Есенин и грамота

Сижу на летучке, совещании, трёпе – называй, как хочешь, лучше не станет.
Смотрю на эти лица – недобрые, лукавые, с бессмысленными хихи-хаха…
Слушаю эти речи – пустые, дежурные, (и вот уж точно!) на злобу дня. И тут – чтобы хоть как-то встряхнуться, утешиться, - вспомнил совсем не в тему, не к месту и уж никак не на злобу - стих раннего Есенина: Я по первому снегу бреду, в сердце ландыши вспыхнувших сил…
Словно говор какого-то волшебника-инопланетянина – до того он сладостно чужд всему этому нашему нынешнему: проблемам, словечкам, желаниям... И вместе с тем такой близкий, родной, враз уносящий тебя из этой убого-деловой яви в детство, молодость, к давней, уже ушедшей Родине.
Всего-то пару строк про себя прошептал - а что (и спустя сотню лет) творят с душой! Лучше всякой молитвы пробирает.
И вдруг сквозь стихи, в пол-уха улавливаю голосок нашего главного: - Ну а теперь - о приятном. Один из наших сотрудников награжден почетной грамотой за верное служение власти… - И - называет мою фамилию.
Я, понятно, растерялся (вот тебе и есенинский первый снег!), от волнения закокетничал: дескать, да чего я такого делаю, подумаешь..!? Но тут главный меня строго пресек. Говорит: - Ты давай не скромничай! Служить верно власти – это сейчас, считай, мужество. Ты что, не видишь, что вокруг делается, сколько всяких крикунов оранжевых развелось?! Людей, преданных власти, просто обложили, приличную вещь купить не дают – всё отслеживают, подсматривают, сливают: я уже с женой собственной спать боюсь… - И торжественно, под аплодисменты, вручил мне эту самую грамоту.
Выхожу с летучки, весь пессимизм-негативизм мигом сдуло, никаких стихов уже не вспоминаю… И вдруг слышу, кто-то надрывно, нараспев кричит: «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого негодяя!» – Так это же, - обомлел я, - голос Есенина, - одна из немногих сохранившихся записей, монолог Хлопуши из «Пугачева». Только почему вместо человека – негодяй?!
Оборачиваюсь: Господи! сам Сергей Есенин! Увидел меня, кричит: - А, вот ты где! Получил какую-то хрень от начальства – и уже воспарил, лучшего поэта на Руси побоку… – И прямо с тростью своей на меня, вот-вот огреет…
Ну, я увернулся выхватил у него трость (все-таки спортсмен-разрядник), говорю: - Не хулиганьте, пожалуйста, Сергей Александрович! - А сам с интересом на трость поглядываю: - Это та самая, - спрашиваю, - из «Черного человека»?
- Она самая! - отвечает.
- А я, значит, вроде как черный гость?..
- А кто же ты, – говорит, - если перед бездушной властью выслуживаешься!? Сами жиреете, а народ прозябает!
Я: - Напрасно вы так на меня, Сергей Александрович! Вы еще поищите, кто бы вас по нынешним временам так любил. Да я все ваши стихи наизусть знаю, вот любую строчку назовите, и я тут же продолжу…
Он (заинтригованно): - Врешь! - И начал меня на полном серьезе гонять по своим текстам. Наконец, увидел, что я и вправду его поэзию назубок знаю, говорит уже более милостиво, даже с каким-то сочувствием: - Как же ты с такими наклонностями жалким чиновником служишь?! Так насилить себя!..
Я театрально вздохнул: - Так ведь, - говорю, - на стихах да заповедях долго не продержишься. Куда деваться-то?! Везде прислуживать надо – и во власти, и в бизнесе – там еще поболее, попробуй только пикни…
Говорю, а сам глазам своим не верю: мать честная!! Есенин!! Да еще прямо тут, в нашем склепе офисном! Как его пропустили-то?
- Да что я?! – говорю, - с властью и многие наши деятели культуры вовсю милуются, проворней любого клерка прогнутся. Смотреть тошно.
А сам уже осмелел, освоился - думаю, да чего я перед ним оправдываюсь?! Ну, поэт, ну великий… Власть-то у нас все равно выше.
- Так ведь, - говорю с ухмылочкой, - и вы им, получается, служите. Вот недавно на митинге сам лидер ваши стихи с чувством декламировал: «Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!»…
- Правда, что ли?! - воскликнул он. А самому, вижу, нравится, что его так в верхах до сих пор ценят.
- Вы-то еще, - говорю, - легко отделались. А Гоголю, вашему любимому, прямо на памятнике написали – «От советского правительства». Даже несистемного Высоцкого к себе примазали, государственную премию дали – разумеется, посмертно. Хорошо хоть доверенным лицом на выборах не оформили…
- А ты, я гляжу, язва…
- Да вы, - продолжал я в запале, - в общем-то и сами власти подыгрывали – не так, конечно, мощно, как ваш недруг Маяковский, но тоже старались – оды коммунарам писали, за комсомолом, задрав штаны, бежать порывались… - Скорее уж за комсомолками, - усмехнулся Есенин.
- Председателя совнаркома Ульянова - Ленина солнцем называли, капитаном земли, – не унимался я. - Так сейчас, пожалуй, только в Северной Корее да в Туркмении пишут… Вы это как, искренне или все же из прагматических соображений?
- Да я же им и в самом деле поначалу верил, горел, - с обидой сказал он.
- Ну а когда разуверились – появилась «Страна негодяев»…
Есенин мрачно кивнул.
- Одно заглавие чего стоит! – сказал я. - Такого по хлесткости во всей русской литературе, пожалуй, не сыскать – разве что «Мертвые души».
- Не устарело заглавие-то? – спрашивает меня игриво.
- Да что вы, наоборот! – купился я. - Негодяи у нас, как говаривал капитан земли, всерьез и надолго. Кстати, - заметил я, - жулики и воры – это ведь тоже ваше, если помните… Очень популярное у нас теперь словосочетание, стало даже своего рода брендом ведущей партии. - Есенин по-детски захохотал. - Хотя, надо признать, на такое название вполне тянут и другие - и партии, и организации, и корпорации…
Я хотел ему еще много чего рассказать и про современных жуликов и воров, и про комиссаров с чекистами, но вдруг заметил, что он уже не слушает меня, уносясь в какие-то свои, милые ему, мысли… Видимо, за свою короткую жизнь он столько насмотрелся на всю эту черную шатию, что больше не хочет…
- Сергей Александрович, - попросил я его на прощание, - а вы не могли бы мне автограф свой дать, но только обязательно прямо на этой грамоте… – И, вспомнив про его взрезанные вены, быстро достал ручку. - Знаете, – чтобы так, вперечёрк.
Он понятливо кивнул и размашисто расписался.