Русская рулетка

МАЙК АДАМ

РУССКАЯ РУЛЕТКА

(записки неизвестного)

1

Думаю, я самый фартовый человек в мире. Да, Фортуна любит меня. И днем, и ночью. Ха-ха. Сколько себя помню, столько пытаюсь пошлить. Хотя в отношениях с прекрасной половиной человечества моя пошлость плавно переходит в цинизм. Ироничный. Ха-ха. Безусловно, женское тело -- храм. Для сентиментальных духом мужчин. Для меня… Что же для меня?.. Вероятно, средство получить удовольствие.
Однако речь абсолютно не о моей склонности к донжуанству, а про личность вообще. Не сочтите за хвастовство, но я могу поспорить популярностью с Клемансо или Деникиным, даже с этим выскочкой Лениным. Простите за фамильярность, господа вышевспомянутые, тем не менее, это так.
А началось все настолько прозаично, насколько прозаична пустая бутылка из-под вина, стоящая передо мной на столе, в которой на самом донышке ползает, едва дыша, бескрылая муха. Я подрезал ей крылья и лапки. Нет, я не садист. Мне просто любопытно, как она чувствует себя в образе муравья. Кстасти, неплохая идея -- отнести ее потом к тем самым муравьям, бросить сверху, как манну небесную, в самый центр муравейника… Естественно, от мухи останутся «рожки да ножки», как в той песне про козлика, которого очень любила бабушка-хозяйка и которую мне когда-то пела моя бабушка на ночь.
… В тот день мы зашли в один ресторан. Мы -- это я и еще трое выпускников юнкерского училища, только-только получившие погоны, которые следовало обмыть.
Как водится, заказали вина, водки, хорошей закуски, расселись в уютных креслах, завели беседу. О чем говорят мужчины? Конечно же о женщинах. Кстати, один из нас, самый младший по возрасту, родом откуда-то из «Северо-Западного края» Дмитрий Бьетик, был уже женат и два месяца назад имел счастье стать отцом. Событие не ахти, но мы нашли к чему прицепиться и по-доброму подшучивали над ним.
-- Слушайте, Бьетик, -- положил на плечо Бьетика свою широкую, как лопата, ладонь, наш «голова», цыганистый Александр Филиппов, которого побаивались даже старшие, и не только из-за авторитета его отца. -- Вы разрешите господам офицерам подержать вашу женушку за сиську? А?
Господа офицеры, понятное дело, дружно заржали. Бьетик покраснел и судорожно сжал кулаки под столом, но ударить Филиппова либо ответить похожей шпилькой не посмел, поскольку боялся его больше остальных.
Однако поступок «головы» оскорбил меня. Не знаю, почему в тот день я ощущал себя таким смелым, решительным и воинственным. До сих пор не могу понять. Но, как бы там ни было, я не сдержался:
-- Успокойтесь, Фил (сокращать свою фамилию он позволял только самым близким друзьям и тем, кто был сильнее его, а таких насчитывалось совсем немного), найдите для своего языка другую жертву…
-- Уж не себя ли вы имеете в виду? -- не растерялся Филиппов, пронизывая меня острым взглядом своих черных колючих глаз.
-- Хотя бы и меня, -- не отказывался я.
-- Что ж, вы сами напросились, -- усмехнулся он. -- Кстати, как поживает ваша «Клава»?
-- А как ваша «Совушка»? -- смело парировал я, хотя поджилки тряслись. Видимо, хмель потихоньку покидал утомленную выпитым голову, и я начинал, пусть и с трудом, разбираться в том, что говорю и во что добровольно даю себя втянуть.
-- Господин офицер… по-моему… -- Филиппов намеренно растягивал слова и делал между ними паузы, выцеживая их по-одному, как неумеха-салажонок, первый раз в жизни тянущий водку из «горла». -- Вы… слишком… много… сегодня… говорите. Вам… не кажется?
-- Возможно, это от выпитого вина.
