Инна

ИННА

Восторгу моему не было предела, когда я, открыв входную дверь своей квартиры, обнаружил перед ней Инну, на сегодняшний день считающуюся одной из лучших подруг моей жены. В восторг меня привело и её появление, и то обстоятельство, что я давно и безответно сох по Инне, и до сих пор ни разу не представилось случая встретиться с ней с глазу на глаз, наедине.
С Инной мы знакомы года три. Когда-то с моей Катериной она работала в одном отделе на заводе, но потом Инна перевелась на другое предприятие, и мы стали видеться реже: раз в месяц, квартал, а то и в полугодие. То Катерина случайно встретит Инну на базаре да затянет к нам на обед, то договоримся о застолье в какой-нибудь из праздников, то сами вдруг ни с того ни с сего сорвемся к Копыловым среди недели или на выходные, отвести душу и расслабиться.
Учитывая особое пристрастие моей Катерины к Инне (они-де в свое время обнаружили, что во многом – характерами – схожи: обе Девы, обе любят разводить комнатные растения и т.д.) и мое явное неравнодушие к ней, я всегда с радостью уступал желаниям жены. К тому же довольно часто Инна оставалась одна, так как муж её по роду своей деятельности почти не выбирался из командировок и регулярно оставлял её как минимум на неделю, а то и две в месяц.
Инна приглянулась мне с первой же минуты нашего знакомства: у неё была такая же, как и у моей Катерины, небольшая грудь, такие же узкие точеные бедра. Но в отличие от моей жены, волосы её были черны, как беззвездная ночь, а глаза затуманены поволокой, что придавало всему её овальному лицу (особенно когда она брезгливо кривилась) некоторый налет фривольности. Однако вид её был, скорее, обманчив, чем голословен.
Мужу своему, как призналась однажды Инна Катерине, она изменяла всего один раз, да и то не получив при том никакого удовольствия. Поэтому больше такими вещами она не занималась и, как выяснилось, совершенно не думала о них. К тому же Валерка, её муж, с год назад стал неплохо зарабатывать. Достаточно, чтобы Инна, трезво осмыслив все плюсы и минусы своего семейного положения, раз и навсегда решила крепко держаться за не худеющий теперь его кошелек и никогда не давать даже намека на свою неверность.
Впрочем, похотливые и алчные взгляды мужчин, попадающихся ей на глаза, не смущали её, а, как всякую женщину, только радовали. К тому же ей не исполнилось и тридцати, лицо её еще не потемнело, не зашершавело, не испещрилось еще бороздками и морщинами – этими трудно скрываемыми признаками увядания.
Я в присутствии Инны всегда несколько тушевался. Она видела это и иногда подтрунивала надо мной. Раздражала меня и манера её поведения. При встречах мы мило и любезно целовались тем безобидным поцелуем, что так распространен среди близких приятелей. При этом я всегда, даже в присутствии жены, ухитрялся положить свою похотливую ладонь на её выпирающую из кофточки грудь, другой рукой обхватывая её тонкую талию.
Она никогда не отталкивала меня, но и вида не подавала, что почувствовала мою ладонь у себя на груди. Это, конечно же, задевало меня не только как мужчину, но и как человека вообще, обладающего чувствами и ощущениями. Получалось, будто я для неё был каким-то бестелесным созданием, не имеющим не то что рук, ног, губ, но даже интимных частей тела, которыми я мог беспрепятственно прижаться к ней в танце или на кухне. Она считалась подругой моей жены, я же только мужем её подруги. Её хорошей подруги. Это первое, что вывело меня из себя и стало чуть ли не главным во всей остальной череде наших отношений.
