обувной фабрики, где Людмила с Антоном выходили. Перед расставанием она крепко поцеловала его в губы:
- Спасибо тебе, я уже сто лет никуда не выезжала. Мне понравились и твоя мать, и твой младший брат, они такие обходительные. Я, кажется, даже потолстела.
- Поправляешься, на один бок, - добродушно засмеялся он.
- Я правда так хорошо отдохнула, на рыбалку ездили, за ягодами.
- За грибами, - вставил Антон.
- А ты как себя чувствуешь? - повернулся он к нему. - Снял кого-нибудь из козельских девчат?
- Снял, они письма будут писать, - засмущался Антон. - Вообще, я у них командиром был, местные пацаны несмелые, только двое неплохо дерутся. Теперь они мои друзья.
- Ну да, ты ж у нас с Ростова, - подковырнул Жора. - Попривыкали здесь махаться по делу и без дела.
- Мы не дрались, просто я понял, что они могут дать сдачи, - начал оправдываться Антон. – Мы на рыбалку ходили, лазили по крутым горкам, с которых русские воины обливали горячей смолой татаро-монгольских всадников, еще поражали их стрелами из луков. Пацаны ржавый наконечник нашли.
- Не подарили?
- Я не просил, но монеты старинные подарили.
- В общем, отпуск прошел нормально, - подвел он итог, заметив, что они подъезжают к нужной остановке. - На следующий год, если все будет хорошо, то съездим снова.
- Спасибо, нам очень понравилось, - в один голос поблагодарили Людмила и подросший ее сын. - Приходи почаще, мы будем ждать тебя каждый вечер.
- Непременно воспользуюсь приглашением, вы только сумки не забудьте, - снова засмеялся он. - Люда, угости грибами мать и отца, они, наверное, забыли, когда опят ели.
- Ладно, одну банку отдам им, и еще литровую варенья. К чаю.
Они сошли, а Жора поехал на том же трамвае дальше. На душе было легко и радостно,он первый раз возвращался с хорошим настроением. Поездки к матери были не столь часты - раз в три, а то и в пять лет,и всегда на обратном пути они были с приключениями. То черт дернет спрыгнуть на ходу поезда, умерившего свой ход, в районе завода Ростсельмаш, поближе к дому, и разбить все наставленные матерью банки о щебенку, насыпанную между рельсами. Или развернуть по приезде крутую пьянку, после которой пол усеют осколки от тех же банок, но уже опустошенных друзьями, и пропадут многие, подаренные родными, вещи. Сейчас же впервые появилась надежда съесть все самому, надо было только незаметно проскочить в квартиру и не открывать дверь никому. Иначе "друзья - товарищи", имеющие привычку прилипать банными листами к голой заднице, уметут все запасы за один присест, да вдобавок, затравив бутылкой дешевого вина, раскрутят его на полную катушку. Ждут, поди, сволочи, долго не давал он им попить своей крови.
На следующее утро Жора уже банковал на базаре, золотые безделушки, купленные в Козельске, он сдал по сходной цене, монеты тоже, оставив для своей коллекции парочку редких экземпляров. Сумку на плече приятно отягощал миллион из купюр различного достоинства. На ваучерах он немного проиграл, их цена в Ростове оказалась повыше московской - пятнадцать тысяч, но недобранные с двадцати чеков двадцать штук настроения не омрачали, потому что приходилось терять и больше. На ихнем участке стало попросторнее, потому что многие ребята умотали в отпуска. Ваучеристы с центрального прохода рынка во главе с Меченым наняли самолет и рванули за дешевой радио и телеаппаратурой в Арабские Эмираты, они, сделав несколько удачных рейсов, отправились той же компанией отдыхать на песчаные пляжи Кипра. Самые отчаянные и крутые занялись перегоном в Россию иномарок из бывшей ФРГ, там автомобиль в приличном состоянии, по слухам, можно было купить за тысячу западногерманских марок, а продать на нашем авторынке за три - четыре тысячи. Но этот вид бизнеса относился к категории опасных, мало того, что нужно было пересечь несколько границ с сопредельными государствами, но еще за бугром действовали на ночных дорогах сплоченные группы рэкетиров, в основном, из бывших соотечественников. Русская, так называемая, мафия, говорящая с неистребимым картавым акцентом, разбросала длинные щупальца по всему миру, и челноки, волокущие из необустроенной России, открытой "розе ветров", иконы, ордена, медали и монеты, отстегивали прямо на западных блошиных базарчиках приличную мзду землякам - мафиози,дабы не лишиться товара вообще.А зачастую и жизни. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского,всегда найдутся отчаянные сорвиголовы, способные нырнуть за жирным куском хоть на дно морское, прыгнуть с парашютом в дебри южноамериканских тропических лесов и пройти пешком пустыню Сахара.Эта порода людей никогда не станет довольствоваться малым, жизнь у них всегда будет плоха для того, чтобы в душах не угасало желание лучшего. Жора аплодировал таким ребятам, причисляя к ним в какой-то мере и себя. Он ставил на формовке Всесоюзные рекорды, завоевывал дипломы победителя разных творческих конкурсов. Он проповедовал полную самоотдачу во всем, будь то творчество, работа, пьянка или даже постель, не раз ему доводилось после бурной ночи слышать горячий признательный шепот: "Спасибо тебе, мне никогда не было так хорошо". Впрочем, он родился под знаком Скорпиона, равного которому в любви нет и не будет.
Базар бурлил, кипел страстями, подогреваемыми стаканом дешевого вина и жарким южным солнцем, то там, то здесь возникали мелкие стычки, заканчивающиеся кровавыми пузырями на губах и под носом. Грузины перехватывали табачный бизнес у русских и кавказцев других национальностей, вытесняя тех с насиженных мест, азербайджанцы вели за фруктовый рынок непримиримую войну с армянами, калмыки сознательно снижали цены на арбузы и дыни, чтобы не дать русским и хохлам, отпахавшим лето на бахчах и получившим расчет товаром, развернуться в полную силу. Конкуренция как-то незаметно набрала вес, устрашая азиатской жестокостью наиболее цивилизованные слои населения. Вольготно чувствовали себя лишь колхозники из различных областей России, торгующие с огромных крытых грузовиков картошкой, капустой и прочими овощами, конкурировать с ними охотников почему-то не находилось. Хотя, кто его знает, как там было на самом деле… Зато все пивные ларьки и винные отделы в магазинах с правом розлива на стаканы оказались в руках "беженцев" из бывших союзных республик, и в этом была прямая заслуга чиновников из областной администрации.
Ваучеристы никак не вмешивались в естественный процесс капитализма в изначальной его стадии. Если в их ряды затесывался шустрый инородец, начинавший диктовать свои условия, они предупреждали об этом омоновцев и ребят из уголовки. А те не стеснялись шерстить нацменов по полной программе. Многие омоновцы, возвратившиеся из горячих точек, воочию убедились в надругательствах коренного населения республик над соотечественниками, и в случае сопротивления, даже словесного, крепкие парни пускали в ход кулаки, тяжелые башмаки и резиновые дубинки. А если у задержанных не оказывалось ростовской прописки, или документы отсутствовали вообще, они составляли рапорт и отправляли кавказцев и азиатов в камеры предварительного заключения до полного выяснения обстоятельств дела. Впрочем, ваучеристам в то смутное время доставалось тоже.

Глава седьмая.

Но Жора рано обрадовался тому, что на участке, контролируемом их группой, попросторнело из-за отъезда ребят на пляжи Черного моря. Лана, одна из дочерей жены Папена, главы семейного подряда,подкатившая к десяти часам утра, заняла место рядом с Данко. Она, нацепив табличку на кофточку, плотно обтягивающую полные груди, белозубой улыбкой осветила плывущую мимо серую толпу не хуже полуденного солнца. Цыган, успевший прожариться до черноты, не только не взъярился, как раньше, но он, придвинувшись к девушке, ласково с ней заворковал.
- Что это такое? - удивленно повернулся Жора к Аркаше. - И почему вы восприняли ее наглый выпад как должное?
- Подожди еще с часок, увидишь и другое, - досадливо поморщился тот, - Бедному еврею посрать уже негде.
- Вот так-то, брат, теперь у нас тут плотная толпа, - подскочил к нему Скрипка, стоявший невдалеке. – Уже ногу поставить некуда.
- К нам что, передвинулся весь семейный подряд? - ахнул он.
- Подряд своего места не упустит, они банкуют там же. Здесь дело в другом, мы погнали было Лану отсюда, так эта сучка привела с базара человек шесть ребят-ваучеристов, и они как тут вросли. Не переживай, скоро они подвалят, эти рвачи рано никогда не приходят.
- А что же вы молчите?
- Ну что ты сделаешь, что! - разозлился Аркаша. - Она улыбнулась пару раз Гелику, начальнику группы из уголовки, и тот за нее встал стеной, пересажаю, говорит, если хоть пальцем ее тронете. Омоновцы тоже самое, особенно рыжий, этот аж слюной истекает. Пацаны эту Лану с рынка домой провожают.
- А муж ее где?
- Бросила, сучка, бедный парень уже спился, - резко ввернул Скрипка. – Он чуть не каждый день сюда из Азова приезжает, она на него ноль внимания, мне, говорит, надоело жить в нищете, да еще с алкотой. Бабки, которые он заработал, просандолили на пару, и парнишка стал не нужен ни Лане, ни теще, обе гонят его от себя как последнего бомжа. А здесь еще свояченица подстраивается, тоже из семейного подряда.
- Ей мы пока развернуться не даем, ты лучше обрати внимание на угол, - перебил армянина Аркаша. – Длинный из группы Бороды поставил на него сначала Очкарика, потом пришел Хохол с центрального прохода, за ним Худой со стороны, еще два брата-студента, после Вадик.... И у всех есть "крыша" - связи с ментами. Видишь, к Лане подошла женщина, она жена старшины из базарного отделения милиции.
- Сколько же их на таком маленьком пятачке! - Жора растерянно приоткрыл рот.
- Человек двадцать, не меньше, и каждый старается перетянуть клиента на свою сторону.Все крутые, с полными сумками бабок, скажи слово, - пасть порвут. У Сержа, Ланкиного ухажера, "Беретта" за поясом, каратист, а мы, старая гвардия, одни.
- Данко тоже молчит?
- Они и цыган укатают, делать нечего. Единственный выход - приходить в шесть утра, а потом что останется от этих волков.
Аркаша поправил сумку на плече и, безнадежно махнув рукой, отвалил в сторону. Скрипка сорвался с места, бросился к женщине, ковырявшейся в сумке, но та испуганно отскочила от него к магазину.Жора зябко повел плечами, надолго замер на месте степным истуканом, он думал, что конкуренция была только у табачников и фруктовиков, оказалось, что она не обошла стороной и их бизнес. Свободный рынок распахнул свою пасть во всю ширь и людям, приученным Советской властью жрать да срать, оставалось выживать как они могли. Или превращаться корм для более сильных хищников, зверей в человеческом образе. Эти глобальные перемены произошли в Ростове всего за месяц, в Козельске он так ничего и не почувствовал, скорее всего, из-за того, что провинциальный городок отстоял далеко от большой перестроечной дороги, обложенный со всех сторон, как тюками с ватой, густыми лесами.
Из задумчивости его вывел высокий широкоплечий парень, рядом с ним стоял точно такой же шкаф.
- Мужик, ты купоны берешь?
- Сколько их у вас?
- Пятьдесят лимонов.
Жора неодобрительно покосился в сторону Ланы, возле нее уже вились с нацепленными на грудь табличками молодые ваучеристы с базара, обрисованные Аркашей и Скрипкой. Один из них приветственно поднял руку, но Жора, сплюнув, вынул из бокового кармана рубашки калькулятор "Ситизен", самый недорогой из разных модификаций, и принялся за подсчеты. Курс украинских "хохлобаксов" падал катастрофически, видимо, Кравчук задремал на лаврах, доставшихся ему,потакая сквозь сон лишь националистическому "Руху".Купоны у ребят шли уже один к пятидесяти, значит, он должен был отстегнуть парню миллион рублей, то есть, всю наличку.Скрипка успел проконсультировать, что слить их хохлам обратно можно по один к сорока восьми, то есть,навар составил бы сорок с небольшим тысяч. Если бы денег было больше, Жора бы рискнул, украинцы часто обращались к ваучеристам за своей "валютой". Но купон вел себя весьма неустойчиво, если не удалось бы продать в этот же день, то на другое утро он мог бы упасть еще ниже.
- Вы очень спешите? - обратился он к ребятам, оторвав глаза от калькулятора.
- А что?
- Давайте я куплю у вас купонов сначала на пятьсот тысяч, а остальные вы сольете мне часика через два.
- Денег нет? - насмешливо хмыкнул второй парень.
- Есть, но я не знаю спроса, рождающего предложение.
- Понятно, боишься остаться на нуле.
- Вот именно.
Ребята переглянулись, поговорили о чем-то на гуцульском языке, немного знакомом в пору работы на знаменитой "Запорожстали". Жора тогда без копейки в кармане умотал от первой жены в надежде обрести счастье в далеких краях. Там оно действительно показало ему светлый краешек, в цеху его уважали, из стропальщиков скоро перевели на вальцовочный станок немыслимых размеров. Они выполняли со старым рабочим-наставником престижный спецзаказ для Кубы, прокатывали многометровые толстые листы стали для емкостей под нефтепродукты. Там же он познакомился с семнадцатилетней, красивой и кареглазой, украиночкой, участницей цеховой художественной самодеятельности. Она долго билась над тем, чтобы он правильно выговаривал: "На полыци лыжыть пивпаляныци", смеясь над акцентом до упаду. Но переспать с ней пришлось всего два раза, примчалась жена и забрала его обратно. В заводском общежитии он жил, в отличие от достойного поведения в цеху, совершенно иной жизнью, пил, дрался, играл в карты на деньги и на часы. Ребята считали его вожаком, а потом и вовсе выбрали королем, и когда приехала супруга, общежитовские воспиталки долго крестились, предвкушая спокойную жизнь, а цеховое руководство уговаривало остаться, обещая и квартиру, и высокую зарплату, и хорошую невесту. К тому времени вальцовочный станок с разноцветноглазым и сотнекнопочным пультом управления плясал под его пальцами прирученным медведем, а старый вальцовщик, собравшийся на пенсию, не усматривал вокруг более достойной кандидатуры. Может быть, он был бы уже Героем Соцтруда, кавалером орденов и медалей...
- А немецкие марки у тебя есть? - наконец повернулся к Жоре первый парень. - Мы могли бы отдать купоны за марки по курсу.
- К сожалению, нет, у ребят, по-моему, тоже.
- Хорошо, тогда отсчитывай пятьсот тысяч за двадцать пять лимонов. Мы побегаем по базару, поищем марки, а часа через два сдадим тебе остальные купоны.
Завершив сделку, Жора осмотрелся по сторонам. Рядом с Ланой, лениво перебрасываясь малозначащими фразами, выстроились в цепочку ваучеристы с базара, не выпуская из виду ни на секунду текущую мимо толпу. Длинный с друзьями на углу раскрутил карусель с иностранной валютой, Аркаша жался между алкашами - сумочниками, то и дело отхлебывающими вино прямо из горлышка бутылки. Скрипка переместился на другую сторону, поближе к табачникам, Данко не было видно вообще, наверное, он подался к соплеменникам, или, взяв что-то из золота, рванул на базар в поисках дорогого купца. А может он, если ему повезет, подловит и какого богатого лоха.
- Купончиками пробавляешься, поэт? - поинтересовался у Жоры один из дружков Ланы.
Ему все стало ясно, значит, пришла пора знакомиться. Интересно, как в подобном случае вели бы себя другие ваучеристы, например, из группы Бороды или Меченого, они наверняка накидали бы наглецам по шеям, а затем бы предупредили, что в случае появления хоть одного из них на базаре, последует более суровое наказание. И конфликт был бы исчерпан. Над ихним участком сгустились грозовые тучи, готовые в любой момент разрядиться затяжными разборками, и все из-за того, что ребята не сплотились вовремя, не дав надлежащего отпора разным посягателям, незаметно сковавшим свободу их действий. Оставалось только одно, идти с ними на мировую во имя сохранения выстраданного своего места, иначе придется кувыркаться по периметру базара или искать новый род занятий.
- Как видишь, - неприязненно буркнул Жора.
- Ты работал литейщиком на Сельмаше и писал стихи? - не унимался парень.
- Пытался.
- Почитал бы что-нибудь.
- Зайди в любую библиотеку, тебе выдадут подшивку газет с моими пробами пера. Под расписку.
- Хотелось бы получить эту газетку от тебя, а еще лучше с твоим автографом, мы все-таки пашем с таким человеком...
- За одной партой, - громко заржали его друзья
- Я не на творческом вечере с читателями, - брови у Жоры непроизвольно нахмурились. - Если каждому встречному - поперечному дарить газеты, то можно остаться и без штанов.
- Хорошо, чтобы ты не считал нас чужими, мы принимаем тебя в свой коллектив, - посерьезнел тот самый Серж, у которого под рубашкой проглядывал силуэт той самой "Беретты". - Принеси нам один экземпляр, дабы иметь представление о твоем творчестве. А то одни слухи по рынку, что ты поэт, а ими сам, понимаешь, сыт не будешь. Кстати, вон та женщина только что спрашивала у нас купоны.
- Спасибо, - не очень приветливо поблагодарил Жора и за "прием в коллектив", и за женщину.
В груди у него нарастало чувство раздражения. Надо же, его, старого гвардейца, приняли в свой коллектив какие-то прохиндеи. Не он их принял, по закону базара, а они, и даже подгоняют ему клиента как полноправному члену их коллектива. А может, они делают ему снисхождение? Плевать им на незыблемые законы рынка, они у них свои.
Серж тем временем действительно подошел к невысокой миловидной даме в соломенной шляпке. Взяв ее за локоть, сказал несколько слов, затем подвел женщину к Жоре. У нее оказался на редкость красивый грудной голос:
- По какому курсу вы продаете купоны? - ласково спросила она у него.
- Один к сорока семи, - опередил Жору с ответом Серж. - Я советую брать только у него, это самый низкий курс.
- Я поняла это сразу, - мягко улыбнулась ему женщина.
Серж был высоким симпатичным парнем, длиннолицым и, как все южане, темноглазым. Не одна из девушек, проходя мимо, задерживала долгий взгляд на его поджарой фигуре.
- Мне нужно двадцать миллионов, найдется такая сумма?
- У меня их двадцать пять, - Жора показал пачку купонов.
- Тем лучше, я беру все. У вас есть калькулятор?
- Да, конечно.
Дама, сунув "хохлобаксы" в ридикюльчик и отсчитав положенное за них российскими рублями, воззрилась было на Сержа вновь, но тот после совершенной сделки потерял к ней интерес. Подмигнув Жоре, он вразвалочку направился в сторону своих друзей. Но самого Жору такой поворот событий никак не устраивал, обида за наглое вторжение на их территорию хлестнула через край. Его коробило, что какой-то мерзавец купил его за ломаный пятак на глазах у всех. Было ясно как белый день, что купоны, пусть и за более высокую цену,той женщине отдавать не следовало, тем более что навел ее враг, мечтающий согнать его с его же законного места, обжитого за долгие месяцы работы. И вновь ваучериста подвела жадность.
- Сколько с меня причитается? - запоздало крикнул он Сержу вслед, не обращая внимания на даму, продолжавшую торчать рядом с ним.
- Нисколько, - равнодушно отмахнулся тот, обнимая Лану за плечи, ребята, кажется, признавали в нем своего вожака. - Двоих парней с пятьюдесятью миллионами подогнали к тебе тоже мы, иначе их бы перехватили Скрипка с толстобрюхим. Усек, литейщик? И так будет всегда, пока "фантики" не понадобятся нам самим, но это будет не скоро, потому что сейчас в хохляндии делать нечего.
- Почему? - возразил ему его худощавый черноглазый друг. - Можно заняться перегоном автомашин, у хохлов они гораздо дешевле, если, разумеется, перевести цены за них на купоны. Володька купил "Таврию" прямо с конвейера за лимон восемьсот, а здесь продал за три.
- Витек, паршивый лимон мы и в Ростове накрутим без забот, хлопот, растаможивания и госпошлины, - усмехнулся Серж. - Дело не в деньгах, а в том, что все мы искренне уважаем работяг, да еще и поэтов в одном лице.
- Ну-у, это сам Бог велел, такие человеки не на каждом углу, - развел руками Витек. - Я с детства мечтал подержаться за их портки.
- Подержись, в чем же дело, только руку протяни,- хохотнула Лана. – Один из них стоит рядом с тобой, с такой же табличкой на нелепой рубахе.
Жора, скрипнув зубами, отвернулся в другую сторону, он понял,что ребятки купили его еще до того, как подогнали к нему женщину. Они подкормили его на всякий случай, чтобы не залупался, вдруг у него связи с ментовской верхушкой потеснее их шапочных знакомств с мелкой сошкой из районной уголовки. Отрадно, черт возьми, что на смену старикам приходит думающая молодежь, рациональная, как бы еще не сталкиваться с ней лбами, и если бы они богатели не на глазах, а в своих "Голд кэт" и "Стефанель" с Аллой Пугачевой между столиками, уставленными деликатесами и французским шампанским, отгороженными от завистливых взглядов остальной людской массы толстыми бетонными стенами с вооруженными до зубов громилами в дверных проемах. Тогда было бы легче нести на плечах прожитые в государстве под названием "Беспредел" нищенские, рабско-унизительные, годы, когда за паршивой колбасой, начиненной наполовину туалетной бумагой, они ломали друг другу руки и ноги, разбивали морды. Так было бы спокойнее...
Жора долго стоял молча, не отвечая на их наглые задирания. Затем подошли Аркаша со Скрипкой, обойденные вниманием новоявленных ваучеристов, уставились на него завистливыми взглядами.
- Купился? - попытался подколоть Аркаша.
- Облапошили заношенными штанами, как последнего базарного торгаша, - сплюнул он в сторону. – Я взял у двух хохлов двадцать пять лимонов в купонах, а через некоторое время они начали задирать, мол, я поэт, даже в газетах печатался, а они, мол, впервые в жизни видят живого классика. Я уже надумал психануть, когда вон тот длинный, который Лану облапил, спросил, у тебя, мол, хохлобаксы есть, ко мне, мол, одна за ними только что подходила. И сразу направился к женщине в шляпке, стоявшей в стороне.
- Этот длинный подвел ее к тебе, - обернулся Скрипка с нескрываемым сарказмом к Аркаше, нагло улыбающемуся Жоре в глаза. - И ты превратился в Ванечку из сказки об Аленушке, напился из грязной лужи и стал таким бе-е-едненьким козленочком, тут же подогнув перед ними свои худенькие коленочки.
- Старик, этого мало, что он поддался на уловку общего для нас врага. Наш друг думал толкнуть купончики один к сорока восьми, а Длинный подвел женщину, которая согласилась взять их по один к сорока семи, - с удовольствием поддержал Аркаша коллегу. - То есть,если бы мы с тобой продали клиентам "хохлобаксы" по сорок восемь купонов за наш рубль, а взяли бы их, как он, по пятьдесят, то навар с одного рубля составил бы мелочь, но приятную. В общей сложности мы заработали бы двадцать с лишним тысяч рублей. А у нашего живого классика с рубля получилось еще больше, его доход возрос. К тому же чтобы найти клиента, согласного взять по один к сорока семи, надо попотеть.
- Классная сделка, - пощелкал Скрипка длинным языком. Он покривился словно от зубной боли и продолжил сквозь сжатые губы. - Ты всегда был с нами, мы помогали тебе как дорогому товарищу, а ты не только не поделился, но еще ищешь для себя паскудное оправдание.
- Да подставили они меня, вы это понимаете? - взорвался Жора, выведенный их циничным сговором. - Мало вам тех денег, что вы навариваете ежедневно? С чего вы начали считать чужие?
Брезгливо поморщившись, он резко отвернул в сторону новых коллег по работе, бывших до настоящего момента злейшими для него врагами за то, что заняли место, принадлежащее только их тройке. Базарные авторитеты за такую наглость набили бы им морды, отобрали бы всю выручку, в том числе и собственный их капитал, и наказали бы не приближаться даже к периферии рынка, не то что заниматься доходным бизнесом в его котле, ворочающем миллиардами. А если бы плешивые псы нарушили закон базарного братства, то они предстали бы перед судом торговой мафии, которой не в новинку выносить и приводить в исполнение беспредельные приговоры.
Так поступали боссы теневого бизнеса, те же, кто жались по углам майонезно-укропных прилавков беспородных киосков, могли лишь слабо вякнуть или молча уступить свое место, как должны были вскоре это сделать Аркаша со Скрипкой. Последний полгода назад именно таким образом пристроился возле них льстивой собачонкой, тогда они его не прогнали, не надавали по шеям, потому что на его табличке, прикрепленной к лацкану замызганного пиджака, было намалевано всего шесть слов: "Куплю подержаную скрипку, старые поломаные часы". На их же фирменных картонках пестрело до десятка наименований, вплоть до золотых швейцарских часов. Наверное, Скрипке они все же отомстили, навечно приклеив к нему эту презренную кличку.
- Обижают? - поинтересовался Серж у Жоры и, не дождавшись от него ответа, бросил куда-то в сторону, но так, чтобы слова долетели до ушей и его друзей. - Не переживай, скоро им предстоит старт на большие дистанции по периметру базара. Настала пора глубокой чистки нестройных наших рядов, иначе мы все превратимся из крутых ребят в презренных спекулянтов, расстилающихся перед каждым клиентом.
-Ну-ну, как при Сталине, - зло ощерился Жора, едва удерживаясь, чтобы не послать молодого наглеца на мужской половой орган. – Вождь тоже, когда напялился костлявой задницей на острую вершину власти, разогнал всех хилых и несогласных с ним. Наверное, он поступил так от боли, от зависти, что те, которые были у подножья, продолжали жировать и гнать непотребное, противоречащее закону о гармоничном развитии социалистического строя, а он, испытывая адские муки, должен был еще отвечать за них и за их поступки.
- Хорошая лекция, короткая и злая, но таковы законы власти - сила интеллекта плюс физические возможности, а в сумме - положение в обществе, - согласился Серж после некоторого раздумья. Его ребята с интересом следили за их диалогом. - Любой, тем более, как в нашем случае, пустокарманной серости, способной лишь на приземленное мышление, должен ставиться надежный заслон, дабы она не мешала вершить великие дела.
- Все в мире относительно, - буркнул Жора, Серж все-таки начинал ему симпатизировать. - Сегодня великий ты - и интеллект, и возможности, но завтра к власти придет палач - а он может прийти в любой момент, потому что окружающие видят, что он в доску свой - и щипачами сделает всех. Его поддержат неимущие, недалекие, которых большинство, а кто поддержит тебя, накачанного под завязку бабками, баксами и золотом?
- Хм... интересный вопрос, именно так и произошло в революцию.
- Поэтому я на твоем месте постарался бы найти с щипачами общий язык, предоставляя им время от времени возможность как бы разбогатеть, чтобы они не ощущали свою вечную ущербность.
- Надеюсь, себя ты не относишь к этой категории? - Серж пристально взглянул на него. - Сдается мне, что над этой проблемой ты думал часто.
- У меня вопрос в другом - как бы вырваться из алкогольной зависимости и обеспечить нормальную жизнь себе, детям и окружающим меня родным людям. Но материальные блага меня, похоже, тоже не слишком интересуют, хотя я не отказался бы от двухкомнатной квартиры с ванной, от "Жигуленка", и круиза, пусть по старой Европе. Телефон мне в прошлом году, наконец-то, провели.
- Поздравляем, в нашей стране человек с телефоном автоматически причисляется к классу середняков, - захлопал в ладоши черноглазый Витек. – Мы не запад,где любой бродяга имеет возможность поговорить со своим президентом по собственному радиотелефону. Кстати, вон уже идут твои клиенты с двадцатью пятью лимонами "хохлобаксов". Советуем не отказываться от сделки, лишняя копейка еще не помешала ни великому, ни щипачу.
- Да, не нужно усложнять отношения, - подтвердил Серж.
- И вообще, поэт, мужик ты неплохой, но с заскоками, - подала голос Лана, молчавшая до этого. - Ты же видишь, что с тобой разговаривают по человечески, а не как с другими.
- А с чего вы взяли, что я собираюсь возникать? - недоуменно приподнял Жора плечи.
- Да не надо ля-ля, мы видим все, - отмахнулась Лана. - Работаешь и работай, никто на твое место не зарится.
Каким-то странным показался Жоре этот диалог, тем более, в первый же день выхода на работу по приезде от матери. И что от него осталось в знаменателе? Предупреждение и совет знать только свое место? И что для него послужило поводом? Неужели в его отсутствие ребята козыряли его именем? Вряд ли, скорее всего, люди еще не разучились уважать слово «работяга и поэт» и то, что под этими словами подразумевается.
Жора, покрутив головой, обернулся навстречу парням с Украины. Он знал, что копейка и правда не может быть лишней, даже если ее, маленькую, медную, кинуть поверх пачки пятидесятитысячных купюр, потому что будет не ровно пять миллионов, а пять миллионов и одна копейка.
На конец августа пришелся самый пик жары, ребята, не успев отбросить обертку с остатками мороженого, сразу начинали коситься в сторону будок с газированной водой. Но от жажды ни сорт, ни цена мороженого не спасали, будь то "Марс" или "Сникерс", или доморощенные "Снежок", "Сливочное" и "Фруктовое", за день все равно выпивался не один стакан воды, не одна бутылка "Пепси", "Колы" или "Саян". Рубахи с безрукавками пропитывались потом насквозь, ноги отекали от стояния на месте, купюры и предметы купли - продажи приваривались намертво к липким пальцам. И стоило больших трудов рассчитаться с клиентом, не говоря том, чтобы засунуть без проблем купленный ваучер в карман или в сумку. Часто дома, при подсчете дневного навара, приходилось уставляться в одну точку истуканом,подолгу массировать веки пальцами в надежде,что эти движения утихомирят карусель бессвязных мыслей и помогут найти ответ на вопрос: где же сам навар? Неужели весь день поджаривался в ущерб себе на солнце, маялся от головной боли и ломоты в ногах? Недоставало не только "сработанных" денег, но и своих кровных. И просачивалось сквозь зубы глухое мычание при воспоминании о каком-нибудь ярком эпизоде, особенно во время расчета с клиентами, сдающими золото или баксы. Пальцы передергивали денежные знаки, приклеившиеся друг к другу, липкие от мороженого, потому что досконально прощупывать каждую купюру не было времени. За плечами в любой момент могло возникнуть горячее дыхание инспектора из уголовки, а то и сам начальник отдела по борьбе с незаконными валютными операциями и прочим, огромный, пузатый, с кавказским акцентом, нависал скалой над совершающими сделку ваучеристами, накладывая волосатую лапу на бабки и баксы. Его умению подкрадываться незаметно можно было позавидовать, базар-вокзал в таких случаях заканчивался обычно в отделении милиции на территории рынка, или в подвластном начальнику райотделе, где шмонали по полной тюремной форме, вплоть до разведения волос вокруг заднего прохода. На другое утро ваучерист выходил оттуда "облегченный" на энную сумму, или со справкой о наложенном штрафе, или вообще пустой, если на содержимое его карманов накладывался арест. Многие, что было чаще, откупались, тогда их выпускали из отстойников через час-другой. Ребята тут же с головой погружались в водоворот сделок,перекидок,перекупок,чтобы побыстрее наверстать потерянное.Но деньги терялись и без вмешательства ментов, по вине самих ваучеристов, потому что фантики склеивались друг с другом и бывало вместо восьми пятидесятитысячных купюр ребята совали клиенту десять размалеванных бумажек, не заметив, что только что обсчитали себя на сто штук. А дома, уже в кровати, начиналась новая головная боль. Таковы были условия работы, когда руки после мороженого платочком не вытрешь и помыть их тоже было негде. Нужно было крутиться разноцветной юлой, быть ловким и цепким, как Бабурин в Госдуме. Или бабуин в джунглях.
Серж со своей братвой, после разговора с Жорой, перестал на них наезжать, лишь изредка возникали короткие стычки, и те в основном, по мелочам. Троица вновь сгруппировалась, обложенная со всех сторон вражеским кольцом. Данко все больше отдалялся, хотя связей с ребятами не порывал, у него пошла черная полоса из-за размолвки с новым начальником уголовки, зачастившим на центральный рынок чуть ли не ежедневно. Среди ваучеристов прокатился слух, что тот обещал вывести их под корень, пересажать и поставить на этом бизнесе крест.
- А на какие шиши он будет жить! - артачился костлявый Володька по прозвищу Худой, бывший подсобник на театральных подмостках, опираясь на молодую жену, выпускавшую жирные клубы кэмэловского дыма. Он тоже состоял в команде Сержа. О, эта "Беретта"! Один ее вид под ковбойкой, свободно свисающей с впалого живота молодого наглеца, способен был спаять воедино всех пацанов с рынка, Сам Серж тоже был парень с головой. - На одну зарплату не прокормишься. Но главное, что даже в проекте нет закона, запрещающего скупать у населения и продавать кому угодно ваучеры. В том числе баксы и золото.
- На баксы закон есть, - подал голос Колюня, тоже кореш Сержа. - Старую статью отменили, а новую ввели.
- А на золото никто не отменял, - поддакнул Длинный. - Если кого из нас приловят, то все права на их стороне.
- А ты не попадайся, - съязвила Лана. - Варежку раскрыл и влетел сразу на пятьсот тонн.
Длинного кинули цыгане. Купив у "черных" цепочку, он быстренько перепродал ее им, но через неделю те принесли пятидесятиграммового "Кардинала" обратно, популярно объяснив, что сверху только золотое напыление, а внутри обыкновенное серебро. Длинный долго рассматривал цепочку со всех сторон, он ее не узнавал, но деньги пришлось вернуть, потому что по договору цыгане получили право на ее проверку. С тех пор ребята заставляли клиентов изучать изделие не отходя от кассы. Обманы случались редко, в основном, не умышленные, ваучеристы зубами держались за свои места.
В один из предпоследних августовских дней Жора задержался на базаре дольше обычного. Гриша, высокий кучерявый еврей, постоянный скупщик ваучеров, негромко шепнул ему, что возьмет в конце дня чеки по более высокой цене, он надыбал, мол, капитальную яму. Жора тормознул свой запас. Но что-то помешало обычно пунктуальному Грише сдержать слово, солнце уже закатилось за крыши домов напротив, пространство окрасилось в оранжево-синий цвет, а его все не было. На Жору напала "куриная слепота", глаза слабо различали не только цвета, но даже крупные цифры на ценниках в комках. Рядом крутился Арутюн, кажется, он снова пристрастился к "травке" и "колесам", которыми увлекался еще во время проживания в Азербайджане. Речь стала медленной, невнятной, веки то и дело падали вниз.
- Жора, ты как-то говорил, что у тебя в Лазаревском есть постоянная хата, - пристроившись рядом, промямлил он, глубоко затягиваясь пахучим "Ротмансом".
- Да, я каждый год останавливаюсь у одной хозяйки, у Анны Яковлевны. И море рядом, и кафе, и чувствуешь себя свободно, отдельные комнаты, приходи - уходи когда хочешь, никто слова не скажет, - подтвердил он. - Правда, года два назад женился ее внук, он привез себе молодуху из Нижегородской области. Но оба целыми днями на работе, он в автоинспекции, жена поваром в кафе, что в ущелье за горной речушкой. Так что, пьяный ты или трезвый - никому дела нет. Внук Сергей, когда бывает дома, сам угощает домашним вином, они его ежегодно настаивают из винограда, инжира и абрикосов.
- Это меня устраивает, - пошлепал толстыми губами Арутюн. - А цены какие?
- Самые низкие. Соседи Анны Яковлевны дерут дороже.
- Может, махнем, все равно торговля идет вяло. Покупаемся, позагораем, девочек пощупаем, там их, наверное, валом.
- Там этого добра хватает, я за двадцать дней иной раз по четыре-пять экземпляров осеменял, - засмеялся Жора. - Беленькие, рыженькие, черненькие, комячки, якутки, белоруски, украинки... короче, все флаги туда едут. И заметь, абсолютные разные, молдаванки например горячие, латышки страстные, понимающие в сексе толк, пермячки, те холодные, а чувашки злые, кусаются. Киргизки с казашками грубоваты и жилисты, они больше молчат. А вот узбечки сладкие, как дыни, извиваются, подвывают. Армянки тоже разные.
- Так давай оторвемся дней на десять - пятнадцать, - забыв про кайф, Арутюн шустро отскочил от стены. - Аркаша и тот собирается, правда, со своей бабой, Скрипка тоже намылился в Минск.
- Что-то не хочется, я месяц как из гостей приехал. Да и Людка на сносях, ей помогать надо.
- Людка... что она, без тебя не доносит? Или за яйца держит?
- Не держит, но все-таки...
В это время к Жоре вразвалочку подошел молодой парень, его корешок остановился поодаль. А может, не корешок, потому что он заметил его примерно полтора часа назад, беспокойно вышагивающим вдоль периметра ихнего участка. Но что-то общее у них было, то ли напускная развязность, за которой все равно проглядывала настороженность, то ли малопривлекательный сероватый вид.
- Баксы берешь? - негромко спросил парень, покосившись на армяна.
- Берет, - ответил за Жору Арутюн. - Ладно, потом договорим, пойду прошвырнусь, может, тоже чего подцеплю.
Парень, оглянувшись по сторонам, протянул Жоре пять пятидесяти долларовых купюр. Цифры расплывались у него перед глазами, он слабо различал надписи, но все же выбрал четыре наиболее свежих бумажки, а пятую, здорово помятую, вернул. Парень не стал спорить, быстро спрятав ее в карман и получив расчет, он вразвалочку отошел в сторону. Затем, подмигнув корешу, торчащему напротив столбом, исчез за воротами рынка,его друг,потоптавшись немного, снялся следом за ним. Их маневры заставили Жору насторожиться, он забился в узкий проем между двумя ларьками, снова прощупал баксы между пальцами. И хотя буквы в глазах по-прежнему двоились, показалось, что все было нормально: бумага, будто лощеная, смахивающая на восковую, выпуклости в районе надписей, шероховатости на портретах президентов. И все-таки что-то было не так, достав лупу, он проверил купюры сантиметр за сантиметром. Ничего подозрительного, вензеля и башни здания оборотной стороны отчетливо просвечивались через лицевую, номера на обеих половинах были одинаковые. Жора уже собирался запрятать баксы, как вдруг остолбенел от неожиданности, на купюрах, вместо портрета широколицего, бородатого, светловолосого президента Гранта, был отпечатан портрет худого, черноволосого, с длинными бакенбардами и бородкой клинышком президента Линкольна. Переместив лупу ниже, он тупо уставился на черные строчки, так и есть, "Файв долларс", то есть, пять долларов, а надо "фифти" - пятьдесят. Он влетел на двести баксов, мало того, вернул этому ублюдку, скорее всего, настоящую купюру, хотя и помятую.Под ложечкой привычно засосало, лоб покрылся обильной испариной,то,что его кинули, было еще полбеды,но если такой фальшак обнаружат при шмоне,то за подделку твердой валюты тюремный режим ему был обеспечен на сто процентов.И ничего не докажешь, продавцов давно след простыл, а свидетелей нет. Но как сработано, ни к чему не придерешься, если кто не знает хотя бы поверхностно английского языка, то такие фальшаки он воспримет за чистую монету. Пятидолларовые купюры настоящие, в местах приклеивания увеличенных в десять раз цифр ни единой помарочки, можно без опаски избавляться точно таким же способом неграмотным хохлам или челночникам, для которых главное цифры, а не то, что под ними написано. Но это уже будет потерей собственного достоинства, переходом из престижного клана ваучеристов в презренную касту обыкновенных кидал, потому что в первом случае честная, как в банке, работа с клиентами, только не зарегистрированная надлежащими структурами, а во втором - горе и слезы людей, обманутых проходимцами, пусть даже они сработали виртуозно. Вспомнился случай с Длинным и с тем же Арутюном, которые выкупили у залетных валютчиков тысячу марок в двухсотмарочных купюрах. Когда дело дошло до продажи, оказалось, что немецкие крупные дензнаки были сделаны из обыкновенных двадцаток. Ребята нырнули в машину и погнали по всем рынкам города, они уже потеряли надежду найти проходимцев, когда заметили их на главном Ростовском вокзале. Ими оказались гастролеры из Петербурга. Кидалы, вернув без лишнего базара бабки, попрыгали в свои "мерсы" и исчезли из города, успев за короткое время зарядить многих ваучеристов и валютчиков местного пошиба несколькими десятками тысяч фальшивых марок. Где-то с год разрисованные фантики гуляли по всем злачным местам Ростова, перекачиваясь из кармана в карман потенциальных лохов, затем бум спал. А может, кто-то до сих пор ждал своего часа, страна огромная, народ доверчивый.
Пощелкав зубами, Жора надолго примерз к алюминиевой стенке давно закрывшегося ларька. Гоняться за кидалами было бросовым делом, потому что не только ничего не вернешь, но и волна поднимется повыше океанской. Может накрыть, несмотря на знакомые лица вокруг.Для ваучеристов,как для любого другого гражданина, этот народ тоже был врагами, поэтому Жора перебросил сумку с плеча на живот и надолго задумался. Проклятая "куриная слепота" и долбаный Гриша, если бы не он, Жора ни за что бы не задержался допоздна, потому что возрастала опасность быть наказанным любой из форм преступной деятельности. Все навязчивей становилось желание выпить, даже мысли о том, чем заканчиваются эти неуправляемые запои, не могли его заглушить. Чтобы как-то развеяться, он двинулся в сторону Арутюна, тот как раз закончил расчет с древней старухой.
- Смотри, что приобрел, - выудил он из кармана турецких широких штанов доисторическую серебренную цепочку. - За три штуки, двадцать граммов, девятьсот шестнадцатая проба.
- Кому она нужна, - вяло отмахнулся Жора.
- Э-э, брат, Алик такую вещь по пятьсот за грамм возьмет. Видишь, плетение необычное и замочек сейфовский, таких сейчас не делают. Ты случайно медали не собираешь, рубли николаевские? У меня их штук пять.
- Кинули, скоты, на двести баксов, - процедил тот сквозь зубы вместо ответа. – Я принял пятидолларовые купюры за полтинники.
- Да ты что! Этот пацан? - округлил Арутюн черные за очками глаза. - Он мне самому не понравился, помнишь, мы с Длинным фальшивые марки тебе показывали? Я думал, если что не так, то ты разберешься. Покажи.
Молча сунув баксы армянину, Жора закурил, бросил равнодушный взгляд на толстую цепь в его руках. Вязка и правда была необычная, когда-то на ней было золотое покрытие, но сейчас оно облезло. Изделие больше походило на линяющую змею, хотя даже в таком его неприглядном виде чувствовалась рука мастера.
- Отлично сработано, не придерешься, - наконец подал голос Арутюн, возвращая ему баксы. - Что тебе сказать в утешение, всех нас кидали, не ты первый, не ты последний. Если сможешь, толкани какому-нибудь лоху, только не на нашем базаре, а на Северном или Нахичеванском. Жалко терять двести с лишним тонн.
- Не смогу.
- Тогда отмочи приклеенные цифры и продай как пятерки, хоть двадцать тысяч вернешь. Устал ты, говорю тебе, поехали на море дней на десять.
- Поехали, - резко рубанув воздух рукой, согласился Жора неожиданно для себя. - Завтра же и рванем, а сегодня возьмем билеты.
- Почему завтра? Подготовиться надо, купить что-то в дорогу, - опешил Арутюн. - У меня даже плавок нет.
- У меня тоже, новые сперла какая-то сволочь, а старые стыдно надевать. Короче, завтра с утра закупимся, а вечером на поезд и рано утречком мы будем в Лазаревском.
- Ну... тебе видней, мне тоже надоело отбиваться от каждого мента, то и дело проверка документов.А если что нашли, давай взятку, дал на лапу, все равно гонят с базара, мол, чтобы твоего духу не было, своих, мол, хватает.
- Правильно делают, - ощерился Жора, злой на все на свете. - Дай вам волю, скоро весь Ростов начнет по-армянски гутарить. На базаре хоть уши затыкай от гортанных выкриков да от русского с акцентом мата. В Азербайджане и в Армении такого, небось, не услышишь, быстро пасть заткнут, особенно русаку. У вас почти стопроцентные национальные браки, а здесь можно творить что хочешь, и девочек насиловать, и стрелять, и грабить, и кидать.
- Что правильно? Тебя что, армяне кинули? - удивленно приподнял плечи Арутюн. - Я никого не граблю и не убиваю, работаю как все, на базаре не торгую, не хамлю. Слушай, какая тебя муха укусила?
- Я не о тебе, хотя ты тоже гусь хороший, - продолжал Жора, не снижая тона. Ему вспомнилась сделка с иконой, если бы он вовремя ее не продал, то армянин, наверняка, погрел бы на ней руки. - Почему ты не предупредил меня про кидал, а сразу тихой сапой свалил в сторону? Можно ж было подстраховать, ты же сам сказал, что он тебе не понравился.
- А ты что, совсем маленький? Не первый год крутишься, значит, обязан вычислять их за версту. Смотри-ка, я уже виноват.
- Ладно, давай замнем, - устало выдавил ваучерист. - Обидно, падла, только настроишься, так вот она очередная неприятность. Как проклятый.
- Ушами надо меньше хлопать, тогда все будет в порядке. Армяне ему, видите ли, виноваты, кровные братья его кинули, а он не знает, на кого вину свалить, - Арутюн шумно перевел дыхание, закурил. - Ну что, поедем, или ты уже передумал?
- Поедем.
О, с какой радостью влезал Жора в поезд "Москва - Адлер". Даже боязнь замкнутого пространства, постоянно преследовавшая его, отодвинулась куда-то в сторону, она лишь тогда напомнила о себе всплеском необъяснимого страха, когда двери вагона захлопнулись и состав тронулся. И сразу бесследно исчезла. Он уезжал на море от пьянок, разборок, от нервного из-за постоянных влетов перенапряжения, он пытался удрать от себя. Неограниченное время отпуска, предоставленного самому себе, рисовалось чередой лазурных волн, на вершинах которых играли радугой в белой пене разноцветные купальники. С берега наплывали плотные валы воздуха, насыщенные запахами цветов, созревших фруктов и еще чем- то турецким. Купайся, кувыркайся, загорай, ходи вечером на танцы, прижимайся к шоколадным женским телам. Отдыхай.
Но правильно говорят умные люди, что от себя не убежишь. В первый же день, под вечер, оба друга еле ворочали языками, раскололи их ростовские же девочки, приехавшие в Лазаревское на несколько дней. Друзья поили эту хитро-шумно-жадную компанию шампанским, ликерами и водкой, швыряли деньги направо и налево. Особенно усердствовал Арутюн, соскучившийся по женскому племени, но ни одна из них, достаточно уже пьяных, не захотела вечером подняться в горы, никто не заикнулся даже о танцах.Они накачались и уползли домой, исподтишка показывая Жоре, чтобы тот отрывался от своего нескладного корешка.Но у него на этот счет было собственное мнение, никогда ему не приходилось оставлять друзей в беде, ко всему как бы незримо присутствовала беременная Людмила. Было и без приключений хорошо от обилия солнца, синей соленой воды, чистого воздуха, не отравленного выхлопными газами и фабричными дымами.
На следующий день было похмелье, и поехало - покатилось как по гладкому льду, все восемнадцать суток. Вечернее кафе сменяли ночные рестораны, чтобы утром уступить место загаженным барам, либо замусоренным уголкам в стороне от пляжа.Под конец отпуска Жоре пришлось продать свою красивую золотую цепочку с крестиком,правда, за более высокую цену, нежели в родном Ростове. Денег не хватило даже на обратный билет. Арутюн предложил финансовую помощь, он привез с собой пару миллионов рублей в расчете на то, что кто-то из отдыхающих, как и Жора, окажется в затруднительном положении, и решится продать с себя перстень, сережки, или другие золотые украшения. Или захочет расстаться с баксами, котировка которых в Туапсе была ниже ростовской. Расчеты его не оправдались, на лазаревском базаре ваучеристов и скупщиков ценностей близ железнодорожного вокзала оказалось больше, чем достаточно. Они уезжали практически ни с чем, от двух лимонов Арутюна тоже осталось чуть больше трехсот тысяч рублей, деньги ушли на кабаки, на дорогие фрукты и шашлыки, на надежду переспать под конец отпуска хоть с кем-нибудь. Побросав под лавку дорожные сумки, тот хмуро уставился в одну точку, Жора тоже молча уткнулся лбом в прохладное окно вагона, опустошенный материально и духовно. Ему впервые за многолетние вылазки на море не удалось трахнуть ни одной бабы из множества их, вертевших на пляже перед носом круглыми, обтянутыми крошечными треугольниками, попочками. Даже поцелуи, доставшиеся ему как мелкие монетки нищему, вспоминались с противностью, губы у пьяных женщин были слюнявые, растрепанные, с яркой каймой слизанной краски по краям, и тупой, без всякого смысла, прерывистый разговор, идиотский смех, больше похожий на плач под пытками. Такого с ним еще никогда не было. Почти у шпал плескались волны, то ярко - синие, то светло - зеленые с белыми шапками пены, море к горизонту сглаживалось, превращалось в черное, будто заасфальтированное шоссе, раздольное, с силуэтами редких кораблей на нем. Недалеко от Туапсе перед пассажирами покрасовались толстым слоем ржавчины на боках два выброшенных стихией на берег морских сухогруза. И море кончилось, поезд обступили горы, укрытые колючим лесом. Жора вздохнул, расправил лежавшее поверх матраца одеяло и лег спать. Не так все виделось, но... отпуск кончился.

Глава восьмая.

