Квашня

Пришла телефонограмма и Лука засобирался в музвзвод. Проверял виолончель, чистил форму, укладывал «личные вещи», в основном мелочёвку: помазок, бритва, маленькие блестящие ножницы. Это что бы ногти стричь – догадался Серёжа. С ногтями струны не прижмёшь. Струны… прикрыв глаза, вдруг увидел оркестр, музыкантов.
- Цезура!! - топал ногой дирижер, - куда понеслись!? – и швырял руки вниз. Почти до пола. Глубоко нырял головой, выпучивал глаза, затем медленно распрямлялся, подносил ладонь ко рту и так замирал - с ладонью у морщинистого рта, изумлённый, весь в искусстве и с выпученными глазами. Как безумец. Ближний ряд скрипачей от ужаса втягивал головы в плечи.
- Хочешь, я скажу там про тебя? Ну чего молчишь? - уложив последнее, Лука потянул молнию сумки. - Думаешь, срубил Прыщавого и всё? В открытую не нападут, но подловят. Будут ждать момента. А ты? Ты тоже будешь ждать. Каждый день и каждую ночь. На чёрта тебе эта стрельба, ты же музыкант, эти тупоголовые всё равно не поймут. Гэ-гэ, бэ-бэ. Деревня.
Откуда он такой умный? - не открывая глаз, Серёжа скорчился на табуретке, – Взрослый, наверное, не то, что он, Серёжа - наивный дурачок. Охмурил двух девок, запустил учёбу, бросил обеих, сбежал в армию. А чего хотел? Тогда не думал, просто сбежал и всё, от оркестра, от классного дирижёра, вообще от всей той жизни. А скрипачи тогда? Думали, что все эти дирижёрские гримасы и бешеная экспрессия – показное. Напугать их маленьких. Не показное. Так выглядит душа в поисках истины, но где им знать…
Лука щурился на аккуратно подстриженные ногти.
- И ещё. Слышал, как проверяют на годность?
- Ну?
- Говорят, привязывают кошек, или бродячих собак и дают стрелять.
- Зачем?
- Смотрят – будешь стрелять в живое, или нет. - Серёжа открыл глаза: грубо крашеные железные стойки, зелёные стены и бурые одеяла. Где-то под полом крысы и так ещё почти два года. Тоска…
Однажды, ещё давно, в сумерках, маленький Серёжа и бабушка шли домой. Поравнявшись с какой-то подворотней, услышали тяжёлые шлепки и утробный вой. Заглянули. У кирпичной стены извивалось какое-то маленькое животное, трое подростков молча наблюдали. Затем один из них сгребал за шкирку это животное и с размаху швырял об стену. И вновь – шлепок, бьющиеся в конвульсиях лапы и вой. Это была кошка.
Прощались на кпп у ворот.
- Ну, так что, сказать? Или нет? - Лука закинул сумку на плечо, обернулся.
- Не знаю. Присяга… и отец военный. Тарахтеть в музвзводе? Всё равно это не оркестр. Бумс-бумс и всё. Не знаю.

На полигоне к Серёже неожиданно подошёл Длинный. Встал за спиной. Суйменкулов задвигал желваками и полез поправлять Сереже приклад. Сейчас кошку подсунут - закусил губу Серёжа.
- Ну как? - негромко спросил Длинный.
- Двэсти мэтров берем, - обернулся Суйменкулов и начал вставать.
- Лежите. Сколько позиций оборудовали?
- Две.
- Мало.
Длинный обошёл сбоку, присел. Просунул палец между окуляром и Сережиным глазом.
- Так держите, ближе не подводить, отдачу ещё не отменяли. Не нужны мне тут… безглазые. В роте как? Не пристают?
- Нет, вроде…
- Вроде, или нет?
- Нет.
Надо же, как отец родной. А кошку всё равно подсунет, рано, или поздно. Не буду стрелять, хоть убейте.
Кошку не подсунули, подсунули наряд в караул.
- Этим стрелкам, бля, патроны не давать, - прапорщик захлопнул ящик, строго посмотрел на сержанта. - Не давать, говорю. Ясно?
- Как же… а по уставу? - сержант вытянул лицо. Прапорщик тронул лиловый нос.
- Я говорю не давать. Им и полигона мало, перестреляют тут всех на хрен. Этого, - ткнул пальцем в Серёжу, - поставим не на объект. Попроще что-нибудь. Что там у нас?
- Столовая, квашпункт…
- Вот на квашню и ставь. Не в караул, а сторожем. Пусть капусту и охраняет, хе-хе. - Приблизил лицо, - нам же спокойней будет, ясно? Иди оформляй. - И, кряхтя, полез завязывать коричневый шнурок.

