За стеклом

За стеклом.

Информация жизненно необходима. Ты мыслишь себя только в контексте, погружённым в поток. Твоим рукам, твоему осознанию нужно намного больше, чем ты можешь им дать сейчас. С отсутствием коммуникационных устройств, живого общения, хватаешься за суррогат. Пробуешь, что ни попадя, без разбору. Как неразумный толстун сплёвываешь на сторону: Не съедобно! Но где же искать? Как повезло другим, всеядным, способным уткнуться в первый попавшийся под руку источник. Мечта маркетолога — взбесившаяся от переизбытка внимания, утратившее желание соображать target group. Но нет, это не мы, не на нас льют помои рекламы, оставшиеся в FM диапазоне радиостанции. Круглые сутки вещают четыре телевизора. Не надо отговорок, мы понимаем … ну, кому придёт в голову читать тот глянец, собрать который не займёт двух минут, стоит пройти по ближайшим камерам с вопросом «есть ли что полистать?» Разумеется, решил использовать в качестве веса для силовых тренировок. Желающих приобщиться к мировой литературе ждёт богатейшая подборка. В каждом юните, куда ни ступи, на глаза попадаются жемчужины, шедевры мировой литературы. Ведь где ещё читать, как не в тюрьме? Зачем далеко ходить? Вот стопка книг, под телефоном, для удобства прочтения перетянутая бечёвкой из обрывка простыни. Сядешь , значит, позвонить и пока соединят …
Посидел, посидел. Почитал и дальше пошёл. Надоела художественная литература? Решил заняться самообразованием? Это пожалуйста, сколько угодно, вон в том ящике под лестницей. «Испанский за 3 дня», «Internet for Dummies» (слово то какое), «Power of Positive Thinking», «Техника гипноза», “Магические заклинания на все случаи жизни», «Гороскопы». Нет, мы в магию не верим. А вот это точно для нас: «Вся физика за неделю». Прихватим для комплекта «15 способов понравиться девушке» и «Как заработать миллион на stock market» — готов джентльменский набор.
Порэпал, значит, на FM; приобщился к литературе с Кингом; увеличил пенис, используя силу позитивного мышления, и можно идти в массы, проповедовать ахимсу в современном изложении. Джызыс ибн — не суйся, ибо верую! Ибо страшен я и опасен в вере своей, оттого как умён и начитан. Оттого как не сплю ночами, ловлю на завывающем промозглыми ветрами AM 1010 Wins, не пропускаю ни одной передачи. Магические кристаллы, Заговор сионских мудрецов. На любую тему у меня Мнение. Я плюю на макушки арестантам, которые не умеют читать.
А ну, как по другому, а ну, как не созрел ты ещё для серьёзных дискуссий?
А по-другому только шутя и за свой счёт. За свой счёт — значит, заказывать книги по почте. А шутя — значит, с первых шагов, перестать воспринимать любые разговоры всерьёз. Перестать полагать себя способным объяснить, донести открывшуюся лично тебе в раздумьях истину. Попробовать коллекционировать людей, только за то, что они одного с тобой вида — не больше.
