Родные места

Вчера.

Еще пять лет назад... Нет, не пять, теперь уже больше. Десять? Да, еще десять лет назад... Но – те годы были последними. Значит пятнадцать. И тогда в начале неуместно «еще», пятнадцать лет – это много. Золотое мое детство, как, оказывается, ты уже далеко!.. А мне все кажется, что вот, только вчера... И само собой пишется это «еще». Теперь, когда давно пора писать «вот уже».
Пятнадцать лет назад кварталы между Рабочей и Международной улицами в Москве были застроены белыми панельными пятиэтажками с зелеными тихими двориками, со стоящими у подъездов немногочисленными Волгами и Жигулями. Я с сестрой бегал наперегонки вокруг футбольного поля Дворца Детского Спорта, вокруг его высокой башни из серого бетона. А на остановках электричек Казанского направления стояли кирпичные павильоны, покрашенные в зеленый цвет, мимо них мы проезжали на поезде поздним вечером – в деревню. Милая, дорогая сердцу Родина.
Похоже на воспоминания старика. Рассказываемые самому себе. Ведь сейчас никого – только я и экран монитора. Каким нереальным кажется бывшее пятнадцать лет назад... Бывшее ли? Или я просто смотрел такой фильм. Жил ли я тогда? Это был я? Бабушка, сестра, тетя Таня, тихая Москва, наш дом в Рязанской области, летний зной, вишневый сад, родник, роса на траве, раскидистая ива у соседнего крыльца, умный серый кот...

Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Как похоже на воспоминания старика. Нет, мне всего двадцать пять. Как похожи на стихи старика эти строки Есенина. Умершего в тридцать...
Десятилетний мальчик сидит на деревянных ступеньках крыльца и слушает, как теплый летний ливень гулко барабанит по железной крыше. Смотрит, как только что налетевший ветер треплет кусты отцветшей сирени, срывает листья с рябины в углу палисадника. Пахнет мокрой пылью, озоном, свежестью. А из дома – жарким деревом стен, огурцами, клубникой.
Солнечный полдень в конце июня, мальчик идет к раскидистым липам, растущим в два ряда на склоне холма. Ломает нижние ветви с одуряюще медовыми цветами. Выше на холме сад – лес, в глубине которого стоит серый, с темными провалами высоких окон дом. Он гораздо больше виденных им в селе, на козырьке местами провалившейся крыши зеленый мох и тоненькие березки. Березки растут между ступеней крыльца. Здесь раньше, давно, жил барин. Поэтому лес называется садом. С липовой аллеей, спускающейся с холма.
Вечером солнце садится за далекий лес. В чистом хрустальном воздухе лай собак, треск мотоцикла, блеянье овец. По пыльной деревенской улице идут коровы. Мальчик боится коров, они большие, с раздутыми боками, крупным выменем, с темными костяными рогами. Он пришел к бабе Тане с пустой трехлитровой банкой, сухой, днем вверх дном прожаренной на солнцепеке.
Жестяное ведро почти до краев, пряный запах теплого, только что из-под коровы парного молока. Юноша держит у краев банки сложенную вчетверо чистую марлю. Внучка бабы Тани молодая женщина Иришка, приехавшая в отпуск из Волгограда, наклоняет ведро. Белая пена переливается через край, остается на марле. Волосы Иришки собраны в хвостик, она в старой футболке на голое тело, в коротких хэбэшных шортиках. Улыбается юноше. Они вдвоем наклоняются над банкой, он украдкой заглядывает за ворот футболки – на шею, ключицы. На белые груди с маленькими коричневыми сосками, плоский загорелый живот. Краснеет, отводит взгляд. Она рукой поправляет спавшую на лоб прядку волос, на миг поднимает глаза от банки – лукавые, смеющиеся, счастливые...

Сегодня.

На высоком бледном небе осеннее солнышко, почти облетели листья, и деревья тянутся к нему тонкими черными веточками, застывшими в безветрии. Осень... Осень открывает мир пустоте, раньше заполненной летом. Осенью за перелесками видно даль, за черными перепаханными полями.
Автобус выезжает из Москвы. Вешняки, Ухтомская. Листва больше не закрывает дома, снег еще не закрывает землю. Рельсы за окном, зеленые вагоны электрички, станция Люберцы, старое кладбище. Прохлада. Тетя Таня в потертом коричнево-зеленом пальто ждет на остановке. Я иду за ней к дому, где еще не был, куда они переехали этой весной.
Я успел привыкнуть к Госпитальному валу, к Лефортовскому парку, к Электрозаводской, где они жили семь лет после Международной. Я смотрю на кирпичные пятиэтажки, на строящиеся за ними высотки, на поле перед ТЭЦ. Я знаю, что привыкну, что полюблю и этот район.
Родные места никуда не уходят. Дом в Рязанской области, Нижегородка и Дворец Детского Спорта... Можно приехать на Казанский вокзал и купить билеты до маленькой станции. Дело не в том, что нельзя, дело в том что – зачем? Бабушка умерла. Умер дед.
Тетя Таня идет немного впереди, как всегда взяв у меня половину сумок. Как всю жизнь. Но она постарела – тетя Таня. Из кармана старого, столько лет носимого пальто она достает свой старый телефон. Я вижу, что она плачет. Не отворачивается, не прячет слез. Впервые, встретив нас, она не позвонит сестре сказать, что мы доехали. Моя мама умерла в конце лета.
Как много мест, куда я могу поехать. Но теперь там нет никого, кто мне рад, теперь там нет дел. Как много этих мест... Наверное, так много их у стариков. Кто прожил целую жизнь. Кто светлым счастьем вспоминает былое.
Я больше никогда не поеду в свою деревню. Там я был счастлив. Наверное, счастлив больше всего. Полнее всего. Поехать можно, но теперь там только «зачем»? А это значит...

Завтра.

Что впереди новые места, которые, верю, станут родными.