-- В таком… случае… может… вам… достаточно?
-- Я не маленький мальчик, господин поручик, чтобы за меня отвечали всякие… -- И куда страх подевался? Затронута моя честь, поэтому я так дерзко фехтовал языком, спрашивая у самого себя, почему я должен бояться этого «клоуна», а он меня -- нет? Что я… рылом не вышел? Да, безусловно, у меня нет столько денег и знаменитого отца, как у Филиппова, но у меня есть честь офицера.
-- Свою норму, господин поручик, -- продолжал я уверенно, -- я и без вас знаю и пить буду столько, сколько посчитаю нужным.
-- Ха-ха-ха-ха! -- смачно рассмеялся Филиппов, откинувшись на спинку кресла, в котором сидел. -- Браво! Браво! -- произнес он сквозь смех, вытирая навернувшиеся вдруг слезы рукавом френча. -- Послушайте, господин корнет, если вы такой смелый, -- вдруг предложил, -- смогли бы вы сыграть в русскую рулетку? Согласием своим вы защитили бы честь мундира и офицера…
-- Хоть здесь и прямо сейчас! -- не раздумывая прервал я Филиппова, но уже через секунду пожалел об этом. Филиппов не шутил. Да, плевать! Хотелось доказать, что я не хуже, только и всего. Как-то я слышал, что Филиппов неоднажды участвовал в подобных забавах, однако в какчестве провокатора. Один лишь раз он приставил пистолет к виску, волосы на котором, после счастливого, первого и последнего для Филиппова невыстрела, сразу же побелели. И тем не менее этот поступок в глазах молодых офицеров заочно поднял Филиппова на пьедестал героя.
Филиппов цинично посмеивался, когда, как в плохой пьесе, рядом со мной вдруг возник из ниоткуда какой-то цыган и протянул шкатулку из красного дерева, обитую черным бархатом, в которой лежал револьвер. Он будто бы слышал, как господин офицер поспорил с другим господином офицером о чести. А слово офицера -- слово чести…
-- П-шел прочь! -- процедил я цыгану, жалея, что не могу пнуть в его худой зад.
Только почувствовав холод пистолета на ладони, я понял, какую глупость сотворил. Умереть ни за что, из-за пьяной дурости? Тьфу! Но я уже не имел права отступать.
Я видел сосредоточенные лица товарищей и ухмылку Филиппова, но как-то со стороны. Первых интересовало -- повезет мне или нет; последний надеялся, что я передумаю. А руки мои дрожали, и из-за них я никак не мог попасть патроном в «барабан». Пальцы не слушались, казались мокрыми и липкими. Представляю, как я тогда выглядел… Белый, как молоко, с синими, как у мертвеца, искусанными губами и подрагивающим подбородком. Герой…
Неужели я такой трусливый, что…
Несколько раз оглянувшись на присутствующих, я медленно начал поднимать пистолет к виску. Ощутив прикосновение ствола к коже, я содрогнулся, но переселил сумасшедший страх и гадливость. Капли холодного пота муравьями побежали за воротник.
Палец привычно лег на курок, однако нажимать не спешил. Я мучился сам и удерживал в напряжении всех остальных, беззвучно застывших, как мраморные статуи. Мои товарищи следили за каждым моим движением, широко раскрыв рты.
Мне стало смешно. Вспомнилось, как мама говорила, когда я зевал, что в рот залетит муха.
Хоть нервы были напряжены, во рту пересохло, а кадык дергался, как марионетка на трапеции, я улыбнулся. А курить хотелось до безумия.
-- Чему ты улыбаешься? -- выкрикнул Филиппов. Лицо его перекосило. По-моему, он нервничал больше, чем я. Вскочил с кресла, засуетился у стола и закурил папиросу. Мне еще больше захотелось курить.
Может, из-за этого, зажмурившись, я наконец нажал на курок.