Но тот информационный поток, омывающий островок county jail , спустя пару лет покажется тебе весенней капелью, стоит глотнуть стоячих вод с болт Луизианщины. Ведь столько было всего. Одна русская радиостанция на FM чего стоила. А «Эхо Москвы» в ночном эфире Devidzon radio — такие излишества авансом от щедрот местных божков. От их щедрот многосерийное реалити-шоу «За стеклом», разворачивающееся в прямом эфире с 8 утра до 9 вечера на интерактивном экране в формате 10 метров на 2. Шоу, на которое у тебя всегда было зарезервировано место в первом ряду. И ты его заслужил. Ведь сколько камер сменил, рыская, вынюхивая по стенам проводком антенны карманы без радиопомех. Совмещал: То Devidzon на AM не слышно, то на русском FM белый шум. И, наконец … угловая, на первом этаже. Плевать, что открыта ветрам, и на двух пуэрториканцев плевать. Гуманоидов выселили за две пачки табака, а ветра … это когда будет, зимой. Да и сколько той зимы? Зато в качестве бонуса, ты получил угловое место под панорамным окном. Стоило утвердить там именной стул, как пожалуйста … Для большего удобства можно отгородиться, открыть дверь собственной камеры, оставив по ту сторону надоедливую галёрку. В импровизированном ложе, с неизменной сигаретой и чашкой кофе, устроиться смотреть за стекло. За стеклом серых красок, залитый бетоном ландшафт. Вплотную к окну — прямоугольник баскетбольной площадки. По правую сторону, через асфальтовый пятачок, отгороженная проволокой глухая стена кухни. По левую, другая баскетбольная площадка, которую терзают жители блока «D». Через двойной забор, со спиралями колючки, желоб для машин внешней охраны. Дальше, через остатки промышленной свалки, вырастают заборы. Кирпичные стены складов с пропалинами копоти. Уходящие за горизонт, громоздящиеся друг на друга, здания без входа и выхода. Кое-где растяжки «For Sale». Ещё выше, над зданиями, лента тэрнпайка. Профильная проекция машин, спешащих слева направо. Ни пучка зелени, кустика, травинки. Ошмётки выцветшего мусора, застрявшего в зубах спиралей колючки. Вылинявшее небо. Серое от облаков в пасмурные дни. Белёсое от стоящего над городом смога в солнечные.
Таковы декорации. Лишь ползёт бесконечная лента машин над землёй, напоминая своим движением мишени из тира детства: Безликого автобуса бело-синей расцветки, гниющего на приколе возле кинотеатра. С некоторой разницей. Тут не приходится упрашивать бабку, завёрнутую в колючий платок, включить мишень. Нет разложенных ружей с трафаретными надписями «центр», «под обрез».
Баскетбольная площадка — сцена разыгрываемых лично для тебя представлений. Место для прогулок шести юнитов блока «А». Администрацией установлено строгое правило: «или, или». Или атмосферные явления, или инмейты. За количеством судебных исков, оба бедствия одновременно признаны непозволительной роскошью. Глаз радует попеременно: либо взбивающий пену дождь, белые хлопья. Молнии, вонзающиеся в склады, неподвижный пушистый ковёр. Либо, за отсутствием развлечений от природы, администрация, не желая тебя огорчать сорванным представлением, выпускает заключённых. Вот они, пронеслись по внутренней пожарной лестнице. Сейчас ленивый ключник, дождавшись отставших, по рации передаст на пульт просьбу открыть дверь, и арестанты, щурясь, высыплют за стекло.

A-300 West.
Привычно отыщешь взглядом Венечку. Его и искать не надо. Вот он, стоит в пяти метрах от тебя, прижавшись спиной к забору. Как зовут его на самом деле, ты не помнишь. Это уже разворот, далеко не первая серия, и охота выдёргивать актёров на разговор в библиотеку давно пропала. Достаточно прямого эфира. Интерактива языка жестов. Щели под дверью для обмена подарками, да плохо подогнанных оконных рам, если уж решился на прямой диалог.
Венечка стоит, ногой подпирая столб. Смотрит, набычившись сквозь густую, нечесаную чёлку. Улыбается, преподносит приветственную гримасу на побитом оспой лице. Он щерится каждой минуте. Знает — жизнь удалась. Сорвав Jack Pot, Венечка едет домой, в родной Мухосранск. Удача подставилась ему неожиданно — модельная зажратая девка, давшая по дурости, от щедрот, запойному алкашу. Кем, по сути, и был Венечка. И никаким Америкам этого было не изменить. Как пропивал он каждую копейку на стройках Мухосранска, так и принялся пропивать бенджаминки в США. Стоило ли ехать?