На ихнем пятачке все оставалось по-прежнему, только ваучеристы, в отличие от бледнолицей молчаливой толпы покрылись папуасским загаром и стали более развязными. Все-таки бабки, к презрительному отношению к которым советских граждан приучали всю сознательную жизнь, давали возможность насладиться мимолетным бытием на грешной Земле основательнее, они заставляли увереннее смотреть в будущее. И ваучеристы, эта стихийно возникшая прослойка между крутыми банкирами, фирмачами, директорами компаний и остальным людом, почувствовали это на себе в полную меру. О, какое это оказывается счастье - не зависеть ни от кого, можно встать когда хочешь, купить то, что желает твоя плоть в данный момент, и вообще, вести себя более раскованно. Но такое состояние ощущалось только первое время, затем деньги начали дисциплинировать, заработала во всю силу, скорее всего, французская поговорка: "Я не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи".Она приносила весомый доход наяву, добротные туфли носились не один год, не выходя из моды, хорошая одежда требовала к себе соответствующего внимания,и ее можно было без проблем сдать в комиссионный, потеряв всего лишь копейки. И натуральные, с базара, продукты - буженина, окорок - оказались слаще дешевой магазинной колбасы, к тому же намного экономичнее, съел небольшой кусочек и сыт по горло, не то, что от полкило водянистой любительской или станичной. Но этими благами можно было осыпать себя при одном условии - не пить. А большинство ваучеристов еще и не курило.
Сентябрь уже давал о себе знать редкими порывами прохладного ветра, срывающего с деревьев жалкую листву. В воздухе запахло яблоками, виноградом, почему-то переспелыми абрикосами, хотя сезон их закончился еще в середине августа, алычей и грушами. Жора надел туфли на высокой каучуковой подошве. Прошла неделя, как они с Арутюном вернулись с моря, армянин настойчиво вживался в законное их пространство на правах его лучшего друга. Его тетка оказалась скромнее, она продолжала ютиться за палатками. Время подходило к обеду, Жора успел взять несколько полтинников двадцать четвертого года, николаевский рубль и большой пятимарочник времен Первой мировой войны с длинношеей головой австро-венгерского императора Франца Иосифа и двуглавым орлом на обратной стороне. Его правопреемника, Франца Фердинанда, бывшего катализатором между главами враждующих государств, застрелил Гаврила Принцип по приказу тайного комитета, правящего миром. Заправилам понадобились новые рынки сбыта и онине задумываясь развязали мировую бойню,унесшую жизни двухсот восьмидесяти миллионов человек,прекратившую существование четырех империй:Австро-Венгерской,Германской,Османской и Российской.Это был гроссмейстерский ход, достойный увековечивания его в веках. Знакомый старик подносил еще несколько царских золотых десяток и пятерок, видимо,он нашел клад или богатство было его наследством,потому что он и много позже приходил с точно таким же набором, обеспечивая себе безбедную старость. Но в цене они не сошлись, червонцы и пятерки оказались рядовыми, то есть 1899 года, а просил он за них как за более редкие - с 1903 по 1915 годы. Старик продал их другим ваучеристам на главном входе в базар, потому что Жора оказался стесненным в финансах. Около часу дня Длинный, Серж и вся их компания неожиданно снялись и отбыли в неизвестном направлении, ваучеристы, зная широкие связи Длинного с ментами, заволновались, потому что он свой доходный пост оставлял так резко только за час до очередной облавы. Перед этим прошел слух, что он занял своему корешу четыре тысячи баксов, но тот, кажется, кинул его, и длинный готовил расправу. Но это были его проблемы, в незнакомые дела за пределами рынка ваучеристы вмешивались редко, тем более, что хамоватого Длинного мало кто уважал.
- Надыбали, наверное, добрый слив на ваучеры, вот и погнали, - попытался объяснить Скрипка их исчезновение. – В первый раз что ли, они пашут только на себя.
- Ты не собираешься домой? - спросил Аркаша, подходя к Жоре.
- Нет, а что?
- Что-то мне не нравится вся эта возня. Как бы не пришлось накидывать на шею очередной хомут.
- Я не пойму, о чем ты говоришь, - воззрился он на него.
- Кто его знает, - неопределенно хмыкнул Аркаша. - В прошлый раз, когда ты бухал в отпуске, сюда уже приходили накачанные, с повадками крутых.
- А кому мы нужны - нищета. У крутых полно работы с "товариществами с ограниченной ответственностью", с казино, фирмами и прочими доходными местами.
- Так ты не поедешь?
- Я еще ничего не заработал.
- Постоять, что ли, - Аркаша рассеянно пнул носком ботинка пустую пачку из-под сигарет. - Поработаю, тогда тоже все обошлось. Эти крутые потоптались, посмотрели и свалили.
- Вот именно, - хмыкнул Жора. - Что с нас брать, копейки?
Но он зря не придал значения Аркашиному предчувствию, потому что буквально через полчаса подкатили две сверкающие иномарки. Выпустив из дверей нескольких накачанных парней с короткой стрижкой ежиком и бычьими шеями, лайбы бесшумно растворились за поворотом трамвайных путей. От группы отделился коренастый крепыш в великолепном спортивном костюме, и знаком приказал ваучеристам оставаться на местах. Жора видел, как Вадик пытался спрятать сорванную с груди табличку, как Данко завертел головой по сторонам в поисках соплеменников.
- Добрый день, ребятки, - поздоровался крепыш ровным голосом. - Кто здесь у вас старший?
- Старших нет, - ответил Арутюн после недолгого замешательства. - Каждый сам за себя.
- Отлично, - улыбнулся крепыш. - Тогда я назначаю тебя старшим, иди сюда.
Оба отошли в сторонку. Ребята как по команде сняли таблички и сгруппировались, их оказалось восемь человек. Семейный подряд, как ни странно, тоже бесследно исчез, своих, скорее всего, предупредила Лана, но было непонятно, кто осведомил цыганей, потому что Данко остался вместе со всеми. В этот момент с центра базара примчался взволнованный Виталик, он протиснулся в середину группы, растерянно оглядываясь вокруг:
- Братва,кажется,это рэкет, нас обложили со всех сторон, - зачастил он. - Подходят амбалы и предупреждают, что если мы не будем платить, то работать нам не дадут. Если кто-то из ребят замялся, они срывают таблички и гонят его вон. Беню свалили на землю прямо на месте и избили его ногами, никто не заступился, даже менты куда-то угнали. К вам не подходили ?
- Пришли, - угрюмо откликнулся Аркаша, недобро покосившись на Жору. - Уже идет разборка.
- Так пока не поздно слиняйте, этот наезд добром не кончится.
- Куда? Завтра - послезавтра ты или он все равно придете сюда, - подал голос Хохол. - Если они прицепились, то житья не дадут.
- А по сколько платить, они не говорили? - осторожно спросил Данко у Виталика.
- Кажется, пятерку в день с носа, или тридцать тонн в месяц. Но надо еще уточнить, потому что я сдернул сразу после начала базара - вокзала.
- Я слышал, что менты предлагали за нашу защиту дешевле, - судорожно сглотнул слюну один из братьев - студентов.
- За защиту от кого, от них самих? - подковырнул Хохол.
- От рэкета, и от кидал, само собой.
- От кидал никакой мент не защитит, они сделали свое дело и растворились, - оборвал Данко пацана. – Ты сам ушами не хлопай, а с рэкетом нужно разве что договориться. Кстати, я этих ребят что-то не припомню.
Ваучеристы дружно посмотрели на цыгана, каждый из них помнил, что Данко знает в Ростове всех, начиная от простого мошенника и кончая ворами в законе, значит, его сомнения имели под собой почву. Но выводы утешения не принесли. В это время Арутюн отошел от крепыша и направился к ним, длинное его лицо приняло деловое выражение:
- Ребята, надо собрать сто штук, на первый случай.
- С кого собирать, нас здесь восемь человек, - пожал плечами Аркаша. - А с остальных что, не надо?
- С остальными потом разберутся, - пообещал Арутюн. - А с нас, ну ... по пятнадцать штук.
- Я платить не буду, во-первых, я не знаю, от кого эти парни, - жестко сказал Данко. - Если они от Бацая, который держит город, то он и не думал шерстить рынок, наш угол, во всяком случае, потому что мы работаем за пределами базара. А если от другого человека, контролирующего главный вокзал, то пусть едут туда и собирают дань с ваучеристов, которые промышляют там.
- Тогда иди и разбирайся с ними сам, - поджал губы Арутюн. - Мне он ничего не сказал, кто они и откуда, сказал только, чтобы я собрал бабки. Что мне, больше всех надо!
- Никуда я не пойду, и платить не буду, - уперся цыган. - Я этих парней вижу в первый раз.
Крепыш, видимо, усек, в каком русле идет диалог между его посланником и Данко, потому что стронулся с места и вразвалочку пошел к ваучеристам. Они еще теснее сплотили ряды вокруг Данко,нащупывая в карманах завалявшиеся на всякий случай отвертки, перочинные ножи и прочие железки. Друзья крепыша по-прежнему стояли в стороне с абсолютно равнодушными лицами.
- Что, неувязочка? - ласково спросил армянина крепыш.
- А кто ты? На кого ты работаешь? - подался вперед Данко, не дав тому раскрыть рта.
- Разве это имеет значение?
- Большое, я должен знать, кому буду отстегивать бабки.
- Нам, - скулы у крепыша покраснели. - Еще объяснения нужны?
- Да, - не сдавался цыган. - Я должен быть уверен, что на завтра не приедут другие и не начнут раскалывать нас точно также.
- Не приедут.
- Где гарантии?
- Пойдем, я выпишу тебе гарантии.
- Ты!!! - Данко зло ощерил рот, показав плотные ряды крепких зубов. Рука его потянулась к заднему карману брюк, который оттопыривало подобие складной финки. Каждый из нас тоже ощутил пик напряжения, значит, без драки не обойтись. Пальцы ребят цепко ухватились за подручный инструмент. - Ты меня на понт не бери, я на базаре с пеленок, видал и перевидал всяких.
- Так пойдешь со мной? - снова позвал крепыш, но уже менее уверенно.
- Пойду, но на базар, к козырной братве. Там и разберемся, кто чего стоит.
- Да бросьте вы, ребята, зачем поднимать волну, - влез Жора неожиданно для себя в перепалку, чувствуя, что стычка добром не кончится. - Я кину на банк свои тринадцать штук, но с уговором, что тревожить меня будут не часто, иначе здесь и на кусок хлеба не останется.
Крепыш словно ждал этой разрядки, он, обернувшись к нему, сменил жестокость в голосе на покровительственный тон:
- С тебя, дед, мы не возьмем ни копейки, мы знаем, что ты работяга и поэт. Работай над своими стихами, радуй новыми книгами нас, своих читателей.
Эти слова заставили опешить не одного Жору, ребята с удивлением воззрились на крепыша, затем посмотрели на него. Он не знал, что делать дальше от накрывшего его конфуза, надо же, его скромная личность известна даже крутым. Один Данко продолжал стоять натянутой струной.
- Короче, ты сейчас выложишь пятьдесят штук, то есть, половину суммы, - крепыш ткнул армянина пальцем в грудь. - А потом, когда я разберусь с вашим... цыганом, вы отстегнете остальное.
- Сейчас разберемся.., - Данко быстрым шагом направился вглубь базара. – Разберемся, кар ан дибул...
Арутюн отсчитал из висящего на поясе кошелька пятьдесят тысяч и передал их крепышу, тот, забрав у него деньги, улыбнулся всем и пошел к своим ребятам, вся группа потянулась к главному входу в рынок. Жоре показалось, что высокие плечистые ребята как-то опасливо осматривались по сторонам.
- Что-то здесь не то, - высказал он предположение Арутюну. - Какие-то они не такие…
- Какие не такие? - воззрился тот на него. – Это рэкет, если они сказали, то надо исполнять, они тоже кушать хотят. А эти зажали бабки, они больше отдадут, понимаешь, они всего могут лишиться.
Он был доволен тем, что произошло, но ребята по-прежнему хмурились, никто из них не собирался цеплять на грудь таблички. Разборка была еще не закончена и по этой причине уходить домой никто не решался. Так они и стояли кучкой, отмахиваясь от клиентов, многочисленных почему-то именно в этот момент. Данко не было долго, рэкетиров тоже. Виталик застрял с ваучеристами, он боялся и возвращаться на свое место в центре рынка, и уходить домой, предполагая, что его запомнили.
- Не там, так здесь попал, сейчас бы мне поработать после недельного запоя, - досадливо сплевывал он сквозь зубы. - Дома шаром покати, я занял под проценты двести штук, но их же отдавать надо...
Жора собрался, было, его успокоить, все-таки родная душа - пьяница, но тут появился Данко.
- Ну, что там, разобрались? - бросился к нему Скрипка. - Мы уже хотели идти тебе на выручку.
- Что меня выручать, вы за собой смотрите, - возмущенно огрызнулся цыган. - Кидалы это, и даже не кидалы, а какой-то сброд.
- Какой сброд, что ты гонишь! - опешил Арутюн. - Что я, дурак, когда разговаривал с ним? Он все знает.
- Значит, дурак ты, если не отличил дворовых пацанов от крутых, они сейчас все так одеваются и стригутся. Шляпа ты, а не ваучерист, я-а, срок тянул, во всем разбираюсь...
- А иномарки? - не унимался армянин. - Ты видел, как они шикарно подкатили?
- Это их друзья подбросили или они наняли машины на сто метров. Цепляй табличку, черножопый, отрабатывай свой кровный полтинник, отданный не за понюх табаку. Тебе его уже никто не вернет, даже наш мягкотелый поэт не выложит свои тринадцать штук за просто так.
- Кидалам куска говна жалко, - подтвердил Жора, смущенный прозрачным намеком. - Мне тоже показалось...
- Когда кажется - креститься надо, - перебил цыган. - Работайте, ребята, их уже след простыл, подставили вас, как последних лохов.
- Но какая сука все это подстроила? - не мог успокоиться армянин.
- А вот завтра и спроси у Длинного. Можешь съездить к нему домой, глядишь, повезет, и ты узнаешь во дворе кинувших тебя пацанов. Они, скорее всего, его соседи.
- На базаре тоже кидалы? - неуверенно спросил Виталик.
- Там другой расклад, - посерьезнел Данко. - Туда ты пока не суйся, иначе влетишь в очень серьезную историю.
- Значит, опасность не миновала, - сказал Аркаша. - Скоро они заявятся и у нас.
- Мы им до фени, они шерстят баранов покрупнее, - твердо ответил цыган. - Тех, кто занимается скупкой золота не один год, как Скрипка, например.
- А при чем здесь я? Я тоже гол как сокол, - забеспокоился знаток музыкальных инструментов и швейцарских часов. - Сыну дай, дочери оторви...
- Двухэтажный особняк дострой, - продолжил перечень, подмигнув нам, цыган. - Ты бы лучше штаны с ботинками купил, смотреть уже противно.
- Э-э, брат, его прикид для отвода глаз, - съязвил повеселевший Хохол. - Помнишь, как татарский хан в фильме "Илья Муромец" отбирал у своих нукеров золото? Перевернет их кверху ногами, тряхнет- и сразу гора драгоценностей.
- Может, и его надо тряхнуть? - нарочито сдвинул цыган черные брови. - Глядишь, гора бриллиантов выпадет.
- Да вы что, ребята, вы так и подставите меня, - Скрипка поспешно засунул табличку, нацепленную было снова, в рваный портфель. - Нет, я лучше домой поеду.
В этот день ребята разошлись рано. В последующие несколько суток их тоже никто не потревожил, хотя разборки в центре базара продолжались дней десять. Участились случаи нападения в подъездах домов, в которых жили ваучеристы, в парке Горького дворники ранним утром обнаружили под деревом труп крупного известного валютчика. Кому-то проломили голову, еще двоим поломали ребра, ребята оказались в больнице, но денег и ценных вещей при них, естественно, не нашли. На жалобы знакомым ментам и Гелику, начальнику группы из уголовки, по-прежнему продолжавшему навещать Лану и пугать ребят долгим своим торчанием рядом с их местами работы, те только пожимали плечами да сочувственно цокали языками, давая понять, что надеяться они могут лишь на себя. Ловля бандитов была за пределами их деятельности, да и не все ваучеристы писали заявления, а кто в горячке его настрочил, потом тысячу раз об этом пожалел.Бумаги просто не рассматривались,мало того, узнав сумму долларов и количество ваучеров, отобранных у них, сотрудники следственных отделов начинали рьяно докапываться об их происхождении. Отмазываться потом было намного сложнее. С каждым днем беспредел набирал силу, ваучеристы смотрели по телевидению выступления Руцкого, Хасбулатова, генерала Макашова, и в какой-то степени соглашались с этими мало приятными им людьми,потому что в чем-то они были правы.Большую половину Государственной думы обеих палат - верхней и нижней - составляли передовики производства, директора предприятий, представители колхозов и просто случайные люди, не смыслящие в политике. Ни один из них не дал дельного совета, по какому пути идти России дальше, выступления доморощенных политиканов на съездах депутатов больше походили на речи бригадиров перед крестьянским сходом в каком-нибудь захудалом колхозе, они не имели ни мысли, ни содержания. Корявая, неправильная речь, ограниченное выражение на обветренных лицах, людям было непонятно, зачем таких "избранников народа" выпускали на трибуну, зачем позорили опозоренную и без того нацию. Слабоумная грызня за столами президиумов и в кулуарах кремлевских дворцов не могла пройти бесследно и в октябре наступил ее пик. Ваучеристы почувствовали его приближение примерно за полмесяца до надвигающихся событий, цена на ваучеры катастрофически упала, кривая на доллары наоборот поползла вверх, хотя баксы до этого как-то подталкивали престиж чеков. Цены на товары народного потребления поднималась как на дрожжах, а приток на рынок золотых и серебреных изделий уменьшился. Деловая жизнь в коммерческих структурах как бы замерла, ваучеристы снова довольствовались малым.Те из них, кто тормознул крутую пачку чеков в надежде на быстрое обогащение, пролетели фанерой над Парижем, ваучер упал в цене так круто, что никто даже ахнуть не успел. Все свершилось по-русски – поспешно и бестолково.
А потом ребята наблюдали на экранах телевизоров за осадой белого дома и телевизионного центра Останкино, за действиями патриотов из русской национальной гвардии,руководимых боевыми генералами Макашовым и Руцким. Хасбулатов на время исчез из поля зрения, поговаривали, что он вновь накачался наркотой. Но непризнанный политический "вождь всех времен и народов" вместе с верхушкой оппозиции оказался в осажденном войсками Белом доме, откуда тоже отдавал ценные указания своим сторонникам, противникам существующей власти, посылая их под пули и снаряды. А может, ему доставляло больше удовольствия дергать за веревочки генералов-марионеток. Во всяком случае, боевые действия на площади перед Белым Домом мало чем отличались от штурмов Берлинского рейхстага, виденных в кинофильмах, те же разрывы снарядов на стенах и в окнах, тот же посвист трассирующих пуль, и тот же щебень под ногами, что у нападавших, что у защищавшихся. Труппы показывали потом, но сколько их было на самом деле, никто не знал, потому что это была очередная государственная тайна демократической новой власти. Бабурины вместе с Зюгановыми, лидерами коммунистической партии ушли в подполье, они затаились, выжидая удобный момент для нанесения решающего удара. Развитие событий, освещаемое комментаторами по телевидению, кипело жаркими страстями, от звуков беспорядочных взрывов, доносимых динамиками, можно было оглохнуть, от вида окровавленных тел убитых и раненых людей - поломать ногти о ладони.Но народ безмолвствовал, людей, казалось, поразило абсолютное равнодушие, они работали, исполняли каждодневные свои дела, не напрягая голосовых связок при обсуждении, как в былые времена, того или иного значительного эпизода, происходящего, по словам высоких лиц с экрана, в стране. Наоборот,люди с садистским каким-то интересом наблюдали за бойней, сидя в креслах в тихих квартирах, или в Москве прямо с моста через широкий проспект, в нескольких десятках метров от жуткой арены. Скорее всего, так же свершилась Великая Октябрьская Социалистическая революция, только тогда после нее началась еще Великая Гражданская война, унесшая жизни сорока миллионов сограждан. Сейчас же ее развязывать было не перед кем,потому что с того исторического момента все стали равны - ни бедных, ни богатых, и для лозунга "экспроприируй экспроприированное"не нашлось ржавого гвоздя,чтобы вколотить его в тело лихоимца. Новый буржуин еще не поднялся на ноги, хотя и чувствовался где-то рядом, он был еще невидим, а против своих же холопов, дравшихся всего лишь за власть, на Руси не ходили испокон веков. Пусть, мол, новые стеньки разины с емельками пугачевыми позабавятся, один хрен, как ничего не было, так и не будет.
Но странным в поведении русских людей было не это равнодушие, а то, что они поддерживали приход к власти и Хасбулатова, рвавшегося к ней, как и Руцкой, с закушенными губами, этого горца, пробравшегося в Кремль, как и Сталин, весьма запутанными путями. Народ словно не понимал, что если бы Руслан Имранович стал президентом, Россия через короткое время упала бы перед ним на колени и принялась восхвалять аллаха, исповедуя мусульманские заповеди. Этот вывод был страшен сам по себе, потому что он говорил о том, что люди уже доведены до отчаяния бесконечными революциями, гражданскими и отечественными войнами с перестройками, с последующими после них строительствами светлого будущего на всей земле. Им уже было все равно, кто встанет у руля государства, лишь бы у правителя была крепкая рука…
Когда Белый Дом наконец-то взяли, цивилизованный мир в очередной раз скупо поаплодировал победителям, не спеша, однако, с налаживанием с новой Россией тесных экономических контактов. Но жизнь в стране стала и без посторонней помощи потихоньку выправляться, строптивых заключили в "Бутырку", в "Матросскую тишину" и в прочие тюрьмы, после этого цена на ваучеры медленно, но твердо поползла вверх и народ снова поволок на базар добро, припрятанное на черный день. Забот прибавилось, теперь ваучеристы работали без оглядки назад, уверенные в том, что мир на полгода - год обеспечен, а по прошествии сего времени приватизация благополучно завершится. Главное, не упустить сейчас дарованного Богом случая, потом будет легче со сколоченным капитальцем искать свое место под солнцем хоть на любимой Родине, не раз удивлявшей мир очередными реформами, ведь глупость, она бесконечна и необъятна, как сама Россия. А у России путь свой...
Подошел Новый 1994 год. Жорину сумку приятно оттягивали полтора миллиона рублей, он тысячу раз хотел купить подержанный автомобиль или, в крайнем случае, съездить за границу, чтобы увидеть хоть одним глазом, как живут капиталисты. Но все не получалось. То в середине декабря узнал, что Юля, его дочь от первого брака, родила в августе внучку. Она жила в квартире, оставленной ей матерью, и надо было как-то помогать ей сводить концы с концами, потому что с прежней работы ей начисляли гроши,а на внучку она получала от собеса две или три тысячи. Да и Людмила, хоть ничего по-прежнему не требовала, была под боком.Отец ее продолжал пить,мать из-за болезни сердца еле передвигалась, но сама Людмила стойко переносила тяготы последнего месяца беременности. Жора мотался с одного края города на другой, стараясь обеим выделять небольшие суммы, но не баловал их, разве что по пьянке, когда шлея попадала под хвост. Все шло более-менее гладко, но в тот день - теперь он точно знал, что это произошло шестнадцатого декабря, то есть, в сумме получалась эта проклятая семерка - он рано возвратился домой с базара. Арутюн зарядил его двадцатью тремя граммами золотого лома и несколькими золотыми изделиями, попросив его их продать - у Жоры как раз объявился богатый купец. Сложив товар в мешочек и приплюсовав свой запас, он намеревался двинуть по утречку к купцу, а затем, уже от него, пойти снова на базар. Не успел он поесть, как в передней раздался звонок, на пороге стоял Витька Перегожин бывший корешок по формовке, ему он был рад всегда, в одном из стихотворений даже сделал его героем, вернее, одним из участников событий. И хотя пить ему совсем не хотелось, кроме того, домой он тоже ехал почему-то с неохотой, он сразу потащил друга, любителя вмазать, в магазин. К литровой бутылке "Распутина" и плоской с "Амаретто" они прикупили еще баночного пива, сосисок и прочего, Виктор не упирался, он давно знал, где промышлял Жора последнее время. И пошла гулять Россия, они осушили обе бутылки под воспоминания о работе в литейном цеху, о кольцевом и автоматическом формовочных конвейерах, о рекордах, о дружбе семьями, запили их пивом и даже смотались еще. Затем Жора играл на гитаре, вместе они прогорланили в полный голос не одну песню, в том числе «Где-то вдали догорает закат…» в исполнении Жана Татляна, после чего пришла пора хвалиться достижениями на новом трудовом фронте. Жора показал бабки, золото, монеты, рассказал о секретах работы на ваучерах, предложил другу переходить к нему напарником.
- Не-е, мне совесть не позволит, - пьяно улыбался Витька. - Я лучше буду работать на "Электроаппарате" бригадиром грузчиков, ни забот, ни хлопот и зарплата нормальная. Танька моя промышляет вязаными кофточками, наворует шерсти в Доме быта на Северном и там же свяжет. А потом продает, к ней иной раз подключаюсь и я, но это когда в охотку. Ты меня, барсука, знаешь.
- А Пашка? - спросил Жора о неродном его сыне, вспомнив, что тот год как вернулся из армии.
- Пашка по шабашкам, коровники с бригадой строителей по колхозам воздвигает, - засмеялся друг. - Ты за него не беспокойся, этот рыжий черт хоть кого обскачет.
- Не женился?
- Не-а, и не думает... Здоровый вымахал, не узнаешь, когда ты у нас последний раз был, год назад почти?
- Да-а, время летит.
- Танька о тебе вспоминает, все меня подначивает, мол, вот поэт молодец, и стихи успевает сочинять, и деньгу большую заколачивать. А ты, мол, недотёпа.
- А давай махнем к вам?Возьмем шампанского,шоколада, цветов, - завелся Жора. – Мы сто лет почти не виделись.
- А чего, давай, - согласился Виктор. - Она обрадуется.
- Только я захвачу с собой сразу весы, золото и прочее, мне завтра нужно быть как раз в вашем районе. Есть богатенький клиент, я пересплю у вас и погоню к нему.
Он не сомневался насчет того, что Танька ему обрадуется, толстая жена друга была не дура выпить за чужой счет.Отсчитав сто тысяч рублей и сунув мешочек с золотом во внутренний карман кожаной куртки, приобретенной недавно, Жора натянул меховую шапку и они вышли за дверь.Такси поймали быстро,отоварились тоже на маленьком базарчике Северного жилого массива. Жора накупил даже лишнего, потому что подарки, в том числе пару бутылок русской водки в придачу к французскому шампанскому, они несли вдвоем.На ногах он стоял более-менее твердо, голова еще соображала, он даже помнил радостные восклицания необъятной Татьяны, открывшей им дверь. Но после первого стакана у него перед глазами поплыло, Танька почему-то вместо водки налила ему домашней самогонки, привозимой ею от родителей, живущих на Маныче. Мол, свою надо допить, а потом за гостевую приниматься. Сын ее, рыжий растрепанный Пашка, мотался туда-сюда с будто приклеенной слащавой улыбкой, наконец он утащил неродного отца в зал, и они принялись громко о чем-то спорить. Татьяна услужливо подтолкнула второй стакан, наполненный мутной жидкостью, не прерывая ни на секунду потока льстивых слов. Но Жоре было уже достаточно, мозг его еще как-то контролировал происходящее, а вот тело служить отказывалось напрочь. Свалившись на пол, он с трудом дополз до ведущего в зал коридорчика, приткнулся носом к плинтусу, мечтая лишь об одном - полностью отключиться до утра. Так было противно, что он тысячу раз успел проклясть поездку к другу, предложенную самим же, его ломало, перекашивало, хотелось выхлестнуть содержимое желудка, но рвота горячими волнами подступала к горлу и откатывалась назад. Его мучала запоздалая мысль о том, что не надо было глушить проклятую самогонку. Года три назад он приходил к другу с одной из своих женщин, они, опорожнив принесенное с собой, взялись за Татьянину самогонку, тогда тоже трясло как в лихорадке, а потом наступил необъяснимый страх. Он с трудом добрался до собственного дома, наказав себе никогда больше не посещать эту квартиру, потому что бывшая с ним женщина огорошила странным признанием:
- Она тебе жутко завидует.
- Кто?
- Жена твоего друга, прямо из кожи готова вылезти. Ты как-то рассказывал о своей семье, я думаю, что в вашем разводе она сыграла не последнюю роль.У тебя было все: квартира,обстановка, деньги, чем ты постоянно хвастался. Этого делать не стоило, они страшно завистливые люди. Я советую тебе держаться от них подальше, потому что никакие они тебе не друзья.
Тогда Жора обиделся и прогнал женщину, но визиты к Виктору прекратил, продолжая принимать его только у себя дома, чтобы выслушать очередные жалобы на неустроенность, Да и выдернуть старые гвозди из дерева жизни всегда труднее, хотя сам давно чувствовал на подсознательном уровне, что так оно и есть на самом деле. Он долго недоумевал, как сумела знакомая разглядеть ситуацию с единственного взгляда со стороны, а он за долгие годы дружбы так и не смог раскусить эту семейку.
Шум голосов в зале возрастал, Жоре показалось, что Виктор вроде бы отбивался от наседающих на него Татьяны с сыном. Он вдруг ощутил неладное, подумал о том, что заряжен чужими ценностями под завязку. Он не знал, почему эти мысли пришли в оглушенную алкоголем голову именно в квартире друга, казалось бы, надежнее места не сыскать. Неимоверным усилием воли он собрал свою волю в кулак, затем поднялся, сунул ноги в туфли и направился к входной двери. Татьяна, выскочившая из комнаты, попыталась удержать, но он продолжал упрямо рваться на улицу, силы придавало недоверие к людям, ставшим неожиданно чужими. И Танька уступила, отошла в сторону. Спустившись на лифте, Жора вышел из подъезда, было где-то около полуночи, рыхлый днем снег затвердел под ногами, морозец усилился. На воздухе ему стало немного легче, сориентировавшись, он твердыми шагами пошел по направлению к трамвайной остановке, уверенность в том, что доберется до собственного дома, укреплялась с каждым его шагом. Вот и угол длинного здания, за которым прямая дорога к проспекту Королева, вокруг было тихо и пустынно. Сзади неожиданно раздались голоса, обернувшись, он увидел спешащих к нему раздетых Виктора и Пашку.
- Отдавай золото, - без предисловий потребовал незаконный сынок друга. Жора видел, как опасливо переминается он с ноги на ногу, как неуверенно прячется за его спиной Виктор, оглядываясь по сторонам.
- Какое золото? - опешил он.
- Которое у тебя в кармане куртки.
- Виктор, вы что, хотите меня ограбить? - ошарашенно переспросил он у друга.
- Тебя все равно ограбят, - заморгал тот глазами.
- Но ты же знаешь, что золото чужое.
- Тем более.
- Ни хрена себе, как же так, друг!- от стыда Жора не находил слов за себя, за него, за положение, в которое он ввязался. Родные люди и решили его ограбить, вместо того, чтобы довести до дома. - Вы же с Татьяной мне друзья, почти брат с сестрой.
- Время такое, - отрывисто и уклончиво ответил он. - Я же сказал, тебя все равно ограбят, так лучше мы.
Жора совершенно протрезвел, не понимая логики этих людей. Тем временем Пашка сделал шаг вперед, придвигаясь ближе, кажется, он поначалу думал, что Жора станет защищаться, но, увидев его деморализованное состояние, он обнаглел до предела:
- Короче, давай золото, - повторил он более жестче.
И Жора сдался, не в силах поднять руку на друга, потому что был знаком с ним двадцать пять лет, потому что они вместе тягали набитые формовочной землей тяжеленные опоки в литейном цеху. Аж пупки у них звенели от адского напряжения, не говоря о мускулах. Сдался, потому что не знал, куда себя девать от горячего стыда за случившееся. Пошарив по карманам курточки, он вынул мешочек и протянул его Виктору:
- Держи, друг. Но не забывай, что тебе предстоит серьезная разборка, потому что это золото чужое.
- Разберемся, хоть завтра. Вот придешь к нам и разберемся.
Последние слова странным образом поколебали мысль Жоры о том, что его грабят по-настоящему, подумалось, что Виктор наоборот беспокоится о нем, а завтра он приедет, и все будет в порядке. Они уже собрались уходить, как вдруг Пашка вернулся и потребовал тем же жестким голосом:
- Снимай и курточку.
Теперь уже он раздевался покорно, отдав курточку, вытащил из кармана приличную пачку денег и тоже протянул прыщавому сосунку. Нет, подумал он, они не грабили, они просто хотели, чтобы его не обшмонал кто-то другой, хотя он мог бы добраться домой самостоятельно. Но так спокойнее, ничего ценного у него уже не осталось. Жора, проводив их, торопливо бегущих к далекому подъезду спокойным взглядом, развернулся и зашагал в сторону одинокого трамвайного звонка. Тело расслабилось, мозги вновь заволокло ядовитым туманом сильного алкогольного опьянения, раза два или три он, поскользнувшись на обледенелых буграх, приложился к жесткой дороге, мерцающей в лучах луны мертвенным светом. Потом сознание переключилось на автопилот.
Очнулся он с в подъезде какого-то дома,под батареей отопления и в первый момент не мог понять, где находится и что произошло. На нем не было ни курточки, ни шапки с туфлями, карманы брюк были вывернуты наизнанку. Мимо пробегали еще полусонные жильцы,косясь на него неприязненными взглядами.В голове постепенно прояснялось,значит, наступило утро и люди спешили на работу. Курточку у него вчера забрал со всем содержимым друг со своим сыном, а туфли с шапкой, видимо, сняли уже местные алкаши, когда он вошел в подъезд и завалился под батарею отопления. Он еще раз пошарил на всякий случай глазами вокруг - глухо, как в танке.Теперь не мешало бы узнать, в какую сторону его занесло, не дай Бог придется тащиться разутым и раздетым через весь город, как бывало не раз. Человек идет в пьяном виде домой не сразу потому, что не хочет остаться один в пустой квартире, или если у него есть семья, он не желает попадать на острые зубы жене и домочадцам. Поэтому он отправляется на поиски друзей и знакомых, у которых можно было бы пережить временные житейские неурядицы и привести себя в порядок. Жора, выйдя на улицу, понял, что находится недалеко от родной "хрущобы". Идти в носках по снегу, да еще с глубокого похмелья, было настоящей пыткой, но он преодолел это расстояние, не обращая внимания на прохожих, шарахающихся от него в сторону. Мысль о том, что Виктор сделал правильно, отобрав у него все ценности, подогревала ему душу, неизвестно, сумел бы он добраться до любимой постели самостоятельно. Арутюн на работу еще не уходил и Жора, рассказав о случившемся, попросил его открыть двери в собственную квартиру, потому что ключи исчезли тоже. Общими усилиями они сломали замки, но замки - дело наживное, их приходилось не раз вышибать ногами, главное, что он был в своем доме, где тепло, уютно и есть деньги на опохмелку.
- Хорошо, что твой друг отобрал у тебя золото, иначе бы ты снова оказался на мели, - сказал Арутюн перед уходом на рынок.
- А если он меня действительно ограбил? - не удержался Жора от подсознательного предположения. - Может такое быть?
- Э-э, какой ограбил! Брось ты глупые свои мысли, я его видел, это серьезный парень, скромный, стеснительный.
- Тогда вечером давай съездим к нему вдвоем, я как раз отойду, да и он придет с работы.
- Сам съезди, сегодня я не смогу, свидание у меня, - отказался Арутюн. - И не думай о друге плохого, такого не бывает.
- А завтра? - не отступал Жора. – Я сам не доеду, меня всего трясет.
- Ну... как хочешь, мне деньги нужны, понимаешь? Они не в обороте.
- Понимаю, но один не смогу.
- Хорошо, завтра поедем вместе.
Похмелившись и кое-как починив замок, Жора пошел болтаться по району. По этой причине они с Арутюном выбрались только на третий день к полудню в надежде застать в квартире у друга хоть кого-нибудь. На звонок никто дверь не открыл, Жора знал, что Татьяна работает в Доме быта, и они подались туда. На вахте они после долгих расспросов узнали, что она работает в вязальном цехе.
- А-а, явился, ты помнишь, как бросался на нас с ножом? - закричала Татьяна еще с порога. - Витьку чуть не пырнул, мы не знали куда от тебя деваться.
- С каким ножом? - оторопел он, лоб мгновенно покрылся мелкой испариной от мысли, что его действительно ограбили. - Что ты мелешь, Таня, я же помню, как от вас ушел.
- Ты ушел! Это Витька с Пашкой часа два тебя по закоулкам искали, - еще пуще разошлась та. - Боялись, что ты забьешься в какой-нибудь закуток и замерзнешь.
- Зачем же они меня искали, если я бросался на вас с ножом?
- Ну ты подумай, а? Потому что пожалели тебя, дурака, вот зачем, - она всей тушей повернулась к Арутюну. - Мы всю ночь не спали, думали, упадет где и закоченеет. Он же на ногах не стоял.
- А деньги он у вас не оставлял? - как можно спокойнее спросил Арутюн, переводя взгляд с одного на другого. Кажется, он тоже опешил от такого напора. - Вещи, золото?
- Какие вещи, какое золото! - схватилась за голову Татьяна, но так театрально, что даже армянин не сдержал ухмылки. Впрочем, эта бестия всю жизнь играла в артистку. - Он ничего не показывал, а по карманам у нас никто не лазиет. Все осталось при нем.
- Как не показывал? - возмутился Жора. – Я еще перстенек предлагал тебе купить по дешевке, не помнишь?
- Но ты ж его обратно засунул, и свои весы тоже...
- И рубль серебряный царский, и вилку серебряную, - зло ощерился он. - Все осталось в курточке, которую твой Пашка отобрал у меня вместе с Виктором. А сначала они забрали золото, и деньги я тоже отдал им.
- Вот иди и разбирайся с Витькой, а я знать ничего не знаю, а если будешь тут выступать, то быстро вызовем милицию, - полнокровная жена друга залилась от злости алой краской. – Меня они ищут, весь цех на ноги поставили! Понавел тут... головорезов, я вам поищу, золотом спекулируют, валютчики чертовы.
- А при чем здесь валюта и золото, это не ваше дело, чем мы занимаемся, - приподнял плечи Арутюн. - Вы отдайте нам то, что положено.
- Нету у меня ничего, нате, обыщите, - приподняла баба подол. – А за золото вас в милиции по головке не погладят, вмиг упекут, куда следует.
- Вот оно в чем дело! - понял наконец-то Жора, едва сдерживаясь от ярости. - Значит, вы точно рассчитали, что в ментовку я на вас не заявлю, во-первых, золото, во-вторых, мы были лучшие друзья. Кто мне там поверит? Я и сам, если бы не помнил все до мельчайших подробностей, никогда бы на вас не подумал... Это твоя идея, дрянь, ты всегда была мастаком на подлости. Ничего, за все придется отвечать, и за то, как моей Людмиле капала, что я блядую, и за сплетни. За все.
- Бабы, - негромко позвала Татьяна, пятясь широким задом ко входу в цех. - Бабы, сюда, убивают...
- Все ясно, - вздохнул Арутюн. - Пойдем отсюда, здесь нам делать больше нечего.
Жора развернулся и пошел к выходу из Дома быта, только сейчас его глаза на эту семейку начали раскрываться по-настоящему. Неужели за душой у этой деревенской бабы ничего не осталось! А было ли? Вспомнилось, как она гульнула от Виктора с одним его знакомым, поехала с ним в Маныч за рыбой и прямо в кабине "отоварилась".
- Почти всю дорогу на колдобинах подскакивали, шоссе под Манычем земляное, - смеялся знакомый, с опаской посматривая на его сжатые кулаки, и все равно не щадя Жориных чувств к его друзьям. - Но тяжела, сидение едва не продавили аж до бензобака.
Виктор тоже рассказывал о своих любовницах, особенно об одной, живущей где-то в сторону Военведа, он к ней заныривал около года, может, и сейчас не бросил. Значит, не любили они друг друга никогда, зачем же тогда жили вместе? Из-за квартиры? Развелись бы, как он в свое время, и дело с концом. Странное существование, полусонное, полное лжи, такого не пожелаешь и врагу. Недаром бывшая жена Людмила - везло ему на это женское имя - в очередной их приход к ней в гости с новыми сплетнями о нем, выгнала обоих на улицу, не дав досказать до конца новую, наполовину выдуманную, историю. Об этом факте поведал тоже Виктор, правда, с сожалением, потому что он питал чувства к его жене и не хотел порывать с ней взаимоотношений даже после их развода. Наверное, тоже похотливые, а не дружеские, как пытался он их представить. Да Бог с ним, это был маленький, ущемленный в правах крестьянский сын, вечно мнивший себя эдаким наполеончиком, который был ленив, туповат и равнодушен к людским проблемам.
- Поехали к Виктору, - выйдя на улицу, бросил Жора через плечо Арутюну. - Если и этот скот откажется вернуть вещи, то я обращусь к крутым.
- Да, брат, попал ты в переделку, - пробурчал тот. - Клянусь, я верю каждому твоему слову, ты зарекомендовал себя в среде ваучеристов с лучшей стороны. Но как тебя могли кинуть твои истинные друзья – у меня в голове до сих пор не укладывается. Сколько раз мы довозили тебя, пьяного в умат, домой, и ничего у тебя никогда не пропадало.
- Вот именно - довозили, - откликнулся он, скользя по гребням замерзшей грязи. - А эти сволочи довезти до дома и не подумали. Я боюсь предполагать худшее.
- Ты это о чем?
Жора долго молчал, не в силах продолжать дальше, слишком страшным показалось ему то, о чем он подумал. Каким-то неестественным, из ряда вон выходящим.
- Что ты надумал сказать? - повторил вопрос Арутюн.
- Понимаешь в чем дело, эта Татьяна не хотела меня отпускать, они до этого втроем грызлись за дверью. Пашка стоял на пороге горницы злой, издерганный, почудилось, что они решили меня обчистить, а потом выволочь из дома и бросить под стену какого-нибудь строения. Кто-то из них треснул бы меня молотком по башке, а если бы остался жив, они сказали бы,что ушел сам и на улице нарвался на грабителей.Попробуй потом докажи,что это было не так.
- Да брось ты, неужели они способны на такое, - засомневался Арутюн. – Она же деревенская баба, правда, наглая как танк.
- Сейчас время такое и все способны на все, - вспомнил он слова Виктора, когда они с Пашкой его грабили. Теперь в этом сомнений не осталось вовсе. - Ну, падла, везет, то соседи с товарищами, то друзья... Дальше уже некуда.
Они пересекли площадь перед торговым центром на Северном жилом массиве, дождались трамвая.
- Слушай, может, тебя переклинило? Сам рассказывал, что очнулся в подъезде незнакомого дома, без туфель, без шапки, с вывернутыми карманами, - продолжал сомневаться Арутюн в салоне трамвая. - Хотя поведение этой бабы явно паскудное.
- У меня до сих пор все стоит перед глазами, как на ладони, это потом меня снова развезло, потому что бояться было некого и не за что, - процедил Жора сквозь зубы, чувства обиды и ярости не умещались у него в груди. - Одного не пойму, почему я так долго поддерживал с ними дружеские отношения, наверное, это от проклятого одиночества. Понимаешь, на заводе я был гадким утенком: ссоры с начальством, резкие статьи в прессе.Меня награждали за труд и тут же наказывали за непокорность. Витька был тогда единственным, кто оказался рядом, он развелся, я тоже, наши жены - старые и новые - работали в цеху, практически в одной бригаде, только мы на формовке, а они в стержневом отделе. Теперь я понимаю, что одно это и сближало, а так мы совсем разные, он ярый коммунист, потому что понял, если слушаться начальников да повиливать перед ними хвостиком, то можно достичь каких-то высот. А потом, как множество паразитов в цеху и на заводе, ходи да поплевывай по сторонам, получай высокие оклады, в общем, начальствуй. А я глубоко презирал этих скользких людей, в основном, дебилов, не могущих связать двух слов, видно же, кто чего стоит. Мало того, я сын репрессированных родителей, родился в лагере, эти суки меня даже на учет в КГБ поставили как абсолютно ненадежного, с антикоммунистической родословной. Мне путь в партию, несмотря на заслуги в работе и творчестве - ударник, лауреат - был категорически заказан, а Витьке нет. Помню, как он переживал развод с первой женой, для него это была катастрофа, конец карьере. Не боль за жену и оставленных детей, а за измаранную биографию "выходца из крестьянской семьи". А у самого образования всего семь классов. Был бы очередной идиот в структурах власти.
- Что-то ты погнал на него, - ухмыльнулся Арутюн. – Совсем недавно принимал своего друга с распростертыми объятиями, не знал, чем его угостить.
- Предательство это, понимаешь? Я никому его не прощал, ни жене, ни даже своим детям.
- А до этого он не предавал?
- Предавал, и не раз. Но когда против тебя идут из-за разногласия в политических взглядах, это одно, а когда из-за корыстных целей - совершенно другое. Он до этого случая иголки у меня не украл.
- А твой сосед с третьего этажа со всей семьей? Новый друг Андрей и другие, они постоянно пьют за твой счет, воруют все, на что упал глаз.
- Это потенциальные алкаши по принципу украл – пропил, я наливаю им сам, по доброй воле, в дом пускаю тоже по одной причине - от одиночества. А здесь меня обокрал настоящий друг, с которым сожрали за двадцать пять лет дружбы не один пуд соленой формовочной земли пополам с горячим потом.Он отобрал у меня золото с целью не пропить, а обогатиться за мой же счет, за счет человека, которого сам при любом удобном случае называл лучшим другом. Я не предатель, если он меня так называл, значит, с моей стороны должна быть взаимность.
- Все ясно, литейщик. О чем ты будешь говорить с ним сейчас?
- Не знаю, мне просто стыдно будет смотреть ему в глаза.
- Я советую тебе на него напирать, и не теряйся как было с его бабой, иначе ты ничего не добьешься, - подсказал Арутюн. - Скажи, что так это дело ты не оставишь, приедут, мол, с базара крутые ребята и устроят такую разборку, что сам будет не рад.
- Попробуем.
На проходной завода "Электроаппарат" им дали номер телефона, по которому можно было дозвониться до бригады грузчиков. Виктора позвали только после того, как Жора сообщил, что он приехал от его жены, и что она чувствует себя плохо. На другом конце провода долго пережевывали известие, наконец женский голос сообщил:
- Она ж только звонила Пережогину, и все с ней было в порядке.
- Обстоятельства изменились, сударыня, - настойчиво сказал он в трубку. - Пусть отложит все дела и срочно придет на проходную. Я жду здесь.
- Ну... хорошо.
Виктор появился минут через десять, бледный и растерянный. Пугливо озираясь по сторонам, он подошел к Жоре.
-Где золото? - резко подался тот к нему.
- Не знаю, от нас ты ушел с ним, - не поднимая головы и часто моргая, Виктор повторил слово в слово то, что им стало известно от Татьяны. И добавил: - Я на другое утро приехал к тебе, но тебя не было дома.
- Виктор, если не вернете все, что вы отобрали у меня, вам будет плохо, тем более, что золото чужое, - Жора многозначительно кивнул на заросшего черной щетиной Арутюна.
- Но ты мне веришь, друг, что это не я? - запаниковал тот. - Я у тебя никогда гроша ломаного не брал.
- Верю, эта идея принадлежит Пашке с его матерью, это она хочет обогатить своего толстокожего единственного сыночка, - он с силой вогнал ногти в ладони, все было ясно, но боль оттого, что его предали, не отпускала. - Я тебя ни в чем не обвиняю и забочусь лишь о твоем благополучии, кроме того, это случилось по пьянке. Вернешь вещи, и мы с тобой забудем досадный инцидент.
- Да, лучше по-хорошему, - поддакнул Арутюн грубым голосом. - Вы же друзья, а друзей кидать нельзя.
Виктор тысячу раз повторил, что он ни в чем не виноват, юлил, заискивал, вновь пытался завести прежнюю шарманку, в том числе о каком-то ноже. Но, в конце концов, в нем что-то сломалось, а может, заговорили остатки совести.
- Хорошо, к концу рабочего дня ты подойдешь на проходную, и мы съездим ко мне домой. Найдем и курточку, и золото, никуда они не пропадут.
- Точно, друг?
- Точно, - твердо сказал он.
Выйдя за проходную, Жора с Арутюном отправились домой пешком. До конца смены на заводе оставалось еще несколько часов, Арутюн, беспокоящийся за свою долю больше, чем Жора, молча сопел рядом.
- Это они взяли, - наконец заговорил он. – Он здорово испугался, ты видел, как он оправдывался?
- Не слепой.
- Но давление этой бомбы, его жены, еще велико, он может отказаться от своих слов. Придет домой, они ему напоют, что ты, мол, все равно не заявишь в милицию, и откажется.
- Не откажется, мужчина он или кто.
- Я бы на твоем месте не поехал с ним, а настаивал бы на том, чтобы он привез вещи к тебе. Припугни его хорошенько, скажи, что у тебя дома пять человек головорезов. Убьют, если что.
- Зачем? Он же сказал, что найдет.
- Э-э, здесь он сказал, а дома все может выйти по-другому, там, понимаешь, жена, сын, они наглые. Уверенности, знаешь, больше.
- Не может быть, чтобы он меня обманул.
- Пойми ты, что дома он будет вести себя по иному, скажет, что не нашел, что ты вышел от них одетый и с рыжьем. Домашние подтвердят, и кранты в воду, хоть лбом об стену стучись. Надо делать, как говорю я, запугать его до конца, он трусливый.
Арутюн уехал на базар, Жора остался один. Побродив по своему району, он зашел в магазин, дернул в разливочном отделе стакан вина, затем осушил еще несколько бутылок пива, а когда подошло время,подался на проходную завода. Ждать пришлось недолго, Виктор, спустившись с порожек, направился к нему:
- Поехали, мы найдем и твою курточку, и золото, и серебро.
И Жора, оглушенный хмелем, не сообразил, что его вещи после откровенных слов бывшего дружка уже в его руках. Напустив на себя идиотский вид крутого, он потребовал:
- Вещи ты сам привезешь ко мне, даю тебе два часа. Дома у меня сидят головорезы, Арутюновы кореша, они все вооружены, даже собаку застрелили. Если не привезешь, то считай себя с Татьяной и Пашкой трупами
- Да ты что, друг, мы же договорились, что разберемся сами, - он видел, как побледнел Виктор, как дрогнули его руки. - Поедем ко мне и найдем все твои вещи.
- Разговор окончен, я дал тебе два часа, если нет, пеняйте на себя.
- Послушай...
Но Жора уже направлялся к ближайшему ларьку, выпитого до этой встречи ему показалось мало. Вечером, когда приехал Арутюн, его язык еле ворочался. Время, данное Виктору на размышления, давно истекло, за окном редкие уличные фонари пытались бледным светом разбавить густые сумерки. Ждать в такое позднее время гостей уже не стоило.
- Не пришли, - Арутюн досадливо поцокал языком.
- И не пришли бы, - повернулся Жора к нему, голова у него еще что-то соображала. - По твоей милости.
- Как это по моей? Что ты все время хочешь свою дурь переложить на других, я здесь потерпевшая сторона. Это тебя обманул твой друг.
- А ты решил его запугать. Если бы я не рассказал с твоей подачи о банде черножопых, а сразу бы поехал с ним к нему домой, то у меня сейчас была бы и курточка, и содержимое ее карманов. А теперь во всех дырках сквозняк.
Но Виктор приехал на другой день утром, с Пашкой и еще каким-то парнем, Жора с похмелья долго не мог найти точку опоры. Пришли Арутюн с Сэмом, казаком-соседом по лестничной клетке, но и они не помогли, наезжать надо было сразу, теперь же время было упущено.
Горластый Пашка кричал, что он кидался на его мать с ножом, что побил на кухне посуду и прочее, и что никто его не удерживал и не трогал - Жора ушел одетый, со своими вещами.Под конец рыжий пацан сказал,что как человек Жора так себе, вдобавок алкаш. Это окончательно выбило ваучериста из колеи, размазать всех троих по стенкам не составило бы труда, в соседней квартире находилось еще несколько дружков с базара и все зависело от его слова. Но он был пьян, не хотел связываться с милицией и думал о будущей новой жизни. Жора, пошарив под столом, достал недопитую бутылку водки, плеснул в стакан, и Витька с приемным сыном и с корешком, зажатые со всех сторон его товарищами, готовыми набить морду кому угодно, воспользовавшись временным замешательством, выскочили за дверь. Единоверцы набросились на Жору за его мягкотелость, но состав уже вильнул на прощание широким задом.
На базаре давно знали о случившемся с Жорой, и когда он пришел туда, ему сразу предложили действенную помощь. Но он, отрицая жестокость, отказался от такой помощи категорически.
- Литейщик, ты ничего не теряешь, это двадцать процентов от всей суммы, - пытались убедить его Серж с Длинным и другими ваучеристами. - Мы войдем к ним в квартиру, разрежем кошку пополам и бросим под ноги хозяевам. Можно в морду. Максимум через десять минут украденное будет возвращено, или сумма, эквивалентная утраченному тобой. Пойми и соглашайся, паскуд надо учить.
- Нет, слишком жестокий метод, - упирался он.
- Тогда помаши ручкой лимону, на который нагрел тебя твой друг. И продолжай жевать свой член без соли.
- Ему не привыкать, - рыкнул Николай со злостью в голосе. - Ты бы хоть ментам сообщил, если не хочешь делать так, как тебе предлагают, может, они раскрутят твоего друга, с которым ты тягал опоки двенадцать лет подряд. Или дергай от нас в монахи, придурков здесь и своих хватает.
Предлагал свою помощь Данко с цыганами. Жора знал, что они и другие парни выбьют украденное хоть у кого, но очень беспощадными были методы. Единственное, что он сделал, это пожаловался знакомому капитану милиции из областного управления, пообещав не остаться в долгу, если дело выгорит. Тот на намек о взятке насмешливо отмахнулся и вскоре вызвал все семейство к себе в кабинет на предварительный допрос. Показания ответчиков в отношении ухода Жоры из дома, времени ограбления и других деталей, так разнились одно от другого, что сомнений в преступлении, совершенном Виктором, Пашкой и Татьяной, ни у кого больше не оставалось. Требовалось всего одно - написать на троицу заявление. Капитан настаивал на этом, так его разозлили за время проведения следствия "тупорылые грабители", не сумевшие как следует договориться даже друг с другом.Виктор с Татьяной, после одного из посещений областного управления милиции, подошли к нему на базаре. Он работал только на ваучерах и купонах, потому что снова не было денег.
- Я не грабил тебя, друг, - тихо оправдывался Виктор. - Клянусь тебе чем хочешь.
- Ты идешь на поводу у них, - кивнул Жора на Татьяну.
- Но они все валят на меня, - в отчаянии поднял он руки.
- Сажай, сажай, упрятывай своего лучшего друга, - залотошилась было его жена. - Отбирай у него последнюю зарплату в пятьдесят тысяч несчастных рублей.
Жора предупредил ее, что если она повысит голос еще раз и ребята узнают причину их прихода, то обоим не сдобровать, и они ушли по направлению к проспекту Соколова, где жила его бывшая жена с детьми. Но и там они, скорее всего, получили очередной отпор на просьбу облить его грязью перед правоохранительными органами.
Заявление он так и не подал, чем заслужил новые насмешки, а порой нападки ребят, считавших, что сейчас нельзя ничего прощать даже родной сестре, а тем более кому-то верить. Расплатившись с Арутюном за его золотой лом, он снова впрягся в работу. Действие ваучера опять продлили еще на полгода, он поднимался в цене резкими скачками, оставаясь в государственных учреждениях, занимающихся их скупкой, практически на прежнем уровне. Люди несли чеки на базар, они боялись, что после Нового года, несмотря на продленный срок, бумаги не будут стоить ничего. Ребята давали за чек на две, а то и на пять тысяч больше контор, а сливали купцам еще дороже, порой утренняя цена бумаги казалась смешной по сравнению с вечерней, и те ваучеристы, которые крутили миллионами, имели доход до лимона в день. Про Ростовскую биржу, куда стекались чеки со всего города, говорить не приходилось, там давно закупали самолет, чтобы отправить объемные стопки ваучеров в Москву на Российскую товарно-сырьевую биржу. Из Москвы агенты, сдав их там за валюту, везли тугие пачки баксов и продавали ваучеристам, те в свою очередь отпускали населению хрустящие американские купюры по цене чуть ниже банковской, а покупали чуть выше, чем в коммерческих и государственных точках.То есть, болтались где-то посередине, что устраивало и сдававших валюту, и покупавших ее, не давая тем самым иссякать доходному бизнесу. А вечером, когда обменные пункты закрывались, у них была своя цена, установленная уже самими. Так же и утром, до их открытия.

Глава девятая.

Прошел Новый 1994 год, который Жора встретил с беременной своей Людмилой. Елка снова оказалась о двух вершинах, но теперь он установил ее вовремя, они выпили шампанского,закусили чем Бог послал, в основном, рыбными консервами, поговорили о житье-бытье. Впрочем, говорил он, Людмила, как всегда, молчала. И праздник закончился. Жора в этот раз не сорвался в загул до самого Старого нового года, а вышел на работу на третий день, ребята рассказали ему, что в канун праздника оборот оказался весьма крутым, многие не знали о продлении срока действия ваучера,отдавая его за бесценок.Люди тащили все подряд,лежавшее десятилетиями на дне крепких дубовых сундуков, сохранившееся стараниями дедушек и бабушек, вплоть до серебряных охотничьих кубков чуть не петровских времен. Ваучеристы с опухшими лицами отходили от пьянок баночным пивом, у них все-таки тоже были срывы. Парни помоложе развлекались тем, что поджигали концы жужжащих,стреляющих хлопушек и бросали их под ноги хохлам, по-прежнему оккупировавшим продовольственно-промтоварный рынок.Те испуганно подпрыгивали,опасливо косились в их сторону, что приводило к взрыву новой порции громкого хохота. Омоновцы сердито оглядывались, многие из них побывали в горячих точках, да и в самом Ростове не стихали пистолетные выстрелы с автоматными очередями. Группировки делили территории, выходцы из Кавказа,больше армяне, мстили военным чинам за Нагорный Карабах. Было непонятно, зачем русским нужно было влезать в армянско-азербайджанский конфликт, лучше бы они обратили внимание на свой дом, развалившийся до основания. Никуда было нельзя войти из-за нищих и бомжей, стариков и старушек, трясущихся у входов не только в магазины, но и в подземные переходы.Зато буквально каждый кавказец или прибалт разъезжал на машине, украденной в России или купленной на русские деньги, высокомерно посматривая сквозь лобовые стекла на согбенные спины народа - господина, отстоявшего независимость их республик, накормившего, напоившего и обучившего их.
Жора,пристроившись рядом с Аркашей,нацепил табличку, передвинул от карманников на живот сумку с деньгами, ловко открывающих не только замки, но и уводящих из-под носа вещи,оставленные на секунду без присмотра. Аркаша одобрительно хмыкнул, это он приучил его к таким первоначальным действиям перед работой, иначе потом можно было жевать собственные сопли.
- Как праздник? - спросил он. - Не накачался?
- Бог миловал.
- А твоя Людмила скоро разрешится? Сына, небось, ждешь?
- Сына, кого же еще, нам это уже известно, живот не круглый, толкачиком, беременность спокойная.
- Пристраиваешься к ней? Рачком.
- Бывает.
- Когда моя была на сносях, я удовлетворял свои потребности только таким способом, да еще боком. Иначе никак не подлезешь.
- С таким пузом ей и без сносей тяжко, а если, как ты говорил, у тебя член маленький - вообще труба.
- А у тебя что, большой? - скосил глаза Аркаша.
- Двадцать три сантиметра, как раз за пупок.
- То-то, смотрю, девчата с твоего носа глаз не сводят. Во все лицо, аж кверху его задирает.
- Разве это плохая приманка? Для себя растил, корма не жалел, – ухмыльнулся Жора. - Не то, что твой, голубиный от жадности.
Аркаша хмыкнул, пошлепал полными губами, но промолчал. К Жоре как раз подвалил первый клиент.
- Эй, друг, значки берешь?
- Показывай, - разрешил он.
Худощавый мужчина средних лет развернул носовой платок, на лежащем сверху жетоне был выбит знакомый профиль. Жора нацепил очки, внимательно вчитался в надпись по краю: Керенский.
- Аркадий, тебе Керенский не нужен? - окликнул он коллегу.
- А Бронштейна нет? - заинтересовался тот.
- Какого Бронштейна, которого в Чили замочили?
- Есть, - утвердительно кивнул мужчина. - Вот он, Троцкий Лев Давыдович, собственной персоной.
- Классно, первый раз вижу, - опешил Жора. - Неужели Советская власть разрешила этих интриганов увековечить в истории?
- Ты посмотри, какого они года выпуска, - засопел над ухом Аркаша.
- Даты нет, кажется, сами значки серебряные, - порывшись в платке, он выудил несколько интересных вещичек. – Смотри-ка, Серафим Саровский, еще медальончик, вроде, польский... Сталин, "Ворошиловский стрелок", "Отличный железнодорожник"...
- Такие встречаются часто, - прервал его Аркаша. - А вот Керенский с Троцким, это что-то новое.
- По тысяче за штуку, всего-навсего, - назвал цену мужчина.
- Надо проконсультироваться, может, они поддельные, - задумался Жора. - Видок у них, будто только что отштамповали.
- Всю жизнь в шкатулке лежали, - обиделся мужчина. - Дед собирал, участник гражданской войны.
- За белых или за красных? – тут-же ввернул Аркаша, мастак на подковырки.
- За себя, до полковника Советской Армии дослужился. Берете или мне лучше другим предложить?
- Все по тысяче? - переспросил Жора.
- Да, десять значков.
- А почему ты их в музей не отнес? - засомневался Аркаша. - Может, они больше стоят.
- Наверняка больше, но музеи закрыты, потому что праздники еще не закончились, а жрать хочется каждый день. Выпить тоже.
Молча протянув червонец,Жора ссыпал значки с платка в кармашек сумки, подумав, что пора бы самому заняться собиранием. Цены в клубе нумизматов росли не по дням, а по часам, а самые интересные экземпляры давно разошлись по коллекциям или уплыли за границу. Никому раньше ненужный хлам с символикой за период становления Советской власти стоил иной раз бешеные деньги, глядишь, на какой невзрачной висюльке можно будет поправить подорванное "друзьями" и пьянками финансовое положение. Аркаша, покосившись с любопытством на него, отошел в сторону, для него самого, как и для цыган, главными оставались твердая отечественная и мягкая американская валюты. Но он все-же не преминул подослать к Жоре нумизмата Алика, появившегося на горизонте.
- Ходовые вещички, - сказал тот, подбросив значки на замшевой перчатке и сдвинув на затылок богатую меховую шапку. - Керенского с Троцким я куплю по пять штук за каждого, остальные по три в среднем. Устраивает?
- Тридцать одна тысяча? - подсчитал Жора.
- Тридцать, и точка.
- А есть среди них хоть один редкий? Только честно.
- Разве я тебя когда обманывал? - сощурил Алик карие глаза. – Нет, дорогой, жетонов с лидерами переходного периода в канун революции немало, и Сталина хоть жопой ешь. Отличный дорожник - железнодорожник и подавно, как и все прочее.
- Бери, Алик, ты разбираешься в них как в бабах, тебе и карты в руки.
- И я об этом.
Рассчитавшись, Алик не спеша тронулся вдоль ихнего строя, немного поредевшего после праздников, боярский вид заставлял людей расступаться еще задолго до подхода к нему. Ох, уж эта холопская сущность, наследственные гены шариковых, которую не вытравишь ничем, никакими свободами и реформами. Русским придется еще веками по капле выдавливать из себя раба, это не американцы, бывшие пираты и преступники, плюющие с пеленок на титулы власть предержащих. Скифы русские, сарматы с раскосыми глазами, готовые сожрать друг друга с потрохами, невзирая на родственные узы и на тесный между ними контакт.
- Поэт, ты как-то говорил, что у тебя есть богатый клиент, - подскочил к нему Толстопуз
- Ну есть, а что?
- Ты не хотел бы предложить ему стограммовую пластинку из червонного золота? Такими рассчитываются между собой банки.
- Нет, - засомневался он, подумав, что пластинка ворованная. - Золото он берет только в изделиях, или в крайнем случае лом от перстеньков, сережек и обручалок.
- Я отдал бы по двадцать пять штук за грамм. Подумай, дело выгодное, можешь набавлять цену сколько угодно.
- Да ему столько не надо, граммов тридцать-сорок по червонцу за грамм еще куда ни шло, а твоя болванка тянет на два с половиной лимона. Это если крутому бизнесмену, но я с такими не знаком.
- Как хочешь, тогда пойду цыганам предложу.
Толстопуз отвалил, держа в руке банку немецкого пива, видимо, он за праздники просандолился капитально, а может, снова влетел, как с семью тысячами баксов при расчете в своей машине.Но думать о нем было некогда, сразу несколько человек захотели сдать ваучеры именно Жоре, он было закрутил головой по сторонам с вопросом в глазах, почему выбрали его кандидатуру, но потом успокоился, подумав, что выглядит трезвее своих коллег. Выкупив около десятка чеков за считанные минуты, он все же спросил у Скрипки, вертевшегося под ногами:
- А ты что не стал брать?
- На пса они нужны, свои бы куда пристроить, - отмахнулся тот. - Коммерческие банки закрыты, сливщиков дня три еще не будет, цена неизвестна. Сейчас надо крутиться на рыжье, баксах или хотя бы на купонах, и если брать чеки, то по заниженному тарифу. А так только наличку замораживать.
Жора в сердцах сплюнул, он в который раз наступил на те же грабли. Ну почему бы ему по выходе на работу не спросить о положении на ваучерном аукционе у дисциплинированных ваучеристов, постоянно находившихся в курсе всех дел.Какая такая необходимость заставляет нацеплять немедленно табличку и хапать все подряд, замораживая и без того тощий запас налички.То ли постоянные влеты и пьянки развили у него чувство жадности и торопливости то ли он тупой, как пробка, от природы, но теперь оставалось лишь куковать, пока ребята будут крутиться на его глазах. Грубо отшив еще нескольких клиентов, он подался в центр базара на разведку, и, как бывало не раз после стрессовых ситуаций, ему навстречу попался Пиджак, ихняя палочка-выручалочка.
- Чеки есть? - бросил он на ходу.
- Есть.
- Сколько?
- Больше десятка с предновогодними.
Цена, названная Пиджаком, приподняла жизненный тонус Жоры, с ваучера выходило минимум две штуки навара. Быстренько слившись, он побежал на законное свое рабочее место, благодаря судьбу за подарок.
- Ты о нашей сделке никому пока не шлепай, - крикнул ему вдогонку Пиджак. - Может, придется ставки снижать.
Он понял, что крутой сливщик из-за неразберихи и обилия ваучеров на рынке решил потуже набить свой карман. Котировка на РТСБ, скорее всего, продолжала устойчиво ползти вверх, и Пиджак накупал чеков подешевле, затем сигал в послеобеденный самолет, на который заранее был куплен билет, а к вечеру приплюсовывал к заначке уже в московской гостинице еще несколько миллионов рубликов. И утречком снова в Ростов. Но для такого бизнеса нужно было иметь немалый первоначальный капитал, всем известно, что деньги идут к деньгам. Жора предупреждение Пиджака отнес почему-то ко всем остальным, только не к себе, решив, что скупщик возьмет у него чеки по цене, которую только что отвалил. Буквально через полтора часа ему пришлось расплачиваться за собственную глупость. Пиджак, единственный на базаре сливщик, резко опустил планку покупки ваучеров, Жоре с трудом удалось уговорить его принять чеки по той цене, по которой брал сам. А люди несли их, единственную ненужную ценность, оставшуюся дома после праздников. Работы на заводах и фабриках не было, зарплата не выдавалась месяцами, правительство, видимо, решило, что нация, пережившая за семьдесят с лишним лет не такие катаклизмы, выдюжит и на этот раз.
До середины января положение на чековых аукционах оставалось неустойчивым, затем, под чутким руководством Чубайса и активно подключившегося Черномырдина, дело сдвинулось с места, и приватизация национального достояния вошла в решающую фазу. Особенно усердствовало на этом поприще акционерное общество открытого типа "МММ", люди не отрывали глаз от экранов телевизоров, когда запускались рекламные ролики с Голубковым Леней в главной роли, а тем паче, с обаятельной "Просто Марией". Билеты "МММ" раскупались мгновенно, они росли в цене как на дрожжах, подкладываемых в хмельную брагу обмана обеими братьями - председателями с нерусской фамилией Мавроди. Впрочем, мэр Москвы Гавриил Харитонович Попов, курировавший многие финансовые процессы, тоже был по национальности грек, получалось, что рука руку моет. Потом, немного позже, народ во всей красе познал спартанский образ жизни, проповедуемый воротилами- миссионерами, а пока он жил в захватывающей всех эйфории наибыстрейшего обогащения. Владельцы билетов чувствовали себя новоиспеченными миллиардерами, ваучеристы тоже скупали их тысячами и даже десятками тысяч.
Двадцать второго января судьба облагодетельствовала и Жору. Буквально за день до неординарного события он провожал домой Людмилу, пришедшую его навестить. Половину неблизкого пути они решили пройти пешком, она жаловалась на сильные боли в пояснице, на то, что ноги отекли окончательно. А на следующий вечер Антон, ее сын, уже звонил ему по телефону,с прихлебами сообщая, что мать родила мальчика.Это было достойное известие, Жора, захватив соседа-казака Сэма, помчался в центральную городскую больницу. В родильное отделение их не пустили и они, передав дежурной медсестре цветы и приветы для Людмилы, и побродив под окнами, измазанными белой краской, направились на расположенный вдоль больничного забора рынок, где основательно затарились спиртным и дорогими сигаретами. Завертелась многодневная пьянка, после которой он узнал, уже с похмелья, что Людмила с ребенком давно дома, что забрали их бабушка с Антоном. Жора кинулся по магазинам в поисках коляски и приданого для новорожденного, комплект с одеялами, пеленками, распашонками и прочим обошелся в копеечку, но импортных колясок, раскладных и дешевых, нигде не оказалось, пришлось купить в комиссионном простую за тридцать три тысячи рублей. Нагрузив ее детскими вещами, он приволок добро к любимой пассии на квартиру, где впервые увидел своего сморщенного, абсолютно равнодушного к нему, сына.
- Как назовем? - спросила Люда, дождавшись, пока Жора обследовал пацаненка с головы до крохотных пяток.
- Данила, - не задумываясь, ответил он. - Данилка, маленький мой, сыночек курносенький.
- Данила... Данилка... Даня.., - она задумалась. - Мне кажется, нормально, необычное имя, неприевшееся. Случайно, не в честь главного героя твоих бессмертных литературных творений?
- Это имя мне нравилось всегда, а наш Данилка - это Данила – мастер, из уральских сказок Бажова. И в честь моего литературного героя, конечно, - согласно кивнул он, аккуратно пеленая сына. Ему было не привыкать правильно подворачивать пеленки, предыдущие дети заставили его кое-чему научиться. - Ты кормила пацана?
- Кормила.
- Молока достаточно?
- Хватает, даже сдаиваюсь.
- Спасибо тебе… за сына, - обняв Людмилу, Жора поцеловал ее в щеку, затем сунул руку в карман, извлек золотую цепочку. – Это тебе подарок, потом я к ней кулончик подберу.
На базаре ваучеристы долго хлопали его по спине, к поздравлениям присоединился почти весь семейный подряд. Одна свояченица жены главы подряда показалась сдержанней остальных, он жил с ней в одном районе,но вместе они редко приезжали на базар или возвращались домой. Отношения сложились прохладно - деловые, хотя эта женщина ему нравилась. Когда он оказывался рядом с ее местом работы, то старался не загребать, как другие, клиентов под себя, а уступать их ей. Она была разведена, жила с матерью и маленькой дочерью в частном секторе, он знал, как трудно приходится матерям - одиночкам держаться на плаву в обществе, перевернутом с ног на голову, примером здесь служила собственная дочь, но... Ох уж это проклятое "но", выскочившее с недавних пор на первое место во взаимоотношениях между русскими людьми, заставившее их отвернуться друг от друга. И все-таки, но... всех не обогреешь, не пожалеешь, и ей самой тоже нужно было сказать ребятам спасибо, что они ее, как совсем недавно, не гнали с рынка, а давали работать спокойно.
Данко с чувством пожал Жоре руку:
- Молодец, мужчина, пусть твой Данила растет наследником, дай Бог ему здоровья и счастья.
- Спасибо, Данко, - отвечал он. - Пусть будет так.
- Теперь надо работать за троих.
- Буду стараться.
Аркаша добродушно усмехался:
- Значит, сначала внучку родил, а потом сына? – подмигивал он. - Действительно молодец, конь с яйцами.
И Жора старался, подбирая то, от чего отказывались ребята, он мотался по городу в поисках выгодных клиентов, обнаруживал в магазинах продукты одинакового с базарным качества, но дешевле. Людмиле нужны были витамины, а они стоили дорого, особенно свежие фрукты, овощи, печень. Ведь у нее было малокровие. Сынок рос спокойным, давая ей выспаться, она даже пополнела, все это радовало, заставляло бежать на работу рано утром, уходить поздним вечером. Жора совершенно замкнулся на семье, перестав замечать других женщин, он посылал на три буквы алкашек, по-прежнему ломившихся в его дверь, а то и спускал их с невысокой лестницы. Даже к внучке он стал наведываться реже обычного, потому что было неудобно держать маленькое существо с огромными глазами на своих дедовских коленях и рассказывать взрослой дочери о крошечном сыне. Как-никак они жили не на Западе, где возможно все, а в патриархальной пока еще России.
Сливщиков на базаре становилось все больше, и местных, дешевых, и московских с петербургскими, как правило, дающих за ваучер на одну - две тысячи больше от рыночного потолка. Вскоре базарные купцы организовали как бы клан, не принимая в свои ряды даже матерых ваучеристов, решивших поменять квалификацию, работавших на базаре с начала объявления приватизации. Один Володька лысый по прозвищу Ленин, прорвался каким-то образом к ним, он, вместе с Пиджаком, Толстопузом, братьями Достоевскими и другими, перехватывал прилетающих из обеих столиц "грачей", зажимал их в тесном углу, сливался,и только после этого бросался скупать чеки у ребят по местной цене. Набив толстые пачки, купцы сливали их спрятанным от посторонних глаз москвичам, кладя себе в карман весь дополнительный доход. Поначалу ваучеристы не могли понять, куда деваются "грачи", потом кто-то разнюхал о деятельности купцов, осведомленных о курсе ваучера, кроме московского, еще и на Ростовской товарной бирже, в тайные коридоры которой был вхож не каждый. Монте Кристо, главный биржевик города, иногда появлялся на базаре в их окружении, но лишь для того, чтобы проверить своих помощников и разузнать объемы купли чеков, повысив или понизив в зависимости от них цену. Назревал серьезный конфликт, ребята зашумели, потому что никому не хотелось работать на "дядю".Ваучеры начали придерживать,но такую роскошь могли позволить себе только те, у кого сумка лопалась от налички, многие по-прежнему действовали по принципу "купил-продал", лишь бы не в ущерб собственному карману. И все-таки ваучеристы сумели сорганизоваться тоже, полностью перестав отдавать чеки доморощенным купцам, гонцы из их рядов помчались в разные стороны города, выискивая обходные дороги вокруг придавившей их Ростовской биржи. Усилия ребят не пропали даром, они нашли многие дырки, которые жаждали, чтобы их заткнули ваучерами, и напряжение от конфликта начало спадать. Но долго еще купцы марьяжили ребят, не собирая купленные ими у населения чеки, доводя их порой до полного безденежья.Ваучеристы старались пережить и эту напасть, они дразнили купцов, показывая им крутые пачки ваучеров:
- А бабки есть? - ласково спрашивали те.
- Есть, - хлопали себя ребята по пустым сумкам. - Штук на сто хватит.
- Тогда лады. Кстати, "Соцбанк" с "Ростпромстройбанком", куда вы все эти полмесяца мотались сдавать свои бумажки, затарились, - хитро щурились купцы, - А "Сельмашбанк" от чеков отказался, он полностью перешел на операции с валютой.
- Мало ли в Ростове банков и коммерческих структур, - не сдавались они. - А то соберем чеки одному из наших, и сами же пошлем его в первопрестольную.
- За дорогу платить надо, а в оба конца она обойдется недешево.
- Зато из первых рук, и без ваших бешеных процентов.
- Ну-ну, желаем удачи.
- Вам тоже "ку".
Очень часто приходили купцы из незначительных на первый взгляд организаций, например, из строительных, или с завода металлоконструкций, или из инженерно-вычислительного центра, никогда не выставлявших принадлежащее им имущество на областные чековые аукционы. Деловой Ростов раскручивался по незаметной для посторонних глаз спирали,но чеков такие купцы набирали, как правило, мало, ваучеристы мигом окружали их со всех сторон, загружая под завязку. И снова слив замерзал до очередного появления кого-то из теневых купцов. И все-таки дело продвигалось вперед, ваучер неторопливо перевалил двадцатитысячную отметку. Теперь Жора мог придержать и тридцать, и сорок ценных бумаг, раскручиваясь на остатке, в основном, на украинских купонах и серебряных монетах.
Однажды, когда Жора в очередной раз отклонил предложение местных купцов сдать им чеки по неприемлемой для себя цене, молодая женщина с ребенком на руках принесла орден Ленина. Зайдя с ней в магазин, он открыл бархатную коробочку, орден предстал его глазам абсолютно новым, на нем не было ни царапинки на платиновом барельефе вождя, ни зазубринки на солнечно отливавших золотых краях. С обратной стороны был проставлен порядковый номер и название монетного двора, на котором награду отлили. Двор оказался Ленинградским, который встречался реже московского, кроме того, золота и других драгоценных металлов в отчеканенных на нем монетах, орденах и медалях, всегда было больше.К награде имелось удостоверение, что повышало ее рейтинг при перепродаже солидным коллекционерам. Женщина вела себя странно, она в отличие от остальных клиентов, обладателей редких и ценных вещей не смущалась, не расстраивалась, не беспокоилась. Жора, внимательно осмотрев тяжеленький плоскач - все-таки двадцать восемь с лишним граммов золота,и барельеф Ленина на два с половиной грамма платины - сверил номера на нем и на удостоверении. Они сходились. Само удостоверение сомнений в подлинности тоже не вызывало, это была обыкновенная орденская книжка с фамилией, профессией, годом рождения награжденного и порядковыми номерами для других представлений.Но на базаре часто встречались ордена- фальшаки.Если среди царских червонцев и пятерок попадались новоделы, то есть тоже золотые монеты, но отлитые по приказу Ленина из царского же металла тогда, когда капиталисты отказались принимать от коммунистической России новую валюту с советской символикой, например, с фигурой «сеятеля», крестьянина, засевающего землю зерном – то они шли по цене немного дешевле настоящих. Но фальшаки, монеты тоже из драгоценного металла, но ниже пробой, не котировались никак, потому что их штамповали хотя и из золота с магаданских приисков, но в ингушских аулах, насквозь пропахших кизяком. С орденом Ленина все было в порядке, Жора, сделав на всякий случай надфилем неглубокую риску так, чтобы она осталась незаметной при поверхностном осмотре, смочил ее слюной и потер ляписным карандашом. Не было никакой реакции, значит, орден был настоящий.
- Сколько вы за него хотите? – спросил он у женщины, ребенок, вертевшийся на ее руках, уставился на него круглыми глазками.
- Я ничего не знаю, а сколько вы здесь даете за этот орден?
- Это ваша вещь, вам и цену называть.
- Я и правда не знаю, прижало, вот и решили продать, - женщина перенесла ребенка на другую руку, сдула капли пота над верхней губой. - Я договаривалась с одним из ваших, он сказал, чтобы я приносила, но его сегодня нет.
- А он цену не называл?
- Нет, я надеюсь, что и вы не обманете.
- Ради Бога. Извините, у меня к вам всего один вопрос, этот орден не ворованный?
- Что вы, у кого бы я могла его украсть, - не смутилась женщина. – У меня ребенок, я второй раз вышла из дома по такому холоду.
- Я даю вам за него триста тысяч рублей.
- Я бы хотела триста пятьдесят, я слышала, что его здесь можно продать за такие деньги.
Жора подумал, что за орден можно взять и все четыреста, даже четыреста пятьдесят, если постараться, потому что цены неуклонно поднимаются, но ему было не жалко людей, торгующих родительскими наградами. В конце концов, продай свои тряпки, но сохрани память по отцу, матери, деду, бабке, для себя и для других потомков, ведь они все равно когда-нибудь спросят, кем были их предки. Он до сих пор, хотя было уже под полтинник, мечтал получить весточку о родном отце, которого видел всего два раза в жизни. О своих дедах и прадедах он тоже не знал ничего.
- Тогда постойте здесь, в магазине, я сбегаю за деньгами.
- У вас нет денег? - женщина удивленно приподняла брови.
- Все мои деньги вложены в ваучеры, - он, показав пачку чеков, чтобы она не сомневалась в его состоятельности, добавил. - Через пять - десять минут я приду, но вы орден больше никому не показывайте, вас могут надуть.
- Меня!.. Впрочем, я вам верю, сейчас возможно все.
Выскочив за двери магазина, Жора помчался сливать ваучеры по цене, предложенной купцами утром, налички у него было всего триста штук, не хватало каих-то пятидесяти тысяч.Но те, заподозрив, что он попал в финансовые сети или хочет прокрутить выгодную сделку, дружно показали ему елду. Купцы, с тех пор, как возникло напряжение, не в первый раз мстили ваучеристам таким вот образом. Знакомые ребята, сославшись на затоваренность, тоже не обналичили чеки даже по базарной цене, выгодная сделка грозила лопнуть мыльным пузырем. В замешательстве Жора снова вернулся на свое место.
- Скажи, зачем понадобились бабки, и я постараюсь тебе помочь, - предложил Аркаша, хищно раздувая ноздри.
Жора понимал, что если рассказать о сделке, орден тут же уплывет в его руки по еще более высокой цене, любой ваучерист, заметив беспомощность коллеги, не преминет ею воспользоваться. В их клане давно действовал волчий закон, поэтому он, равнодушно пожав плечами, отошел в сторону. На счастье в поле его зрения объявился Женя, младший брат известного московского поэта, знакомого с Жорой, он тоже занимался нумизматикой, орденами, иконами и прочим. Это был мужчина приятной наружности, здорово переживавший измену супруги и недавний с нею развод. Вообще, с женами братьям не повезло, те изменяли им как хотели, хотя оба обладали незаурядными талантами. Борис был известным российским поэтом, которого приглашал в Париж сам Франсуа Миттеран, президент Франции, как большого русского поэта, а у Жени был оперный голос и его тоже приглашали на пробу в Большой театр в Москве, куда он так и не собрался поехать. К сожалению, его старший брат через несколько лет удавится на даче в Переделкино, а самого Женю грабители убьют в собственной его квартире, вынеся оттуда все. Подозвав давнего товарища, Жора предложил ему выкупить награду на двоих.
- А ты проверял ее, там все в порядке? – спросил он
У Женьки были удивительно красивые, огромные и синие, глаза с черными ресницами, больше похожие на девичьи. Недаром знаменитый художник Илья Глазунов написал с его брата - поэта, который как две капли воды походил на Женьку, знаменитую картину "Икар". Англичане за нее давали несколько тысяч футов стерлингов, но поэт отказался нагревать руки на собственном портрете, почти мистическом, подаренном ему художником.
- Проверил, все в порядке, - успокоил его Жора. – Орден ленинградский, с удостоверением.
- С орденской книжкой?
- Да, номера одинаковые, видно, в семье решили напрочь забыть о заслуге своего родича.
Женщина по-прежнему стояла в магазине. Ребенок копался в ее простеньком платке, но пальто с итальянскими сапогами выглядели добротно, чем вновь возбудили мысль о том, что ей можно было бы обойтись и без этих, не столь больших, денег. Выкупив орден, они вышли за двери магазина.
- Ты хочешь его продать? - Женька тронул Жору за рукав.
- У меня нет денег, я по уши затарен чеками.
- Тогда продай орден мне, за четыреста тысяч, - попросил он. - Хочу оставить Ленина у себя, тем более, он с удостоверением.
- В свою коллекцию?
- Да, он все равно уплывет в загранку, а я порадую брата, когда Борис приедет в Ростов, ты же знаешь, он ярый противник нынешних преобразований. Помнишь он рассказывал, как иностранцы,приезжающие во времена Брежнева в Советский Союз, завидовали русским, у нас тогда почти все было бесплатно: учеба, больницы, символические цены за квартиры, садики и путевки в санатории, продукты дешевые. Хоть работай, хоть клади ноги на стол, голодным не останешься, разутым и раздетым тоже.А потом, когда к власти пришел Горбачев, они поражались его тупости, зачем, говорили они, вы отказываетесь от земного рая, зачем вновь возвращаетесь в капитализм. Вы, мол, развитые люди, духовно богатые, сытые, одетые, веселые, и вы хотите снова превратиться в стаю голодных волков, готовых отнять друг у друга кусок мяса?
- Я помню такие разговоры и отчасти согласен с твоим братом, и я вспоминаю прошлые времена с ностальгией. Но я уверен, что положение сытого раба хуже положения голодного свободного гражданина. Лучше уж питаться размоченным в воде сухарем,зато ходить с высоко поднятой головой,чем пригинаться к земле под тяжестью брюха, набитого отбросами. Хотя я прекрасно осознаю, что для большинства людей такое состояние естественно.
- Ты ходишь с высоко поднятой головой? - Женька посмотрел на него недоверчиво.
- Я потихоньку выпрямляюсь, сковыриваю с себя коросты маразма, да и последний член без соли пока не жую. Верчусь, как видишь, на тебе, вот, пятьдесят штук наварил.
- Я лично боюсь заглядывать в будущее, - вздохнул Женька. - Дочка растет, ей уже пятнадцать лет, придет ко мне, поживет дня три или неделю, и снова денег кот наплакал. Крутись, папка, пока ноги носят и голова мыслит, а случись что, никому не будешь нужен. Брата родной сын гонит из квартиры, не говоря о его супруге - бляди, женился и гонит, мол, мы не собираемся за тобой ухаживать. А ты знаешь, что Борис парализованный на левую сторону, это он получил в центре Москвы квартиру и заставил Федора учиться в Литературном институте. Я вот со своей разменялся, выбил себе однокомнатную, и честно скажу, особого облегчения не испытал. Но я, тьфу, тьфу, пока здоровый, а ему как?
- У самого положение не лучше, у тебя одна дочка, а у меня... тому дай, этому тоже. Отбиваюсь, отмалчиваюсь, как могу, но я все равно за демократию, то есть, за себя.
Женька ушел, Жора, было, задумался над его размышлениями о нынешнем положении, но ненадолго, появилось окно в отношении выгодного слива ваучеров. Аркаша шепнул, что подвалила его знакомая из одной из таинственных организаций, скупающей неизвестно для чего чеки мелкими партиями почти по московской цене. Но возьмет он их у него на пятьсот рублей дешевле от оглашенного ею потолка, потому что купчиха его. И он согласился не раздумывая, давно прошли те времена, когда они не только не наживались друг на друге, но как могли поддерживали чистоту отношений в своем клане, стараясь не обмануть коллегу хоть на копейку. Теперь все выплескивалось друг другу в лицо, мол, я сдам по столько-то, но у тебя возьму дешевле, если это тебя не устраивает, то иди и ищи купца сам. Глава семейного подряда давно надыбал хитрый институт буквально через дорогу, на Буденновском проспекте, где сдавал чеки даже выше цены, установленной на РТСБ. Слившись, он вновь скупал их у ваучеристов и ускользал ужом. Ребята шпионили за ним в надежде навести контакт с богатым клиентом самим,но он неизменно пропадал в многочисленых лабиринтах здания старой постройки. Однажды Жора, заинтригованный его неуловимостью, занял позицию прямо на одной из лестниц института, и ему повезло, глава семейного подряда резво нырнул на третьем этаже в маленькую боковую дверь в конце длинного, похожего на коленвал, коридора. Дождавшись, пока он выйдет, Жора сунулся сам, в кабинете молодой здоровый мужик, восседавший за канцелярским столом, без разговоров принял его чеки, видимо решив, что он свой. После расчета по свойски предупредил, что три последующих дня он брать не будет, потому что нет налички.
- И поменьше мордовских, башкирских, чувашских, дагестанских и прочих нацменских, уж больно печати у них огромные, на всю обратную сторону, да еще неразборчивые и с потеками. Чекуха должна быть четкой, как яичко.
- Лады, буду стараться, - заверил Жора, сгребая со стола груду денежных купюр.
- А ты давно с ним работаешь? Что-то лицо твое знакомое, а вспомнить не могу.
- Давно, мы на позапрошлой неделе приходили с ним вдвоем, я, правда, ждал в коридоре, - без запинки ответил он, вылупляя на громилу бесстыжие глаза. - А потом он сам начал гонять, сливая вам и мои ваучеры.
- Ясно, работайте поосторожнее, чтобы ни одна блядь носа не подкопала, вам то что, получил бабки и слинял, а мне если надыбают, сам знаешь, на всю катушку. Мол, откуда у скромного бухгалтера рядового института столько налички, да что собрался приватизировать.
- Знаю, он меня предупреждал. Можете ему обо мне тоже ничего не говорить, я буду на вас работать самостоятельно.
- А что, это идея, ты, я вижу, парень тертый, - громыхнул толстяк раскатистым смехом. - Чем меньше свидетелей, тем меньше шухера вокруг...
Три дня Жора маялся как от зубной боли, ему хотелось не скупать ваучеры у ребят по установленному купцами потолку,как делал это глава семейного подряда, а набирать их самостоятельно по базарной цене,значит, совершать прямые, без посредников, сделки с громилой-бухгалтером. Какой дурак откажется от минимум пяти тысяч навара с каждого чека, а если взять к примеру сто чеков, то это все полмиллиона, и не клят, не мят, никаких переживаний в поисках отдушины в сливе, замороженном купцами. На четвертый день, заметив, что Жан Папен погнал по рядам ваучеристов набивать очередной пакет, и поняв, что вчера вечером он по прямому проводу договорился о их сдаче с бухгалтером, Жора незаметно слинял со своего места и помчался к институту. Вся операция купли-продажи заняла минут пятнадцать, и все равно, они чуть не столкнулись в дверях нос к носу.Он вылетал с полной сумкой денег, Папен же вбегал в институт,тяжело переводя дыхание,с солидным пакетом чеков, на его счастье, глава семейного подряда ничего вокруг не замечал. Так продолжалось до тех пор, пока наличка у громилы не кончилась и прием ваучеристов прекратился еще на три дня. Жора успел слиться раньше Папена, заняв свое место, принялся с интересом наблюдать за соперником, только что прикатившим из института. Тот, растерянно помаргивая ресницами, возвращал ребятам взятые на комиссию чеки, то есть, без их предоплаты. Он приближался.
- Что там, Жан Луи? - окликнул его Жора. - Не берут?
- Да кто-то кислород перекрыл, - удрученно промычал тот. – Мы договорились с клиентом еще вчера вечером, а сегодня утром я снова ему позвонил. Да, говорит, приноси, возьму, а пошел сливаться – у него денег нет.
- А может, котировка на РТСБ понизилась? – подкинул Жора информацию к размышлению, едва сдерживая довольство, не умещавшееся в груди.
- Что понизилась? - завелся Папен. - Я наушники с ушей не снимаю, ваучер как шел на подъем, так до сих пор и прет.
- Значит, жадность подвела, тебе послышалось, понимаешь, в телефонной трубке, что денег у купца валом, - хитро посмотрев в сторону Жоры, притворно зевнул Аркаша, у которого он тоже иногда брал чеки, если не хватало своих до солидной пачки. От этого еврея вряд ли что можно было утаить, он расколол его на втором же круге. - Например, могли сказать, что в Москве прет, а в Ростове покатился вниз. Значит, и прием окончен.
Чертыхнувшись, Папен сунул десяток чеков Скрипке и поплелся к своему семейному подряду. Сегодня карта его оказалась битой.
- Не повезло с Жан Луи, - шевельнул замерзшими губами Скрипка, пряча ваучеры в боковой карман потрепанного пальто. - Теперь придется ждать новой оказии.
- Не все коту масленица, - ухмыльнулся Жора. - Он брал у ребят на сотню - другую дороже от наших купцов, а сливал хрен его знает по сколько, ни с кем никогда не делился. Если, например, к Аркаше, к тебе, или ко мне подходили купцы со стороны, мы сразу предупреждали, что берем на пятьсот рублей дешевле от потолка. Справедливо?
- Справедливо, - согласился армянин. - Так было всегда.
- А Папен, да и весь семейный подряд, никогда не скажет, почем сливает. Хмыри еще те.
- А не ты ли говорил, что с них надо брать пример?
- Говорил, я его и беру.
- И заполняет ту же яму, что и Папен, - засмеялся Аркаша.
Но лафа вскоре кончилась. Жора после трехдневного перерыва безрезультатно простучался в знакомую дверь почти с неделю, пока проходившая мимо полная дама не просветила его о причине устойчивой за ней тишины.
- Нету его, и не будет, - сказала она.
- А где он? - повернулся он к ней.
- Пока подписка о невыезде, а дальше время покажет, если, конечно, не откупится.
- Что-то серьезное?
- Ты, видимо, ваучерист с базара?? - окинула она его вместо ответа внимательным взглядом с ног до головы.
- Просто мы с ним давно знакомы?
- Ну, тогда ты сам должен знать, серьезно у него или не очень.
Дама, усмехнувшись, закачала пышными бедрами дальше, а Жора, проскочив длинный коридор, спустился вниз по параллельной лестнице, и подался на базар. Хорошо еще, что все обошлось без последствий, могли бы подключить его к делу как личного агента бухгалтера по скупке ваучеров, и доказывай потом, что даже не знаешь, как его зовут. Проходя мимо Папена, он заметил, что лицо у того тоже расстроенное, но расспрашивать ни о чем не стал, было и без того ясно, что дело пахло жареным. В тихой конторе или крутились левые бабки, или работала другая какая подставная фирма, нацелившаяся таким образом приватизировать имущество доходного предприятия. А вскоре по базару прошел слух о поддельных чеченских пятидесятитысячных купюрах, которые невозможно было отличить от настоящих. Ребята так и не поняли, чем они разнились, говорили, что у фальшаков одинаковые номера, то есть, их штамповали пачками с одной настоящей купюры на японской копировальной технике, что у них смещены водяные знаки. Ребятам при расчетах с клиентами попадались и такие, но фальшаки это или не фальшаки, никто толком не знал, они рассуждали так, если их берут в магазинах, значит, деньги нормальные. Десятитысячные еще можно было отличить, их печатали на мягкой бумаге, почти газетной, с размытой символикой, наблюдалась у них и небрежная обрезка по краям, и масса других ляпсусов. А на ""полтинники" вскоре перестали обращать внимание вообще, кому надо, у того голова пускай и болит.
Беженцы все прибывали.Странным было то,что русских среди них почти не наблюдалось,редко какая русоволосая женщина с ребенком примостится в укромном уголке подземного перехода с исписанным от руки куском картона на груди, или старик, старуха протащатся вдоль торговых рядов с просьбой о помощи. Рыночными проходами больше завладели грязные женщины и дети турок-месхетинцев, таджиков, узбеков и людей, очень похожих по виду на лица кавказских национальностей. Молодая поросль сорвавшихся с насиженных мест нацменов организовывалась в банды кидал, воров и мошенников, эта черная волна захлестнула весь город, в ней утонула даже местная неотъемлемая его часть - цыгане. Бродячий до недавнего времени народ отличался от этих толп, как, например, оседлые молдаване от армии папуасов, даже те из цыган, которые занимались попрошайничеством, выглядели чище, ухоженнее.
Однажды, время подходило к обеду, к Жоре подошел молодой кавказец, спросив, берет ли тот баксы, он протянул ему стодолларовую бумажку. Сотка была здорово помята, но девяностого года, то есть, с защитной полоской. Жора, утвердительно кивнув головой, собрался было запрятать ее в трусы - в этом неприличном месте или между швами пальто, брюк, рубашки или шапки они утаивали баксы от ментовского шмона. Но парень, озираясь вокруг, забрал американскую валюту обратно.
- Сначала деньги отсчитай, - потребовал он.
- Я же беру, - ваучерист удивленно приподнял брови.
- Давай деньги, а потом я отдаю сотку. У вас в Ростове хорошо кидают.
Пожав плечами, Жора набрал нужную сумму и протянул ему, отдав баксы, хачик нырнул в толпу, вечно торчащую в ожидании трамвая на Сельмаш. Почуяв неладное, Жора быстро развернул купюру, в руках у него вместо ста баксов был всего один доллар. Он лихорадочно пошарил глазами по толпе, и заметил паршивца, уже успевшего перебежать на другую сторону трамвайных путей, еще секунда,и он смешается с народом на небольшом крытом базарчике перед рынком. Схватив ноги в руки, ваучерист бросился за ним, звать на помощь кого-то из ребят было уже поздно, кроме того, рядом, как назло, никого не оказалось. Он догнал его уже в самом центре базарчика, схватил за рукав, но хачик, молодой и ловкий,снова проскользнул в гущу народа. Люди останавливались,оглядывались на них, а Жора, сцепив зубы, расшвыривал женщин, мужчин и старух в разные стороны, он танком пер напролом, потому что двести пятьдесят тысяч рублей на дороге не валялись. Да и сколько можно было кидать, грабить и обманывать народ, впустивший к себе в дом диких абреков. Накопившаяся ярость свела его скулы в тугие узлы, но разница в возрасте давала о себе знать, он начал задыхаться от бега, от преодоления препятствий, то и дело возникающих на пути. Несколько раз мошенника удавалось схватить за курточку, но он снова ускользал. Наконец, когда ваучерист стал терять надежду, кавказец уперся в выросших перед ним нескольких мужчин, которые просто стояли и разговаривали друг с другом. И этого хватило, чтобы молодой наглец споткнулся и потерял почву под ногами, падая, он протянул Жоре сотку, прикрывая лицо другой рукой:
- На, возьми, отдай мои... мои отдай... Прошу...
Жора, выхватив купюру и удостоверившись, что она достоинством в сто долларов, швырнул скомканную единичку в лицо хачику, затем, матернувшись, пошел к ничего не заметившим ребятам, провожаемый довольными взглядами быстро собирающейся толпы. Все-таки прогонял он этого шакала по базарчику несколько раз, успев заинтриговать и покупателей, и продавцов, и зажечь в них здоровый патриотический порыв. Но на душе у него все равно было скверно, возможно ли было представить подобное в любой из азиатско-кавказских республик?
- Где ты был? - внимательно приглядываясь к нему, спросил Сашка Хохол, когда он дотащился до дверей магазина.
Отдышавшись, Жора поведал ему о случившемся, вокруг быстро собирались остальные ребята.
- Моли Бога, что сумел легко от него отделаться, - отечески похлопал его Хохол по плечу. - Этих кидал в центре базара и у входа в него с Соборного целая кодла. Все до одного черные.
- Они совсем обнаглели, недавно подходят ко мне двое, уже в возрасте, у одного нога вообще короче другой, - подхватил Вадик, еще не ходивший в армию. - И на моих глазах эти хачики пытаются кинуть меня же при покупке ваучеров, они подламывают стопку бабок и не прячась протягивают ее мне. Я даже ошалел.
- А зачем им ваучеры? - ухмыльнулся Хохол.
- Откуда мне знать, если берут, значит, им надо, - отреагировал Вадик на подковырку, вздернув по петушиному подбородок. - Я говорю им, козлы, вы хотите, чтобы я и остальные ноги вам доломал? Так второй выхватил из кармана перочинный ножик.
- Надо было ему бошку проломить, - угрюмо насупился Сникерс. - Я бы его точно отоварил, до больницы бы не довезли.
- А потом из-за этого скота в тюрьму?
- Пускай докажут, что это я, - Сникерс плотно сжал губы, на скулах заходили тугие желваки. - Вот на это они и рассчитывают, на боязнь и всепрощение, а если бы получили пару раз по тыкве, как бабушка бы отговорила. Они ко мне с Серым почему-то не подваливают, а только к тебе с поэтом.
- У Серого "Беретта" за пазухой, - хмуро пробурчал Жора.
- А у тебя нет возможности ее купить? В любом магазине продается, - завелся Сникерс. – Мы из-за вас, мудаков, все в натяжку стоим, почему ты не врезал гаденышу по роже? Ты ж его поймал.
- Не знаю, - пожал тот плечами.
- Не знаешь!.. Вмазать бы тебе в лобешник, чтобы в следующий раз знал.
- Его постоянно то кидают, то чистят, то на гоп-стоп берут, - поддержал Сникерса Хохол. - Пора за ум браться, литейщик, на кого работаешь, на чужого дядю?
- Какой он литейщик, он алкаш...
Сплюнув, Сникерс отошел и прижался плечом к углу коммерческого ларька, ребята разошлись тоже. Жора достал табличку, нацепил ее на отворот пальто, он подумал о том, что несмотря на неприязненные взгляды, ребята за него все-таки переживали. Значит, легкие деньги еще не полностью опустошили их души, в противном случае могли бы и прогнать. Вспомнился еще один инцидент, когда к нему подвалил тоже нацмен с русской женщиной, державшей на руках ребенка. От мужчины, заросшего густой черной щетиной, разило перегаром, видимо, он только что оклемался от капитальной попойки, потому что ноги едва держали его длинное худое тело. Женщина выглядела изможденной тоже, ребенок вяло реагировал на окружающее. Мужчина, спросив, по какой цене он продает доллары, позвал его кивком головы за собой. Они отошли на порядочное расстояние, за ларьки, и как только мужчина полез в карман за деньгами, женщина тут же смешалась с толпой. Жора, пересчитав пачку протянутых купюр, сразу понял, что его хотят кинуть, в пачке недоставало десяти тысяч рублей. Это был обычный прием кидал, он молча, иронически посмотрев на клиента, вернул ему его деньги.
- Что случилось, дорогой? - поднял тот слезящиеся глаза, стараясь изобразить недоумение на опухшем лице.
- Хачик, если ты хочешь иметь неприятности, ты их получишь, - жестко сказал он. - Здесь не хватает червонца.
- Так я доложу, ара.
Кинув сверху десятитысячную купюру, он дрожащими пальцами неумело подвернул нижнюю часть пачки, сунул отслоенные бабки в карман, остальные попытался положить Жоре в руку.
- Ты не понял, о чем я тебе сказал? – резко вздернул рукой ваучерист перед его лицом, мало того, что этот скот кидал прямо на глазах,он перед этим еще прикрывался женщиной с ребенком. Было противно и одновременно неловко, наверное, такое же омерзительное ощущение испытывал один базарный бродяга, когда рассказывал ребятам, как родной брат пытался опедерасить его, пьяного, в своей квартире, из которой давно улетучился запах женщины.
- Я покупаю сотку, слушай, - кавказец в наглую совал деньги Жоре в руки. - Бери, говорю, монеты.
Грубо отшвырнув его, тот вышел из-за ларьков,грудь вздымали волны бешенства. Ему ничего не стоило размазать этого полупьяного шакала по холодному асфальту, едва прикрытому слякотью, но кулак, несмотря на звенящие от напряжения мускулы, так и не поднялся.
Но ребятам об этом лучше тоже было не рассказывать, иначе у кого-то из них кулак все-таки поднимется… на самого Жору.
Ваучер стабильно повышался в цене весь февраль, март и большую половину апреля, стоимость его перевалила за тридцать тысяч рублей, она даже брала планку в сорок одну тысячу. Но эта высота оказалась трудной, чек вновь и вновь скатывался на одну-три тысячи вниз, щекоча ваучеристам и ваучеровладельцам без того напряженные нервы. Надвигался срок, намеченный правительством для окончательного свертывания компании по приватизации государственного имущества, а люди все придерживали выданные им бумажки, продолжая лелеять надежду на то, что когда-нибудь они смогут продать их по истинной стоимости с учетом инфляции, пересмотра цен и прочего. После очередного выступления по телевизору Павла Бунича, главного экономического аналитика страны, назывались суммы в миллион рублей за один ваучер, и даже еще выше,но среди руководителей чековых аукционов и председателей акционерных обществ дураков что-то не усматривалось. Зачем поднимать цену на бумагу, тем самым обогащать простолюдина, когда есть возможность скупить чеки за бесценок и уже потом определить их реальную стоимость. Так и вертелась сделка с народом, раскрученная небольшим количеством избранных, одни надеялись и ждали, другие работали в поте лица и обогащались. Уже проступали первые признаки расслоения общества на богатых и бедных, для чего, в общем-то, и была затеяна вся эта камарилья. Граждане, вложившие ваучеры в инвестиционные фонды, ждали обещанных щедрых дивидендов, продавшие их искренне посмеивались над ними и над очередной, по их мнению, государственной аферой. Простолюдины разделились на два лагеря, не догадываясь, что помогают избранным тем самым гасить готовое вспыхнуть всеобщее недовольство проводимой в стране политикой, и фактом откровенного обирательства. Вода и огонь, огонь и вода, а вместе – всего лишь пар. Эмоции народа бесследно растворялись в им самим образованных клубах пара, этот народ даже не представлял, что кто-то обеими руками выгребает без устали из тумана крупную рыбу. А может, и представлял, но опять же, смутно. Люди, привыкшие веками жить за счет других, все-таки сумели втянуть русский народ в очередное Смутное время...

