Киевская история №4

Киевская история №4

А началось все с того, что Леня Барсук, учитель истории из нашей школы, получил омоновской дубинкой по голове. Причем первого сентября. Трудно представить себе более миролюбивый и спокойный объект, чем учитель-еврей, идущий домой с заседания филателистического клуба… Но, Леня со своим еврейским счастьем оказался что называется не в то время и не в том месте, а омоновец с простым счастливым лицом тореадора-передовика выполнил свой долг. Долг каждого омоновца в то время состоял в прополке ростков национального самосознания, которые бесконтрольно поперли вверх после памятных событий августа 1991 года. Вот и первого сентября эти смелые парни разгоняли какую-то антисемитскую демонстрацию. И Леня пал жертвой в борьбе роковой. В общем, лес рубят, щепки летят.
А мы Леню очень ждали. Дело в том, что Первое сентября праздник, не отметить который в тесном учительском коллективе, значит просто плюнуть на профессию. Спиртным мы запаслись заранее, а вот некоторая отдаленность дня зарплаты ставила под сомнение, что нам удастся это спиртное чем-нибудь закусить. В общем, в активе мы имели трехлитровую банку хорошего самогона и никакой закуски. Вот Леня и вызвался:
- Мне все равно, - сказал он, - к часу дня надо в центр на заседание клуба филателистов. На обратном пути заскочу домой, прихвачу чего-нибудь съестного и вернусь. Как раз к моменту, когда у вас высохнут слезы радости от встречи с любимыми учениками.
И вот, слезы успели высохнуть, а Лени все не было. Мы крыли его последними словами, даже не подозревая, что в это самое время Леня бледный и осунувшийся лежит на холодной больничной кушетке и материт во весь голос властную вертикаль страны, находя простые проникновенные слова для каждой ветви власти в отдельности. Вслушиваясь в его рулады, врач даже усмехнулся, вписывая в историю болезни «легкое сотрясение мозга». Дескать, было бы тяжелое, путался бы в придаточных предложениях, а тут эвон какая легкость в мыслях.
И вот, пока Леня сосредоточенно давал характеристику властям, в нашем вполне дружном коллективе наметились вредные течения, могущие повлечь полное размежевание. Возникли даже голоса о переносе мероприятия на завтра. Ситуация требовала главаря и он появился.
- Никогда не переноси на завтра то, что можно сделать сегодня, - сказал Толик, учитель географии. С этими словами он водрузил на стол долгожданную банку с самогоном и профессиональным движением сорвал с нее капроновую крышку.
- Ле вэн э тире, иль фо ле буар, - почему-то по-французски сказал англичанин Олег, как бы сжигая мосты. Мол, вино уже открыто, надо его выпить. Тяжелый запах самогона несколько диссонировал с французской речью.
Вопрос закуски все же витал над нами, приобретя почти физическую плотность. Как ни крути, учителя все-таки. Совесть нации. Интеллигенция. Сеятели разумного. Доброго. Вечного. Самогон без закуски потреблять не обучены. Хорошо хоть к непритязательным и суровым напиткам новая жизнь приучила.
Здесь бы задержаться да и спеть осанну всем тем суррогатам спиртного, которые морем разливанным наполнили страну в начале девяностых. Где вы, где вы молдавские коньячные напитки типа «Стрелучитор» и «Стругераш», сбивающая с гусениц бульдозер настойка горькая «Верховина» и предел мечтаний доморощенных Медичи - напиток «Козацкий», жуткое пойло в темно зеленых бутылях из-под шампанского. Суровое, в общем, было время. И напитки были под стать времени. Суровые и беспощадные.
Географ Толик, ухмыляясь, залез под стол и, вынырнув, поставил на стол рядом с самогоном солидную аптекарскую бутыль темного стекла. Бутыль была наполовину заполнена крупным драже. Ундевит. Витамины, которые в начале учебного года получал каждый классный руководитель, чтоб раздавать детям на большой перемене.
- За неимением колбасы, закусим чистыми витаминами, - сказал Толик, - здоровее будем.
Ну что вам сказать. Праздник удался. Самогон с ундевитом пошел на ура. И кроме морального удовлетворения от не пропавшего втуне праздника принес каждому из нас еще и незабываемые эстетические впечатления. Дня три мы все, пардон за интимную подробность, любовались собственной мочой красивого изумрудного оттенка.
Но повествование, собственно, не об этом. После травмы от омоновской дубинки в Ленином мозгу что-то не то сдвинулось, не то просто стало на свое место, и Леня начал скоропостижно уезжать в Израиль. На историческую родину. Надо сказать, что к началу девяностых эмиграция в нашей стране приобрела тот размах, при котором отъезжающий уже не обретал в глазах остающихся ни ореола героя-диссидента, ни клейма предателя Родины. А в Израиль вообще, говорят, уезжали, чуть ли не по факту произведенного в синагоге обрезания. Леня уехал в рекордно короткий срок. Еще не кончилась первая четверть учебного года, а мы уже спели на прощальном банкете про березовый сок в весеннем лесу, провожая Леню в славный город по имени Хайфа.
И вот, с отъездом Лени наметилась в нашем образовательном процессе одна проблемка. Если те часы новой и, пардон, новейшей истории, которые тянул Леня, с легкостью поделили между собой остальные три историка, то четыре часа в неделю загадочного предмета «Этика и психология семейной жизни» зависли в воздухе. И брать эти часы не хотел никто. Ни за какие коврижки. Уж больно странный был предмет. Все методические пособия предлагали преподавателю использовать при обучении примеры из литературы, в основном 19 века, дающие представление о счастливой семейной жизни героев. Ну, и проецировать всю эту литературщину на современные человеческие отношения. Как ни крути, вывод из курса этики и, пардон, психологии семейной жизни напрашивался один: теперича не то, что давеча. Ко всему, рекомендуемые к изучению толстовские Кити и Левин, например, были для современных десятиклассников персонажами вполне фантастическими. Причем даже для тех десятиклассников, кто вообще удосужился Толстого прочесть. В общем, преподавать столь смешную дисциплину никто не захотел. И тогда РайОНО, порывшись на своих отдаленных дровяных пакгаузах, осчастливил нашу школу Наташей Копейченко.