Стоило, и ещё как! Венечку облагодетельствовал 85-летний мудак, размазав того между стенкой заправки, на которой трудился Ерофеев, и пятой дверцей допотопного монстра, которого приехал поить бензином. «Расплющил бля, как свиную отбивную, козёл» — с любовью в голосе, поминал старикашку Венечка, гордо сообщая размер доставшейся на его долю страховой выплаты 75 000. Завидный жених, будущая гроза мухосранок. Вы думаете, он полагал себя состоявшимся человеком? Ничуть. В планах, до депортации, значилось приобщение к классикам и английский язык.
— Веня, объясни, зачем английский, когда тебя десантируют домой? А классики …?
— Я, бля, хочу в неё по-английски умными мыслями говорить. Вот сожру мухомор и выражу значительно: «Get yourself a tiny bit of mescaline, the rest is blues and diarrhea» — пусть попробует, сука, угадает автора.
По требованию пролетариата, ты передал под дверью англо-русский словарь на 700 страниц, и, ни на секунду не задумываясь, присовокупил «Москва-Петушки». А что ещё предложить человеку, который уже кирнул весь денатурат, прилагающийся к одной на целый юнит машинке для стрижки волос? Человеку, который выходя на ярд, каждый день сигналит сакральное: «есть что бухнуть?»
Ерофеева он осилил за ночь. Завёл привычку цитировать со слезой целыми кусками, обнаружив настоящий актёрский талант. Словарик задержался на 2 недели, и вернулся с запиской: «Переписал».
«Разрешите вас обнять левой рукою» — будет чем удивить Мухосранок.

A300-East.
За Венечкиным юнитом выводят такой же иммиграционный, только напротив. Не успеет хищно щёлкнуть электронным замком наружная дверь, как наперегонки к баскетбольному кольцу рванут растоманы из Ямайки. Гулко застучит по бетонным плитам мяч, возобновятся, сопровождающие любую игру, довольные повизгивания. Вслед, цепляясь за спины друг друга, выползет зелёная с белыми крапинками на ножках гусеница мексиканских индейцев. Внешне неотличимые, как пеньки, усядутся на солнышке в рядок, зачирикают. Попарно по периметру площадки, следуя часовой стрелке, пойдут колумбийцы, останавливаясь каждые десять шагов, делая отжимания. Наконец, вслед за всеми, холодная темнота пожарной лестницы исторгнет Сашкá.
Тот, волоча подбитую ногу, затянутую в корсет из спиц, не глядя по сторонам, заковыляет в сторону окна. На землистом его лице испарина. Нос с горбинкой целится вонзиться, вспахать борозду в заплёванном асфальте. Серые глаза смотрят в упор через муть плексигласа выражая скорбь и покорность.
— Доброго здоровья, — издалека зайдёт он.
— Доброго и тебе. Как нога?
— Пока со мной. А вот зубы …
В этом весь Сашок. В immigration он уже год. Ждёт вот-вот отпустят на улицу. Доставили его из федеральной тюрьмы Fort Dix с душком. арестанты шептали, указывали на парадоксы: Каждый из подельников Сашкá, а было их семь человек, получил от пятнадцати до семнадцати, сам же он отделался легкомысленной трёшкой. И тут не скажешь «стоял на стрёме» — закон «conspiracy» не позволит. Крест свой Сашок волочёт смиренно. Не огрызается на подначки, не взрывается показной ненавистью, чтобы другим неповадно было. За время отсидки, мстительного, ветхозаветного Яхве, он сменил на более покладистого, призывающего прощать Джызыса, пологая того тем самым пророком, которого проворонило Еврейское племя. Сашок любит проповедовать, обсуждать библейские темы. В словах и жестах его — смирение. При общении Сашок вызывает сочувствие. Может показаться, неизменно возвращает взгляд, но на деле смотрит ниже, в район кадыка. Тем для разговоров у Сашкá целых три. Сейчас иссякнет заготовленная проповедь, снова поговорим о его несчастиях и переключимся на литературу. Несчастья действительно преследуют Сашкá с печальным постоянством, кусают за пятки. До перелома ноги он ходил с загипсованной рукой. Ещё до этого с повязкой на глазу. С литературой Сашку повезло больше. Заботливая родня устроила ему предел мечтаний — кредитную линию в книжном магазине на Брайтоне. Сашок увлекается Анжеликой и Стилл. Разбодяживает лирику отцом Менем и другими христианскими попиками рангом пониже.
