В гости

В гости

С грохотом захлопнулись плохо отрегулированные двери лифта – современная бытовая гильотина с зачехленными ножами, - загудело, потащило наверх.
Она, повернувшись к зеркалу, распластанному по стене лифта, что-то пристально рассматривала у себя на лице – вытягивала губы, проверяя качество домашнего нанесения макияжа.
Он все еще не успокоился, переминался с ноги на ногу, косо смотрел на нее. Внутри кипело раздражение.
Пока поднимались на двенадцатый этаж, еще раз успел высказать ей то, о чем говорил дома, перед выходом: что не понимает, зачем она тащит его с собой, он там ни кого не знает, эти люди ему не интересны, это её друзья – вот и шла бы одна, а у него куча дел, пропадает вечер, нечего ему там делать!
Она не слушала, даже не обернулась.
Его тяжелый показной вздох совпал с остановкой лифта. Двери, чуть помешкав, разъехались в стороны, и они вышли, ступив на серый грязный кафель площадки. С двух сторон, смотрели слепыми глазками железные двери.
Она уверенно шагнула направо, ему ничего не оставалось, как идти следом.
Вдавила кнопку звонка.
Он обреченно стоял за спиной, ожидая…
Копошение, натужный отъезд стального ригеля во внутренностях двери, широкий распах – свет, гомон, музыка вдали квартирного лабиринта, выплеснулись наружу.
Хозяйка загораживая проем двери, тянет руку, губы шевелятся.
- Светочка! Ну, что же Вы так долго? Мы ждем, ждем… Здравствуйте Володя! Проходите, проходите! – всё скороговоркой, на одном дыхании.
Фальшивые поцелуи женщин в дверях.
Он шагнул в прихожую.

Темно, тепло, спокойно…
Почему-то меняется - бурлит, толкает, куда-то тащит, жмёт…
И вдруг, всё другое - больно режет сквозь сомкнутые веки, горит кожа. Булькнуло, ворвалось внутрь, и выходом – истошный, писклявый крик.

Толчея. Рука жены никак не хочет вылезать из рукава шубы, чем-то цепляется. Женщины продолжают возбужденно говорить. “Куда эту шубу вешать?” Кто-то подошел, смазанный промельк лица. “Наконец-то!,” - шубу забрали. - Да, спасибо, я сам… “Так, шарф в рукав, пальто в шкаф”.
Жена, сразу же забыв про него, увлекаемая хозяйкой, уже в конце коридора…
“Ну и хорошо, теперь можно спокойно оглядеться и попробовать понять, куда я попал”.
Он двинулся по коридору в глубину квартиры.
“Так, евроремонт. Это и следовало ожидать… Отлично сделано! Не отнимешь, набили у нас руку мастера ремонты делать… Вот только всё какое-то одинаковое стало. Обязательно зала, совмещенная с кухней, да спальня с громадной кроватью. Только при этом уют куда-то исчезает… Нет того замкнутого уютного мирка, что присущ старым московским квартирам. Еще телевизор, обязательно в пол стены. А, вот и он. Хороша машина! Когда же мы со Светкой такой купим? Что же это за обои? Я таких не видел… Может это те, которые с индивидуальной покраской? Надо спросить у хозяев…”
- Что? Нет, если можно рюмку водки. Предпочитаю не мешать… Я понимаю, что вкусно… Но это сейчас, а что будет завтра? Спасибо, я сам возьму… Что у нас здесь? Вот, яблочко…
Он ненадолго задержался возле двух мужчин, расположившихся у подоконника, заставленного различными бутылками. На подносе стояли рюмки, в вазочках – фрукты, орешки. Вокруг гомонили гости. Впритык к угловому развалистому дивану придвинут стол, заставленный разномастными блюдами и тарелками. Свободное пространство между столом и кухонным уголком заполнено людьми, совершающими мелкие перемещения с места на место. Мелькают улыбчивые женские лица, платья яркой расцветки, теплота открытых рук. Белые рубашки мужчин, пиджаки на спинках стульев.
Ожидание начала. Все общаются, неосознанно предвкушая развитие дальнейших событий, начала праздника, приглашения занять свое место за столом – вот только тогда и начнется самое главное, то для чего собрались…