Прозвучал… щелчок. Я стоял, как и стоял. Правый висок пульсировал предательским страхом, страхом того, не наделал ли я в портки. Кажется, все обощлось. Словно змею, я выпустил из руки револьвер и шмякнулся, как мешок с картошкой, в кресло, попросив папиросу.
Подумать только, я был на волоске от смерти!..
-- Вы -- настоящий офицер, корнет! -- тронул меня за плечо Филиппов, когда мы выходили из ресторана.

2

Деньги и слава!
Перед ними люди ползают на коленях, превращаясь в рабов, готовых на любые глупости и подлости.
Опомнитесь, человеки!
Да, видимо, поздно.
Без денег человек -- не человек, так, букашка, которую в любой момент можно растоптать грязным башмаком.
Так было. Есть. И так будет всегда.
Я нисколько не преувеличиваю. Спросите самих себя: разве не хотелось бы вам иметь как можно больше этих замусоленных, помятых, возможно, рваных, а иногда новеньких, даже похрустывающих бумажек? Конечно, хотелось бы, и нечего кривить душой ни перед собой, ни перед родными и друзьями, ни перед Богом, если, безусловно, он есть. Я не поверю ни одному человеку, который сказал бы мне, что деньги ему не нужны. Да, не в деньгах счастье, но эта истина давно превратилась в пустые слова. Когда есть деньги, есть и личное «я», нет их -- ноль ты без палочки.
Это я к тому, что за один лишь год сумел подчинить себе и славу и деньги. Кем я был раньше? Поручиком Белого движения, разбросанного по всему миру и никому ненужному? Я был даже нищенствующим попрошайкой в Константинополе и отбирал у бродячьих собак еще не совсем обглоданные кости… Сейчас же я солидный мужчина при деньгах, торчащих изо всех карманов дорогого гарнитура, что на мне, владелец нескольких коммерческих предприятий и бесконечного числа покоренных женских сердец. Разве это неприятно? Я могу позволить себе все! Захочу, и субьект, который мне каким-либо образом не понравится, исчезнет, а именно, перестанет существовать в двадцать четыре часа. Захочу любую женщину на ночь -- и она ляжет со мной в постель, потому что у меня есть деньги и кое-что еще в придачу к ним. В чувства же я не верю.
… Мысли, одна хуже другой, гнездились в моей голове, как птицы, пока я ожидал свою подругу, сидя в мягком шезлонге и листая какой-то идиотский женский журнал.
Через час я должен быть в одном ресторане города, где мне снова придется демонстрировать свое чудесное везение в русской рулетке. Именно ей, русской рулетке, я и обязан всем тем, что имею. Видимо, Фортуна влюбилась в меня окончательно и бесповоротно. Я даже в последнее время настолько поверил в собственное бессмертие, что стал воспринимать сольные выступления как обычную комедию, в которой мне отведена, к счастью, главная роль. Пускай так и будет. Я всю жизнь мечтал о карьере киноактера, к сожалению не свезло. А, может быть, к счастью.
-- Ты не заснул, милый? -- Виктория, как всегда, подкралась неслышно, как кошка, из-за спины и закрыла мои глаза своими мягкими холодноватыми ладонями.
-- Ждать, ты знаешь, я не люблю, -- целовал я по очереди ее длинные с розовыми продолговатыми ухоженными ногтями пальчики. -- Но ожидание такой женщины, как ты, превращается с каждой минутой в экстаз нетерпения, и я готов бросаться на любые двери, скрывающие за собой тебя.
Каждой женщине приятно услышать слова, наподобие этих.
-- Ты неисправим, -- Виктория села мне на колени и поцеловала в губы.
-- Мы не успеем -- сквозь поцелуй, глядя на ее зажмуренные от удовольствия глаза с длинными загнутыми вверх кукольными ресницами, произнес я.
Виктория обиделась -- поднялась, обтянула юбку и направилась к выходу из номера.
-- Через свой цинизм ты можешь остаться без…
-- … тебя? -- перебил я. Возможно, она хотела упрекнуть меня, но, как обычно, зря. -- Я никого не держу, -- закончил я, осматривая себя в зеркале.
