Страж закона

Андрей Никитич Хряпов проснулся не сразу, с трудом – звонил будильник. Надо вставать, хоть и не выспался, хоть и трещит от вчерашней выпивки голова. Если теперь не подняться, не успеет тогда привести себя в божий вид. А в 8 надо быть уже на работе.
Всё было рассчитано до минут – не в первый раз! За 12 лет службы в ГАИ распорядок выработался сам, железный. И Хряпов его не нарушал.
Не нарушил и сейчас. Сбросил на прохладный пол толстые белые ноги, зевнул и стал почёсывать пухлую и тоже белую грудь. Голова болела, болела, проклятая. Раньше этого не было, началось после 40. Ну, да известное дело – старость не радость.
Однако ничего, крепок ещё Андрей Хряпов, с любым 30-летним справится. В их роду слабых не было. Дед в 70 лет наравне с молодыми косил. И дожил до 86. А Андрею только 45, рано ещё жаловаться.
Да он и не жаловался – так это, дурная мысль залетела. Андрей Никитич перестал чесать широкую волосатую грудь и поднялся – крепкий, коренастый, сбитый, как породистый бык. Вот только голова на темени лысая – розовая кожа ото лба почти до затылка уже протянулась, а по бокам лохматятся остатки былых рыжих кудрей. Из-за этих остатков лысина и бросается в глаза. А так, когда наденет милицейскую большую фуражку, лицо у него молодое, румяное, морщин не много.
Семья уже не спала – только дети. Женился Хряпов в 36 лет, и дети – Наташка и Шурик – были ещё маленькие. Он посмотрел на них и направился в кухню, где гремела кастрюлями мать. Напился холодного квасу из холодильника, спросил:
- Где Настя?
- Кабана пошла кормить.
- А…
Он выглянул в окно и увидел в саду жену возле хлева. Кабан уже жрал, подкидывая в кормушке морду, а Настя любовно смотрела на него. Залюбовался и Андрей Никитич: не кабан – зверь, к осени пудов 8 наберёт.
- М-мм! – простонал он. – Башка трещит…
- Опохмелись, есть ведь, - коротко посоветовала мать, моя под краном посуду.
- Нельзя мне, не знаешь, что ли!
- Неча тогда жалиться.
На этом разговор оборвался. Хряпов пошёл умываться, а Лукерья Петровна продолжала греметь посудой – с завтраком бы не опоздать, не приведи бог, что будет.
Выйдя во двор, Хряпов сначала заперся в уборной и сидел там минут 5, а потом уже подошёл к рукомойнику, что висел, прибитый к тополю. Намылил лицо, руки, начал плескаться.
От умывания немного полегчало, и дышалось свободнее на свежем воздухе! А всё же голова ещё гудела. Перебрал он вчера с дружками, да и пива не надо было пить. Но теперь что – надо держаться да мускатного ореха пожевать, чтоб запах перебить.
Но запах всё же был, остался и после завтрака, об этом известила его жена:
- Да не дыши ты в мою сторону-то! – замахала она руками. – Будто из бочки несёт…
- Ты что?! – сурово посмотрел на неё. – Муж я тебе или кто? Несёт!
- Так ведь каждый день… - слабо защищалась Настя.
- Служба у меня такая!
На этом оборвался и второй утренний разговор. Чай допивали молча – свекровь незаметно показала ей рукой: ну ево, не трожь. Да Настя это и без неё знала – только хуже будет. Стерпела.
Во дворе, одетый в дорогу, в сапогах и ремнях, с пустой кобурой на боку, Хряпов с любовью оглядел свой большой крепкий дом из шлакоблоков и направился к Полкану на цепи. Потрепал его по загривку, стал чесать – любил пса.
Любил и Полкан своего хозяина, а других не подпускал – злой был. Пасть внутри чёрная, хвост обрубленный, а рост, как у хорошего дога. Не, собака что надо, по всем статьям. А как стережёт!
Стеречь было что у Хряпова. Во-первых, сад. Одних вишен сколько, яблок, абрикосов. А в доме! Немецкая полированная мебель – полный гарнитур, цветной телевизор, ковры, дорожки. Ну и другого добра хватает. Из бочки ей! Несёт… Небось вышла бы за своего Панюшкина – вон он, напротив живёт! – сидела бы в казённой квартире и жила на 100 рублей, как его Нинка теперь.