Яркий свет в глаза. Темные контуры. Мельтешение белого и темного. Звуки.
Мир вокруг приобретает цвет, становится осязаем на мизерном пространстве, определяемым длиной вытянутой руки или ноги. Ватным гулом звуков заполнена голова.
Первые попытки рассмотреть, запомнить, понять мир вещей, расположенных вокруг. Потрогать, взять…
Вкус, чувство голода, перемешанное с ожиданием.
Попытка управлять своим телом. Первое передвижение в задуманном направлении.
Удивление, возбуждение, ожидание…

Извинившись, протиснулся к балконной двери. “Да…, вот он – простор! Вот оно отличие московских современных квартир – вид”.
Москва черно-белым платком раскинулась внизу. Зимняя ограниченность пространства – серое марево, взвесь влаги, что никак не превратится в снежную завесь и не накроет город. Черные борозды дорог заполнены цветными сгустками машин. Крыши домов в клочьях облезающего снега. Паутина ветвей деревьев. Точки людей…
Отсюда, с высоты двенадцатого этажа, кажется, что город живет сам по себе. Он словно большая рыба, выброшенная на сушу, тяжело дышит, с трудом пропуская воздух сквозь жабры, лежит, обессилено ждет – вдруг что-то произойдет, сдвинется с мертвой точки…
Ты, будто паришь над ним – слабый и одинокий созерцатель.
И все равно красиво! Простор, свобода взгляда, бездумная тяга в пространство…
Сзади потянули за рукав. Жена. Возбужденно зашептала:
- Ты видел, какая у них спальня? Там трельяж – чудо!, как я мечтала… Иди, посмотри! Давай такой же купим… Я даже знаю куда поставить.
- Сейчас схожу…
Трельяж его совершенно не интересовал, но надо было опять делать вид, что они живут общими интересами, одной дружной семьей.
Он, было, двинулся в сторону коридора, куда, как он помнил, выходили какие-то двери, но тут стали приглашать к столу.
Круговерть перемещений, возбужденные возгласы.

Проходит совсем немного времени и, словно при печати фотографии, на белом листе вдруг начинает возникать мутное изображение, проступают зачатки индивидуальности.
Оказывается можно влиять на окружающий тебя мир – плакать, брать, улыбаться, просить… И мир откликается, желания исполняются.
Из темных мутных глубин всплывает наверх чувство собственности – моя формочка, мой совочек, моя мама!
Пространство еще не распахнулось, оставаясь ограниченно знакомым - комната, песочница, дворовая площадка с горкой и качелями.
И лишь иногда, редко…, когда вдруг надевают шубу и теплые сапожки, всё меняется волшебным образом – мир становится белым. Медленно падают пушистые хлопья. Когда дышишь, из-под шарфа, что почти полностью закрывает рот, идет пар. Санки плавно и неслышно скользят по белому, и это белое называется снег.

Долго рассаживались. По левую руку – жена, по правую – дама в чрезмерно декольтированном платье, напротив - незнакомые лица.
Напряженное затишье.
Над столом, тянутся к еде руки, мелькают тарелки.
Шепотом, со злобой остановил жену – шестнадцать лет живем вместе, а запомнить не может – он всегда себе кладет сам. Терпеть не может наваленную горкой снедь на тарелке. Тарелка должна быть полупустой – съел одно, положи другое.
Витиеватый тост за хозяев – молодцы!, какой ремонт сделали! Нарочито громкие возгласы.
Выпили, уткнулись в тарелки.
Раздраженно ковырял вилкой коричневое месиво грибного салата, возвращаясь опять в мыслях, что он здесь совсем не к месту, никого не знает, эти люди ему не интересны, даже антипатичны; что опять пошел на поводу у жены, только бы избежать привычных ссор и обид.
Настороженно оглядывал сидящих за столом, прислушивался к репликам и шуткам, чокался, пил, кому-то приветливо улыбался. Односложно отвечал на редкие вопросы соседки справа, стараясь не заглядывать в глубокий вырез декольте.