Глава десятая.

В личном плане Жоры за это время произошли события малозначительные, Людмила с Данилкой успели полежать двадцать дней в институте акушерства и педиатрии, потому что мальчик неважно набирал вес. К счастью, все обошлось благополучно, и после выписки из больницы Данилка исправно обссыкал и обтрескивал детским поносом пеленки, усиленно учился пускать пузыри и забавно улыбался беззубым ртом, разглядывая пальчики на собственных ступнях. Жора по-прежнему таскал сумки с продуктами, пить он стал редко, но, как всегда, метко. Попытался бросить курить, но к сожалению, выдержал всего два месяца, слишком нервная была у него работа и быстрый ритм жизни. Впрочем, он всегда жил как с шилом в заднице, хотя шило тогда было намного тупее, сейчас же он вертелся на нем юлой. Везде надо было успевать: сварить, постирать, убрать в комнате, заплатить по счетам, побегать по магазинам, проверить движение акций, полученных за сданные в ваучерные фонды чеки, побыть с Людмилой и сыном. Жить у нее практически было невозможно, пьяный отец по ночам громко разговаривал сам с собой, кричал, стучал, доказывая кому-то правоту ветерана войны и труда. Крепкий старик за семьдесят лет в последнее время здорово сдал, но шума он все равно производил много, а Жоре нужно было выспаться, чтобы иметь свежую голову. Людмила переходить к нему наотрез отказалась,сославшись на то,что ребенок маленький,а по его квартире гуляют сквозняки, и действительно, полы в комнате после замены сантехниками водопроводных труб опустились, и по ним загулял холодный воздух. Но причина все-таки была в другом,в лени-матушке, не замечаемой им ранее за другими женщинами, ведь дома бабушка и обстирает ее с ребенком, и накормит их, а у него ей придется вертеться самой. Да еще сам Жора с большими претензиями, то ему не так, это не эдак. Вот и вся проблема.
Перед первомайскими праздниками по базару прошел шухер,что после приватизации государственного имущества правительство, скорее всего,даст добро на выпуск земельных ваучеров.Разговор об этом шел давно.И действительно, что могли стоить приватизированный магазин или, скажем, завод без земли под ними, имущество в любой момент могло обесцениться, потому что то, на чем оно стояло, принадлежало государству. Выдерни государство почву из-под ног, и обладай хоть всем золотым запасом мира, будешь висеть в воздухе как тряпичный Петрушка с дурацким колпаком на затылке. Ваучеристы, в отличие от большинства людей вокруг, прекрасно осознавали это, потому что многие из них имели на руках пакеты акций солидных фирм и предприятий. Мало того, выгодный процесс продажи и скупки ваучеров мог раскрутиться по новой, тем более, что стоимость земельного чека предполагалась значительно выше имущественного. А это значило, что конкурентов оказалось бы меньше, то есть, образовалась бы базарная элита с новыми правами и преимуществами, доход ее, естественно, тоже возрос бы в несколько раз, ведь земля не какая-то там заводская труба или даже доменная печь. На матушке - земле происходит все, включая зачатие и кончая погребением.
- Нормально было бы, а? - обратился Скрипка к Аркаше, жадно раздувая ноздри горбатого носа. – Литейщиками и другими алкашами тут бы и не пахло.
- Вот старый пердун, - ошалел Жора от его неожиданных слов. - Одной ногой в могиле стоит, а все думает жар загребать обеими руками.
- Да я об тебе дураке пекусь, сколько раз говорил - не пей, - вскинулся Скрипка. - Наплодил футбольную команду, а кормить нечем, все пропил, разворовали и обчистили. А то бы сейчас жил в новой благоустроенной квартире, был бы при иностранной машине, и, вдобавок, с молодой бабой. Не хило?
- Не хило, - откликнулся Жора машинально.
- К тебе даже Людка переходить отказалась, потому что ты чудной. Вот и продолжай жить в однокомнатной на первом этаже в хрущевском курятнике, с этими слизняками из-под гнилого пола, и купайся в душе, совмещенном с туалетом, если не хочешь балдеть в ванной. Старый пердун... а у самого яйца уже седые.
- Если бы я имел столько баб, как наш поэт, у меня бы тоже яйца поседели, - схохмил Аркаша.
- У тебя они давно седые от визуального онанизма, - огрызнулся тот. - Ни одной девочки не пропустил.
- Я смотрю на них, потому что приятно, а ты их чпокаешь...
- Когда чпокаешь, тогда еще приятнее. И мне, и тем девочкам.
- Ничего, член у него когда-нибудь отвалится, - пообещал Скрипка с надеждой в голосе, обращаясь к Аркаше. - Сейчас они на него заглядываются, потому что нос здоровый, и бумагомаратель, а лапнет какая между ног...
-... а там елда как у Луки Мудищева. Полная гармония, - докончил Жора фразу за него. - Натянешь какую, хлопнешь ее, как пропеллер, по ушам, и... только юбку ветер шевелит.
- Ты понял! - Скрипка с завистью перевел взгляд на ширинку на его штанах. - Он же рассказывал, что Людка легко родила, разворотил ее гнездо, паразит.
- А моя несколько дней кряхтела, - недовольно покосился в сторону Жоры и Аркаша. И обернулся к Скрипке. - Твоя тоже так?
- Не помню, - буркнул тот. - Как все.
- Вот вы-то как раз над бедными женщинами издевались, - не преминул Жора воспользоваться замешательством обоих. - Вместо того чтобы им помочь, вы посылали их на мучения, а теперь обливаете грязью меня.
- Никто тебя не обливает, - повысил голос Скрипка. - Тебе, дураку, втолковывают - не пей, и при деньгах был бы, и Людка не сторонилась бы.
- Она не сторонится, она просто... чудная.
- Я смотрю, они у тебя все чудные,- усмехнулся Аркаша. - Один ты у нас… литейщик.
- Себя-то я как раз не оправдываю, - вздохнул Жора.
На другой день после этого разговора Жора пришел на базар в шесть утра, ночь прошла маетно, поспать удалось часа три, его донимали мысли о несложившейся семье, о детях, об одиночестве, несмотря на обилие родственных уз. В голове как в трехлитровом баллоне болтался осадок от неприятных размышлений, но свежий утренний ветерок настойчиво принялся за доброе дело, и к появлению первого клиента он уже был почти в норме. Это был молодой мужчина, он сунул ему в руку золотое кольцо и с видом усталого человека равнодушно скользнул взглядом по сторонам Видимо, ночь у него тоже выдалась нелегкая.
- Здесь грамма четыре, - определил Жора вес обручалки на глазок, подбросив ее на пальцах. Никого из ваучеристов еще не было, и взвесить кольцо на электронных японских весах, представлявших из себя пластмассовый прямоугольник размером со школьную готовальню, не было возможности. А своих таких же портативных он не имел. - А может и меньше, хотя вид, вроде, внушительный. Ты сам не помнишь, сколько оно весило?
- Нет, - мужчина передернул плечами. – Мы кольцо покупали давно.
- Тогда я заплачу тебе как за четыре грамма, идет?
-Давай деньги, я на работу опаздываю.
Мужчина, получив расчет, заторопился на трамвайную остановку, на ходу одергивая простенькую рубашку, заправленную в брюки, на ногах у него были старые ботинки со сбитыми каблуками, в руках потертая хозяйственная сумка. Жора подумал, что тех тысяч, которые он получил за обручалку, надолго ему не хватит, а семья у мужика, видимо, приличная, и вздохнул: эх, братцы работяги, передовой до недавнего времени класс страны, ее авангард, для вас наступили тяжелые времена.Он сам когда-то жил от зарплаты до зарплаты,но не помнил, чтобы дело доходило до продажи свадебных колец,натянув чужие призрачные мечты на безымянный палец на своей левой руке,он поправил табличку на груди, подумал, что можно и ранним утром что-то урвать, хотя навар, конечно, будет маленьким. Обручалки они сдавали перекупщикам, в отличие от перстеньков, сережек и цепей, как лом, цена на него тоже была соответствующая.
Солнечные лучи разбрызгались на куполах - луковицах белокаменного ростовского собора, копии московского храма Христу Спасителю, дополнительно высветив трепетным сиянием еще полупустую площадь перед главным входом в базар. В этот ранний час не было видно ни шпаны, ни ментов, ни нарядов омоновцев, ни переодетых сотрудников из уголовки, но и клиентов было кот наплакал. Жоре после покупки кольца пришлось где-то с час одиноко болтаться от угла до угла по ихнему участку, затем людей резко прибавилось, и он снова вытащил толстую пачку купленных еще вчера украинских купонов, спрятанных было в сумку. На ловца и зверь должен был показаться. Прошел знакомый ваучерист с центрального прохода рынка, вяло пожал ему руку:
- Слышал, Семена Михайловича снова отоварили? Прямо у него на квартире.
- Кто? - оторопел он.
- Шакалы, кто ж еще. Хорошо хоть синяками отделался, могли и курок спустить, - цыкнул ваучерист слюной сквозь зубы. – Они с пушкой вошли.
Семена Михайловича Жора знал давно, это был невысокий, за пятьдесят лет, загорелый добродушный то ли туркмен, то ли среднеазиатский еврей, полностью обрусевший, с едва заметным акцентом. Он частенько скупал у ребят ваучеры и летал с ними в Москву на Российскую товарно-сырьевую биржу, откуда привозил дешевые доллары. Цены у него почти всегда были приемлемыми. Но и на старуху бывает проруха, как-то он приправил Жоре цыганские сережки виде полумесяцев на полщеки, с пробами и всем положенным, отчеканенным на внутренней стороне изделий. Тот без задней мысли сплавил их какой-то женщине, но через пару недель она принесла сережки обратно, заявив, что они из фальшивого золота. Она оказалась права, золотым у цыганской забавы было только покрытие, остальное было медным, то ли престарелый ваучерист прохлопал ушами сам, то ли пойти на обман его заставила жадность, присущая уроженцам южных республик. Но при разборке он наотрез отказался от своего гнилого товара для лохов. И все-таки внимания Жоры к нему он из-за того случая не потерял,на рынке подобных конфузов было сплошь и рядом.
Месяц назад Семена Михайловича вычислили прямо в центре города, недалеко от фирменного рыбного магазина "Океан", грабители избили его, отобрали сумку с деньгами, долларами и ваучерами. Но он сумел подняться, где-то через полмесяца снова вышел на базар, растерянный и пугливый. И вот теперь его опять отоварили.
- Много забрали? - спросил Жора.
- Нормально, одних ваучеров у него было триста штук.
Жора задумчиво потер пальцем переносицу:
- Мне кажется, среди нас есть наводчик, - сказал он. - Шакалам известно, у кого сколько бабок и где они живут, а потом эти скоты только ловят момент, когда человек уходит с рынка один.
- Да все понятно, рэкет такой мелочью заниматься не будет, ему достаточно мзды с фирм и всяких товариществ с ограниченной ответственностью, - вяло отмахнулся ваучерист. - Это действительно шакалы, накачанная пацанва, они пронюхали, что здесь можно поживиться и ловят менял в наглую. Ты прав, вполне возможно, что они работают по наводке кого-то из наших.
- Но как его вычислить.
- Бесполезно, каждого не обнюхаешь. Ни ты, ни я этим заниматься не будем, потому что для этого нужно время, а время для нас деньги, кроме того, на гоп-стоп нас берут не так часто, мы успеваем остыть. Ментам жаловаться бесполезно, еще и дело могут завести, ты - вот он, а шакалов след простыл. Да еще наш российский менталитет - пронесло мимо и ладно.
- Ты говоришь правильно, но не мириться же нам с этим, как баранам.
- Совет хочешь? - усмехнулся ваучерист после некоторого раздумья.
- Какой?
- Купи "пушку", но знай, что отморозки нападают сзади и без предупреждения. У меня в кармане, как почти у всех наших, заточка из напильника, а у Михалыча в прихожей висело двуствольное ружье, он открыл дверь на звонок, ему прыснули в морду "Черемухой" из баллончика и пошли шерстить. А теперь подумай, помогут ли нам заточки с ружьями...
Ваучерист, криво похмыкав, пошел по направлению к главному входу в рынок, некоторое время Жора водил глазами вокруг, пережевывая сказанное парнем, который был покруче многих из них.Наконец он пришел к выводу,что заточки и "пушки" спасут лишь в том случае, когда нападать будут спереди,то есть,намерения противника станут явными. Но какой дурак начнет действовать именно так, даже законченный алкаш норовит в подобных случаях отоварить ящиком по башке сзади. Прошли эпохи кулачных боев стенка на стенку на Москва-реке, когда на противника шли лоб в лоб, теперь укусить норовили со стороны задницы, и побольнее.
Кто-то крепко хлопнул его по плечу, заставив невольно вздрогнуть. Он быстро обернулся, Аркаша, как ни в чем ни бывало, перекинул сумку с плеча на крутое пузо и вытащил из нее табличку.
- Тебе, что, делать не хрена? - вскинулся было Жора.
- А что, я только подошел, - невинно заморгал тот ресницами.
- Михалыча снова кинули, - гася раздражение, сообщил он. - На триста ваучеров, прямо в собственной квартире.
С лица Аркаши мгновенно сползло благодушное настроение, он, почмокав полными губами, полез в карман за носовым платком. Наконец спросил:
- Когда?
- Не знаю, наверное, вчера, ближе к вечеру. Если бы раньше, мы бы уже были в курсе дела.
- А кто сказал?
- Ваучерист с центрального прохода, он только что подходил.
- Это который с ним рядом работает? Высокий такой, белобрысый.
- Он самый.
- Дела... - Аркаша вытер платком потные лицо и шею. - Я уже стараюсь в два - три часа дня уходить.
- А какой от этого толк, в тот раз его отоварили в обед, да еще в центре города.
- Все равно, народу вокруг побольше, можно на помощь позвать. А помнишь, как мы бегали по всему городу с полными сумками денег? Сдадим ваучеры в "Донкомбанк" или в "Ростсоцбанк", и обратно на базар, - он засунул платок в карман, бросил косой взгляд на бегущую мимо толпу. - Жалко Михалыча, его отоваривают уже в который раз.
- Ты лучше подумай, как их вычислить, этих педерастов, - зло оборвал Жора его признания в сочувствии.
- Это бесполезно, они в толпе, понимаешь? А мы все в своих мыслях, нам даже оглянуться некогда.
- Но заточку ты носишь, - усмехнулся он. - Кстати, тоже бесполезную, потому что эти мрази подскакивают сзади и бьют либо по затылку, либо в висок, чтобы наверняка.
- Почему бесполезную? Если я устою на ногах, то всажу ее, без сомнений, по самую рукоятку,даже не задумываясь о последствиях, потому что это грабеж, - вспыхнул Аркаша спичкой. - Меня любой суд оправдает, потому что я действовал в целях самообороны. И в свой подъезд я никогда не вхожу один, сперва осмотрюсь, потом подожду кого - нибудь из соседей, тогда иду. Семейный подряд, вон, ходит кодлой, как бы они здесь ни поскубались, а домой всегда вместе.
- И правильно делают, - буркнул Жора. Отойдя от Аркаши, запыхтевшего самоварным жаром, он прислонился к углу еще не открывшегося "комка", бросил ему издалека. - Они видят, что мы одиноки, защиты не дождешься ни от кого, даже от ментов, которым отстегиваем мзду неизвестно за какие их старания, поэтому истребляют нас как мамонтов. Чхать они хотели на твои заточки, они уже носят с собой "пушки".
- За пушку можно схлопотать, - по инерции огрызнулся Аркаша.
Жора промолчал, подошедшая к нему хохлушка бойко завела торговлю за купоны. После ее исчезновения работа пошла веселее, до прихода остальных ребят он успел купить и перепродать полтинник баксов, сбагрить добрых две трети пачки купонов, приобрести медный тазик для варки варенья и стать владельцем узкогорлого индийского кувшина, тоже медного, или латунного, скрытого прозрачным лаком с замысловатым рисунком под ним. А потом подвалили ребята, тазик показался им слишком маленьким, скорее всего, это была посуда для собак, он пытался до обеда продать его, но безуспешно, а вот кувшин понравился всем. После часу дня нарисовался и пропадавший где-то Арутюн, как всегда, "уколотый", он в последние месяцы, кажется, прочно уселся, на иглу. Пристроившись сзади, он закачался взад - вперед с полуприкрытыми бессмысленными глазами.
- Ты не собираешься работать? - обернулся Жора к нему.
- Нет, я на мели.
- У тебя только что были бабки.
- Были, неделю назад, - Арутюн поднял отяжелевшие веки, тупо уставился на его плечо, - Влетел я, на три лимона, но ты молчи, иначе мне здесь не стоять.
- Как влетел? На чем?
Жора подумал о наркошах, зачастивших к нему на квартиру, особенно вызывал подозрение Коротышка, пацан с третьего этажа, часто, в ночь – полночь, докучавший ему выпрашиванием димедрола. Это была пренеприятнейшая личность с разноцветными зрачками и вороватыми замашками, стоило Жоре напиться и запустить его в квартиру, как из тумбочки под трельяжем тут же исчезали все таблетки успокаивающего действия, отдельные мелкие вещи, типа серебреных цепочек, крестиков, значков и даже деньги. Однажды он все-таки умудрился поймать его на месте преступления, зажав тщедушное тело в угол, он потребовал признаний, но наркоша клялся родной матерью и всеми остальными родственниками в том, что никогда не брал у него и ломанной спички, продолжая, в то же время, зажимать в кулаке подаренный Жоре дочерью маленький серебряный знак зодиака. Он жил один в оставленной ему умершей бабкой по наследству пустой однокомнатной квартире, с единственным подобием лежака возле стенки, с раздолбанным туалетом и раскуроченной входной дверью. Каждую ночь там собирались наркоманы, пугая жильцов громкими стуками, угрозами друг другу, женскими воплями и битьем пустых бутылок, а днем Коротышка тасовался вокруг Арутюна. В конце концов Жора не выдержал, набил ему морду и спустил с лестницы в подъезде, пообещав проломить череп молотком, если он еще раз вздумает потревожить его звонком или стуком. В ответ пацан тоже пригрозил рассчитаться, в горячке спора Жора как-то забыл про знак зодиака, уплывший от него в тот день с концами. А вскоре квартиру Коротышки накрыла милиция, и он угодил в тюрьму. Но это произошло позднее, пока же он занимался обхаживанием армянина.
- Ты даешь слово, что будешь молчать?
- Слово чести, - поднял Жора руку вверх.
- На Украине хлопнули, на границе, - Арутюн закурил, выпустил густой клуб дыма. – Я за наркотиками мотался.
- С Коротышкой?
- Нет, один. При досмотре их нашли, забрали все, я от таможенников еле откупился.
- Но три лимона - сумма, в общем-то, небольшая, - засомневался Жора. - У тебя было больше.
- Чего теперь вспоминать, считай, все ушли.
- Как же ты думаешь жить дальше?
- У тетки попрошу, но у нее у самой копейки, - он поморщился.- Может, даст кто-то из ребят, под проценты.
- Вряд ли, сейчас каждый думает только о себе, потому что приближается конец приватизации. А тебе и самому пожрать надо, и Джульку покормить, - Арутюн когда-то купил щенка боксера, теперь та маленькая собака превратилась в здоровую суку. - Да и сосед бесплатно держать не будет, он как-то говорил, что ему надоели твои посетители, и что он подыскивает новых квартирантов.
- Знаю, я с ним поругался. С Валеркой, вторым квартирантом, тоже, ты ему не верь, он вор.
- Почему вор? А с ним из-за чего?
- Этот гаденыш вечно натравливал на меня хозяина квартиры, мол, я ворую, колюсь, а недавно у него пропали перчатки, и он сказал, что украли мои друзья. За друзей я отвечаю,но шакалу пришлось заткнуть глотку несколькими тысячами рублей, это чистая паскуда, клянусь, он себя еще проявит.
Усмехнувшись в душе, Жора отвел взгляд в сторону от щуплой фигуры Арутюна, подумав, что и Коротышка, и Валера, бывший якобы матрос - тоже в чем душа держится – и сам армянин, одним миром мазаны. Месяца три назад именно Арутюн подставил его, выкупив краденое золото, и не сказав ему об этом ни слова. Он дал Жоре на продажу женский перстенек, мол, все равно тот по своим бегает, так какая разница, одной вещицей больше, одной меньше, но буквально через несколько дней пришел человек из милиции. Не моргнув глазом, Арутюн показал, что одно изделие отдал Жоре,следователь так и записал, что перстень изъят в его квартире, и что прятал он его в коробочке на верхней полке книжного шкафа. Тогда пришлось здорово попереживать, сидя в кабинете с зарешеченными окнами на долгих допросах, пока ведущий дело капитан не поверил, что перстень он хотел купить для своей сожительницы и денег за него не отдавал. А потом был суд над вором, учащимся девятого класса средней школы, укравшим золотые украшения у родственников. Если бы Жора знал, у кого армянин их выкупил, больше бы руки ему не подал, ваучеристы на рынке редко связывались с малолетними акселератами, считая за позор иметь с ними любое дело. Жан Луи Папен однажды хапнул у здоровенного сосунка колечко, но потом ему, чтобы замять случайную сделку, пришлось отвалить в десять раз большую сумму.
На суд Жора так и не пошел, справедливо решив, что это дело его не касается.
- У тебя, если что, можно будет пожить? - вновь услышал он голос Арутюна за своей спиной.
- Нет, - резко ответил он, не оборачиваясь. - И Людмила с ребенком приходит, может, надумает переехать, и я по вечерам занимаюсь своими делами.
- Я же на время, пока все не утрясется, мешать я не буду.
- Когда я читаю книжку или смотрю телевизор, мне кажется, что мне мешает даже собственная тень.
- Знаю, как ты читаешь, - поняв, что пролетает фанерой над Парижем,захихикал армянин с сарказмом в хриплом голосе. - Бухаешь по неделям.
- Но не колюсь, и всякую гадость на кухне не вывариваю, - повернул Жора к нему голову, вновь отметив про себя, что от прежнего "Карлсона, который живет на крыше", осталась едва половина. - Понял?
- Ладно, не заводись, - умиротворенно забурчал тот. - Если прижмет, я перееду к тетке, она, надеюсь, не откажет.
- Откажет, у нее тоже дети.
- Тогда в подвал, лето только начинается.
Жора промолчал, делать из своей квартиры очередной притон для наркоманов, все равно, что ставить крест на собственной судьбе, да и не было у него склонностей к пагубному зелью, несмотря на утверждения гороскопов. Он в молодости, после службы в армии, попробовал курить "травку", но никакого кайфа не поймал, на этом знакомство с наркотиками закончилось. Пить и курить он тоже заставлял себя как бы насильно, вообще не прикасался к рюмке и сигаретам во время совместного проживания со второй женой. Пьяные оргии начались после развода и знакомства с бывшей гимнасткой – алкашкой, когда он работал в приемном пункте стеклопосуды, в котором был хозяином. Это она приучила его опохмеляться после каждого загула, пьянки пошли как по маслу, а когда он вызвал ее мать и выгнал эту алкашку с ребенком из собственной квартиры, начались длительные периоды трезвости и короткие - на день, на два - пьянок. Это в последнее время он что-то здорово расслабился.
Арутюн, повздыхав за спиной, подался в центр базара, Жора проводил его безвольную, раздавленную наркотиками, фигуру жестким взглядом, и облегченно встряхнулся. Вспомнив о купленном утром кольце, он сделал шаг в сторону Сникерса, у которого были электронные японские весы. Цифры на табло плоского черного пенальчика, помельтешив немного, замерли в одном положении, оказалось, что обручалка весила не четыре грамма, а все шесть с половиной. Видимо, пальцы ваучериста не ощутили по утренней прохладе истинной тяжести благородного металла, и он без задней мысли обул мужчину на два с половиной грамма.
- Продаешь? - спросил Сникерс.
- По лому.
- Я беру.
Сунув вырученные деньги в сумку, Жора подумал, что недавно у него самого появился заказ сдавать лом по более высокой цене. К ним часто подваливали люди неопределенного рода занятий, скупавшие золото по двести - триста граммов за один раз, они брали и позолоченные корпуса от поломанных часов по пятьсот рублей за грамм, хотя этим занимались в основном кавказцы.Они опускали корпуса в специальную кислоту, в которой золото растворялось, затем "химики" выпаривали его и принимались штамповать из него крестики и мужские перстни. Вплоть до цепочек со сложным сплетением.
Не успел он отойти от Сникерса, как Аркаша хлопнул его по плечу и с довольной улыбкой указал на мужчину, стоящего в сторонке:
- К тебе пришли, поэт, из твоей когорты бумагомарателей.
Жора сразу узнал Гарика Птицу, местного поэта, года два назад выпустившего свою первую тоненькую книжицу в книжном издательстве на Красноармейской улице по случаю, кажется, собственного пятидесятилетия. Не членов Союза писателей, так называемых молодых, печатали трудно, некоторые литераторы ходили в этих "юнцах" до глубокой старости. Линия, проводимая ЦК КПСС, состоящего сплошь из старых пердунов, копировалась на местах один к одному - дряхлые члены Политбюро, старые члены Союза писателей. Ее неукоснительно блюли председатели местных отделений Союза и директора редких издательств, одним из которых был Баев, крестьянский сын из глухой деревни под Воронежем, выдравшийся из советской грязи сразу в номенклатурные князи.
- Гарри Ильич,привет,- потянулся он к старому товарищу,с которым вместе боролись против засилья "пердунов". В пору разгара перестройки тот занимал пост заместителя руководителя литобъединения "Дон", по значимости третьего в Советском Союзе после Москвы и Ленинграда, а Жора тогда возглавлял в нем одну из ведущих секций. - Каким ветром, дорогой?
- Краем уха слыхал, что ты на базаре деньги гребешь лопатой, - засмеялся тот, пожимая ему руку. - Ходишь весь в золоте, долларов полный карман, за наши "деревянные" я уже молчу.
- Кудряш распространяет, - догадался Жора. С полгода назад ему пришлось крепко нагрузиться с Игорем, бывшим вожаком молодых литераторов Дона, прямо на втором этаже Дома Союза писателей, где тот имел внушительных размеров кабинет. Тогда на нем была цепочка с большим православным крестом, а на левой руке он носил крупный золотой перстень. - Да, подрали мы с тобой глотку, поборолись за свои права. Как у тебя дела со второй книжкой?
- Она выходит, но уверенности как всегда нет, - весело ответил Гарик. - Я к этому уже привык, первую книжку тянули с выпуском лет семь, и вторую, думаю, будут марьяжить столько же. Ты лучше о себе расскажи, занимаешься литературным творчеством?
- Нет, Гарик, времена нынче наступили не те, литературой, а тем более поэзией, люди интересуются разве что по настроению.
- Сам вижу, но сразу поменять свои взгляды на то, что делается вокруг, у меня не получается. А тебе, по моему, и здесь неплохо?
- Да как сказать, я бы с удовольствием занялся любимым делом, порох еще остался, но теперь проблемы другие, на жизнь надо зарабатывать. Цены на пресловутую колбасу не прежние.
- Э, брат, я тоже в оптике кручусь, как белка в колесе, линзы дорожают, приборы тоже и на поэзию времени практически нет. К тому же, как ты правильно заметил, кому она сейчас нужна, люди Цветаеву с Пастернаком не читают.
В это время к Гарику подошел высокий широкоплечий парень в джинсах, Жоре показалось, что где-то он его уже видел.
- Познакомься, - здороваясь с парнем, предложил ему Гарик. - Тележурналист с "Дон -ТР", великолепный мастер интриг.
Пожав ему руку, Жора еще раз внимательно оглядел молодого журналиста с ног до головы, лицо у того было не чужое. Может быть, он засек его в каком-нибудь видеосюжете по местному каналу, или в кулуарах молодежной газеты. Поболтав немного на местные темы, парень обернулся к нему:
- Вы доллары берете?
- Конечно, Гриша Гармонь, известный наш фотокор, тоже за баксами частенько заглядывает сюда. Но валюту он не сдает, а больше берет, теперь за ремонт его зарубежного фотоаппарата требуют только грины.
- Гришу я знаю, - кивнул парень. - Видел и сделанный им ваш портрет на половину первой страницы в "молодежке" под названием "Новые русские".Вы там показываете всем «коза ностру», а на груди у вас висит табличка с надписью « Меняю СНГ на СКВ». Отличная работа, недавно ему присудили за нее первую премию, это награждение мы показывали по второму каналу телевидения. Не смотрели?
- Еще бы такое пропустить, - засмеялся Жора. - На весь Дон меня прославили.
- А может, и на всю Россию, - похлопал Гарик его по плечу. - Я, кажется, встречал точно такой же портрет в центральной газете, не помню в какой.
- Этот снимок показывали по ЦТ по видовскому каналу, - дополнил парень крутой перечень.
Жора, довольный своей известностью, взял у него три новенькие, девяносто третьего года выпуска, купюры, достоинством в сто и две по пятьдесят долларов, спрятал их не проверяя в отдельный карман в сумке. И в этот момент краем глаза он заметил надвигающуюся на него огромную тушу начальника уголовного розыска.
- Та-ак, ну и что мы приобрели?
Густой голос сыскаря заложил уши,докатившись до самых коленок. Жора оцепенел, Гарик, заметив его состояние, боком втиснулся в толпу и растворился в ней, а парень остался стоять рядом, с недоумением переводя взгляд с него на лобастого громилу, наверное, он подумал, что напоролся на рэкетиров. Подошли еще два сотрудника уголовки, чуть в сторонке замаячил со своей группой Гелик. Но Гелик был свой парень, с ним всегда можно было договориться, функции его бригады тоже были другими, потому что накачанные ребята редко брали валютчиков, ограничиваясь задержанием подозрительных клиентов с золотом и изделиями из других драгоценных металлов. Жора скосил глаза по сторонам, неужели он проворонил плановую облаву! Рядом не было ни одного ваучериста, их как ветром сдуло. Он, проглотив слюну, знаками показал журналисту, чтобы тот сваливал, потом, мол, подойдет на это место и он с ним рассчитается. Но тот продолжал торчать столбом, скорее всего, он боялся за свои баксы, не подозревая, что задержание может закончиться составлением протокола.
- Что ты ему сейчас передал? - указывая на Жору, заревел начальник уголовки ему в лицо.
Парень растерянно засопел, затем уставился на сумку, в которую ваучерист спрятал доллары. Жора наконец стряхнул с себя оцепенение:
- Ваучеры, - стараясь не выдать волнения, сказал он. - Чеки, гражданин начальник, я за них как раз хотел рассчитаться.
- Кому ты мозги вправляешь! - взвился тот. И снова всей тушей навис над журналистом. - Что он у тебя взял? Говори, или сейчас пойдешь со мной.
- Ваучеры, я взял у него, ваучеры, - зачастил Жора, совершенно забыв, что в сумке лежит пачка чеков, если бы он их вытащил и показал, то события, может быть, развернулись бы по другому. Было очевидным, что начальник не усек процесса сделки, он просто брал обоих подельщиков на понт,догадываясь о долларах профессиональным чутьем. Но Жору молчание парня и его неотрывный взгляд на сумку, пугали. - Приватизационные чеки, гражданин начальник, честно говорю.
- Заткнись, я спрашиваю не тебя, а его, ты у меня вот здесь, - рявкнул громила, сжав огромный кулак, он выставил его вперед. И вновь обратился к журналисту. – Ты не хочешь отвечать? Хорошо, пойдемте со мной, оба.
Парень испуганно поднял на него глаза и тихо произнес:
- Доллары.... двести долларов.
- Вот это другой разговор, - сразу обмяк начальник. Указав на обоих кивком головы, он отдал приказание подчиненным, с молчаливым интересом наблюдавшим за сценой из-за его спины.- В отделение, ваучериста пока в "телевизор", этого ко мне в кабинет.
Вся группа тронулась вглубь базара, начальник впереди, остальные за ним.
- Может, договоримся? - негромко заикнулся Жора.
- Вперед, поэт, - не оборачиваясь, ухмыльнулся начальник. - Я предупреждал вас, что всех пересажаю?
- Предупреждали.
- Таблички срывал? Говорил, что только за одну писанину буду оформлять на пятнадцать суток?
- Говорили.... Не помню, меня тогда, наверное, не было.
- Бы-ыл, но как заяц прятался по углам, и сейчас в штаны наклал. Почему сразу не признался?
- Зачем? Это коллега, мы с ним знакомы.
- Тоже поэт?
- Нет, но.., - Жора подумал, что слово "журналист" или "корреспондент" может вызвать у сыскаря неприятные ассоциации. В сводках новостей по телевидению чуть ли не ежемесячно сообщали об убийствах пишущей братии, главное, даже не в горячих точках, а во вполне мирных российских городах, если таковыми после начала перестройки их можно было назвать. - Короче, этот парень работник телевидения.
- Ну да, у вас же там все повязаны: пресса, телевидение, радио, писатели, поэты, музыканты...Одна шайка-лейка.
Они, вытянувшись в цепочку, проходили мимо майонезных рядов, возле которых толпилось много людей. Никто никого не держал за рукава, можно было вильнуть в сторону и смешаться с народом, но не оставляла, во-первых, надежда на лучший исход, а во-вторых, тогда работа на базаре была бы невозможна. Любой мент мог прицепиться к неправильно пришитой пуговице на рубашке, не говоря уже о слежке за крупными сделками. И только когда вся группа свернула направо, по направлению к рыночному пункту охраны правопорядка, на лбу у Жоры снова выступила холодная испарина, он совершенно забыл о купленных вчера поздно вечером ста пятидесяти долларах, оставленных для продажи постоянному клиенту, и об орденах "Славы" третьей и второй степени. Все это он еще дома, перед отъездом на работу, небрежно засунул в один из карманов сумки, и баксы с наградами, даже при поверхностном шмоне, бросятся в глаза в первую очередь. Он пожалел, что не вильнул в удобный момент хвостом между торговыми рядами, выгрузился бы где-нибудь в закутке и минут через десять - пятнадцать, как ни в чем ни бывало, ввалился бы прямо в кабинет к начальнику, объяснив свой побег простым испугом. Менты любят, когда их боятся. А теперь в сумке у него полный набор вещественных доказательств, подлежащих уголовному преследованию, потому что ордена скупать запрещено ввиду недавно вышедшего строгого указа, и баксы тоже. Указы, конечно, не действовали, людям нужно было на что-то жрать, и самих орденов с баксами - кот наплакал, не коллекция и не тысячи, но долго ли раскрутить дело, начав хотя бы с той же пуговицы.
Поднявшись по высоким ступеням,они вошли в полутемный прокуренный коридор.Слева был невысокий деревянный барьерчик с дежурным за ним, справа, подальше, такие же перильца с воротцами, отделяющие задержанных. Загнав задержанных в угол небольшой комнатки - приемника, начальник побежал выяснять, свободен ли какой из кабинетов. Это была не его вотчина, его районное отделение находилось за Ворошиловским проспектом. Почувствовав свободу, Жора сразу же принялся за обработку парня:
- Слушай, коллега, вот тебе твои баксы, и мы расходимся как в море корабли, отвечая каждый за себя.
Журналист, было, протянул руку, но сразу ее отдернул.
- Этот... здоровый, уже знает, что они у тебя.
- Ну и что, скажешь, что хотел продать, а потом передумал.
- Ты хочешь все свалить на меня? - испугался он.
- Почему ты так решил? Я их все равно еще не купил.
- Получается, что я инициатор.
- А какая разница, если этот кабан заведет на нас дело, то мы будем фигурировать в нем одинаково.
- Нет не одинаково, я получаю зарплату в долларах.
- О-о, у вас уже прогресс, - обрадовался Жора за парня. - Тогда тем более ты чист, нам не о чем с ними говорить.
- Ты просто вернешь их мне и все, потому что они мои, и я имею право обменивать их на российские рубли, - не слушая доводов, продолжал парень. - Но отдашь доллары при нем, так будет честнее.
- Ты сейчас как я в молодости, такой же недогадливый. Пойми ты,доллары нужно обменивать в государственном банке, а не на базаре, - брови у Жоры нахмурились. – А теперь ты можешь остаться с пустыми руками, потому что баксы, не дай Бог, подошьют к делу. - Он на минуту задумался. - Хорошо, тогда скажи так, что ты будто бы отдал их мне для того, чтобы проверить, фальшивые они или нет.
- Нам фальшивыми не платят, - отпарировал журналист. - И он это прекрасно знает.
- Ничего он не знает, ему надо показать, что он работает и содрать с каждого из нас приличную мзду, - психанул ваучерист. - А что трупы по городу валяются, а убийц и след простыл, да квартиры чистят под метлу, им наплевать. Зато он орел на таких вот делах.
- Не надо выдумывать лишнего, пусть все останется как есть, - забубнил парень как заведенный. - Все обойдется.
Сплюнув, Жора сжал кулаки и отвернулся. Но долго злиться ему не дали, а тем более, успеть образумить своего напарника, калитку отворил один из подчиненных начальника.
- Баксы при тебе? - настороженно спросил он у него.
Жора молча протянул сложенные доллары, оперативник, облегченно вздохнув, извлек из портфеля листок бумаги, быстренько состряпал акт об изъятии. Подозвав кого-то из нештатных сотрудников, он заставил их расписаться за свидетелей и, подсунув бумагу задержанному, ткнул ручкой в конец акта:
- Вот здесь.
- Ничего я не буду подписывать, - угрюмо буркнул Жора.
- Тогда отвезем в следственный изолятор, - пообещал оперативник. - Там тебя быстро расколят.
- А если подпишусь? - поднял он голову.
- Не знаю, на усмотрение начальника, если скупка валюты у тебя первый раз, он соблаговолит и отпустить. С предупреждением, конечно.
Жора подумал, что если его отвезут в изолятор, то там шмон проведут капитальный, после которого уповать будет не на кого, а оставшись на воле, можно что-нибудь и придумать.Он, подмахнув бумагу, отдал авторучку.
- Не могу сказать, что ты дурак, - удовлетворенно кивнул оперативник. - Пойдем, начальник тебя ждет.
Письменный стол в небольшом с сейфами кабинете был завален папками. Ваучеристов часто приводили сюда, но обыскивали их редко, опера, выписав квитанцию на штраф за незаконную деятельность, отпускали их на все четыре стороны, и ребята снова занимали свои места до следующего возникновения проблемы с пополнением федеральной кассы за их счет. Начальник расположился за столом на скрипучем стуле, бросив толстые как бревна руки на кусок органического стекла поверх столешницы.
- Как же так, литейщик, - заговорил он с несильным кавказским акцентом. - Работник пламенной профессии, служитель, как говорится, огня и металла, да еще стихи какие-то там сочиняешь. И вдруг валютчик, а по народному, спекулянт.
- Такое со мной случилось в первый раз, - развел Жора руками.
- Э-э, дорогой, темнишь. Разве мы с тобой не встречались?
- Может быть, в вашей республике, я ездил туда с литобъединением по обмену опытом с вашими литераторами.
- Вот как! И где же ты был?
- В основном, в горных селениях, на шашлыки выезжали. Кахетинское, имеретинское пробовал.
- Хорошие вина?
- Лучшего не отведывал, двадцати пяти литровую бутыль осушили задолго до того, как миновали последний поворот перед Орджоникидзе. Где-то в Дарьяльском ущелье.
- Значит, на Крестовом перевале побывал?
- В Мцхета, древней столице Грузии, тоже. Извини, батоно, забыл поприветствовать, гамарджоба, генацвале.
- Лиса, а? - указал на Жору начальник, подмигнув сидящему напротив другому оперативнику. - Но ты не ответил на мой вопрос, как забросил сочинять стихи и стал спекулировать долларами.
- А кто вам сказал, что я бросил их сочинять? - развел он руками. - Работаю над новыми виршами, но денег на пропитание нет. Вот и пришел на базар.
- Подзаработать, - хитро сощурился кавказец.
- Для поддержания штанов, - уточнил Жора.
- Получается?
- Очень слабо, вы меня часто видели среди ваучеристов?
- А долларами почему стал заниматься? – не ответил кавказец на его вопрос.
- Знакомый попросил. Но я их так и не купил, вы подоспели вовремя.
- Так рассчитайся за них.
- Обязательно, но только тогда, когда вы меня отсюда выпустите, а то и бабки, и баксы накроются.
- Это не в моей компетенции, - отвел взгляд начальник. - Видишь человека, который ведет твое дело? Его и проси, а ко мне обращаться не надо.
Задев животом столешницу, он поднялся со стула, прошелся по комнате взад-вперед. Затем заговорил снова:
- Да, дорогой, влип ты как муха в липучку, годика на три, а? - моргнул он оперативнику. - Хорошо, что подписал протокол об изъятии, а не стал, как другие спорить, иначе я тебя уже сейчас отправил бы в изолятор.
- Ребята говорили, что вы человек добрый, а у меня первый привод, - заискивающе начал Жора. - Ребенок только родился, сын, четыре месяца.
- Четыре?! Молодец, а на вид седой уже, а кто же тебе говорил, что я добрый? Не помню, чтобы я был добрым.
- Ваучеристы, они вас уважают.
- Нет, ты понял? - воздел грузин ладони по направлению опять же к оперативнику. - Я их гоняю как диких баранов, а они, говорит, уважают. За что меня уважать, за то, что я вам покоя не даю?
- За справедливость, - как бы безразлично пожал Жора плечами, ему показалось, что в разговоре с начальником оперчасти удалось найти слабую струнку.
- А почему они не уважают мои распоряжения? Я говорю им одно, они делают по-своему, я срываю таблички, они снова их рисуют.
- Потому что люди, они жить хотят.
- А я не человек?
- Большой человек.
- Вот именно, прощаешь, прощаешь - никакой благодарности.
- Я буду, благодарен, если вы меня отпустите.
- Тебе сказали, к кому обращаться, - начальник подошел к двери, крикнул кому-то в коридор. - Машина еще не подошла?
У Жоры похолодело в груди, значит, все его лестные слова прошли даром, и этот кабан все-таки упечет его в изолятор. А там, по рассказам побывавших в нем ребят, не кайф, тюремщики звери, душно, клопы с тараканами, в туалет не достучишься.
- Разберись с ним, - сказал начальник оперативнику. – Я пойду посмотрю, что у них случилось.
Оперативник, без интереса потеребив протокол в руках, отложил его в сторону и посмотрел на задержанного.
- Ты действительно еще не расчитался за доллары?
- Нет, - пожал плечами тот.
Подойдя к двери, опер крикнул, чтобы привели парня, и снова уселся за стол. Когда журналист вошел, он кивнул в его сторону:
- У него покупал?
- Да.
Быстро раскрыв сумку, Жора отсчитал несколько полтинников и десяток и сунул парню в руки.
- Так у тебя и деньги в сумке! - оперативник оторопело пробежал глазами протокол изъятия. - Ничего себе, работнички, не обыскали, не внесли, - потерев ладонями виски, он повернулся к парню. - Ты пока подожди в коридоре, я потом тебя вызову.
Когда дверь за ним закрылась, Жора тихо заговорил:
- Может, договоримся, начальник? Я действительно первый раз влетел, никогда со мной такого не было.
- Все вы так говорите, - буркнул тот. - А на другой день, или даже через час, снова стоите с табличкой на груди.
- Но ты же знаешь, что ваши ребята - Гелик, Андрос - меня не трогают. Я работаю больше по ваучерам, купонам и монетам, а с баксами как до сих пор не везло, так и не везет. Отпусти, в долгу не останусь.
- Да тут без меня все решили, этот протокол составлен неправильно, - наконец, вскинулся оперативник. – Если его переписывать, то где теперь искать понятых?
- Тем более, - придвинулся Жора поближе, прекрасно понимая, что он играет в кошки-мышки. - Отпусти, любой заказ выполню, хоть тебе с женой, хоть вашим родственникам, ты только намекни. Могу сделать подешевле цепочку или классные сережки.
Ребята из уголовки часто просили ваучеристов подобрать какое-либо изделие из золота или серебра для своих нужд, не ширпотребовское, конечно, а пооригинальнее, и они, выудив редкую вещицу, откладывали ее специально для них, отдавая либо бесплатно, либо за сумму ниже потраченной. Это был своего рода презент за возможность работать без постоянного напряжения, иначе никто не продержался бы и недели. Сидящий за столом оперативник, знакомый по нечастым облавам, тоже не составлял исключения.
- Да мне пока ничего не надо, - подняв голову, усмехнулся он. - Ты же знаешь по последнему постановлению нашего правительства, что на сумму, превышающую сто долларов, надо иметь декларацию из госбанка. Остальные баксы оформляются как приобретенные незаконным путем, то есть, это приравнивается к спекуляции валютой. Статья за нее предусматривает заключение под стражу и конфискацию имущества.
- Читал, но у меня не тысячи, а всего двести баксов, - хрипло выдавил Жора. - К тому же, купил я их у своего знакомого.
- А какая разница, не надо было покупать, - нагло ухмыльнулся оперативник. - Отдал бы их ему, пока куковали вдвоем в "телевизоре", и все было бы шито-крыто. Тогда бы мы спрашивали с него, почему он не пошел сдавать доллары в сбербанк, а принес их на базар.
Жора наконец-то осознал до конца, какую допустил ошибку, рассчитавшись с журналистом. У того наверняка есть декларация или справка о том, что зарплату он получает в валюте, значит, его бы просто предупредили о последствиях за незаконную сделку и тут же отпустили бы. Но этот балбес отказался забирать баксы, получалось, что он подвел ни за хрен собачий и его, и себя. Теперь надо было как-то выпутываться.
- Сто тысяч хватит? - осторожно начал он торг.
- Хватит, - с иронией кивнул оперативник. - Жопу подтереть.
- А сколько? Говори прямо, свидетелей нет.
- Не знаю, думай сам, - он неторопливо разложил доллары, прикрепленные скрепкой к протоколу, на две кучки, в одной оказалась сотка, в другой два полтинника. - Голова, надеюсь, на плечах есть.
Жора тяжело вздохнул, он потерял из-за собачьей радости от встречи со старым приятелем всего на какой-то миг контроль над собой, и результат не замедлил себя ждать. Нужно было отвести журналиста подальше от лишних глаз, зайти хотя бы в рыбный магазин и там рассчитаться, а потом спокойно вести беседу о прекрасном прошлом. А он, долбаный нищий миллионер, раскрасовался перед знакомыми петухом, и теперь придется смириться с потерей трехсот с лишним тысяч рублей. Покривившись, он протянул руку к кучке с двумя полтинниками, все-таки их можно было продать подороже, но оперативник и здесь опередил его, быстро подсунув вместо полтинников "сотку", потому что ему тоже надо было делиться
- С протоколом как? – хмуро спросил Жора, пряча ее в карман.
- Порву, теперь это можно сделать на твоих глазах.
Кусочки бумаги с подписями свидетелей и его собственной, уже бесполезные, порхнули в мусорную корзину. Молча кивнув, Жора вышел за дверь и, не взглянув на парня, приклеившегося к стене, потопал по коридору к выходу. В голове пронеслась злорадная мыслишка, что его, такого теху-матеху, тоже раскрутят, как два пальца обоссать. Ну и ладно, может, немного поумнеет.
- Накрыли? - привычно обнимая Лану за плечи, с сочувствием спросил Серж, когда он снова влился в плотные ряды ваучеристов. - Во сколько тебе обошлась свобода?
- В "сотку", - раздраженно буркнул Жора.
- О-о, ставки повышаются, я тогда на штуке баксов отделался лимоном деревянных.
- А я ста тысячами на пятистах гринах, - хихикнул Вадик.
- Деревянными они теперь не принимают, - сплюнул он сквозь зубы. - На наживку по части безделушек из "рыжья" тоже не клюют, опера окончательно переходят на валютное обслуживание.
- Это в связи с новым постановлением, - предположил Вадик. - Может, баллоны им проколоть, чтобы не наглели?
- Дикие методы, - поморщился Серж. - Вспомните, как убрали Кровососа, тот вообще весь кислород перекрывал, а стоило нашим заикнуться о нем одному сотруднику из областного управления, и нету Кровососа. Даже в органах не работает.
- Этот паразит попил из вас кровушки достаточно, - басовито засмеялся незаметно подошедший Прокопыч, широкоплечий, чуть за пятьдесят лет, коренастый скупщик золотых изделий. - Рассказывали, что день работы каждому ваучеристу обходился в червончик, наварил, не наварил, его не волновало, а влетел - откупайся по полной катушке. Становись, поэт, отрабатывай "соточку", теперь для них ты свой, с месяц пальцем никто не тронет.
Вокруг дружно засмеялись. Жора, нацепив табличку, перешел поближе к табачникам, на другую сторону узкого прохода. Голова распухала от мыслей: расходы, расходы....когда только даст Бог скопить деньжат, чтобы в течение лет эдак десяти не трястись на базарах, не оглядываться на улицах, да по возможности помогать детям и внукам. Заработать при родной Советской власти не удалось ничего, машины нет, квартирка так себе, а ведь он ставил всесоюзные рекорды не на кондитерской фабрике, а на формовке в литейном цеху. По две смены пахал чуть не через день, в остальные же дни разгружал на овощной базе вагоны с картошкой, со свеклой и луком, и кроме всего прочего, победитель разных литературных конкурсов, вплоть до Всесоюзных, лауреат премий. Может, оттого и тянет его к бутылке, что нет ни личной жизни, ни удовлетворения в творческом плане. Власть предержащие признавали, что он работяга, что не графоман, а все равно не платили сколько положено, и не печатали. Вокруг ухмылялось ему в лицо равнодушное общество потомков скотников с доярками, с оттенками татаро-монгольской дикой зависти, с первобытными инстинктами, разбуженными Советской властью.

Глава одиннадцатая.