Значит оружие без патронов и охранять капусту. Хорошо, что не дерьмо. Сортир например. Значит ему – Серёже не доверяют. А Прыщавому? А Прыщавому доверят, поставят на объект, снабдят патронами. Попрется кто-нибудь случайно – грибник, или алкаш какой-нибудь из деревни, - стреляй не хочу. И Прыщавый застрелит. Если он людей бьёт-калечит за просто так, значит может и убить. Скажет потом, что было нападение на пост. А? Или не так всё. Чёрт… Лука уехал – последний, с кем поговорить и только деревья мотаются под ветром, только мрак ночной, а за спиной бетонной чудовище. Безлюдное. Бездушное. Серое как предрассветная мгла.
- Эй, земляк!
Из-за кустов выдвинулись тени. Близились, ширились, перекатывались волнами.
- Стой! - Серёжа вцепился в карабин.
- Ты что, земляк! Своих не узнаёшь?
Солдаты. Группой, человек в шесть. Один, вроде бы с кухни, двоих тоже где-то видел, ещё «оратор» - на присяге красиво говорил; в середине вообще какой-то странный: короткий, тощий, шинель по полу, голова вниз, из-под ушанки волосы. Девка? Точно девка! Вон оно что…
- Стой! Стрелять буду!
- Может у тебя и патроны есть? - голос скрипучий и мерзкий. Прыщавый…
Серёжа вжался спиной в бетон, передёрнул затвор. Все замерли.
- Слышь, земеля, уйди по-хорошему, мы тут щас… быстренько и свалим. Ну! Оглох, что ли?
- Сами уходите. Не положено. Объект здесь. - Серёжа сцепил зубы, сжал карабин. - уходите!
- Да нет у него патронов, сторож нах, квашню охраняет, не видите, что ли?
- А, хер с ним, давай здесь - «оратор» потащил девку за рукав, закружил, на ходу сдергивая шинель, остальные, очнувшись, стали заламывать ей руки.
- Без шинели не дам, - задушено просипела девка и полезла царапаться. Ушанка съехала набок, рот перекосился, - не дам! Аааа...
- Погоди! – вскинулся Прыщавый, - этого надо валить, продаст сволочь. - Стал зловеще надвигаться, - заходи сбоку!
Группа неуверенно топталась. Отделились двое, Серёжа выставил штык. Сердце колотило по рёбрам. Хоть бы один патрон, или свисток, как поднять тревогу? Или не тревога это вовсе? Что это вообще?
- Да не так, идиоты! - Прыщавый метнулся к кустам, вывернул из полуразрушенной стены два кирпича. - Уйдёшь!? - и резко, с хрипом выбросил руку. Мимо. Брызнули осколки, один зацепил щёку, по рукаву скатился к ногам. Второго броска Серёжа не увидел, принял тупой удар по голове, стал оседать. - Вали! - подскочил Прыщавый, остервенело стал вбивать каблуки в Серёжины руки - отдай карабин, сволочь! Отдай, говорю! - и бил, бил…

Сверху всё белое. Серёжа очнулся и долго не мог сообразить: где он? В морге? Он умер? Но вот же стена и дверь, дужка кровати - всё как на земле, а белое - это потолок. Ясно. Хотел что-то вспомнить, но мозги затянуло липким туманом. Сквозь туман тихие голоса, как эхо издалека, но слышно. Говорили двое.
- Что у него с руками?
- Перебили.
- Зачем?
- Не отпускал карабин.
- Так и не отпустил?
- Здесь уже пальцы разжимали. Втроём. Отмывай теперь кровь…
- С чего отмывай?
- С карабина.
- Аа… ну это рефлекторное.
- Что?
- Что не отпускал.
- Ну да, ну да.
Шаги. Кто-то третий. Подошёл, склонился близко. Серёжа почувствовал тепло, разлепил веки. Сквозь муть - вогнутое лицо и взгляд, не отрешённый, отеческий какой-то, внимательный. Тронул бинты на руках, прошептал:
- Плохо…
Длинный, - догадался Серёжа, а те двое - врачи. Значит - санчасть, или госпиталь.
- К тебе там приехали, - Длинный присел на край.
- Кто? - собственный голос прозвучал как из бочки.
- Девушка какая-то.
- Светленькая, или тёмненькая? - Серёжа сделал движение.
- Лежи, куда рванулся. Скажем - пусть попозже навестит, куда тебя такого.
Серёжа попытался улыбнуться, но губы свело. Да, попозже. И Длинный - хороший, добрый такой. Конечно попозже, куда ему сейчас.
- А кошку не будете привязывать? - Длинный поднял брови, оглянулся на врачей.
- Всё, уходим. Бред пошёл. - Двое в халатах шагнули на выход, Длинный тоже. В дверях обернулся.
- Темненькая, - помолчав, добавил совсем тихо, как бы себе под нос - вроде красивая.