Время безбрежно… Белое… Размытые облака, тянучка…
Каша… Неумолимые утренние сборы, голгофа - детский сад… Кусючий шарф у подбородка. Дорога, темная и ненавистная. Мамина рука, - ей не верю…
Загадочно наступившее воскресенье – длинное, как пестрый удав из мультфильма, и мама с папой рядом, мы куда-то идем…
И опять…
Мутное, темное… Один… Отнимают.. Не отдам, плачу… Один… Мама! Когда? Укладывают. Ждать. Ждать.
Мама! В дверях! Вспыхнуло, надо только нестись… К ней!
Цепко за руку, домой.

Застольный шум разрастался пропорционально уменьшению спиртного в разномастных бутылках, что кокетливо сгрудились группками в центре и по краям стола. Тосты сыпались один за другим – уже были забыты ремонт и хозяйка дома, пошли за любовь и дружбу, за то, что хорошо, что мы здесь все собравшиеся такие хорошие…
Мужчины восседали на стульях развалившись, лишь изредка утруждая себя тыкнуть вилкой в тарелку, чтобы закусить очередную рюмку. Узлы галстуков расслаблены и спущены вниз. Лица красны и удовлетворённы.
Женщины излишне активны. Возбужденно переговариваются, обсуждают способы приготовления салатов, коими уставлен стол, выясняют новости про общих знакомых.
Особенно раздражал тот, светловолосый с бородкой, говоривший без перерыва. Его уверенный голос звучал с еле заметной скучающе-поучающей интонацией, будто он знал что-то ведомое только ему, о чем остальные и не догадываются.
“Откуда такие берутся? Что он может знать такого, чего не знаю я? Но я ведь сижу спокойно, ни кого не трогаю, не поучаю… И ведь его слушают, вот что удивительно… Сборище идиотов!
Сколько мы уже здесь?”
Незаметно бросил взгляд на часы.
“Так, почти два часа… Еще столько же и можно потихонечку начинать теребить жену, мол пора бы двигать к дому. Главное не перегнуть палку… Давить, но не навязчиво, - чтобы без обид и скандала. Глядишь, к одиннадцати дома будем…”

Школа. Белые банты и ранцы. Жадное разглядывание таких же испуганных, что держатся за руку родителей. Цветы. Истошно звонит колокольчик.
Разлучают, уводят.
Тягучие младшие классы.
Одноклассники – чужие, непонятные и недобрые. Слабые попытки противостоять чужой воле. Драки, слезы, несправедливость. Туманное существование среди бессмысленного детского зла.
Неосознанное чувство индивидуальности, Редкие, на грани истерики, случаи проявления сопротивления.
Упрямство, еще раз упрямство, как средство борьбы с внешним миром.