Жора не стал дожидаться прихода постоянного клиента, продав вместе с "соткой" и оставленные ему баксы, на всякий случай ордена "Славы" он тоже отдал знакомому продавцу сигарет, у которого оставлял кувшин с медным тазиком. Солнце зависло над одной из крыш высотного здания, появилась первая волна работяг с заводов и фабрик, в такое время рассчитывать на крупный улов не приходилось, но иногда безликая масса выталкивала и "золотую рыбку". Вот и сейчас он с надеждой уставился на подошедшую к нему женщину в широком с оборками платье, и с агатовой в серебре брошью на пышной груди.
- Ложки позолоченные возьмете? - спросила она низким голосом. У нее был недоверчивый, как у всех ограниченных людей, взгляд из подлобья, хотя мордашка была смазливая. - Шесть штук.
- Давайте посмотрим, - Жора постарался напустить на себя важный вид, чувствуя, что с ней вести себя так и надо, потому что по другому она вряд ли бы поняла. Тем более, если он не ослышался, количество ложек, принесенных ею на продажу, отвечало первичному набору, а наборы никогда не залеживались. – Показывайте свои ложки.
Женщина вытащила из хозяйственной сумки здорово пожеванную тряпицу, развернула ее и протянула ему. Ложки при поверхностном осмотре показались обыкновенными, хотя серебряными, они были уложены в плотную стопочку. Взяв одну из них, Жора заинтересовался замысловатым рисунком из разноцветной эмали на их внешней стороне, он, похоже, что-то обозначал, но разобрать рисунок было трудно. Перевернув ложку, ваучерист на секунду замер, на гладком сгибе ручки, отливающем матовым блеском, между таким же разноцветным орнаментом, как на внешней стороне, и клеймом высокой пробы, выпукло обозначилась заглавная буква "А" с завитушками, а под ней римская цифра "три". Жора озадаченно причмокнул губами, неужели это набор из столового серебра принадлежал лично императору Александру Третьему, его, так сказать, персоне, и никому более! Вполне возможно, что ложки были подарены ему одним из русских промышленников, например, Тимофеем Саввичем Морозовым в ознаменование завершения присоединения к России Средней Азии. Откушай, мол, государь-батюшка, моим подарком из новой чашки, а заодно забудь Морозовскую стачку, которую довелось тебе подавлять. А может быть, сам царь сделал кому-то подарок. Жора, стараясь не выдать волнения, вновь всмотрелся в рисунок на внешней стороне, потому что на внутренней его мысль отвлекали великодержавные инициалы. Но разобрать снова ничего не удалось, уж слишком замысловатой оказалась вязь.
- Обычное серебро, - небрежно сказал он. - Откуда у вас эти ложки, от бабки, наверное?
- Это не серебро, а позолоченные, - заартачилась женщина.
- Понятно, что не железные, - не стал спорить он, дабы не спугнуть ее долгими объяснениями. Она один хрен ничего не поймет, ей были нужны только деньги. - Я спрашиваю, где вы откопали эти позолоченные?
- Муж у меня круглый дурак, все деньги на монеты да на портсигары ухлопывал, а эти ложки с карманными часами достались ему по наследству, от них проклятых и пошла у него болезнь к собирательству. В колхозе-то он ни одного дня не погорбатил, не познал, почем копеечка достается, коллекционер долбанный. Все норовил тратить чужие денежки.
- А где он сейчас? – Жоре подумалось, что в колхозе женщина тоже не больно горбатилась, если судить по ее пышному виду.
- Пьет, где, я его уже выгнала, связался с какой-то блядью подзаборной, вдвоем и глушат. А коллекцию свою он якобы сыну по наследству оставил, а на кой ляд она сдалась, сыночку только восемь лет. Лучше бы алименты платил или денег дал, всю жизнь поила - кормила этого изверга...
- Ясненько, семьи, значит, не получилось.
- И не было никогда, как взял меня еще девченочку,я тогда на фабрику устроилась, а он уж инженером командовал, так и не получилось, - все больше распалялась она. - Я мебель старую хотела выбросить, чтобы новую завезти, а он - не тронь, мол, она еще при царе сделана. А когда мы квартиру получили, я взяла и выгнала его, надоел хуже горькой редьки со своими царями - дворянами. Пусть теперь его кормят любимые графья с князями и эта алкашка.
- Что же он, совсем денег в дом не приносил?
- Попробовал бы он не принести, я бы ему не принесла. Я заставила его и новую квартиру получить, а то ютились бы мы в доме, построенном еще при царях, с потолками в комнатах выше неба. В них было как в степу, одиноко и холодно, хоть собакой вой.
- Хорошо,это ваши проблемы, - начал он сворачивать бесполезный разговор,за который кое-что прояснилось. Эти ложки передавались по наследству, значит, они представляли из себя историческую ценность, потому что простое серебро хозяева давно бы сбагрили. - Сколько вы хотите за... позолоченные?
- Двести тысяч, - не задумываясь, выпалила женщина.
Жора, подкинув на руке набор, на глазок определил, что вес его был примерно граммов триста, по пятьдесят в каждой ложке, и если считать по лому,то получалось около ста пятидесяти тысяч рублей - высокопробное серебро. Но у них была стопроцентная сохранность, и еще не давали покоя царские вензеля, если, конечно, они царские, такой наборчик уйдет по штуке за грамм - делать нечего, тому же Алику. А если подтвердится уникальность столовых приборов - цены им не будет вообще, надо обязательно покопаться в справочниках, которых на нумизматическом толчке валом. Если же начинать сбивать на них цену, то эта дура мигом сдернет от него, ей уступить копейку - лучше удавиться.
- Дороговато, - промычал Жора, пожевав губами. - Надо подумать, сумма за серебро немалая.
- Позолоченные, - встряхнулась женщина. Она абсолютно не понимала,что золота на сами ложки пошло микроны, и что ценность их не в этом, а в причудливых буковках с тыльной стороны. Но для нее слово "позолоченные" было дороже вензелей. - Двести тысяч, цена окончательная, так мне сказал мой отец.
- Твой отец такой же, как и ты... ушлый, - засмеялся он, пряча ложки и вытаскивая из сумки деньги.
- А то как же, нас не надуришь.
Жоре хотелось сказать, что вас, мужиков и баб из крестьян,надурили еще в семнадцатом году, когда предложили разграбить самих себя, но вряд ли до этой дуры дошел бы смысл тех жестоких слов,даже через семьдесят пять лет. Рассчитавшись, он отправился к ребятам за консультацией, и тут нос к носу столкнулся с Витькой Киселевым, с которым когда-то работал в одной бригаде формовщиков. Тот часто заглядывал на базар, в основном, когда в семье у него были нелады, сейчас же Витька имел деловой вид.
- Извини, Жорка, я спешу, - торопливо зачастил он, пожав ему руку. – Я договорился с одним хозяином насчет покупки садового участка.
- Поздравляю, - замялся Жора, затем прищурился - Но у тебя, кажется, денег не было, а участки поднялись в цене до стоимости приличного флигеля.
- Билеты "МММ" сдал, получилось полтора миллиона навара.
- Классно получилось, я тоже хотел их купить.
- Надо было, они сейчас прут, как на дрожжах, скоро за сто тысяч каждый перевалят. Если у меня все будет удачно, я через часик заскочу, мы с тобой мою сделку обмоем.
- Давай, как раз сегодня у меня есть настроение.
Виктор помчался на встречу с хозяином садового участка, а Жора направился к Сержу, заряжавшему пачкой долларов богатенького клиента из "новых русских". Наконец здоровенный молодой парень, кровь с молоком, отвалил, он был в свободно сидящих брюках и с тяжелой золотой цепью на толстой шее. Серж втиснул несколько миллионов рублей полтинниками в колешек на поясе и задернул замок. Жора вручил ему одну из ложек:
- А ну посмотри, молодое базарное дарование, стоит ли она что-нибудь в исторических масштабах?
- О! - неподдельно восхитился тот. - У кого ты ее оторвал?
- У меня их набор, целых шесть штук.
- Шесть? - Серж покрутил ложку в руках. - Жаль, если бы у тебя оказались все двадцать четыре ложки, ты бы мог спокойно оформить визу в любую капиталистическую страну, и остаток жизни провести в роскоши. А с таким малым их количеством придется тормознуться в родной России.
- Они ничего не стоят? - сразу сник Жора.
- Эти ложки дорогие, но не настолько, на сколько ты думаешь, вряд ли крупный коллекционер будет с ними связываться.
- Они хоть с царского стола?
- Само собой, но не мешает проверить по каталогу.
Жора не стал заострять его внимание на орнаменте, похожем на надпись славянской вязью, все равно ложек было не двадцать четыре, а всего шесть. Он решил получше проконсультироваться у знакомых нумизматов, собирающихся в парке Горького по воскресеньям,заодно отнести на толчок тазик с кувшином, там платили не намного, но дороже. Пока ваучеристы, цокая языками и высказывая массу предположений, изучали его собственность, вернулся Виктор, напомнив ему своим довольным видом о потерянных им трехстах тысячах рублей.
- Договорились, - сообщил он, смахивая пот рукавом рубашки. – Хозяин уступил мне свой садовый участок за полтора миллиона, из своих ни копейки не буду доплачивать. Спасибо "МММ".
- Далеко? - спросил Жора без интереса. Совсем недавно он тоже мечтал приобрести дачный участок с небольшим домиком, его почему-то потянуло на землю. Но для этого надо было сначала обзавестись семьей, и тогда покупка земельного пая выглядела бы вроде как к месту. Мужчине было не кайф закручивать банки с соленьями – вареньями, этим должна была заниматься все-таки женщина.
- Сразу за Западным массивом. Пойдем, я тебя угощаю.
Они подались к ближайшему кафе на Буденновском проспекте, Жора -разбавлять горе от потери денег, его друг, наоборот, подогревать радость от выгодной сделки. Расстались они где-то ближе к семи вечера, успев за это время перелопатить прошлую и настоящую жизнь. Купив на базарчике бананов, Жора запрыгнул в троллейбус и поехал к Людмиле, чтобы вновь почувствовать на руках приятную тяжесть маленького тельца сына, увидеть его детскую улыбку и услышать протяжное "а-а". Пока это была основная буква в его лексиконе. Но Людмила не пустила его за порог, она, загородив входную дверь, твердо сказала:
- Я тебя предупреждала, что пьяному тебе здесь делать нечего.
- Да мы по стакану всего, - запротестовал было он. - Меня обули на триста тысяч рублей.
- Мы с тобой, кажется, договорились, чтобы свои проблемы ты оставлял за порогом и сюда пьяный не приходил. Нам достаточно папиных заскоков.
- Я спокойно пересплю у тебя, а утром поеду на работу, - попытался объяснить он. - Если я сейчас поеду домой, то боюсь, что могу сорваться. Ты же знаешь, какие у меня друзья.
- Меня это меньше всего волнует.
- Тьфу, елки-палки, деньги-то можно оставить?
- Нет, я не собираюсь за них отвечать.
Жора выскочил на улицу злой, как собака, ее логика не укладывалась ни в какие рамки,неужели этой женщине было непонятно, что от его денег может остаться пшик. Мало того, что он пропьется сам, но бабки еще и разворуют, отчего она сама же и пострадает. Но Людмила поступала так всегда, заставляя его рассчитывать только на себя, не оказывая в трудную минуту ни помощи, ни какой-либо поддержки. Конечно, ей самой было нелегко, у нее на руках был маленький Данилка, все чаще донимал подросший Антон, приводивший в квартиру дымящих табаком шумных друзей, пьющий отец, старая мать. Он давно перестал надеяться на их взаимопонимание, но посочувствовать она была обязана. Жору просто бесили ее безразличие к его делам, проблемам, личной жизни, наконец, подливая масла в огонь, после таких оборотов он напивался, кажется, специально, в знак протеста. Вот и сейчас он,сойдя с трамвая, направился прямо к коммерческому ларьку, призывно сверкающему заставленной бутылками витриной, а после, зайдя в свой дом, швырнул сумку с деньгами в шифоньер, нетерпеливо откупорил плоский флакон с "Амаретто", наполнил тягучей жидкостью бокал и опрокинул его в рот. И сразу же раздался звонок. Ему показалось, что после долгого периода трезвости он ждал его как родного…
Очнулся Жора только на четвертый день, достойно отметив чужеродные его мировоззрению майские праздники. В постели рядом с ним лежала какая-то женщина, в носу щекотали запахи перебродившего спиртного. Пошевелив рукой, он понял, что женщина голая, в головке члена сразу засвербило, после пьянки его всегда тянуло на половое сношение. Когда член упруго выгнулся под одеялом, он развернулся, нащупал пальцами ягодицы партнерши и воткнул его между ними, сразу попав в скользкую половую щель. Женщина или девушка, придвинула, промычав что-то спросонок, попку поближе к его лобку,одновременно принявшись сжимать и разжимать мышцами стенки влагалища Она, видимо, хотела, чтобы он поскорее кончил, а может, загорелась тоже. Покачав несколько минут, он вытащил набухшую головку члена, упреждая взрыв готовой брызнуть спермы, натянутая кожа чутко ощущала прилипшие к ней волосы вокруг ее половых губ. Партнерша подвигала попкой взад-вперед, затем обхватила горячими пальцами его член, помассировав, вновь ввела его во влагалище, и застонала, изогнулась, притираясь полными ляжками к его ногам, но теперь он работал спокойно, не боясь досрочного завершения полового акта. Головка его члена уперлась в чуть раскрывшуюся шейку матки, женщина зашлась в долгом интимном стоне, таком желанном для каждого мужчины. Жора почувствовал, как тугая горячая струя хлестнула прямо по натянутой уздечке члена, обволокла его липкой слизью, воспользовавшись моментом, он резко качнул задницей вперед, еще шире раскрывая шейку матки. Хотелось выбросить семя прямо туда, в таинственное место для вынашивания будущего ребенка, чтобы получилось наверняка. Это было не продуманное, а, скорее, инстинктивное, животное желание, края шейки матки раздвинулись, женщина забилась в экстазе, теперь с ее губ сползал не долгий стон, а срывались собачьи повизгивания. Она царапала стену, кусала зубами подушку, натянутые струной мышцы ее ног пронизывала крупная дрожь. Обхватив ее за плечи, Жора впился губами в мокрую шею, на секунду замер, и захлебнулся в прокатившихся по телу конвульсиях страсти, длинных, как океанская волна. Никогда еще не доводилось ему испытывать такого удовольствия, кожа взорвалась испариной с головы до пят, сознание то возвращалось к нему, то исчезало снова. Это было что-то фантастическое. Только через время, показавшееся вечностью, ему удалось опомниться, разжать пальцы, впившиеся в плечи женщины, и в изнеможении откинуться на подушку. Упавший член соскользнул с ее половых губ, прилип к ее тугой и круглой попке, мыслей никаких не было, тело казалось легким, почти невесомым, оно будто выпарилось. Осталась одна удовлетворенная душа.
Так они лежали долго, не шевелясь и не пытаясь заговорить друг с другом, пока кто-то не улегся на звонок за дверью всем весом, одновременно забарабанив в нее кулаками. Женщина откинула волосы, повернула лицо к нему, это была она, его азиатка, обладательница завораживающего омута в черных зрачках и роскошных волнистых волос, буйным хмелем обрамлявших узкое лицо с тонкими чертами и полными губами. Девушка, пошевелив ноздрями, будто выточенными из прозрачной слоновой кости, кивнула в сторону прихожей:
- Стучат, наверное, твои друзья, - она улыбнулась. - Они не отойдут от двери, пока ты ее не откроешь.
- Как ты здесь очутилась? - хрипло спросил Жора.
- Потом расскажу, иди открой, а я пока нырну под одеяло. Про меня ничего не говори.
- Ноги совсем ватные, я до двери не дойду.
- Я вообще свои не чувствую. Иди, иначе они сорвут ее с петель.
Жора отрешенно пошарил глазами по комнате, трусов нигде не было, зато брюки валялись прямо под кроватью. Надев их на голое тело, он дернул замок на ширинке вверх и пошел открывать, на пороге стояли полупьяные сосед с третьего этажа, его жена-алкашка, друг Андрей и еще какая-то молодая женщина. Из-за двери в квартире рядом показалась кучерявая, угольно-черная, голова Арутюна, вид у него был весьма приличный.
- Бухаешь, литейщик? - с сарказмом в голосе спросил он.
- Отхожу, - буркнул Жора, обращаясь сразу ко всем.
- А похмеляться не будем? - Андрей приподнял две бутылки водки повыше, сосед показал два "огнетушителя" вина.
Жора на минутку задумался, затем обратил взгляд внутрь себя, пытаясь определить свое состояние, за порогом терпеливо дожидались его решения. Так ничего и не осознав, он отступил в сторону, давая возможность гостям ввалиться сразу повеселевшей оравой. Захлопнув дверь, он прошел вслед за ними в комнату, по которой словно ураган пронесся, гости, быстренько подняв с пола стулья и кресла, расселись вокруг стола, предусмотрительно оставив ему почетное место на диване. Под тумбочкой с телевизором он заметил початую бутылку коньяка, из-за журнального столика выглядывало обернутое серебряной фольгой горлышко от шампанского с накренившейся набок пробкой. Он, поднатужившись, вспомнил, что вчера поздно вечером ходил в "комок" за сигаретами, наверное, там и подловила его азиатка. Давно же он не видел ее, почитай, года полтора, эта восточная женщина осталась такой же сексуальной, с другой бы у него никогда не получилось так красиво, как поутру. Даже с глубокого похмелья смогла увлечь, зараза... Андрей шустро наполнил грязные бокалы и стаканы:
- Давай, чтобы не болела голова, - сказал он и первым осушил посудину.
Незнакомая женщина, покосившись на Жору карим глазом, последовала его примеру. Башка у Жоры была светлой, поэтому с выпивкой он торопился не очень, но и отставать от других ему тоже не хотелось. Все взбодрились после приема похмельных порций, заговорили разом, перебивая друг друга, до Жоры наконец дошло, что гости уже где-то поддали, он подумал, что выпроводить их в таком состоянии будет нелегко, да еще, не дай Бог, они заметят девушку. Но та сама высунулась из-под одеяла, попросила его кинуть ей платье.
- Поспала бы еще, - недовольно бросил он, подавая ей одежду. В голове у него пронеслась мысль о том, что кто-то из гостей может по пьянке проговориться про нее кому-либо из жителей окрестных домов, и муж азиатки узнает о ее связи с ним.
- А вы будете бухать? - озорно подмигнула она ему. - Я уже выспалась.
- О, привет, - неожиданно повернулась к ней незнакомая женщина. - А ты как сюда попала?
- Как все, - фыркнула азиатка, влезая в платье. - Когда поэт начинает бухать, то двери у него всегда нараспашку. Я даже негритянку здесь однажды видела.
Гости подозрительно уставились на Жору, похмыкав, тот потянулся к бутылке с вином, водку собутыльники уже всю проглотили. Азиатка аккуратно присела рядом с ним, точно также вела себя и негритянка из Бенина, когда он приволок ее, студентку Ростовского медицинского института, к себе домой. Зато потом он не знал куда деваться от лошадиных ее губ, что верхних, что нижних,молоденькая,но сексуально озабоченная студентка, казалось, задалась целью засосать его всего,чтобы не тратить драгоценное время на поиски очередного партнера.Как в том анекдоте: "... курить люблю. А еще люблю женщин, так бы весь туда и влез, только бы губы остались. - А губы зачем? – Курить люблю…". Она тоже хотела оставить от Жоры одни губы, уж очень они ей понравились.
Вложив в руки Сайгель, так он называл бывшую любовницу, фужер, он с удовольствием понаблюдал, как осушает она его. Ему стало интересно, танцевала ли она ночью перед ним свои арабские танцы? Скорее всего, да, хотя нигде не было видно магнитофона, может быть, он куда-то завалился. Впрочем, она могла танцевать и под прихлопы.
- Ты помнишь, что позавчера у тебя оставался ночевать какой-то парень? Молодой такой, - спросил Андрей, словно отвечая его мыслям о магнитофоне. – Он еще рассказывал, как они воевали в Афгане, мол, ему теперь все до лампочки - убить, изнасиловать или ограбить.
- Не помню, - Жора вновь пошарил глазами по комнате. Дверцы платяного шкафа были раскрыты настежь, он был пуст - ни кожаного, купленного в коммерческом ларьке, добротного пальто, ни шерстяного со спортивным костюмов. Надежного японского магнитофона "Тошиба" тоже не было нигде. – А куда он делся?
- Парень сказал, что утром собирается в Таганрог, вроде, он там живет.
- Тогда где был ты? – набычился Жора на своего друга.
- Я спал на полу, а он на диване, потом я проснулся, выпить ничего нету, и я поднялся на третий этаж, - сосед с женой в подтверждение его слов дружно закивали головами. – Мы вечером к тебе стучались, но ты нам так и не открыл. Мы думали, что тебя и сегодня не будет, наверное, ты к Людмиле уехал. А ты оказался дома.
Жора, покосившись на притихшую Сайгель, поднялся и пошарил в шкафу. Сумки с деньгами не оказалось тоже, но он мог сам перепрятать ее в другое место. Она нашлась на кухне, под грудой проводов и шлангов, набросанных рядом с мусорным ведром, из которого выглядывали острые края здоровенного кирпича с присохшим к нему цементом. От вида этого булыжника по груди у Жоры прокатилась волна резкого холода, предыдущая ночь в его жизни могла оказаться последней. Где он мог подцепить этого идиота и зачем приводил его домой, так и осталось за гранью памяти, но сумку, слава Богу, парень не нашел, все деньги и ложки оказались на месте. Выдернув из пачки купюр два "червонца", он спрятал заначку обратно и вернулся к гостям, принявшимся с живым интересом допытываться, что у него пропало.
- Ничего, - вяло отмахнулся Жора. - Скажи еще спасибо, что живой.
- Магнитофона нет, - заметил пропажу и сосед. - На полке книжного шкафа лежали часы с серебряным браслетом.... Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не запускал в квартиру чужих, они тебя обчистят - глазом не моргнут.
Жоре хотелось крикнуть, мол, а вы что, святые, не пьете за его счет, не воруете деньги? Но в душе образовалась пустота, краем глаза он вдруг заметил в ушах Сайгель знакомые сережки и перстенек на среднем пальце левой руки. Наверное, ночью он подарил ей золото сам. Во рту стало сухо, словно он целую неделю не видел воды.
- Так мне и надо, все в этом мире закономерно, - просипел Жора осипшим голосом. - Наливайте, братцы, продолжим праздник, он только начался.
Запасы спиртного скоро закончились, надо было кому-то идти за новой порцией. Сайгель быстренько собралась и ушла, забыв трусики, завалившиеся под спинку кровати, гости засуетились тоже, хотя Жора продолжению пьянки не противился, не испытывая желания оставаться в одиночестве. Жена соседа еле держалась на ногах, тот вместе с Андреем подхватил ее под мышки и поволок к себе на третий этаж. Жора протянул незнакомке, оставшейся с ним, "червонец".
- Хорошо, - согласилась она, немного подумав. - Но больше не открывай никому, вообще никого не пускай.
Она пришла через несколько минут с тремя бутылками вина, пачкой сигарет и кульком развесного печенья. Они долго сидели молча, изредка опорожняя бокалы, женщина была симпатичная, как все южане со смешанной кровью, у нее был открытый взгляд больших карих глаз, тонкие высокие брови, узкие скулы и резко очерченный красивый рот. Простенькая кофточка обтягивала солидные груди, потертые джинсы едва не трещали на полных ляжках. Бабенка была сбитая.
- Ты тоже алкашка? – наконец, нарушил Жора молчание.
- Хуже, - обернулась она к нему, полуопустив черные ресницы, взгляд был стоячий, мало что отражающий. - Я наркоманка.
- Все понятно, наркоша, - хмыкнул он,ее слова только подтвердили первоначальное его предположение о схожести бессмысленного выражения ее глаз с Арутюновыми, когда тот был "уколотый". – Значит, от вина ты не получаешь никакого кайфа.
- Почему же, есть что-то, но очень слабо.
Молодая красивая женщина Жору чем-то раздражала, она ему и нравилась, и одновременно вызывала стойкую к себе злость. Может быть, отсутствующим взглядом, пагубной привычкой к наркотикам, или тем, что ей ничего не было надо. И самой уже ничем нельзя было помочь.
- Переспишь со мной? - предложил он, заранее решив, что если она откажет, то он ее выгонит.
- Я сама об этом подумала.
Она встала с дивана, расстегнула джинсы, аккуратно сложив, повесила их на спинку стула, сдернув кофточку, освободилась от лифчика и нырнула под одеяло. Жора последовал ее примеру, неожиданно для себя ощутив, что член еще липкий, но он уже стоял как телеграфный столб. Ее полные половые губы облизали со сляканьем головку, лобок был высоким, заросшим жесткими кучерявыми завитушками, заниматься с такими женщинами любовью приятно было только обычным способом, а не как с Сайгель, которую можно было ставить хоть буквой "зю". Несколькими толчками он дошел по тесному влагалищу до упора, ощутив, что шейка матки находится не впереди, а осталась как бы внизу, под его набухшим семявыводящим каналом. Наверное, у нее был загиб и по этой причине она, скорее всего, еще не рожала, вторая его жена с таким же дефектом, нередким у женщин, забеременела где-то через полгода. Женщина в этот момент напряглась, подалась вперед, обхватив ляжками его бедра, и начала размеренные фрикции, Жоре было приятно сознавать свое превосходство над ней, он чувствовал, что кончит не скоро. Минут пятнадцать они прилежно старались удовлетворить друг друга, наконец, она расслабилась, откинула, тяжело дыша, голову на подушку:
- Я не смогу.... кончай сам...
Она или стеснялась, или утратила всякие чувства в связи с употреблением наркотиков, и ему показалось после ее отказа от продолжения полового акта, что приходится насиловать резиновую куклу. Не давая остыть члену, Жора ускорил движения, одновременно напрягая низ живота и ягодицы. Недоставало, чтобы яйца не опорожнились от семени, тогда придется долго терпеть ноющую в них боль, испытывать неудобства от не исполненного до конца мужского долга. Прижав головку к нижней стенке влагалища, он несколько раз пропахал ею взад-вперед, и застонал, ощутив медленно и неотвратимо надвигающуюся волну страсти. Затем, подергавшись в непроизвольных конвульсиях, он отвалился набок выпотрошенным тряпичным манекеном, пот заливал ему глаза, в голове слабо позванивало, будто оборвалась струна, туго натянутая над коркой головного мозга. Молодая женщина сдула бисеринки пота, усеявшие во множестве ее пухлую верхнюю губу, положила руку на его плечо:
- Никого к себе не пускай, я очень прошу тебя.
- Почему? - отдуваясь, скосил он на нее глаза.
- Тогда мы сможем побороться за себя, не пить и не колоться хотя бы это, пусть и небольшое, время. В противном случае...
- Ты живешь одна? - перебил он ее, догадавшись, о чем она хотела предупредить.
- Да... они ломятся в дверь утром и вечером, днем и ночью. Сколько раз я спускала на них свою овчарку, но они перестали ее бояться.
- А ты уедь куда-нибудь.
- Уезжала.... и приезжала обратно, работы нет, денег тоже, - она снова расширила свои большие карие глаза. - Пожалуйста, не открывай этим недоумкам, хотя бы дня три.
- Но три дня ничего тебе не дадут.
- Дадут, стоит только сделать первый шаг.
- Я тебе скажу по этому поводу одно, что я не пил месяцами, даже не курил, а потом все равно срывался снова, - ему почему-то не хотелось давать ей надежду. - Раньше пьянки продолжались день-два, максимум три, сейчас они растягиваются на полмесяца с перерывом в неделю. Если бы у меня была семья.... без нее вряд ли можно оправиться, - он вздохнул. - Понимаешь, потерялась точка опоры, а без нее смысл жизни стал менее значительным, потому что стараться стало не для кого, даже повыпендриваться не перед кем. А без поддержки, без обычной семейной грызни, у одинокого человека опускаются руки, и он начинает ржаветь, как выброшенная на свалку консервная банка.
- Я тебя не понимаю, мне пока двадцать два года, - откинулась она на спину. - Я никогда не была замужем...
- А родители?
- Одна я, - уклончиво ответила она.
Жора вдруг осознал, что таилось за отчаянными словами, сказанными ею в начале разговора. Она предлагала совместную жизнь, несмотря на то, что видела в постели раздетую Сайгель, поняла, что буквально несколько часов назад он с ней переспал. Мало того, она знала девушку, она наверняка имела представление и о рождении его сына, об этом рассказали ей та же Сайгель, ребята, соседи, наконец. И все-таки предлагала ему создать с ней семью, видимо, она почувствовала близкий край пропасти, осознала, что никогда без посторонней помощи не вырвется из петли, все туже захлестывающейся вокруг ее шеи. Наркотики не водка,они намного страшнее,потому что затягивают в бездну незаметнее и убивают человека стремительнее. Но чем он, сам запутавшийся в личной жизни, мог помочь этой девушке, выглядевшей старше своих лет. Стоило возникнуть малейшему конфликту по любому поводу, хотя бы из-за приличной разницы в возрасте и связанных с ней непохожих интересов, как один из них непременно бы сорвался, потянув за собой другого. Так случилось в недавней прошлой жизни, когда судьба связала его с алкашкой, но тогда он не пил и не курил, и все равно не только не смог справиться с женщиной рядом, а наоборот, едва не опустился до ее уровня. А если сойдутся два зависимых от зелья человека, то крах для обоих наступит еще быстрее. Сейчас они еще стараются вырваться из паутины, примером им служат трезвые соседи или друзья, не успевшие отвернуться от них, тогда же они быстро пойдут ко дну, хватаясь друг за друга. Жора прекрасно понимал, что эта перспектива во всех отношениях не для него, подобное он уже проходил. И когда раздался очередной стук в дверь, он отбросил одеяло и пошел открывать.
- Не надо - донесся до его слуха отчаянный призыв девушки, но он уже поворачивал ключ в замке.
На пороге стоял совершенно пьяный Андрей.
- Ты это... накинул бы что-нибудь на себя, - все-таки заметил он адамовский костюм Жоры.
Пройдя в комнату, тот нырнул в штаны, девушка нехотя оделась тоже, застегнув на кофточке последнюю пуговицу, она с укором посмотрела на Жору. Он, отвернувшись от нее, хотел спросить о чем-то Андрея, скорее, всего, об афганце, ограбившем его, и об очередном предательстве друга, когда в раскрытую квартиру неожиданно ворвался всклокоченный сосед.
- Бухаете, мать вашу так, скребетесь, - закричал он прямо с порога срывающимся голосом. - А там моя жена померла.
- Как?! - глаза Жоры полезли из орбит.
- А вот так! - вскинул руки сосед. - За столом на кухне, захлебнулась собственной блевотиной.
- Совсем умерла? - задал мгновенно протрезвевший Андрей неуместный вопрос, он как-то признался, что переспал по пьянке и с ней, своей тещей. Впрочем, вечно пьяную женщину перелапали все ее собутыльники, вплоть до лучшего друга самого соседа.
- Совсем, уже не дышит, - сосед растерянно заморгал глазами. - Не знаю, что делать, надо вроде скорую вызывать, или сначала в поликлинику сбегать… Пойдемте посмотрите, надо же что-то делать...
Он, как и все они в первые мгновения, еще надеялся на чудо. Андрей с девушкой быстро пошли к двери, а Жора привалился к стене, не в силах совладать с волной страха, поднявшейся от его ног.
- А ты что? - позвал сосед. - Пойдем, поможешь ее на диван перенести, что ли…
- Нет, я поеду к Людмиле, - еле выдавил он из себя.
Сосед, резко махнув рукой, бросился догонять недавних собутыльников. Жора посмотрел на заставленный посудой стол, на залитую вином газету на нем, он подумал о том, что пока они с девушкой предавались интимной близости, жена соседа умирала на кухне в своей квартире.Мысли об этом пробуждали у него новые волны безотчетного страха заставляя цепенеть все тело, он пытался оправдаться,неизвестно перед чем и за что, предполагая,что может быть она умерла раньше, или позже... Но все было тщетно, страх не отпускал его из своих объятий. И тогда он заставил себя оторвать ноги от пола, одеться и, замкнув дверь, выскочить на улицу, залитую солнечным светом. Он спешил к Людмиле, где был маленький Данилка, а в комнате было тихо и спокойно, может быть, она пустит его сейчас, не такой уж он пьяный, скажет ей, что он с похмелья. И вообще, пора ему завязывать и браться за ум...
На базаре Жора появился только через несколько дней, когда миновали скромные похороны жены соседа, на которые он так и не пошел, и закончились по ней поминки. Лишь после этих событий он решился, наконец, заскочить домой за деньгами, и умчался снова к Людмиле под осуждающими взглядами соседей - все-таки они бухали вместе. Но Жора оправдывал себя тем, что трезвый близко не подпускал эту женщину к порогу своей квартиры, а к пьяному она чаще заваливалась с мужем, с Андреем или с кем-то из алкашей. Людмила, кажется, поняла его состояние, она была предупредительна, не намекала на неудобства, связанные с его внезапным вторжением в ее замкнутый мирок. Он игрался с Данилкой, помогал ей по хозяйству, но отношения между ними по-прежнему оставались прохладными и натянутыми. Основную причину этого несоответствия их друг другу не стоило пытаться отыскивать, потому что их было несколько: тут и ее привычка жить в одиночестве, и лень-матушка, родившаяся раньше нее, и неуверенность в крепости их союза, а заодно в завтрашнем дне. Поэтому, как только Жора оклемался, он тут же засобирался к себе домой, чему Людмила, кажется, несказанно обрадовалась.
День у ваучеристов был насыщен как никогда за все полтора года после начала приватизации - до предела.Ваучеры скакали в цене, как зайцы, стоимость их давно перевалила за сорок тысяч рублей и ребята надеялись на быстрый их подъем до ста тысяч. Приближался конец грандиозной правительственной программы, после которой должно было последовать начало пересмотра старых цен. Об этом кричали все средства массовой информации, подогревая и без того сумасшедший ажиотаж вокруг приватизируемых предприятий.
- Ты вложил куда-нибудь чеки? - спросил Жора у Аркаши.
- И не подумал, обещания инвестиционных фондов озолотить своих клиентов не стоят выеденного яйца, - презрительно хмыкнул тот. - Скоро вы, обладатели злополучных акций, убедитесь в этом сами.
- Почему ты в этом так уверен?
- Потому что я с семнадцатого года питаюсь одними тухлыми посулами со стороны власть предержащих. Посмотри вокруг, изменилось ли что-нибудь за эти восемьдесят пять лет?
- Ты меня послушай, литейщик, дома у меня мешок мелочи, медно-никелевый сплав, он очень ценный, - встрял в разговор Скрипка, дернув Жору за рукав. - У населения на руках этой мелочи тысячи тонн, а твое долбанное правительство подняло хотя бы номинал копеек, двадцатиков и рублей до нужного уровня?
- Почему правительство мое? - возмутился тот.
- Потому что ты у нас главный демократ, ты голосовал за него и призывал нас к победе демократии во всем мире.
- А ты за него не голосовал?
- На избирательный участок ходил и я, больше по привычке, но мне как-то было все равно, кто станет у власти, лишь бы они дали мне средства, на которые можно брюхо набить. А твои правители даже мелочь у населения не удосужились выкупить, тогда, как стеклянная обыкновенная бутылка стоит теперь сто рубликов. А мелочь из медно- никелевого сплава, можно сказать, стратегическое сырье. я уже молчу о том, почем сейчас простое железо, вот тебе и вся "прихватизация" и обещанные будущие дивиденды. Как эти инвестиционные фонды сейчас скупают у вас ваучеры за копейки, так копейками они с вами и расплатятся.
- Но сам десяток чеков в "Гермес-Союз" ты все-же впихнул, - подковырнул Жора армянина.
- Почему бы не вложить, ваучеры мне, считай, даром достались, по три - пять тысяч за штуку, - не смутился Скрипка. - И эти денежки уже вернулись мне скудненькими дивидендиками от раздутого твоего фонда.
- Ты только вдумайся, Скрипка, сколько с той суммы тебе можно было бы еще накрутить, если бы эти чеки ты продал сразу, - усмехнулся Аркаша. – Получилось бы с десяти чеков, с каждого, по пятьсот или по тысяче рублей, да еще надо умножить эту сумму на количество прошедших дней.
- Ого, сумма получается приличная, - засмеялся Жора. – Как раз хватит на пару нормальных автомобилей.
Скрипка, облизав губы, недобро покосился на обоих ваучеристов и отошел в сторону, забыв уколоть Жору его же оружием. Глаза у него суетливо забегали по сторонам.
- Переживает, - определил Аркаша состояние армянина, довольный своими математическими подсчетами. - А ты почему-то спокойный, хотя денег пропил намного больше.
- Я еще на что-то надеюсь, глядишь, когда-нибудь я посмеюсь и над тобой.
- Все может быть, - Аркаша не оставлял надежды вывести из себя и Жору. - Ну, как запойчик, снова обчистили до малинового звона в твоих боярских хоромах?
Жора, молча перекинув сумку через плечо, пошел искать Алика-нумизмата, осыпаемый со спины мелкеньким смешком Аркаши, этот жидяра все-таки его достал. Он нашел Алика в центре базара, тот только что купил старинную икону в серебреном окладе.
- Что хочешь предложить, поэт? - сверкнул тот набором золотых коронок во рту, смуглое и без того его лицо успело прожариться до черноты.
- Я оторвал у одной бабы императорские ложки, - негромко сказал ваучерист. – Едальный, так сказать, инструмент Его Величества Александра Третьего.
- О, тогда давай отойдем в сторонку и посмотрим на них.
Алик долго вертел в руках столовый набор, сверкающий на жарком солнце почище его зубов. Затем вытащил лупу и принялся рассматривать поверхность одной ложки миллиметр за миллиметром, остальные он сунул в карман добротного пиджака песочного цвета. Наконец, нумизмат поднял полысевшую, толкачиком, голову.
- Только шесть? – сощурил он свои восточные глаза. - Или есть еще?
- Все, - развел Жора руками.
- Жаль, наборчик весьма редкий, если бы их было двадцать четыре...
- Алик, у меня дома есть половина медного складня восемнадцатого века, с белой и синей глазурью. Если бы он был целым...
- Ну да, ну да, - пожевал тот губами. – Я даже не знаю, что тебе сказать, предложи их в музей. Впрочем, там ответят то же самое.
- Мне бабки нужны, - не утерпел Жора, чувствуя, что лучше бы он промолчал.
- Но ты же не согласишься продать их мне за триста тысяч рублей? А больше я пока дать не могу, потому что по таким ложкам нужна очень серьезная консультация.
- Триста пятьдесят тысяч, Алик, и наборчик твой. Все-таки, он из царской столовой.
- Я не уверен, это, скорее, причуды какого-нибудь промышленника или древнего старика - ювелира, вспомнившего при советской власти бурную свою молодость.
Но Алик уже вытаскивал деньги, Жора,сложив их в сумку, поспешил к выходу с рынка.Возле троих крутых дельцов, контролировавших в центре базара солидный кусок главного прохода, вертелся невысокий щуплый Акула - еврей с хищной мордочкой, работавший по крупным суммам валюты. Он, взяв у богатеньких "буратино" пять или десять тысяч долларов на комиссию, исчезал в неизвестном направлении, чтобы через определенный промежуток времени вернуться с тугими пачками российских рублей. Этот Акула никогда не связывался с несчастной сотней баксов, даже с тысячей их,ребята ему верили, он никогда не подводил, но было что-то отталкивающее в его фигуре и поношенной одежде, сдерживала от общения с ним и холодность с недоступностью его облика вперемежку с чрезмерно активной деятельностью. Он часто заскакивал на их край, поддерживал общий разговор, и все равно всегда оставался как бы в стороне. Не брезговал он и солидными пакетами чеков. Жора, мимоходом ответив на его кивок, погнал по проходу дальше, втеревшись между Аркашей и Скрипкой, он шустро нацепил табличку. Опять надо было раскручиваться с нуля, пополнять пропитое и уворованное друзями с незнакомыми доброхотами, не забывая при этом о Людмиле с сыном и дочери с внучкой. Осмотревшись со вниманием по сторонам, он заметил Арутюна, ведущего разговор с Генкой Бородой, тоже сливщиком, мотавшимся с ваучерами в Москву. Гену уважали все ваучеристы, это был добродушный, жизнерадостный бородач, скупавший у них ваучеры по потолку. Жора, толкнув локтем Аркашу, указал рукой на них:
- Ты ничего не заметил? – спросил он. - У Гены что-то вид изменился, он стал каким-то вялым.
- Кажется, Борода начал увлекаться наркотиками, - с сожалением причмокнул губами Аркаша. – Будет очень плохо, если он сядет на иглу, мужик вроде хороший.
- Не Арутюн ли его на это подталкивает? - ахнул Жора. Гена для него был больше, чем хороший знакомый, хотя и начал работать позднее, он как-то сразу пришелся ко двору. - У армянина денег нет.
- Откуда ты знаешь?
- Он мне сам об этом говорил, а у Гены бабок достаточно. Если Арутюн договаривается с ним работать под проценты, тогда еще полбеды, а если он его раскручивает, то Бороду надо срочно спасать. Я Гену уважаю.
- Я тоже, его надо предупредить.
Аркаша сделал Бороде приглашающий жест. Когда тот подошел к ним, Жора сразу понял, что он уже "уколотый", у него был тот же, что и у Арутюна, бессмысленный взгляд с глупейшей ухмылкой на широком лице. Черная борода у него растрепалась в разные стороны.
- Привет, господа, - поздоровался он. - Наскребли пакетик чеков? Но я сегодня выходной.
- Смотри, как бы воскресение не выпало тебе на всю оставшуюся жизнь, - заговорил Аркаша недовольно. - Принял уже полпачки колес?
- Что принял?.. Ах, это, - небрежно отмахнулся Борода. – Всего лишь таблеточки, феназепамчик, для успокоения нервов.
- Здесь уже не феназепамчиком попахивает, а чем еще покруче, - исподлобья посмотрел Жора на него. – Это или героинчик, или большая доза маковой соломки. Ты знаешь, что у Арутюна денег нет ни копейки?
- Неправда, у него есть с десяток "лимончиков", но он вложил их в строительство Ниагарского водопада, - хихикнул Гена. – Временно, конечно, для откачки оттуда дивидендов.
- Ни копья у него нет, - резко оборвал его ваучерист. – Он рассчитывает на твою наличку.
- Куда же он их дел?
- Спроси у армяна сам. Осторожнее с ним, Гена, иначе штаны купить тебе скоро будет не на что.
- А у тебя разве есть на что? Арутюнчик мне про тебя рассказывал...
- Плевал я на твоего Арутюнчика, он уже законченный наркоша, а я еще не падший алкаш, - взъярился Жора, нервно дернув щекой. - Короче, я тебя предупредил, а там делай, как знаешь.
В это время к ваучеристам подошел Арутюн:
- Литейщик, ты рассказываешь Бороде, как последние бабки с друзьями пропивал? - с сарказмом засмеялся он.
- Не угадал, наркоша, я информирую Гену, что у тебя нет денег.
Арутюн сразу изменился в лице:
- Мы, кажется, с тобой договорились, - с угрозой в голосе произнес он. - Ты поклялся, что не будешь совать нос в чужие дела, ты слово мне давал.
- За что дал, про то я не забыл, но Бороду ты лучше не трогай.
- Иначе будет разборка, - дополнил его слова Аркаша, воинственно выпячивая свой огромный живот.
- Вы что, ребята, решили мне подлянку устроить? - опешил армянин. - Я занял у него денег под проценты, работаю на перекидках и за себя, и за него. Каждый день перед ним отчитываюсь, можете сами у него спросить.
- Видим, как ты работаешь, - подал голос Скрипка, стоящий за спиной Бороды. - В общем, мы тебя, армян, предупредили, чтобы ты потом об этом не пожалел.
- А ты не армянин? - вскинулся Арутюн.
- Армянин, но разница между нами большая.
Гена Борода, придурковато хихикая, поплелся вглубь базара, за ним, покосившись на Скрипку, подался Арутюн.
- В морду бы ему дали и дело с концом, - подошел к ним Сникерс. - Этот корешок мне самому давно не нравится, тетка его - баба куда скромнее.
- Он-то хрен с ним, пусть пропадает, а вот Бороду жалко, - цыкнул Жора слюной сквозь зубы.
- Не будет перья распускать, - Сникерс непримиримо сверкнул глазами. - Одного такого, Длинного с угла, уже приголубили на четыре тысячи баксов.
Жора невольно повернулся в сторону главного входа в рынок, и действительно, бывшего их соперника, торчавшего с утра до вечера возле железной стойки ворот и банкующего как автомат баксами, марками и ваучерами, на месте не оказалось. Исчезли и его друзья - Очкарик с еще одним ваучеристом.
- А что с ним случилось? - спросил он у Аркаши.
- Ты что, с Луны свалился? Уже с полмесяца прошло, как их отсюда как ветром сдуло,- уставился тот на него. - Его знакомый корешок занял у него четыре штуки баксов и смайнал с концами, а потом он сам попался на какой-то афере.
- Вместе с друзьями?
- Очкарик изредка приходит, а куда делся второй, я не знаю.
Аркаша быстренько развернулся к направлявшейся к Жоре клиентке, залопотал, захлопал ладонями по бокам, как старый петух над молодой курицей. Отойдя немного в сторону, тот тоже настроился на работу, ждать пришлось недолго, как всегда после запоев, ему пофартило. Цыгане предложили сразу восемнадцать здорово потрепанных ваучеров, он выкупил их каждый на две тысячи дешевле от объявленной с утра цены. Теперь купцы хватали чеки едва не разорванные пополам, лишь бы совпадали номера,просматривались печати и проявлялись магнитные пятна. Грубо сработанных фальшивых ценных бумаг никто давно не видел в глаза, наверное, фальшивомонетчики разочаровались в их надежности, а может, научились копировать так, что комар носа не подточит. Затем подвалил, покручивая на указательном пальце ключи от машины, клиент из "новых русских", с итальянскими дымчатыми очками на широком носу,в футболке с головой Мадонны во всю грудь,в черных брюках модного покроя и в кожаных с застежками туфлях Он небрежно сбросил ему три сотни долларов мелкими купюрами, Жора взял их по цене стольников, хотя мелочь и покупалась, и продавалась дороже. Но богатому "буратино" лень было торговаться из-за копеек, а ваучеристу тем более не стоило напоминать ему о разнице. Кого еще ему обувать, как не удачливого коммерсанта, просаживающего в казино по нескольку тысяч баксов за вечер, хотя некоторые из их среды могли и посоперничать на предмет покупки военных складов с боеприпасами в Приднестровье, от которых генерал Лебедь не знал, по слухам, как избавиться. Прикатил на велосипеде Роман, он шумно поздоровался за руку со всеми. Когда- то этот тридцатилетний парень, играющий под дурачка, стоял с ваучеристами в центре базара, но полгода назад он перекинулся на квартирный рынок, расположившийся чуть сбоку от громады собора, во дворе конторы по найму на сезонные работы бездомных бедолаг и алкашей. Дела у него, судя по его довольной морде, шли явно лучше базарных, хотя рубашка и штаны на нем остались прежними.
- Я вчера пару квартирок пристроил, однокомнатных, - громко рассказывал он. – Сорвал с каждой за услуги по три лимончика.
- С купцов или с продавцов? - поинтересовался Серж
- И с тех, и с других, у нас по этим поводам разделений нет, но с оформлением документов пришлось помотаться здорово, чуть язык на плечо не вывалил. Там и ЖКО, и бюро инвентаризации, и разрешение на куплю-продажу... короче, бухгалтерия для помешанных.
- Разве посредничество предусматривает эти услуги? - Засомневался Сникерс.
- А как же, услуг должен быть полный набор. С одним алкашом месяца полтора провозился, но договорился с ним, чтобы он загнал свою конуру за шесть лимонов, а с новых хозяев я содрал за нее одиннадцать. Правда, на взятки разным чиновникам пришлось раскошелиться, чтобы дела шли побыстрее и без лишних расспросов.
- Значит, ты теперь в фаворе, - подошедшая жена Папена быстро оглядела Рому с ног до головы. - И много квартир продают?
- Ха, только успевай поворачиваться, но спрос все-таки все равно выше предложений, - развязно ответил тот. – К нам приезжает очень много беженцев, особенно черножопых, потому что местное население сейчас вымирает как мухи по осени. Кто загнулся от паленой водки и от поддельных продуктов, кого мочат в локальных конфликтах и в бандитских разборках. Пустых квартир остается полно,а эти чурки всегда при бабках, не то что русаки, за копейку торгуются. У нас только одна проблема, чтобы прилично заработать, надо крутиться как юла, искать одиноких, стариков, старух, алкашей, тех, кто хочет продать большую площадь,а купить меньшую.Дети частенько надувают своих родителей на разнице площадей, они толкают их двухкомнатную со всеми удобствами, а им покупают собачью будку, или вообще ничего, мол, у них первое время поживут. Вот и существуют потом старики на вокзалах и под мостами.
- А тебе, курве, все равно, лишь бы бабки шли на карман, - не выдержал Хохол его равнодушных рассуждений.
- А какое мне дело до чужих разборок, - искренне удивился Рома. - Это их проблемы.
- Русаки продают квартиры за полцены, поэтому и надеются купить потом подешевле, - пробурчал Сникерс, не обратив внимания на последние слова предприимчивого дельца. - А черножопые за двух-трехэтажные хоромы заламывают баснословные цены. Только на чьи бабки они их воздвигали, и на чьей земле...
Ребята разошлись по местам, Жора тоже подался ближе ко входу в продовольственный магазин. Но Рома заглянул неспроста, поставив велосипед у стеклянной стены павильона, он направился к нему:
- Литейщик, есть одна вещичка, ты не хочешь на нее посмотреть?
- Показывай, - пожал тот плечами.
Они не раз обменивались предметами старины, как-то Жора подсунул этому Роме ржавый дореволюционный подстаканник с орлами, купленный за бесценок, он поменял его на георгиевский крест с расшлепанными углами. Потом тот всучил ему погнутый перстенек за пятерку долларов восемьдесят первого года выпуска, считавшуюся древней. В этот раз Рома вытащил из кармана джинсовых шортов длинную заколку, усеянную невзрачными стекляшками.
- Это женская брошь, - объявил он. – Она с алмазами.
- Это заколка для галстука, - воспротивился Жора. – На ней не алмазы, а обыкновенные фианиты.
- Это золотая брошь, а сверху, в платине, алмазы, я проверял, - с уверенностью в голосе заявил новоявленный дилер. – Она очень старинная, я выкупил ее у одной древней старухи.
Жора почему-то подумал, что он ее просто украл, в его облике было что-то цыганское, вороватое, но промолчал. Вытащив увеличительное стекло, он навел его на довольно крупные белые камни, их грани были абсолютно не симметричными, вдобавок, внутри маленьких булыжничков просматривалась тончайшая паутинка. Но сомнений в том, что это алмазы, не возникало, правда, они были очень древние и невысокой чистоты, нижняя их часть даже покрылась от старости мельчайшими трещинками, она пожелтела. Верх тоже не вызывал восторга, в то время как настоящие камешки в любом состоянии имеют какую-то свою прелесть, они не отталкивают, как обыкновенные стекляшки, а завораживают взор, заставляя любоваться ими часами.
- Я согласен, что это настоящие алмазики, - оторвался он от лупы. - Но что ты прикажешь с ними делать, они все потрескались и пожелтели. Брилики из них вряд ли теперь получатся, за огранку ювелиры сдерут столько, сколько не стоят уже обработанные.
- Три камешка действительно подкачали, - согласился Рома. - Зато остальные шесть отличные, их можно вынуть и переместить на перстень, крестик или браслет, или вделать в брошь. Но ты не спросил о цене.
- Сколько, ты просишь?
- Двадцать пять штук, дешевле огурцов и чуть выше золотого лома.
Жора подкинул на руке грубоватое ювелирное изделие, в нем было примерно грамма два. Если бросить эту брошь в раствор аммиака с перекисью водорода, то вся налипшая грязь от него отстанет, затем камешки можно будет отполировать шерстяной тряпочкой с тонким слоем зубного порошка. Брошь, конечно, засверкает, она приобретет товарный вид, но до бриликов таким булыжникам очень далеко. Он вспомнил, как переливался камешек на женском перстеньке, купленном им в начале года, с ним даже не хотелось расставаться. Тысячу раз он подносил тоненький золотой кружочек, брызжущий в разные стороны красными, синими и зелеными искрами, к электрической лампочке, увеличивая тем самым многократно его привлекательную силу.А во тьме бриллиант светился яркой,далекой,холодной звездой,похожей на осколок чистейшего льда. Но...он продал это чудо природы в сочетании с умелыми человеческими руками, как всегда, испытывая в тот момент затруднения в деньгах.
- Если ты хочешь, я могу взять изделие на комиссию до вечера, или до завтрашнего утра, - наконец сказал он. - Как тебе будет удобнее.
- Отслюнявил бы за нее двадцать пять штук, и дело с концом, - заканючил Рома. - Разве это деньги?
- А если она заторчит? Мне выгоднее заниматься ваучерами, чем бегать в поисках купца и заработать на этой броши всего пять, максимум, десять тысяч сверху.
- Хорошо, я оставляю ее у тебя, а завтра утром заскочу. Сам бы привел ее в порядок, да делов невпроворот.

Глава двенадцатая.