И тут же, после воспоминания о Панюшкине, бывшем ухажёре Насти, о том, что живёт он напротив, пришёл испуг: а вдруг город и дальше будет расти? Снесут его дом и тоже выдадут взамен казённую квартиру. Не будет ни сада, ни кабана.
"Да нет, - осадил он себя, - не должно этого быть: окраина, кому она здесь нужна… Не застроили ещё Калиновый массив – полгорода войдёт! – и пойдут сюда, что ли? Не, не пойдут…"
Однако настроение уже улетучилось, и он хотя больше и не думал о сносе дома, но кобеля чесать перестал и закурил внеочередную – третью за это утро. Третью он выкуривал обычно по дороге на работу.
Дорога на работу у него длинная. Сначала надо дойти до трамвайной линии – 4 квартала, потом 9 остановок на трамвае до вокзала. Затем пересадка на другой трамвай. На дорогу уходило 50 минут.
Хряпов докурил возле кобеля, затоптал окурок и пошёл через сад к калитке, привычно взглянув на окна: не улеглись ли там снова? С них станется, что им, на работу, что ли? Но нет, жена и мать что-то делали – видимо, прибирали. А потом детей кормить, обед кабану варить и себе, в магазин, на базар смотаться, то да сё – тоже работа, хватает. Он успокоился и вышел за калитку, суровый, не разговорчивый, серьёзный.
Так и по улице шёл – серьёзным, знающим себе цену. Встречные кланялись ему, говорили: "Доброе утро, Никитич!". И он кланялся. Но не отвечал, молча шёл.
В трамвае ему уступили место – представитель закона. Он не взглянул, кто уступил – сел. И ехал тоже молча, ни с кем не вступая в разговоры. О службе думал. О том, как явится на работу, кивнёт товарищам по службе, потом придёт начальство и проведёт оперативку. А затем он сядет на мотоцикл и начнётся его дежурство, которое будет длиться до вечера.
Никитич вышел из трамвая и пересел на другой. В этом ему места не уступили – народу много, и он ехал в теснотище до самой своей остановки. В здание ГАИ вошёл за 10 минут до начала работы. Гаишники, кто играл в шашки, кто в домино. А больше курили и от нечего делать перекидывались незначащими репликами, вели праздные разговоры.
- Никитич! – окликнул Хряпова молодой рыжий сержант Авдеенко. – Футбол вчера смотрел? Ну, как наши дали, а!
Никитич ответом сержанта не удостоил – балаболка. Курил. А где же Пилипчук? Нет Пилипчука, опаздывает: перебрали вчера! Зато как он рассказывал, как рассказывал, сукин сын!
- Сашок, а с кем вчера играли?
Рядом с Хряповым вели степенный разговор старшины Аряпов и Бондаренко.
- Ну, я ему – ваши права, гражданин! – басил Аряпов. – А он что, он за своё: знака, говорит, не было – знать ничего не хочу! Давай, говорит, сюда капитана.
В дежурку вошёл молоденький сержант Пилипчук, начал с порога:
- Привет войскам! Слыхали новость? На проспекте Правды грузовик на троллейбус наскочил! С утра пьяный, гад!
- Жертвы есть? – спросил Аряпов.
- Не, все целы, обошлось. Стёкла только повышибал.
Хряпов и на это не отреагировал – мало ли таких случаев? Не в диво.
Аряпов и Бондаренко перешли на анекдоты.
- Про гаишника, которому все пьяными казались, слыхал? – спросил Бондаренко.
- Нет, а ну давай.
- Значит, так. Останавливает он одного шоферюгу и суёт ему в рот трубочку: "Дыхни!" – говорит. Тот дыхнул, ничего нет. Гаишник удивился, бормочет, встряхивая трубочку: "Испортилась, что ли? Только что работала!" Берёт её в рот, дыхнул, и радостно: "Ну вот: я же говорил – работает!" – Бондаренко и Аряпов дружно расхохотались, а Никитич анекдота не понял, опять молчал. Тут и команда:
- Кончай базар! На оперативку…

Начальник отделения подполковник милиции Хромченко долго не тянул. Привычно рассказал обо всех нарушениях за прошлые сутки, объявил двум сержантам благодарность и приступил к инструктажу на день сегодняшний. И хотя всё это повторялось ежедневно и знакомо было до интонаций в голосе подполковника, Хряпов слушал начальника внимательно, сидел с полуоткрытым ртом.
- Вопросы есть? – закончил Хромченко инструктаж.
- Есть, - немедленно откликнулся Никитич.