Итак, как я уже говорил, три года, как мы с Инной были знакомы. Конечно, я солгу, если скажу, что за эти быстро пролетевшие три года я ни разу не попытался её соблазнить. Но то ли по моей добродушности, то ли по стечению обстоятельств, то ли из-за её твердости, я не продвинулся на этом пути ни на шаг. Да, я мог свободно ткнуться в её полураскрытые губы, беспардонно облапить её в самых выпуклых местах, но не более. Я мог неделями сходить по ней с ума, говорить о том, как она мне нравится и как я её люблю, но при этом довольствоваться только её снисходительной улыбкой и бесовскими искрами в зрачках. Я чувствовал, что все мои ухаживания и приставания ей приятны, видел, что она получала удовольствие от моего внимания, но в конечном итоге все вдруг резко упиралось в стену её принципиальности, и я снова и снова перед нею отступал.
Бесспорно, я был и остаюсь идеалистом. Тем немыслимым в наше время романтиком, который и в постель-то ложится с женщиной только тогда, когда она этого захочет. Тем, который никогда не обидит и не унизит женщину, какой бы она ни была. Но современные женщины смотрят на мужчин по-другому. Для них время идеалов прошло. Сегодня они трезвы и практичны, особенно женщины молодые, те, которым давно перевалило за семнадцать.
Как-то раз, истомленный надеждой, что Инна снизойдет до меня, и все еще не веря в то, что человека влюбленного отвергнуть может только существо бездушное, я предпринял попытку признаться Инне в своей горячей страсти и тем самым вынудить её принять окончательное решение насчет меня: да или нет. Я знал, что, отвергни она меня, я буду страдать, но буду страдать уже успокоясь, а не метаясь между неведением и желанием.
Это случилось с полгода назад. Валерка только что вернулся из длительной – почти месяц – командировки, и они неожиданно нагрянули к нам в гости. Валерка тут же выставил на стол бутылку «Арагви», и я понял, что пить мы будем крепко.
Инна много не пила, и я предложил женщинам вина (у нас для непредвиденных обстоятельств еще оставалась трехлитровая банка с портвейном, приобретенная по случаю). Они, наивные, согласились, надеясь, что вино их не опьянит. Мы же с Валеркой засели за коньяк, а затем перешли к первачу, который дожидался своего часа в холодильнике.
Женщины наши ошиблись. Портвейн быстро ударил им в головы, и они окосели.
Больше всех опьянела Инна. Она не ожидала такого действия спиртного. Помню, мы еще немного потанцевали, потом я включил видео, и мы вперились в телевизор. Валерка в мгновение отключился в кресле, я еще пыжился, Инна потянулась в туалет, Катерина увлеклась: это была её любимая лента и несмотря на то, что она смотрела её в третий раз, оторвать её от экрана можно было и не пытаться. Так что, когда я отправился на кухню, она этого даже не заметила.
Инна вышла минуты через две. Увидев меня, слоняющегося по кухне, заглянула. Я лукаво улыбнулся: она все-таки пришла!
Конечно, это был не идеальный случай. За стеной все-таки моя жена и её муж, да и наша мораль все еще цепко держала наши инстинкты в узде. Но я приблизился к ней, обнял за талию, притянул к себе. Она еле держалась на ногах и плохо соображала, голова то и дело клонилась набок, тело в моих объятьях сразу ослабело. Я потянулся к её губам, шепча избитые фразы о том, как она мне сильно нравится и как я от неё без ума. Но она только пьяно усмехалась и отворачивала лицо. Её дикое упрямство вывело меня из себя. Я придавил её к стене, отрезав всяческие пути к отступлению, и стал лихорадочно шарить по ней руками, тискать и мять её обезволенное тело и снова пытаться поцеловать, но Инна уворачивалась и нетвердым голосом просила её не трогать.
- У меня так болит голова,- говорила вполголоса она.- Чем ты нас напоил? Я спать хочу.- И снова рвалась уйти.
Тут неожиданно в кухню заглянула Катерина, я сразу передал в её руки Инну и сказал:
- Надо её уложить: она перебрала.
Инна осоловело посмотрела вокруг, увидела Катерину и, довольно улыбнувшись, потянулась к ней, бормоча все те же вязкие слова:
- Я опьянела, я хочу спать.