На улице стремительно темнело, мороз злобствовал, льнул к тонкому стеклу. Темные квадраты окна за спиной, отражавшие желтые размытые шары люстры, создавали определенный уют – здесь, в комнате, словно призывая к сплочению людей, собравшихся за столом, перед заливающей весь мир темнотой.
Стихли, так раздражавшие его, дурацкие шутки и громкие выкрики, все более или менее успокоились, гул, висящий над столом не пропал совсем, а стих, выровнялся, стал незаметным, позволяя слышать доносившуюся, откуда-то из угла, тихую музыку.
Хотелось курить, но пока никто не выходил из-за стола, а первым быть не хотелось.
Сидел, свободно откинувшись на спинку стула, грея в руках бокал с минералкой, продолжая внимательно разглядывать собравшихся.
С запоздалым удивление отметил, что сейчас они уже не вызывают столь однозначного отторжения, как в начале вечера. “Люди, как люди… Ну крикливые, ну суетятся… Так ведь праздник, так всегда и бывает… Да, и женщины не такие уж страшненькие… А вон та, с краю, в светло-сером, так вообще хороша! Худая, стройная…, а глаза..!”
Развернувшись вполоборота, он делал вид, что прислушивается к разговору, который оживленно вели двое мужчин напротив, а на самом деле – исподтишка, с удовольствием, разглядывал приглянувшеюся ему гостью.
- А Вы, как считаете? – мужчина в чуть затемненных очках, нависая над столом, внимательно смотрел на него.
Он даже сначала не понял, что обращаются к нему.
- Я? – усмехнулся, - Ну, в этом вопросе можете считать меня отъявленным нигилистом. Полагаю, что, так называемый, технический прогресс если и существует, то лишь в том понимании, которое мы в него вкладываем. А вот является ли он действительно прогрессом в общефилософском аспекте, я лично очень сомневаюсь.
- Я Вас не совсем понимаю… Что Вы имеете ввиду? – Очкастый, да и его сосед, с интересом глядели на него.
- Теряется принцип равновесия… Нет, не так… Здесь, скорее, принцип сохранения энергии… Где-то прибыло, значит где-то убыло. И мне почему-то кажется, - он широко и дружелюбно улыбнулся, призывая оппонентов не воспринимать его высказывание всерьез, - что пока научно-технический прогресс шагает вперед семимильными шагами, мы катастрофически теряем духовный аспект нашей жизни. Впрочем, не берусь утверждать и оспаривать этот тезис с пеной у рта – руку на отсечение, как говорится, не дам.
Понравилось, что его поняли правильно. Улыбались, никто не полез в бутылку.
- Господа, а может прервемся? По-моему, засиделись… Предлагаю выйти на балкон перекурить?
В одной рубашке на промерзшем балконе было холодно. С наслаждением затягивался горячим дымом, бездумно рассматривая россыпь огней, праздно мерцающую в ночи.

Незаметное врастание в обволакивающий жизненный процесс – прижившийся имплантат, ставший единым целым с окружающей его плотью.
Старшие классы. Друзья, которые навек. Желание быть первым, стать своим… Единение убогих ценностей, осознанных и принятых, своих, только своих. Непонимание взрослых. Родители начинают стремительно удаляться, мешают.
Опасливая уверенность в себе. Стремление материального познания окружающего мира: музыка, особенности одежды, сладкий портвейн из горлышка, танцы при погашенном свете, первые поцелуи и запретная теплота потаенных девичьих мест.
Нависающая маята выбора дальнейшего жизненного пути.
Страх перед армией – душный, темный, глухой…
Институт и захлестывающая радость от открывшейся возможности еще пять лет плыть по течению, от пятилетней предопределенности развития жизненного процесса.

С холодного балкона, назад в обволакивающее тепло комнаты, и вдруг, с удивлением почувствовал, что его уже ничего не раздражает, ему, пожалуй, даже нравится этот яркий электрический свет, суетящееся застолье, как раз подали горячее, - та женщина в сером, да и не только она – вон та, тоже ничего…
“Всё отлично! Надо еще выпить… Интересно, какая будет программы дальнейшего времяпровождения? Нет, хороша! Живот, грудь… Как бы разговор завязать… Этот, что сидит рядом, - любовник, муж? Надо Светку расспросить…”
Сейчас он чувствовал уверенность в себе. Нет, еще не полное единение… - пока на равных, это точно…, даже, пожалуй, чуть свысока посматривал на окружающих, – сказывалась давно укоренившаяся привычка всегда оставаться чуть в стороне, противопоставляя себя везде и во всём.
Расточая улыбки, протиснулся на свое место за столом.

