2020 "Поучительная история": Секрет

Времена, когда старая и добрая авиация только становилась на ноги и ещё не было в ней твёрдых порядков и правил;
времена, когда за лётчиком бежала по улице толпа восхищённых мальчишек, когда дорогу ему уступали даже взрослые, а на тротуарах млели девицы, и не умеющие делать мёртвых петель мухи стыдливо прятались в щели;
времена, когда авиатор ходил с лицом египетского сфинкса, лётный планшет носил до пяток, а с кожаным регланом не расставался и летом;
времена, когда на лётное поле выходил командир отряда и муслил языком палец, чтобы определить, с какой стороны дует ветер - пользоваться флажками для "настоящего" лётчика считалось зазорным; когда на то же самое поле приходил другой командир отряда и тоже муслил языком палец и поднимал его кверху; когда взлёт получался у одного на восток, а у другого на запад;
времена, когда плевали на перекрещивание полётов, а НПП не видели и в глаза; когда самолётов было ещё мало, а небо казалось большим и широким;
времена, когда инструктор полагал себя "Богом", а самолёт называл не иначе, как "аппарат", ибо "аппарат" звучал внушительно и он был тяжелее воздуха; когда неспособного курсанта можно было провезти над станцией и, "загнув" вираж, посоветовать, чтобы завтра он пришёл сюда с чемоданом;
времена, когда мало что возбранялось и ещё только ковались традиции, когда "Бог" мог задать курсантам вопрос: "Кто первым сегодня пришёл к аппарату?", а, выяснив, что первым к "аппарату" пришёл он сам - первыми должны приходить курсанты - мог отменить полёты;
времена, когда ещё мало верили в компас и летали, ориентируясь больше по кустикам и коровьим дорожкам;
времена, когда, принимая новую группу, инструктор своеобразно мог пошутить:
- Вот ты! Как твоя фамилия? Ползунов? Так, Ползунов - летать не будешь. А - почему? А потому, что фамилия мне твоя не понравилась;
времена, когда любили здоровый и "тонкий" юмор, времена, о которых и поныне вспоминают ещё некоторые старые, сидящие на пенсии инструкторы, как о "золотом веке", "летая" за кружкой пива где-нибудь на рыбалке - времена эти давно и невозвратно прошли.
Боков не застал этих времён. О них он узнал, когда стал летать с инструктором Шляпкиным. Человек новой формации, но старой закваски, Шляпкин был своего рода последним из могикан. Его звали "Бог". Это была его кличка. Сообщили о ней предшественники Бокова, прошедшие у "Бога" школу. Не сказали они одного: "Бог" - страдал. Они не знали этого. А между тем это было так.
Добрейшей души, нескладный и застенчивый Шляпкин напоминал внешне угрюмого и тощего великана. Когда курсанты его товарищей уже летали самостоятельно, он всё ещё вывозил своих по кругу. После полётов, никому не глядя в лицо и глубоко пряча от всех своё горе, он молча уходил домой, хмурый и несчастный. Сутулился. Его не любили, любила только жена, немолодая, бездетная и некрасивая, как и он сам. Только она знала душу своего мужа.
"Бог" был почти двухметрового роста, с тяжёлыми сонными веками, с изрытым оспой лицом и огненно-рыжими волосами. Узкогрудый, нелюдимый, он всегда отворачивал от собеседника лицо, словно боялся смотреть в глаза, и оттого казался человеком не только некрасивым, но и неприятным, будто носил что-то на совести. Глаз его не видали, но, говорят, были они у него жёлтые, продолговатые, как у кошки. Несмотря на угрюмый, недоброжелательный вид, "Бог" был предупредителен и вежлив до крайности. Он остро и глубоко переживал неудачи своих курсантов. Вскидывая кустистые, с рыжинкой, брови и моргая такими же большими ресницами, он отечески, почти нежно, успокаивал какого-либо незадачливого питомца и долго и тягуче говорил, что всё обойдётся, что научится летать и он не хуже других, что не всё ещё потеряно и что нужно верить. Сам он верил. Не верил ему только слушающий его. Видел в своём инструкторе Иуду, Каина. "Бог" умолкал, потоптавшись, уходил, а дома долго не мог уснуть.