— Сашок, ты обещал рассказать про Fort Dix.
Он облизывает бесцветные губы.
— Если попадёшь в Dix, просись на east side. На west сложные люди.
— А ты где был?
— На west.
Докучать, ставить в неловкое положение не хочется. Ты переводишь разговор на книги. Проходит десять бесполезных, потраченных на вежливость, минут.
— Похоже, в пятницу меня отпускают.
Произнеся, дежурное, «я буду молиться за тебя», он ковыляет в юнит.

В антракте.
До обеда остался час. Ты обрываешь на полуслове Севу Каплана, увлечённо расхваливающего хирургию глаза. Попробуешь прейти с AM на FM, но, наткнувшись на щебет трёх ди-джеев, перенявших формат вещания англоязычных станций, а оттого говорящих одновременно, стягиваешь наушники.
Убедившись в отсутствии актёров, из-под лестницы чёрного хода выбирается облезлая кошка. Искоса поглядывая на стаю голубей, она умывается и, потянувшись, отправляется за едой. Которая продолжает склёвывать лузгу, не подозревая о начавшейся охоте. Кошка прижимается, растекается по нагретому асфальту бурым пятном. Невидимыми глазу движениями, сантиметр за сантиметром, через десять минут оказывается на расстоянии нескольких прыжков от добычи. Замерев на мгновение, переминаясь задними лапами, как вытаптывая площадку для броска, она одним молниеносным прыжком врезается в стаю. Замелькает, захлопает, взбивая воздух, сотня тугих крыльев. Сделав круг над площадкой, птицы опускаются на крышу кухни. В зубах хищника трепещется добыча. Кошка тянет полузадушенную жертву под крыльцо, в тёмной безопасности которого, дожидаются четыре тёплых комка.
Задерживаются над тернпайком, словно задумавшись, пролиться ли звонкой дробью, две чёрные кляксы. Проезжающий караван фур цепляет их, волочёт в сторону Бостона. За стеклом задыхается в приступах меланхолии неизлечимо больная Америка. Ты сидишь в пластиковом кресле, закинув ноги на низкий подоконник. Гоняешь большим пальцем по ободку пустой кружки круги, размышляешь над гипотетической возможностью выхода, бренностью суетного мироздания, судьбой задушенной птицы. Куришь, выпуская в стекло струю дыма.
«Выхода нет» — мерцает в сознании надпись, отражённая от таблички «EXIT» висящей над дверью пожарного хода в трёх шагах от тебя. За дверью лица собравшегося на прогулку очередного юнита.

A 500-West.
Ещё до того, как высыпет под слепое небо жадная до воздуха толпа, в щель под дверью, нехотя, пролезают несколько газет и журналов. Заметив периодику, ты выдвигаешься посмотреть. По ту сторону двери, на крошечной площадке давка. Мелькают перед смотровым окошком лица. Одно появляется с завидным постоянством.
— Шалом, — доносится через закрытую дверь.
— Шаббат Шалом, — соглашаешься ты, нагибаясь за почтой.
— Журналы колумбийцам, уточняет Славик, и тут же принимается за старое. — Ты вот что. Нам нужно серьёзно поговорить! Обязательно приходи завтра в библиотеку. Придёшь? Скажи, придёшь?