Рома, вскочив на велосипед, отъехал. Как раз в это время объявился Пиджак, и Жора, слив ему все ваучеры по приемлемой цене, надолго примерз к одному месту в ожидании клиентов на мелкие баксы. Брали их в основном хохлы, потому что на Украине они, в пересчете на купоны, стоили дороже, да и оперировали приграничные украинцы, спекулировавшие небольшими партиями колбасы, маленькими суммами. Местные челноки, шаставшие по турциям и разным арабским эмиратам, запрашивали за один раз не меньше штуки баксов. Но хохлы, выстроившиеся в цепочку за трамвайной линией, еще не распродались. И все-таки Жоре повезло, один за другим после тягучего предобеденного безделья, когда деловая жизнь замирала по всему базару, стали подваливать клиенты победнее. Мелочевки ни у кого из ребят не оказалось, и он развернул свою деятельность в полную силу, не смущаясь и не оглядываясь испуганно по сторонам. Гелик из уголовки, посетивший ваучеристов утром, шерстил ребят со своей бригадой где-то в центре рынка, начальник угрозыска из районного отделения милиции появлялся обычно после часа дня. Жора имел полное право его не бояться, по крайней мере, до конца месяца. Выручив за триста долларов мелочью на тридцать тысяч больше, нежели продал бы "сотки", он поспешил домой, чтобы до вечера успеть притулить оставленную Ромой брошь. Завтра утром цыганистый дилер обещал приехать за деньгами, а если не удастся пристроить, то можно ее вернуть хозяину. Дома Жора приготовил в керамической кружечке от чайного сервиза специальный состав, и бросил в него брошь, затем пообедал, не забывая изредка погреметь изделием в посудине. Когда пришла пора вытаскивать, он осторожно подцепил его пальцами и промыл под краном, камешки засияли всеми цветами радуги. И хотя это были не бриллианты, все равно было приятно, за такие алмазы можно было смело просить тысяч восемьдесят. В связи с этим, ранний отъезд с базара перестал Жору раздражать, он выскочил за дверь и помчался по знакомым точкам, пока богатые купцы еще не покинули своих рабочих мест. Заодно он прихватил с собой несколько серебряных полтинников, покупаемых клиентами, в основном женщинами, для переплавки на цепочки и крестики, и для опускания в емкости с водой, после чего она становилась чистой, как слеза, вдобавок, без единого микроба. В церкви святили воду тоже серебреными крестами,поэтому она долго не протухала.Взял он с собой и западногерманский серебренный кубок на двести граммов, выкупленный у Арутюна для перепродажи еще тогда,когда тот был его соседом. Ценность он представлял собой весьма сомнительную, смотрелся тоже неважно, это был высокий конусообразный стакан с утолщением посередине и с выбитой на внешней его стороне странной надписью,мол,какому-то егерю за победу чуть ли не в соцсоревновании. Один из руководителей небольшого предприятия как раз заказывал что-нибудь оригинальное из серебра, может быть, кубок его как раз и заинтересует, а если нет, то он проскачет по лому среди своих ребят. Доехав до Северного жилого массива, Жора ступил на торговую тропу, по которой хаживал не раз. Сначала у него ушел западногерманский кубок, при том за приличную цену, в два раза превышающую остегнутую им Арутюну. Полтинники не залежались тоже, их с удовольствием раскупили по одному, по два женщины из сферы обеспечения населения продуктами питания, воняющие дешевыми духами. Тем более, на них стояли разные годы выпуска, а кое-кто из покупательниц уже пристрастился к собирательству нумизматических монет, большую роль в котором сыграла его добросовестная пропаганда с прицелом на будущее. Но золотой брошью никто по-настоящему так и не заинтересовался,покупатели вертели ее в руках,терли,щупали, любовались сверкающими гранями, даже примеривали, но о покупке, несмотря на ошеломляющую дешевизну алмазов, речи они не заводили. Потом,немного позднее, он понял, что просить за это изделие надо было раз в пять дороже, потому что у покупателей вызывала подозрение именно низкая цена. Многие из клиентов часто посещали ювелирные магазины, и разница между стоимостью драгоценных камней в броши, и увиденной в глубине освещенных витрин, например, "Изумруда", отличалась слишком заметно даже для жадных,привыкших скупать золото и камни за бесценок.Как Жора ни старался,какими цветами не разукрашивал перспективы быстрого обогащения за счет повышения цен на драгоценности, а в этом отношении он крепко начесал язык, усилия его оказались бесполезными. Пришлось возвращаться домой с вещицей в кармане, а утром он вернул ее Ромке. И только по прошествии времени он пожалел о непродуманном поступке, как и многие из клиентов, хоть раз подержавших брошь в руках, надо было, не раздумывая, заплатить за нее двадцать пять тысяч рублей, чтобы через месяц-полтора взять все четыреста. Но... поезд ушел. Время наступало азартное, многие из ваучеристов отказались от скупки золота и даже долларов,полностью переключившись на чеки.С каждым днем все неотвратимее надвигался конец приватизации, а вместе с ним завершение деятельности ваучеристов. Не раз и не два сотрудники уголовных отделов, те же Гелик и Андрос вместе с работающим по карманникам Рыжим, без обиняков напоминали об этом. Перед ребятами вставал вопрос, чем заниматься дальше, некоторые спешно прощупывали солидные коммерческие фирмы, ростовскую аукционную биржу, специализирующуюся на купле-продаже чеков, акций и других ценных бумаг, подавали заявления на получение загранпаспортов в надежде развить бурную деятельность на этом направлении, еще не полностью освоенном. Но большинство мечтало открыть собственное дело - магазин, мастерскую и тому подобное. Жана Луи Папена пригласили на должность коммивояжера в зарекомендовавшую себя с хорошей стороны фирму, целую неделю он не появлялся на базаре, осваивая новую профессию. Но вскоре вернулся снова, разочарованный и недовольный, оказалось, мотаться по российским городам в поисках выгодных клиентов для сбыта им продукции фирмы куда хлопотнее, нежели стоять на базаре и знать только одно – отмусоливать наличку клиентам за сданные ими доллары или драгоценные металлы вкупе с историческими раритетами. Сержу с ребятами повезло больше, их знакомые застолбили им места на квартирном рынке, начальный капиталец они себе сбили, остальное зависело от них самих.
- А ты куда подашься - спросил Жора у Аркаши.
- Даже не знаю, - тяжело вздохнул он. - Если бы Государственная дума приняла закон о земельных ваучерах, тогда я остался бы здесь до последнего. А раз землю продавать не собираются то придется снова переключиться на книги.
- А я вплотную займусь постройкой дома, - включился в разговор Скрипка. - Для сына и его семьи.
- Он у тебя вечно по заграницам, - усмехнулся Аркаша, и посерьезнел. - А вообще, мужики, рано мы заговорили об уходе с рынка, я предпологаю, что на этой приватизации дело не кончится. Наша голь, которая заняла места на верхах власти, на выдумки горазда, значит, придумает что-то еще, новый обмен денеег, например, или вспомнят о военно-промышленном комплексе, его еще никто не тревожил. В крайнем случае, можно переключиться на продажу акций "Газпрома", "Норильского никеля", если, конечно, Зюганов с Жириновским и Стерлиговым не прихлопнут в зародыше демократические преобразования в Российской Федерации. Тогда расчитывай только на на свое здоровье, а его-то как раз нет,у меня сердце после работы на Чернобыльской атомной вообще ни к черту. На одних таблетках живу.
Май пролетел перед носом птичкой колибри,так-же незаметно пришел и летний июнь.Жора работал как лошадь, за десятерых, не упуская, однако, возможности расслабиться, но в меру. Базар походил на разворошенный пчелиный улей, теперь не люди искали ваучеристов, чтобы сдать чеки, а сами ваучеристы бегали за людьми в надежде купить их подешевле. Жара стояла невыносимая, как перед концом света, ребята глушили газировку уже не стаканами, а ведрами, обливаясь пульсирующими из них реками пота. С похмелья лучше было не выходить на рынок вообще, чтобы прямо на месте не потерять сознания от солнечного удара. В заначке у Жоры лежало шестьдесят семь ваучеров, он не сдавал их сливщикам, дожидаясь резкого скачка цен вверх. Но в Москве с высокими прыжками не торопились, наоборот, ваучеристов не покидало ощущение, что там хотят подрезать непомерно выросшую стоимость чека, обломать ему рога, чтобы он не здорово о себе мнил. Эта неопределенность взвинчивала нервы до предела, ребята лаялись друг с другом как сапожники, едва удерживая себя от рукопашной схватки. Однажды Сникерс сорвался и врезал алкашу, приставшему к нему с дурацким вопросом, и базарные менты тут же содрали с него неплохую мзду за сокрытие безобразия. Хохол вслед за ним послал подальше молодую армянку, этот инцидент имел продолжение, где-то через час подскочил "собачатник" с омоновцами, бравые ребята похватали всех менял и покидали в зарешеченную будку на колесах. В глубине уже сидела кучка кавказцев.
- Тебе, дорогуша, светит пятнадцать суток, - ткнув пальцем в Хохла, гоготнул здоровенный омоновец в черном берете. – Эта армянка накатала на тебя заявление.
- Да не трогал я ее, она сама ко мне прикопалась, - разнервничался Хохол. - Ну я и сказал, чтобы дергала к себе в черножопию и там устанавливала свои порядки.
- Молодец, - хмыкнул в усы здоровяк, видимо, только что вернувшийся из горячей точки. - Но доводить армянку до заявления все-таки было не надо.
- Они нас в своих республиках за людей не считают, - обиделся Вадик. - А мы должны их в жопу целовать?
- Я с ребятами здесь вообще не причем, - развел руками длинный ваучерист с ценрального прохода базара, случайно оказавшийся среди них. - Мы совершенно никого не трогали, спокойно стояли и разговаривали.
- А теперь подумайте вместе, как вам из этой мышеловки выкрутиться, - подмигнув, омоновец с грохотом закрыл железную дверь.
- На хрен ты с ней связывался, на каждую сволочь еще внимание обращать,- беззлобно накинулись на Хохла все ребята, оказавшиеся в собачатнике. - Послал бы ее подальше и дело с концом.
- Ребята, честное слово, я целых полчаса объяснял ей, сколько стоит сотка баксов, на пальцах даже показывал. Но она все равно ничего не поняла, тогда я послал ее на хер.
- Ладно, нам сказали подумать, - прервал перепалку Данко. - Только я не понимаю, зачем нам долго думать, скинемся по червонцу и все, омоновцы тоже люди, и они кушать хотят. Старший наряда мне знакомый.
- Она написала заявление, - опустил голову Хохол.
- Это заявление порвут на твоих глазах, - уверенно успокоил его Данко. - Если, конечно, оно у них, а не на столе у начальника базарного отделения милиции.
Дверь со скрипом открылась, в будку закинули пьяного в дым казака при полном параде. Тот, поднявшись с железного пола, поводил бессмысленным взором вокруг, заметив сидящих в углу кавказцев, он выхватил из-за голенища начищенного сапога нагайку и шагнул к ним.
- Расселись, звери, на скамейках... А ну подъем, мать вашу...
Вовнутрь тут-же заскочили двое молодых омоновцев, вывернув казаку руки, они долго выдирали из его пальцев рукоятку нагайки. Наконец, защелкнув на его запястьях наручники, они выпрямились, тяжело отдуваясь и хмуро посматривая в сторону испуганных кавказцев.
- Вы кого связали и за кого стараетесь, за этих черножопых?.. - извивался на полу казак. - Я в Югославии сражался, в Приднестровье... несколько раз раненный.
- А мы из Абхазии, - сдвинул брови омоновец постарше. - Ты не слишком-то шуми, каза-ак... какой ты казак, ты хрен собачий. Нажрался, падла, вырядился. В Югославии он был...
- Ну, суки, за такие слова всех порещу, - зарычал тот.
- Кто суки?
Омоновец рывком швырнул молодого усатого парня, пытавшегося подняться, на спину, с силой врезал кованым ботинком ему под бок, затем еще раз и еще, пока тот не зашелся в долгом стоне. Второй ударил рукояткой отобранной нагайки ему в грудь, и казак рухнул на пол.
- Он воевал, а мы членом груши околачивали, - зло процедил второй. - Ты за сук еще в отделении получишь.
- Да где он там воевал, петух, у бабы под юбкой прнятался, - рыкнул первый омоновец. - Видал, расфуфырился, лампасы, небось, зубным порошком чистил? Нацеплял, падла, чужих крестов и еще гоношится.
- Ничего, вы за все ответите, - не успокаивался казак, слизывая с губ кровь. - Я вам покажу, где воевал...
- Заткнись, козел, проглоти свой язык.., - омоновец постарше снова резко двинул его в бок тяжелым ботинком. – Привезем тебя в отделение, там все и покажешь, успеешь еще.
Оба молодца, постояв немного над избитым телом, прошли к двери, затем спрыгнули на землю. Казак скрежетал зубами, но молчал, ребята продолжали тоже молча прижиматься к накалившейся за день железной обшивке. Наконец, Данко негромко заговорил:
- Скидывайтесь все по червонцу, я передам деньги старшему, я думаю, что он нас выпустит. А ты, Хохол, больше такого не делай, сидеть тут из-за тебя и смотреть на всякое проститутство...
- Зря казак затеял весь этот базар, он забыл, что разговор со зверями бесполезен, их надо просто убивать, - ни к кому не обращаясь, процедил длинный ваучерист.
Ваучеристы быстренько сбросились по десять тысяч рублей каждый, но отпустили их все равно не сразу. В будку впрыгнули несколько омоновцев, машина шустро сорвалась с места и понеслась по улицам вечернего города, натужно ревя мотором. Затормозила она только возле райотдела милиции на Текучева, вскоре в дверях будки показалась голова старшего наряда, Данко наклонился к нему, шепнул что-то на ухо. Кивнув, тот громко скомандовал:
- Кавказцы, на выход. Казак, ты поднимайся тоже, весь пол обоссал, скотина.
- А мы? - приподнял плечи длинный ваучерист.
- Нас обратно довезут, - опередил Данко с ответом старшего. - Но если ты хочешь, то можешь идти пешком, никто возражать не будет.
- Нет уж, я лучше в машине посижу.
- Тогда молчи.
- Омоновцы заявление от этой армянки порвут? - с тревогой спросил у него Хохол.
- Не беспокойся, с ними обо всем уже договорено, - Данко прижал палец к губам.
Последний задержаный покинул будку и дверь захлопнулась. Где-то в течение получаса ребята сидели в кромешной темноте, отрезанные от окружающего мира железной обшивкой "собачатника".Разговаривать никому не хотелось, все были усталыми и измученными. Наконец, снаружи послышались громкие голоса и вовнутрь будки ввалилась орава омоновцев, они, шумно переговариваясь и беспрерывно ругаясь матом, обсуждали эпизод с казаком, которого им пришлось выпустить, как только тот куда-то позвонил.
- Фронтовик, падла, надо было ему еще ввалить.
- Ну, затолкнуть этого козла в камеру и обломать все ребра.
- Ты понимаешь,что они понапридумали - за Россию, но против кацапов, против кацапов, но за Россию, а кто эту самую Россию населяет? Сволочи, как чуть, так к России-матушке под ее крутую сиську, Писака Толстой по пьянке ляпнул, что Россия собрана казаками... удержал бы Ермак Сибирь? Он же первым побежал на поклон к царю - батюшке, мол, помоги, царь, добить хана Кучума, этот косоглазый совсем выходит из-под нашего контроля. Также было и под Азовом, как только русский народ наложил на крепость свою длань, так сразу наступил полный порядок и турки подняли лапки кверху. А казаки просидели в ней не один десяток лет, да удержать ее все равно не смогли. Семьдесят лет Россия без них обходилась, Отечественную войну выиграла, и свои территории без казаков вернула...
- Я им говорил, откройте, мол, свои казачьи магазины, сделайте в них цены на рубль дешевле и потянутся к вам люди. Нет, как об стенку горох, им, вишь ли, не любо кацапов да пришлых дармовым хлебом снабжать. Лишь бы свое брюхо набить.
- Живучий, падла...
"Собачатник" выкатил на площадь перед собором. Когда старший наряда открыл снаружи дверь, Данко вложил ему в руку собранные ребятами деньги. Омоновец, небрежно сунув их в карман форменной гимнастерки, отошел с равнодушным видом в сторону.
- Эти казаки всего лишь передовой отряд при русской армии, вроде разведчиков на войне, - не мог успокоиться один из служивых, соскакивая на землю. - А ставят из себя каких-то господ...
Сникерс, подойдя вслед за остальными к дверному проему, процедил сквозь плотно сжатые зубы:
- Паскудная Россия…
- Ты чего? - не понял Жора его внезапного раздражения.
- Ничего...
На площадь уже опустились густые сумерки. Тускло отсвечивали червоным золотом огромные купола собора, облитые светом мощных прожекторов, между его главами угнездились синие тени, где-то высоко под крышей, в одном из узких окон, мерцал крохотный огонек. Собор в такое время суток как бы олицетворял собой символ России, доброй, богатой и таинственной. Рядом возвышался остов квадратной колокольни, разрушенной еще во время войны, теперь медленно достраиваемой на деньги прихожан, изредка по слабо освещенному двору проплывали темные силуэты людей. На площади, возле закрытых ларьков, народу почти не было, и работы для ваучеристов, значит, тоже, Жоре оставалось только протолкаться между плотными рядами батайских колбасников, дойти до остановки транспорта и уехать домой, потому что немногие из ребят решались держать банк до наступления полной темноты, и он, попрощавшись с ребятами, отвалил в сторону.
"Двадцать второго июня, ровно в четыре часа...". К этому дню у него скопилось сто шестьдесят восемь ваучеров, на их приобретение пошла почти вся его наличка, он бегал с горящими глазами по базару в поисках выгодных купцов, но те будто сквозь землю провалились. У некоторых ребят пакеты были покруче его - до тысячи чеков, они тоже метали икру. Кажется, из всех ваучеристов не переживал один Скрипка, его личное кредо купил, - тут же продал, и на этот раз сработало четко, и теперь щуплый, пожилой, но подвижный армянин, заросший седой щетиной, изгалялся над ними, как хотел. Он перескакивал клоуном от одного ваучериста к другому, дурашливо морщил нос, с ехидным смешком обрызгивая всех своей слюной. Ребята гнали его от себя грубыми пинками, чем усиливали радость, и без того распиравшую его тощую грудь, Скрипка умерил свою прыть лишь тогда, когда услышал, что одного его знакомого армянина, работавшего на базаре со взрослым сыном, зарезали в Чалтыре свои же армяне. Тому, видимо, мало показалось навара от перекидки ваучеров, если он пошел к друзьям играть в карты на деньги, там он содрал крупную сумму, при расчете его и прикончили. Неделю назад пропал и оборотливый Акула, как вскоре выяснилось, он взял на комиссию у крупных дельцов двадцать тысяч долларов, пообещав возвратиться с "капустой" к вечеру этого же дня, и не пришел совсем. Домыслов на этот счет было много, перед этим он капитально поссорился с женой, они даже написали заявление на развод. Бабой она предстала перед ваучеристами не из простеньких, тоже принимавшей участие в коммерческих сделках, правда, по турецкой мануфактуре. Среди ребят прошел слух, что как раз она-то могла его и пришить. Заинтересованные лица обследовали подвал дома, в котором они жили, проверили связи с представителями их торгового бизнеса. Но зацепиться им оказалось не за что.
- Балдеет где-нибудь в другом городе, - уверяли остальных ребят более беспечные из них. - С такими бабками везде можно неплохо устроиться, до конца жизни хватит. Если баксы перевести на наши рваные, то получается все семьдесят лимонов, чего бы на них не покрутиться.
- В Штатах двадцать тысяч баксов тоже большая сумма, - вторили им другие.
- Вот именно, или в том же Израиле, ведь этот Акула еврей.
- В Штаты и в Израиль нужны визы, а они выдаются не всякому и не сразу.
- Значит, он оформил все бумаги заранее - получил визу, подготовил документы на выезд и загодя купил билет, а потом написал со своей бабой, для отвода глаз, заявление на развод, хапнул баксы и бегом на самолет. Втерся он к нам капитально, и доверие мы ему оказывали дай Боже.
Мать Акулы не единожды приходила на базар, трясущаяся, жалкая,она,сдерживая рыдания, просила ваучеристов рассказать ей о сыне все, что они о нем знали, помочь разыскать его. Клеймила позором бывшую невестку, прозрачно намекая, что та способна на любую подлость. Только много позже в забетонированном русле Темерника, напротив железнодорожного вокзала, обнаружили труп мужчины, по приметам схожий с бывшим Акулой, но сотрудники уголовки явных доказательств так и не выявили. Так и ушла эта темная история в прошлое, тем более, что трупы, в том числе неопознанные, находили тогда каждодневно десятками. Валютчики с Семашко рассказывали, что видели Акулу садящимся в иномарку, в связи с чем возникла новая версия о том, что в тот день он сдавал баксы постоянным своим клиентам, поэтому без опаски влез к ним в машину с дымчатыми ветровыми стеклами, приученный частыми с ними сделками. И те, видимо, решили вернуть переплаченные ему деньги именно таким способом. Но это были лишь предположения, будоражившие изредка умы ваучеристов, да и кто из сотрудников правоохранительных органов желал бы ими заниматься, если даже крутые бизнесмены, имеющие вооруженную до зубов охрану, попадали то и дело под вал преступности, захлестнувшей всю страну. Ваучеристы, валютчики, челноки, мелкие владельцы частной собственности могли расчитывать только на себя, или Фенита-ля-комедия, как сказал бы великий Прокофьев, написавший противореволюционное "Наваждение".
Жора мотался по базару, изредка тормозясь на своем месте только затем, чтобы передохнуть и хоть немного покрутиться на оставшихся деньгах, которых было мало, их не наскреблось бы и миллиона, к вечеру ноги его уже не держали. Аркаша, Серж, Сникерс, Вадим, даже семейный подряд в полном составе, всегда находивший выход из любого положения, тоже исходили синим пламенем от безденежья и неясности картины на Российской товарно-сырьевой бирже - главного скупщика чеков и надежного до недавнего времени поставщика информации. Но РТСБ молчала как рыба. И вдруг по рядам ваучеристов электрическим зарядом проскочило сообщение о том, что ваучер упал в цене сразу на восемь тысяч. Это была катастрофа, Жора сразу влетал почти на полтора миллиона рублей, а ребята, державшие на руках пакеты в тысячу и более чеков, соотственно, на восемь - десять лимонов. От второй информации большинство ваучеристов едва не парализовало, по базару прошел слух, что прекратилась скупка билетов "МММ". Ребята хватались за головы, они недоумевали, неужели неприступный как скала господин Мавроди, этот любитель бабочек, решил объявить себя банкротом! Очкарик со Сникерсом, стоявшие на углу главного входа в рынок, а с ними еще несколько парней, сомнамбулами уставились на пачки билетов из тонкого картона с портретом кумира. Если эта новость не была очередной "уткой", рассчитанной на сбивание цены на мавродики и на убирание с экономического Олимпа своего соперника, то им крепко не повезло. Буквально месяц назад они вложили в мавродики большую часть своей налички, то-есть, им светило завершить приватизацию практически голыми. Если Жора, пришедший на базар с копейками, оставался еще с потерей своих полутора миллионов с каким-то наваром, то некоторые из них продавали для раскрутки на ваучерах свои машины и даже родительские квартиры. Информация произвела впечатление взрыва бомбы, подорвавшей экономическую основу всех без исключения дельцов. Купцы по-прежнему не появлялись, и тогда ребята сами ринулись на ростовскую биржу, расположенную на Большой Садовой на втором этаже здания "Молкомбината". Но ее двери, гостеприимно распахнутые до позднего вечера, оказались закрытыми, не ответили на звонки из уличных автоматов и многочисленные банки, скупавшие у них ваучеры по более низкой, чем местные купцы и, тем более москвичи, цене. Ребята поплелись обратно.
- Что будем делать? - удрученно спросил Жора у Аркаши.
- А что предлагаешь ты, ничего? - буркнул тот в ответ. - Ну и сопи в две дырки в ожидании нового прихода Иисуса Христа.
- Понимаешь, мне бы не хотелось садиться голой жопой на угли и дожариваться на них за просто так. Может, рванем в Москву сами?
- Если бы у меня заторчало две тысячи чеков, я бы не спрашивал твоего совета. Сел бы в поезд и на следующий день приехал бы на РТСБ.
- Так-то оно так, - протянул Жора, они молча дошли до Соборного переулка. - Кстати, что-то Гены Бороды давно не видно, ты не в курсе, куда он пропал?
- Я видел его вчера, наверное, он дома сидит, - поддал ногой Аркаша пустую пачку из-под сигарет. – Этот Борода мне рассказал, что сначала у него квартиру обчистили, потом он в Москве нарвался на кидал, те обработали его на несколько тысяч долларов. А теперь Арутюн накупил ему на деньги, взятые у знакомых менял под проценты, дорогих ваучеров. Короче, пришла пора Бороде задуматься о продаже собственной хаты, иначе ему не расчитаться.
Слова Аркаши оказались пророческими, вскоре ваучеристы узнали, что Гена Борода продал свою трехкомнатную шикарную квартиру в центре города и перебрался с семьей в убогий флигель недалеко от городской свалки. Те менялы, у которых он одолжил деньги, поступили с ним еще по-божески, в противном случае Гену, как Акулу, нашли бы на дне заросшего бурьяном оврага с тухлым ручьем посередине.
- Не уберегли мы Гену, мужик все-таки сел на иглу, - качнул Жора головой. - Если бы мой сосед не выгнал Арутюна из своей квартиры, я бы с местными ребятами прямо сегодня набил бы ему морду, а теперь неизвестно, где этот козел околачивается.
- После драки кулаками не машут, - сплюнул под ноги Аркаша, они вышли на базарную площадь. - Ты лучше думай, как нам вернуть хотя бы свои деньги, я почему-то уверен, что теперь ваучер будет только падать.
- Ты считаешь, что он больше не поднимется?
- Зачем ему подниматься? Времени до конца жульнической прихватизации осталось - считанные дни, уже виден конец грандиозной игре, разве что недожравшие жулики придумают для русского народа новую аферу, масштабнее этой. Во всяком случае Лужков, мэр Москвы, продлил срок действия ваучера до конца года, но в пределах столицы. В Европе бы определили последний день и все, если кто не успел пристроить - сходи с ним в туалет, у нас же сплошная Азия. Заигрывают с народом как кошки с грызунами, одни посулы, подачки, послабления. Тьфу...
- Я же предлагал тебе рвать когти в первопрестольную, - Жора удивленно посмотрел на Аркашу.
- Для чего нам ехать туда?
- Для того, чтобы слить там чеки по более высокой цене, ты сам сказал, что в Москве их прием продлили.
- Для своих и с московскими печатями, понимаешь? - Взъярился Аркаша. - Ну как об стенку горох, ты что, совсем разучился газеты читать?
- Почему, иногда я их просматриваю.
- А газеты надо читать, а не просматривать их, сидя на толчке.Ты сначала разуй глаза и проверь, какие на твоих ваучерах стоят нашлепки,а потом можешь рвать когти хоть к Чубайсу в Кремль,он тебя как раз там дожидается.
Жора молча проглотил обиду, спорить с Аркашей не имело смысла, потому что в мире бизнеса он ориентировался намного лучше. Наверное, как и всякий еврей, он родился с природным чутьем собаки на разные ценности, остальные же нации предпочитали пищу более духовную. Но и на старуху нашлась проруха, Аркаша тоже капитально вляпался, хотя меньше, чем остальные, но все-таки круто. Ребятам было интересно, почему он вовремя не избавился от чеков, и что его подвело - жадность или практицизм?Или все-таки сработал обыкновенный закон общественного сознания, от которого застрахованы только гении? Но как бы то ни было, Жора знал твердо, что придерживаться Аркаши необходимо всегда, потому что лазейку, какую-никакую, он найти был обязан.
В тот день они разошлись по домам тогда, когда до программы "Время" по телевизору оставалось не более получаса,обстановка за весь день так и не прояснилась.Но и телевизор, этот источник основной информации, тоже не дал ответа на мучившие ваучеристов вопросы, по нему крутили все те же рекламные ролики с обаятельным Леней Голубковым и его братом, наконец-то уговорившим красавицу Викторию Руффо потанцевать для начала вместе с ним, и другие красочные соблазнялки.Если раньше дикторы иногда про приватизационный чек мельком упоминали, то теперь, похоже, о нем забыли напрочь. Всю ночь Жора одиноко проворочался в постели, подсчитывая в который раз свои убытки, мысли о том, что первые шестьдесят семь ваучеров были куплены по более низкой цене, утешения ему принесли мало. То же самое повторилось и утром,экономические источники зациклились в основном на курсе доллара и акциях некоторых крупных акционерных обществ. Об акциях "Альфа капитала", "Московской недвижимости" и других инвестиционных фондов, владельцем ценных бумаг которых являлся и он, никто не обмолвился даже словом. Жора, почистив зубы и проглотив стакан горячего чая с непритязательным бутербродом из куска дырявой горбушки от "Дока хлеб" с маслом, помчался на базар с больной головой. Здесь все оставалось по-прежнему, скупщиков чеков как корова языком слизала, и многие ребята вновь умчались по коммерческим структурам в надежде слить их хотя бы по низкой цене. Стоимость ваучера катастрофически падала, толпы людей осаждали редких ваучеристов, требуя прежние деньги, обзывая парней спекулянтами, вымагателями, грозя натравить на них милицию. У кого из ребят водилась еще наличка, те отбивались от людей как могли, скупая только доллары, купоны и золото, никто из них уже не расчитывал на былой доход от ваучеров. Вскоре из коммерческих банков вернулись гонцы, но итог их поездки тоже оказался неутешительным, многие там же избавились от чеков по бросовой цене, напрочь наказав себе больше с ними не связываться.
- По сколько чеки там хоть приняли? - с дрожью в голосе поинтересовался Жора у Хохла, приехавшего первым.
- По двадцать пять тысяч, мать бы их за ногу, - сплюнул тот со злостью. - С одного чека я влетел на все пятнадцать штук.
- А на каком количестве?
Вопрос был абсолютно неуместным, наверное, Жора надеялся успокоить себя тем, что другие потеряли большие, чем он, суммы. И получил положенный в таких случаях ответ:
- Пошел ты на хрен, свои считай, долбанный поэт, - покраснел Хохол от ярости как рак. - Еще раз про это спросишь, сразу заработаешь в лобешник, понял?
Жора молча отошел в сторону, Хохол был здоровее его, шире в плечах, и он был психически неуравновешенным, не раз его крепкий кулак опускался на подвыпивших мужиков, потерявших с ним бдительность. Впрочем, со времени начала приватизации нормальной психики не осталось ни у кого,каждого ваучериста можно было смело отправлять в Ковалевку с диагнозом "полное расстройство нервной системы". Поэтому никто из ребят не обратил внимания на конфликт, вспыхнувший между ними, которые стали привычными, как утреннее приветствие. В одиннадцать часов дня новая напасть обрушилась на головы тех, кто еще не потерял надежды повыгоднее пристроить чеки. Ваучер упал еще на три тысячи рублей.
- Теперь его и по двадцать пять штук никто не возьмет, - нервно покусал губы Аркаша. - В конце этой компании объявят, что банки будут скупать чеки по номиналу, и гуляй Вася.
- Это по десять тысяч, что-ли? - поежился Жора.
- Нет, по сто штук за каждый, только для тебя, - съязвил тот. И раздумчиво добавил. - Зря я не поехал со всеми ребятами, или уже держаться до конца...
- Нам теперь больше ничего не остается - пан или пропал.
- У тебя сколько ваучеров?
- Сто шестьдесят восемь.
- У меня всего полсотни чеков, и то я переживаю, а тебе, я гляжу, все по фигу.
- Ну, только у меня от пота вся задница в волдырях, - огрызнулся Жора.
До обеда время текло медленно, как река Янцзы в среднем ее течении. Ребята нервно отбрехивались от населения, предлагавшего им ваучеры, а те, кто избавился от чеков, принялись накручивать потери скупкой долларов и золота. Никто из них не сходил в столовую, не купил даже пирожка, менты не досаждали тоже. Сам начальник уголовки, проскакивая мимо, с сочувствием поцокал языком, Гелик с бригадой оперативников переживали за них как за родных, не заикаясь о сигаретах, баночном пиве, и, тем более, о шампанском. Слиняли куда-то и кидалы с многочисленными мошенниками рангом пониже, наверное, все они понимали проблемы, свалившиеся на головы ваучеристов. Купленные ими у челноков доллары и марки не прятались теперь в трусы, под брючные ремни и в другие потаенные места, их просто складывали в наружный карман рубашки, нимало не заботясь о внезапной облаве. Ваучеристов предоставили самим себе.Жора продолжал крутиться на мелочевке баксов и на украинских купонах,навар от них,пусть слабенький, но все-же был. Один Скрипка банковал в полный рост, когда люди подходили к нему с чеками, он радостно сообщал, что берет их по пятнадцать тысяч, и отчаявшиеся клиенты, в конце концов, сбросили все-таки ему пять чеков, не забыв перед уходом покрыть отборным матом и его, и родное правительство.
- Зачем ты их взял? - недоуменно пожал Жора пллечами. – Туалет, что-ли, обклеивать?
- Почему это туалет, я вложу чеки в какой-нибудь инвестиционный фонд, - осклабился Скрипка. - Торги пока еще не закончились, акции тоже в цене, к тому же у меня их не двести штук, как у тебя с Аркашей. И не по сорок тысяч.
Жора хотел было презрительно хмыкнуть, но вдруг подумал, что в намерениях армянина есть какой-то смысл, потому что двери фондов все еще оставались открытыми. Правда по акциям, приобретенным в девяносто третьем году, он получил в девяносто четвертом всего семьдесят тысяч - сорок от "Ростсельмаша" и тридцать от "МММ", а по остальным, известным не менее "бабочек Мароди",не вышло ни копейки.И все-таки отдушина для чеков наконец-то нашлась, надо было попробовать их пристроить, чем черт не шутит, а вдруг в этих фондах как раз и повезет. Тем более, что Чубайс с Черномырдиным не скупились на гарантии, хотя их в любой момент могли из высоких кресел вышвырнуть. Каждую осень происходило "чп" всероссийского масштаба, это начало походить на закономерность, оглоедов, мечтавших повернуть реформы вспять, было достаточно, начиная от местных коммунистов, генеральных директоров крупных объединений, кончая столичными руцкими с зюгановыми. Потопавшись, Жора снял табличку и пошагал на Пушкинскую улицу, где в грандиозном здании бывшей партшколы разместили чековый аукцион. Народу в огромном зале было как на похоронах Брежнева, пока он выяснил, что наивероятнейшие перспективы у "Газпрома" и у "Норильского никеля", он успел взмокнуть до носков. Престижные акционерные компании предупредили, что двери для приема чеков они раскрыли всего на несколько дней,и обещали закрыть их наглухо в последний день приватизации. Жора, прикинув, что в заспасе у него осталось совсем немного времени, и что вряд ли удастся сейчас пробиться к окошкам операторов, снова заспешил на базар. Все-таки живые деньги представляли из себя не воздушные акции, на них можно было крутиться как угодно. Перейдя Большую Садовую, он уже в Соборном переулке заметил небольшую группу ваучеристов, бегущих по противоположному тротуару, они направлялись в сторону ростовской биржи. Не мешкая, он развернулся за ними, они толпой ворвались в здание ""Молкомбината", поднялись по лестнице на второй этаж, и тут дорогу им, запыхавшимся и потным, преградил сам Монте-Кристо.
- На сегодня все, ребята, - предупреждающе поднял он руки. - Деньги уже закончились, теперь приходите к нам завтра.
- А когда приходить, с утра? - выдохнул кто-то.
- Лучше часикам к десяти или к одиннадцати дня, но сегодняшняя цена может измениться. Сами понимаете, мы полностью зависим от котировок на РТСБ.
- А по какой цене вы принимали чеки? - поднялся Жора на цыпочки.
- По тридцать штук, разве ты не в курсе? – Длинный, разворачиваясь к нему, толкнул его локтем в бок. - Погнали обратно, если Монте Кристо что сказал, то так оно и будет. На сегодня мы опоздали... твою сестру через всю дивизию.
Жора, волочась по улицам вечернего города, начал размышлять сам с собой: коммерческие банки приняли у ребят чеки по двадцать пять тысяч рублей, означает ли это, что со сливом наметился какой-то прогресс? Скрипка с пяти часов вечера успел сорвать семьдесят пять штук, но он старый аферист, у него чутье как у гончей собаки. А вот успел ли слиться Аркаша, у того пятьдесят чеков по сорок тысяч каждый, или он решил держаться до последнего? Теперь настало время знать все и про всех, чтобы самому удержаться на плаву. С такими мыслями он дотащился до базара, Скрипка по прежнему радостно суетился на своем месте, Аркаша наоборот нервно покусывал губы, в семейном подряде тоже наметилось оживление. Стало ясно без расспросов, что они уже в курсе всех дел и свои чеки они придержали, кроме Скрипки, конечно. На лицах ребят из команды Сержа отражалась явная досада, но с ними было все понятно - кому понравится потерять с каждого чека по пятнадцать штук. Жора снова нацепил табличку и занял законное место.
- Ты не хочешь приобрести себе серебряную "веревку"? На ней стоит девятисотая проба, - вяло спросил у него Аркаша, занятый своими мыслями.
- Проба монетная, цепочка делалась на заказ, - догадался Жора. - За сколько ее хотят толкануть?
- Не знаю, спроси у Ланы, у нее еще есть мужской браслет, с чешуйками.
- Она ж по серебру никогда не работала.
- Ребятам сейчас на купонах за счастье крутиться, а ты гонишь дуру про серебро, - покосился в его сторону коллега. - У тебя много налички?
- Ваучеров на шестьдесят, если, как Скрипка, брать по пятнадцать. Может, попробовать разбавить их дешевыми, все сумма влета будет меньше.
- А если завтра он вообще никому не станет нужен?
- Тогда один выход - вложить в какое-нибудь акционерное общество, чтобы деньги не превратились в дым. Мне никогда не везло, ни в одном прибыльном мероприятии: ни с обменом денег, ни с подъемом чеков с долларами. Мне и до рынка все доставалось большой кровью.
- Не квасил бы, и тебе бы повезло.
В следующие три дня ваучер упал до цены, абсолютно неприемлемой для такой ценной бумаги, стоимость его на ростовской бирже скатилась ниже московской. Жора поставил окончательный крест на утерянных им миллллионах, на надеждах обменять свою квартиру на центр города и на покупку хотя бы подержанного автомобиля, вдобавок ко всему, в одну из предыдущих пьянок исчезли шоферские права. Сколько раз он мог приобрести машину, даже в застойные времена, и столько же раз оказывался на нуле. Ему так и не встретилась на пути ни одна умная баба, чтобы она удержала его от дурных поступков, все были чудные,разбалованные советской властью, падшие до уровня инфузорий,но мнившие себя почему-то туфельками.Они не хотели ни приличной обстановки в квартире,ни "Жигулей", ни тем более поездок за границу.Только пожрать,поспать,посрать,поработать на полусонном производстве спустя рукава. И снова пожрать, посрать, поспать... до прихода последнего дня. И все-таки его не покидала надежда на выгодную пристройку пакета ваучеров, он давно пришел к мысли, что все главные события в родной безалаберной стране происходят после. Поэтому на советы ребят, искренне переживавших за него, немедленно избавиться от чеков, пока они что-то еще стоят, отвечал неизменным отказом. Кажется, на всем базаре он такой остался один, даже Аркаша не выдержал и слил ваучеры первому подвернувшемуся "грачу", правда, по тридцать тысяч. Но Жора продолжал стоять до последнего. Прошел еще один сумашедший день, в течение которого чек скакнул в сторону небольшого повышения, но и это послабление дало многим ваучеристам возможность на разнице цен в покупке и продаже вернуть почти половину утерянного. Сожаление по отношению к Жоре, не пошевелившего пальцем, чтобы избавиться от чеков, перешло в откровенные насмешки, хотя и с некоторой долей уважения.
- Наш литейщик возомнил себя дворянином, а дворяне всегда были тупые как пробки, - кивал Сникерс в его сторону. – Они в революцию просрали всю Россию, теперь поэт просирает свои бабки, мало ему показалось, что его совсем недавно обчистили до последнего половника.
До тринадцатого июня, объявленного конца хождения чеков, оставалось три дня. С утра Жора пришел на работу как обычно, от бессонных ночей у него кружилась голова, от нервного перенапряжения тянуло левую сторону.Ступня левой ноги, до этого упруго отскакивающаяся от асфальта, начала по нему пришлепывать, пальцы левой руки тоже утратили силу, они превратились в вялые придатки ладони.
- Смотри не запускай, может и парализовать, - оглядывал его Аркаша с опаской. - У меня самого грыжа что-то разыгралась, да еще печень... боюсь, как бы это не последствия от Чернобыля. Дернули меня черти согласиться поехать в эту Припять, я мог бы и отмазаться.
Жора молчал, не переставая приподниматься и опускаться на носке левой ноги. Было немного страшновато, но такие симптомы для него были не новостью, мышцы ступни слабели и раньше, особенно после долгих запоев, а потом все проходило. Собутыльники объясняли это тем, что резко бросать пить не следует, потому что откажут не только ноги, но и "белка" может накрыть. Жора давно уже не пил, значит, это давали о себе знать последствия прошлых попоек, а нервные перегрузки он испытывал в течение всей жизни.
Наконец появился Пиджак, который прямиком направился к нему.
- У тебя сто шестьдесят восемь ваучеров? - отведя Жору в сторонку, тихо спросил он.
- Да, но я не собираюсь отдавать их по двадцать тысяч, - откачнулся тот от сливщика.
- По тридцать пойдет? я забираю их все до одного, но при условии - молчок.
Жора глянул в его хитрую мордочку, одновременно прикидывая в который раз сумму влета, она была большой, но все равно намного меньше, нежели он сдал бы ваучеры другим купцам, набавлявшим за крупный пакект копейки. Даже мосвичи не дали бы ему сейчас больше той суммы, которую огласил Пиджак. А тот как-то странно вильнул глазами в сторону, это его действие насторожило ваучериста, значит, он надыбал слив на несколько тысяч выше, иначе не стал бы с Жорой связываться.
- По тридцать пять, на меньшее я не согласен, - сказал он. - Поверь, даже при такой цене я все равно навариваю копейки.
- По тридцать и ни копья больше, выше меня никто не дает, - отпарировал Пиджак. - А завтра ты можешь потерять все.
Жора заколебался, пошарил было рукой по сумке, но внутри у него поднялась волна протеста, потому что можно было по предложенному Пиджаком потолку сдать чеки еще несколько дней назад. Он не мог допустить, чтобы столько времени держаться, истрепать все нервы, и все равно остаться в дураках, чем вызвать новые насмешки ребят. Лучше, как он и обещал сам себе, вложить их в один из фондов.
- По тридцать пять, - твердо сказал он.
- Ищи, литейщик, другого купца, - усмехнулся Пиджак. – Я желаю тебе удачи.
Он ушел. Жора, нервно походив из стороны в сторону, сорвал табличку и бросился под недоумевающими взглядами ребят к трамвайной остановке. Он спешил на ростовскую биржу, рассуждая, что Монте Кристо знал его хорошо, не раз они вместе с ребятами работали только на него. Неужели же он не поднимет потолок за его полный пакет, если ваучер в Москве полез вверх. Этот высокий лысый молодой мужчина с черными усами был постоянно в курсе всех событий, под рукой у него звенели прямые телефоны аж до мыса Доброй Надежды. Выскочив из битком набитого вагона на Ворошиловском проспекте, Жора мигом доскакал до угла Большой Садовой, забыв и про ногу, и про руку. К счастью, Монте Кристо оказался в своей маленькой каморке с сейфами, он паковал пакеты ваучеров, на крохотном столике возвышались аккуратненькие стопки долларов и нациальных денежных знаков, преимущественно полтинников. Жора, переведя дух, переступил порог:
- Кристо, у меня сто шестьдесят восемь чеков, я брал их по сорок с лишним тысяч.
- Знаю, ты брал их не по сорок, конечно, подешевле, я имею в виду в общем. Но все равно, - усмехнулся тот в усы. - Так что ты хотел?
- Сдать.
- Тридцать две пятьсот, это потолок, и то я возьму чеки у тебя ради старого знакомства. Через два часа мы отправляем последний самолет, и больше брать, наверное, не будем.
- А в Москве он сколько стоит? - решился Жора на дерзость.
- Поезжай и спроси у них, - Кристо жестко посмотрел ему в глаза. - Если мы будем раздавать ценную информацию направо и налево, то на следующий день вылетим в трубу. Это коммерция, дорогой, время свободного рынка, тем более, что на сегодня чеки мы уже не принимаем. Успеть бы до конца торгов на РТСБ.
- Я согласен на твою цену.
Вытащив пакет, Жора протянул его Кристо, тот быстро, как счетная машина, перелопатил ваучеры, записал их количество в приходную книгу. С сочувствием посмотрев на ваучериста, все-же спросил:
- Ты совсем на мели?
- Около лимона есть.
- Негусто, дорогой, тем более, что бабки за чеки будут только завтра, так что, моли Бога, чтобы твои ваучеры успели проскочить контроль. Биржу в Москве завалили под крышу, они хлынули со всей России буквально в последние дни приватизации, ты представляешь, какие суммы необходимо за них выплатить?
- Представляю с трудом, наверное, триллионы, а то и больше.
- Вот именно, а налички у государства мало, вчера, например, чеки не принимали, позавчера тоже. Ладно, если все пройдет удачно, то завтра подходи часам к девяти, не раньше, - он пристукнул ладонью по столу. - Чем ты будешь брать, "капустой" или долларами?
- По какому курсу?
- Чуть выше московского, на двести - триста рублей, прокрутишь баксы на базаре и подзаработаешь еще.
- Вряд ли, спрос на грины упал, я не знаю, с чем это связано, но я могу с таким количеством баксов заторчать на неделю, - с сожалением качнул Жора головой. – А конец приватизации наступит через два дня, дадут ли нам еще поработать!
- Это твое дело, - усмехнулся Кристо. – Пока "зеленые" лезут вверх.
- У тех, у кого их много, а мне до приличного подъема откладывать нечего. Сам видишь, я кручусь на нескольких лимонах.
- Хорошо, тогда я рассчитаюсь с тобой российскими рублями.
Пожав благодетелю руку, Жора вышел за дверь кабинета, не зная, радоваться ему или огорчаться. Если чеки привезут обратно, то можно будет смело говорить о том,что он за почти два года ничего на таком денежном деле не заработал. Если же все пройдет нормально, то навар от такого большого количества чеков составит всего лишь около ста тысяч рублей, а собирал он их, считай, полмесяца.Пиджак за несколько минут мог бы поднять сегодня на нем почти полмиллиона, не говоря о том, что он у Пиджака не один. И только после финиша компании ребятам стало известно, что в Москве, на Российской товарно - сырьевой бирже, цена на ваучер до последнего дня держалась в пределах пятидесяти тысяч рублей. То-есть, минимум на пятнадцать тысяч выше той, по которой сдал он. Но об этом никто ничего не ведал, потому что РТСБ прекратило выдавать любую информацию, тем самым предоставляя возможность личным своим представителям на местах снять ну очень жирную пенку и вложить ее, сметанно-сливочную, себе в рот. А впрочем, что бы изменилось, если бы ваучеристы узнали истину в первой инстанции? Они бросились бы в Москву со всей России, и размазали бы друг друга по стенам еще перед входами в операционные залы. Да и денег на всех все равно бы не хватило, потому что ... каждому свое, так было написано на воротах Бухенвальда, гитлеровского концентрационного лагеря.И это выражение больше всего подходило к данному переломному моменту.

Глава тринадцатая.

Примчавшись на базар, Жора нацепил табличку и перевел дух, все-таки часть проблемы ему удалось переложить на чужие плечи. А уж там как Господь Бог рассудит.
- Ты бегал чеки сливать? - поинтересовался у него Аркаша.
- Да, но пока я ничего не знаю, я только договорился.
- По сколько?
- Говорю тебе, что не знаю, - поднял Жора глаза на него. - Завтра все будет известно.
- Понятно, - Аркаша сделал губы куриной гузкой - Тебя Пиджак спрашивал.
- И по сколько он берет? - спросил Жора как бы равнодушно.
- По двадцать шесть, вроде, но если пакет большой, то добавил бы.
- А вы по сколько выкупаете у населения?
- Я дороже пятнадцати тысяч не рискую. Пиджак сейчас берет, а через минуту откажется, он один скупщик на весь базар.
- Ничего, завтра их будет валом, - с сарказмом пошутил Жора, но как ни странно, Аркаша воспринял это завление серьезно.
- Почему ты так решил? - насторожился он.
- Потому что главные события в России всегда начинаются после разного рода революций и прихватизаций. Расстояния, понимаешь, необозримые, поэтому российскому народу надо брать долгий разгон.
Аркаша, попереваливавшись на толстых ногах как медведь, расправил на груди табличку, затем, не обращаясь именно к Жоре, заговорил:
- Зря я сдал свои чеки, восемьсот штук на них потерял, а теперь их не вернешь, нас через два дня, скорее всего, погонят.., - он скосил глаза на собеседника. - А в твоем высказывании что-то есть, мысль очень интересная.
- Ты сам ее подбросил, - небрежно отмахнулся тот.
- Разве? Когда?
- Не помню, а может, я просто обобщил чужие максимы вслух. Но весь опыт России говорит за то, что так оно и будет.
- Теперь понятно, почему ты не сдаешь ваучеры.
- Хм... я их почти пристроил.
- Набирать чеки снова ты не думаешь?
- Вообще-то намереваюсь.
Аркаша быстренько отодвинулся от него,выпятил вперед грудь с табличкой посередине и жадно пошарил глазами по толпе. Но к Жоре сразу с десятком чеков подошли к первому, он предупредил клиентов, что возьмет их только по пятнадцать тысяч, мужчина и женщина среднего возраста спорить с ним не стали, видимо, они давно поняли, что большего из ваучеристов выжать не смогут. К концу рабочего дня у в сумке у него скопилось тридцать чеков, и хотя можно было набрать еще, он все-же притормозил с их покупкой, потому что жрать хотелось каждый день. Денег оставалось, в расчете на месяц без работы, лишь на жалкий пакетный супчик,каждодневную порцию колбаски в сто пятьдесят граммов, на сигареты и покупку детского питания сыну. Дочке с внучкой, если они попросят о помощи, только что достанется. У него было желание сдать ваучеры сразу, еще бегали местные купцы, предлагавшие взять их по восемнадцать тысяч, но он чеки придержал, уж коли Пиджак скупал их даже после обеда по двадцать шесть тысяч, то почему бы ему не продемонстрировать этот финт ушами на другой день, после прилета из столицы. Ему не верилось, чтобы такой проныра не имел потайной лазейки в чрево РТСБ хотя бы через ее крышу, а все местные купчишки работали преимущественно на него, братьев Достоевских, Толстопуза и им подобных. Последние давно позанимали столы в кулуарах ростовской биржи ценных бумаг, не забывая выходить на охоту на базар сами, или так-же самостоятельно мотаться в Москву. Не покидала Жору мыслишка и о вложении чеков в "Газпром" с "Норильским никелем", фирмы, как-никак, солидные, имеющие постоянный контакт с иностраннными партнерами. Глядишь, они когда-нибудь обретут собственные ноги, а в случае продажи этих фирм с молотка, ихнего имущества хватит на то, чтобы вернуть населению за вложенные в них ваучеры несчастные гроши, как например тому же "Ростсельмашу", гиганту комбайностроения. Если же акционерные общества приобретет долларовый магнат, типа одного из американских нефтянных королей, то и дивиденды будут выплачиваться соответствующие.
Так он рассуждал, пряча в сумку ваучеры и собираясь намыливаться домой. Завтра ожидался напряженный день.
Ночью Жоре приснилось, будто он вляпался в собачье говно. Огромный кобель нагадил посреди тротуара, потом отбежал в сторону, дождался, пока он расплющит ботинком нечистоты и громко и радостно залаял, затем вдруг бросился на него, уцепился зубами в штанину и попытался ее оторвать. На этом неприятном эпизоде сон оборвался. Будильник показывал девять часов утра,значит, он проспал дольше обычного - сказалось напряжение последних дней. Ломота в костях прошла, хотя связки на ступне левой ноги были еще слабыми. Пока занимался обычными утренними процедурами, стрелка на будильнике подперла под десятку, схватив сумку, Жора выскочил на улицу, с транспортом в последний год, как и с очередями в магазинах, проблем не было. Подкатил новенький скрипучий автобус с бумажкой в тысячу рублей, прилаженной на внутренней стороне лобового стекла, до Большой Садовой домчались буквально за десять минут. Раньше добирались бы не меньше получаса, несмотря на то, что Ростов отродясь не видывал такого количества машин, как сейчас.
- Привезли? - спросил Жора у Володи Ленина, влетая в полутемный коридор биржи. Тот давно уже перебрался под крылышко биржевика Монте Кристо.
- Ты имеешь в виду бабки за вчерашние ваучеры? - Догадался он. – Их привезли еще утром, иди получай.
В небольшом зальчике биржи с низкими столами вдоль стен были уложены друг на друга прямо на полу тугие мешки с огромными сургучными печатями на хохлах. Монте Кристо, восседавшего за одним из столов, осаждали всего несколько человек ваучеристов, это были только те, кто банковал по - крупному. Стало приятно оттого, что Жора неожиданно оказался в их сплоченной компании.
- Забирай сразу мешок и дело с концом, - уговаривал хозяин биржи одного из крутых менял по кличке Меченый.
- Ну и что я с ним буду делать, - отнекивался тот. - В нем пачки тысячных купюр, пока я их разменяю, пройдет полдня. Ты мне лучше баксами отстегни, а эти фантики притули халявщикам.
- Еще обрадуются, - поддержал Меченого Фофа, здоровый, кровь с молоком, туповатый потомок тамбовских крестьян, угнездившихся на Дону еще во времена Петровских походов на Азов. - Или награди капустой купцов, им один хрен, какими бумажками расплачиваться за чеки.
- Я еще не знаю, будем ли мы сегодня брать ваучеры, или нет, кругом вавилонское столпотворение, елки-моталки, - задумался Кристо. – От РТСБ никаких вестей, телефонные линии забиты, прорваться туда невозможно.
- А ты попробуй пробиться через областную администрацию,- хитро сощурил Фофа свои поросячьи глазки. - Вертушка, надеюсь, у них никогда не занята.
- При чем здесь администрация, она к нам как к манде рукав, - возразил Кристо. – У них там своих проблем достаточно.
- "Капусту" брать я не буду, - уперся Меченый. - Мы с тобой с самого начала договаривались на баксы.
- Хорошо, - согласился Кристо. - Но тогда я рассчитаю тебя на три сотни дороже от биржевого курса.
- Идет.
Жора пощупал сумку, так и есть, вторую он забыл захватить, и если Кристо приправит ему расчет тысячными купюрами, то выйдет пятьдесят пять пачек, как-никак, пять с половиной лимонов. А что с ними делать потом, даже если их рассовать по всем местам, вплоть до пазухи?Кассирши в магазинах брали за размен на крупные купюры по две тысячи со ста штук, то есть, потеря составит сто десять тысяч рублей, а это означает, что не выйдет не только жиденького навара, на который рассчитывал, он еще в накладе окажется. Биржа принимать чеки, вроде, не собирается, значит, скупать их не имеет смысла, а это новая накладка, он взял бы и тысячными, да расчитываться будет не с кем. Жора завертел головой по сторонам, словно кто-то мог подсказать выход из трудного положения, вид мешков с деньгами, обрадовавший поначалу, теперь его удручал. Все-таки, странное существо, этот человек, ему не угодишь никогда. Крутые ваучеристы получили расчет баксами и отвалили, подошла очередь Жоры, но Кристо, взглянув в его сторону, неожиданно выудил из стоящей рядом торбы пачку пятидесятитысячных купюр, доложил из другого мешка несколько пачек десятитысячными, и ухмыльнулся:
- Хотел нагрузить тебя, литейщик, штуками, да почему-то пожалел, забирай, ха-ха, свое состояние, если захочешь поработать на нас, позванивай. Но я пока не в курсе, по какой цене мы будем брать, и будем ли вообще.
- Спасибо, - засуетился Жора, растроганный внимательностью крутого бизнесмена. – Вашей щедрости, сударь, мы не забудем.
- О, слыхали, я уже сударь. - вскинув руками, обратился Кристо к своим помошникам. - Не то, что вы, то-ва-ри-щи. - И снова приветливо улыбнулся ваучеристу. - Ты чеков вчера набрал?
- Тридцать штук.
- Давай, по вчерашней цене. Так, сколько там получается, - он быстро пробежался тонкими пальцами по кнопкам калькулятора, отсчитал положенное пачками разноцветных купюр. - Если возникнут какие проблемы, заходи ко мне, не стесняйся.
Радостный Жора, выскакивая с Семашко на улицу Станиславского, размышлял о том, что сон оказался ему в руку, все получалось как по-писанному. Теперь не сорваться бы в новый запой, да отбиться от друзей алкашей, иначе они и штанину могут оторвать.
- Сегодня ты поздноватенько, - подскочил к нему Скрипка, когда он влился в их ряды. - Где это ты задержался7
- Я получал бабки за вчерашние чеки.
- Сдал все-таки? Молодец, поздравляю, по сколько ты их сплавил?
- По тридцать две пятьсот.
У Скрипки подогнулись колени, закусив губу, он долго разглядывал его лицо, выискивая на нем обман. Затем негромко спросил:
- Под расписку сдавал?
- Там работают под честное слово, - усмехнулся Жора. - Ты свои отдавал на комиссию без расписки?
- Правильно, я вручал сливщикам десять, максимум, пятьдесят чеков, а у тебя их было под двести ваучеров, и цена на них была не прежняя. Это целое состояние, почти шесть лимонов.
- Скрипка, не нагоняй туману, так было всегда, на комиссию отправляли и по сто чеков, и по двести. Волновались, конечно, но все ваучеристы шли на это, чтобы побольше заработать, - вмешался Аркаша. – И никто никого кидать не собирался, за все время был один случай, когда баба обула ваучериста с центра базара, кстати, его же знакомая. И не на рынке, а в какой-то гостинице, помнишь, она еще ушла от него черным ходом? Но сколько она от ребят не скрывалась, ее все равно поймали и драли хором в течение нескольких дней. А здесь коммерческая биржа. О каких расписках ты говоришь, когда весь Запад со всей Америкой работают под честное слово со времен Колумба.
- Россия до революции тоже держалась на честном слове, - дополнил Жора энергичный Аркашин рассказ. - Веры никому не стало только в Советское время,потому что к власти пришли неимущие холопы,жадные до чужого добра.
- Это понятно и без заумных объяснений, своя рубашка ближе к телу, - пробурчал Скрипка.
- Что с тобой разговаривать, ты лучше возьми в библиотеке книгу Марка Твена «Принц и нищий», при условии, что умеешь читать, - махнул Жора рукой. – Он логически доказал, что принц никогда не будет нищим, а нищий не станет королем, не дано, понимаешь! Все мы при встрече делаем друг другу "ку", как те инопланетяне из кинофильма "Кин-дза-дза". Не смотрел?
- Смотрел, и на что ты намекаешь? - насторожился Скрипка.
Переглянувшись,оба старых друга разошлись в разные стороны, тратить драгоценное время на пустые разговоры с неграмотным армянином не имело смысла,он успел забыть даже свой родной язык. Количество желающих продать ваучеры катастрофически увеличивалось, ближе к обеду по базару наконец-то засновали потные купцы, сгребающие чеки по двадцать тысяч. Рейсы на Москву были ими прочно забронированы, видимо, за предыдущие безработные дни они все-таки надыбали лазейки под неприступной московской крепостью под названием РТСБ, или московские дельцы предоставили им возможность подсуетиться. Ростовская биржа пока отмалчивалась на бесконечные звонки от ребят, а купцы вскоре заняли место немного в стороне и, заметив, что кто-то из ваучеристов сорвал сразу больше десятка чеков или набил небольшой пакет, бросались к нему. Вмешиваться в поле деятельности менял они не имели права, даже если клиент на их глазах сдавал ваучеры на пять тысяч дешевле от объявленной ими цены, потому что перебивать сделку считалось западло. Иной раз ребята подводили женщину или мужчину с большим количеством чеков прямо к ним, и те отсчитывали разницу на месте, не смущаясь любопытных и жадных взглядов граждан. Если же кто-то из купцов случайно влезал не в свое дело, вспыхивала тягучая разборка с оправданиями, отборным матом и угрозами, не лишенными оснований, потому что у каждого из противных сторон мгновенно объявлялись товарищи с крутыми кулаками и высвечивались связи с уголовными авторитетами. В конце концов, уяснить в громких криках кто прав, а кто виноват, оказывалось практически невозможно, ребята, находившиеся рядом даже в самом начале конфликта, вскоре забывали зачинщика. Если сделка была мелкой, ссора исчерпывалась через несколько минут, а если фигурировала крупная сумма, то конфликт разрастался, подключая в разборку все новых и новых действующих лиц, пока точку не ставило веское слово одного из базарных авторитетов, или более крепкий кулак, противостоять которому представлялось не под силу ни правой, ни виноватой стороне. С незнакомыми гражданами, пытавшимися иногда тоже скупать ваучеры у населения, менялы не разговаривали и не разбирались вообще, а сразу набивали им морду.
Такие суровые законы в среде ваучеристов царили с самого начала работы на рынке, этих законов было много, но особый вес они возымели в конце приватизации, когда все поняли, что лафа кончается. Жора редко ввязывался в подобные ссоры, разве что на заре чекового бизнеса, считая их не стоящими выеденного яйца. Подумаешь, товарищ пожаднее перехватил под его носом пару - тройку ваучеров, пачку купонов или полтинник баксов, он заработает на противоправной сделке лишнюю копейку, но всего загрести при всем желании ему не удастся. Пусть пользуется его уступчивостью, может ему действительно в этот момент больше надо. Но сейчас у него доминировало абсолютно другое мнение, заметив направляющегося к нему клиента, он оттолкнул локтем Скрипку, сорвавшегося было тому навстречу, потом еще кого-то, расчищая дорогу впереди себя. Ребята, с удивлением покосившись на него, разошлись в разные стороны.
- Я к вам с одним вопросом, - останавливаясь напротив Жоры, начал интеллигентного вида мужчина с лысым черепом и в сорочке канареечного цвета. - Как вы считаете, ваучеры выгоднее продать или все же вложить их в какое-нибудь АО?
- Вы бы еще спросили, что я сделал со своими, - ухмыльнулся тот его простодушию.
- Именно так я и хотел поставить вопрос, - ничуть не смутился интеллигент. - Понимаете, у нас в семье до сего дня ведется спор, жена с тещей за вложение, мужская половина за продажу чеков. - О детях не говорю, им лишь бы купили очередную игру.
- Надо поддержать жену с тещей, - тоже откровенно высказал Жора свое мнение. - Тогда, пусть с опозданием, вы хотя бы вернете стоимость чеков обратно, если, к примеру, фонд прогорит. Но может случиться так, что до его краха вы успеете приплюсовать к семейному бюджету какие-то деньги в виде скудных дивидендов,или повыгоднее продать сами акции. Вы все равно ничего не теряете, потому что ваучеры вам достались бесплатно.
- Спасибо, я тоже так думал, - мужчина вытащил из нагрудного кармана рубашки перегнутые попорлам чеки, протянул их ему. - Пожалуйста, восемь ваучеров, по сколько вы их берете?
- По пятнадцать тысяч, - автоматически ответил Жора, чувствуя, что рот из приличия надо было бы закрыть. - Я что-то не так сказал?
- Ну почему же, все так, но имеется одно "но", - мужчина важно отставил ногу вперед. – Во взаимоотношениях с женщинами и, простите, с криминогенными структурами, в которые я включаю и нынешние акционерные фонды, нужно идти от обратного. С вас сто двадцать тысяч рублей.
Жора молча сунул ваучеры в сумку и отсчитал за них деньги -вот и попробуй после этого осмыслить происходящее вокруг. Но надолго задуматься ему не дали, существует эдакая странная закономерность: если ваучерист купил чеки и к нему сразу же подвалили новые клиенты, то день принесет богатые доходы. Если же в течении получаса сделок больше не состоится, то можно смело уходить домой, работы все равно не будет. К нему подошли сразу. Буквально через час один из карманов его сумки оттопыривали тридцать два чека, а люди все несли их, словно поняв, что это последняя возможность содрать с паршивой овцы хоть шерсти клок. Взглянув на часы, Жора снял табличку и, не обращая внимания на кипящие вокруг страсти, направился на аукционный толчок на Пушкинской улице. Ему было бы интересно узнать, чем он аукнется в будущем, но тайна сия пока хранилась за семью печатями, она даже не была подвластна ни одному из монстров у кормила государственной власти, потому что события в Российской империи со времен ее образования всегда протекали хаотично. Как говорится, что Бог пошлет, хотя сама Россия, конечно, есть третий Рим и вряд ли она "колосс на глинянных ногах". Но в то же время смущала истинно русская поговорка: сила есть, ума не надо, или, как говаривал Остап Бендер: господа присяжные заседатели, бардак продолжается. Это не Жора сказал, и даже не Остап Бендер с Василием Макаровичем Шукшиным, такова истинная сущность нации, разбалованной необозримыми территориями.
К окошкам операторов в огромном зале бывшей совпартшколы по-прежнему не прошмыгнул бы и тушканчик, но Жоре каким-то образом удалось втереться в доверие к толстушке, пышущей жаром и воняющей едким потом. Пока заполучил заветные бланки для заполнения, он успел наговорить ей на ухо массу комплиментов и пропитаться насквозь запахом ее тела, немытого со дня рождения. Он расположился за одним из столиков, чтобы занести свои данные в многочисленные ведомости с квадратиками,запомнившимися с первого класса общеобразовательной школы, твердо решив пять ваучеров вложить в "Норильский никель", а десять в "Газпром". Лучшего из разношерстного количества акционерных обществ, выставленных на всеобщее обозрение, просто не нашлось. Толстушка попыталась примоститься рядом с ним, горя желанием продолжить знакомство и Жора, угрюмо сдвинув брови, решил прервать процесс сближения, неторопливо повернув в ее сторону голову, одновременно стараясь повыгоднее обнажить золотые коронки на зубах.
Она и сама заметила кучу денег в его сумке, легко снявшись с даже не скрипнувшего стула, бабочкой перепорхнула в дальний конец громадного зала. Перед этим стул под ее телесами широко раздвинул с натужным кряхтением свои деревянные ноги, в таком положении он и остался, вызывая подозрение в своей устойчивости у новоявленных акционеров различных АО. Заполнив бланки,Жора уже без очереди протянул их красивой операторше,та быстренько сверила нацарапанное с его паспартными данными, выписала на газетной бумаге две узенькие ненадежные справочки.
- И это все? - растерянно спросил он,чувствуя,что кровные двести двадцать пять тысяч рублей зависли в воздухе.
- Конечно, - приподняла красавица капризные бровки. - Вам же объясняли, что через три месяца вы придете сюда снова, и вам поменяют справочки на акции.
- А сейчас поменять эти справочки на более солидные бумажечки никак нельзя? Простите, но уверенности от них в получении когда-нибудь дивидендов, у меня не прибавилось.
- Еще рисунок не придуман, - недовольным басом прорычал щуплый старик, пристроившийся позади красавицы. - Молодой человек, не задерживайте операторшу.
Жора, проходя мимо натужно пыхтевшей над бланками толстушки, еще разок показал ей свои коронованные зубы, затем, свернув по коридору за угол, ускорил шаг, уже не забывая, что сейчас время – деньги. На рынке пока все оставалось без изменений, он заглянул через плечо отошедшего в сторонку Аркаши, который крутил в пальцах амулетик со сценкой из библейских сказаний, покрытый цветной глазурью.
- Приобрел, за две тысячи, - шумно перевел тот дыхание. – Ты не знаешь, какой это будет, примерно, век?
- А с ваучерами ты завязал, что ли? - спросил его Жора, всматриваясь в вещицу. - Скрипка, похоже, начал набрасываться на голые крючки, он не пропускает ни одного гражданина, проходящего мимо.
- Он и раньше набрасывался на клиентов как с голодухи.
- Я думаю, что это будет восемнадцатый, начало девятнадцатого века, - возвращая амулетик, пожал он плечами. - Хочешь себе оставить?
- Нет, просто его никто не брал.
- Я ваучеры вложил, в "Газпром" и в "Норильский никель". Взамен их мне дали справочки, вот такие.
- Разве это документы? Бумага - жопу не подотрешь, насквозь вся просвечивается, - фыркнул Аркаша. - Пару раз перегнул, и эти справочки порвались, кто их потом у тебя примет. Ты лучше иди чеки сдавай, если остались, купцы уже лыжи в аэропорт навострили. А после них чек никому не станет нужным.
Жора, осторожно свернув справки, сунул их в паспорт, он подумал, что Аркаша был прав, руководители фондов именнно на это и расчитывали - затерять их было проще пареной репы. Перекинув сумку через плечо, он подался к купцам, торчавшим в сторонке встревоженной кучкой, им предстоял бросок в неизвестность. Многие ваучеристы уже влетели на десятки милллионов рублей, но купцы все еще надеялись проскочить.
- Последние чеки я беру по двадцать, - предупредил его Толстопуз. - Сбивайте цену, иначе влет вам обеспечен, что вы, действительно, ломите, словно впереди еще полгода.Все,ребята,больше эту прихватизацию продлять не станут.
- Дураку понятно, - согласился с ним Жора. - А цена упадет сама, как только мигнут задние фонари ваших такси. Вы цену сами накручиваете, один берет по двадцать, второй с руками отрывает по двадцать пятьсот.
Избавившись от чеков, он повернул обратно на свой притоптанный бугор. Было тревожно стоять с непривычно крупной суммой денег под прицельными взглядами разной шантрапы,все-таки часть их надо было бы отвезти домой, мало ли что.У некоторых, конечно, налички было в несколько раз больше, но они предпочитали отваливать с базара не в одиночку и на своих машинах. Ему же придется вечерком пройтись пешочком до остановки транспорта, затем проехаться в салоне автобуса впритык к другим пассажирам, когда не шевельнешь ни рукой, ни ногой, потом своим ходом проскочить до дома и шмыгнуть в вечно темный подъезд. Такси брать тоже было опасно, сколько уже ребят унеслось на них в неизвестном направлении, так и не успев помахать оставшимся на прощание ладонью. Но такова жизнь ваучериста, для того, чтобы каждодневно ощущать во рту кусок хлеба с маслом, нужно было иметь крепкие нервы и осторожность разведчика. Россия не пунктуальная Европа и не вальяжная обеспеченная Америка, Россия - матушка еще до сей поры с египетской тьмой даже на центральных проспектах, залитых солнечным светом, не говоря о бесчиленных темных закоулках. Там вообще много веков подряд царит... космическая черная дыра.
До отбытия купцов Жора успел собрать и сдать еще несколько чеков, последние два или три он просто передавал стоящему рядом Толстопузу. Тот отслюнявливал ему деньги ,а уже он производил окончательный расчет с клиентом. Братья Достоевские придерживались группы Сержа, Пиджак вертелся возле семейного подряда, вместе они изредка покидали угол, чтобы снять урожай внутри базара. А урожай вызрел за почти два года приватизации как никогда. Жора удивлялся, откуда у ребят и у купцов столько налички, казалось, карусель обмена крутилась беспрерывно, но потом до него дошло. Купцы сбрасывали доллары, приобретенные в Москве или у Монте Кристо на ростовской бирже, ваучеристам, те, в свою очередь, продавали их клиентам, чаще челнокам, хохлам и особенно "новым русским". "Капуста" возвращалась, чтобы тут же уйти к гражданам за ваучеры и к купцам за баксы. Если у последних недоставало денег и "зелени",они спешили на биржу,сливали часть ваучеров по более высокой цене и намолот навара продолжался дальше. Конечный результат, естественно, оседал в бронированных сейфах у монстров, наложивших лапу на финансовые загашники государства. Там, наверху, все было схвачено, хотя денежные полноводные реки из этих литых сейфов не текли разве что к солнцу, и то по одной причине – они бы сгорели. Внизу поток бабок тоже был не слабым, но он больше расплескивался по асфальту, как вода из порванного водопровода, взятый под контроль всего лишь одним русским качеством – беспечностью. Однажды Жора завалился в крупный магазин с целым полукилограммом золотых украшений, которые он носил в обыкновенной сумке, перекинутой через плечо. Продавцы послали его в кабинет директора, который тоже что-то заказывал, он вошел в просторное помещение и едва не потерял равновесия. На огромном столе посередине возвышались горы денег из пачек с купюрами разного достоинства, их было так много, что из-за них не было видно самого директора – женщины под два метра ростом с телесами, оплывшими от жира. А вокруг, несмотря на распахнутые во все стороны двери, не было ни души.
Наконец купцы приподняли шляпы и умчались на двадцать четвертых "Волгах" в аэропорт, руки их оттягивали набитые тугими пачками чеков кожанные портфели. Ваучеристы тут-же понизили цену ваучера до десяти штук, кто-то умудрился сорвать пакет по пять тысяч, наиболее наглые старались уговорить клиентов продать за три, а некоторые вообще прекратили их скупать, они сняли таблички и со стороны стали наблюдать за разыгравшимся на их глазах спектаклем. На базаре творилось что-то невообразимое, люди собирались толпами, поносили почем зря и правительство, и спекулянтов, и ваучеристов, и, заодно милицию, не могущую навести порядок. Где-то через час с заводов и фабрик хлынула первая волна озлобленных работяг, и сразу появились наряды казаков в повседневной форме - зеленых гимнастерках, синих шароварах с красными лампасами, заправленных в хромовые с высокими голенищами сапоги, с обязательными, кручеными из кожанных ремней, нагайками. Фуражки с высокими тульями были заломлены, чубы лихо взбунчены. Цыгане во главе с Данко первыми покинули территорию базара, они на дух не переносили друг друга после прошлогоднего инцидента, когда группа молодых цыган пыталась завладеть "бобиком", в котором ехали двое казаков, недавно вернувшихся из Приднестровья. Тогда в местном межнациональном конфликте прозвучали первые автоматные очереди, потому что казачки оказались вооруженными до зубов. Люди говорили, что цыгане тоже не были безоружными. Ребята быстренько поснимали таблички, зная, что защитники границ и спокойствия Российской империи категорически против приватизации и, тем более, спекуляции ваучерами. Но бравые ребята с картинными лицами лишь поговорили с народом, пообещав ему навести порядок, им полномочий на разгон и арест ваучеристов выдано не было.
- Что будем делать? - спросил Жора у Аркаши со Скрипкой. - Может, умотаем домой от греха подальше?
- Жулье тоже подтянулось, - зыркнул армянин глазами по сторонам . - Вы как хотите, а я буду стоять до первого трамвая в сторону Театральной площади.
Аркаша, сделав губы куриной гузкой, потеребил пальцами нижнюю из них, затем раздумчиво протянул:
- Мы ж не цыгане и не армяне, а русских они не трогают.
- Вот пархатый жид, - возмутился Скрипка. - Уже к русским примазался.
- А чем ты докажешь, что я жид? Лицо у меня вполне русское, - спокойно возразил Аркаша. -По матери я русский, поэтому в Израиле мне нечего делать, нищету там плодить. А вот ты копия черномазый, я бы посоветовал тебе унести ноги в первую очередь, иначе казаки могут пощипать твои перышки.
Скрипка, чертыхнувшись, перекинул через плечо грязную торбу с веревочными ручками.
- Хватит вам лаяться, я говорю серьезно, - Жора с усмешкой посмотрел на коллег. - Не отложить ли нам все наши дела до завтра?
- И надо бы отсюда смайнать, да рыба прет на нерест косяками, заметь, бесценная рыба и за бесценок, - указал Аркаша на людей. - Если бы такое случилось в Америке, там началась бы новая гражданская война.
- А по сколько скупать ваучеры? Ни купцов нет нигде, ни "грачей", ни цены… Мы же ни хрена не знаем.
- Я думаю, что по пять тысяч будет нормально, а завтра нужно постараться слиться до обеда. После двух часов дня чеки пригодятся лишь для обклеивания стен в передней.
- Вместо шпалер, - хихикнул Скрипка.
Тем временем толпа, наседавшая на казачий патруль, потребовала призвать ваучеристов к ответу, и чубатые парни не выдержали напора. Пройдясь для порядка вдоль коммерческих ларков, в проходах между которыми стояли менялы, казаки слиняли в неизвестном направлении. Ребята с опаской нацепили таблички, люди тут-же облепили каждого пчелиным роем, тыкая им в лица измятыми чеками. Некоторые пытались вырвать у них сумки с деньгами. Чтобы удобнее было отбиваться, парни прижались спинами к железной обшивке ларьков, и все равно, многие из них в этот день недосчитались не одного десятка тысяч рублей. Да и кто бы разобрался в этом столпотворении, кому он уже отстегнул бабки, а кто еще протягивал к нему пустые руки. Жора с Аркашей, проанализировав ситуацию, начали действовать как бы за спиной коллег, таблички они, чтобы уменьшить натиск, пока не цепляли. Оттеснив в сторону более нерешительных клиентов, они быстренько рассчитывались с ними за чеки, и сразу намечали новую жертву. Вскоре первая волна напора ослабла, кто-то из граждан уехал домой в надежде на завтрашний день, другие решили ваучеры оставить на память, чем отдавать их за пять буханок хлеба,а третьи успели их толкнуть. К вечеру по рынку бродили лишь разрозненные кучки людей, в основном, женщины, категорически не желавшие расставаться с чеками дешевле десяти тысяч рублей. И фортуна пошла им навстречу, по базару галопом заскакали вернувшиеся из Москвы Пиджак с братьями Достоевскими, к ним примкнул высокий кудрявый еврей Гриша, постоянно работавший на РОСИФ и другие местные чековые инвестиционные фонды. Остальные купцы, видимо, надолго застряли на РТСБ. Уму было не постижимо, как они умудрились обернуться за четыре часа туда и обратно,но этот факт был налицо, ваучер сразу подскочил до прежнего уровня в двадцать тысяч рублей. У Жоры в сумке оказалось восемнадцать чеков, у Аркаши в два раза больше, одни цыгане сбросили ему не меньше пятнадцати штук, как всегда,здорово потрепанных и замусоленных, но на такие мелочи давно не обращали внимания ни купцы, ни, тем более, ваучеристы. Не обошлось и без небольшого недоразумения, купцы поначалу вместо того, чтобы собирать по закону базара чеки у них, принялись обслуживать население сами. Пока ваучеристы опомнились, большая часть клиентов отоварилась наличкой. Но до серьезных разборок, к счастью для обеих сторон, дело не дошло, всех помирил навар, который за несколько часов интенсивного труда оказался таким, что придавил своим весом все обиды и притязания, не дав им вырваться наружу. Конфликт, не разогревшись, закончился всего лишь упреками, да и налички хватило на всех.
В автобус Жора с Аркашей впрыгнули около восьми часов вечера, когда рынок почти полностью опустел, там остались единицы - валютчики да совсем уж скаредные. Скрипка покинул рынок еще до бума.
- Теперь бы добраться домой без приключений, - устало сказал Аркаша, вытирая платком потные лицо и шею.
Жора по привычке смахнул было рукавом рубашки заливавшие глаза соленые капли, но покосившись на коллегу, тоже вытащил из заднего кармана брюк носовой платок. Он подумал о том, что чертово племя, к которому принадлежал его собеседник, умело подчеркнуть российское бескультурье.
- Прорвемся, где наша не пропадала, - бодро обнадежил он.
- Тебе легче, твой дом второй от освещенного проспекта, а мне по закоулкам добираться в самую глубь массива. Кстати, не могли нашему району придумать название посолиднее: Северный район, Северный жилой массив, Западный жилой микрорайон… Мы, получается, северцы или северяне? В засратой Америке и то есть Брайтон - Бич, Гарлем, и все ясно.
- Мы северосельмашевцы, - грубо пошутил Жора, и добавил. – Может тебя проводить?
- Спасибо, не надо, я надеюсь, что последнюю лампочку на последнем уличном фонаре еще не выкрутили. Хорошо, что столбы бетонные, они гладкие, а по деревянному люди давно бы вскарабкались. Свет в твоем подъезде горит?
- И мне приходится почти каждую неделю вкручивать новую, забодали, крысятники. Раньше эти лампочки била пацанва, не так было жалко, а сейчас стали выкручивать даже трезвые граждане.
- Ты на утро как, настроился работать? Или держишь в заначке пару бутылок с любимым "Амаретто"?
- Эти абрикосовые косточки до сих пор стоят у меня в горле, - чертыхнулся Жора. - А вот "Наполеончик" это вещь, особенно из первых зарубежных поставок, тепло от него растекалось по жилам похлеще чем от водки. И голова по утрам не болела.
- Ты это брось - водочка, огурчики… вот закончим приватизацию, тогда на пару деньков можно будет и расслабиться. Не нажираться, а выпить в меру, как белые люди.
- Э-э, дорогой, белыми людьми мы перестали ощущать себя еще с семнадцатого года, нам, понимаешь ли, пример брать стало не с кого, - Жора поудобнее умостился на сидении и развернулся лицом к собеседнику, чтобы видеть его реакцию на свои доводы. - Твои долбанные соотечественники постарались разогнать и уничтожить наших дворян, а самим быстренько занять их места. Для этого они выпустили на свободу рабочую нищету и безграмотных крестьян, объявив их вольными людьми и пообещав им заводы с фабриками и землю. А ведь примером для этих людей служили трущобы, полные бандитов и алкашей, и обыкновенный скот, который где обосрался, там и остановился, в деревнях ведь нет туалетов даже в общественных местах. Вот эту культуру мужики и принесли в города с грамотным более-менее населением, и со времен революции Россия превратилась в одну большую деревню.
- Но ведь когда-то их надо было чему-то учить! – завелся Аркаша. – Или ты хочешь считать умным только себя?
- А заодно они раскрепостили женщин, - продолжил Жора, словно не расслышав его вопроса. - Где ты получаешь негатива больше всего?
- Везде, - сердито засопел Аркаша, готовый оборвать его на полуслове, ему не нравились разговоры про евреев и о его принадлежности к ним. – Что ты хочешь этим сказать?
- А то, что негативных эмоций мы стали больше получать в магазинах,в конторах,в предбанниках госучреждений, а там преимущественно работают женщины.
- Ну и что? – собеседник почмокал полными губами, на лбу у него собрались морщины.
- А женщине давать свободу нельзя, потому что у нее в руках ключи от мира и войны. Это от нее зависит благосостояние всего государства, значит, к ней нужно относиться только с уважением,как к жене и матери общих детей, но ни в коем случае не давать ей возможности сойти со своего места, уготованного ей самой природой.
Аркаша надолго задумался, уставившись в окно, затем, не поворачиваясь к Жоре, пробурчал:
- В этом, конечно, что-то есть, хотя женщина тоже человек.., - он пожевал губами. – Однажды один армянин рассказывал мне, как он драл русскую бабу, а потом она уходила от него к своему мужу, обтруханная его спермой. Когда я напомнил ему, что среди армянок тоже немало таких проституток, он сказал, что женщину нужно держать в руках, иначе бардак наступит не только в семье, но и во всей стране.
- И я о том же, - вскинул подбородок Жора. – И крестьян нельзя было отпускать из деревень скопом, а нужно было давать им возможность вливаться в цивилизованное общество порциями, тогда весь процесс пошел бы не через пень-колоду, как мы сейчас наблюдаем, а как было задумано самой матушкой-природой.
- Значит, ты против равенства и братства народов всей земли?
- Я категорически отрицаю космополитизм в том виде, в котором его нам преподносят, я отношусь ко всем людям и всем нациям с уважением. И только.
Они расстались возле угла Жориного дома. Аркаша, оглянувшись по сторонам, заторопился в проход между старыми кирпичными коробками, Жора, постояв немного для успокоения совести, тоже завернул в проссатый мужиками и кошками подъезд. Лампочка, вкрученная им лично под лестничным пролетом совсем недавно, исчезла, ему стало даже интересно, как до нее дотягивались. Неужели крысятники приносили с собой стул! ..
В этот день по телевизору особых новостей не было, показывали обычные разборки между государственными мужами с ведрами помоев, выплеснутыми друг на друга. Аппарат, собранный на воронежском "ВЭЛЗе", всего месяц назад приобретенный Жорой, работал как японский "АКА1", на его качестве сказалось совместное производство. В голове у него мелькнула мысль, что хорошо хоть заграница помогает местным работягам с руками в заднице подтянуться до определенного уровня профессионализма, иначе бы телек и месяца не продержался, как те ботинки ростовской обувной фабрики с отлетающими на второй день подошвами. Дальнейшая программа ему особого удовольствия тоже не доставила, крутили обычный американский боевик. Пересчитав деньги, он удовлетворенно хмыкнул, навар получился приличный, и тут-же с тоской посмотрел на журнальный столик, на котором когда-то красовался японский магнитофон "Тошиба". Больше осмотром квартиры заниматься не стоило, иначе пришлось бы хвататься за голову как в том анекдоте, когда в роддом примчался супруг беременной жены: "Моя родила? - Родила - Кого? - Мальчика. – О, какое счастье. А вес? - Четыре пятьсот. – Это же прекрасно! А рост? - Пятьдесят шесть сантиметров. - Богатырь, весь в меня. - Простите, есть одно "но". - Какое? - Ребенок негритенок. - О е..." На часах было одиннадцать вечера, Жора сложил часть денег в сумку, припрятал остальные в шифоньер, и завалился спать. Перед тем, как погрузиться в глубокий сон усталого человека, он подумал, что надо бы напомнить о себе дочери, ни она, ни Людмила не звонили ему в последние дни. Впрочем, это может означать лишь одно, что пока у них все нормально. А это главное.
В семь часов утра Жора был уже на базаре, но несмотря на непривычно раннее время прихода,ему показалось, что он пришел к шапочному разбору, вся их бригада давно растянулась по участку от главного входа в рынок до дверей хозяйственного филиала. Места от основных ворот до рыбного магазина занимали русские, дальше банковали цыгане во главе со старым дядей Данко и его родным братом, впрочем, ромалэ все состояли в родстве друг с другом. Сам Данко работал вместе с ребятами, в руках у которых уже были приличные пакеты ваучеров. Жора, влившись в их плотные ряды, не мог понять, откуда они их взяли, и только позже до него дошло, что ростовчане, напуганные падением курса ваучера и последним днем приватизации, захватывали чеки с собой,чтобы успеть их сдать до начала рабочего дня на производстве. Получалось, что ребята уже затарились, им оставалось только ждать купцов, а ему было необходимо поднапрячься, свои чеки, все до одного, он слил еще вчера.
- По сколько вы набирали ваучеры? - задал он Скрипке привычный вопрос, с которого ваучеристы, подошедшие позже, начинают рабочий день.
- По десять тонн, по пять никто не отдавал, - развел руками армянин. - Да тут цену разве собьешь, я заикнулся было, что будем банковать по пятерке, а Сникерс уже согласен брать по восемь, Серж вообще по десять. В центре базара, видно, и все пятнадцать лупят, потому что обратно еще ни один клиент не вернулся.
- Наверное, там снова банкуют Пиджак со своей бригадой, вчера вечером они уже попытались показать нам свои зубы. Надо бы их разогнать.
- Да ты что, никогда такого не было! - воззрился Скрипка на него. – Не может такого быть, они всегда приходили не раньше девяти.
- Тогда сам Пиджак предупредил базарных, что он будет брать по вчерашней вечерней цене. Вот они и ломят.
К Жоре в это время подошел первый клиент, и он переключил свое внимание на него. Сначала грязновато одетый рослый парень предложил ему старинные фолианты: Библию в кожаном переплете, книгу "Царя Соломона" о гаданиях, предсказаниях судьбы, колдовстве и прочем. Это была стоящая книга, редкая, ценная, но на ее титульном и других листах стояли библиотечные печати. Та же история повторилась с "Жизнью животных" Альфреда Брэма 1915 года выпуска, а в Библии не хватало листов. Получив отказ, парень убрал фолианты в сумку и взамен вытащил два кляссера с марками, наборы начинались со Сталина, Гитлера и Мао Цзедуна, затем шли коллекции паровозов, автомобилей, красочных цветов, бабочек и одежды.
- Это тянет на двадцать тысяч, - определил Жора цену его богатству.
- За один блокнот? - поднял парень на него глаза.
- За оба кляссера, потому что все твои марки серийные, у любого коллекционера их вагон и маленькая тележка.
- А Гитлер?
- Тем более, он, при том, еще и гашеный, немцы во время войны бросали письма с такими марками целыми мешками. А бабочки они и есть бабочки, в каждом ларьке их как на летнем лугу.
- Я думал...
- Думать никогда не вредно, - резко перебил его Жора, заметив красивую девушку, остановившуюся чуть в сторонке. - Больше у тебя ничего нет?
- Два ваучера.
- По десять тысяч, итого сорок тонн. Ты согласен?
Парень махнул рукой и отдал свое богатство Жоре, рассчитавшись с ним, тот поманил пальцем девушку. На ней были джинсы, подчеркивающие стройность ее фигурки, на ногах были красные туфельки на высоком каблуке, с белой кофточки свисали вниз на уровне сосков грудей, стоящих торчком, два завязанных бантиками черных шнурочка. Когда она подошла, в голове у него промелькнула мысль, что такую порномодель пальцем подзывать неприлично, он попытался исправить ошибку:
- У вас что, сударыня? - спросил он с легким поклоном.
- Я думала, что предложение поступит от вас, - с вызовом ответила она, покривив полные капризные губки.
- Простите, не понял, - смешался Жора.
- Тогда зачем подзываете?
Девушка, развернувшись на каблуках, взмахнула длинными пышными волосами, и отошла на прежнее место.
- Ну и как? - подмигнул ему Аркаша. - А хороша, паскудка, так бы клубничный сок из нее и выдавил.
- Из своей коровы дави, сок дикой груши, - недовольно проворчал Жора.
Через несколько минут к девушке подошел вальяжный красивый мужчина, и они вместе удалились в сторону стоянки автомашин. Жора чертыхнулся, а ведь когда-то у него были точно такие любовницы, им не надо было подниматься на цыпочки или повисать на его груди, обхватив руками шею, а ему приседать, чтобы совершить половой акт стоя. Ноги у них начинались от ушных раковин, стройности их позавидовала бы солистка балета из Большого театра. Он досадливо поддернул носом, подумав, что годы летят как осенние листья в ветренную погоду. Занятый этими мыслями, он сначала не почувствовал, что Аркаша дергает его за рукав рубашки.
- Слышишь, поэт, Пиджак объявил, что будет скупать ваучеры по десять тысяч, и работать будет только до двенадцати дня.
Только тут Жора заметил, что ребята разом снялись и побежали в центр базара, за ними засеменил Скрипка, потом пронеслась шумная толпа цыган, Аркаша, перемявшись с ноги на ногу, тоже заспешил следом за всеми. Жора представил себе плотное кольцо ваучеристов вокруг Пиджака и его компании, совсем недавно он сам бегал со ста шестьюдесятью восемью чеками, пытаясь добраться до купцов, забронированных ото всех крепкими телами парней, жадно пожирая глазами тающие снежками пачки денег в их руках. А осознав, что налички на него никак не хватит, он остервенело сплевывал и гнал дальше. Мысленно перекрестившись, он поблагодарил Бога за то, что тот дал ему выспаться, очень хотелось завершить приватизацию достойно, коли из-за пьянок он не сумел воспользоваться ее плодами в полную меру. И когда подвалил первый клиент, он самостоятельно объявил ему цену, сбив ее до трех тысяч рублей. Мужик ошалело покрутил головой, затем сплюнул на землю, как он сам два дня назад, и сунул ему в руки сразу три ваучера. Жора, отстегивая ему девять тысяч, подумал о том, что если даже чеки он не пристроит, то потеря все равно составит не миллионы, как раньше, а гроши. За время отсутствия ребят он успел собрать десяток чеков, кроме двух первых, все по три тысячи. Если клиент не сдавал ему чеки,а гнал сначала на базар, то вскоре возвращался обратно, наверное, ребята прекратили ваучеризацию страны раньше положенного, как рабочие предприятий в годы застоя перед праздниками. Наконец вернулись возбужденные коллеги.
- Какие новости? - спросил он у Сникерса.
- Никаких, червонец – потолок, - отмахнулся тот. - Хорошо еще, что цену мы до пятнадцати тысяч, как базарные, не додумались поднять.
- За это нужно благодарить Данко, - усмехнулся Жора. - Он всегда умел держать цену ниже рыночной.
- Твой Данко цыган, а я русский…
Прошло три часа, в течении которых паническое состояние ваучеристов и клиентов достигло апогея. Народу катастрофически прибавилось, примчались гонцы с периферии, затаренные чеками под завязку, они бросались от одного ваучериста к другому с осатаневшим выражением на вмиг осунувшихся лицах.
- Почем выкупаете, братцы? У меня на руках двести пятьдесят ваучеров, я в них все бабки вложил.
- Не надо было вкладывать, у самих положение не лучше, с утра по червонцу еле купцам спихнули, - огрызались ребята. - И то, многим денег не хватило, у всех капитальные влеты.
- О, это крах всем надеждам, - хватались за голову гонцы. - Мы набирали чеки по двадцать пять тонн, потому что неделю назад их в Ростове по тридцать пять тысяч принимали, и чек продолжал расти.
- Неделю назад мы сами брали у населения по сорок тысяч рублей, а сливали по сорок две пятьсот.
- Но почему он грохнулся, все, вроде, было нормально, - продолжали мучаться от неизвестности периферийщики. - Вам в Ростове легче, и биржа под боком, и "грачи" прилетают, и местные купцы сами в Москву мотаются, а в шахтерских городках да в колхозах никакой информации. У нас думали, что под конец приватизации ваучер дотянет до полтинника.
- Баба тоже надеялась, что беленький, а родила - негритенок.
Гонцы заламывали руки и бежали по замкнутому кругу дальше, их было много, не один десяток человек. Многие шустрые крестьяне вдруг почувствовали,что на чековой приватизации за короткое время можно неплохо нажиться, и поначалу челночные рейсы действительно приносили им внушительные барыши. Они поверили, вложили в выгодное дело все капиталы,но почему-то забыли,что Россия вступает в безжалостный свободный рынок,в котором реальной властью обладает тот, кто богат с рождения. Кто может позволить себе повысить или понизить цену на товар на территории всего государства, не оглянувшись на непредвиденные потери, но заранее просчитав возможные доходы. И какое этим олигархам было дело,что множество их пособников по приватизации национальных богатств страны, бедных с пеленок, разорились окончательно. Волчий закон - побеждает сильнейший - обретал в полную силу звериный свой оскал.
- Осталось два часа до окончания грандиозного спектакля на всю бывшую Российскую империю, и нам можно будет смело сматывать удочки, - нервно подергал плечами Аркаша, оглядывая текущую мимо серую толпу. – Сегодня я ни копейки не заработал, только еще, дурак, сорок штук нахапал.
- У меня двадцать восемь чеков, у ребят вообще их по сотне, а то и больше, - откликнулся Жора. - Они на что-то ж рассчитывают, посмотри, Жан Луи Папен со всем семеством продолжает банковать в полный рост.
- Я тоже заметил, что он куда-то периодически ныряет. Надо бы за ним как-то проследить.
- Не мешало бы. На нашем краю Пиджак с Гришей и с братьями Достоевскими не объявились ни разу, наверное, они затариваются на рынке, значит, к ним вряд ли пробьешься. Неужели Папен и правда надыбал богатенького подпольного купчишку!
- Спокойно парни, кажется, я засек что-то стоящее, - Аркаша вдруг принял стойку охотничьей собаки, Скрипка вслед за ним мгновенно вытянул и без того длинную шею, напряженно всматриваясь в людской водоворот перед базарной площадью. Аркаша снял с груди табличку. – И это стоящее может принести свои плоды.
- С нами не поделишься? - спросил у него Жора с надеждой в голосе.
- Если получится, - ныряя в гущу народа, на ходу отмахнулся тот.
Выдернув из-под Скрипки селедочный ящик, Жора взгромоздился на него, седая шевелюра высокого Аркаши до тех пор выписывала замысловатые кренделя над головами граждан, пока подкативший трамвай не загородил ему обзор. Но он успел заметить небольшую кучку ребят во главе с Папеном возле ларьков на другой стороне трамвайных путей, они окружили плотного мужчину с толстой золотой цепочкой на жирной шее.
- Что ты там надыбал? - забегал взад- вперед Скрипка. - Ничего не видно?
Спрыгнув с ящика, Жора прямо с табличкой молча сунулся в толпу, повиляв между пирамидами из коробок с сигаретами, он оглянулся назад, Скрипка безнадежно затерялся на первом же повороте. Он усмехнулся и залавировал дальше, в таких ситуациях даже задушевные товарищи становились помехой, потому что у каждого из них был еще более близкий человек. А на всех могло и не хватить.
- По пятнадцать берет, но бабок у этого москаля совсем мало, - не удивился Аркаша его появлению рядом с собой. – Хвоста за собой не привел?
- От Скрипки я избавился после ящиков с сигаретами, - отрешенно ответил Жора, прикидывая появление в своей сумке солидного навара, подумал, что зря он, все-таки, не набрал чеков больше, возможностей открывалось море. Но кто мог знать о существовании этого подпольного купца, тем более, что мужчина оказался абсолютно незнакомым. Заметив, что Папен недовольно покосился в его сторону, он добавил. - Вряд ли семейный подряд даст нам с тобой развернуться, они на всю наличку успели лапу наложить.
- Этому купцу все равно, кто ему сливается, он москвич, набьет пакет и сразу на самолет, - отрицательно качнул головой Аркаша, и прищурил глаза. - Ты представляешь, сколько накрутит на чеках наш Пиджак?
- Мы тоже не останемся в накладе.
- Но у него не сорок чеков, а по самым скромным предположениям четыре тысячи, за один день он зарабатывает даже на местной перекидке двадцать лимонов. А сколько этот Пиджак хапнет в Москве! Вот что значит иметь хороший запас свободный денег.
- Загнул ты, брат, во-первых, купцов кроме него на рынке достаточно, - не согласился Жора. - Во-вторых, риск быть обутым по полной программе превышает наш в десятки раз, с таким же успехом он может влететь за один день на те же двадцать лимонов. В-третьих, не говоря о деньгах, он играет с жизнью в поддавки, попался – слопали с потрохами, и крутая пушка не поможет.
Ваучеристы разговаривали негромко, но мужчина вдруг полуразвернулся в их сторону и внимательно оглядел с ног до макушки. Ничего не сказав, он снова наклонился над калькулятором. Папен слился быстро, затем сдала купцу чеки Оля, симпатичная дальняя родственница его жены, с которой они были не расписаны, хотя имели совместного ребенка. Потом подошла очередь Коли с нависшими надбровнными дугами и квадратной челюстью, выдвинутой вперед, его за этот вечно угрюмый вид особенно "любили" менты. После него сдали ваучеры еще два человека, Аркаша и, наконец, Жора.
- Все ребята, больше чеки я не беру, - предупредил мужчина, когда ваучеристы рассовали деньги по сумкам. - Ну и уголовщины здесь у вас, буквально на каждом шагу.
- По моему, в вашей Москве стреляют почаще, - отреагировал Коля на его замечание. - Ростов - папа, вроде, разобрался со своими непослушными детьми, с азиками тоже
- Да, черномазых у нас половина Кавказа, никакие облавы на них не помогают, - мужчина, повертев шеей в разные стороны, поднял руку. - Ну все, казачки, желаю удачи.
- Тебе тоже, кацапчик, желаем спокойно добраться до своего куреня. Передай привет столице нашей родины.
Жора заторопился на базар выяснять обстановку, Пиджака с другими купцами нигде не было, наверное, они уже затоварились и покинули поле боя раньше назначенного вчера времени. Свое слово - принимать чеки по двадцать тысяч - они тоже не сдержали, хотя между ваучеристами и купцами действовал принцип договоренности, то есть, несмотря на падение или взлет курса ваучера они были обязаны брать его по заранее оговоренной цене. Да теперь об этом правиле осталось, видно, только вспоминать.
- Все, брат, закончилась наша лафа, - похлопал его по плечу Виталик, успевший пропустить стаканчик вина.
- Но ребята чеки продолжают скупать, - заметил Жора.
- Всего по тысяче рублей, на всякий случай, вдруг после завершения всех дел представится возможность сдать их в сберкассу по номиналу. Правительство как-то об этом намекало.
- О, надежды вьюношей еще питают, - воскликнул он, подумав, что это тоже неплохой способ вложения денег на короткий срок с процентным их приростом. - В таком случае, почему теряешься ты?
- Ошибаешься, братское сердце, два чека у меня уже в заначке, по штуке за каждый. Ребята, которые еще не раскрутили своего дела, тоже вкладывают бабки в них.
Жора отошел от Виталика и шустро засновал между встречными потоками людей к выходу с рынка, в груди у него возникло чувство легкости, он мысленно воскликнул: значит, банк продолжается, господа ваучеристы! Какой-то коренастый мужик, остановившись возле Коли, яростно рвал на клочки сразу несколько ваучеров, затем, швырнув обрывки бумаги на асфальт, он принялся топтать их ногами.
- По тысяче?!Ах вы ельцины - черномырдины,демократы,алкоголики,спекулянты.., всю Россию продали - поделили, сволочи, - брызгая слюной, матерился он. - Да я их лучше в грязь втопчу, вашу нищенскую подачку, чем вы будете на ней наживаться, аферисты, слуги иудовы... Ничего, отольются вам наши слезыньки, вы еще узнаете силу русского народа...
Мужика никто не удерживал, люди молча стояли вокруг и смотрели на его действия как на очередной спектакль по телевизору. На экране часто мелькали сборища стариков и старух на Красной площади с портретами Ленина - Сталина в руках, с красными, с серпом и молотом, флагами, там, в Москве, тоже что-то жгли, рушили и ломали, это стало привычным. Ростов от столицы отличался лишь тем, что южный город в экстремальных ситуациях как бы затаивался, напрягался, он походил на отделившегося от матери взрослого сына, готового поддержать ее, но и сказать слово против. Между тем, Коля, сунув руки в карманы, дожидался, пока мужик отпляшет камаринскую на кусочках своего счастья, кажется, сейчас им владели раздвоенные чувства. Ему хотелось и послать сорвавшегося с цепи гражданина на три буквы, и в то же время он осознавал правоту последнего. Люди связывали с ценной бумагой до нынешнего мгновения какие-то надежды, а они вдруг лопнули мыльным пузырем. Молодая женщина лет тридцати аккуратно наклеивала ваучер на кирпичную стену магазина, покончив с этим делом, она окинула ваучеристов, оказавшихся поблизости, презрительным взглядом и, гордо вздернув голову, пошла в сторону собора.
- Не забудь вернуться и содрать свой чек, когда Чубайс продлит приватизацию, - крикнул ей вдогонку Сникерс.
Женщина не оглянулась, ушел и мужик, разбрасывая вокруг искры гнева как паровоз, остальной народ терпеливо принялся уговаривать ребят взять чеки хотя бы по пять тысяч рублей, затем эту цену сбили до трех тысяч. Жора не торопился, решив, что если он будет брать ваучеры, то по штуке максимум,чтобы не остаться с голой задницей. А пока, не цепляя табличку, он промышлял купонами, серебряными монетами,ложками и прочим.К золотым изделиям он относился с осторожностью, даже с подозрением, особенно к сережкам с бубенчиками - кругленькими шариками на коротких цепочках, они сплошь были фальшивыми, но отлично сработанными, с четко выдавленной пятьсот восемьдесят третьей пробой, звездочкой и меткой ювелирного предприятия. Такие же попадались и новенькие, горящие жарким огнем, обручальные кольца, видимо, подпольная фирма, штампующая изделия в каком-нибудь ростовском подвале, раздобыла штампы с государственного ювелирного завода. Эти фальшивые сережки с кольцами приносили чуть не ежедневно и в больших количествах, ваучеристы на эту удочку попадались редко, потому что у них под рукой всегда имелись надфиль с ляписным карандашом. Но торговцы мелочью, простые граждане, хохлы и приезжие, - влетали постоянно.
На базаре после двенадцати часов дня вновь началось вавилонское столпотворение, все теперь зависело от настроения ваучеристов, которые то брали чеки, то не брали их совсем. Чековые аукционы один за другим громко захлопывали двери, коммерческие банки еще раньше дали людям от ворот поворот, местные купцы улетели в Москву. Последний для всех оплот - ростовская чековая биржа - с концом приватизации, казалось, вообще прекратила свое существование. Народ бился бабочками о таблички на груди у ваучеристов, написанные крупными буквами, он видел выход в этих картонках, но его вдруг не оказывалось. Разрисованные прямоугольники превратились на их глазах в бетонные блоки, отрезая мечты добыть за ними свой кусок хлеба. Цены скакали как зайцы в мультфильмах, кого-то из менял клиенты уговорили взять чек за пять тысяч рублей, кто-то смилостивился принять у них по три тысячи, а кому-то люди отдали и по тысяче деревянных за чек. Как ни отмахивался Жора от ваучеров, их в его сумке оказалось, в конце концов, больше десятка, в среднем по три тысячи.
- Кому бы теперь слиться, - мучился Аркаша. - Опять у меня сорок пять чеков.
- Ты разве не думаешь их оставлять? - повернулся Жора к нему. - Говорят, сбербанки после приватизации будут принимать ваучеры по номиналу.
- Говорят в Москве кур доят, а я пошел и сисек не нашел, - раздраженно схохмил тот. – Я знаю все, правители буквально через несколько дней что-нибудь придумают, но что, и какие гарантии эти ортодоксы от проституции дадут народу! У нас же всё через жопу, они предложат, например, пожертвовать чеки на детские дома, или отдать их в помощь голодающему Кавказу. Ты разве не помнишь, как они поступили со сталинскими облигациями? В сундуке у моих предков их больше сотни, но до сих пор не оплачена ни одна. А что случилось с обменом денег? Эти грабители набили мошну за счет бывших союзных республик да припрятанных чулков, оставив сам народ на пустых бобах. А с обесцениванием вкладов граждан Гайдаром Тимуровичем Голиковым! Кто-то из работяг всю жизнь копил на черный день - на той же заднице и остался.
Жора задумался, информация, полученная перед этим от Виталика, показалась ему неубедительной. И правда, кремлевские хапуги создадут общероссийский благотворительный фонд для поддержки бомжей, и привет всем чекам, купленным за собственные деньги. Они, вместо того, чтобы пощипать директоров солидных фирм, снова переложат проблемы на плечи малоимущих слоев населения. Он-то, ладно, выкрутится, Аркаша со Скрипкой тоже, семейный подряд и Пиджак тем более, хотя им тоже надоело отдавать государству заработанное ими лично. Они всю сознательную жизнь откупались от него за право всего лишь на существование. А что станется с работягой и с крестьянином, для которых ваучер был вроде надежды на светлое будущее? Впрочем, как раз эти люди расстанутся с ним безропотно, они так и не поняли, для чего им выдали эти чеки.