-- Не сердись, котик, -- она снова стала ласковой и пушистой, прижимаясь ко мне. -- Ты же знаешь, как я люблю тебя.
-- Ну-ну, -- усмехнулся я.
… Всю дорогу мы молчали. Голова Виктории с пышной короной светлых волос (она была натуральной блондинкой) мирно покоилась на моем плече. Одной рукой я обнимал Викторию, другой -- плавал по ее розовой коленке, поднимаясь все выше и выше. Виктория всегда волновала меня в самых неподходящих местах.
-- Может, не надо тут? -- услышал я горячий шепот у своего уха.
-- А где надо? -- не сдержался я, поскольку молчание уже достало. Оно утомило меня. Однако девушка была не в настроении, и беседы не случилось.
… Швейцар встретил нас вежливой улыбкой. Элита города приветствовала меня крепким рукопожатием, Виктории ручку целовали. Атмосфера мне нравилась. Никакого раздражения, ни внешнего, ни внутреннего. Я чувствовал себя Наташей Ростовой на первом балу. В сущности, это и был мой первый выход для подобной аудитории, подготовленный поручиком, а впоследствии штабс-капитаном Филипповым, очень удачно составившим партию полгода назад дочке финансового магната города.
Филиппов познакомил женщин и оставил их тет-а-тет, отозвав меня на лестницу покурить и кое-что обсудить. Но и там мешали, и мы вынуждены были вернуться в зал и просто зашиться в уголок. Между тем, зал оживал и расцветал, благоухая разнообразием дамских уборов, красота которых соответствовала их цене, дымом дорогих папирос, что курили прилизанные мужчины, суетой официантов, разносящих шампанское, хорошим оркестром, который сейчас едва не начал «Боже, царя храни!». Кто-то, видимо, запротестовал, что еще рано, и оркестр заиграл легкую водевильную музычку. Под нее на сцену с диким визгом выскочила дюжина танцовщиц в амазонках. Одна из них, в Петровской треуголке на голове, что-то запела, высоко задирая ножки.
-- На тебя поставлен большой куш, -- схватил меня Филиппов за руку, заметив, что меня больше привлекают ножки танцовщиц, чем общее дело. -- Тебе и не снились такие суммы!..
-- Не волнуйся, Фил, -- глянул я на него, прикуриваю папиросу, вынужденно сменив объект созерцания, поскольку Виктория капризно надула губки, грозила мне кулачком и метала в меня гневные взгляды, требуя, чтобы я смотрел только на нее, а не каких-то шансоньеток. Раньше я обмолвился, что не верю в чувства. Беру свои слова обратно. Виктория мне была нужна и терять ее я не собирался.
-- Ты знаешь, как я рискую?! -- продолжал Филиппов (с ним мы перешли на «ты», как только поняли, что Россию нам не вернуть). -- Поэтому все пополам. Согласен?
Я знал, что он имел в виду, и успокоил его:
-- За меня не переживай. Пополам так пополам. Только обещай, что будет пресса. -- Славы мне не хватало. Той славы, которой я уже обладал, мне было мало. Я хотел, чтобы обо мне узнал и заговорил весь мир.
-- Обязательно, -- убедил меня Филиппов. -- О чем разговор?..
Я вернулся к Виктории, которая уже заскучала и украдкой позевывала, уставшая от нудных причитаний супруги Филиппова, взял ее за руку. Прозвучал сигнал садиться за столы.
Весь вечер я много ел и пил, время от времени выходил с Викторией покурить на свежий воздух. А нервы спали.
За столом я то и дело ловил на себе любопытные взгляды соседей, с нетерпением ожидающих моего выхода на сцену.
Объявили и его. Исполняя роль конферансье, Филиппов вызвал меня, назвав любимцем Фортуны.
Как только я поднялся на сцену, начались аплодисменты. О, миг победы! Я ощущал себя куртизанкой, к ногам которой бросались не только миллион роз, но и миллион поклонников.