В это время невидимый благодетель, сжалившись над тобой, открывает наружную дверь. Толпа увлекает Славика, избавляя тебя от необходимости сочинять отговорки. Просматривая новости, отгораживаешься газетой. Бросаешь поверх простыни осторожные взгляды. Славик стоит метрах в семи и не спускает с тебя пристального взгляда. Он невысок. Не стар и не молод. Славик принадлежит к особой породе бойцовых хомяков, или мирных, негодных для службы бульдогов. Согласно его рассказа, до эмиграции он работал в ментовке на административной должности. Перебравшись за океан, занимался юридической поддержкой: Консультировал, регистрировал фирмы. Федералы навесили ему два года за отмывание нескольких сотен.
Славик докучает. Вот и сейчас, дождавшись, поймав твой взгляд, он примется оживлённо жестикулировать. Складывать руки ладошками вверх, изображая открытую книгу, соединять их вместе на уровне груди. Библиотека. Умоляю. Только дурак или слепой не разберёт. Ты притворяешься и тем и другим. Так не хочется идти в библиотеку, садиться, мокнуть под потоком его красноречия.
Славик задаёт уйму вопросов. Выпытывает, выворачивает душу. Не принимает слова «нет». Юлит вокруг да около, берёт буквально измором. Какой-то деятель дал ему почитать Кастанеду. С мильтонской прямолинейностью Славик воплощет идеи дона Хуана в жизнь. Получается на редкость хреново — актёр из Славика никудышный. На его кривляния ты смотришь, едва скрывая брезгливость, подавляя смешок. Как будто этого мало, в тюрьме Славик пишет рассказы a-la Сорокин. Чудовищное смешение всевозможных «-филий».
Ты пытался осторожно заметить:
— Хорошо, Славик. Чудесно, Славик. Как здорово у тебя получается … открыть заслонки, достать из глубоких слоёв подсознания, выпустить наружу столько грязи. Я очень рад, Славик, чувству внутренней удовлетворённости, охватывающему тебя после написания каждого рассказа. Я Только Не Пойму: На Кой Хер Ты Выливаешь На Меня Это Дерьмо?!
Сейчас Славик, по хомячьи, мелкими зубками вгрызается в яблоко, смотрит, набычившись из-под ермолки. На его Рязанской ряшке предмет культа смотрится неуместно. Актёр упорствует. Чем он тебя сегодня будет соблазнять?
Между тем Славик сигналит: «П-Р-И-Ш-Л-И К-Н-И-Г-И».
«П-Р-О-С-У-Н-Ь П-О-Д Д-В-Е-РЬ» — ехидничаешь ты.
И тут, хвала Аллаху, ключники, по рации, затребовали head orderly A5W. Славик, давясь, распихивая куски яблока за щёки, спешит наверх.

A 500-East.
Не дожидаясь, пока СО закроет камеры на пересменку, ты, зевая, уходишь спать. Лежишь с открытыми глазами, гипнотизируя, цепляясь взглядом за каждую трещину на потолке. Слушаешь, как захлопываются двери. В юните воцаряется тишина. Ты не засыпаешь даже. Так, на мгновение закрыв глаза, моргнёшь и вот, пожалуйста, двух часов как не бывало. И ни одного зацепившегося за сознание захудалого сна.
Перед окном полно стульев. Аншлаг, за некоторые места вялая драка. Ты водворяешься в свой закуток. Плебс, хрустя чипсами, переговаривается. Ждёт. На это раз возле двери стоит СО. В его обязанности входит караулить ту самую щель, через которую ты свободно обмениваешься печатным словом с другими юнитами.
Мелькают за плечами СО силуэты. Стремительно проносятся по одному, ныряют на улицу. С замиранием сердца ты следишь за этим чудом: Женщины за решёткой. Разбившись на стайки, они разбредаются по интересам. Рядом с тобой, тыча пальцами, бушует толпа. Завязываются разговоры. Азбука языка жестов понятна интуитивно. Попробуй, самым доступным способом изобрази при помощи рук … скажем «L» , теперь «I», или «V». Так и общаются — к щелям между оконными панелями девчонкам не подойти.