- Идем, идем,- повела её Катерина, а я вернулся в зал.
Валерка спал без задних ног. Голова его откинулась назад, и он изредка похрапывал. У меня никогда не вызывали интереса мужья женщин, которые мне нравятся. Они казались мне только придатками своих привлекательных жен. И мне всегда приходилось тяжело в компании, где была не безразличная мне женщина и её муж. Но как бы то ни было, мне следовало их терпеть, чтобы хоть несколько часов провести рядом с существами, которые наполняли мою душу радостью.
Катерина вскоре возвратилась и, сказав: «Я уложила её»,- снова увлеченно втупилась в экран. К этой картине я был холоден. Может быть, смотря её в первый раз, я и не отрывался от экрана, сейчас же ни главные герои, ни лихо разворачивающийся сюжет меня особо не привлекали. Я поднялся и, ничего не говоря Катерине, вышел в спальню.
Инна спала, свернувшись, как младенец, калачиком. Я посмотрел на неё. Сколько раз в мыслях я желал вот так сидеть рядом с ней и смотреть, как мерно вздымается её грудь, как изредка подергиваются веки и приоткрываются сочные губы. Я хотел гладить её, держать её тонкую руку в своей, ощущать её тепло.
От этих воспоминаний ходуном заходилось сердце, я невольно потянулся к Инне, провел ладонью по её мягким волосам, осторожно коснулся тонких губ, лица, груди. Она редко когда носила бюстгальтер – ей он не требовался. Мои трепетные пальцы скользнули под пушистый свитер и нижнее шелковое белье. Грудь была горяча, кожа упруга. Я потер сосок. Он сразу же превратился в маленький твердый карандашик. Шершавость околососковой окружности сильно завела меня. Я задрожал и быстро отпрянул. Сердце отчаянно заколотилось. Я вышел из спальни, зашел на кухню, хлебнул из стакана холодной воды. Мысли мои вертелись только вокруг Инны. Я чувствовал, что чем упорнее она меня отвергает, тем сильнее мне хочется ее. Я уже не мыслил своей жизни без неё. Она должна была мне принадлежать. Во что бы то ни стало.
Вдруг я ощутил огромное желание овладеть ею во сне. Хоть пальцем. Втиснуть свою жадную сладострастную руку меж худых ляжек, раздвинуть равнодушные губы её женской плоти и вонзиться с яростью маньяка в спящее влагалище. Эта мысль настолько сильно овладела мной, что у меня даже подкосились ноги. Я, как сомнамбула, двинулся обратно.
По дороге на несколько секунд замер у входа в гостиную, посмотрел, что делают Катерина и Валерка. Они были заняты тем же: Катерина неотрывно смотрела фильм, Валерка спал.
Я шагнул в спальню. Инна больше не лежала свернувшись. Она широко раскинулась на кровати. Одна рука её, согнутая в локте, находилась возле головы, другая покоилась в низу живота. Ноги оказались скрещены и расслаблены.
Невольно залюбовавшись красивыми точеными формами Инны, я совсем забыл, для чего, собственно, сюда пришел. Однако потом похотливое желание содеять задуманное все-таки возобладало надо мной. Я приблизился к Инне, присел на край кровати и медленно стал просовывать руку в её шерстяные брюки. Вот я уже ощутил тепло мягкого живота, затем пальцы мои коснулись первых волос на лобке...
Я продвигался неспеша, сдерживая дыхание при её тихих постанываниях и замирая при малейшем движении. Но к желанному месту добраться так и не смог. Видно, я слишком был нерешительным.