Танцовщица в треуголке поднесла мне на бархатной подушечке, держа ее двумя руками, уже заряженный револьвер. Мне оставалось лишь крутануть «барабан», что я и сделал.
Зал притих.
Я не собирался ничего говорить, выставляя скромность, пошловатенькую скромность, надо заметить, напоказ. Почему-то это еще больше сыграло в мою пользу. Интерес ко мне со стороны молодых женщин вырос так, как вырастает курс доллара на Уолл-стрит.
Танцовщица в треуголке отошла на несколько шагов назад, чтобы позвать своих коллег, после чего они окружили меня, заключив в круг, создав что-то наподобие арены, присели на корточки, взявшись за руки. Они смотрели на меня, как на безумца или на клоуна. Так было всегда. Русская рулетка для меня превратилась в шоу, приносящее не слабые доходы…
Я подержал пистолет на ладони, прикидывая его вес, ощущая настороженные взгляды. Шоу начиналось. Мне отводилась роль эдакого Валета либо Фаворита, как на Дерби, поскольку на меня ставились ставки, и сейчас решалась проблема выигрыша-проигрыша. Искренне сочувствую тем, кто поставил против меня. Они много потеряют из-за собственных упрямства и недальновидности.
Было так тихо, что я отчетливо слышал писк комара. Вру, комаров там не было. Тишина умиротворяла меня.
Я взглянул на Викторию. Она испуганно следила за каждым моим движением, словно хотела крикнуть: «Остановись! Что ты делаешь?». Бедная девочка, она до сего момента не знала, откуда у меня столько денег, лишь могла догадываться. Захотелось поддержать ее, и я едва не сказал, что ни один из присутствующих здесь не стоит даже каблучка ее туфельки.
С непринужденной улыбкой (подозреваю, некоторые подумали -- с улыбкой идиота, и они, некоторым образом, были правы, поскольку именно по-идиотски она и выглядела) я поднес револьвер к виску. Нажал на курок.
Перепуганные женщины прикрыли уши руками и невольно зажмурились. Я же только рассмеялся и отдал револьвер одной из танцовщиц. Остальные облепили меня, как мухи мед, пытаясь вознаградить, за пережитое только что, поцелуем. Представляю, что испытывала Виктория. Однако, что поделать, шоу есть шоу.
Многие поздравляли меня, трогали волосы на виске, которого касался ствол пистолета, ощупывали, дули на уже абсолютно белые волосы.
-- А смогли бы вы повторить выстрел? -- неожиданно прозвучал вопрос из уст невысокого солидного, еще довольно красивого, хотя уже немолодого, человека. Чем-то он напоминал графа Толстого.
Никогда раньше я не испытывал судьбу дважды, ограничиваясь одним выходом в месяц, однако «граф Толстой» предложил за выстрел такую сумму, что грех было отказываться.
-- Правда, есть одно условие, -- произнес «граф Толстой», -- заряжать пистолет буду я. Вы не против?
-- Как будет угодно, -- пожал я плечами. В принципе, мне было все равно, кто заряжает, ведь «барабан» крутил я.
-- И «барабан» покручу я, с вашего позволения, -- будто прочитав мои мысли, добавил «граф Толстой». -- Конечно, вы можете отказаться…
-- Я согласен. -- Выпустить из рук такие деньги я не имел права, хотя ситуация усложнялась. Выстрел мог быть последним в моей жизни.
-- Вы уверены, что останетесь живы? -- хитро улыбнулся «граф Толстой», заряжая револьвер.
-- Как никогда, -- не моргнув глазом, соврал я.
-- Прошу на сцену, -- крутанув «барабан», он протянул мне пистолет. Виктория взяла меня за руку.
-- Он не будет стрелять! -- громко заявила она зрителям.