Ты смотришь на эти лица без косметики, модных причёсок. Лица старые и испитые. Молодые и невинные. Чёрные, жёлтые, белые — скопом, без боевого раскраса, они … открыты и беззащитны. Их хочется оберегать. С тревогой отыскиваешь два силуэта таких непохожих друг на друга наших девчонок. Здороваешься кивком головы, спрашиваешь как дела.
Лика и Маша держаться раздельно. Обе дожидаются депортации. С обеими пацаны поддерживают связь: обмениваются записками, прочей розовой ерундой. Тебе не интересна их история, достаточно того, что ты видишь за стеклом.
Лика из Череповца. Бойкая блондинка с угреватым, некрасивым лицом и развитыми формами. Лика играет с чёрными девками в мяч. Переругивается, размахивает руками. Ведёт себя распущенно и нагло. Лика не очень нравится тебе и очень нравится Антошке, из-за одной и той же причины, прославившей её на всю тюрьму. Лика устраивает лесбо – шоу для последнего юнита вместе с негритянкой - сокамерницей. Стоит стемнеть, они зажигают свет и перед окошком занимаются любовью на радость гуляющим по ярду мужикам. Как следствие, Лика имеет кучу поклонников, купается в лучах славы, внимания. Которым явно была обделена на воле.
Маша совсем не такая. Черты её лица, скрытого за длинными зачёсанными вперёд волосами, не разобрать. Лишь острый подбородок, да чётко проступающие скулы. Маша из-за Урала. Ждёт не дождётся, когда её отправят домой. Вертя в руках сухую травинку, она не спеша обследует периметр баскетбольной площадки. Худенькая, как тростинка, гнущаяся под напором ветра. Её внимание глубоко внутри, там, куда посторонним вход заказан. Но ты знаешь, она тебя видит, и она знает, что знаешь ты … Лёгким, едва заметным движением руки, она всегда здоровается с тобой. Мимоходом обязательно поймает взгляд, подарит извиняющуюся полуулыбку. Маша видимо тяготится, стесняется своего положения. Ты стараешься улыбнуться в ответ. Вложить в улыбку ласку и тепло, внушить веру. Чёрт, ты стараешься подставить плечо. Маша проходит мимо, скрывая под чёлкой глаза. Но травинка в её руке то и дело замирает, указывая на тебя. Травинкой она взмахивает, как дирижёрской палочкой. И лишь спустя дни ты догадаешься прочесть в этих взмахах ответ. Как грифелем по доске, Маша выводит в воздухе: «Спасибо. Будь сильным. Друг»
Второй раз уже ты слышишь чёртово «будь сильным», и оно тебя трогает.

A 100-West.
Ушли с улицы женщины. Стемнело. Раздали ужин. Сразу после ужина желающие высыпали наружу. Один час, отпущенный на прогулку, на деле оборачивается сорока пятью минутами.
Нагретый за день воздух обволакивает тебя. На небе мерцают тусклые звёзды.
Сделав несколько кругов по ярду, размявшись, ты выбираешь дальнюю точку. Садишься, прислонившись к сетке. Закуриваешь. Загипнотизировано смотришь на саркофаг тюрьмы, возвышающийся над тобой. Светятся бойницы камер. В провалах тюремных окон застыли фигуры. Ты видишь машущего рукой Славика, Венечку через лестницу напротив. Этажом ниже в окне стоит Сашок, силясь разглядеть тебя в темноте. В узкой бойнице окна угловой камеры мелькают обнажённые Ликины телеса. И только Маши не находишь ты, а ведь именно её, из всех этих обломков, хотелось бы увидеть сейчас.
Мягко ступает ночь. Шумит рекой трафика вечный тэрнпайк, и рядом проходит жизнь. Изо всех сил ты стараешься нащупать её, дотронуться, но она незнакомкой проходит не оборачиваясь, не обращая внимания на тебя.