Словно почуяв на себе чужеродное тело, Инна недовольно застонала во сне, непроизвольно откинула мою руку, перевернулась на бок, спиной ко мне и снова поджала к себе ноги. Я отшатнулся. Даже во сне она меня отвергала! Мой безнадежный идеализм безжалостно убивал меня…
И вот она снова случайно заглянула к нам. Я третий день как холостяковал. Катерина с сыном уехали к бабушке. Последний раз мы были у Копыловых месяца два назад, но хотя я и безответно желал Инну, в тот день не выказал и намека на свои чувства. Был веселым, игривым, разговорчивым - был всем, но только не сохнущим по бабе мужиком. И вот она здесь. И я подумал, что буду последней тряпкой, если даже в такой удобный момент не попробую «подъехать» к Инне, женщине моих последних сладострастных снов и желаний.
Я широко распахнул объятья. Мой восторг вырвался наружу не только громогласными междометиями, я весь наполнился несказанной радостью, лицо мое запылало, голова пошла кругом. Я бросился к Инне и, не давая ей даже до конца произнести фразы, стал осыпать её поцелуями, крепко и вместе с тем нежно прижимая к себе.
- Да погоди ты, погоди,- растерянно хлопала она ресницами.- Что ты вдруг как с цепи сорвался? Где Катерина, ты что, один?
- А меня тебе мало?- все еще не выпуская её из своих объятий, смеясь, спросил я.
- Да ты мне всю блузку помнешь, окаянный. Вон уже губную съел…
- Я лично выглажу твою блузку и накрашу твои сладкие губки,- сказал я, не отрываясь от неё. Счастью моему не было предела.
Но Инна потускнела:
- Ты не мог сразу сказать, что Катрины нет? Теперь опять краситься…
Она потянулась к висевшей на плече сумочке и открыла её, чтобы достать губную помаду, но я отобрал у неё сумочку:
- Нет, я тебя так не отпущу. Ты пообедаешь со мной. Обязательно!
- Владик, милый, в другой раз, ладно? Катерины нет дома, неудобно.
- Да что ж неудобного-то?- в отчаянии возмутился я, почувствовав, как при последних её словах закололо в груди.- Мы ж с тобою друзья. Хорошие друзья.
- Да, но это еще не повод, чтобы оставаться нам наедине. Мы все-таки особи разного пола.
И тут я не выдержал, обнял её за талию, одной рукой придерживая за спину, и сказал:
- Но ведь я люблю тебя, ты понимаешь? И я безумно хочу тебя!
- Владик, не балуйся, отпусти,- стала вырываться она, но мне будто ударило что-то в голову. Я легко оторвал её от пола, подхватил на руки и понес в спальню.
- Владик, Владик, не надо, не делай этого!- стала она сначала вежливо просить, потом умолять, но я не слушал её, сам не мог остановить своей заплетающейся речи:
- Инна, Инночка, если б ты знала, как все эти годы я хотел тебя! Если б ты знала, желанная!
Я осторожно положил её на кровать, стал гладить по лицу, плечам. Она не сопротивлялась, но все пыталась уговорить меня не поступать так. Ради Катерины. Но что я мог с собой поделать? Эта неутомленная бесконечная страсть теперь волнами, нет, цунами, накатывала на меня. Я уже не понимал, что ласкаю и что целую. Я стал сплошным комком желания, забыл, где я и что я есть. Я был одна беспредельная эмоция.
Мое состояние безумия как будто передалось и ей. Она еще пыталась бороться с моим неудержным напором, но с каждой минутой все меньше и меньше. Вскоре и её щеки запылали, дыхание участилось, она притянула мою голову к себе, и её губы жадно впились в мои.
В отдельные мгновения она словно возвращалась из небытия и как сквозь сон возбужденно лопотала:
- Ой, что мы делаем, Вадька. Что мы делаем…
Потом мы лежали опустошенные и бестелесные. Душа моя наполнилась счастьем. Теперь она была моя. Она была здесь, возле меня. Я мог долго целовать её плечи, шею, подбородок, глаза, губы,- всё, всё я мог теперь беспрепятственно целовать и ласкать.
Но на Инну вскоре снова накатило раскаяние. Она уже жалела, что не сдержала своих эмоций и уступила моей всепоглощающей страсти.
