ПЯТОЕ ПЛАТЬЕ

Рано утром её разбудило хулиганистое солнце. Тёплые нахальные руки колотили в оконное стекло, барабанили нетерпеливо, съезжали вниз, на облупившийся карниз, подпрыгивали и подскакивали упругими мячиками, улетали, хохоча и кривляясь. Она сквозь сон слышала солнечную возню, морщила нос от щекотки, и, наконец, громко чихнув, открыла глаза. Сна как не бывало, он стремглав бросился наутёк, прогоняемый чьим-то смехом, только мелькали вдали босые жёлтые пятки.
Став такою же упругой, резво скинула тонкое одеяло, на цыпочках пробежала в прихожую, к большому, во весь рост, зеркалу. Взглянула сначала мельком, только фигуру, общим контуром, без подробностей. Вздохнув, стала рассматривать лицо, цвета и формы вчерашнего общепитовского картофельного пюре, складчатого, подсинённого на висках и под глазами.
- Всё-то ты врёшь, друг мой! – Задумчиво и привычно укорила безмолвное стекло, небрежно провела рукой, смахивая пыль и собственное изображение. – Вот мы сегодня приведём себя в порядок, тогда уж ты не посмеешь… - Не договорив, она неторопливо открыла двери ванной. Спустя полчаса, накинув тонкую клетчатую рубашку и джинсы, зашнуровав кроссовки, выскочила из подъезда, больше похожая на девчонку-подростка, чем на вполне солидную тётку «в годах».
Первым пунктом – парикмахерская. Смущаясь и краснея за давным-давно не стриженые растрепанные лохмы на голове, удобно устроилась в кресле и закрыла глаза. Под негромкий, словно просыпающийся вместе с городом, разговор в зале, даже немножко задремала и словно бы видела сны, нет, не совсем сны, скорее видения, как размазанные контуры на старой фотографии. Её пересаживали с одного кресла на другое, мыли, стригли, красили, снова мыли, втирали что-то в кожу, смешно кололи быстрыми щипчиками, приводя лицо в порядок, а она упрямо старалась не ловить зеркальное изображение, опуская ресницы, только подтаивала сосулькой на весеннем карнизе…
Ей казалось, что все-все витрины превратились в одно громадное зеркало, раздробившееся на множество граней, и в каждой из них улыбалась она, смешно вытягивая шею, оборачиваясь, пытаясь ещё один разок поймать изображение.
Магазинчик стоял на том же самом месте, ухитрился как-то не исчезнуть, не обезличиться среди одинаковых, перестроенных и оформленных одною и тою же рукой, «бутиков». Звякнув колокольчиком, вслушавшись в его знакомый голос и удовлетворённо вздохнув, видимо, не найдя изменений, кивнула головой пожилой кассирше и прошла уверенно к стойке с дамскими платьями. Выбирала недолго, подержала на весу, поворачивая и так и этак, скрылась в примерочной кабинке.
Долго стояла перед зеркалом. Удивлённо подумала, что зеркал сегодня слишком много, смахнула жиденькую слезинку, коварно вознамерившуюся испортить сегодняшний день, и вышла в зальчик, махнув беспечно рукой. Хозяйка лавочки, она же продавец, и кассир, протянула твёрдую обувную коробку.
- Надеюсь, это подойдёт к Вашему новому платью.
Вот теперь она была хороша, так хороша, что громко и вкусно засмеялась от удовольствия, чувствуя в себе полное и совершенное равновесие. Она покружилась, вспоминая, должно быть, давний школьный вальс, а, может быть, иное, но не мене приятное, получила пакет с одеждой, в которой выскочила несколько часов назад из подъезда. Вновь звякнул колокольчик, старая дама поставила в потрёпанной записной книжке пометку, понятную только ей.
Приближалось меж тем время обеда. Она долго медлила перед входом в заведение, что раньше называлось кафе «Север» на бывшей улице Горького. Вспоминала толстые, распахнутые бесстыдно, внутренности стеклянных вазочек, причмокивающие от удовольствия, приклеивающие к своей поверхности и запотевающие мгновенно, шарики мороженого, скатывающуюся тающую сладость в узенькое веретёнце, невозможность вытащить жидкие остатки ложкой, сожалеющий прощальный взгляд на эти не съеденные лакомства…
Нет, не сегодня. Решительно остановила «частника» и вот она уже на смотровой площадке: стандартно-обезличенные пластмассовые убогие столы, обезображенные царапинами и коричневыми сигаретными следами. Стулья, грозящие разъехаться в стороны, хлипкие и кажущиеся липкими, захватанными сотнями грязных рук. Знакомая грязно-белая балюстрада, закрывающая обрыв, пропасть, опасную, таящую в себе зелень кустов и миллионы стеклянных осколков, среди которых так много от «шампанских» бутылок. Ей даже показалось на миг, что слышит шипение пузырьков недопитого приторного кислого вина… Сесть за столик она так и не решилась, просто постояла, глядя вниз, на зелёное летнее одеяло, раскинувшееся под ногами.