Таким был "Бог" на земле. Таким знала его жена. Но, боже мой, до чего может преобразиться человек в кабине, вознёсшись в воздух! Кто не летал с "Богом", тот не может представить себе этого, не знает, что такое "старая школа". Окающий глухой голос "Бога" обретал неожиданную виртуозность, приходил в ярость и уже не учил, а обвинял, гвоздил, как речи Цицерона против Катилины. Непрестанно вмешиваясь в управление самолётом, пересыпая свои действия потоком головокружительной художественной брани, "Бог" доводил курсантов до священного, благоговейного трепета. Если "Бог" затихал - значит, земля. На земле "Бог" мгновенно становился земным. Опять всё тот же, немного скорбный, ободряющий голос, спокойствие и кроткая, затаённая в глазах грусть.
Таков был Шляпкин. 6 лет был он уже лейтенантом и всё переводился из школы в школу.
Боков и 5 его товарищей после окончания "тёрки" попали к Шляпкину неспроста. "Бог" сам выбрал их себе в группу, ему это разрешили. По каким признакам выбирал – одному Богу известно, только присматривался Шляпкин к стоящим в строю курсантам, как удав к кроликам. Остальных разобрали другие инструкторы – не выбирая, по списку. Приближалась весна, полёты.
На аэродроме к новой группе "Бога" подошли курсанты-старички.
- Завозит! - сказал один из них мрачно.
Что такое "завозит", Боков и его товарищи уже знали. Будет возить, возить, а потом, когда закончатся отведённые на вывозную программу часы налёта, отчислит как неспособных летать.
Нужно же так: первый в жизни тип самолёта и такой инструктор! Что может быть хуже в положении людей, уже проучившихся полтора года?
Печально взирая на молча куривших "старичков", на зеленеющее травами поле, на солнце, припекающее по утрам, на стоянку самолётов, новая группа задумалась.
От "стариков" знали: 3 выпуска сделал уже "Бог" в этой школе, но из всех трёх половину курсантов отчислил. Говорят, в прошлом году "Бога" проверял сам командир эскадрильи. Техника пилотирования у инструктора оказалась отличной. Замечательный лётчик, он безукоризненно исправлял любые, введённые ему на посадке ошибки. Придя в "квадрат", командир эскадрильи недоумённо пробурчал: "Летает, как бог!" Было решено, что по какой-то нелепой случайности инструктору, действительно, попадают в группу одни "слабачки". Из петуха сокола не сделаешь, это знали все. Шляпкину разрешили набрать курсантов по выбору.
С тех пор, как только "Бог" приходил к своим "подопытным" новичкам, в группе все вздрагивали, вытягивались, принимая положение "смирно", а он, длинный и сутулый, нескладно здоровался, робеющий отходил в сторону и молчал. Невероятно, но "Бог", кажется, боялся своих курсантов: "Вдруг подведут и эти?" Жил словно в ожидании чуда.
Чуда, однако, не произошло. Полёты открылись в апреле, а в мае опять как всегда, у других инструкторов появились первенцы, вылетевшие самостоятельно, и никто не вылетел только у Шляпкина. А Боков, его лучшая надежда, этот самолюбивый и энергичный парень, оказался даже хуже всех. Шляпкин проклинал судьбу. Один раз выпал счастливый случай, и то не повезло!
И вдруг, через несколько дней, случилось необыкновенное. В группе "Бога" начали вылетать один за другим и вылетела вся группа. Шляпкин был счастлив, обнаружил в себе способность общаться с товарищами, пил пиво и даже шутил и не казался уже таким некрасивым. Больше того, теперь он мурлыкал под нос какие-то игривые мотивчики.
Первым, на удивление, вылетел всё-таки Боков. Вот как это случилось.
- Запускай! Чего медлишь?! – закричал Шляпкин в своей кабине, готовясь лететь с Боковым в очередной, 65-й уже по счёту, полёт.