Состояние восторженного возбуждения, принимаемое за любовь.
Желание любить рвется наружу и рвёт всё вокруг - замешанное на беззаботном веселье и бьющей через край молодости, - разливается широко, охватывая всех и вся.
Наконец, берег – женился.
Работа, аспирантура, появившаяся цель в жизни. Вера в правильность выбранного пути, дающая возможность твердо и чуть свысока поглядывать на окружающих.
Ребенок. Отрезвление от всепозволительной беззаботности. Удивление от осознания, что время не застыло, оно течет, и вот уже не ты “пуп Земли”, а это маленькое копошащееся существо.
Работа, попытка строить карьеру. Друзья, которые были близки по духу так, что казалось не разлепить, постепенно отходят в тень.
Размазанной тучей, пронизанной молниями желаний, нависает семья, занимающая теперь главенствующее положение.

Горячее – запеченная говядина, - вызвало лишь краткое оживление и благополучно потонуло в очередном тосте и звоне хрусталя. Он даже не заметил, когда притушили свет.
Наступил тот момент, когда собственное мироощущение перестало вписываться в привычные координаты времени и пространства. Казалось, время замерло, ничего не происходит… и, лишь потом, взглянув на часы, с удивлением узнаешь, что где-то потерялись два часа, промелькнувшие несколькими минутами.
За столом остались единицы. Остальные расползлись кто куда; громкие голоса и смех время от времени доносились из кухни; в коридоре, мешая проходу, образовалась группа беседующих людей со стаканами в руках.
На диване, оживленно разговаривая, дружной стайкой расселись особы женского пола. Их шушуканье порой прерывалось взрывами заразительного смеха. Этот смех и привел его в чувство, позволил отрешенно посмотреть на себя и окружающих как бы со стороны.
Он вальяжно восседал за столом, оживленно что-то доказывая мужикам, с которыми перед этим курил на балконе, упиваясь собственной правотой и красноречием, выделывая замысловатые кренделя руками.
Посередине комнаты, под громко включенную музыку, две пары танцевали медленный танец, и одна из танцующих женщин была его женой.
“Интересно…” - с какой-то отстраненностью заметил, что этот факт не произвел на него никакого впечатления, - “ну, танцует, и танцует…”
“А где же эта, в сером?”

Период мелких бытовых “подвигов” – квартира, дача, машина.
Неясное недовольство собой, сменяемое бестолковой гордостью от сиюминутных свершений. А за спиной, пока еще лёгкой дымкой, начинает клубиться туман бессмысленности существования.
Любовь на стороне – попытка вырваться из замкнутого круга повседневных забот. Фантазийное строительство надуманного сказочного царства. Навязчивая мысль о разводе. Собственная трусость – боязнь начать жить заново.