-- Виктория, успокойся, -- сказал я, улыбаясь той же идиотской, словно приклеенной улыбкой. -- Фил, забери ее, -- шепнул Филиппову, который стоял чуть позади меня. Когда тот увел Викторию, я обратился к публике, а в первую очередь, к «графу Толстому», что, мол, готов.
Я хотел выглядеть уверенным и спокойным, но, тем не менее, руки мои подрагивали, словно я в первый раз взял пистолет. И улыбка, как маска актера, стоила сожаления.
Можно было отказаться и мне простили бы мою слабость хотя бы за то, что две минуты назад я уже стрелял. Однако сам себе я бы не простил. Снова честь офицера, которым я пока еще себя считал, при чем, русского офицера, была задета.
Я один стоял на сцене. Без танцовщиц. Они, словно предчувствуя беду, укрылись за шелковым занавесом и с опаской следили за мной. Но я не собирался умирать. Неподалеку, тремя ступеньками ниже, стоял «граф Толстой».
По-моему, состояние танцовщиц, как вирус, передалось всем. Филиппов разбогатеет за мой счет. Однако, я, повторяю, не собирался умирать, хоть палец на курке судорожно сжимался…
Могильная тишина.
Ее разорвал, словно простыню на бинты, ожидаемый и неожиданный… щелчок. Женщины теряли сознание от перенапряжения. А я смеялся в лицо «графу Толстому», бросая ему револьвер с криком «Лови!».
Филиппов, дабы не нагнетать ситуацию, приказал оркестру играть что-нибудь веселое и пригласил публику танцевать.
Мне не хотелось оставаться в этом зале, и я сказал Филиппову, что мы с Викторией уходим.
-- Деньги передай в отель, где я остановился, -- попросил я Филиппова, прощаясь.
-- Вызвать машину? -- предложил он, но я отказался. Лучше пройтись пешком. -- Смотри, -- усмехнулся Филиппов, -- могут и убить по дороге…
… В небе висели звезды, подмигивая мне. Казалось, что это сама Фортуна подмигивает. А рядом со мной шла Виктория, расстегивая на ходу мою рубашку под смокингом и прижимаясь ко мне.
-- Ну… не тут же… -- театрально взмахнул я руками.
-- С тобой можно заниматься этим и среди дерьма, -- прошептала, сощурив свои карие глазища, Виктория.
-- Даже так?! -- удивился я. -- Где ты понабиралась таких выражений?
-- У меня был отличный учитель, -- загадочно произнесла девушка, целуя меня.
Идти дальше не имело смысла и мы остановились. Не знаю, что это была за улица. Помню, недалеко стояла мусорка и несколько раз проехали запоздалые автомобили.
Я обнял ее, нашел уста, как мину минер, и взорвалась поцелуями наша страсть, в которой не хватало воздуха, и мы оба задыхались, но не желали покидать ее. Виктория расцарапывала своими ногтями мою спину и от нехватки воздуха перебирала ножками, как козочка, а я сжимал ее все сильней.
Наконец мы отттолкнулись друг от друга и, тяжело дыша, работая легкими, как жерновами, жадно хватали воздух. Затем медленно, как бы нехотя, снова приблизились, встретились, взялись за руки и беззаботно рассмеялись.
Давно мне не было настолько хорошо.

3

Лондон. Вечная сырость, бесконечно моросящий дождь, холод с берегов Темзы, пронизывающий душу криками узников Вестминстера.
Когда-то па мосту, что за окном моего номера, скорее всего, прогуливался «хромой Тимур» Тургенев; опираясь локтями о перила моста, спорили о чем-нибудь Герцен с Огаревым; князь Волконский, тот самый декабрист, неспешно, устало выдыхал дым из люльки и, возможно, вспоминал Лунина и князя Трубецкого, своих друзей, которых так рано скосила смерть.