Глава четырнадцатая.

К четырем часам дня ваучер стойко завис на отметке в тысячу рублей,но им никто практически не интересовался Подогретые ребята, обложившись батареями шампанского и марочного коньяка, разбрасывали гудящих "шмелей" над беснующейся толпой потенциальных владельцев ценных бумаг,подкидывали им под ноги оглушающие оружейными выстрелами чудеса современной пиротехники в виде толстеньких коротких, похожих на предохранители для пробок, палочек, концы которых поджигались обыкновенной спичкой. Все смешалось в дикую какофонию: гром, треск, снопы искр, крики, испуганные взвизгивания женщин. Вместе с ними похороны ваучера праздновали сотрудники городских и районных отделений уголовных розысков, сексоты областного управления, базарные менты, кидалы, мошенники, валютчики, и просто подвалившие на дурняка малознакомые лица. Жора, дернув пару стаканов шампанского, начал неожиданно для себя скупать чеки у каждого предлагавшего их, правда, не дороже трех тысяч рублей. Буквально за полчаса интенсивной деятельности у него собралось пятьдесят четыре ваучера.
- Все, граждане, - с трудом вырвался он из обступившей его толпы. - Больше денег нет.
- У тебя их целый мешок, - попыталась возразить женщина с раскрасневшимся лицом, сдувая с губ мокрые волосы.
- Это деньги чужие, - уперся он. – Неприкосновенный, так сказать, запас.
- Бери, дурак, пока дают, найдешь, куда их приткнуть. Хоть вы поживите, если мы не умеем.
- Не уговаривайте, - отступил Жора за спины ребят. - Пройдите в базар, там ваучеристы еще принимают.
Толпа, обступавшая его плотным кольцом, быстро рассосалась. Коля поднес ему стакан с шампанским, Серж - приличный кусок сухой колбасы.
- За конец приватизации, - провозгласили они тост, подняв свои кружки. - За нас, литейщик, за то, что мы устояли в этом аду и дошли живыми до самого финиша.
Они чокнулись, опрокинули содержимое тары в рот. Крякнув, Жора вцепился зубами в колбасу, ему хотелось жрать как собаке.
- Зачем ты набрал столько ваучеров? - спросил у него Коля.
- Понятия не имею, - промямлил он. - Когда я выпью, то свои действия уже не контролирую.
- Сдай их срочно, иначе заторчишь ты с ними сливой в заднице.
- Кому сдать?
- На базаре Фофа скупает у своих по четыре тысячи.
- Пусть лежат, деньги за них ушли небольшие.
Подошли Аркаша со Скрипкой, им налили и они тоже пригубили по полстакана. Где-то с час весь угол отдыхал душой и телом от великого напряжения, накопившегося за пазухами у ваучеристов за несколько лет адского труда, и не желавшего никак покидать обжитые места.
- Снова пойдешь в свою литейку? - поинтересовался Скрипка у Жоры. – Или стихами займешься? Поэтов уважают все.
- Как раз к поэтам отношение, я смотрю, меняется не в лучшую сторону, - не согласился с ним Жора. – Людям сейчас не до книг, ноги бы с голодухи не протянуть.
- Ты не заметил, что на улицах стало чище? Мужики со стариками все окурки подобрали, а старухи бутылки с банками от пива, - влился в разговор Аркаша. - А представь себе семьи с маленькими детьми… это тихий ужас.
- В нашем районе от пьянок убрались на тот свет почти все мужчины от двадцати пяти до пятидесяти лет, все они были красавцами; высокие, длиннолицые, кареглазые. Это был подлинный генофонд нации, - глухо сказал Жора. – Остались одни кривоногие и дегенераты с тараканами, которых ничего не берет.
- И тараканов уже нет, они ушли из города от радиации, как только запустили Волгодонскую атомную станцию, - поежился Скрипка. – У нас на Нахичевани улицы тоже опустели, а раньше было весело.
- Свято место пусто не бывает, - саркастически ухмыльнулся Аркаша. – Царьки заполнят пустующие квартиры ростовчан беженцами из отделившихся республик и крестьянами с периферии, и снова в автобусах будет не протолкнуться.
- Как и не было ни чеченской войны, ни бандитских разборок, ни тех же пьянок, унесших десятки миллионов парней и девчат в самом расцвете сил, - сплюнул сквозь зубы Жора. – В первый раз, что-ли, проводить над русским народом такие эксперименты? Да и не жалко этих немтырей, русские только плачут, вместо того, чтобы себя защитить.
- А сколько стариков соскребли с батарей отопления, да почти живыми закопали на кладбищах. Ихние же дети.
- Вот за это высшие силы еще отомстят, - рубанул Жора воздух ребром ладони. – Всем, и кто сейчас наверху, и кто прячется внизу.
Аркаша повернул к нему голову, он хотел улыбнуться на его слова, но вдруг посерьезнел и ровным голосом сказал:
- Мужики, завязываем разговор на эти темы, главное, что мы остались живы в этом аду и нам еще нужно помочь своим близким, - он обратился к Скрипке. – Ты куда думаешь направить свои стопы?
- Я снова пойду на базар, буду скрипки покупать, монеты, доллары, - пожал тот плечами. – Мне по сути идти некуда, я уже пенсионер.
Аркаша задумчиво перемялся с ноги на ногу:
- Я тоже, наверное, пристроюсь здесь со своими книгами, - сказал он. – Олигарха из меня не получилось, хотя дочке мы успели отхватить хорошую квартиру. Заработанных здесь денег еще осталось и на нашу жизнь с моей благоверной.
- А вы говорили, что всех разгонят, и на рынке банковать никто и ничем не будет, - Жора с усмешкой покосился на обоих собеседников.
- Кто нас разгонит? – живо отреагировал Скрипка на его слова. - Не выдумывай, у меня в кармане справка на скупку монет и музыкальных инструментов.
- Это старый волк, - ласково потрепал его Аркаша по плечу, и начал сворачиваться. - С вами хорошо, а без вас лучше, пора и по домам, а то заведемся - все можем потерять. Вон, ребята опять гонцов посылают.
Бригада Сержа сбрасывалась на очередную порцию спиртного. Жоре тоже нестерпимо захотелось выпить, но он взял себя в руки, нужно было заехать к Людмиле, сообщить ей о конце приватизации. Может, она разрешит в честь праздника выпить с ее отцом бутылочку коньяка. Дочери тоже надо было позвонить, а потом дело будет видно.
- Ты идешь со мной? - повернулся к нему Аркаша.
- Естественно, иначе здесь до утра проторчишь, да еще, не дай Бог, присосешься вместе со всеми к бутылке.
- Наконец-то я слышу от тебя разумную речь, - усмехнулся тот. - Чеки еще не слил?
- Нет, а ты?
- Я от них избавился, по пять тысяч. Меченый забрал.
- Тогда подожди меня, я к нему тоже сгоняю.
- Даю тебе пять минут, если, конечно, он уже не ушел.
- Хорошо, тогда ты меня не жди, мне все равно еще к Людмиле нужно заехать.
- Пока, литейщик, надеюсь, мы еще встретимся.
Они пожали друг другу руки и разошлись. Жора подходить к ребятам не стал, чтобы не возбуждать желания выпить, а сразу направился в центр базара. Меченого на месте не оказалось, а его напарник согласился взять по объявленной цене лишь двадцать четыре чека. Получив за них деньги, Жора заспешил на троллейбус, по груди у него разлилось теплое чувство умиротворенности, которого он ни разу не испытывал на протяжении последних лет. Заскочив в магазин на углу Буденновского проспекта и улицы Текучева, он купил гостинцев, банку зернистой икры и бутылку болгарского коньяка "Слънчев бряг". Несколько раз, пока добирался до дому Людмилы, он представлял себе ее радость, она не хотела, чтобы он работал на базаре, считая, что это обстоятельство является причиной его многодневных загулов, и всех связанных с ними неприятностей. Но все теперь осталось позади. Людмила и правда встретила его приветливо, отступив в сторону, пропустила в вечно темный, заваленный старым барахлом, коридор. Жильцы постоянно экономили на электролампочках, даже в туалете свет горел не всегда. Пройдя в крохотную комнатку с убогой обстановкой, Жора наклонился над детской кроваткой. Данилка выплюнул соску и уставился на него долгим взглядом, затем, поагукав в ответ на глупое его мычание, снова занялся игрушками, свисавшими со шнурка, протянутого поперек кровати.
- Закончили свою прихватизацию? - спросила Людмила, убирая с постели детские вещи.
- Да.
Жора устало опустился на край матраца, больше сесть было не на что. В комнате находились старенький, едва дышащий стул, притащенный Антоном со свалки, пластмассовый стол, дореволюционный холодильник с дверцей, державшейся на одной петле, сервант чуть не на подпорках. Стекла в него, как и в окно, вставлял он, мебель чинил и прибивал разные полки тоже он. Слава Богу, телевизор пока работал, и кровать была новой, не скоро развалится - сам на Военведе выбирал. А входную дверь в комнату, обитую прессованными картонными листами, закрашенными белой краской, ремонтировать бесполезно, ее нужно было менять. Убогость, ненустроенность…как люди прожили здесь всю жизнь, на что они тратили деньги! У матери Людмилы с ее отцом было по сорок лет трудового стажа, у нее тоже больше десятка лет работы на обувной фабрике, один ребенок, он же внук - Антон. Теперь, вот, Данилка, но своего сына в эту беспросветную нищету отдавать нельзя ни в коем случае.
- Ты уже выпил? – спросила Людмила.
- Да, с ребятами, - Жора разложил на столе гостинцы. - Может, к деду зайти? Я прихватил бутылочку коньяка в честь завершения офигенной государственной аферы.
- Отец сдал совсем, - вздохнула Людмила. - Который день из своей комнаты не выходит.
- А почему он не обратится в госпиталь для фронтовиков? Он же воевал, ветеран войны и труда.
- Его госпитализировали по скорой, а он оттуда сбежал. Не хочет, не верит.
- Дела... тогда давай отметим праздник с тобой.
- Я уже тебе говорила, что здесь пьянок не будет. Сам отмечай, у себя дома.
Жору это предложение в данный момент устраивало, торопиться больше было некуда, и он, чтобы снять напряжение от неласковых слов Людмилы, переменил тему разговора:
- Представляешь, я едва не остался голым, только позавчера удалось слить все чеки на сотню тысяч рублей выше покупной, чуть не влип на сто шестьдесят восемь ваучеров. А многие ребята вообще влетели на десятки миллионов.
- Тебе это не грозило, свои миллионы ты давно пропил, - Людмила равнодушно пожала плечами.
- Почему ты так считаешь? Я тоже мог, если бы не подсуетился, вляпаться лимона на полтора, - возмутился он. - А на всем пакете втюрился бы и на все пять с половиной миллионов.
Хмыкнув, Людмила полезла в холодильник за детским питанием, пришла пора кормить ребенка, этот процесс у нее был расписан буквально по минутам. Привычно поддев ногой дверцу, она выставила на стол многочисленные баночки и коробочки, затем так-же ногой поставила дверцу на место. На лице не отражалось никаких чувств; ни радости от удачного его выхода из двухгодичной авантюры, ни интереса к дальнейшим планам. Жора, как всегда в таких случаях, ощутил некоторое неудобство, странную неуверенность перед женщиной, зависящей именно от него. Это обстоятельство раздражало, словно Людмила, сидящая на куске хлеба, не нуждалась в нем вообще. Покашляв в кулак, он вытащил из сумки деньги, отсчитав несколько сотен тысяч рублей, положил их на стол:
- Я вижу, что ты сейчас не в настроении, поэтому я лучше пойду домой. Сегодня интересная программа по телевидению.
- Я просто готовлюсь кормить ребенка, - не оборачиваясь, сказала Людмила, выливая в кружку содержимое одной из баночек. - Когда ты к нам придешь?
- Не знаю, теперь надо осмотреться вокруг, восстановить старые связи на заводе и в литобъединениях, чтобы было куда ходить после работы.
- Это было бы то, что надо, - все так-же не оборачиваясь, откликнулась подруга. - Зачем ты оставляешь нам столько денег? Они тебе самому понадобятся.
- Купишь что-нибудь Данилке, себе, Антону.
Жора, поцеловав сына в пухленькую щеку, шагнул к двери.
- Не пей.
Возле магазина кучковались друзья - приятели. Не ответив на их приветственные возгласы, он поспешил домой. В квартире, пересчитав бабки, сунул их в одно место, ваучеры положил в шифоньер и нетерпеливо откупорил бутылку с коньяком. Не успел Жора проглотить вторую рюмку, как зазвенел дверной звонок, но теперь ему было все равно, привычное ощущение освобождения от рабских оков распирало его грудь. Он был готов уже после пропуска первой рюмки посетить "пьяный пятачок" на площади перед магазином. Но коли собутыльники пришли к нему сами, то добро пожаловать в гости, двери его квартиры были открыты всегда...
Опомнился Жора лишь через две недели, сердце у него работало с перебоями, руки и ноги противно дрожали, волны беспричинного страха перекатывались одна за другой, заставляя его обливаться липким противным потом. Он с трудом выдрался из-под одеяла, под которым спал одетый, и вышел на улицу, не в силах находиться в комнате, засыпанной осколками от пустых бутылок и хрустальных рюмок. Возле доминошного столика разговаривали Сэм, казак со второго этажа, и дядька Лешка, тоже каменнобродский казак с третьего этажа ихнего подъезда. Больше поговорить на родном языке было практически не с кем,во многих квартирах кишели армяне,грузины,азербайджанцы и прочие беженцы с охваченного раздорами маленького, но, временами казалось, необъятного Кавказа. Было неприятно осознавать, что русских людей оттуда выживали, и даже убивали, а беженцами считались коренные жители горных кавказских аулов.
- Трясет? - сочувственно поцокал языком Сэм, когда Жора подошел к ним.
Дядька Лешка с интересом присмотрелся к нему, он пил каждодневно в течении всей своей жизни, не ведая ни о похмельных синдромах, ни, тем более, о белых горячках.
- Ну, как собаку, - отстучал Жора зубами"танец с шашками". - Надо бы побегать по поселку, чтобы выгнать эту дурь с потом.
- Это тебе не поможет, - авторитетно заявил дядька Лешка. - Вмажь стакан вина или сто пятьдесят граммов водки, и сразу в постель.
- Это будет начало новой пьянки, - откачнулся от него бывший ваучерист.
- Тогда трясись до посинения.
- Вертолетчик уже натрясся, - насупился Сэм. - На том свете опохмеляется.
- Как! - ахнул Жора.
- С утра опохмелиться было не на что, и он пошел подзаработать, ребята в обед налили ему стакан водки, он глушанул ее сразу. Вертолетчику стало плохо, потом еще хуже, его повезли домой. Пока скорая приехала, он уже дуба дал, врачи сказали, что кровоизлияние в мозг.
- Когда?
- Несколько дней уже прошло. Мы к тебе приходили звать на его похороны, да ты был в умате.
- Так что не тяни, а купи бутылку вина и потихоньку отходи, иначе труба, - сумрачно посоветовал дядька Лешка. - Полмесяца, считай, бухал, соседи уж бояться начали, что и тебя кондрат хватит. Жалко, поэт, блин, передовик производства, про тебя даже в газетах писали. Юрка Возовик на день по два раза заглядывал.
- Царь?
- Он самый, - подтвердил Сэм.
Жора поднял голову к небу и только сейчас заметил,что уже поздний вечер,в густо-синем бездонном пространстве проявились первые бледные звезды. Вот почему во дворе было пусто. Новая волна страха оттого, что придется в таком состоянии провести ночь одному в пустой комнате, хлестнула по ногам, животу, по груди, сердце заныло, оно зашлось неровным кашлем. С семнадцати лет Жору мучала гипертрофия левого желудочка, усиленная неврозами, мешая не только спокойно засыпать от частых срывов сердечных сокращений, но не забывать о смерти ни на минуту. Развернувшись, он помчался на остановку транспорта, ноги сами несли его к Людмиле, потому что там был Данилка, там всегда было тихо и спокойно, как в монастыре.
- Отходняк? - открыв дверь, сразу определила Людмила. - Снова все простыни будут мокрыми, хоть выжимай.
- У тебя валерианки не найдется? - попросил он, проходя в комнату. - Не могу никак отойти, колотит всего.
Людмила пошарила по полкам в серванте. Сын уже спал, раскидавшись на пеленках маленьким лягушонком. Жора, влив в стакан полпузырька,запил горькую настойку водой и откинулся на подушку.Людмила присела на край кровати, погладила его по волосам, по груди, сколько раз под этими неназойливыми движениями от него отступали тревоги и сомнения, по телу разливалось приятное ощущение спокойствия. Женщина, сидящая рядом с ним,делала чудеса, редко доступные другой из ее племени, вот и сейчас дрожь в его руках и ногах потихоньку стала исчезать. Но сердце все равно продолжало колотиться громко и напряженно, не давая назойливым мыслям покинуть его голову. От этого кошмара было единственное, не раз испробованное средство, и он, обхватив Людмилу за талию, завалил ее рядом с собой, сорвал узенькие трусики, которые она надевала всегда, прежде чем лечь с ним в кровать. Он старался долго, обливая липкими ручьями и Людмилу, и простыни, и подушки, временами ему казалось, что пришел конец бытия на грешной земле. Грудь разрывалась пополам, сознание уплывало в сторону, и только мышцы автоматически сокращались и расслаблялись, обмякали и напрягались снова. Наконец Людмила развела руки, обхватившие его за плечи, разбросала их в разные стороны:
- Больше не могу, - горячо прошептала она.
Сделав над собой усилие, он завершил половой акт и уткнулся лицом в ее пахнущие лавандой густые черные волосы. София Ротару, когда выплеснула с экрана телевизора песню об этом цветке, кажется, попала точно в цель, иной запах, не лавандовый, исходил от немногих женщин, но от волос Людмилы он был тоньше и специфичнее, это был ненавязчивый степной аромат с примесью диких трав. Ростовский.
Минут пятнадцать они не могли шевельнуть ни одной частью тела. По коридору в комнату отца Людмилы прошлепала домашними тапочками ее мать, громко скрипнула старая дверь, поломанная дедом по пьянке. Людмила, отстранившись от Жоры, одернула коротенькую нижнюю рубашку и затаилась, он натянул одеяло на подбородок, чувствуя, что почти освободился от мерзких ощущений, что подкрадывается полусонное тепло. Через минуту дверь скрипнула снова, в комнату негромко постучали:
- Вставай, Люда, отец умер, - донесся бесконечно усталый голос ее матери. - Уже руки холодные.
Некоторое время они лежали молча, переваривая полученную информацию,значит,пока их носило по волнам любви, душа деда расставалась с его телом. Жоре было страшновато думать о том, что так же произошло тогда, когда умирала жена соседа с третьего этажа, но та квартира все-таки находилась на расстоянии, от нее отделял целый этаж, здесь же все произошло за стеной напротив. В окно влетали синие лунные лучи, тихо мерцал на стене ночной светильник в виде трех разноцветных пластмассовых тюльпанов. Жора посмотрел в сторону кроватки сына, дети обычно чувствуют приближение смерти близких родственников, пользуясь космическим банком данных, позже эта связь постепенно утрачивается. Может быть, Данилка выплакался днем, но сейчас он мирно посапывал во сне.
- Счастливый.., - глубоко вздохнула Людмила.
- Ты говоришь о своем отце? – не понял сразу Жора. – Он же умер, почему он счастливый?
- Потому что папа наконец-то отмучился, и больше у него не осталось никаких забот, - так-же монотонно ответила она.
Они встали и быстро оделись, Людмила пошла к матери. Квадрат неба за окном,пока Жора мотался по комнате, не зная, на чем остановить свой взгляд, заметно посветлел, но в коридоре по-прежнему царствовала ночная тьма. Затем одна из дверей отворилась, из широкого проема вывалилось тусклое желтое от сорокаваттной лампочки пятно.
- Надо вынести из его комнаты всю эту рухлядь, дед, когда был жив - не давал, - безразличным голосом сказала мать Людмилы, не обращаясь ни к кому. - Ох, Господи, на все твоя воля...
До утра Жора с Антоном таскали через широкий двор на помойку старые башмаки, сапоги, брюки, пиджаки, какие-то железки, деревянные детали от мебели и прочее, которое старик, шатаясь по свалкам, волок к себе домой. Людмила как-то показывала дореволюционные фотографии его предков и родственников, на них были изображены хорошо одетые упитанные мужчины с тросточками в руках, затянутых в перчатки, и милые дамы в длинных платьях и в широких шляпах с кисеей. Они позировали фотографу то в чудесном парке, то на фоне респектабельного особняка, окруженного газонами и клумбами. Ни Людмила, ни ее мать, простая украинская женщина, не знали, какое положение эти незнакомые люди занимали при царе, а сам дед, крепкий до недавнего времени старик с окладистой бородой, никогда о себе не распространялся. О нем было известно только то, что он приехал в Ростов из одного из ближайших к Москве крупных городов в двадцатых, начале тридцатых годов, первый раз женился неудачно, у него остался ребенок. Второй раз выбрал украинку, мать Людмилы и еще двоих своих детей, и оказалось, на всю жизнь. Воевал от первого до последнего дня, ранен, награжден. Сыну было уже под полтинник, жил в Ростове, младшая дочь уехала за мужем инженером на Украину по распределению. Вот и все.
- Ты иди, теперь мы сами управимся, - сказала Людмила, когда они вынесли из квартиры большую часть рухляди. - На похороны тоже не приходи, зачем тебе... лишние хлопоты, я скажу, что сама захотела, чтобы ты не приходил.
Пожав плечами, Жора поцеловал ее в щеку и ушел.
Еще две недели он ловил отходняк: боролся со страхами, с перебоями в сердце, и подсчитывал убытки от загула. Из квартиры исчезло многое из недавно приобретенной одежды, вплоть до нижнего белья, некоторые вещи, часть денег, тридцать ваучеров пропали тоже. Если бы он не пил, а только влетел на тех ста шестидесяти восьми чеках, то потери оказались бы куда скромнее. Бытие Жоры состояло в основном из редких походов в магазин за пакетным супчиком и за хлебом, прогулок по району, в котором он жил, и чтения книг с просмотром неинтересных программ по телевидению. После двухнедельного отгула он, наконец-то, взялся за перелопачивание старых рукописей, позвонил бывшим соратникам по литобъединению, которые его помнили и приглашали приходить на заседания. Как он понял, ребята сами бились рыбами об лед, стараясь держаться за рабочие места на производствах, находя отдушину от повсеместного беспредела в общении между собой во время сборов на лито. На родном заводе Жоре тоже мало что светило, потому что выпуск продукции катастрофически сворачивался, люди были готовы работать за гроши хоть уборщиками туалетов. В бесполезной суете пролетело еще дней восемь. Из всего разведанного им вывод примерно был таков: в наступившем в стране безвременье никто никому не был нужен, рассчитывать нужно было только на себя. Значит, толчок нужно было искать где-то на стороне. И вдруг он вспомнил, что на дворе стоял август, эта самая жаркая пора отпусков, из Лазаревской он часто приезжал с массой впечатлений от встреч с женщинами из разных уголков бывшего Советского Союза, и максимально заряженным. Он тут-же настроился на морскую волну, а перед отъездом решил заскочить на базар, узнать, какие изменения произошли там после окончания приватизации. Он, захватив на всякий случай два миллиона рублей, утром сел в автобус и поехал на центральный рынок. Площадь перед базаром как всегда кишела продавцами и покупателями, над вечным житейским хаосом возвышался белокаменный ростовский собор с золотыми главами, недостроенную колокольню которого по-прежнему окружали строительные леса. Так же звенели и трамваи, ходившие друг за другом собаками по весне. Когда один из них наконец-то отполз от остановки, взору Жоры представилась картина, заставившая его сердце учащенно забиться. Все те же знакомые лица стояли с табличками на рубахах в промежутке между коммерческими ларьками, возле главного входа в рынок и дверей магазина. Его руки невольно потянулись к глазам, в голове мелькнула тревожная мысль: не сон ли это, или его посетило очередное наваждение, возникавшее перед ним не раз во время бурных пьянок! А если это ни то, ни другое, то на чем сейчас работают бывшие друзья-ваучеристы.Спустившись по каменным ступенькам с площади, он пересек трамвайные пути, мимоходом поздоровался со старухами сумочниками и остановился чуть поодаль, наблюдая за родным углом. Аркаша со Скрипкой деловито шныряли взглядами по толпе, дальше торчал Сникерс с Очкариком и другими ребятами, Данко с цыганами обрабатывал владельца золотой цепочки. В полном составе пахал и семейный подряд во главе с по-прежнему активным Жан Луи Папеном. Жора стряхнул с себя оцепенение и сделал шаг вперед:
- Привет, старый пердун, - протянул он руку Скрипке.
- О, наш литейщик нарисовался, - с явной расположенностью к нему воскликнул тот. - Народ, посмотрите, кто к нам пожаловал.
- Ну-у, не иначе в лесу что-то сдохло, - заулыбался и Аркаша. Подошли другие ваучеристы, радостно потрепали Жору по плечу.
- Ты же сказал, что снова пойдешь на завод, - поднял брови Сникерс. - Мы надеялись увидеть тебя с золотой звездой Героя Соцтруда на твоей широкой груди.
- Видел я однажды, как он в литейке пашет, - перебил его Аркаша. - На ногах еле стоял, но к магазину тащился все равно, в тельняшке, в спортивных брюках, в домашних шлепанцах. Я было хотел подойти его поругать, да он самого себя не видел.
- Братцы, дорогие, чем вы здесь промышляете? - не стал оправдываться Жора, тупо разглядывая таблички, нацарапанные ваучеристами от руки. - Мне казалось, что ваучеру давно пришел конец.
- Он еще нас с тобой переживет, - гоготнул Коля. - Дня три назад мы сливали по восемьдесят тысяч за чек.
- По восемьдесят! - манекеном повернулся он к нему, вспомнив об исчезнувших из шифоньера тридцати ваучерах. Только теперь до него дошло, почему более дальновидные ребята и здесь, и в центре базара, скупали их тысячами в последний день приватизации по баснословно низкой цене. У них получилось минимум семьдесят тысяч рублей навара с одного чека. - А сейчас вы по сколько их принимаете?
- Берем по полтиннику, сдаем как получится, до шестидесяти штук. - Коля отечески похлопал его по шее. - Эх ты, поэт хренов, такие выгодные моменты пробухал, говорил я тебе, что надо работать головой, а не седалищем. Наши некоторые ребята уже на "линкольнах" рассекают, Владику девятнадцать лет, а он двухкомнатную квартиру купил в центре, со всеми удобствами и с телефоном. В гараже у него девяточка цвета мокрого асфальта, а на тебе, я смотрю, все те же брюки и каучуковые шлепанцы за четыре тысячи рваных.
- Так и положено, - возразил ему Сникерс с некоторой долей иронии. - Не переживай, поэт, вы должны жить как монахи в монастыре, на хлебе и на воде, на плечах балахончик, это ряса такая с поясочком из лыковой веревки, чтобы не размениваться на всякую дешевку. Диоген вообще примостился в бочке, а Сократ бомжевал, тогда мысля у вас, в отличие от скудной пищи и драной одежды, обязательно будет жирной. Так я говорю?
- Так-то оно так, - отрешенно кивнул Жора головой. - Но иной раз хочется чего-то необычного, двухкомнатную квартирку, например, с хорошей машиной в гараже.
- Эти прелести для тупых, а ты у нас - поэт, который прекрасно понимает, что духовные богатства главнее материальных. За что мы тебя и уважаем.
- Да, но в Америке и в Англии...
- Там у них другой расклад, мы до их уровня жизни еще не дошагали, - перебил его Сникерс. - Где больше самого читающего народа? У нас.
- Ты лучше становись на свое место и начинай работать, - вмешался в их разговор Аркаша. - Допился, наверное, до уровня барыги, есть какие-нибудь деньги?
- Пока есть.
- Ну и работай, не слушай никого. Люди духовного плана, да еще обожженные жарким пламенем от расплавленного металла, тоже жрать хотят.
Ребята, поговорив еще немного между собой, разошлись по своим местам. Отойдя в сторону, Жора нацарапал на куске картона новую табличку - старую сперли вместе с ляписным карандашом, серебряными перстнями и монетами - и пристроился между Аркашей и Скрипкой. Они не выказали никакого неудовольствия, наоборот, охотно ввели его в курс дела о ценах на ваучеры, купоны, доллары,золото и прочие вещи,приносящие доход от их перепродажи. В этот день удалось сбить больше пятидесяти тысяч,ему предстоял,чтобы вернуть пропитые три миллиона рублей, долгий марафон. Поиски нового места работы и поездка на море в Лазаревское отошли в сторону,хотя желание отдохнуть было огромным. Сказывалось адское нервное напряжение, похожее на то, когда приговоренного к расстрелу тянут с выводом на казнь, не забывая напоминать ему об этом каждый день.
В один из срединных августовских дней к ваучеристам подвалил на собственном лимузине Серж со всей своей компанией. Ребята были одними из тех, кто после окончания приватизации перешел работать на квартирный рынок, дела у них, если судить по внешнему их виду, шли неплохо. Лана, приемная дочь Папена и любовница Сержа, с ним не пошла, оставшись на базаре, она, кажется, завела очередную интрижку с Геликом, страшим группы оперативников из уголовного розыска. Тот в частые свои посещения рынка буквально повисал на ней, не смущаясь присутствия ваучеристов и своих подчиненных. Этот Гелик, плотный, коренастый, со здоровым цветом лица и яркими голубыми глазами, не пропускал ни одной, занимающейся бизнесом, красивой девушки. Но Серж к появлению соперника отнесся прохладно, видимо, период любви у него с Ланой кончился. Когда-то его с огромным количеством долларов, марок, золота и налички застукали сотрудники областного управления милиции, которые были далеко не ровня районникам. Но он каким-то образом выкрутился, скорее всего, помогли такие как Гелик, с большими связями в верхах.
- Как дела, литейщик? Ты снова здесь крутишься? - пожимая руку Жоре, поинтересовался Серж со скромным любопытством.
- Стараемся, - взбодрился тот. - Хотелось бы иметь хоть что-то про черный день.
- Желание разумное, - согласился Серж. - У тебя, случайно, нет знакомых алкашей, желающих продать квартиру? За наводку я отстегиваю наводчику десять процентов от сделки.
- Не интересовался, - передернул Жора плечами.
- Если объявятся - дай нам знак. Мы теперь часто будем наезжать на базар, нам нужны баксы, купоны и прочая валюта.
- Вы что, и на Украину мотаетесь?
- В основном за товаром.
- А на квартирах мало получается?
- Первая жирная волна почти схлынула, и чтобы сорвать солидный куш, нужно неделями пасти клиента, - просветил его собеседник. – Среди риэлтеров много конкурентов, включая различные фирмы. Так мы договорились?
- Узнаю, конечно, но обещать я ничего не буду.
Серж подошел к Лане, обнял ее за плечи, Володя Артист с Витьком притормозили рядом со Сникерсом. Жора машинально пощипал подбородок, обещанные десять процентов от наколки были для него неплохим приработком, надо было поспрашивать у ребят из их района, среди них достаточно живущих в одиночестве. Но что будет потом с тем же Лешкой Армяном, если он расстанется с жильем,а уговаривать клиентов Серж умел.Под забор?На вокзал? Он же сопьется совсем. Жора досадливо покрутил головой, похоже, такое предложение было не для него, против этой аферы восставало все его существо, потому что точно в таком же положении мог оказаться и он, несмотря на наличие взрослых детей и даже внучки. Да, у них у всех есть свой угол, но когда-то придет пора выходить замуж или жениться, не все же время прятаться им под родительским крылышком. Не вечный и он. Пусть им помощь будет хоть такой, коли не представилось возможности подымать своих детей на ноги до самостоятельного их становления на крыло. Он провел рукой по лицу, освобождаясь от мыслей, навеянных предложением Сержа, подумал, что бизнес у него паршивый, он замешан на слезах и на человеческих трагедиях. Странно было то, что сам Серж по внешнему виду походил на выходца из благородной семьи, удачливый Владик тоже,но слишком уж часто приходилось слышать от таких вот додиков, как они, жестокие слова, сказанные с полным безразличием в голосе: "Это его - или их - проблемы". Раньше, до очередной перестройки, они звучали гораздо реже.
Закончив разговор с какой-то старухой, к нему подошел Аркаша, которого ребята называли иногда Плойдиком. Мол, сегодня Плойдика не будет, он ворует на своем холодильнике мороженое со сливочным маслом, или - разошелся наш Плойдик, никого из клиентов не пропускает.
- Хочешь узнать, что мне предложили? - спросил он.
- Наверное, медный горшок времен Бориса Годунова, - с интересом воззрился Жора на него. - Выкладывай, Плойдик, я тебя послушаю.
- Что вы мне за прозвище приклеили? - возмутился было тот. - Лепите горбатого к стенке, оно ведь ко мне не подходит.
- Это почему? Ты смахиваешь на крупного дирижопеля - твой корпус тоже обтекаемый. А раз так, то выходит, что ты Плойдик.
- Дурацкое объяснение, - нахмурился Аркаша. - Кто эту кличку придумал, ты?
- Не помню, но я скорее всего.
- Ухи бы тебе оборвать, уже всем клички пораздал, Папена теперь зовут Папеном, а раньше только подружка называла его Папиком. Ха-ха, теперь я даже не вспомню настоящего его имени.
- Так что тебе сказала эта бабка?
- А-а, ты почти угадал, это медная посудина со львами вместо ручек. Старуха предложила осмотреть предмет дома, потому что он тяжелый.
- Пойдешь?
- Почему не пойти, тем более, что тот горшок с царскими орлами, со всякими клеймами и тому подобным. Заодно взгляну на старинные картины, писаные маслом аж в 1858 году, глядишь, они подлинники настоящего художника того времени. Кто у нас тогда был здорово известным?
- Со школьной скамьи я запомнил лишь "Грачи прилетели" Саврасова, "Утро в лесу" Шишкина и "Богатырей" Васнецова.
- Ладно, на месте разберемся. Посмотри, как Серж обхаживает Лану, словно он ничего не знает.
- А что ему надо знать, что она с Геликом балдеет? - посмотрел Жора на Аркашу. - Это ее дело.
- С ним балдеть она больше не будет, умер парень. Нам сегодня утром, тебя еще не было, сообщил его корешок.
- Все-таки умер... Я слышал, что его положили в больницу, вроде у него обострилась старая болячка от ножевого ранения в печень. Я почему-то думал, что он вытянет, вид у него был цветущий.
- У всех у нас цветущий вид...
Вздохнув, Аркаша откачнулся в сторону. К Жоре подвалил вертлявый парень, намекнул на имеющуюся у него сотню долларов. Ваучерист почувствовал подвох, но работы никакой не было, чеки шли ни шатко, ни валко, то цена на них поднималась, то снова опускалась до опасной черты, за которой возня с ним не стоила выеденного яйца. Во первых, людей уже обнадежили высоким его рейтингом, во вторых, чеков на руках осталось не так много.
- Показывай свою сотку, - вяло согласился он.
- Давай пройдем в магазин, - засуетился парень. - Я в Ростове проездом, не хотелось бы влетать по мелочи.
Это был набор аргументов обычного кидалы, Жора уже приготовился послать его подальше, но все-же перевесил спортивный интерес, хмыкнув себе под нос, он направился в рыбный магазин. В глубине, между прилавком и мешками с мукой, он повернулся к парню лицом, рассчитав таким образом, что если крысятник вздумает рвать когти, то непременно наткнется на встречный поток покупателей.Тот вынул из кармана пожеванную стодолларовую бумажку и протянул ее ему. Купюра оказалась восемьдесят восьмого года выпуска, такие грины ваучеристы считали старым образцом, но охотно брали их по более низкой цене, на них всегда находились клиенты, которым год выпуска был безразличен, потому что они уезжали за границу. А за бугром было не как в России, там лишь бы этот доллар был не фальшаком, а порванный он, или потертый - значения не имело. Подняв "сотку" над головой, Жора просветил ее в тусклом электрическом свете, с ней все было нормально, знаки обратной стороны четко просматривались, президент был на месте, звездочек тоже было достаточно.
- Это старье мы берем за двести восемьдесят штук, - равнодушно бросил он, протягивая купюру обратно.
- Всего за двести восемьдесят? Очень дешево, - парень засуетился быстрее. - Может, накинешь пару червонцев?
- Я вообще не хочу с этой соткой связываться, предложи ее другим.
- Я предлагал, но один из ваших сказал, что она фальшивая, а я сам покупал ее на базаре.
Откровенность парня расположила Жору к нему еще больше, он снова с видом знатока всмотрелся в "сотку", прощупал пальцами воротник на пальто лысого толстомордого президента и буквенные строчки поверху и понизу. Выпуклости с шероховатостями, хотя и едва ощущаемые, но все же были, номера на обеих сторонах пропечатаны были одинаковые. Купюра была только что старая, а так она не вызывала у него сомнений.
- По моему, все нормально, с ней связываться просто не хочется, она может заторчать, - поднял он голову. - К нам Наполеон часто приходит, он скупает любые купюры: старые и порванные, или залитые чернилами, маслом, исписанные авторучкой. Вот ему и толкни.
- А когда он к вам приходит!
- Точно сказать не могу, где-то ближе к обеду.
- У меня времени нет, - парень завертел шеей в разные стороны. - Хорошо, бери сотку за двести восемьдесят тысяч рублей.
- Не нужна она мне, понимаешь, у меня клиенты все местные, они в загранку не собираются.
- За двести шестьдесят, я на поезд опаздываю.
Жора, прикинув, что за триста двадцать тысяч можно будет попробовать уговорить купить ее Наполеона или кого другого из валютчиков,сунул "сотку'' между десятком купленных перед этим ваучеров и вытащил деньги. Парень перемусолил полтинники и червонцы, проводил его до выхода из магазина, затем растворился в толпе, а он, чтобы развеять свои сомнения, направился к всезнающему Папену.
- Фальшак, - убежденно заявил тот, едва притронувшись к сотке. - Не хочу тебя разочаровывать, но даже если я ошибаюсь, то никогда бы не стал с ней связываться. Наполеон, думаю, тоже.
- Он опускает старые доллары в какой-то раствор, - попытался Жора успокоить себя. – Наполеон хватает совсем тряпочные купюры, а здесь бумага на просвет настоящая, и завитушки с буквами видны.
- Не знаю, я свое мнение высказал, - отмахнулся от него Папен. - Смотри, будь с соткой поосторожнее, иначе влетишь как Хохол, не наш, а тот, который стоит на центральном проходе рынка.
Хохла совсем недавно заключили в тюрьму на Кировском проспекте, он тоже купил фальшивую "сотку" и тут же продал ее своему постоянному клиенту. Через несколько дней тот пришел к нему с двумя мужчинами, якобы снова за долларами, и Хохла при рассчете связали - те мужчины оказались сотрудниками уголовного розыска из городского управления милиции. У ваучериста обнаружилась при обыске еще одна стодолларовая фальшивая купюра, и теперь он ждал окончания следствия и суда, ему по предъявленной статье грозил немалый срок с конфискацией имущества. Ребята были уверенны, что сработала обычная подстава, потому что Хохол во время ничего не значащей очередной проверки попытался возникнуть в отделении милиции на территории рынка. Откупился бы от ментов,или заплатил штраф, и все было бы о,кей, но он пожадничал.
В обед объявился Наполеон, Жора, отведя его в сторону, показал сотку. Скупщик неликвидов долго вертел ее в руках, он чуть ли не нюхал бумагу. Затем решительно протянул купюру обратно:
- Не возьму, слишком она подозрительная.
- За двести шестьдесят тысяч, - решился Жора на последний шаг, чувствуя, что заторчал с соткой капитально. -Как взял сам.
- Не хочу с ней связываться, она вроде и нормальная, но твердой уверенности у меня нет. Попробуй скинуть ее иностранцам, они в баксах разбираются как мы в своих "деревянных", хотя я до сих пор не могу отличить нашего полтинника от сработанного в Чечне.
- Я тоже не отличаю, - уныло согласился ваучерист.
Прошло несколько дней. Как-то вечером, когда на площади перед рынком загорелись уличные фонари, а Жора собрался провести ночь с Людмилой, подошел полный мужчина в хорошем костюме и в фетровой шляпе.
- Доллары есть? - спросил он у него, многие ребята к этому времени разъехались по домам.
Жора, отрицательно качнув головой, полез в карман за сигаретами, и вдруг вспомнил, что заныкал сотку баксов, купленную на днях у парня, за фольгу в коробке с "LМ". Поспешно вытащив ее, он предложил клиенту, собравшемуся было уходить:
- Такая подойдет? Не хочу тебя накалывать, но ребятам она показалась подозрительной.
- Давай на нее взглянем, - мужчина придвинулся ближе к свету. - Мне все равно ехать в Чехию, а там доллары принимают и похуже.
Он долго вертел бумажку перед глазами, затем обратился к ваучеристу:
- У тебя машинки для проверки, случайно, не найдется?
- Если бы она была, я бы в этих баксах не сомневался.
Мужчина начал себя убеждать:
- Да вроде сотка нормальная, - он перевернул ее другой стороной. - Через мои руки прошло сотни тысяч долларов. Зачуханная, правда.
- На нее и цена соответствующая - двести шестьдесят тысяч рублей, - подкинул ему Жора сладкую пилюлю.
- Тогда пойдет, - мужчина сунул сотку в карман пиджака и вытащил кожаное портмоне. - Через границу, надеюсь, мы проскочим, а в Чехии лавочники к состоянию баксов не очень-то присматриваются. Лишь бы она была не поддельная, хотя фальшивые бывают обычно новыми.
- Именно этот аргумент у нас считается самым главным.
Сложив деньги в сумку, Жора направился к остановке трамвая, по пути купил на вечернем базарчике пару крупных сулок - рыбка была вкусная и без костей, для Данилки он взял яблок и банку поздней, потому дорогой, малины. Затем вскочил в шестнадцатый номер трамвая и покатил по горбатому Буденновскому проспекту до пересечения его с улицей Текучева.Дома Людмила в кои-то веки затеяла стирку,Антон с бабкой уткнулись в своей комнате в телевизор, Данила в кроватке игрался со своими пальцами на ногах. Пересчитав деньги, Жора отложил на тумбочку несколько десятков тысяч рублей на текущие семейные расходы, остальные спрятал обратно. Потом вынул из целлофанового пакетика крохотный золотой кулончик, он давно обещал своей подружке маленький подарок.
- Есть будем? - в комнату вошла распаренная Людмила.
- Нет, я святым духом сыт, - уставился он на нее. - Конечно хочу.
- Сегодня мать голубцы приготовила.
- А у самой руки что, в одном месте?
- Я тебя предупреждала, что ничего не умею делать.
- Так учись, не все же время на материнской шее сидеть. Слава Богу, что надумала сегодня постирать.
- Да, стираю я сама, а кормит нас всех пока она.
Жора подумал, что если нагрянет, не дай Бог, какое-нибудь несчастье, то Людмила просто растеряется.На руках у нее окажутся двое детей,сама она ничего делать не умеет,за квартиру платит мать из своей пенсии и из того,что удается заработать от перепродажи на улицах жвачек с игрушками, продукты приносит тоже она. А старухе уже за семьдесят лет. Пособия на ребятишек не хватит и на хлеб, квартира, эта коммунальная дыра, тоже записана на мать, сюда запросто могут вломиться руководители обувной фабрики и выселить их всех, как перед этим отказали всей этой семье в получении по очереди двухкомнатной квартиры в новом девятиэтажном доме, затребовав за нее восемь миллионов рублей. Восемь миллионов! Откуда такие деньги у нищих вечных пролетариев, проработавших на этой самой фабрике по сорок лет за семьдесят рублей в месяц!
- С работы никаких выплат не было по вашим акциям? - спросил он. - Кажется, тебе их вручили на фабрике около десятка штук.
- Нам выдали по ним дивидендов по несколько тысяч рублей, Антону не хватило на завтраки в школе. Руководство нашу фабрику продает, вроде, с итальянцами договорились. Сейчас всего три цеха задействованы, остальных обувщиков из других цехов потихоньку увольняют.
- Может, эти итальяшки наведут у вас порядок, и прибавят потом дивиденды по акциям.
- Ага, жди, так они и раскошелились. Среди рабочих слух прошел, что они молодых будут набирать.
Досадливо качнув головой, Жора подвинул кулончик к Людмиле. Он заметил в ее глазах любопытство, просто любопытство, и больше ничего.
- Кстати, у меня что-то лобок чешется, не помажешь там чем-нибудь? Этот долбаный базар, кого только там не носит, не дай Бог, еще какую заразу подхватил. Ты помнишь, как одно время у меня руки чесались?
- Не будешь туда лазить, или ты с кем-нибудь уже переспал?
- У меня в квартире не было ни одной женщины, даже когда я бухал. Приходили одни захребетники, они все тебе знакомые.
- Ладно, достираю белье и посмотрю, а сейчас принесу тебе поесть.
Елена Петровна готовила вкусно, Людмила в приготовлении пищи ей не уступала, но лишь тогда, когда на нее находило вдохновение, а такое счастье приваливало Жоре весьма редко. Отодвинув тарелки в центр стола, он взялся тискать Данилку, пацан тоже с удовольствием потягал его за нос, за волосы, не забыв капитально описать, главное, в тот момент, когда звонкой струи Жора меньше всего ждал. Поменяв пеленку, он сунул ему в рот соску и положил в кровать, мальчик уже засыпал, затем снял рубашку и брюки, аккуратно развесил их на гвоздях, вбитых возле входной двери в стену вместо вешалки. Часовая стрелка на будильнике перевалила за цифру двенадцать, вскоре пришла и Людмила, толкнув его, было задремавшего, в плечо, она предложила:
- Давай посмотрю, что там у тебя чешется.
Покорно сняв трусы, он привалился спиной к стене, попытался дома сам выяснить, что там такое, но ничего не разглядел кроме красных пятнышек с черными точечками посередине. Зрение у него медленно, но верно слабело, не помогали уже и очки на плюс два.
- Что ты там нашарила? - лениво спросил он.
- Мандавошек, вот что, - спокойно ответила Людмила, внимательно рассматривая что-то под ногтем. – Их здесь много, целая колония.
Жора чуть было не подпрыгнул на кровати, для него это было новостью. Как и откуда они могли завестись на его самом интимном месте! Он со времен армии помнил,что эти насекомые появляются на третий день после контакта с грязной женщиной. Тогда половина их отделения заразилась педикулезом в примитивном душе, возведенном посреди казахстанской степи, в котором перед этим лихо надраивался мочалкой, единственной на весь "пупок" - пункт наведения баллистических ракет стратегического назначения - молоденький офицеришка из Капустина Яра, городка с двух - пятиэтажными домиками, со ставкой в нем главнокомандующего секретным полигоном. Ракетчики считали за счастье попасть в крохотный городок пусть даже на гауптвахту, потому что там по улицам ходили женщины, работал приличный кинотеатр, а прилавки магазинов ломились от продовольствия и бутылок со спиртным. Они же мотались за самогоном на мощных тягачах, "Вихрях" и "Буранах", предназначенных для транспортировки ракет, на казахские кошары аж за добрую сотню километров. Более опытные ребята рассказали про живучих насекомых все, что успели усвоить о них до призыва в армию. Тогда они выводили их соляркой, которой на "пупке" было завались, до кровавого сдирания кожи, беззлобно ругались и подначивали друг друга. Это было единственное приключение в степи, кроме стравливания тушканчиков и сусликов. Сейчас же настроение у него резко упало, вспомнились звонки бывших любовников Людмилы, один из них, пьяный в умат, часа два кряду не снимал руки с кнопки, второго она выгнала при нем сама. Тогда они расстались, как показалось, навсегда, потому что третий алкаш, частенько забегавший к ней, жил буквально этажом выше. Все это Жора знал, знал и то,что Людмила любила только его,и когда после загулов он приходил к ней вновь,она никого к себе не подпускала.Он понимал,что она, не выходившая никогда замуж, стремилась создать семью, она просто заламывала руки от безысходности положения, в которое попала. Старший ее брат и младшая сестра жили семьями, а ей, вот, не повезло. Но винить ей надо было в первую очередь себя, потому что паталогическая лень - матушка счастья за редким исключением никому еще не приносила.
- Ты что, совсем обалдела?
Жора помнил, что в последний раз он переспал с посторонней женщиной месяца два назад, и хотя слабый зуд на лобке донимал его и раньше, вряд ли бы он столько времени выдержал засилье жестоких насекомых.Значит, Людмилу сумел уговорить на постель один из бывших ее любовников, например, сосед этажом выше. Тем более, что квартиры у них были рядом.
- Посмотри, если не веришь, сам, они все копошатся.
Она поднесла палец к его носу, но разглядеть что-то с его зрением не представлялось возможным, и он отвернулся.
- Что будем делать? – спросил он у Людмилы, подождав, пока уляжется волна гнева.
- Я не знаю... их надо выводить.
- Может, у тебя и мазь найдется, эта, как ее...?
- Есть, но она старая, уже засохла, - Людмила покусала нижнюю губу. - У меня самой там давно зачесалось, но я подумала, что это от матери. Она, когда отец еще был жив, часто бегала к нему, а у него от долгого неподвижного лежания завелись вши. Я протерла ручки на дверях в комнаты, в туалет, намазалась мазью, но мне ничего не помогло.
- Что ты гонишь! - вскипел он. - Ты же знаешь, что они появляются только при прямом половом контакте.
- Ничего я не знаю, я подумала, что подхватила этих насекомых от матери. Она цапается руками за все.
- У тебя завелся любовник? – спросил Жора напрямую.
- У меня никого не было, нет, и не будет, кроме тебя. Я люблю только тебя.
Жора устало облокотился о край кровати, надо же, он подхватил лобковую вошь,как говорится, на родной жене. Если бы эти насекомые дали о себе знать через три дня, или пусть даже через полмесяца, после постели со случайной подругой, то винить пришлось бы себя, но зуд у него возник, когда с того случая прошло два месяца. Он после той кошмарной пьянки, когда умерла жена соседа, ни с кем больше не переспал. А может, этих зверей занес кто-то из его собутыльников, они отрубались и в кресле, и на его простынях с подушками,или обоим отомстил отец Людмилы, умиравший во время их полового сношения. Кажется, он не слишком радовался его появлению в их доме, как, впрочем, и ее мать. Очень странная была эта семья.
- Что нам теперь делать? - снова задал он вопрос Людмиле.
- Не знаю, для меня это не главное, - она встала, подошла к детской кроватке. - Если ты мне не веришь, то можешь уходить, удержать я тебя не смогу.
- Но что для тебя главное! Что!..
- Я тебе уже сказала, что насекомых нетрудно вывести. Мне будет сложнее потом, когда я останусь одна...
Жоре хотелось грохнуть кулаком по столу, разметать с него все банки, склянки, ложки и вилки ко всем чертям, потому что Людмила не выказывала никакой реакции, от нее не слышно было оправданий, не видно слез, она даже не высказывала обвинений в его адрес, наиболее выгодных в подобных ситуациях. Она застыла над детской кроваткой как сосна над рекой, которая то ли любовалась своим отражением, то ли самой рекой. Он вновь откинулся на подушки, не в силах больше ни доказывать свою правоту, ни, тем более, искать истину.
- Ну что же, неси станок и мазь, будем бриться, натираться и так далее... твою дивизию.
Людмила быстро заскользила по комнате. Через час Жора уже спал, отвернувшись к стене, но перед сном он словно наждаком продрал свою подружку торчащим колом членом, не боясь заново подцепить насекомых. Кажется, она этому только обрадовалась...
В среде ваучеристов все оставалось по прежнему, если не считать участившихся нападений со стороны шакалов, да активизации кидал. Заезжие грузины накололи Сникерса на триста долларов, если судить по общим меркам, то это была мелочь, а если еще учесть, что он вместе с Очкариком и другими парнями с базара взялся за перегонку из Бреста в Ростов автомобилей, о такой сумме вообще не стоило бы заводить разговора. Неплохой "жигуленок" или другая марка легковушки на границе Белоруссии с Польшей стоили на тысячу - две долларов дешевле, нежели в родных пенатах. Обычно ребята собирались в своеобразную колонну и рассекали воздух на прямых как стрела шоссе до ста сорока километров в час, невзирая на время суток, изредка сменяя друг друга во главе кавалькады. Все они перед этим крепко погорели с билетами Мавроди, самая малая сумма влета составляла у них примерно четыре - пять миллионов рублей. Теперь они старались нагнать потерянное таким вот своеобразным образом. После долгого перерыва вышел на рынок и Семен Михайлович, у которого шакалы навели шмон прямо в квартире, но работать он стал осторожно, на малых суммах.

Глава пятнадцатая.