- Не надо было нам, наверное, делать этого, Владик,- говорила она мне.- Не надо было. Мы и так можем быть хорошими друзьями.
Я приподнялся над нею и пристально с нежностью посмотрел на неё:
- Прости меня, Инна, но я не могу быть просто другом женщины, которую я люблю. Мне этого недостаточно.
- Но ведь я тебя не люблю!
- Но я же нравлюсь тебе, нравлюсь! Разве я не вижу, не чувствую!
- Ах, Владик,- мягко нахмурила она свои брови, не принимая моих слов,- такая, видно, наша женская судьба (или воспитание?), что признаться в этом (я не говорю уже о том, чтобы сказать им) нам так тяжело. Бывает, увидишь такого мужчину, от которого сердце твое зайдется неудержимо и ноги будто нальются свинцом, но потом как вспомнишь, что у тебя семья, заботы по дому, неурядицы на работе… Как подумаешь о том, что нужно выкраивать время, чтобы тайком с ним встретиться, а потом лгать и выворачиваться перед мужем и ребенком; что невольно начнешь сравнивать мужа с любовником и находить массу недостатков в муже, человеке, который, бесспорно, делит с тобой хоть какие-то тяготы этой жалкой, никчемной жизни. А подумав так, стиснешь руками разгоряченное сердце и, дождавшись, когда оно успокоится, поплетешься дальше и вскоре забудешь и о том бесподобном мужчине и даже о самом чувстве, вспыхнувшем неожиданно.
Она замолчала, и наступившая тишина будто придавила меня своей тяжестью. Я вдруг понял, что за игривой маской Инны скрывалось лицо бесконечных страданий, каждодневной изматывающей борьбы между долгом и чувством, между обязанностью и её глубоким эмоциональным миром. Она была создана для любви. Любви чувственной и приземленной, любви низменной и страстной, но вынуждена была в силу разных причин таиться её, избегать и подавлять в себе всякое желание непослушной плоти. Но как долго это продлится? Сегодня она пуритански сдерживает себя, завтра ей встретиться мужчина, перед которым она не устоит, который очарует её и позовет. И, я знаю, она бросит всё и слепо ринется за ним без оглядки, без угрызений совести, повинуясь только своему безрассудному, безграничному сердцу…
Наконец Инна сказала:
- Ладно, хватит валяться, я и так у тебя задержалась. Еще и нюни распустила. Раз Катерины нет, надо бежать дальше,- и быстро соскочила с постели.
Одевалась она, однако, медленно, не спеша. Я с кровати смотрел на её умопомрачительное тело, постепенно облачающееся в массу одежд. Она, казалось, совсем забыла о том, что произошло между нами: снова была оживлена и беззаботна.
Когда она почти оделась, я тоже поднялся и накинул на себя махровый халат.
- Может, останешься? Еще и одиннадцати нет.
- И не упрашивай: Валерка с ума сойдет!
Я проводил её до двери, но никак не мог отпустить руку, которую я схватил, прощаясь.
- Ну, ну, выше голову, дружок,- сказала она и подставила мне для поцелуя щеку.
- Зайдешь еще?- спросил я нерешительно.
- Обязательно, когда приедет Катерина. Или вы заходите, мы по вечерам всегда дома.
Она выскочила так же быстро, как и ворвалась сюда. В ней ощущался такой избыток энергии, что можно было только удивляться. Вскоре я услышал торопливый стук её тонких каблучков по ступеням. Выглянув в окно, увидел, что Инна так же быстро пошла по улице. В движении и во всем облике её по-прежнему присутствовала твердость и уверенность в себе. Казалось, не было совсем той отчаявшейся и обожженной жизнью натуры, которую я успел увидеть несколько минут назад.
Когда Инна совсем исчезла из виду, я почувствовал вдруг, как мне сильно хочется курить, только я никак не мог вспомнить, где оставил свои сигареты: в кармане пиджака или брюк?..