Мои дамы

Мои дамы

Первый и единственный раз дамы признались мне в любви в пятом классе. Звали их Алла и Галя. Была осень *7-го, Украина, плавно переходящая в Россию, конный завод, основанный еще при Екатерине, в 1765 году. Степь, местами еще ковыльная. Школа из трех очень разных зданий: бывшая церковь, бывший купеческий особняк, бывший роддом. Наш пятый - в бывшей церкви. Я был новенький, моложе и мельче остальных, и чувства моих хорошеньких соседок могли быть только материнскими. Я был удивлен, польщен, не расплакался, не обиделся, остался холоден, но случай запомнил. И когда к девятому классу пришел и мой черед интересоваться женском полом и женским вопросом, я стал вести хронику.

То была субъективная хроника: что было и что кто кому, каким тоном и с каким выражением лица сказал. У хроники была открытая часть, доступная для чтения всем, кто попросит, и закрытая, исполненная одному мне известным шифром. Эта хроника сохранилась. Из нее и сегодня можно узнать, что утром 6 ноября *1 года Галя пришла в школу в дурном настроении и потребовала от меня, главного решателя, объяснить задачу по геометрии. Власть Гали надо мной еще продолжалась, но уже ускользала; дама, по простоте своей, еще не подозревала об этом, а я не торопился дать ей это понять. Разлучница Алла задачу решила, но при объяснении присутствовала, а я пытался ее смешить.

Мои дамы к девятому классу расцвели, а я в мальчишечьем физкультурном строю как был, так и остался последним. В столь бедственном положении нечего было думать, как мне представлялось, об успехе у дам. Галя, живая и вздорная, стала роскошной сероглазой блондинкой с толстой косой. Из Аллы выросла брюнетка мягких, не цыганских тонов, задумчивая и загадочная. Так что глаза мои разбегались.

А ведь была еще одна. Потаенная. Неземная. Людочка из седьмого. На каждом школьном празднике, будь то Новый год, Первое мая или Седьмое ноября, был один и тот же коронный номер. Гвоздь. Хит. Учитель музыки Григорий Михайлович - скрипка. Валентина, старшая Галина сестра, тоже учившаяся в нашем классе - гитара. Вальс "Над волнами". И Людочка, не по-деревенски тоненькая, гибкая и раздетая. Акробатический этюд. Мы учились в одной школе еще целых два года, но я так ни разу и не посмел заговорить с Людочкой. 6 ноября. Людочкин этюд будет завтра.

После уроков того же 6 ноября мы с Галей, Аллой и Валентиной выпускали стенгазеты. Классная называлась "Колючка", школьная - "Молодая смена". До нас школа была семилеткой, и в восьмом, девятом и десятом мы было старшим классом, той самой сменой. Сначала мы все расположились в бывшем алтаре - его пол был приподнят на полметра, и туда вели ступени, - но вскоре ответственная за "Смену" Валентина отделилась от нас и ушла в другое помещение. Мы остались втроем. Мои дамы разбирали нанесенные народом колючие заметки и щебетали, а я, устроившись на задней парте, сочинял передовую. Когда нужное казенное слово долго не находилось, я отрывал взгляд от бумаги и смотрел на Галю.

В профиль она была римлянкой - как в учебнике истории, румяной римлянкой с отбившейся от косы светлой прядью, которую она то и дело поправляла. Между дамами случались творческие разногласия: помещать или не помещать, называть автора заметки или не называть - и тогда щебет сменяло воронье карканье и змеиное шипенье. При этом вспыльчивая Галя, чувствуя, что ею исподтишка любуются, сохраняла спокойствие, а рассудительная Алла злилась и становилась неинтересной.

Потом было жаркое лето *2-го. Понаехали чьи-то московские молодые родственники, их знакомые и знакомые их знакомых - и все наши дамы, и мои, и не мои, позабыли своих кавалеров и поклонников. Мы, мужчины, очень страдали, но не подавали виду. Общее несчастье нас сплотило, глухая биологическая вражда из-за прелестных особ, и без того вялая, потому что их было много, хороших и разных, - эта вражда совсем угасла. Мы, мужчины, бродили стаей по опустевшему для нас старинному екатерининскому парку и, заслышав невдалеке чей-нибудь звонкий смех и такой знакомый голосочек, крались кустами на звук. Какое-то горькое наслаждение было в тайном созерцании сцен измены.

Но лето прошло, наступил последний наш школьный сентябрь. Наши дамы вернулись в наш класс на втором этаже бывшего купеческого особняка. Некоторое время они шушукались, обсуждая письма от москвичей, но скоро эти письма иссякли. Наступил их черед страдать. Мы, мужчины, терпеливо ждали. И вот к Гале вернулась ее всегдашняя норма настроения - утром облачно, днем дождь, вечером ясно, - а Алла и вовсе подружилась со мной: было кому излить душу, не опасаясь женской зависти и козней лучших подруг. Мы, мужчины, приняли наших блудных дам и молча, не унижая их объяснениями, простили их. И нанесенные ими сердечные раны, как нам, мужчинам, тогда казалось, зарубцевались - а так казалось еще и потому, что лето и приключения добавили красок нашим прелестницам.

После школы Алла и Галя пошли по финансовой части, а Валентина - по судейской. Была от Аллы пара писем и любительская фотография, чудом уцелевшая после моих женитьб и следовавших за ними ревизий фотоархива. Галя - серьезная, Алла - смеющаяся. Галя обрела завершенность очертаний, Алла - взгляд роковой женщины. Мои дамы стремительно матерели, но происходило это уже не на моих глазах.