В один из последних августовских дней на базар с утра пораньше заскочил Рыжий, сотрудник уголовки из городского отделения милиции, больше работавший по карманникам. Поздоровавшись с ребятами, он попросил купить ему банку немецкого пива и пачку сигарет, видно было, что вчерашний вечер он провел довольно бурно.
- Что там у вас нового? - когда Рыжий немного оклемался, спросил Серый, тоже бывший мент, перекинувшийся к ваучеристам с год назад. - Внеплановых провокаций по отношению к нам не намечается?
- Кому вы нужны, - небрежно бросил Рыжий, отдуваясь. - Кропаете свое без криминала и продолжайте кропать дальше. Кстати, одного из ваших застукали на карманной краже.
- Кого? - заинтересовались ребята. - Среди нас таких до сей поры, вроде, не встречалось.
- Наркоту помните? Этого армянина, беженца из Азербайджана.
- Арутюна, что-ли?
- Да, его взяли с поличным прямо в трамвае. Он перепутал свои и чужие карманы.
- Еще его тетка с нами стояла, - дополнил перечень примет Скрипка. - Симпатичная такая, полная, у нее было двое малых детей.
- Теперь эта тетка трудится возле ЦГБ, на жвачках с шоколадками, - пояснил Аркаша. - Да, все-таки влип Арутюн, раскрутил Гену Бороду, к наркотикам его приучил, и сам опустился ниже подвала.
- Так ему и надо, - насупился Сникерс. - Я никогда этому козлу не доверял.
Рыжий вскоре отчалил. Внешне он походил больше на ростовского приблатненного корешка, только быстрый и цепкий взгляд из-под белых ресниц выдавал его истинную профессию. Начал он как всегда с трамвайной остановки напротив, через минуту след его затерялся. А еще через час к Жоре подплыла полная дама в дорогом, свободно сидящем на ней платье.
- Так, ваучеры, купоны, монеты, кажется, еще и доллары, - заскользила она по его табличке лупастыми глазами. - Скажите, а золото вы тоже берете?
- Само собой, - чуть подался он к ней. - Что у вас за изделие?
- О, мне нужен серьезный специалист.
- Не переживайте, я в рыжье тоже разбераюсь.
Дама всмотрелась в него с пристальным вниманием, затем откинула назад голову с тяжелой копной волос:
- Это не ваша фотография под названием "Новые русские" была как-то напечатана в одной из областных газет? - неожиданно спросила она.
- В черных очках, в шляпе и кожаной курточке, - быстро среагировал Жора. - Нет, уважаемая, на базаре полно ваучеристов, похожих на меня.
- Но ваше лицо мне все равно знакомо, - не успокаивалась дама.
- Вполне возможно, я был, знаете ли, не из последних, рекорды когда-то на заводе ставил, печатался, выступал даже по телевидению, – он неловко улыбнулся. – Все мы до перестройки были кем-то, а теперь стали тем, кого вы видите перед собой. Вы подошли ко мне для того, чтобы узнать, кто я на самом деле?
- Нет, просто интересно, кругом лица обычные, а у вас... знакомое, - дама, окинув его еще раз настороженным взглядом, вытащила из сумочки бумажный комочек, но Жора, сделав предупреждающий жест, поманил ее вовнутрь магазина. Там, возле продавленного стола напротив зарешеченного окна, он попросил женщину развернуть сверток, в нем оказался тонкой работы перстенек с зеленым камешком посередине и двумя белыми по краям. Вытащив лупу, он долго всматривался в камни, это были несомненно изумрудик и два брилика по ноль три карата, высокой чистоты.
- Сколько вы хотите за этот перстенек? - спросил он.
- Я не знаю, - дама с интересом следила за его действиями. - Вы, наверное, разбираетесь в этом больше.
Когда-то дочь проболталась своим подружкам, что ее папа работает на базаре и совсем неплохо разбирается в ювелирных изделиях, ей тут же принесли женский перстень и попросили предложить Жоре. Это был кто-то из отпрысков бывшего до перестройки торгового туза, дама, стоящая сейчас перед ним, тоже напоминала чем-то члена мафии негоциантов. Когда Жора, приехав по звонку дочери, обследовал изделие, он пришел к выводу, что оно не стоит выеденного яйца: на золотом перстне расположились короной вокруг неродного гранита девять старых алмазов. Дочь чуть не пищала, что на этой веши им можно неплохо заработать, и Жоре было тогда жаль, что она ничего не смыслит в драгоценностях. Вложив перстень в руку дочери, он посоветовал ей вернуть его владельцам, и больше никогда не связываться с подобными "подарками". Она не звонила ему месяца два, капитально обидевшись.
- Да, я немного разбираюсь, но хотелось бы услышать и ваше предложение.
- Ну, я попросила бы за свой перстень тысяч восемьсот.
Жора хотел сказать, что цена для украшения дороговата, что точно такие изделия в ювелирных магазинах хоть и стоят больше, но лежат там годами, потому что покупать их некому. Народ катастрофически нищает. В этот момент в торговый зал быстро вошли двое щуплых парней в гражданской одежде, он сразу понял, кто они на самом деле, в голове мелькнула мысль, что табличку он, слава Богу, снял. Он незаметно попытался отдать перстень даме.
- Спокойно, литейщик, суетиться не надо, - парни стали по обе стороны от него, одновременно загораживая выход на улицу. - Ну, что там у нас на сегодня?
- Женщина предложила мне оценить ее вещь, но я в золоте не соображаю, - зачастил он, поняв, что отпираться уже бесполезно.
Взгляд у дородной дамы стал тяжелым, она медленно повернулась к одному из оперативников, презрительно скривила свои полные губы:
- Это мой перстень, как я хочу, так им и распоряжаюсь.
- Конечно, после десяти лет заключений вам нужно на что-то жить, - согласился с нею опер. - Но вы, уважаемая, до сих пор не вернули наворованного вами у государства во времена правления Брежнева и компании. Заберите свою вещицу и пройдемте с нами.
Даму увели. Жора, ошалело покрутив головой, направился к выходу из магазина, и на этот раз, кажется, пронесло. Но его начали разбирать сомнения по поводу правильности действий оперативников, произошедшие у него на глазах, он не совсем понимал, какие претензии можно предъявлять к человеку по прошествии стольких лет, пусть даже он занимался когда-то жульничеством. С этим вопросом он обратился к Аркаше.
- Отстань от меня, я цепочку золотую потерял на пять граммов, а ты гонишь за какую-то бабу, - раздраженно отмахнулся тот. - Может, она работала директором торга, а когда влетела, то при конфискации имущества у нее ничего не нашли, вот до сих пор и следят. Тебе от этого ни жарко, ни холодно, ты за собой смотри, а то погнал в магазин, никого не предупредив. Влип бы еще на соточку баксов...
Жора поежился от напоминания ему о грузинском генацвале, обувшем его на сотню долларов. То, что Аркаша посеял цепочку, сочувствия к нему не вызвало, они часто теряли золотые вещи, второпях сунув их в любую заначку, и они, тяжеленькие, запросто выскальзывали на дорогу через микроскопическую дырочку в брюках или в сумке. Он сам нашел однажды тоненькую цепочку с маленьким крестиком, не успел пройти нескольких метров, как ее в кармане уже не оказалось. Цепочка сумела проскользнуть между нитками шва.
- Дорого ты ее взял? - все-таки спросил он у Аркаши.
- За сколько бы ни взял – уже потерял.
- Дома поищешь получше, вдруг в какой уголок завалилась.
- Я все карманы наружу вывернул, - покривился тот - На рынке, наверное, посеял, когда чеки сливал. Они у тебя есть?
- Шестьдесят пять штук, едрена в корень, еще те остались, которые по сорок пять тысяч брал. У меня как всегда, запоздалая реакция.
- Когда ты успел их нахапать? - вылупился на него Аркаша.
- Пиджак как раз хватал по полтиннику, вот я и набил пакет.
- Ваучеры уже по тридцатке никто не берет. Беги сдавай, иначе будешь снова, как со ста шестьюдесятью восемью ваучерами, гонять по всему рынку.
- Не пугай, дорогой, до Нового года еще далеко, - машинально буркнул Жора. - Должны же они когда-то и подрасти.
- Ну... я тебя вообще не понимаю, то ли ты дальновидный, если брать в расчет, что в тот раз выкрутился, то ли жадный. Или полный дурак.
- Скорее всего, последнее.
- Вот именно, приходят тут на рынок всякие литейщики и поэты, и бродят как ненормальные. Металл не льют, их не печатают, а от другой работы они уже отвыкли. Классики.
- Неправда, многие из наших устроились сторожами, столярами, а так-же пашут в газетах и в разных в фирмах. Поэты торгуют одеждой с продовольственными товарами, теми же ежемесячниками, типа "Спид-Инфо", так что, напраслину наговариваешь, наш брат ко всему приспосабливается.
Хмыкнув,Аркаша снова принялся шарить по карманам,ему совсем не хотелось мириться с солидной своей потерей. Впрочем, так на его месте вел бы себя каждый, человека никогда не оставляет надежда на лучшее, а это лучшее, порой, уже кто-то подобрал. Жора, нацепив табличку на грудь, перевел сумку с деньгами под локоть, чтобы в случае чего ее невозможно было открыть чужому человеку.Народ сплошной массой валил в ворота главного прохода, такой же плотный поток напирал с рынка. Лица у людей были в основном хмурые, озабоченные, мелькнет изредка беспечная девичья рожица, самодовольная улыбка преуспевающего гражданина или нахрапистое выражение на квадратной морде владельца нового "Скорпиона". Рекой текла больше неброская серость с задранными по-русски вверх широкими носами. Из-за трамвайной линии донесся слабый звук выстрела, на него поначалу никто не обратил внимания, люди за последние годы к ним привыкли, но выстрел повторился уже ближе. Кто-то с неудовольствием повернул голову в ту сторону, но следующий хлопок заставил толпу замедлить движение. На рельсы из-за рядов колбасников выскочил молодой белобрысый мужчина с усами и бросился бежать по направлению к углу базара на Буденновском проспекте. За ним гнались несколько разгоряченных погоней кавказцев, расстояние между беглецом и ими быстро сокращалось. Мужчина обернулся, выстрелил из газового пистолета в первого из набегавших, второй, не останавливаясь, проскочил чуть дальше, отрезая ему путь к отходу.
- Да что же это делается, эти черномазые бьют русских людей уже среди бела дня, и никто не поможет, - звонко закричала какая-то женщина. - Мужчины, что вы стоите и смотрите на это иудство! Граждане, защитите своего соплемнника!..
Ее поддержали сразу несколько женских голосов, кавказцы тем временем уже вцепились в парня, пытаясь сбить его с ног. Аркаша сорвал табличку и затрусил в ту сторону, Жора заспешил за ним, снялся с места кое-кто из ребят, стоявших поблизости. Толпа плотным кольцом окружила дерущихся, кто звал омоновцев, кто казаков и милицию, сразу несколько рук граблями потянулись к рубахам инородцев. Аркаша крепко ухватил за воротник одного из них, тот попытался вырваться, быстро сунул руку в карман, но дядька, оказавшийся рядом, врезал хачику здоровенным кулачищем под солнечное сплетение так, что тот согнулся пополам и зашелся в плаксиво угрожающем визге. Дядька добавил ему еще сверху, потом промеж лопаток.
- Тихо, тихо... зачем устраивать самосуд, мы же цивилизованные люди, - забормотал Аркаша, задыхаясь от напряжения. - Сдадим этих абреков в милицию, там с ними разберутся.
Жора вместе с мужиками тормознул второго негодяя, едва не выскользнувшего из кольца, хотелось вытереть руки о тряпку, уж очень скользкими оказались пойманные хачики.Ему представлялось странным то обстоятельство, что много больших писателей прославляли гордость кавказцев, их смелость и справедливость, тогда как качества эти, достойные мужчины, не проявлялись в них ни в чем. Может, их вовсе не было, если они испокон веков накидывались на одного инородца стаей голодных шакалов? Еще двоих, среди которых оказался горец в годах, задержали остальные граждане, они их не били, не материли, не угрожали, они просто не выпускали кавказцев из рук. Молодой мужчина молча размазывал по лицу кровь с разбитых губ, его пистолет валялся под ногами. Он наклонился, поднял газовую безделушку и сунул за пояс испачканных брюк.
- В следующий раз, корешок, носи с собой что-нибудь посолиднее, - посоветовал ему Саня Хохол. - И сразу меть в лобешник, по-хорошему они не понимают.
- Этих ублюдков надо только убивать, - добавил казачий урядник, выросший словно из-под земли. - Жаль, я раньше не подоспел, я бы им...
Многие согласно закивали казаку головами, а раньше, не будь они участниками инцидента, высказались бы против. Таков русский человек, который воспринимает обиды, пока они у него перед глазами, а отвернулся - тут же забыл. Подоспел наряд омоновцев, дюжие ребята грубо потащили хачиков к "собачатнику", распахнувшему железную дверь. Мужчину повели следом.
- И все-таки я против насилия, хотя этих зверей развелось как тараканов, - сказал Аркаша, отряхиваясь. Они неторопливо пошли вдоль своего участка. - Обнаглели, сволочи, уже слова им поперек не скажи.
- Я тоже против применения силы, - процедил Жора сквозь зубы. – Я бы поступил интеллигентно, как прибалты, предложил бы им переместиться на свой родной Кавказ и забыть в Россию дорогу. Была бы от них какая-нибудь польза - слова бы не сказал, но сотни лет, пока с ними живем, русский народ терпит от них одни неприятности. При кавказцах всегда весь криминальный набор – драки, убийства, насилия, кражи.
- Русские бывают похлеще.
- Со своими мне справиться легче, они от меня никуда не денутся, а кавказец совершил преступление и умотал в горы, ищи потом правду в диком ущелье. А какой пример они показывают, большинство наших подонков работают под их марку. Было когда подобное на Руси?
- У них тоже такого безобразия не было, - буркнул Аркаша.
- А кровная месть, а межплеменные разборки, а бандитские нападения абреков на приграничные поселения и на купеческие караваны, идущие через их территорию?
- Русский бунт бывает похлеще, вспомни Стеньку Разина, других атаманов-разбойников, или гражданскую войну, наконец.
- Ты не путай свой обрезанный хрен с пальцем, это была борьба за идею, за освобождение от цепей рабства. А кавказцы устраивают разборки на пещерно-племенном уровне, на уровне грабежа, да еще переносят эти методы в Россию, которая старается обучить их цивилизованному бытию.
- Да, ты прав, разборки у них действительно на первобытном уровне, но все равно Кавказ таким вот образом борется за свою свободу.
- Ну-ну, как американские индейцы, которые до сих пор остаются в цивилизованном обществе собаками на сене, хотя им давно обрубили уши. Заметь, для их же блага, - саркастически ухмыльнулся Жора с раздражением в голосе. - Еще постарайся вспомнить о том, что первопроходцы в Америке просто уничтожали аборигенов, умеющих только скакать на мустангах да воевать, на их же территории, а Россия посадила эти многочисленные племена, способные лишь огрызаться, себе на шею, при том, на своей земле. Она кормит их, поит, прощает им дикие выходки. Где это было видано, в какой стране мира? Ведь американские переселенцы загнали в резервации не только воинственных аборигенов в Америке, но и флегматичных папуасов в Австралии, чтобы те не мешали им спокойно жить и не подставляли ногу,усыпанную цыпками,в стремлении идти вперед,к процветанию цивилизованного общества. Кстати, в этих странах не забывают и аборигенов, постепенно вовлекая их в строительство лучшего будущего. Постепенно! А в Российской империи, и после в Советском Союзе, решили раз и навсегда стереть грань между укладом жизни племенным и высокоразвитым. Что из этого получилось? Ничего. Страну до сих пор сотрясают межнациональные разборки, до сих пор мы вторые после Африки по общему культурному развитию. - Он досадливо сплюнул под ноги. – Пойми, дорогой, нельзя смешивать по мичуринскому методу дикое с цивилизованным,из этого получаются разве что безвкусные овощи и фрукты. Но из этого эксперимента не смогут родиться разумные человеческие особи, способные участвовать в дальнейшем прогрессе всего человечества.
- Зато у нас нет резерваций, оскорбляющих человеческое достоинство, и общая масса населения практически однородна. Мы русские и все, - усмехнулся Аркаша. - Так что твои доводы для общества людей не совсем приемлемы.
- Тьфу блин, ты от рождения такой непонятливый, или делаешь это сознательно, в поддержку идей мирового еврейства? - психанул Жора. – Эти племена тянут нас назад, они не дают нам влиться в единое пространство той же сытой Европы, хотя европейцы еще со времен Ярослава Мудрого признавали нас своими, Мало нам ассимиляции с татаро-монголами, отбросившей русских на край цивилизации? Разве не достаточно всем людям земли ужасающего этого примера? Смешение рас выгодно только небольшой кучке денежных мешков, привыкшей ловить в мутной воде золотого тельца, но не всему человечеству, потому что оно приводит к снижению менталитета. Скрести француза диким с нанайцем и еще раз убедись, что из этого получится лишь послушный истукан. По странам и континентам с началом перестройки и открытием границ раздается душераздирающицй вопль - русские идут. Американцы, слава Богу, начали разбираться кто есть кто, они уже пишут не о русской мафии, а о русскоязычной, что далеко не одно и то же. А до этого весь позор падал на головы только русских.
Они дошли до своего места работы, Аркаша поправил сумку на плече.
- Спасибо за лекцию, - без обычной своей усмешки сказал он, цепляя табличку. – Я, конечно, согласен не со всем, сгоряча тобою высказанным, но в твоих рассуждениях доля правды есть. И большая.
- Как ты можешь со мной согласиться, когда ты сам наполовину еврей, - уколол его Жора. - Логика мышления у тебя, понимаешь, одинаковая с нерусскими, в силу вступает некая солидарность с богоизбранным народом против народа - господина.
- А ты кто,господин? - повернулся Аркаша к нему всем корпусом. – Ты сам на каждом перекрестке подчеркиваешь, что ты не русский, а русич, только кто бы в это поверил, когда там и хохлы побывали, и казаки, и те же кацапы.
- Шалишь, брат, если чувашская княжна, которую я чпокнул на побережье Черного моря,заявляла,что она русская по национальности, то мне сам Бог велел покопаться в истории своего рода, - отпарировал Жора. - Кстати, когда я в очередной раз заламывал руки по поводу своей нации, позорящей себя пьянками, грязью, развратом и другими непотребными действиями, одна женщина вдруг с удивлением воззрилась на меня. Мол, кого я считаю русскими, этих оборванцев с пропитыми широкими мордами, корявеньких, недоразвитых мужичков и баб? Но они русские только по паспорту, а на самом деле никакого отношения к малочисленной нации, сумевшей заставить говорить на своем языке одну шестую часть мира,и близко не имеют.Это потомки разных племен,по большей части с татарского Поволжья, прилепившихся со всех сторон к могущественному государству Русь. У меня после замечания той женщины как гора с плеч свалилась, я словно прозрел.
- Уймись, могущественный, - снисходительно похлопал Аркаша его по плечу. - Коли ты такой великий, то вдвойне обязан заботиться об остальных малых народах, у которых отобрал не только их землю со всеми богатствами в ней, но и родной язык.
- Я о них забочусь, но честное слово, эта многовековая забота надоела мне хуже горькой редьки. Хочется пожить как немцы, или шведы.
- В отпуск не собираешься, как тот швед?
- С удовольствием бы умотал с рынка хоть сейчас. А ты?
- Хм, мы с моей благоверной билеты уже взяли, в сентябре начинается бархатный сезон.
- Тебе легче, в твоей сумке шестьдесят пять ваучеров не заторчали.
- Ты ж у нас самый умный, - хохотнул Аркаша. - Чурка и тот догадался бы вовремя избавиться от этих чеков.
- Как раз на это большого ума не требуется, мне еще ни разу не довелось встретить продавца или продавщицу с высоким интеллектуальным мышлением,потому что у них нет почвы для дальнейшего своего развития, - не согласился Жора. – У них больше преобладает инстинкт наживы:купил – продал,я на рынке,к сожалению,тоже начал ржаветь, у меня стало пропадать стремление к высоким материям, к поискам истины. Может быть я потому и срываюсь в пьянки, что не вижу смысла в простом накапливании денег.
- К звездам здесь не тянет, в этом ты прав, но - каждому свое, - пошевелил жирными плечами Аркаша. - Природа создала человека индивидуалистом, один выделяется тем, что много пьет, другой хорошо ворует, третий дерется. Если у меня нет никаких духовных или низменных талантов, то я хочу возвыситься над общей массой хотя бы хорошей одеждой, самоуверенным видом от того, что имею возможность купить то, что мне понравилось.
- Да, ты конечно прав - каждому свое.
Вздохнув, Жора машинально пощупал толстый пакет ваучеров через тонкую кожу сумки, вряд ли теперь удастся пристроить их даже по своей стоимости. Недавний всплеск цен быстро спал и перешел в медленно иссякающее журчание, и коммерческие структуры не позволят им подпрыгнуть вновь, потому что это им невыгодно. Как-то все ненадежно, неустойчиво, даже в эшелонах власти, кто посильнее, те грабят, наживаются, жируют, забыв о том, кому они обязаны своими богатствами - о народе. А нынешний народ вряд ли теперь напомнит о себе, как бывало не раз в истории России, в самый неподходящий момент. Он стал почти ручным после основательной, почти восьмидесятилетней, стерилизации…
К Жоре подошел мужчина в хорошем костюме, в фетровой шляпе, его лицо показалось ему знакомым.
- Ты меня не помнишь? - спросил он с нагловатой усмешкой по краям волевых губ. - Я купил у тебя старую "сотку", когда собирался ехать в Чехию.
- Ну и как съездили? - напрягся ваучерист, для него все стало ясно.
- Ничего хорошего от той поездки не вышло, в смысле твоей "сотки", - мужчина придвинулся ближе. - Чешский волонтер на границе порвал ее на моих глазах, хорошо еще, что обошлось без скандала, он мог бы меня и в полицию сдать, потому что твоя купюра оказалась фальшивая.
- Он ее проверял? - осторожно спросил Жора. – Я имею ввиду, через машинку, или еще как?
К ним подошел Сникерс и стал рядом.
- А что ее проверять, это простая бумажка, - мужчина, покосившись на него, ослабил немного давление. – Сотку отшлепали на принтере, потоптали для верности ногами, и пустили ее в оборот.
- Простите, а вы привезли те обрывки с собой?
- Еще этого мне не хватало.
- Тогда почему я должен вам верить? – набычился Жора. - Таможенник сотку не проверил, назад вы ее не привезли, почем я знаю, может вы сплавили ее в каком-нибудь чешском баре.
- Ты что, парень, белены объелся? - вскипел мужчина. - Я вот пойду и накапаю на тебя куда следует.
- А где у тебя доказательства? - недобро ухмыльнулся Сникерс. - Таких как ты ушлых, у нас бывает по десятку на день.
- Тем более я сразу вас предупредил, что сомневаюсь в ее подлинности, - с напором добавил Жора, прикидывая в уме, во сколько ему обойдется заглаживание конфликта перед операми, если мужчина решится все-таки заявить в милицию. Посадить его не посадят, но после этого инцидента стоять на базаре вряд ли придется. - Вы сами пришли к выводу, что она настоящая, никто вас за уши к нему не подтягивал.
- Но ты меня предупреждал, что она может оказаться ненастоящей? - вновь воспрянул духом мужчина.
- Не предупреждал, а сказал, что сомневаюсь в ней, потому что она была очень потертая. Я лично решил, что "сотка" нормальная, обтерханная, конечно, но ходовая.
- Чего ты с ним разговариваешь, пошли его подальше и дело с концом, тем более, что доказательств у него нет никаких, - насупился Сникерс. - Сам давно прокрутил где-то сотню баксов, а теперь возникает, если каждый начнет требовать деньги обратно, то нам тут делать будет нечего.
- Вы нас на глазах будете кидать, а мы должны молчать? - побагровел мужчина. Вокруг начал собираться народ. - Нет, ростовские кидалы, так не пойдет, не на того нарвались.
Жора понял, что этот базар - вокзал надо срочно заканчивать, если к ним подвалит кто-то из оперативников, то неприятности будут обеспечены.
- Что вы предлагаете? - тихо спросил он у бывшего своего клиента.
- Верни мне мои дньги, и дело с концом.
- И вы возвратите мне мои сто долларов, но в таком состоянии, в каком их взяли, и я отдам вам ваши двести шестьдесят тысяч.
- Ну потеха... я тебе говорю, что волонтер ее порвал. Как на духу рассказываю, вот те крест православный, что было именно так.
Люди все прибывали, невдалеке притормозил наряд омоновцев. Аркаша со Скрипкой показывали Жоре знаками, чтобы он на время свалил со своего места, а потом пусть мужик его ищет, но не было никаких гарантий, что тот не начнет таскаться сюда ежедневно. Вид у него был, несмотря на модный костюм и фетровую шляпу, настырного деревенского заготовителя, да и сбрасывать со счетов его рассказ, похожий на правдивый, все-же не следовало.
- Хорошо, - заговорил он после некоторого размышления. - Хотите компромисс?
- Какой?
- Я утверждаю, что "сотка" была нормальной, хотя сам в банк для ее проверки не ходил, вы тоже не проверили ее, например, машинкой, а доверились какому-то волонтеру, значит, виноваты оба. Я предлагаю вам сто тысяч компенсации и мы заминаем разговор.
- Сто тысяч... а остальные себе в карман? – хлопнул мужчина себя по бокам. - Хорош компромисс…в свою пользу.
- Тогда вы не получите ничего, мне она тоже досталась не даром.
Жора демонстративно подкинул сумку на плече и собрался покинуть место разборки.
- Бери, дурак, тебе поверили на слово, - подтолкнули мужчину из толпы. - Другой бы на его месте давно послал тебя подальше, потому что у тебя нет никаких доказательств.
Мужчина нерешительно протянул к Жоре руку, тот вложил в нее две пятидесятитысячные купюры, толпа облегченно вздохнула и, осыпав ваучериста уважительными взглядами, рассосалась на глазах. Наряд омоновцев снова гуськом потянулся по периметру рынка.
- Я бы этому прохиндею ни копейки не дал, - сплюнул Сникерс сквозь зубы.
- Я бы тоже послал того мужика на хер, - поддержал его Серый. – Сам проболтался где-то с месяц, а потом приперся предъявлять претензии. Но это ж наш литейщик, видно, мало его наказывали.
- Мы работаем на доверии, - пожал Жора плечами. - Люди должны не сомневаться в нашей порядочности, иначе они перестанут к нам обращаться.
- Ты считаешь это быдло людьми? - Коля поднял вверх ладонь. - Жаль, что колхозник не оказался на твоем месте, он бы не деньги вернул, а заехал бы тебе еще в лобешник.
День как бестолково начался,так бестолково и закончился,Жору все время преследовали нервотрепки и растраты. Приехав домой, он зашвырнул сумку в шифоньер, не удосужившись как обычно посчитать бабки, подумав, что не имеет смысла лишний раз расстраиваться из-за убытков. Подогрев свой змеиный супчик, он похлебал его из тарелки, закусывая ломтем вареной колбасы, и включил телевизор, но по нему как не было программ на экономические темы, так и не предполагалось в дальнейшем.Не объявлялось ни цен на ваучеры на РТСБ, ни курса акций приватизированных предприятии, ни информации по другим ценным бумагам, аналитики с утра лепетали что-то в общих чертах по узкому кругу вопросов, рассчитанных не на массовую аудиторию, а на крутых специалистов, и все. Изредка, правда, они оповещали о неизменном подъеме курса доллара к национальному рублю. Жора, облокотившись о спинку дивана, почти не воспринимал смыла картинок на экране, играющих всеми цветами радуги, накопившаяся усталость брала свое. Зудело в области лобка, рука машинально потянулась к ширинке. И вдруг до него дошло, что там по идее зудеть не должно,потому что кроме Людмилы у него не было никаких женщин,волосы давно сбриты, двери перед немытыми собутыльниками были закрыты на прочный замок. Включив настольную лампу, он надел очки и расстегнул ширинку, под корешками волос снова во множестве гнездились красные пятна с черными точечками посередине. В голове зароились разные мысли, неужели это от трусов или от мочалки!Но нижнее белье и сама мочалка были прокипячены в крутом кипятке. А может, они с Людмилой заражали друг друга по очереди? Например, уцелела какая-нибудь гнидка и прыгала она теперь от нее к нему, от него к ней, не переставая размножаться со скоростью пулеметных очередей. Жора, достав средство от педикулеза, с остервенением втер его в кожу, наверное, у него началась полоса неудач - неприятность следовала за неприятностью. У Людмилы он был дня два назад, последнее время она взяла за привычку спрашивать, когда и во сколько он придет, хотя раньше этого за ней не замечалось, мол, когда хочешь, тогда и приходи. И все-таки на этой мелочи акцентировать внимание не стоило, так можно было додуматься черте до чего.В передней дилинькнул звонок,поставив пузырьки с мазью на место и помыв руки, он пошел открывать, на пороге возвышался Саня Кравчук, литератор из Белой Калитвы. Они не видели друг друга давно, с тех пор, как у Сани наконец-то вышла тоненькая брошюрка с коротенькими рассказиками на уголовные темы. Тогда они с ним, казачьим войсковым старшиной по печати, надрались крепко, сейчас даже вспомнить было трудно, где и как они расстались.
- Примай казака, господин ваучерист, - гаркнул Саня.
Жора пошире распахнул дверь, отойдя в сторону, радостно похлопал старого приятеля по прямым плечам. Еще одного друга, самого молодого атамана Области Войска Донского в Верхнедонском округе - Юру Карташа – он не видел тоже больше ста лет.
- Заходи, братка, ты в Вешенской не был? Как там поживает наш поэт - атаман?
- Там побывать мне не довелось, я думаю, атаманствует, куда ему деваться, а вот пишет ли он стихи - не знаю, - загудел Саня, выставляя на стол бутылку столичной. - Слухай, что хочу тебе сказать, у тебя переночевать можно, а то моих автобусов и след простыл. Или звякнуть корешку на Западный?
- Никуда не звякай, Сашка, мой диван в твоем полном распоряжении.
- Тогда пары бутылок нам, надеюсь, хватит, а если что - еще сбегаем.
- У меня в холодильнике коньяк простоял полмесяца, я его за батареей отопления нашел, видать, прятал от собутыльников.
- Ты так и бухать перестанешь, - посмотрел на него Саня с недоверием. – Полмесяца, это срок приличный.
- А как же, мы стремимся выбиться в белые люди.
Застолье под стакан подпольной,воняющей керосином,водки с кусочками вареной колбасы и неизменной сигаретой на закуску, растянулось чуть не до утра. Саня жаловался, что рукопись его сборника рассказов, пролежав несколько лет в издательстве "Орфей", директором которого был их общий знакомый, книгой так и не стала, хотя директор этот шустро опубликовал свои труды, оформив их в глянцевый переплет.Такими вот стали старые друзья, которых сами же в прошлом выдвигали на ответственные посты в областном литобъединении. А выпустить книгу за свой счет вряд ли теперь вытянешь, журналисту, пусть и заведующему отделом в районной газете, ставка известная - лишь бы с голодухи не подох. Коммерцией заниматься опасно, кругом один криминал, короче, покатил по России бардак, а куда он ее заведет, уже зависит, скорее всего, не от самого российского народа. Жора успокаивал Саню, втолковывая ему, что возможностей вырваться в люди сейчас намного больше, чем при родной Советской власти, нужно только не опускать руки, а учиться шевелить мозгами. Тот отчасти соглашался, все равно упрямо выгибая бровь, видно было, что сознание у него начинало раздваиваться от разных новшеств вокруг.
Это все, что запомнилось Жоре из разговоров с Саней, под утро они опохмелились и пошли каждый своей дорогой, бывшей для них до перестройки одной в стремлении к единственной цели.
Вечером следующего дня поезд Ростов - Адлер увозил Жору из города в желанное сердцу Лазаревское, Аркаша с женой отбыл в данном направлении немного раньше. Перед этим Жора устроил скандал Людмиле, не приведший ни к чему и только ускоривший его отъезд. Она, как и в прошлый раз, повторяла как заведенная, что вновь появившиеся у него насекомые, не главное, но что для нее являлось этим самым главным, опять не сказала. И он ушел из ее квартиры, в которой радовался своим успехам его маленький сын, чувствуя себя человеком, которого хотят поводить за нос. Он направился сразу на вокзал, чтобы одним махом обрубить все проблемы, накопившиеся за это время, понимая, что в данном случае это единственный выход из положения, в которое он себя загнал.
Получив постельные принадлежности, Жора попытался уснуть под равномерный стук чугунных колес, его в восемь часов утра должен был принять в свои объятия маленький, чистенький, аккуратный вокзальчик, уже без скромного памятника адмиралу Лазареву, снесенного адыгами два года назад.Он надеялся, что ласковый морской бриз освежит его лицо пряным субтропическим дыханием, упругие волны смоют грязь, наполнят тело силой и здоровьем. А когда-то здесь была малярийная дыра, населенная дикарями, доживавшими едва до тридцати пяти лет, превращенная усилиями этого самого Лазарева в здравницу. Коротка же память у малочисленного племени, теперь утюжившего дороги небольшого поселка лакированными иномарками.
Дня три Жора старался не замечать ничего вокруг, его интересовали только море и горы, покрытые корявыми деревьями, с вкраплениями кустов ореха - фундука, барбариса, шиповника и дикой абрикосы. Затем его, как всегда, потянуло на танцы в санаторий "Тихий Дон", расположенный на вершине одной из невысоких гор, танцплощадка внизу, на территории шестой поликлиники, пустовала, года три назад он отплясывал на ней с женщинами разных национальностей,не имея от них отказа ни в чем.Даже лишил невинности,правда, по обоюдному согласию, студентку медицинского института из бывшего Куйбышева, как потом оказалось, чувашскую княжну.Теперь же рассчитывать можно было лишь на какую-нибудь бабенку, сбившуюся с демократической ноги, отдыхающие обособлялись,досуг они проводили семьями, загорали замкнутыми компаниями. Два вечера он ловил удачу, наконец, его просто сняла толстая симпатичная женщина, наблюдавшая за ним со стороны, если бы не пышные формы, она бы удовлетворила его вкусы полностью, но в данный момент ее подруга, стройная фигуристая болтушка, нравилась ему больше. А когда он узнал, что она по гороскопу еще и Рыба, то есть, знак, подходящий ему по всем показателям, то сделал серьезную попытку переметнуться к ней. Но он опоздал, толстушка буквально через два часа знакомства заволокла его в придорожные кусты и принялась с поросячьим восторгом тягать по необъятным своим телесам как грязную рубашку по стиральной доске. Жора так и не понял, где у нее кончались половые губы и начиналось влагалище, наверное, природой и то, и другое, рассчитывалось на слона. В течении нескольких дней он пробовал сорваться с крючка, пока до него не дошло, что пароход давно отчалил от пристани, и его Рыба, информируемая толстушкой обо всем, бросилась в объятия первому подвернувшемуся ей высокому худому колхознику с голосом гусеничного трактора на весенней пахоте. Все четверо после танцевального марафона, крепко подпитые, закрылись в комнате женщин и взялись сношаться парами на близко стоящих кроватях. Жора долго не мог кончить, в конце концов, он задрал жирные ноги толстушки себе на плечи и влез чуть не с яйцами в живую кишку, яростно клокочущую расплавленной лавой. Казалось, толстушка вся состояла из влагалища, закатив глаза,она зашлась в таком долгом визге, что конкуренты, терзающие друг друга на соседней кровати, мгновенно притихли. Толстушка уже ничего не соображала, хоть удовлетворяй ее рукой по локоть, хоть ногой по колено - реакция была бы одинаковой. Колхозник, недовольно поворчав, сполз с Рыбы и босыми ступнями прошлепал к столу, плеснув в стакан вина, он гулкими глотками осушил его до дна.
- Ну ты, падла, как "Кировец", - обратился он к Жоре, вытерев губы ладонью. - Если бы я знал о твоих способностях, никогда бы не согласился жариться рядом с тобой. Всю малину обломал.
Рыбка восхищенно заскулила:
- Давай поменяемся партнерами? - окликнула она толстушку.
Та быстро прижала Жору к бугристым своим телесам, дохнула ему в лицо резиновым облаком перегара:
- Ни за что, я сразу умру. У-у, мой пупсик, - она обхватила слюнявыми губами и его нос, и сразу подбородок. - Я люблю своего мальчика, никогда и ни с кем не испытывала ничего подобного.
Жора с трудом освободился от тяжелых объятий толстушки и, не стесняясь своего адамового вида, тоже направился к столу. Крепленое вино из бутылки было густым и липким, а местное виноградное из трехлитрового баллона прохладным и успокаивающим.
- В стакан должен бы влезть, - промычал присевший на стул колхозник, внимательно приглядываясь к его мужской гордости. - Сантиметров тридцать?
- Не помню, мы еще в армии дурачились, у кого толще и длиннее, - мотнул он головой. - У меня со всей роты был второй.
- А первый у кого был? – тут-же поинтересовалась Рыба. Толстушка громко скрипнула панцирной сеткой.
- У Витьки Жирова из Ставрополя, но он сам вымахал под два метра. А третий номер был у кривоногого татарина из Казани, мы прозвали его метр с кепкой.
- Все корявенькие растут обычно в корень, - хохотнула Рыбка.
Жора, чувствуя, что от невыплеснутой энергии и адского напряжения побаливает в паху, предложил:
- Пойдемте на море, ночью вода теплая, волны мягкие, медузы в глубине светятся.
- С удовольствием, - сразу согласилась Рыбка, легко соскальзывая с кровати. – Море для меня подарок на всю оставшуюся жизнь.
На берегу толстушка, днем отгонявшая Жору стесняясь своих форм подальше от себя,растелешилась и принялась скакать в первозданном виде вдоль кромки воды. Если бы кто-то из проходящих поблизости подсмотрел эту картину, он бы ошалел от страха - такими нелепыми были ее движения. Рыба с колхозником плескались рядом, Жора уже не мог рассчитывать на нее, потому что мужик вместе с толстушкой ревностно следили за каждым их шагом. Окунувшись, он выбрался на берег, стуча зубами, натянул брюки и рубашку и поплелся к коммерческому ларьку за шампанским. Когда он вернулся, Рыба с колхозникои занимались любовью далеко за бетонным бруском, вскоре они ушли совсем. За ночь он несколько раз мотался в комок, оставляя свою шикарную пассию,тающую от любви и мягкого полусухого шампанского, наедине с выброшенной волнами корягой. Утром девушка за окошком, забранным стальной решеткой, удивленно развела руками:
- Больше не осталось ни одной бутылки, вы одни попили весь трехдневный запас...
В течении почти недели Жора драл толстушку там, где у него вспыхивало желание, он, злой на все от предыдущих неудач, мог прислонить ее к любой пальме в курортных парках и оплодотворить стоя, не обращая внимания на отдыхающих, проходящих по вечерним аллеям совсем близко.Благо, юбки она носила широкие и короткие, а прекрасно сшитые костюмы, скрывающие ее формы, одевала только на танцы и в ресторан.Было удобно задрать на ней подол, расстегнуть ширинку на своих брюках, и вжаться в рыхлое тело подружки, активно работая задницей. И кто там разберет в синих сумерках, что они не целуются, а занимаются любовью, и кто к ним будет присматриваться, когда из-под каждого куста доносился точно такой же интимный шепот с глубокими стонами. Для этого люди и создали курорты, чтобы человек мог здесь расслабиться, уйти от повседневной домашней рутины и от забот. Потом Жора купил билет на поезд до Ростова, не предупредив толстушку, впрыгнул в предвечерний вагон и уехал. Людмила в тот момент показалась ему куда лучше, словно курортная женщина вобрала в себя все ее недостатки, она будто преподнесла ее в лучшем свете.
И снова нужно было выходить на базар, потому что деньги таяли сладкой ватой во рту, да еще не давали покоя заторчавшие надолго шестьдесят пять ваучеров. Надвигался прохладный октябрь, в прошлые годы проявивший себя чрезвычайными ситуациями, никто не знал, что-то он приготовил на этот раз, какие новые взрывы эмоций.
Ваучер продолжал медленно, но верно, падать, ребята брали его с неохотой, и только тогда, когда на него был заказ от купцов. Аркаша со Скрипкой банковали на своем месте, семейный подряд тоже, они, кажется, успели прорасти у входа в базар, уцепившись корнями в каменную почву, утоптанную миллионами ног. Сникерс с Очкариком, с толстым Андрюшей и еще несколькими ваучеристами снова махнули в Брест за автомибилями,Лана ловила на свою улыбку, красивую и белозубую, желавших продать или, наоборот, купить доллары, дойчмарки и другую устойчивую валюту. Рядом с ней мостился голенастый Владик с большим рюкзаком за плечами и маленькой картонкой на груди, тот, который ухитрился купить всего за полгода двухкомнатную квартиру в центре города. Это был смышленый парнишка, немного заносчивый, за что не раз получал по тыквовидной голове от клиентов и от самих ваучеристов.
- Ну как отдохнул? - подскочил к Жоре, как всегда по петушиному, длинноносый Скрипка в стоптанных башмаках.
- Нормально, а ты что, никуда не ездил? - спросил тот в свою очередь.
- Мы со своей женой смотались только в Белоруссию, к своим родственникам.
- Наверное, за бульбой? Ну как, пригнал оттуда пару машин?
- Почему за бульбой, у нас своей хватает, мы ездили по другим делам.
- Ясное дело, ты не знаешь, отчего у Аркаши недовольный вид?
- Он немного простыл, - пояснил Скрипка. – Как приехал с моря, так насморк и подцепил.
- Это вы меня обсуждаете? - откликнулся Аркаша.
- Скрипка рассказывает мне, как ты после лазаревской кустотерапии СПИД подхватил, - ухмыльнулся Жора. - Теперь будешь ростовчанок заражать.
- Это ты у нас мастак заражать и надувать бедных женщин так, что они летают над землей крупными шариками, вспоминая тебя, оболтуса. А у меня со Скрипкой может быть лишь насморк, да старческий пердеж, - отрекся Аркаша от СПИДа. - Загорел ты, смотрю, хорошо, признавайся, сколько баб натянул?
- Одну, блин, и та оказалась не по вкусу.
- Баб выбирают не по вкусу, а по запаху, ты помнишь анекдот, когда сын таскал отцу волосятины с мандятин?
- Ну и на чем они остановились? - заинтересовался Жора.
- Сыну сто раз пришлось потрудиться, в сто первый он принес волосятину, отец понюхал ее и говорит, эту, мол, не пробовал. Женись, сынок.
Они засмеялись. Жора поправил на груди табличку и огляделся вокруг, Данко на углу ларька по крупному беседовал с коренастым незнакомым фраером в надвинутой на лоб кожаной кепке. Тот, ощерив вставные зубы, доказывал что-то свое, но Данко ему не уступал, тогда коренастый толкнул его в плечо, цыган тут-же кулаком стукнул противника в грудь. Отскочив в сторону, фраер зажал в ладони коричневую наборную ручку ножа, глухо щелкнуло, выскакивая, тонкое жало, солнечные лучи заскользили по краю лезвия.
- Это уже непорядок, - пожевал губами Аркаша. - Надо помочь Данко, а все цыгане, как назло, подались на базар.
Жора, сдернув табличку, быстро подскочил к Данко, Саша Хохол зашел за спину фраера. Такие стычки на рынке случались частенько, иногда дело доходило и до резни, этот коренастый, видимо, тоже принадлежал к масти приблатненных, но никак не настоящих блатных, те в ссоры ввязывались редко. Покосившись по сторонам, он шагнул к цыгану, который успел выдернуть из кармана широких брюк складной нож, раскрыв его, он чуть подал острием вперед. Не слышно было ни криков, ни угроз, ни привычного мата, все происходило тихо и мирно, по ростовски. Мимо проходили озабоченные люди, из толпы слышался девичий смех, кто-то с кем-то ругался,молодая женщина вытирала слезы плачущему ребенку. Несколько минут все стояли как вкопанные, Хохол подбрасывал на ладони увесистую железяку, похожую на молоток без ручки, Жора нащупывал в сумке заточенную отвертку, Коля поглаживал под рубахой газовую "пушку".
- Дальше что, фраер! - наконец, резко и гортанно выкрикнул цыган, черные глаза у него налились кровью. Еще секунда, и он бы сцепился с коренастым блатнюком.
- Завязывай, корешок, - процедил Коля сквозь сцепленные зубы, обращаясь к незнакомцу. - Здесь тебе ловить нечего.
Фраер и сам это понял, он метнулся в сторону, выскакивая из-под опеки Хохла.
- Тебе, цыган, это даром не пройдет, - показал он Данко золотые свои коронки на зубах. - Я тебя все равно выпасу.
Ваучеристы разом надвинулись на него и коренастый, разбросав людей, отскочил к трамвайным путям, не переставая покачивать пикой. Данко сорвался со своего места, за ним бросились остальные, фраер, увидев, что на него накатывает кодла молодых мужчин, пустился бежать. Длинноногий Хохол, догнав, врезал ему по башке, Коля ударил ногой по боку, цыган нанес незнакомцу удар по лицу снизу. Жоре осталось только пинком подтолкнуть незадачливого скандалиста дальше, по пути его бегства, тот, не дожидаясь худшего, поскакал боком вдоль путей и вскоре затерялся в толпе.
- Интересный ножичек, - перевел дыхание цыган, рассматривая выкидную пику. - На зоне, видно, делали.
Жора так и не заметил, когда он успел выхватить ее у фраера, скорее всего, тот выронил нож после того, как Хохол огрел его по башке своей железякой. Минут через пятнадцать все забыли об инциденте, надо было работать, иначе для чего тогда приволакиваться на рынок, в это скопище человеческих страстей. Ваучеристы по прежнему представляли более - менее организованную силу, если, конечно, посмотреть на них со стороны, на самом же деле каждый давно отвечали за себя.
Жора, крутанувшись пару раз на мелких баксах, намерился было сбегать за пирожками, их продавали лоточницы на другой стороне трамвайной линии. В этот момент к нему подошел деревенского вида невзрачный молодой парень, и он невольно подумал, что русская нация хиреет год от года, она теряет свое лицо. Крестьяне на дореволюционных фотографиях были один к одному, они представляли из себя личности с индивидуальными характерами, свободные, раскованные, сытые. Нынешние же не имели никакого вида, они были ни рыба, ни мясо, взгляды имели плутоватые, серые морды без всякого выражения, словно фальшивые. Впрочем, теперешний горожанин отличался от них тоже не больно здорово, он давно был разбавлен деревенскими, хлынувшими безудержным потоком во времена революций, коллективизаций и хрущевских послаблений. Жора тысячу раз пытался доказать в первую очередь самому себе, что деревенский пастух тупее городского дворника, потому что последний все-таки крутился в более цивилизованном обществе. А с кого брать пример пастуху, коли его окружал один скот, если барин в его селе появлялся в год раз по обещанию. В деревнях туалетов не строили даже в общественных местах, потому что жители испражнялись беря пример со скотов - где прихватило, там и опростался.Общались они между собой тоже односложно, полунамеками, они были хитрее городских своей жизненной хитростью, но умнее - вряд ли. Ему в пример приводили Ломоносова, но такие люди, и им подобные, были единицы на всю дореволюционную крестьянскую Россию, они не могли делать в государстве погоды. Да и сам Михайло родился в богатой и образованной по тем временам семье поморов. Когда же свершилась революция и правящая коммунистическая партия открыла двери во властные коридоры в первую очередь выходцам из деревень, то результат не замедлил сказаться.Где теперь оказалась Россия со своей веками накопленной культурой? Ответ на этот вопрос не следует долго искать: страна из-за правления угрюмого горца Сталина, кукурузника Хрущева и деревенского рубахи-парня Брежнева скатилась на мировые задворки. Любой пародист стремился передразнить Горбачева с его "правильной" речью, недалеко от него ушел и Ельцын со своим «пата шта», он оказался разве что понастырнее своего брата-селянина, понахрапистее его. А правление страной по прежнему балансировало на уровне старосты села или председателя захудалого колхоза, того и гляди кто-то из этих «политических деятелей» вновь вздумает снять башмак, да постучать им по трибуне в Организации Объединенных Наций, или завилять задом перед гельмутами колями с биллами клинтонами, забыв о принадлежности к высокочтимой во всем мире, до ленинского дьявольского переворота, нации.

Глава шестнадцатая.