Какие люди жили в этом заплаканном городе!.. Почему-то только Лондон ассоциировался у меня с обиженным мальчуганом, размазывающим ладошками слезы по лицу. Питер, эта Северная Пальмира, всегда казался эдаким Ильей Муромцем, несгибаемым гигантом. А вот Париж -- дешевой проституткой. Хотя, честно говоря, город очень дорогой…
-- Ты не занят? -- Виктория, посвежевшая, мокрая, вышла после душа и поцеловала меня в затылок, оторвав от странных мыслей.
Мы всего несколько дней в столице Великой Британии, а мне уже скучно. Так скучно, что хочется курить. Боюсь подцепить сплин, от которого мучились Онегин с Печориным. Я много читаю. Классику. Советскую литературу не признаю и не воспринимаю всерьез. Слишком много крови и никаких чувств. Признаюсь, меня разочаровала слава, в моих глазах она поблекла, выцвела, как фотокарточка, долго пролежавщая, забытая всеми, порыжела и завяла, как роза без воды. Надоело «ломать комедию» и терпеть каждую ночь невыносимые головные боли -- итог или, видимо, расплату за славу. Завтра, наконец, я последний раз поднесу револьвер к виску и… пошло все к черту. И строкатые заголовки газет, и фото с интервью в журналах, и рауты с банкетами, и… Я устал и хочу жить нормально. С Викторией мы недавно поженились и сейчас ждем ребенка. Филиппов, нахапав денег, сбежал от своей благоверной куда-то в Америку. Я бы на его месте сделал то же самое. Что за счастье спать с деревянной колодой?.. Зато теперь, вероятно, бывший штабс-капитан не теряется; лишь бы не подхватил сифилис с гонореей. Впрочем, мне все равно. Потому что рядом со мной Виктория. Меня мало волнует, что раньше она была проститукой и я подобрал ее на улице, как облезлого бездомного котенка. Она моя жена, а скоро станет матерью моих детей.
-- Что с тобой? -- спросила Виктория, провела рукой по моим волосам, окончательно поседевшим, в тридцать шесть лет.
-- А что такое? -- не понял я.
-- Бледный ты какой-то…
-- Посмотри в окно, все вокруг блеклое и унылое. Этот город такой депрессивный, что я уже жалею, что мы приехали сюда. Лучше бы остановились в Париже. Кстати, ты не против поужинать? Что-то я проголодался…
-- Спустимся в ресторан?
-- Нет, шум меня угнетает. Да и не дадут в ресторане спокойно поесть, -- поморщился я. -- Не лучше ли заказать в номер?..
-- Как скажешь.
Виктория улыбнулась и вызвала портье.
Да, жизнь моя очень изменилась. Не понимаю, в чем секрет моего везения. Двенадцать выстрелов в год, каждый месяц по выстрелу. Я ничего не теряю, а наоборот приобретаю. Однако всему, рано или поздно, приходит «the end», как говорят англичане. За все нужно платить. Когда же Фортуна протянет мне расчетный бланк и, помахав рукой, растворится в тумане?
Ужин при свечах проходил в тишине.
Позже, когда мы уже были в постели, Виктория сказала:
-- Не стреляй завтра.
-- Почему? -- удивился я.
-- Не знаю.
-- Не беспокойся, все будет хорошо. Завтра -- последний раз и все, точка. Мы возвращаемся домой.
-- Ты обещаешь?
-- Обещаю.
Она меня поцеловала, а я тяжело вздохнул, поскольку дома-то не имел, в глобальном его понятии. Не было той России, которую я любил и люблю до сих пор, а в Советах мне делать нечего.
… Через двенадцать минут подойдет машина. А пока я, сидя за столом, пишу этот дневник, или как там его назвать, и попиваю вино, затягиваясь от глотка к глотку сигаретой.
Пустая бутылка из-под вина с мухой, которую я пожалел, утопив в разбавленной лужице спирта, отправится в путешествие по мусоропроводу и мусорным свалкам, пока ее не отыщет какой-нибудь бродяга. Пустую пачку из-под сигарет я смял и поджег, бросив в пепельницу. Скоро она догорит.
Так, возможно, сгорит, смятою, и моя жизнь…