Он чувствовал себя уже достаточно пьяным… На месте не сиделось, хотелось действия, флирта, умных разговоров, неосознанно тянуло солировать.
Решил пройтись по квартире посмотреть, чем живут, чем дышат, заодно и в туалет заглянуть.
Не считая томно танцующих, всё было тихо-мирно, то есть скучно и до оскомины прилично.
Белизна ванной комнаты полоснула по глазам ярким светом, поразила россыпью импортных флаконов, а вот соседствующий туалет заставил ошеломлённо замереть в дверях – ярчайший, синего стерильного цвета, куб с белоснежным стульчаком посередине.
“Откуда такая ярость цвета, к чему? Бьет по глазам, не засидишься… А может так и надо? Среди засилья привычного уюта выплеск чужеродного? Да…, хозяева не так просты, как кажется поначалу…”
Рядом, чуть в стороне, обнаружилась третья дверь.
“Еще одна комната? Да нет, Светка говорила, что трёхкомнатка”.
Постучал костяшками пальцев. Тишина. Зачем-то воровато оглянулся и надавил на изогнутую ручку.
Оказалось, всего лишь гардеробная – то, что раньше называли чуланом – малюсенькая темная комнатка, переоборудованная сейчас в платяной шкаф довольно приличного размера. По стенам – стеллажи с разложенным барахлом; посередине - на двух полозьях вешалки, с мертво висящей одеждой. На полу, прямо перед ним, – высветило полосой света, - инородным предметом, не вписываясь в антураж этой комнатки, стояла клетка.
Нашарил на стене выключатель – вспыхнул свет. Бросив быстрый взгляд за спину, вошел и затворил дверь. Сел на корточки, привалившись спиной к двери.
Хомячки. Один, сразу же юркнул в домик-норку, напряженно смотрит оттуда ничего не выражающими черными бусинами глаз; другой, скоро перебирая лапками, бежит внутри колеса, не обращая на него внимания.
Сидел, задумчиво смотрел… “Ну, что ребята? Всё бежим? Cучим лапками?”
Пока он отсутствовал, атмосфера в комнате существенно переменилась. Стол, собранный и передвинутый к стене, завален посудой с выступающими горлышками бутылок. На краю примостилась компания из четырех разгоряченных разговором мужчин, которые, не обращая ни на кого внимания, яростно жестикулируя, доказывали что-то друг другу. Свет погашен. На шкафу, на столе, на подоконнике горели свечи, расставленные в вычурные подсвечники. Пламя вяло колебалось, причудливо освещая лица спорящих, подчеркивая легкий налет пьяного идиотизма. Гремела музыка. В центре комнаты, в полумраке, танцевали гости, выкидывая замысловатые коленца, размахивая руками, переминаясь с ноги на ногу.
Он остановился в дверном проеме, с усмешкой рассматривая разворачивающееся перед ним действо.
Музыка затихла и загрохотала вновь.
Прислушался к себе – нет, дергать конечностями не хотелось…, компания незнакомая, вот если бы свои…, да и выпил, наверное, недостаточно, не поймал кураж.
В стороне от дергающейся и притаптывающей массы в медленном танце замерла “в сером”, на спине огромные лапищи партнёра. Отыскал глазами жену. Та отрывалась по полной, подняв вверх согнутые в локтях руки и кокетливо играя бедрами.
Усмехнулся: “Ну, хоть кому-то хорошо…”
На мгновение накатило щемящее чувство одиночества.
Оттолкнулся плечом от дверного косяка и прошел к столу. Налил рюмку водки. Стараясь не встретится взглядом со спорящими, залихватски выпил.
Наконец, заиграла медленная музыка.
Он успел первым, краем глаза отметив, как поджались губы у того, бородатого, который, как и он, шел приглашать её на танец.
Она была хрупка и податлива – ощущение мягкости ткани платья и худобы спины. Послушно двигалась, безразлично отвернув чуть в сторону бледное лицо.
“Спросить? О чем? Как зовут… Какая разница? Продолжения все равно быть не может… Если бы жены сейчас не было, тогда… Да и то, вряд ли… Не знакомы, не та атмосфера… Все как-то напряжены, или мне только кажется? А, ладно… Не напрягайся, просто получай удовольствие”.
Непринужденно поменял положение рук, привлекая к себе. Теперь, он рукой чувствовал складку ткани на талии, мягкость и теплоту спрятанного под платьем тела. Порой, их бедра соприкасались.
“Нет, я бы с ней с удовольствием… Интересно, почему меня так волнуют худые женщины? Сколько ей может быть? Тридцать пять? Сорок? Не замужем? Не рожала? Впрочем, какая разница… Или всё-таки попробовать? Взять телефон… А, что дальше? Тебе нужен этот геморрой?”
Музыка смолкла. Придерживая её за руку, довёл до дивана, ограничив духовное общение одним лишь “спасибо!”
“Всё! Пора вытаскивать жену и двигаться к дому!”