- Сколько ты за них дашь? – спросил у Жоры парень. - Только честно.
Вложив в руку ваучериста два серебряных рубля, он испытующим взглядом уперся ему в лицо. Жора всмотрелся в матово блестевшие кружки, одна монета была тысяча восемьсот сорок первого года выпуска, и она сохранилась хорошо, вторая, павловская, не представляла ценности, потому что надпись в ее середине: "Не нам, не вам, а имени твоему", почти стерлась. Плохо просматривался и крест на оборотной стороне монеты, составленный из первых букв имени императора.
- За Николая Первого четвертак еще дать можно, а за Павла я могу отстегунть тебе только как за лом. Это уже не монета, обыкновенный серебряный кружок.
- Мне уже предлагали за них пятьсот тысяч, но я не отдал, - осклабился мужик, забирая монеты.
Жора поморщился, ему надоело слушать выдумки, и когда уже люди перестанут набивать цену себе и своему товару таким вот примитивным способом. Неужели им было трудно, прежде чем нести что-то на базар, пройти в любой музей и проконсультироваться у музейных экспертов.
- За углом, в середине рынка, твои монеты возьмут за миллион рваных, - заговорщически подмигнул он, не дав парню возможности развить фантазию. – Но ты на такую сумму не соглашайся, глядишь, кто купит и подороже.
- А почему не берешь ты? - засомневался колхозник.
- У меня их мешок...
Потеряв всякий интерес к клиенту, Жора отошел в сторону, чтобы не ввязываться в глупый, а потому долгий, разговор. Аркаша обхаживал двух молоденьких девчат с золотыми сережками, Скрипка прощупывал пальцами серебряный мужской браслет от часов. Когда Аркаша освободился, Жора тронул его за рукав пиджака:
- Ты не в курсе, почему на некоторых монетах над двуглавым российским орлом и над короной над его головами выбита шестиконечная звезда Давида?
- Тебе эти монеты предложили сейчас? - полюбопытствовал тот.
- Я спрашиваю тебя для общего своего культурного развития, к примеру, на рублях Николая Первого и Александра Второго звезды уже восьмиконечные, а вот на монетах Александра Первого звезды почему-то еврейские. Неужели еще Петр Третий, сын Карла Фридриха, герцога Голштейн – Готторпского и русской императрицы Анны Петровны был членом масонской ложи? Или наших императоров заволокли туда даже раньше, начиная с Петра Великого?
- Про это ты спроси у своих царей - императоров, - поджал губы Аркаша. – А масонская ложа своих тайн не выдает, это такая организация, что с ней лучше не связываться.
- Разве на этот счет нет никакой литературы? Я имею ввиду информацию про монеты.
- Конечно есть, об этом можно спросить у Лени Вальдмана, с которым ты и я спекулировали когда-то книгами на теневом книжном рынке, и который имеет теперь собственный магазин "Феникс" на Соборном переулке и прекрасную дачу в Хайфе в Израиле. Кстати, магазин у него не один и не только в Ростове, как, впрочем, и у Геры Ходоса, нашего общего друга тоже по книжным делам, который умотал в Германию. А можешь подойти к другому Лени, к Хейфицу, он только что припорхнул из Израиля, у того справочники вообще на любые темы.
- Нынче Вальдман с Ходосом не только не здороваются, но даже замечать друг друга перестали. А что, этого чудика Хейфица иудеи почему-то не приняли в свой дружный коллектив?
- Когда Леня туда приехал, то между ним и божьим народом вдруг выяснилась разница в исповедывании религий.
- А ты к какой из них тяготеешь? Наверное, исповедуешь потихоньку какой-нибудь моисеизм?
- Вот ты дремучий, литейщик, - насторожился Аркаша, соображая, каким образом Жора хочет его разыграть. - Такой веры – моисеизм – не существует в природе.
- Ну, моисеевский иудаизм, какая разница.
- Я не принадлежу ни к какой из вер, - Аркаша назидательно поднял вверх указательный палец. – Я верю в Высший Разум, он и есть Бог.
- Логично, блин, только ни этого космического разума, ни другого какого-нибудь бога, человечество видом не видывало.
Жора, оставшись без ответа на свой вопрос, подался за пирожками. Солнце уже давно перевалило за полдень, и хотя множество медных листьев давно усеяло землю под раскидистыми каштанами, наглядно указывая на осеннюю пору, было довольно тепло, и народ ходил еще в пиджаках. Возвращаясь назад, он заметил, что ребята поменяли сосредоточенные выражения лиц на озабоченно - печальные. Значит, случилось что-то неприятное.
- Очкарик разбился, этот Игорь, что с нами стоял, - подтвердил Скрипка его догадки. - Хороший был парень, спокойный, не пил и не курил.
- Как это произошло? - спросил Жора, вспоминая высокого симпатичного ваучериста из группы Жорика Длинного.
- Они бригадой из восьми человек выехали в ночь из Бреста на купленных на границе машинах, Игорь только что занял место в хвосте, в той колонне был и его отец, а впереди пошел Сникерс. Навстречу им на большой скорости мчался "Урал" и, видимо, ослепил Игоря фарами, он же вдобавок в очках, да еще отстал от своих. Когда ребята спохватились и вернулись назад, то увидели, что у его "жигулей" кабина сравнялась с капотом, а двигатель влез аж в салон. Удар был такой силы, что даже мощный "Урал" перевернулся.
- Отец Игоря, наверное, с ума сошел, - попытался Жора представить картину той аварии.
- Нет, он поначалу вместе со всеми выдирал тело сына монтировками из машины. Представляешь, у Игоря, говорят, на всем теле не было ни единой царапины, как живой, только весь мягкий.
- Еще бы, все мясо от костей отстало, - глубоко вздохнул Аркаша. – Это уже был не человек, а отбивная.
Сникерс с другими перегонщиками стоял чуть в стороне, чувствовалось, что ребята не отошли еще от ночного кошмара. Ахали кулечницы и пакетчицы, вечно поддатая Света, обвешенная разноцветным набором кульков, хлопала мокрыми глазами. Очкарик никому не сделал ничего плохого, это был высокий, симпатичный, интеллигентного вида парень с белокурыми, гладко зачесанными назад, волосами и внимательными голубыми глазами за прозрачными стеклами очков. Он крупно влетел на билетах Мавроди, и после этого решил попытать счастья на другом поприще. Жора покрутил головой, вот тебе и выгодный бизнес, подумал он, а сколько еще талантливых молодых ребят найдут себе могилу в погоне за призрачным счастьем, в надежде вырваться, наконец-то, из вечной нищеты. Скольких из них убьют обыкновенные подонки, или они сопьются и останутся калеками. Не надо никакой революции с шашками наголо, с пулеметами в упор, с Чапаевым впереди, она уже идет, тихая и незаметная. И количество жертв в этой новой демократической мясорубке, развязанной маленькой кучкой людей, правящей всем миром, скорее всего, будет одинаковым...
Октябрь уж наступил, под ногами гремит латунно - бронзовая россыпь листьев, низовка с Дона пощипывает ступни прохладным дыханием. А базар бурлит по прежнему, этот адский котел с чертями - правителями наверху, кто из него высунулся - тому щелчок по носу, если, конечно, он не успел скрыться в райских заграничных кущах, как сделали это руководители фирмы "СЕАБЕКО". Им уже ничего не страшно, награбившиеся бандиты пристроились в америках с канадами и пожирают икру ложками, выписывают для своих забав Лещенко с Добрыниным. Последний во время гастролей по городам и весям часто рассказывает, как его закадычный друг Миша Шуфутинский грохнулся на спину на скользких киевских подмостках. И без устали повторяет, что он не какой-то там Киркоров, меняющий за одно выступление десяток костюмов, а настоящий мужчина, и тем более, не обворованный гомик Пенкин. Врет, наверное, хотя застиранная рубаха на нем колхозных расцветок, брюки из черного материала не проглаженные, свисают мешком с широкого его тощего зада. Зато карманы у него всегда набиты валютой, обязательный после концерта выбор королевы зала, цветы к подножию и шампанское от благодарных поклонниц. Билеты до тридцати штук, полтора часа поревел вполсилы, и считай бабки, не ошибись. Малина.
К Людмиле Жора ходить перестал, было бесполезно узнавать у нее правду о ее связях с прежними любовниками. Его крепко тянуло к Данилке, сын был еще маленький, беспомощный, слава Богу, что государство выдавало на детей бесплатный кефирчик с другими смесями, иначе - хочешь, не хочешь - глотай, брат, пустой картофельный супчик, как большинство взрослых сограждан. Ваучер сник сморщенным членом у дряхлого старика, о его котировках не было с РТСБ ни слуху, ни духу, кто-то из ваучеристов говорил, что чек в столице продолжали принимать по восемь тысяч рублей, но туда одна дорога обходилась около ста штук. Жора продолжал по прежнему приносить свой пакет чеков на базар в надежде на лучшие перемены, на непредвиденный случай, наконец, а в основном он крутился на том, что подбрасывал ему Бог. Приватизация земли неизменно откладывалась Думой на туманное будущее, у ее депутатов наварчик был и без этих земельных ваучеров. Оставалось не лениться самому, вертеться белкой в колесе, беря пример хоть с семейного подряда,хоть с рядом стоящих товарищей,тогда можно было позволить себе на завтрак икорочку под японскую магнитофонную сурдиночку. В России в это переходное время было возможно все, если покрутить по разным сторонам не тупой своей башкой. И на Канарах отдохнуть, и вызвать на дом пятидесятидолларовую за час интердевочку, или, на худой конец, снять смазливую хохлушечку, всего лишь за предоставление ей возможности переночевать в своей квартире. На дворе не лето, в гостинице дорого, на вокзале жулик жуликом погоняет, значит, затаскивай ее в постель и наслаждайся бесплатным удовольствием. Так он и поступил. Когда к нему в очередной раз подошла за мелкими баксами молодая симпатичная колбасница, Жора включил прием прожженного обольстителя, долгое время пребывавший в резерве,он заиграл словами,как виртуоз клавишами баяна.Бабенка клюнула,пожаловалась на то, что сегодня она вряд ли успеет распродаться, что с оставшимся у нее товаром предстоит беспокойная ночь на забитом мошенниками ростовском вокзале.
- Разве в городе у тебя нет никого из знакомых? - поинтересовался он с сочувствием. - Не может этого быть, у вас у всех есть пригретые углы.
- Были знакомые, у моей подруги, но она в этот раз со мной не поехала, а мне напрашиваться к ним на ночлег стало стыдно. Да и пьют на той хате по черному.
- Это уже проблема, - Жора растянул паузу подольше. - Если ты хочешь, то мы можем поехать ко мне, лишний диван у меня найдется.
Женщина чуть приоткрыла свои пухлые губы, плутоватая улыбка тенью мелькнула на ее приятном лице, она прекрасно поняла, что отдыхать ей на том диване придется не одной.Он видел, как борется она с противоречивыми своими чувствами, дома, на Украине, ее возвращения ждали муж и голодные дети. Купон там обесценился до такой степени, что им за позор было обклеивать стены туалета - дороже стоили обои из простой бумаги.
- Сейчас так поступают многие из ваших, - ненавязчиво намекнул он. - И квартира моя не какая-то блатхата, а с удобствами, с телевизором, чаек я заварю сам, горячий, и товар будет в целости - сохранности. Утречком прямо на рынок с ясной головкой и без всяких проблем.
- А вы далеко живете?
Его всегда настораживала эта дистанция через вежливое "вы", конечно, как еще ей было вести себя с ним, когда ей исполнилось всего двадцать с небольшим, а ему подпирало почти под полтинник.Но он стремился компенсировать возраст чисто городским воспитанием с интеллигентной обходительностью, он все равно давал женщине больше, потому что вращался в начитанных обществах. А что могла дать ему она, кроме своего молодого тела?Бесконечные разговоры о ценах на колбасу и картошку? На выходки у себя на Украине пьяного мужа и непослушного ребенка в квартире вечного шахтера, похожей на сарай?
- Я живу на второй остановке от площади Ленина по проспекту Октября, отсюда пятнадцать минут езды на общественном транспорте, -намеренно включил он имя великого вождя мирового пролетариата в список ориентиров чувствуя, что тот по прежнему внушает людям доверия больше остальных аргументов. - Остановка автобусов за твоей спиной, трамваев с троллейбусами тоже.
- Не знаю.., - она все еще боролась с внутренними своими чувствами. Наконец она решилась понизить голос до его интимного вибрирования. До этого молодая женщина вела себя раскованно, теперь она была связана с собеседником некоей сексуальной тайной. - Ты долго здесь будешь стоять?
- Как обычно, до вечерних сумерек.
- Только ты не подходи ко мне, потому что несколько женщин - колбасниц из нашего шахтерского поселка. Я приду к тебе сама.
- Я тоже не хочу, чтобы дома у тебя были неприятности, - согласился он. – Я буду ждать тебя на этом месте.
- Тогда я поторгую подольше, вчера, представляешь, мне пришлось отдать пару палок колбасы контролерам, а сегодня омоновцы потрясли одну из наших, - она уже полностью доверилась ему. - Стоять стало невозможно, эти нахлебники один за другим, как голодные собаки по весне.
- А вы работайте на пару, одна пусть отойдет с товаром в сторонку, а вторая торгует.
- Это бесполезно, если не имеешь влиятельного любовника или не даешь взяток, эти гниды все равно вычислят. Теперь времена настали такие, что каждый отвечает за себя.
Молодая женщина ушла. Жора подумал о том, что таким, как она, стремившимся сохранить достоинство и верность, больше всего и не везло, а если они кому и отдавались, то всегда бесплатно. Недаром на Западе женщина, получившая за постель деньги, автоматически заносилась в разряд проституток, а обходившаяся без подарков от мужчин и их покровительства, считалась порядочной. Вертихвостки с Украины давно без страха носили на шее по нескольку золотых цепочек, потому что сумели предоставить свое тепленькое гнездышко какому-нибудь члену из правоохранительных органов. Одна такая бывшая замухрышка располнела и озолотилась на глазах у всего рынка, она успела забыть, когда прятала доллары под юбку, и что дома смотрел за двумя малыми детьми собственный ее муж. И в то же время, как еще украинской женщине выскочить из вечной грязи, чтобы заработать на свой кусок хлеба. Российскому правительству надо было наоборот открыть границы с родственной русским нацией, чтобы их челноки тащили в страну все подряд, снабжая население полуголодной России более дешевой колбасой и другими товарами. Но люди, стоящие у власти, решили, что украинцам надо платить хоть телом, хоть деньгами тупорылым чиновникам, заимевшим власть на местах. Зато китайцам с их ширпотребом были предоставлены все льготы, открыли границы и для вывоза янтаря из Калининградской области в Польшу и Германию, и для воровства ценных металлов и нефтепродуктов из других районов государства для транзита через Прибалтику в страны Скандинавии. Мол, грабьте Россию дорогие недавние сограждане вкупе с жадными иностранцами, относившиеся и относящиеся к русским как к вечным своим врагам и дуракам, но в Россию ничего необходимого и дешевого не завозите… И это кощунство со стороны власть предержащих наводило на разные размышления по отношению к тем, кто был у кормила этой власти, к русской нации в целом и к себе в частности.
День прошел буднично, если не считать бурной дискуссии ваучеристов вокруг старинной иконы. Ее приволокли два подозрительных типа, утверждавших, что "доска" шестнадцатого века. Скрипка тщательно обнюхал ее со всех сторон, соскреб с одного из углов слой краски.
- Не иначе Рублев, о чем еще говорить, - издевался над ним Сникерс. - Или Феофан Грек, был на Руси и такой иконописец, из греков.
- Но икона эта старинная, - мычал про себя Скрипка. – Она сделана из мореного дуба.
- Да подделка это, хороший реставратор за месяц таких десяток наштампует, - не унимался Сникерс. - Мореный дуб... сам ты дуб дубом.
- Вообще, в ней что-то есть, - предположил Аркаша со стороны. - Краска нанесена в несколько слоев, не масляная, само дерево звенит.
- Малиновые звоны у тебя в башке, они до сих пор не утихают. - не сдавался спорщик. – Это обычная сосна с ростовского деревообрабатывающего комбината, она помокла сколько ей положено в специальном растворе, и готово.
- А краска?
- Если надо, я тебе любой намешаю, хоть на яйцах, хоть на цветочной пыльце, были бы у меня специальные знания и желание. Короче, кто хочет, тот пусть ее и покупает, но знайте, настоящая икона шестнадцатого века стоит целое состояние, а эти ребятки просят за нее всего три лимона.
- Но мы же не знаем настоящей цены этой иконы, - заартачился было один из парней. – Нам бабки нужны, вот мы и принесли ее на базар.
- Слушай, брат, если бы ты был похож на дурака, я бы тебе поверил, - обернулся к нему Сникерс. - Но вы оба по внешнему виду не те люди, чтобы не разбираться совсем.
Этот аргумент оказался решающим, валютчики пожали плечами и разошлись, а парни, завернув икону в тряпку, потащили ее в центр базара. Но спор вокруг необычной "доски" продолжался еще долго, если бы Серж работал вместе с ними, а не ушел на квартирный рынок, то и разговоров бы этих не было. Он разбирался в иконах как закормленный кот в сметане.
Вечер, как всегда, подкрался незаметно.Коммерческие ларьки быстренько задраивали зарешеченные свои витрины, уставленные разноцветными бутылками и пакетами с жареной картошкой, толстыми деревянными щитами, обитыми железом, в окнах домов напротив зажегся свет. Площадь перед базаром заметно опустела, только на другой стороне трамвайных линий, где банковали колбасники, рыбаки и овощеводы, по прежнему толпился народ. Лана рассчитала последнего клиента с баксами, задернула замок на кожаной сумочке и навострила лыжи к стоянке автомобилей. Она совсем недавно, закончив курсы водителей, смоталась вместе с матерью в объединенную Германию за покупкой автомобиля, и заодно они заехали к отчиму. Тот перебрался туда года три назад, он жил, никуда до сих пор не устроившись, вместе с младшим сыном на пособие по безработице, и всегда был рад приезду к нему своих богатеньких родственников.
- Представляете, угощаю сводного брата мороженым, а он от него отказывается, - удивленно всплескивала она руками. – Они так привыкли на всем экономить, что даже подарки боялись брать, словно за них придется потом расплачиваться. Но квартира обставлена хорошей мебелью, и машина есть, правда, подержанная.
- Значит, у нас в России живут побогаче, - лукаво усмехнулся Аркаша. – Ты, наверное, показалась им вообще дочерью миллионера.
- Естественно, мы взяли с собой в Германию четырнадцать тысяч марок, на эти деньги там можно неплохо устроиться. Но все равно их оттуда теперь палкой не выгонишь, прельщает в первую очередь культура поведения самих немцев, у них везде чистенько, уютненько, никаких пьяных и уголовных рож, не говоря о забитых продуктами и тряпками полках в магазинах, и возможностях отыскать свое место. Если в Германии найти работу, то будешь жить как у Христа за пазухой.
- А почему тогда ты там не осталась? Нашла бы себе какого-нибудь немчика с сытеньким брюшком, и прощай немытая Россия.
- Для этого нужно время, чтобы осмотреться, выучить немецкий язык, - нервно вздернула Лана подбородком. – А пока мне и здесь неплохо, квартира у меня есть, машину сама через три границы пригнала. И вообще, я еще не собираюсь отказывать себе даже в мороженом.
Заметно похолодало, сняв табличку, Жора прошелся взад-вперед по ихнему участку. Все ребята уже разошлись, а его новая знакомая до сих пор не появлялась в поле зрения, светились тусклым светом в лучах прожекторов золотые главы собора, изредка позванивали пустые трамваи. Наконец, молодая женщина выскочила из поредевшего строя колбасников на другой стороне трамвайных путей и торопливо зашагала в его сторону. Фигурка у нее была ровная, сбитая, обтянутая потертыми джинсами, короткие темные волосы были заправлены под спортивную шапочку.
- Заждался? - спросила у него новая знакомая, запыхавшись.
- Нет, я сам только что снял табличку, - ответил он. – Ну как, распродалась?
- Под чистую. Завтра надо съездить на вокзал пораньше, в камере хранения у меня еще одна сумка с колбасой.
- Давай сгоняем сейчас, время у нас еще есть?
- Зачем ее туда-сюда таскать, она очень тяжелая.
- Тоже правильно, - Жора взглянул на свою новую знакомую. - А как тебя зовут?
Она назвала свое имя и он, взяв у нее пустую сумку, сразу направился к автобусной остановке. Сколько у него было в жизни встреч с незнакомыми женщинами, казалось бы пора уже вести себя с ними раскованно, но в глубине души до сих пор возникало чувство неловкости, заставляющее его говорить отрывистыми фразами,избегать прямого взгляда. Даже в автобусе он, стараясь не показаться назойливым, отодвигался, вопреки желанию уставшей подруги, чуть в сторону. Она совершенно не знала города и после площади Ленина с огромным памятником вождю в электрическом свете, о которой он упоминал, не раз вопросительно посматривала в его сторону. Жора успокаивающе ей улыбался, одновременно вспоминая, что осталось в холодильнике из продуктов, но по всему выходило, что гостье кроме чая с печеньем рассчитывать было не на что. Разве что телевизор уймет бурчание в ее животе, не подавать же ему на стол, в самом деле, пакетный суп с куском хлеба и зубцом чеснока. Можно, конечно, сварганить еще яичницу с луком, яйца он, кажется, недавно покупал. Впрочем, она при ее молодости переживет это неудобство, а ему к голодным вечерам за годы существования бобылем не привыкать, в крайнем случае, можно купить в комке на остановке ну очень большую плитку шоколада. Еще была крепка у него коммунистическая привычка чпокать хорошеньких баб на дурнячка, надеялся он и в этот раз, что случайная его пассия еще не успела поменять взглядов на жизнь.
Женщина, опасливо переступив порог его квартиры, задержалась у двери, дожидаясь, пока Жора зажжет свет. Он поспешно протянул руку к выключателю, предлдожил ей, смущенно хмыкнув по поводу оставленных на диване газет и пепельницы с окурками, пройти в комнату. Она, сделав еще один неуверенный шаг, снова остановилась, затем обернулась к нему и засмеялась, показав ровные белые зубы:
- Я, дура, все жду, когда раздастся выстрел.
- Не дождалась?
- Ы-ы… Я до сих пор не могу понять, с чего меня дернуло переться домой к ваучеристу, с какого такого бодуна. Только возле подъезда твоего дома дошло, что среди ваших полно всякого жулья, пришьют за милую душу и скажут, что так и було.
- Ничего, у тебя все еще впереди, - успокоил он подружку. - Ты пока располагайся, а я включу телевизор и поставлю на плитку чайник. В октябре у нас в квартирах, как сегодня, бывает прохладно, так что, не мешало бы согреться.
Молодая женщина, смущенно покосившись в его сторону, прошла в комнату и опустилась на край дивана, свою сумку она зажала между ног.
- У тебя там много денег? - грозно сдвинул он брови. - Как посчитаешь – отдашь их мне.
- У колбасниц против ваших миллионов от ваучеров - копейки, - снова засмеялась она, сразу расслабившись. - Но мне действительно нужно подбить дебит с кредитом.
Жора включил телевизор, забросив в шифоньер свой объемный кошель на ремне, прошел на кухню, долго возился там, готовя яичницу и заваривая чай. Когда он снова заглянул в комнату, хохлушка сгребала стопки сторублевок и другой мелочи, среди которой самой крупной купюрой была пятитысячная, обратно в сумку.
- А ты, дурочка, боялась, - подмигнул он ей, выставляя на стол расписные фаянсовые кружки, купленные по дешевке у ее земляков. - Есть какой-нибудь навар?
- Есть, конечно, иначе зачем было бы сюда мотаться, - вздохнула она. - Но с долгами я еще не рассчитаюсь, деньги у знакомых я брала под проценты.
- Э, подружка, у нас на рынке многие крутятся именно на чужих, на том пока стоим.Ты давно занялась колбасой?
- Месяца еще нет, меня сманула бывшая моя одноклассница. Муж мой не работает, потому что нашу шахту законсервировали, а дочь надо кормить, ей шестой год пошел.
- Дочка осталась с твоим мужем?
- Ему доверять ее сейчас нельзя, он запил, да мы с ним и не расписаны. Я оставила дочку со своей мамой.
- Выходит, и он теперь сидит на твоей шее?
- В общем, да, если ему не повезет на случайный заработок - разгрузить там что-нибудь, или по строительству помочь. Но работу ищут те мужчины, кто, как мой муж, постарше возрастом, а ребята помоложе чистят, в основном, деревенские погреба с продуктами. Мода такая у нынешней молодежи пошла.
Жора, с сожалением качнув головой, снова подался на кухню, поставив тарелки на поднос, он занес наготовленное им в зал и выгрузил его на стол. Женщина ела аккуратно, не поднимая головы, она все еще чувствовала себя не в своей тарелке. По телевизору прокручивали "Песню - 94", перед микрофоном корячился слабенький состав певцов и певиц, а эстрадники посильнее завоевывали в это золотое время заграничные подмостки. Пресняков-младший, зять Пугачихи, поющий так-же пресно и не своим голосом, умудрился удостоиться чести стать певцом года на международной престижной тусовке. Было ясно, что это случилось не без активной помощи тещи, которая и безглосого отца его, доморощенного Леля - дудочника, тоже вытащила за уши на экраны телевизоров. Володя Кузьмин, бывший любовник "мега звезды", снова вернулся из Америки в родные пенаты, скорее всего, таких там своих было достаточно. А вот Александра Серова с Ольгой Кормухиной услышать можно было нечасто, хотя эти певцы были не чета остальным, вместе взятым. Но женщина внимательно вслушивалась в тусклые голоса поп-звезд, и Жора решил не мешать ей своими рассуждениями на этот счет, прихлебывая чай из кружки, он подумал, что каждому, в конце концов, свое. Кому-то нравятся мексиканские сериалы, а кому "Председатель" с Ульяновым в главной роли, или "Гамлет" с великим Смоктуновским, те же "Полеты во сне и наяву" с Янковским, или "Пролетая над гнездом кукушки", или "Ностальгия" Тарковского. Подобных шедевров по телевидению не показывали очень давно.
Музыкальная передача закончилась, пошли обычные, на уровне колхозных собраний, разборки в государственной Думе. Убрав посуду со стола, Жора присел на диван рядом со своей гостьей, но она чуть отстранилась.
- Ну вот, начинается, - пробурчал он нарочито недовольно.
- А если мы поступим так, я останусь здесь, а ты пойдешь на свою кровать. Согласен? - предложила она, все еще не оставляя надежды сохранить супружескую верность.
- Что ж, я был бы не против, если б имел под боком постоянную женщину, - рассудительно заметил он. - Но увы, милая, я голоден, боюсь, что вопреки моей воле обстоятельства заставят меня посягнуть на твое тело. Кстати, ты не слышала нового анекдота про генерала Лебедя, командующего четырнадцатой армией в Приднестровье?
- Расскажи, Лебедь мне нравится, в том числе и как мужчина.
- Предупреждаю, анекдот мой, так что строго мое творчество не суди.
- Начинай, не буду.
- Итак, молоденькая журналистка у него любопытствует, мол, товарищ генерал, как вы обращаетесь со своими подчиненными? Лебедь ей отвечает: я раскладываю на столе карту, даю задание и спрашиваю: Ясно?Они мне хором: так точно, товарищ генерал. И я говорю им одно слово: Выполнять. Журналистка, теперь уже с подвохом, мол, а с женщинами вы как обходитесь? Лебедь засмущался и почесал затылок: Ну как, наверное, пора работать.
- Уже пора? - пригасила хохлушка свою улыбку. - Ну что же, где у тебя ванная, товарищ генерал,где горячая вода?
- Ни ванной, ни горячей воды у меня нет, у меня один холодный душ в душе, совмещенном с туалетом.
- Понятно, москаль, у тебя все как в той четырнадцатой армии...
Она поднялась с дивана, выключив свет в горнице, зажгла его в прихожей, вскоре из крана в туалете зажурчала вода. Жора, неторопливо раздевшись, нырнул под одеяло на кровати, но и под ним было весьма прохладно, потому что топить еще не начинали. Он, стуча зубами, поворочался на ледяной простыни, подумав, что в таких пещерных условиях член у него может и не встать, ко всему, кожа на яичках превратилась в скорлупу от грецкого ореха. Вдруг некстати вспомнилось, как одна из девушек - поэтесс, пока он мучился точно так-же, как сейчас, дожидаючись ее из туалета, неожиданно выглянула из-за ширмы в полном своем облачении.
- Пока, - помахала она ручкой, загремев ключом в дверном замке.
Для него это был капитальный облом, и если бы она справилась с замком, ему было бы стыдно встречаться с ней на литературных посиделках. Но Бог знал, кому отдать кусочек сыра в данный момент, тогда все прошло на высшем уровне. И все-таки, Жора с тревогой выглянул из-под края одеяла, боясь повторения того спекткакля, женщина как раз вошла в световое пятно от лампочки в прихожей. Он увидел округлые, словно резиновые формы, не с объемной дыркой между ног от широкого зада и тощих ляжек, а ровненькие полные ножки, вырастающие из аккуратненькой попочки. Как-то они с кумом прикопались к английской букве "даблъю", сравнивая ее почему-то с женским задом. В основном, бабы обладали задницами, похожими на эту самую "даблъю", но встречались женщины и с "раздаблъю", и уж совсем было неприлично по их мнению быть владелицей "абдрабздаблъю", хотя они сознавали, что сами женщины в этом природном безобразии были не виноваты. Его гостья могла на этот счет не беспокоиться, потому что ее попка точно умещалась в букву "поплъю", если бы таковая существовала в английском алфавите. Она, осторожно переступая босыми ногами по холодному полу, прошла к кровати и легко нырнула под одеяло.
- Господи, прости ты меня, дуру, - прошептала она, обкладывая себя крестным знаменнием. - Стыдно, конечно, но что мне остается делать, не бежать же посреди ночи на безлюдную улицу, полную бандитов. Да и этот... вряд ли отстанет.
- Да еще и свет погашен, - подкинул Жора еще один аргумент, подсовывая руку ей под голову. - Не переживай, об этом знать будем только мы и Бог, наверное, он не против, раз получается именно так. Впрочем, он дал нам Жизнь, и мы можем распоряжаться ею сами, как захотим.
- Я еще никогда не преступала библейских заповедей.
- Да, но ты не венчалась в церкви, а я уже разведен...
Нашарив ее припухшие губы, Жора осторожно взял их в свои, холод, сковавший его тело, неторопливо переместился к ступням. Вскоре согрелись и они...
Женщина приходила к нему в течении почти месяца, она, смотавшись на свою Украину, торопилась с тяжелыми баулами, набитыми кругами колбасы, обратно. Он помогал ей как мог - носил сумки, прятал у знакомых лавочников колбасу, чтобы ее, в случае задержания, не конфисковали всю целиком. Она не просила его поддержать ее деньгами, расчитывая лишь на свои силы, да и он, после дурных загулов, сам с трудом вставал на ноги. Пьянки прекратились, сокращалось количество выкуренных сигарет, у них образовалась почти семья. Кажется, она увлеклась Жорой, ему тоже было приятно с ней, он с каждым разом все реже вспоминал о Людмиле, но о Данилке не забывал никогда. В одну из очередных встреч они лежали в постели и перекидывались глупыми фразами, коммунальщики наконец-то затопили и в комнате было тепло.
- В первую нашу с тобой ночь я за себя испугалась, - хихикала она. - Думала, что нарвалась на полового гангстера.
- Тебе показалось, что мы долго занимались любовью? - удовлетворенно хмыкнул он. - Твой, наверное, как воробей – чир…чирик…чир-калинка, калинка, калинка моя… И все, да?
- Да, он слабее тебя, но дело даже не в этом, мы с ним теперь почти не живем. Просто он у тебя длиннее и толще и я подумала, что пришел мой последний час. До нашей встречи я кроме своего мужа больше никого не знала.
- А сейчас как ты себя ощущаешь?
- Да все у нас с тобой нормально, ничего особенного здесь нет. Приятнее, конечно, когда заполняется все, но не так, как ахают наши бабы.
- Ну да, вам же подавай такой, чтобы уши отлетали.
- Я же сказала, что разница между средним и крупным, в общем, небольшая, а маленьких я не знаю, - женщина задумалась. Затем чуть развернулась в его сторону. - Ты к своим давно не ездил?
- Что толку к ним ехать, когда они не открывают. Сама виновата, и сама же еще выпендривается, - вздохнул он. – Я даже не знаю, каким стал Данилка, дети в этом возрасте растут быстро. Наверное, он уже ходить учится, лепетать что-то.
Где-то с полчаса Жора распространялся на эту тему, не замечая, что подруга отодвигается от него все дальше. Он говорил, что и сам в детстве не получил достаточного тепла, потому что воспитывался у бабушки, пока отец с матерью тянули срок в уральских лагерях по статье за контрреволюционную деятельность. Однобокость общества после революции и Великой Отечественной войны стала привычным делом, все больше отклоняющим развитие этого общества в негативную сторону. А Данилка еще маленький, он просто обязан в этом возрасте чувствовать рядом с собой мужчину, хотя бы лет до двенадцати, чтобы мальчик успел впитать мужское начало, не хныкал и не прятался по любому поводу за материнскую юбку.Иначе он может вырасти сентиментальным гермафродитом, имеется ввиду его характер, не способным отстоять свою точку зрения, тем более, вынести ее на широкий круг обсуждения. Семья у людей с однобоким воспитанием редко складывается удачно, в ней преобладают ссоры и, как следствие, разводы, потому что парень или девушка никогда не слышали противоположной, более умудренной опытом, стороны. А что может дать ребенку одинокая мать, тем более, отец, у них в головах всегда одна мысль – накормить родное чадо, обуть его, одеть и поднять его на ноги. То есть, вырастить. А кем он станет, к чему у сына или дочери склонности - способности, это для них уже второстепенный вопрос, ответить на который просто нет времени.
Хохлушка, молчавшая до последнего момента, вдруг отобрала у Жоры часть одеяла и отвернулась к стене.
- Ты что это? - не понял он ее внезапного раздражения,подумав, что утомил женщину, уставшую на базаре за день, своими нудными рассуждениями. – Ты уже спать захотела?
- Я к тебе никогда больше не приду, - еле слышно ответила она ему после долгого молчания.
- Почему не приедешь? Что с тобой случилось?..
Но он и сам уже понял никчемность своего вопроса,успев мысленно перебрать причины ее недовольства.Во первых, у нее была почти такая же ситуация, во вторых, он слишком разоткровенничался перед ней о непреходящей тяге к своему сыну, в третьих, вернее, в главных, она, видимо, на что-то рассчитывала во взаимоотношениях с ним. Может быть, даже на совместную их жизнь, она, скорее всего, успела в мыслях воздвигнуть воздушный замок, ведь до этого вечера все у них протекало прекрасно. А он одним движением длинного своего языка разрушил его, не позаботившись оставить от него хотя бы фундамент. Тогда оставалась бы какая-то надежда построить еще один замок, крепче прежнего, потому что высказанные вслух откровения говорят о доверии к человеку, с которым ими поделились. Но в том-то и дело, что он не просто изливал душу, а признавался по настоящему в большой любви к своему ребенку. Она поняла это сразу своим чутким женским сердцем, и переубеждать ее, а тем более, оправдываться за обнажение перед ней потаенной своей боли, представлялось не только глупым, но и бесполезным. Поэтому он встал с кровати, оделся и выскользнул за дверь. Комок на площади перед магазином работал на полную катушку, Жора, выбрав самый дорогой ликер и необыкновенную шоколадку, приплюсовал к ним еще бутылочку коньяка и пошел обратно. Она заслужила расставания с ним по людски, в первую очередь, своей преданностью.
Утром она ушла, навсегда. Некоторое время Жора еще высматривал ее среди колбасниц, но женщина, видимо, вообще перестала ездить в Ростов,променяв его на тот-же Таганрог.Цены везде были одинаковые,а путь с Украины до приморского уютного городка был даже ближе. Странно, но он совершенно бросил пить, несмотря на ощутимую утрату, в смысле потери хорошего друга. Ребята одобрительно похлопывали его по плечу:
- Есть характер, литейщик, есть, теперь мы сами видим, что в роду у тебя были не одни холопы, а кое-кто покруче. Например, какой-нибудь староста села…
В один из декабрьских дней ваучеристов облетела весть, что начальника уголовного розыска районного отделения милиции, этого нахрапистого кавказца, застукали на взятке.
- Его однозначно подставили, - констатировал Саня Хохол данный факт. – Этот грузин зацепил одного из наших с базара, мол, тот будет платить ему каждый месяц, а у того ваучериста оказались крупные связи в областном управлении, может, даже там работал его родственник. Чекисты вручили ему меченые баксы, чтобы тот передал их мордовороту ввиде откупа. Во время сделки этого Мамика и приловили.
- Ты его знаешь? - спросил Скрипка.
- Знаю, но высвечивать этого ваучериста я не собираюсь.
- Теперь ему хана, работать, как пить дать, не дадут.
- На-ка, выкуси, как пахал он в центре рынка, так и продолжает работать, - сунул Хохол кукиш Скрипке под нос. - А начальника уголовки убрали, не будет наглеть, чурка толстопузая. Кстати, ему до пенсии, говорят, оставалась совсем немного.
- Если с каждого брать по соточке, а то и по двести баксов, то наварчик у этого Мамика был весьма приличный, - шмыгнул носом Сникерс. - Таких денег самые крутые из нас никогда не имели.
- Заметь, он брал по соточке или по две с каждого из нас в среднем, не считая приловов на месте, когда кто-то не успел разойтись с клиентом. Поэтому он и барражировал по нашим рядам каждодневно, - подсказал Коля. - Другие опера пришли, пивком, там, сигаретами побаловались и отвалили, потому что понимали, закон спущен на тормозах. А если его придерживаться, то в России и нового ГУЛАГа не хватит, это надо всех безработных брать, которые занимаются ваучерами, долларами, тряпками и сигаретами. А жрать тогда людям на что?
- Проблема посерьезнее, идет спланированное разделение общества на бедных и богатых, - пощипал губы Аркаша. - Если грубо вмешаться в этот хаотичный процесс, то новой революции не избежать, поэтому наши власти дают возможность нажиться любому, кто окажется посообразительнее своего тупого соседа. Подойдет нужное время – и эту лавочку прикроют.
- И когда оно подойдет? - насторожился Скрипка.
- Тебя давно уже пора раскулачивать, - цыкнул Сникерс слюной сквозь зубы. - Пальто бы новое купил с брюками, стоишь тут, только нас позоришь. За копейку готов, блин, удавиться.
- Неправда, наш армян не жадный, - защитил Скрипку Аркаша. - Недавно он уступил одному оперативнику для его сына старую скрипку за семьдесят тысяч, а настоящая цена ей под два лимона. И звучит она так, что не сравнить с деревянными магазинными.
- Конечно, приобрел ее за червонец у какого-нибудь бедолаги, а продал за все семьдесят штук. Старый барыга, да чтобы свое упустил, - съязвил Сникерс. - Хотя, надо признать, он совершил своего рода подвиг, наш литейщик, вон, в который раз влетает на ваучерах. Сколько набрал, художник?
- Да поменьше, чем у тебя было билетов Мавроди, - огрызнулся Жора.
- Свои "мавродики" я уже вернул на перегонах машин, а ты с чеками заторчал капитально. Этому чубайсовскому государственному фальшаку пришел полный капут.
- Действительно, Жора, вложил бы ты их в инвестиционный фонд, чтобы они не пропали совсем, - посоветовал Аркаша.
- В какой фонд? - поднял тот глаза на него. – Ваучеры давно нигде не принимают, даже в Москве.
Приближался новый тысяча девятьсот девяносто пятый год. Жора уже два месяца не пил и не курил, он успел за это время приобрести магнитофон "Филипс" с ковровым покрытием на пол, потому что на старый палас, залитый вином и затруханный пеплом, невозможно было смотреть. Купил себе обновы из одежды и обуви, в комиссионном магазине взял хрустальную вазу, выбрал на площади имени вождя мирового пролетариата за три дня до события пушистую сосну, правда, теперь с одной вершиной.Шакалы по прежнему грабили ваучеристов в подъездах, встречали их на улицах, у кого-то они вырвали сумку с деньгами, кто-то после встречи с ними попал в больницу или сам сорвался в пьяный омут. Жору Бог пока миловал, хотя он заметил на площади перед магазином, сразу за которым стоял его дом, базарных кидал, дефилировавших туда-сюда. Контактов с ними он старался не заводить, разве что кивнет им издалека, перекинется парой фраз и сразу домой, несмотря на настойчивое желание последних поговорить с ним. Это были очень неприятные личности, смущало и то, что они объявились в ихнем районе, но он утешал себя мыслью, что брать с него было нечего, потому что считался самым бедным ваучеристом на рынке, а если к тому же входил в штопор, то бабки у него летели в разные стороны как голуби. К Жоре в такие моменты подходил любой из тех, кто жаждал выпить, он все равно бы не вспомнил, кому отдал на бутылку вина пятидесятитысячную купюру.
Перед самым праздником он увидел Антона, старшего сына Людмилы, крутившегося невдалеке. Подозвав его к себе, Жора начал расспрашивать об их жизни, о маленьком Данилке.
- Данька растет, - вежливо улыбался Антон. – Уже по кроватке бегает.
- Не говорит еще?
- Нет, только отдельные слова, типа мама, папа, баба, или "на" вместо "дай".
- Папа тоже? - обрадовался он. - А как сама Людмила, замуж еще не вышла?
- У матери никого не было и нет, - угнулся Антон. - И не уезжала она никуда, это бабка вам нарочно сказала, чтобы вы не приходили. Они скандалов боятся.
- А теперь-то можно их навестить? Я по ним сильно соскучился, уж и курить бросил, и пить перестал, - перешел Жора на заискивающий тон. - Ты спроси у матери, если, конечно, она Новый год будет отмечать дома.
- Дома, а где же еще, ее никто никуда не приглашал. Ладно, я спрошу.
Денег Антон не взял, крутнулся на месте и умчался на рынок за покупками.У Жоры словно камень с души свалился, пацан успокоил его здорово, потому что его каждодневно преследовали навязчивые мысли, будто они уже опухли от голода. Оказалось, что эти тревоги были напрасными: и Данилка растет, и Людмила ни о ком не думает. А сколько пришлось пережить, когда кто-то обнаружил в мусорном баке напротив их участка голенькое тельце закоченевшего на морозе ребенка, уже довольно большого.
- Такую суку и убить не жалко, - скрипели зубами ребята, пока милиция опускала трупик в полиэтиленовый мешок. – Эти бабы озверели вообще…
Молоденькие девчата и правда забыли про всякий стыд и срам, они цеплялись за кавказцев и азиатов, работая на них бесплатно, на глазах обманывая своих отцов и матерей вместе с остальными соотечественниками, предлагая им фальшивую «Раму» вместе с паленой водкой, обвешивая на «заряженных» весах, с которых они продавали фрукты и овощи. И отдавались работодателям из горных ущелий прямо за рабочими местами, нисколько не тревожась за то, что покупатели видят мелькание их голых задниц за прилавками. И так было не только на ростовском центральном рынке, а по всей необъятной стране, населенной людьми, не знающими себе цену.
Весь день прошел в повышенном настроении. Жоре было предложение отдать шестьдесят пять чеков по тысяче рублей, но он отказался, еще надеясь если не продать их подороже, то вложить в приватизируемые предприятия, решив, что коли наметился на них спрос, то с расставанием с пакетом ваучеров, согревающим его душу, спешить не следует. Он купил серебряного "кайзера" и тут же перепродал эту массивную цепочку за двойную цену, потому что оставлять себе хоть и красивый, но тяжеленный ошейник, не имело смысла. Плетение у нее было безвкусным даже для разбогатевших лоточников, некультурных в большинстве своем, не говоря о "новых русских", качающих на бычьих шеях толстые золотые "веревки". С испанскими реалами, предложенными ему то ли ингушами, то ли чеченцами, он связываться не стал, они были золотыми, отчеканенными как бы в восемнадцатом веке, но вид у них был уж слишком современный. Они не имели ни потертостей, ни царапинки на гуртах, эти монеты будто только что скатились с матрицы. Еще он примерил отличный модный костюм в крупную серую полоску, тот оказался сшит как будто по его фигуре, и просили за него совсем недорого, всего тридцать пять тысяч. От такого подарка откачнулся бы только дурак, и Жора спрятал его в сумку. В основном же ему пришлось работать на обычной мелочевке.
На другой день, где-то к обеду, на рынок подоспел Антон.
- Ну как закончились у вас переговоры? - потянулся Жора к нему. - Что тебе сказала Людмила?
- Она боится, что вы опять начнете скандалить, - замялся тот.
- Да что я, зверь, что-ли! – развел он руками. - Ну был между нами скандал, затмение на меня какое-то нашло, а теперь уже все позади. Я принесу подарки, посидим, поговорим, отметим Новый год за банкой "Херши" и все. Брать с собой спиртное я не собираюсь.
- Я тоже так говорил, а она, вы ругаться, мол, снова начнете, - пожал плечами Антон, здорово вытянувшийся. - Но вы все равно приходите, гостей мы никаких не ждем, а мать я возьму на себя.
Жора, покусав губы, полез было опять за деньгами, но Антон его остановил:
- Не надо нам ничего, вы лучше сами купите все, что пожелаете, и принесете к нам. В общем, приходите, я с ней поговорю еще раз.
- Значит, твоя мать здорово против моего прихода?
- Не так чтобы..., просто она всего боится, я уже вам говорил, - парнишка перемялся с ноги на ногу. - Ее никто еще не трогал, может, поэтому.
Антон убежал. Жора долго думал, идти ему к Людмиле или не стоит, вдруг она за боязнью конфликта скрывает от сына, что хотела бы встретить Новый год в другой компании, а он влезает со своими претензиями в ее личную жизнь. Сунется вот так, а дверь опять как какому бродяге не откроют, и придется возвращаться обратно, будто оплеванному. После такого отношения к себе недолго сорваться в новый запой, и считай потом копейки, оставшиеся только на опохмелку.
- О чем задумался, детина? - толкнул его Аркаша плечом. - Это к тебе приходил Людмилин сын?
- Он самый, я навязываюсь к ним в гости на встречу Нового года.
- Ну и как они на это реагируют, пустят, или снова от ворот поворот?
- Антон говорит, что Людмила до сих пор боится, как бы я чего не натворил. Но сам меня приглашает.
- А ты зайди посреди дня, например, сейчас, имеешь полное право проведать своего сына, она пусть ведет себя как хочет, но Данилка твой. Ты же не сдернул от нее, как первый ее мудила, а наоборот, стараешься создать свою семью, продукты им носил, деньги давал. Другая на ее месте считала бы за счастье, что ты тянешься к ним.
- Зато она так не считает, - покривился Жора, отходя от Аркаши, в голове у него пронеслась мысль, что его любовница действительно тупая. Сосала бы его потихоньку, как делают это другие, и горя бы не знала...
Но настроение от неприятных мыслей у него не испортилось,главным было то,что у них все нормально, остальное можно было пережить, как сказал бы Скрипка, деньги будут целее. Все равно первый контакт теперь налажен, глядишь, после праздника Людмила станет покладистее, время заплечивает все, даже душевные раны. Можно, конечно, считать, что это отказ, но трагедию делать из него не стоит.
В обед принесли большое, два на два метра, художественное полотно, писаное маслом по холсту. Картина оказалась старинной, краска в некоторых местах осыпалась, и все равно утренний пейзаж, рисованный с крутой возвышенности, завораживал натуральностью, широтой и раздольем.Внизу текла медленная река,за ней расстилался заливной луг, а дальше зеленели березовые рощи и сосновые боры с золотыми куполами затерянного в них монастыря. Это была непорочная красота: бабы полоскали с мостков белье, на другой стороне реки, в примостившейся к ней слева крохотной деревеньке, брел по единственной улочке пастух во главе стада из пяти коров. И над этим раздольем раскинулось лазурное небо с парой ватных облачков. Не было на картине ни фабрик, ни машин, ни людских суетливых толп, от нее веяло тишиной и покоем, забытым современным обществом.
- Где-то должна быть фамилия художника, - водил Скрипка по краям картины длинным своим носом. - Не может быть, чтобы ее писал какой-нибудь неизвестный мазила.
- Ты имеешь ввиду Эрнста, который сдернул в Америку и отгрохал себе там шикарную мастерскую? - подковырнул Аркаша. - Тогда посередке возвышался бы огромный фаллос, и по бокам его матово отсвечивала бы пара мясистых грудей с коричневыми сосками.
- По моему, того Эрнста Неизвестного ты спутал с Борисом Михайловичем Кустодиевым, - возразил Жора. - Это у него бабьи телеса на красочных дореволюционных картинах переползают через края полотен, а мужицкие морды с похмелья не опоносишь.
- Видали, как наш поэт оценивает истинное русское искусство! - притворно возмутился Аркаша. - А мы считали этого пошляка интеллигентом, членом многочисленной секты тонких ценителей прекрасного.
- Он и есть член, - буркнул Скрипка, ставя картину "на попа", затем обернулся к Жоре. - Ты, член, как по твоему, чьей кисти может принадлежать это бессмертное творение?
- Шишкину точно нет, у того медведи давно бы задрали вон тех коров, вместе с пастухом, - ответил Сникерс вместо него. - Саврасову, если, но тут грачей что-то не видно.
- Не знаю, но картина хорошая, - задумчиво ответил Жора. - Если бы краска с этого полотна не осыпалась, его стоило бы смело предлагать в любой музей, пусть даже художник оказался бы и самоучкой. А так, ее реставрация обойдется владельцу в копеечку.
- Ты прав, товарищ, картину писал художник самоучка, который был моим прадедом, крепостным князей Оболенских из их имения под Козельском, - кивнул головой интеллигентного вида высокий мужчина, принесший картину. - Вон тот монастырь с куполами, это ныне возрождаемая знаменитая Оптина Пустынь, где не раз бывали Толстой, Тургенев, Достоевский, Остен Сакен и другие знаменитости того времени За вот этими сосновыми борами находилось имение Гончаровых, дочку которых взял в свое время в жены Пушкин, а с этого обрыва над рекой, откуда рисовал художник, козельчане обливали орды Батыя кипящей смолой.
- История, - уважительно посмотрел Коля на мужчину. - Неси картину в музей, здесь ты за нее получишь копейки.
- Не взяли, сами, говорят, на бобах, - вздохнул тот. - Да и фамилия художника, как вы правильно заметили, неизвестна широкому кругу ценителей искусства.
- Оставьте полотно себе, - сказал Жора, досадливо поморщившись. – Пусть оно будет у вас семейной реликвией...
- И я поначалу так думал, но передавать его уже некому, - мужчина принялся заворачивать картину в подобие простыни. - Жена посчитала эту реликвию за базарный хлам, дети думают лишь о деньгах, хотел было отдать в институт, в котором проработал почти двадцать лет, но его недавно расформировали. Я посчитал, что ценители прекрасного найдутся среди вас, ведь для картины нужны аппартаменты, а не наши хрущевки – брежневки, тогда бы она смотрелась.
- Здесь вы правы, - согласился ваучерист.
- Вот в чем и дело, - интеллигент цокнул языком и раскланялся. – Извините меня, ради бога, досвидания.
- Везите этот пейзаж в Москву, на столичный аукцион, - крикнул Скрипка ему вдогонку.
Мужчина не обернулся, в неглубоком снегу старая рама чертила углом узкую борозду. Жора подумал, что он прав, если взять картину вместо фотообоев, то они уже выходят из моды, а полотно займет места ненамного меньше стандартного ковра. К тому же оно потрепанное, умелые руки вернули бы ей прежнее состояние, но где их взять, и сколько они запросят теперь, коли вызов на дом мастера по ремонту телевизоров обходится в десять тысяч рублей. Всего лишь один вызов, безо всякого ремонта.
А пейзаж ему был знаком, он не раз бывал на этом месте, когда приезжал в Козельск к своим родным, живущим в военном городке...
- Ну и где мы собираемся подводить итоги уходящего года? - перебил Аркаша его невеселые мысли. - С Людмилой ты так и не договорился?
- Нет, боюсь, она снова не пустит меня на порог, - вздохнул Жора. – Придется отмечать праздник дома, возьму бутылочку шампанского, включу телевизор и буду кайфовать в одиночестве. Кум вчера звонил, но к нему я тоже не поеду, хотя у него все нормально и компании всегда приличные. И все равно даже у него нажираешься до поросячьего визга, потому что начинает работать привычка не отставать от других.
- В народе говорят, что встречать Новый год одному примета плохая, весь год пройдет в одиночестве, - сказал Коля. - Я буду всю ночь куролесить с бабами, несколько кандидаток уже отобрал.
- Тебе легче, ты молодой и неженатый, - завистливо покосился на него Аркаша, и снова повернулся к Жоре. – Тогда даже шампанского не бери, тебе одного глотка хватит, чтобы ты развязался снова.
- Это точно, - подтвердил Скрипка его выводы. - Вон, ребята начали уже отмечать, а ты на них не смотришь, вот и продолжай так же. Лучше возьми трехлитровый баллон соку, закусочки хорошей и соси его потихоньку, можно через соломинку. Или пригласи приличную женщину, пусть она пьет, а ты смотри со стороны, посмеивайся над ней, да подливай.
Жан Луи Папен, подскочивший к ним, радостно потер руки:
- Пару бутылочек шампанского я уже припас, какой без него Новый год, - сообщил он. - Сам Президент поднимет бокал с шампанским в конце поздравительной речи, а я должен вместо него сок сосать?
- Ты литейщика не сбивай, ты что, не знаешь, что он уже алкаш? - Насупился Скрипка. - Ему хватит только губы помочить, чтобы потом пустить все бабки по ветру. Алкоголизм, это же серьезная болезнь.
- Да перестань ты человека запугивать, - отмахнулся Папен. - Если бы наш поэт был алкоголиком, он давно бы нажрался, а то стоит как огурчик, смотреть приятно.

Глава семнадцатая.

Свечерело, Жора успел скинуть хохлам миллионов тридцать купонов, купленных еще с утра. Колбасники собрались уезжать, завтра, в последний день старого года их, скорее всего, будет меньше, потому что их баулы пощипают крепче обычного таможенники на границе, а здесь достанут местные контролеры - обэхээсэсники с омоновцами и базарной милицией. Каждому из местных кровососов хочется украсить свой праздничный стол побогаче, поэтому какой толк нарываться на заведомую обдираловку, лучше уж переждать напасть дома, несмотря на моментальный расхват товара. У кого из них есть под рукой личная машина, тому еще можно попробовать проскочить между многочисленными постами нахлебников, а кто возит товар поездами да электричками, тот должен умерить свой аппетит. Жора все-таки прошелся по рядам колбасниц в надежде увидеть среди них старую знакомую, но, увы, после последней их встречи, она как в воду канула, а заводить новое знакомство с одной из ее коллег не было желания, хотя возможностей было достаточно. Многие постоянные его клиентки на баксы и купоны превратились из хороших приятельниц чуть ли не в близких друзей, намекни им, предложи переночевать у себя, глядишь, какая розовощекая и клюнет. Любой из украинских челночниц лестно иметь в своем активе связи с богатым ваучеристом, во первых, не подсунет фальшивых долларов, во вторых, всегда придержит нужную сумму в купонах, да еще по более низкой цене, в третьих, у него можно оставить часть товара, не боясь, что он с ним исчезнет. Ну и в заключение, почему бы не порадовать свое тело знакомством с новым мужчиной, ведь украинский сытный борщ тоже иногда приедается.
Аркаша со Скрипкой, помахав всем на прощание перчатками, уехали домой,Лана, Сникерс, Коля, Серый, семейный подряд обычно торчали до последнего. Жора походил взад-вперед по заметно попросторневшему участку, теперь можно было рассчитывать лишь на баксы, да на редкого клиента с золотыми изделиями. Минут через пятнадцать к нему как раз и подвалил один с "рыжьем", это был обыкновенный лом: сережки без камней, погнутые обручальные кольца, перстеньки, кусочки цепочек, всего граммов восемнадцать. Жора осмотрев пробу, а где ее не было, проверив металл на ляпис, попросил Сникерса взвесить разношерстный набор, затем,заплатив тысячу рублей - обычная такса за весы - сложил золото в слюдяную обертку от пачки сигарет и рассчитался с невзрачным хмурым клиентом, подумав, что тот, видимо, когда-то тоже пробавлялся золотишком. Теперь ему предстояло ждать купца, они в последнее время, в связи с недавним повышением цен на драгоценные металлы, стали появляться гораздо реже. Это не было проблемой, просто ему придется искать других, в связи этим неудобством вспомнился не очень приятный случай. Однажды один из сторонних купцов заказал ему двадцать граммов лома – он решил отлить у знакомого ювелира настоящего "кардинала". Жора, помотавшись по ваучеристам, набрал за короткое время нужный вес и помчался к заказчику, по его подсчетам, навар должен был составить не меньше ста тысяч рублей. Дело было в начале года, когда доллар тянул на две с небольшим тысячи. Вручив пакетик, он подождал, пока клиент проверит поломанные изделия, среди которых выделялся корпус от золотых часов.
- Все четко, и проба, и вес? Мне разносортицы не надо, - предупредил тот. - Учти, я добавляю твой лом к своему, потому что вся цепка будет весить граммов семьдесят.
- Как в аптеке, ты же сам смотрел, - заверил Жора солидного купца.
- Я то смотрел, а что на это скажет ювелир?
- Тоже самое.
- Хорошо, тогда мне нужно на крест с накладным Иисусом еще граммов тридцать.
- Когда привезти? - нетерпеливо переступил Жора с ноги на ногу, не забывая одновременно пересчитывать бабки.
- Пожалуй, завтра к вечеру, часика в четыре, - назначил время новой встречи амбал с плечами в половину его конторки, задвигая пакет с золотом в дальний угол ящика стола. - Сможешь набрать?
- Об чем речь.
На другой день ваучерист был уже у клиента, который владел несколькими коммерческими ларьками, в том числе пристроенной к магазину забегаловкой, в которой разливали вино.
- Привез лом? - как-то равнодушно спросил он, проводя его в конторку, и протянул навстречу громадную свою лапу. – Давай его сюда.
- Я набрал ровно тридцать граммов, - уведомил его Жора, - Как мы с тобой вчера договорились.
Он отдал клиенту пакет, тот не проверяя сунул его в карман, затем вытащил из ящика стола маленький сверток, развернул его на столе. Жора сразу узнал свой, привезенный вчера, золотой лом.
- Во первых, вот этот перстень и сережка с кулоном не пятьсот восемьдесят третьей пробы, а пятисотой. Во вторых, здесь не хватает до веса ноль три грамма, - начал клиент все так-же спокойно. - Как только ты заменишь низкопробку и дополнишь вес, так сразу получишь расчет за привезенный сегодня свой лом.А пока он полежит у меня.
Жора похолодел, золото было взято им у одного ваучериста на комиссию, потому что свои деньги он успел пустить на чеки. По всему выходило, что он попал между двух огней.
- Если этот щадящий вариант тебя не устраивает, я подскажу алкашам из моей забегаловки, чтобы они накрыли тебя вообще, - постукал клиент по столу тяжелым кулаком. - Сам понимаешь, за бутылку они родную мать удавят, и твоя базарная мафия не поможет.
Это была правда, с такими раскладами можно было не только никогда не появиться в этом районе и потерять здесь доходные точки, но торгаши могли достать и на базаре, потому что у них тоже везде были свои люди, в том числе в погонах. Ваучеристы вмешиваться в это дело не станут, потому что сделки у них проходили честно. А лом был вчерашний, ни одного изделия не было подменено, наверное, кто-то из ваучеристов второпях принял пятисотку за пятьсот восемьдесят третью пробу, потому что ребята некоторые изделия брали на глазок, отдавали Жоре тоже не глядя. Недовес в три десятых грамма был не такой уж крутой накладкой, его можно было бы не заметить. А может, кто из своих под нетерпячку и обул.
- Наша базарная мафия мне поможет всегда, - медленно сказал Жора, с усилием взяв себя в руки, он понимал, что в данном случае любое замешательство могло закончиться для него печально. - А вот за низкопробку и за вес я поговорю кое с кем из своих серьезно. Не припомню ни одного случая, чтобы кто-то пошел на обман, у нас за такое бывают сразу кранты.
- Поговори, даю тебе на этот базар сорок пять минут, - ухмыльнулся здоровяк. - В пять часов вечера у меня встреча с ребятами из рэкета.
Жора не помнил, как он вышел из мрачной конторки, как вскочил в первый подвернувшийся "жигуленок". Дома он вытащил из заначки новенькую обручалку с алмазной обработкой, затем идеальную цепочку и опустил их на чашечки аптечных весов. Потом добавил до нужного веса прежний корпус от часов и снова выбежал на улицу.На его счастье, он столкнулся на площади перед магазином с Сэмом, казаком со второго этажа его подъезда, тот как раз пытался расколоть общего их знакомого на бутылку вина.
- Я куплю тебе две, если ты смотаешься со мной, - крикнул Жора ему.
- С тобой, если что серьезное, я смотаюсь без пузырька.
Сэм вразвалочку потащился следом за Жорой, они с трудом влезли в частную машину. Клиента Жора застал уже готовящимся к встрече важных гостей, небольшой столик посреди его конторки был украшен всем необходимым.
- Быстро же ты прискакал, - взглянул он на часы. - Давай посмотрим, что приволок в этот раз.
Установив весы на краю стола, Жора скоренько заполнил чашечки изделиями и гирьками.
- Здесь кроме корпуса от часов все новое, - обратил он внимание клиента на горку золотого лома.
- Вижу сам, что постарался. А это кто? - здоровяк указал на дверь за своей спиной.
Черноглазый Сэм, лохматый и заросший смоляной щетиной, небрежно облокотился о лудку, под распахнутой его рубахой буйно кучерявились черные волосы.
- Это мой телохранитель, - небрежно бросил Жора. – Я не хотел его брать, но кенты с базара приставили насильно, ты ж угрозами занялся.
- Чистый головорез, - согласился клиент, пропустив мимо ушей последнее замечание. Он поскреб свой мощный подбородок. – А на меня этот абрек не поработает?
Сэм вдруг крепко саданул кулаком по лудке и с угрюмым видом принялся осматривать конторку, его в данный момент интересовало лишь одно, когда Жора закончит свои разборки, чтобы наконец опохмелиться после вчерашнего загула.
- Нет, он работает только на нас, - отклонил тот предложение амбала. - С новым ломом все в порядке, или у тебя есть еще какие-нибудь претензии?
- Претензий у меня нет, чувствуется солидная фирма, - со значением изрек здоровяк. - Получай полный расчет за вторую партию лома, если понадобится еще, я дам тебе знать.
Жора, забрав выложенную на стол пачку купюр, пожал огромную ладонь клиента и не спеша вышел из конторки. В тот день они с Сэмом еле отыскали двери своих квартир.
Сегодня волноваться за лом, купленный у невзрачного парня, было нечего, Жора, наученный прошлым опытом, прощупал его чуть ли не карманным миноискателем. Да и Сникерс если что дал бы маяк, потому что он взвешивал золото на своих весах. Жора, постояв еще немного и поняв, что ловить практически нечего, а сумерки надвигаются скорым поездом Адлер - Санкт - Петербург, снял табличку и пешком направился в центр города, пришла пора тоже подумать о праздничном столе. Он купил в фирменном магазине "Океан" сочный осетровый балык, банку красной крупнозернистой икры и пару скумбрий холодного копчения, до того толстых и жирных, что оберточная бумага мгновенно сделалась прозрачной. Зашел, перейдя не слишком оживленную Большую Садовую, в "Красную шапочку", взял шоколадный набор в пестрой коробке и "колбаску" заграничного печенья. Мысль о том, что спиртного нельзя покупать ни в коем случае, ни на минуту не покидала его голову, но он, несмотря на упорнейшее сопротивление всего организма, подошел к прилавку с экзотическими винами и выложил бабки за бутылку французского шампанского. У него была упрямая,как у той паскудной старухи,натура,которая при скандалах обзывала старика ржавым крючком. Старик тогда решил ее утопить, взял и бросил с лодки в реку, старуха тонула, она уже захлебнулась, а ее палец все равно торчал над водой согнутым в крючок. Или взять другой пример: когда он садился пить чай, то обязательно наливал кружку с верхом, хотя сам же потом вытирал стол и злился на всех и на все. Жора кое-как доехал до дома в переполненном автобусе, не заплатив за проезд вместе с активным большинством ни копейки. Войдя в квартиру и сложив продукты в холодильник, он пообедал и поужинал одновременно, после чего включил телевизор. Программа была хоть и насыщена развлекательными шоу, но показалась серенькой, он поймал себя на мысли, что надуманная и непрофессиональная клоунада ему потихоньку приедается. А в начале перестройки Жванецкий и Шифрин здорово оживляли застоявшийся ум, или радовала глаз неповторимая балетная труппа при "Ночном рандеву" с ногами от ушей. Потом, правда, выяснилось, что песня «Ночное рандеву» была написана другим музыкантом, а Крис Кельми присвоил ее себе, и чтобы замять вспыхнувший скандал, показанный в то время по телевизору, он заплатил автору очень большие деньги. Они договорились отвечать на вопрос о песне так: «Ночное рандеву» сочинили не они, а совсем другой человек. Теперь Жванецкий исчез из поля зрения совсем, Шифрин после каждой репризы жалко улыбался в надежде на жидкие аплодисменты, он вдруг запел занудливым голосом про нелегкую судьбу всеми гонимого еврея, а полюбоваться длинными ногами стало возможным прямо за порогом собственного дома. Интерес людей пропал ко многому вокруг, в том числе и по поводу прекрасного светлого будущего в стиле американо - европейского образа жизни, уступив место растерянности и разочарованию. Жора взял пульт и выключил телевизор, оставалось поздравить по телефону дочку с внучкой, пока их не растормошила веселая компания, да ложиться спать.
Утром он был уже на рынке, настроение у него было то ли праздничное, то ли повышенное, как у всех людей, даже у нищих. Последним была лафа, у них не было ни забот, ни хлопот, народ к ним тоже крепко подобрел.Один из таких чудиков, спозаранку навеселе, не успел загнать свое обручальное кольцо, как тут-же отвалил бродяге пятитысячную купюру. Он таким вот бессмысленным образом поделился с ним сразу и радостью, и проклятой своей нуждой.
- А потом станет свой член без соли жевать, - констатировал Аркаша этот факт с раздражением в голосе. – Я не понимаю, хоть убей, таких поступков, тупость поголовная, что ли?
- Последнее не жалко и разделить, - попробовал Жора объяснить поведение мужика. - Один хрен больше у него ничего не прибавится.
- Но убавилось на целых пять тысяч. Лучше бы этот мудак порадовал лишним килограммом печенья своих детей, - покраснел Аркаша от возмущения. - Можно было бы обойтись сотней - другой рублей, всем известна истина: с миру по нитке - голому рубашка.
- У него заговорила загадочная русская душа, - шмыгнул Скрипка посиневшим носом. – Ты ему не прикажешь, что делать, есть такая русская пословица: что хочу, то и ворочу.
Аркаша, сердито посопев, сплюнул под ноги и занялся пересчитыванием купонов. Затем он снова повернулся к Скрипке:
- У нас литейщик такой, он свору подзаборных алкашей напоит и накормит, а они его, в благодарность за это, обворуют. Потом притащится с бодуна на базар с несчастной сотней тысяч рублей, накрутит какую-то сумму - слава Богу, талант у него есть, клиенты реже подходят к нам, чем к нему - и снова пускается тасоваться с отбросами общества. Он даже не понимает, кого ублажает, хотя сам же говорит, что они пустили в распыл всю Россию, ничего полезного не сделали и не сделают, кроме как обдерут до нитки и отобранное опять пропьют. Но как напьется, так опять прется к ним. Лучше бы сына с внучкой озолотил, коли деньги не нужны самому.
- Это у него просыпается барская привычка, -поддакнул Скрипка. - На Руси дуроломов было навалом всегда, взять хоть Савву Морозова, который танцевал на пирах богатейших людей на столах между бутылками и одновременно помогал революционному пролетариату. - Он обернулся к Жоре. – Смотри, литейщик, не напейся на Новый год, иначе и без штанов останешься, и без квартиры. Могут и убить, ты сам рассказывал, что в один из своих запоев нашел в мусорном ведре кирпич.
Зябко поежившись, Жора отошел от коллег поближе к дверям магазина, он подумал о том, что зря взял бутылку шампанского. Неужели он не утерпит, ведь два месяца держался, а это говорит о том, что характер у него есть.
Торговля долларами и купонами шла вяло. "Новые русские" притормозили баксы в надежде на очередной скачок посленовогодних цен, хохлов, как Жора и предполагал, приехало мало, горожане, в основном, несли последние золотые украшения, серебряные изделия и старинные вещи. Он купил мужской серебряный массивный перстень с инициалами, маленький золотой кулончик в один грамм весом и пару серебряных подстаканников, Аркаша выудил сплетенную из тонких ниточек серебряную кольчужку,непонятно для чего предназначенную, но весьма эффектную.Скрипка приобрел стеклянную, оплетенную серебряным орнаментом с замысловатой геральдикой, треугольную бутыль с вогнутыми боками. Вокруг нее разгорелась целая дискуссия, кто-то предположил, что это была греческая посудина, которую мореплаватели кидали в море, своего рода ихний почтовый ящик, или бутыль испанская, времен Колумба. Стекло у нее было зеленое, старинной варки, на оплетке были изображены всякие рыбки и осьминоги. То, что посудина была древняя, никто из ребят не сомневался, а вот что обозначали латинские буквы, отлитые на ее дне, так и осталось загадкой. Скрипка решил после праздников отволочь ее в музей, все-таки она представляла из себя реликвию, если, конечно, ее не выкупит Алик, этот любитель "жареного". Затем принесли карманные часы Павла Буре, правнук которого сшибал миллионы долларов, играя в хоккей за одну из профессиональных канадских команд. Жора подумал, что вот, мол, и не верь после этого ученым, утверждавшим, в отличие от "гениального" Трофима Денисовича Лысенко, что гены наследуются.
- Хорошие часики, умели делать в царские времена, - то и дело вытаскивал их Скрипка из кармана. - Как ты думаешь, пойдут они за сто пятьдесят штук?
- Вряд ли, и шестьдесят штук не дадут, - попытался Жора разочаровать хитрого армянина, которому вещица досталась за восемьдесят тысяч рублей. - Дужка над заводом сломана, циферблат пожелтел, третья крышка вообще отсутствует.
- Найдем, почистим, подправим, - не сдавался Скрипка. - Главное, ход отличный, тихий, четкий, никаких перебоев. Деду - часовщику отдам, он их мигом приведет в порядок.
Подошел клиент с немецкими марками,все купюры были с серебряными пунктирчиками сбоку лицевой и оборотной сторон, двадцатимарочники украшены прелестными женскими лицами,их приятно было брать в руки.Жора выкупил сто марок, эта западногерманская валюта едва не опережала в росте американский доллар. Прав был Мстислав Ростропович, когда указывал с экрана телевизора на то, что побежденная страна живет в десятки раз богаче страны – победительницы, а его за это обзывали евреем и предателем. Впрочем, как и бедного Сахарова, бросившего впервые в зал с трибуны новоявленного российского парламента, что советские бомбардировщики накрывали с воздуха советские же позиции в Афганистане. То же самое происходило сейчас и в строптивой Чечне. Слава Богу, что грачевы додумались сначала раздолбать дудаевскую авиацию на аэродроме близ Грозного, иначе Москва была бы уже похожа на Берлин времен конца Второй мировой войны.Теперь возня с чеченцами предстояла долгая,несравненно дольше, чем с афганскими душманами, потому что исламисты непримиримее христиан, и вера их жестче. Чеченцы на базаре изредка появлялись тоже, но они были далеко не ровня остальным национальным группировкам, они ездили на прекрасных иномарках, носили великолепные костюмы, лица у них были холеные, а взгляды холодные. Если какой из них надумывал подойти к ваучеристам, то только с предложением взять у него бриллианты, сразу большую партию. Но куда им тянуться до такого крутого замеса, вряд ли можно было со всего базара собрать нужную сумму денег.
- Этих диких горцев надо было отделять немедленно. Вывезти оттуда всех русских с предоставлением им жилья в России и перекрыть границы наглухо,- высказывались на сходках ваучеристы после объявления в Чечне начала военных действий. - Мало нам фальшивых авизо и пятидесятитысячных купюр, или кровавых разборок в Москве и других городах? У них всего три миллиона тонн нефти в год из всех чеченских скважин, у нас одна тюменская выбрасывает в день больше. Наших руководителей поразила имперская мания, царь Борис, видите ли, взошел на престол, хрен бы ему в дышло, и провозгласил, что Россия едина и неделима. А вокруг кормушки собрались одни ленины, скоро послать на хер будет некого. Тьфу, падла, залез холоп на трон и готов весь мир к рукам прибрать.
Это выражали свое мнение абсолютно неполитизированные граждане, для которых деньги были главным мерилом всего, а что думали по этому поводу простые люди, догадаться было не трудно.Но правительству огромной страны возникшая не из чего проблема представлялась в ином свете. Разве жалко им было молодую поросль, когда выявилось вдруг столько лишних людей? Пусть они воюют и гибнут на той войне с горцами, зато мысли остального народа были отторгнуты от насущных проблем, от того, что творилось в стране на самом деле…
Жора, спрятав дойчмарки во внутренний карман дубленки, осмотрелся вокруг. Ребята уже принялись отмечать Новый год едва ли не лучше конца приватизации: взрывались петарды, хлопали пробки от шампанского, обнаглевшие ваучеристы сосали из банок пиво в обнимку со штатными сотрудниками милиции и даже омоновцами, рвали зубами вяленых рыбцов и, не снимая табличек, бродили вдоль коммерческих ларьков взад - вперед.Если кто из людей подходил к ним с простеньким товаром, то сами менты помогали им сбить цену, но при клиентах с долларами они молчали или отворачивались в сторону, а с золотом настораживались, готовые в любой момент подхватить незадачливого продавца под руки и отвести его в базарное отделение милиции, где тот, естественно, пытался от них откупиться. Время приближалось к четырем часам дня, Аркаша со Скрипкой ушли домой, напомнив на прощание Жоре о вреде пьянства. Коля уже несколько раз предлагал ему стакан с шампанским, но он твердо стоял на своей позиции, чем заслужил со стороны ребят одобрение. Подошли ваучеристы, работавшие внутри базара, у каждого на плечах болтались сумки, набитые деньгами, усилились гомон и радостные восклицания. Жора, глядя на них, добродушно ухмылялся, почему бы ребятам и правда не позволить себе глоток хорошего вина после взлетов и падений, накладок и крупных успехов,. Завершился второй год приватизации, он, как и первый, был полный, не считая маленького хвостика из девяносто второго года, с сентября которого началась великая дележка государственного имущества не его истинными владельцами, а неизвестными, пришедшими со стороны.Это была потеха для всего мира, потому что работягам пришлось созданное своими руками приватизировать самим же, да еще во благо пришлым толстосумам, что было неестественно по своей природе. Знакомые ребята все чаще похлопывали Жору по плечу, предлагая ему то пива, то вина, и он уже начал подумывать о том, что если объявится кто-нибудь из друзей - литераторов, устоять будет трудно. Поэтому он снял табличку, сунул ее в сумку и настроился податься в сторону автобусной остановки. На сегодня хватало тех тысяч, которые ему удалось сбить, иначе при такой бурной радости с абсолютной потерей контроля над собой можно было влететь капитально.
Из толпы вокруг за весельем ваучеристов кровожадно следили шакалы, алкашня и просто обыкновенная мразь, готовая перерезать горло за тысячу рублей. Сквозь них продрался хорошо одетый мужчина в настоящей шубе до земли и в высокой норковой шапке, отойдя на пару метров, он покосился на разношерстную публику, услужливо откачнувшуюся назад, брезгливо отряхнулся и направился к Жоре, который успел сделать шаг с притоптанного своего бугра. Ваучерист окинул его фигуру пристальным взглядом, прикидывая в уме, что можно ждать от этого клиента, в нем было что-то знакомое, особенно в выражении надменного лица. Он с трудом отыскал в памяти кусочек воспоминаний почти десятилетней давности, связанный с литейным цехом на комбайновом заводе. Кажется, тот работал с ним на кольцевом конвейере, и кличка у него была Кадила. Через пару лет этот Кадила перевелся в заводоуправление, пристроившись на общественную должность.
Мужчина, тем временем, остановился напротив него и расплылся в радушной улыбке, которую портили уголки опущенных губ и взгляд вседозволенности:
- Я тебя все-таки нашел, - он снял перчатку.
Жора приподнял плечи:
- Нам прятаться, в общем-то, некуда, - ответил он, пожимая протянутую руку. – Как там наш завод, ты по прежнему работаешь в заводоуправлении?
- Завод почти сдох, отстойник переполнен готовыми комбайнами, от которых крестьяне шарахаются как от чумы – им,понимаешь ли,перестало нравиться качество наших машин.Но у нас есть неплахая задумка, подкрепленная обещаниями помощи нового министра сельского хозяйства, - подмигнул тот. – Кстати, по этому поводу я тебя и разыскивал, о твоих организаторских способностях я помнил всегда.
- Хм, какой из меня организатор – старший формовочного агрегата на кольцевом конвейере, - смущенно похмыкал ваучерист.
- А Всесоюзный рекорд, а общественная работа на уровне не только завода, но и города?
Видно было, что Кадила подготовился к встрече основательно, и это обстоятельство заставило Жору внутренне подобраться.
- Мне просто деваться было некуда, потому что на такие должности выбирал рабочий коллектив.
- Других кандидатур почему-то не предлагали, - веско сказал собеседник. – Но это не главное, смысл моего прихода заключается в другом, тем более, что с завтрашнего дня ты тоже можешь стать безработным.
- Почему ты так решил?
- Потому что продлевать приватизацию до бесконечности вряд ли кто будет, я думаю, если вам и дадут покуражиться на рынке, то всего пару-тройку месяцев, а потом разгонят все равно. Но встает вопрос, каким в таком случае будет у вас навар, если поток ваучеров почти иссяк! - Кадила со значением посмотрел на ваучериста, затем огляделся вокруг. – Давай куда-нибудь отойдем, борзоты тут развелось, что в той республике Шкид.
Они зашли в магазин и пристроились возле зарешеченного окна, у которого Жора обычно рассчитывался с клиентами. Бывший коллега по работе коротко, но емко, рассказал о положении дел на комбайновом заводе, о перспективах выхода из тупика, и без перехода вдруг предложил:
- Как ты понял, у нас теперь своя фирма. Пойдешь ко мне замом?
Жора удивленно вскинул голову, предложение застало его врасплох, но он не забывал о прошлых прыжках этого человека в сторону.
- Ты еще не сказал, какая у тебя должность, - напомнил он ему.
- Я работаю начальником отдела по связям с зарубежными компаньонами, это Китай, Монголия, Куба, страны Латинской Америки, Африки и некоторые страны Средней Азии.
- То есть, государства третьего мира, не имеющие развитой экономики? – сделал заключение ваучерист.
- Можешь считать так, но для нашей продукции это самый перспективный рынок.
Жора усмехнулся, и снова сконцентрировал свой взгляд на темных зрачках Кадилы:
– Твое предложение весьма заманчивое, - он сделал паузу. - Если я его приму, то что будет входить в мои обязанности?
- В основном, валютные операции. Ты будешь курировать каналы наших поставок за рубеж, и чем круче получится сделка, тем солиднее будет процент отстежки в валюте, - пояснил собеседник, он расплылся в свойской улыбке. – Я помню еще по твоей работе в общественной приемной завода, что ты обладал собачьим нюхом на прибыль. Не зря ты оказался здесь в самом начале приватизации, когда о ней никто толком ничего не знал.
- Тут ты прав, - согласился Жора, гася невольное довольство. Кажется, судьба решила развернуться к нему лицом, упускать этот миг было бы очередной глупостью. Но и торопиться с выводами не стоило, счастливый билет мог оказаться очередным миражом. Он покашлял в кулак. – Сколько времени ты даешь мне на раздумья?
- Можешь взвешивать все за и против до старого нового года, но четырнадцатого числа ты должен появиться у меня в кабинете с окончательным решением. Вот моя визитка, - Кадила вытащил из-за отворота меховой шубы глянцевую карточку и вручил ее Жоре, теперь он был Николаем Алексеевичем Кардышевым. Затем хитро прищурился. – У тебя есть ваучеры?
- Вам понадобились чеки? – переспросил Жора вместо ответа, в груди у него радостно екнуло, словно он и точно напал на золотую жилу.
- Мы скупали чеки до тех пор, пока у нас были деньги, но нужные нам суммы перечислят теперь только после праздников, - он с сожалением взглянул в окно, за которым нарастал пьяный кутеж ваучеристов.– Задержка фиансов обернется нашей фирме крупными потерями, потому что после Нового года цена на ваучер резко взлетит вверх. Боюсь, она достигнет сотни тысяч за один чек.
- Откуда такие сведения? – опешил ваучерист. – Или это предновогодний розыгрыш?
- А вы разве здесь не слышали, что вчера РТСБ брала ваучеры до полуночи, и сегодня она их тоже берет, – удивился Кадила.
- Мы бы узнали об этом первыми, - насторожился Жора от неожиданной информации, прикидывая, что даже не припомнит, когда видел скупщиков чеков в последний раз. – У нас от этих ваучеров давно отмахиваются как от осенних пчел, вроде они и медоносные, а толку от них никакого.
Собеседник посмотрел на него критически, и пояснил:
– Финансовые структуры опустили бумагу до нулевой отметки, чтобы в очередной раз ободрать послушный наш народ. Это действительно большая игра, приносящая им огромные доходы. Но дело здесь в другом, - он переступил с ноги на ногу и продолжил. – Многие приватизированные предприятия уже выплачивают по чекам дивиденды, это означает лишь одно, что бумага начала работать. А если так, то самые дальновидные из тех, кто вложил ваучер в перспективную отрасль, будут через несколько лет иметь целые состояния.
- И ты веришь в грандиозную аферу? – машинально спросил Жора, вспоминая рассуждения Аркаши о том, что доход могут приносить только живые деньги. Все остальное – те же государственные облигации и лотерейные билеты, которых у населения страны накопилось на то, чтобы выкупить Аляску обратно у Америки.
- Я просто знаю, - твердо сказал собеседник. - Но об этом я говорю только тебе.
Жора поправил сумку на плече и усмехнулся:
- Если я даже буду убеждать ваучеристов в том, что ты мне сейчас рассказал, приводя им в пример неоспоримые доказательства, они мне все равно не поверят.
Кадила пожал плечами, он не горел желанием убеждать Жору в обратном, затем, заручившись его согласием на встречу с ним у себя в кабинете, направился к стоянке автомобилей. Тот тоже не стал больше ждать у моря погоды, оглохнув от взрывов петард и визгов девчат, он вытер слезы, выступившие на глазах от ярких высверков с тучами искр, и пошел вдоль соборной ограды к автобусной остановке. Разум был занят информацией, полученной от Кадилы, в которую не верилось, но которая все равно была для него светом надежды на покупку новой квартиры в хорошем районе города. Быстро вечерело, город готовился к празднику, вокруг раскачивались поздравления на проволоках, протянутых поперек освещенных улиц, в витринах магазинов блестели игрушками разряженные елки. Казалось, что они были богаче и щедрее, нежели из застойных лет, и даже из коммунистических времен, но что-то все равно было не так, наверное, смущало то обстоятельство, что к этой роскоши руки за просто так уже не протянешь. Жора, зайдя в магазин на Ворошиловском проспекте, заваленный продуктами, набрал в космиссионном отделе хорошего сыра, сухой колбасы, апельсинов, яблок, и не спеша направился на автобусную остановку напротив центральной городской больницы. Он вдруг заметил, что люди одеты, в основном, лучше прежних годов, на них были добротные пальто, дубленки, кожаные меховые сапоги, пушистые шапки, народ выставлял себя на показ, пока было не слишком поздно, он щедро делился на многолюдных перекрестках с нищими и стариками. Но ближе к ночи всего этого панибратства уже не будет, город опустеет, он словно вымрет. По широким проспектам примутся носиться только шальные иномарки, карманы владельцев и пассажиров которых, будут отягощены плотными пачками денег, да пистолетами со взведенными курками. Ростов это ворота в Северный Кавказ, а в южных городах конфликты разрешались тихо и мгновенно, не как в северных - шумно и длинно, с горой отборных матерных слов.
Автобусов не было непривычно долго, ни государственных, ни коммерческих. Жора успел промерзнуть, стрелки часов, пока он прохлаждался на рынке да болтался по магазинам, перевалили за шесть вечера. За спиной забавлялся рекламными огнями фешенебельный "Стефанель", рядом с ним переливался рекламой еще один коммерческий, для городской элиты. Наконец, подкатили сразу две "Аскании",он с трудом втиснулся в битком набитый салон, пытаясь одновременно отсчитать билетерше деньги, положенные за проезд,эти шустрые контролеры, тоже обилечивающие пассажиров через одного, забегали и на государственном транспорте. Дома он быстренько умылся, поел и принялся готовиться к предстоящему торжеству, пока накрывал на стол и переодевался, время подвалило к одиннадцати часам. Негромко клацал динамиками новенький "Филипс", переливался всеми цветами радуги полуяпонский телевизор, под ногами мягко шуршал богатый ковровый палас - старый он засунул в угол. Все было как у людей: мягко излучали свет бра на стене, сделанные под старину, радовала богатым абажюром настольная лампа, играли таинственными отсветами старинные иконы в углу,книжные шкафы были забиты сочинениями Ремарка, Чейза, Дюма,Фейхтвангера. Один шкаф был полностью заставлен русской классикой.Жора в добротном костюме,в английской рубахе, в кожаных французских туфлях, небрежно развалился на диване, затянутом богатым турецким покрывалом. На кровать было наброшено тоже покрывало,вьетнамское,с красивыми попугаями.На правой руке у него поблескивало тонкое золотое кольцо с алмазной обработкой, на левой - перстень с пятью фианитами,на шее цепочка с объемистым православным крестом с распятым на нем Иисусом. В самой комнате царили чистота и порядок, над головой тихо играла огнями хрустальная люстра, в сумке, засунутой в шифоньер, забитый одеждой, лежали восемьсот шестьдесят долларов, около пяти миллионов рублей и шестьдесят пять пока не пристроенных ваучеров, цены на которые, он знал твердо, должны были вырасти после Нового года до ста тысяч рублей за один. Об этом проинформировал «новый русский» из старых знакомых, подходивший к нему на рынке. Еще двадцать баксов по единичке были спрятаны в кармане куртки. В заначке на кухне он утаил восемьдесят граммов золотого лома, не считая десятка изделий из этого благородного металла, и несколько десятков изделий из серебра, с наборами ложек, монет и наград. В голове у Жоры мелькнула мысль,что надо было бы на всякий случай отложить лимончик на книжку, мало ли что могло произойти, когда все общество катилось под откос. Но об этом не хотелось думать, главным было то, что на столе колыхался не пустенький в тарелочке с каемочкой супчик, а искрилась рубинами крупная икорочка, радовали глаз маслице, увесистый балычок из красной рыбки, сухая колбаска, экзотические фрукты, иностранный шоколад. Конечно, это были не "мерседес" под окнами и не трехэтажная дача в черте города, сама квартирка тоже была на первом этаже в старом хрущевском доме с сорванными дверями в раздолбанном подъезде, и все-таки, им был сделан первый шаг в направлении к вершинам блага. Оказывается, он еще жил, несмотря на пьяные загулы и на кражу "друзьями" денег и вещей. Негоже было бы справлять Новый год в компании с самим собой, но надо было признать, что кум его приглашал, поэты - прозаики поздравляли тоже, не забыли и дочка с внучкой. Можно хоть сейчас ехать к любому из них, не боясь быть не принятым, все зависело от его желания. А его как раз не было, потому что это означало бы новый срыв с большими тратами денег. Очень жаль, что Людмила отказала ему в совместной встрече праздника, но все, как говорится, проходит, тем более, что на подходе год Свиньи, а он должен обязательно принести богатство. Именно по этому случаю он вырядился, по совету знаменитых экстрасенсов, во все лучшее, не забыв нацепить на руку новенькие японские часы с поэолоченным браслетом.
Наконец на экране появился сам Борис, царь всея Руси, Жора выключил магнитофон и, усаживаясь поудобнее, подумал, что их президент успел отожраться до неприличия, а еще говорили, что он изрядно бухал. Эта мысль заставила его невольно покоситься на стол. Он специально старался забыть о бутылке с шампанским, купленной перед этим, но в конце речи Президент должен был произносить тосты: за державу, за дружбу, за благополучие в каждой семье, и так далее. Вмазать за державу и за благополучие в доме еще было можно, а тост за дружбу вряд ли кто теперь поддержал бы – люди столько мерзкого успели узнать про себя и про бывшие союзные республики, что дай Бог не набить бы друг другу морды. И все-таки народ обязательно вздыбит полные бокалы, а отстраняться от масс было негоже, потому что они поят, кормят и дают заработать. Разольются звоны хрусталя, колокольные переливы, ведь церковь теперь единомышленник с государством. Жоре вдруг зачесалось, да что он, не мужчина, и не имеет права сделать глоток со всеми вместе! Всего один глоток! Он два месяца крепился, и за это время ни разу не почувствовал тяги к вину, значит, продержится и сейчас. Он заторопился на кухню, до исторического события оставалось меньше минуты времени, и он, открыв холодильник, на ходу раскрутил проволоку с горлышка бутылки. Едва он успел плеснуть в хрустальный бокал, как раздались малиновые куранты часов на Спасской башне Кремля. Жора, обернувшись к иконам лицом, трижды перекрестился и прикоснулся губами к освежающей, пузырчатой, янтарной влаге, но только прикоснулся, тут-же отставив бокал подальше от себя. Отгремел бессловесный гимн России, телевизор взорвался перезвонами тонкостенных фужеров и громкими восклицаниями «счастливых» граждан «счастливой» страны. На глазах у Жоры выступила влага, голова его начала пустеть от суетных дум, он подумал о том, что Бог с ним, с этим Ельциным, похожим на растолстевшего суслика, наверное, в роду у него, все-таки, побывал немытый монгол. Все они, наверху, смахивают на откормленных сусликов: что Ельцин, что Черномырдин, что Шумейко, один Гайдар, самый злой из них - копия губошлепого колобка, что вызывает неприятное недоумение. А Россия останется сама собой и будет жить в веках, вместе с ней будет жить и ее народ. Жора, вытерев мокрые веки рукавом пиджака, снова потянулся к бокалу, наполненному наполовину, он никогда не наливал посудину до краев, чтобы не соблазняться желанием отхлебнуть. Но отдернул руку и откинулся на спинку дивана, решив переждать сильное желание выпить, возникшее где-то в глубине груди. В голове опять заплясал хоровод мыслей, он подумал о том, что Моисей водил евреев по безводным пустыням сорок лет, пока последний из этой нации, еще помнящий рабство, не отправился к праотцам, пока не народился новый народ, свободный и независимый от всего и от всех. А если представить, как было на самом деле, то получится совсем иная картина. Смысл пустынного отшельничества целого народа заключался в том, что пророк начал делать мальчикам обрезание на восьмой день от рождения, когда в теле ребенка успевали закрепиться всего три чакры - это патологическое стремление к жизни, патологическое стремление к продолжению рода и патологическое стремление к наживе. Остальные четыре чакры не успевали внедриться, и ребенок становился максимально приземленным. Это были выводы тех, кто желал докопаться до ответа на вопрос, почему евреи в чем-то умнее других наций и народностей.
И все-таки, русский народ в таком случае придется водить не менее двухсот лет, эта нация хоть и понимающая допущенные ею ошибки, и ленивая на все новое, но памятливая. При коммунистах можно было хоть работать, хоть баклуши бить, но без еды никогда не оставили бы, за хлеб, за квартиру и за свет тоже платили мелочью, а сейчас за это расплачиваются тысячами да десятками тысяч. Кто же захочет забыть почти бесплатную благодать, наоборот, испытанные народом блага будут передавать из поколения в поколение.
Жора перекинул ногу на ногу, на экране как раз началось подобие новогоднего "огонька". За столиками в шикарном зале сидели уважаемые в стране люди и потягивали шампанское, закусывая дымком дорогих сигарет. Обзор экрана закрывала стоящая перед носом высокая бутылка с французским шампанским, отодвинув ее в сторону, он снова в который раз самопроизвольно потянулся к бокалу, и опять усилием воли заставил себя задавить жгучее желание развязаться. Было очень одиноко, и хотелось курить. Слышно было, как гуляли на всю катушку соседи, аж стены вздрагивали, а к нему никто не постучался в дверь, даже из бывших собутыльников, они, наверное, разбрелись по компаниям, подумав, что заглядывать к пропившемуся литейщику нет нужды. С улицы донеслась пьяная песня, где-то развернули меха баяна, и сразу задробили по полу каблуками. Жора пошарил по карманам в надежде отыскать завалявшийся бычок, но в них, кроме носового платка да двух десятитысячных купюр, больше ничего не было. Он невольно вильнул глазами в сторону двери, подумав, что сигарету можно поросить у соседа с третьего этажа, сын которого курил, а заодно посмотреть, как они живут после смерти их жены и матери. Окинув взглядом стол, ломившийся от деликатесов, он поднялся и, не выключая телевизора, пошел к двери, и в это время громко затрезвонил телефон, стоявший на письменном столике. Звонившим оказался Кадила, поздравив Жору с праздником и поинтересовавшись, с кем тот проводит Новый год, он напомнил ему о встрече у себя в кабинете.
- Спасибо, дорогой, я не забыл, - ответил ваучерист, собираясь положить трубку на рычажки.
- У меня в гостях очень ответственный товарищ, который тоже интересуется, много ли сейчас приносят на рынок ваучеров, - перешел вдруг тот на деловой тон.
- В последние дни население предлагать их почти перестало, разве что два-три чека за весь день, - негромко сказал Жора.
В трубке покашляли, затем Николай Алексеевич Кардышев ровным голосом проговорил:
- А ты не мог бы поработать на нас? - чувствовалось, что собеседник абсолютно трезвый.
- В каком смысле?
Ваучерист напрягся в который раз за этот день, его не покидало ощущение, что его судьба с этого момента должна круто измениться.
- Нам нужны чеки, много чеков…
У Жоры перехватило дыхание, он знал ребят, заторчавших, как и он, с приличными пакетами ваучеров. Из короткого разговора стала вырисовываться игра по крупному.
- А по какой цене вы собираетесь их выкупать? – спросил он, стараясь сдержать волнение. - И как будете за них рассчитываться?
- Деньги появятся сразу после праздников, а цена.., - на том конце провода выдержали паузу. – Если чеков будет больше сотни, то мы выкупим их по восемьдесят тысяч рублей за штуку…
Жора отошел от телефона, он ощутил, что глаза заливает обильный пот, вытащив из кармана рубашки носовой платок, начал машинально протирать им лицо и шею. Но это не помогало, ручьи продолжали обильно смачивать подбородок и грудь, захотелось вдруг вмазать чего-нибудь покрепче шампанского, торчавшего посередине стола, и обязательно закусить спиртное хорошей сигаретой. Память услужливо подкинула ему состояние кайфа, испытываемое при этом процессе, оно было прекрасным. Он подумал, что у него есть время для того,чтобы выпить и отрезветь перед встречей с серьезным человеком, тем более, что возможности расслабиться потом, скорее всего, не будет - уж слишком солидный отдел, в который его пригласили на работу. Желание усилилось, оно стало таким огромным, что Жора невольно оглянулся на дверь. Из замка призывно торчал длинный металлический ключ…