"Сами, сами же тянут время!" - думал он, дожёвывая бутерброд с колбасой. Только что отлетал с Овчинниковым и теперь нетерпеливо смотрел в зеркало, наблюдая, как усаживается в задней кабине очередной курсант.
"Что курица тебе на шесте мостится! – раздражался Шляпкин всё больше. - Своё время на них отдаю! Все инструкторские тренировки! Другой отчислил бы уже давно. Всю вывозную программу взяли, а я их налёт на себя пишу! Летают, а считается, что я "тренируюсь". Пожрать вот некогда… всё как лучше хочешь, так вот он - "садится"! Бегемот в посудной лавке!" Курсант всё ещё возился с парашютом, пристегивал ремни, и Шляпкин почувствовал, как поднимается в его душе что-то полосатое, обидное, от чего хотелось залезть на крышу.
Самолет "УТ-2" - лёгкий, маневренный, с невысоким козырьком открытой кабины. Как ни сутулился в нём "Бог", сдерживая себя изо всех сил, как ни пригибался, сохраняя небесное хладнокровие, всё же не выдержал. Высунулся из кабины на полголовы выше козырька, заорал:
- Идол! Ну, скоро ты там разродишься? Сколько ещё вхолостую молотить будем? - Он выключил мотор.
- А? - отозвался Боков, присоединяя к шлему резиновый шланг переговорного устройства. Винт перестал вращаться, стало тихо.
- Курица мокрая! За акушером что ли послать?.. "А-а!" – передразнил "Бог". - Не акай, а запускай, тебе говорят… запускай! – стонал он, растягивая слова и напирая привычно на "о", будто говорила в нём вся верхняя Волга сразу. Не вытерпев, крикнул: - От винта!
Бешено вращая ручку пускового магнето, запустил мотор сам.
- Выруливай, мозги печёные! Выруливай! - надрывался Шляпкин, входя в неистовство. И вдруг осекся: кричать на курсантов запрещено. Зло сунул вперёд "газ", рулить стал сам. Чёртом.
- Товарищ инструктор! - подал обиженный голос Боков. - Вы же подготовиться мне не даёте… Куда мы всегда торопимся?
"Даже эти не понимают, для кого же стараюсь!.." - Шляпкин ещё раз вспомнил, что ругаться нельзя, но что на него в своё время ругались, и что, кроме пользы, ничего от этого не было, что не спешить он просто не может сейчас – курсантам надо больше летать, слабые все, а потому могли бы и сами поторопиться… в их интересах. Вспомнил что-то ещё и взвыл от обиды не своим голосом:
- Готовиться вам не даю, куда тороплюсь?! Ах, ты маркиз шелудивый! Он будет блох там кусать, чесаться, а я - жди?! Не рули без него?! А ты знаешь, что кроме тебя, у меня еще 5 таких шелудивых? Они тоже хотят летать, ваше величество! Взлетай! Взлетай, говорю! Бери управление… Бельма-то, бельма открой! Вон он - стартёр, час уже флажок свой держит, нас с тобой ждёт! Хоть и казённый, а пожалей ты его!
Боков дал газ, "прожёг" от замасливания свечи, дал газ полностью и, всё ещё придерживая ручку управления "на себя", пошёл на взлёт.
- Направление!.. Ты что - косой? Врачей на комиссии обманул? Смотри, ориентир куда у тебя пошёл! Суй правый сапог вперёд, не жалей, старшина новые даст!
Боков почувствовал, как, захлебнувшись тирадой, "Бог" выхватил управление и стал взлетать сам. "Ну, началось!.. - тоскливо подумал он, опуская руки и холодея душой. - Теперь до посадки увертюру эту не переслушать! И откуда в человеке берётся?.."