Телефонный звонок не удивил, он был заранее ею загадан, с той самой минуты, как она услышала сквозь сон солнечную утреннюю возню.
- Здравствуй. Не ждала?
- Почему же. Ты до сих пор веришь, что меня можно удивить звонком? Даже не мечтай. Обиделся? Ну не надо, не надо. Ты знаешь, где я сейчас? Попробуй угадать…
- «Адриатика»? Нет… «Кулинария» на Калининском, кофе с молоком и кусочек «Праги»? Неужели?.. Нет, ну ты… удивила… и шампанское пьёшь?
- Угадал, и шампанское, конечно! – она смеялась, запрокидывая голову, легко представляя чьё-то удивление, ведь от дурацкого шампанского должна кружиться голова и обязаны совершаться разные несерьёзные поступки.
- Давай сегодня встретимся? Я очень тебя прошу. Нет, сейчас не могу, понимаешь… ну, ты всё прекрасно понимаешь. Но вечером?.. как ты смотришь на тёмное чешское, «У Швейка», например или… или что ты хочешь?
- Ты мне позвони вечером. Я… обещаю подумать. Нет, против Швейка ничего не имею. Вечером обсудим, ладно? – она торопилась завершить разговор, ставший отчего-то вязким и невыносимо болезненным, захотелось действительно взять бутылочку того, что тут вот, на разморённой солнцем площадке, называют гордо именем французской виноградной провинции, налить в хлипкий пластмассовый стаканчик, и чтобы пена вытекала на пыльную столешницу, капала вниз, на гранитную плитку. Пусть капала бы пена, смешиваясь со слезами, она бы и выпила, морщась и чувствуя воздушный, кисло-сладкий удар куда-то в область носа. А остатки - швырнуть за перила и слушать, как покатится стеклянный зелёный снаряд вниз, натыкаясь на куски проволоки, камни, старые осколки, потом затихнет возле толстых ветвей какого-нибудь куста, а внутрь уже ползут цепочки шустрых муравьёв.
День всё ещё продолжался разноцветным людским потоком, детскими голосами, тугим полотнищем голубого неба, кое-где выгоревшим почти до белизны, зонтиками кафешек, устало притулившихся безо всякого порядка, словно нерасторопный художник взмахнул кистью, и брызги разлетелись над городом.
Пообедала на Пятницкой, в небольшом уютном ресторанчике под звуки кантри, долго пила кофе, поглядывая в маленькие квадратики окошка на ползущий едва автомобильный поток. Мелькали станции метро, унося из центра в другой мир, привычный мир одинокой немолодой женщины…
Первым делом подошла к упрямому зеркалу: молодая стройная девушка стояла, вытянувшись тугою струной. И лицо было юным, гладким, брови - мягкими, блестящими, глаза – уверенными в себе.
- Глупец, - сказала она стеклу, - подлизываешься…
Медленно стянула платье, устало повесила на плечики, закрыла дверцу старомодного полированного шкафа. Замерла на короткое время в кресле, едва передвигая ногами, побрела в ванную.
Сумерки подбирались всё ближе и настойчивее, отвоёвывая мало-помалу у дневного света притихшую комнату. Хозяйка молчала, иногда поднося к губам круглый фужер с тёмным, почти не пропускающим свет «Бастардо», пахнувшим крымским зноем, сухим воздухом, вольно царящим над маленькой круглой горой с плешью на самой макушке и стоящими в центре тремя высокими, свечками глядящими на маленькое круглое озерцо, тополями. Вино было густым и маслянистым, терпким, жарким…
Звонок раздался, когда далеко, в другом мире, пробили куранты, когда отчеканили парадным шагом часовые, и окна в домах гасли одно за другим…
За трелями безответного звонка не слышно было осторожное перешёптывание в тёмном платяном шкафу, тихие вопросы и такие же шелестящие ответы. Сегодняшнее выходное платье чувствовало неясное движение, дрожание воздуха. Пятое, пятое – вот что слышалось ему в тишине… Кто здесь, испуганно вопрошало платье. Я – двадцать пять лет, я – тридцать…
Платье слушало неторопливые ответы и потихоньку засыпало, и во сне виделась ему хохочущая девчонка, бегущая навстречу солнцу, а солнце смеялось в ответ и раскачивалось на качелях, взлетающих всё выше и выше…