- Слушаю вас, товарищ Хряпов. – Подполковник серьёзно смотрел в лицо поднявшегося старшины. Исполнительный работник.
- На улице Садовой знак поставили?
- Какой знак? – не мог вспомнить Хромченко.
- Я же докладывал позавчера… Там это… канализацию ремонтируют, надо поставить это… объезд.
- А, да-да, верно. – Подполковник обернулся к двери, ведущей к нему в кабинет: - Капитан Михайлов! Выдайте старшине Хряпову знак объезда. – И уже к Никитичу: - Захватите с собой, товарищ старшина, и поставите.
- Слушаюсь, - с готовностью ответил Никитич и сел.
Были и другие вопросы, Хряпов их уже не слушал, мозговал, куда лучше поставить знак.

Знак он поставил хитро – вроде бы и на дороге стоит, да не сразу его заметишь, особенно с той стороны, откуда идут обычно грузовики. Улица эта была тихой, и не каждый шофёр о ней знал. Все ехали по главной магистрали, где прорва машин, светофоры, пробки. А тут, два квартала в сторону, и жми параллельно без остановок – никакого движения. Улочка, правда, не мощёная, узкая, зато свободная, и летом здесь ездить хорошо.
На Садовую сворачивали обычно шофёры опытные, хитрые. Но и Никитич был опытный. На таких вот улочках и любил подежурить. Тут тебе и превышение скорости будет, и неправильный обгон, что хочешь. Опять же с шофернёй разговаривать удобно – никаких свидетелей.
Установив знак объезда, Хряпов отвёл свой милицейский мотоцикл с коляской за куст сирени в боковом проулке, сам примостился на чьей-то скамейке возле частного дома и закурил. Обзор был хороший, а вот его шофёрам не видно. И знак, если и увидит кто, покажется нелепым: ровная дорога, ни ремонта, ни стройки нигде – так что… будут шуровать. Вот тут он их, нарушителей, и накроет. Как раз перед разрытой канализацией, в 200 метрах от знака. "Знак видел?" – спросит Никитич сурово. – "Какой знак?" – будет лукавить водитель. – "А вот тот, что проехал!"
Минут 15 не было никого, и Хряпов начал испытывать нетерпение, как охотник, ищущий дичь. Вот только собаки у него не было, чтобы вовремя подать голос. Ну, да Никитич полагался больше на себя – глазастый был.
Не подвели глаза и в этот раз. Вдали показался самосвал – пёр, не сбавляя скорости. У Хряпова задрожала внутри знакомая жилка – сейчас, сейчас…
Шофёр проехал знак, не заметив, и тогда Хряпов дунул в свисток. Раздалась резкая неприятная трель. И тотчас же самосвал затормозил, остановился. Из кабины высунулась голова шофёра – где, не померещилось ли?
"Тут я, тут!" – ликовал Никитич, выскакивая из-за кустов. Быстренько переставил штангу со знаком объезд на видное место и выбежал на середину дороги. Для верности коротко дунул в свисток ещё раз и, уже не спеша, вразвалочку, направился к изумлённому шофёру.
- Нарушаем? – начал он вместо приветствия.
- Где я нарушил? – Шофёр отвечал из кабины, не вылезая.
- Где? А знак объезда для кого стоит? Не видишь, что у тебя впереди?
- Что?
- Ремонт.
- А где знак?
- Ну ладно: ваши права! – перешёл Никитич в официальную и главную часть – Знак посмо'трите, когда поедете назад!
Лицо шофёра нахмурилось, потемнело. Но всё же он достал удостоверение и протянул его старшине.
Хряпов развернул права, увидел там аккуратно сложенную трёшницу. Взглянул на водителя – тот отвернулся, глядел куда-то вдаль: значит, понимал всё. Никитич взял трёшницу и вернул удостоверение:
- Хорошо, поезжай! Но чтоб смотрел мне за знаками, в следующий раз сделаю прокол в талоне. – Лицо Никитича сияло в добродушной улыбке. Ну как же! Ещё один такой понимающий, и дневной заработок инженера у Никитича в кармане. Правда, дневной заработок к концу смены достигнет заработка академика, но Никитич особенно любил и ценил первые снятые, утренние. В этом была для него какая-то поэзия, предзнаменование. Каким окажется первый утренний шофёр, таким будет весь день. Начнёт ругаться, скандалить, что-то доказывать, и весь день насмарку – в ругани, скандале, каждая трёшка будет стоить нервов и здоровья. А встретится "понимающий", как этот, день пройдёт, как песня, как новая любовь. Никитич верил в предзнаменование и продолжал улыбаться: он нашёл свою трёшку, легко нашёл.