Внезапное пересечение сорокавосьмилетнего рубежа. Грустное удивление от понимания, что жизнь продолжается, и будет продолжаться необозримо долго – вот только ты скоро перестанешь участвовать в этом потрясающем процессе. Поток бурлит рядом, несёт, а тебя прибивает к берегу, ещё чуть-чуть и закачаешься в мутных мусорных водах прибрежных болотин.
Дни рождения следуют один за другим, и каждое напоминает юбилей.
Сын – шалопай, нервотрепка с учебой в институте и армией. Покупка новой машины, дорогой и ненужной. Вялые интриги на работе, получение давно желанного статуса мелкого начальника. Неприятный осадок от нечистоплотной борьбы за вожделенное место.
Легкие болезни в преддверии тяжелых. Смутное, пугающее ощущение бренности собственного тела.
Взгляд на женщин туманится не вожделением, а грустью и отеческим пониманием сущности полового влечения. Воспоминание о плоском девичьем животе преобразуется в недосягаемый эротический образ.
Вечное сравнение своей жизни с жизнью окружающих. Не зависимо от понимания бессмысленности этого сравнения, он всё равно вырывается из подсознания.
И, наконец, осенним ярким утром – кристальная ясность: никакого нового и своего пути не будет; свой путь ты уже прошел, осталось немного; и то, что впереди, будет мало отличаться от того, что оставил за спиной.

На улице его развезло. Расслабился, - ушла необходимость быть подтянутым, держать марку среди чужих. Стоял покачиваясь, запрокинув лицо с прикрытыми глазами в темноту, навстречу зимней промозглости, льющейся с ночного неба. Жена, вскинув руку, ловила такси.
Жаркий, прокуренный салон. Тошнота и липкая испарина. Москва – ночная, темная, промерзшая за окном, мимо… Жена рядом отстраненно молчит, злится, дай только добраться до дома – выплеснет.
“Да и черт с ней! Пускай бесится. Сколько там можно сидеть? В конце-концов, я ведь предлагал ей идти без меня… И всем бы хорошо было…”

Одновременно летящее и вяло тянущееся время, помеченное штрих-кодом проживаемых лет. Врастание в одиночество и безразличие.
Собственный замкнутый убогий мирок, за пределами которого ничего не в силах изменить. Нарочитая бодрость на людях и усталая немощь наедине с собой.
Тягостное ощущение ненужности, выраженное в отстраненности детей и непонимании происходящих вокруг социальных процессов. Природа колышется за окном меняющимся занавесом.
Память подчищается и преобразуется согласно угасающим желаниям, начиная занимать главенствующее положение в вяло протекающем процессе мироощущения.
Бесконечная, ставшая обыденной череда смертей друзей и знакомых.
Страх неизбежного привычен, притуплен постоянным ожиданием; лишь изредка накатывает всеобъемлющий панический ужас.
Выматывающие болезни, каждая из которых воспринимается как последняя. Стыд за собственное тело.
Спасительное безразличие ко всему.

”Зачем всё это было нужно?” – закрывал глаза, и кровать начинала неумолимо вращаться, подкатывала тошнота, не давая провалиться в спасительный сон. Приходилось опять открывать глаза и таращиться в темноту.
Старался глубоко и ровно дышать. Усталость придавливала к постели. Испарина. Монотонно и глухо болел затылок.
Тошнота не давала уснуть. Собрав оставшуюся волю, со стоном поднялся, пошлёпал босыми ногами к туалету, больно задев бедром дверь на выходе из спальни.
Что-то вслед зло буркнула из темноты жена.
Стоял на коленях перед унитазом, освещенный со спины пронзительным белым светом.
Два пальца в рот и струя рвоты вырвалась наружу.
Облегчение. Обильный пот на лбу и на загривке.
Сидел, привалившись спиной к двери, стараясь не смотреть на гадость заполнившую белизну лохани. Дотянуться до ручки слива пока не хватало сил.
Лишь изнутри, тупо било по вискам: “Спать, спать, спать, спать…”

Неожиданно…
Невозможность столь привычного вдоха. Панический промельк бессвязных мыслей. Темнота – вспышкой. Выдох: хр-р-р-р…

10.07.2008