Заметили мы вновьприбывшую не сразу. А времени она, как оказалось, не теряла и уже свела некоторые нужные знакомства. Потому впервые фамилию Копейченко я, например, услышал в столовой, среди Содома и Гоморры большой перемены, от разбитной раздатчицы Нинки. Нинка, напрягая связки, долго кричала из-за стойки на одной ноте, налегая на букву «о»:
- Копейченко, Копейченко, - а поскольку объект не реагировал, громко сказала мне, не обращая внимания на копошащихся у стойки младших школьников, - Серега, позови мне вон ту п@3%у!
Столь резкая характеристика, как оказалось впоследствии, была на удивление точной.
На первый взгляд Наташа Копейченко, что называется, не поражала воображение. Внешность имела она весьма заурядную, и только доронинские придыхания в голосе выдавали в ней женщину глубоко одинокую. В разговоре с Наташей постоянно казалось, что она на что-то жалуется. Тем не менее, какой-то странный блеск в глазах обнаруживал в ней натуру, склонную к поступкам не то, чтобы неадекватным, но экстравагантным. Первая же общешкольная пьянка, на которой присутствовала Наташа Копейченко, позволила выяснить, что кумир новенькой – певица Агузарова, репертуар которой, Наташа знает наизусть и даже время от времени поет. Пела она, конечно же, лучше самой Агузаровой. Но все равно противно.
Следующим, врезавшимся в память, Наташиным демаршем был ее безжалостный проход по всей школе с куском согнутой проволоки наперевес. Это было грандиозное зрелище. Наташа шла по школе, периодически останавливаясь, когда проволока в ее руке начинала вращаться. За Наташей бежали восторженные малолетние школьники.
- Воду она, что ли ищет? – пошутил географ Толик. И тут же пал жертвой Наташиной непосредственности. Именно возле кабинета географии проволока начала бешено вращаться, Наташа ворвалась в кабинет и, сурово посмотрев на Толика, направила проволоку на него. Проволока подумала и от Толика отвернулась.
- Так, - сказала Копейченко, - что-то у тебя с левым яичком не в порядке.
Реакцию находившихся в кабинете восьмиклассников легко представить, но трудно описать. Скажу просто - восьмиклассники были счастливы, чего не скажешь о Толике. А Наташа продолжила свой путь, сея направо и налево проволочные диагнозы, что называется, несовместимые с жизнью.
Но это были еще цветочки. Однажды в школу пожаловал батюшка из находившейся неподалеку церкви и поведал директору, что церковь у нас, конечно же, отделена от государства, но не настолько, чтоб не обращать внимания на провокации. Священник был сильно взволнован. Оказывается накануне, выходящие из церкви после службы прихожане были атакованы Наташей Копейченко, которая, поминутно крестясь, рассказала, что Второе пришествие мессии состоится не где-то, а в окрестностях нашего микрорайона, поскольку именно здесь расположены энергетические центры… В общем, Страшный Суд состоится чуть ли не в здании суда районного.
- Я ее, конечно, святой водой окропил, но нельзя же так, - волновался батюшка, - такую ересь нести прямо у врат храма божьего. Лукавый в ней сидит!
Копейченко становилась все менее симпатичной в глазах окружающих.
Пиковым же днем Наташиной деятельности все же стоит считать тот самый ничем не примечательный вторник в конце второй четверти, когда к директору ворвалась злая как свора фурий Лариса, классный руководитель одного из десятых, и с места в карьер попросила разобраться в ситуации с пресловутой этикой и психологией.
- Ничего не могу поделать, - верещала Лора, - не ходят мои дети к этой… Копейченко. Причем, что интересно, мальчиков соберу, загоню, девочки уходят. И наоборот. Что она там с ними делает, ума не приложу.
Развязка не заставила себя долго ждать. Рафинированная украинская интеллигентка, учительница украинской литературы Нина Францевна задержалась в кабинете после урока и мирно проверяла тетради, сидя на задней парте. Нужно сказать, что Нина Францевна была из настоящих украинских интеллигентов, которые, в отличие от нынешних, говорят на настоящем украинском языке и, что самое главное, не считают это подвигом. Так вот, Нина Францевна проверяла тетради и не заметила, как начался следующий урок. Как вы догадались, это была именно этика и психология семейной жизни. Нина Францевна своим полуотключенным от внешних воздействий слухом уловила, что-то необычное и подняла глаза. В этот момент Наташа Копейченко как раз произносила фразу:
- Член плотно входит во влагалище…
В классе стояла полная тишина. Тихо шуршал видик. А на экране телевизора в это время было соответствующее фразе изображение.
Это был последний урок Наташи Копейченко в нашей школе. Что правда, она еще очень долго увольнялась «по собственному…». Гораздо дольше, чем Леня уезжал в Израиль. А мы все гадали, дошла ли Наташа в своих педагогических изысках до практических занятий. Но этого мы так и не узнали.
Недели через две после ее увольнения на большой перемене ко мне подошла раздатчица Нинка и спросила:
- Серега, что-то я давно не видела эту п@%у Копейченко, она что уволилась?
И я еще раз удивился точности Нинкиной формулировки.

***

А этикой и психологией семейной жизни нагрузили географа Толика. И правильно.