А шофёр потерял. А потому газанул зло, на Хряпова посмотрел как на сволочь, и затарахтел, подкидывая кузов на ухабах так, будто самосвал его матерился.
Никитича это не покоробило. Пусть ругается, пусть злится – это жизнь. А в жизни всегда кто кого, и все это знают, а потому работать теперь стало легче, не то, что в прежние годы.
Хряпов, уйдя на свою скамейку, и думал о прежних годах. Трудно было. Каждый какую-то правду искал, доказывал, отстаивал, а главное, верил в неё. Потом поняли: нет правды. Прокурор – берёт. Врач – берёт. Сиделка – берёт. Прораб продаёт налево цемент, доски, кирпич. Шофёр – берёт за левую ходку. Секретарь райкома – этому сами везут всё, как дань. Даже машинистка повысила цену за страничку напечатанного текста – брала 10 копеек, теперь берёт 20. Берут учёные за своих диссертантов. Берут милиционеры на базаре со спекулянтов. Берут все, потому что все хотят жить. Почему же не должен брать один Никитич? Что он, дурнее всех? Нет. Да и кого он этим обидит? Шофёров? Ну, этот народ жалеть нечего. Да он вот сейчас, после этой трёшки, две новых себе заработает, шкуру сдерёт с очередного клиента. Подвезёт мебель из магазина – 5 кварталов всего проедет, а сдерёт пятёрку!
Нет, совесть Никитича не мучила. Какая может быть совесть, если её потеряли в масштабе государства. Всё ведь построено на взятках и лжи. Уж это-то он знал точно, насмотрелся на жизнь за 45 лет, навидался. А коль всё замешано и держится на обмане, то о чём тут думать?
Он и не думал, редко это случалось. Да и то, когда было свободное время и тихо, как сейчас. Он закурил.
Работать Никитич любил один, без напарников. Это только молодые да глупые в кучу на мотоциклах сбиваются на шумном перекрёстке. Их и заметно за километр. А лучше всего тихая улочка, как эта. Здесь ругаться и доказывать бесполезно. Опять же, с напарником ещё одно неудобство: и брать при нём неловко, и делиться надо. Да и сегодня он тебе друг, а завтра поссорился, в пивной про тебя рассказал, дурную славу пустил. Нет, милое дело работать тихо.
В конце улочки показался грузовичок. День удался!.. Легла в карман вторая трёшка за левую ходку – шофёр вёз кому-то мебель вместо указанного в путевом листе кирпича. Когда машина скрылась, Никитич поставил знак на прежнее место – за телеграфный столб на обочине, сел на мотоцикл и уехал к любимому перекрёстку за городом. Там он поработал "для плана" – делал прокол за проколом в талонах предупреждений, торопился. Не помогали ни мольбы, ни трёшницы: специально сюда ездил – на видное место. Тут трёшницу не возьмёшь – вон сколько свидетелей! А "план" выполнишь быстро: кто заметил больше всех нарушений? Старшина Хряпов. Кто неподкупен и строг? Хряпов. Кто безотказно дежурит на дорогах, а не загорает в лесочке? Старшина Хряпов, старый сотрудник, опытный коммунист.
Всё знал Никитич. Действовал быстро, без суеты и лишних разговоров, время даром не терял. Сделал 4 "прокола" за двойной обгон, 6 – за близкую остановку к перекрёстку (положено останавливаться за 20 метров), 1 – за езду на красный свет, и 4 – за не пропуск транспорта, идущего по основной дороге.
Один шофёр попытался было вступить с ним в жёсткий спор, Никитич осадил его сразу:
- Заберу права! Плакать потом будешь в ГАИ!
Шофёр был немолодой, сразу умолк. Лишь смотрел с ненавистью, пока Никитич делал прокол.
Выполнив "план", Хряпов вернулся на Садовую, загнал в переулок мотоцикл и вновь примостился на скамейке.
Очередным задержанным оказался частник, владелец "Москвича". Начался нудный, противный разговор. Но когда Хряпов грубо потребовал права, вопрос уладился. Частников Никитич не любил – пока выжмешь из них, сам себе не рад.
Но неудобство пришлось Никитичу испытать снова, причём от водителя грузовика. И дело было не в том, что Никитич ошибался в отношении шофёров, нет. Просто он не учёл, что кроме него, зарабатывают на хлеб и другие "академики". И встретилось их на пути этого шофёра уже двое. И каждому из них он заплатил по трёшке. А тут – третий грабитель. Сколько же можно драть с одного?! От червонца, который он хотел себе заработать, останется рубль? Так это же на бензин только…
С этого внутреннего состояния парня и началось всё:
- Сколько же вас, гадов, на дорогах? Вы хоть бы объявления выставляли! Мы бы знали, сколько денег из дому брать.
- Отставить разговорчики, товарищ водитель! – осадил Никитич. – Какие деньги?
Никитич не знал, что у шофёра этого лежала в больнице жена. Не знал, что дома у него четверо детей и старуха. Что жена болеет уже давно, что парень замотался совсем, всё дома рушится, ползёт – тому надо ботинки, тому рубашку, девочке пальто на осень, а ещё надо угля запасти, картошки, дров. И за всё это деньги, деньги, давай деньги. За одну только операцию жены заплатил врачу 100 рублей. А других дыр сколько? Где ж на всё денег взять. А тут ещё эти дорожные пираты. Ну и вырвалось накопившееся наружу:
- Какие? А то ты не знаешь, сволочь такая!
- А ну-ка прекратите! Я при исполнении… Ваши права!
- А хрен не хочешь? Тебе же трёшку надо, а не права. Те двое не церемонились… Ну, трёшку тебе, что ли?
Никитич заморгал. Чёрт его знает, брать, нет? Ошалелый какой-то. И главное, с чего бы? С чего завёлся? Псих. На всякий случай спросил:
- Путевой лист есть?
- Есть. Только там не то сказано. Да ты же и сам видишь: уголь людям везу, левая ходка. За червонец. А 6 рублей уже содрали ваши, ты – третий. Ну, давать, что ли?
Никитич снял фуражку, молча подставил и отвернулся. Только лицо в этот раз налилось: не встречал ещё таких наглецов!
- Посмотрите на него, берёт! Вот гад, берёт ведь. Я думал, откажется, а он нет, берёт! На!..
Никитич увидел на дне фуражки трояк, торопливо надел фуражку на голову и пошёл прочь. В след ему всё ещё неслась истерика: "Ну, дожили! Ну ж и гады, ну ж и паразиты! Последнее берёт, не стесняется! Ха-ха-ха!"
Раздался такой рёв мотора, что Никитич не выдержал и оглянулся. Шофёр, как угорелый, понёсся на своём грузовике по улице – шарахнулись куры, собаки. Сказано, псих.
И почему-то вспомнился прошлогодний случай.
Дело было на его любимом перекрёстке. Рыжий здоровый детина понёс его матом. И как ни хотелось Никитичу отрываться от "плана", терять время, всё-таки не выдержал, забрал у парня права и отвёз его в отделение.
В отделении шофёр пытался жаловаться на незаконные действия Никитича – не было езды на красный свет, не было! Но кто ж ему поверит? Здесь верили Никитичу. А он в разговоры даже не вступал. Сидел в сторонке и не мешал шофёрам говорить что угодно.
- Товарищ подполковник, - обращался он всегда к начальнику, - разрешите ехать на дежурство? Вы тут с нарушителями сами теперь…
И уходил, не взглянув на задержанного. Клал его права на стол и молча удалялся.
Но в этот раз он чуть не сорвался. Уже подходил к порогу, когда шоферюга брякнул:
- Ну и сволочь же ты, Никитич! Ведь мы тебя уже 10 лет знаем. Это ты нас не помнишь, а мы-то тебя запомнили. И дела твои знаем. Гляди, гадина, не сносить тебе лысой твоей головы!
- Что?! – рванулся к нему Никитич, руки от злобы задрожали. Но не ударил: опомнился. И встретил на своём пути такие глаза, каких ещё не видел – твёрдые, и жуткая в них сквозила ненависть.
Никитич оторвался от воспоминания, снял фуражку, но трёшки там не было. Потрогал на голове – есть, прилипла к лысине. Сорвал зло, сунул в карман. Разве ж академикам они так достаются? Проклятая жизнь…

К 17 часам Никитич почувствовал, что больше не может – сколько того тормозка, съел всё ещё в полдвенадцатого! – и поехал в управление. Там он доложил обо всех нарушениях, отчитался, сдал дежурному мотоцикл и вышел, наконец, на свободу.
В кармане у него было всего 32 рубля – неудачный получился день, несмотря на хорошее начало. 15 рублей он просидит в ресторане, а 17 отдаст жене – семье на жизнь.
Своя жизнь – настоящая, неподдельная, которую любил, начиналась у него только к вечеру, когда выходил из ГАИ и мог поехать куда угодно. Но ездил он всегда в одно и то же место, в загородный ресторан "Колос". Сюда же собирались и товарищи по работе, такие же оперы, как и он. Начальство всякое в центр едет, в лучшие рестораны, а они – вот сюда, на окраину.
Тихо тут, хорошо. Публика больше сельская, едущая из города домой, да рабочая молодёжь – строители из близлежащих общежитий. Ведут себя прилично, и девки у строителей есть хорошие, не ломаются.
Ну, а главный интерес был в том, чтобы посидеть среди своих: выпить, поговорить. Целый день чувствуешь себя вроде бы и не человеком, а тут отпускает – душа расслабляется, за всё платишь, хорошо! И уважают все. Днём не уважают ведь, Никитич знает это.
Официантка поднесёт тебе на подносе водочку, селёдку, цыплёнка или ещё там чего вкусненького, запотевшую бутылку пивка, рюмки, бокалы, и всё время "Андрей Никитич", "Андрей Никитич", "что вам ещё?", "пожалуйста", "щас будет исделано". Хорошо, чего там.
В предвкушении вот этого хорошего – жизни! – и ехал Андрей Никитич. Сначала на трамвае, потом на троллейбусе. Дорога была запружена самосвалами, грузовиками, "Волгами", автобусами, но теперь они не интересовали его.
В ресторан вошёл в благодушном настроении, но сильно хотел есть. И выпить тоже. Поэтому официантке шепнул, чтобы несла скорее:
- Сегодня вы первый из ваших! – улыбнулась ему девушка и исчезла.
Иван Аряпов и Степан Бондаренко вошли в зал через полчаса после Хряпова, когда тот уже выпил и слегка закусил. Завидев Никитича, они широко заулыбались, направились к нему за столик.
- Добрый вечер! А мы вот задержались со Степаном малость, - заговорил Аряпов, усаживаясь. – Ну, как дела, Никитич, сколько ты сегодня?
- Ерунда! – отмахнулся Никитич: не любил таких вопросов. – Не повезло мне сегодня, на ужин не наберётся, свои добавлять буду.
- То-то, смотрю я, ты невесёлый сидишь, - проговорил Бондаренко с хохотом. – А мы с Иваном ничего, подлатались: по 35 на нос!
- Да ну?! – позавидовал Никитич.
В дверях ресторана появился сержант Пилипчук. Компания была в сборе.
Потом они втроём давали заказ Зиночке, а Никитич нежно на них смотрел. Сейчас выпьют ребята, чуть перекусят, и пойдёт у них за столом интересный разговор – про жизнь.
Когда заиграл оркестр, приподнятое настроение уже не покидало их. Пили водку, пиво, и хотя закусывали регулярно и плотно, всё же к 10 часам напились.
Выйдя из ресторана, они ещё долго обнимались и целовались друг с другом – никак не могли расстаться. Затем стали останавливать проходящие машины – грузовики, самосвалы, и приказывали подвезти их. Шофёры, зло хлопнув дверцей, молча покорялись.
Хряпов приехал домой в 11. Ужинать не стал и сразу завалился спать.
На кухне, закрыв лицо платком, тихо давилась слезами Настя, жена Хряпова.

А зимой, когда Днепр сковало толстым льдом, Хряпова нашли возле лунки, проделанной для подлёдного лова, мёртвым. Хряпов лежал на льду в милицейском полушубке, валенках, но без шапки. Лысая голова его была проломлена чем-то тупым и тяжёлым. В 100 метрах от него сидели другие рыбаки, но не видели ничего, потому что было уже темно – зимой рано темнеет, и не слыхали - Хряпов даже не вскрикнул. Наткнулись случайно, когда уходили домой.
Прибыл наряд милиции с собакой. Но следов было много – кого искать? Так ничего и не нашли.
И опять тихо плакала на кладбище Настя, вдова Хряпова. А начальник управления говорил глухим простуженным голосом, полным скорби, что сегодня они хоронят замечательного человека и коммуниста, вырванного из их рядов злодейской рукой.
Пошёл мокрый снег, и люди, деревья, кладбище стали растворяться в густой белой пелене.

Конец
27 апреля 1972 г.
г. Днепропетровск