А в ухо из шланга неслось уже новое:
- Выдерживай! Разве это метр от земли?! Ты где меры измерения проходил? До нашей эры… в Египте? Довольно выдерживать: смотри, какую скорость разогнал! В набор переводи… Крен. Крен. Убери крен! Не слышишь, что ли: крен убери! Что у тебя там, на левом ухе, боцманская серьга, что ли, висит? Так она 5 граммов всего, не тянет!.. Набор уменьшай: смотри вариометр как скрутился! А - "шарик"?! В лонжерон стучит, а тебе и горя мало! Ведьма на помеле лучше летает, а тебе самолёт доверила Родина, понимать надо. Разворот начинай! Да не перебирай высоту… Та-ак, теперь ориентирчик на горизонте намечай. - Ярославль, что ли, там у тебя или Кострома? – прямую выдерживай… Да куда же ты тянешь всё время: влево, влево! Шофёром, что ли, на базе работал?.. Что - курс? Я тебе дам - курс! Научись сначала по кустикам, а потом уж - ку-рс! Птаха бесхвостая… Ку-рс ему подавай.
До третьего разворота Боков ещё терпел, "учился", но после третьего, на снижении пошло такое, что даже он, уже привыкший к "коленцам" инструктора, не выдержал.
- Ну, куда, куда ты планируешь?! - изнемогал "Бог" под бременем слов. - Разве же это прямая?! Это же аппендицит. Аппендицит твоих предков, кривой и тёмный, как мозги обезьяны! - "Бог" выхватил машину из замысловатого планирования, направил её, как надо, продолжал: - Не курсанты – хирурги с большой дороги! Без ножа режут… 100 раз ведь объяснил: перегрелись мозги - брось ручку! Самолёт - он сам, сам полетит, не мешай только ему, он сам на своё место станет. Объяснял?
Боков не вынес. Вконец обиженный, лишённый всякой инициативы, он замолк и, вняв "совету", выпустил из рук сначала ручку управления, а потом снял с педалей и ноги.
"Ну тебя к чёрту! - устало и даже равнодушно подумал он. - Летай сам, рыжий демон! Соловей-разбойник, каналья, кот в печной трубе, чёрт в самоваре!" – клял он инструктора, подделываясь в мыслях своих под тон и слова самого Шляпкина.
- Храпоидол, заснул, что ли? - окало в шланге. Боков мстительно улыбнулся, закрыл блаженно глаза - "Ори-ори, пупок может развяжется!" - потёр руки и, чувствуя во всём теле расслабляющее изнеможение, тихо запел:
Над горами высокими,
над долами широкими
летит "По-2", расчалками гремя.
Моторчик надрывается,
инструктор в шланг ругается,
эх, жизнь авиационная моя!
- Ну вот, Боков, можешь, значит? - неожиданно и спокойно прогудел в ухо голос инструктора. – Хорошо пошло, совсем другой компот!
"Могу-могу! - не понял Боков. – Ещё и не такое могу!" - продолжал он петь вдохновенно:
…У-тю-жим мы во-зду-шный о-ке-а-а-ан.
Убрал "газы", спланировал
и на 5 метров выровнял,
и резко сунул ручку от се-бя-а-а!
И вывернул лохматую,
скотину бородатую,
резвого высокого "козла".
- Ну вот, а ты говорил, что не научишься… Смотри, как хорошо она идёт у тебя! Так… молодец, давай разворотик теперь! - продолжал хвалить Бокова инструктор. - Плавненько… так… за заходом по "Т" следи теперь!.. - Голос был нежный, мурлыкающий.
"Рехнулся! – убеждённо подумал Боков, открывая глаза и прекращая от изумления петь. - Долетался, бедняга! Как же я с ним, с сумасшедшим-то садиться теперь буду?.."
Но что это? Бокову стало казаться, что с ума сходит не инструктор, а он сам: ручка управления и педали шевелились.
"Неужто и впрямь машина летает сама?" - в страхе подумал Боков. И вдруг всё понял. Нервный инструктор, привыкнув держаться за управление, не замечая того, пилотировал теперь сам. Да ещё похваливал:
- Молодчина, Серёга! Правильно: выводи потихоньку… Та-ак! Заранее, осторожно… Молодец, вывел… Так ещё не каждый инструктор летает… Не эскимо продаём, оперяемся!
Боков ехидно подумал: "Ну, что же, у каждого свой вкус, - сказал чёрт. Сморкнулся и вытер нос крапивой!"
Облизнув сухие губы, он осторожно взялся за управление. Но не пилотировал, а только дублировал движения своего мудрого учителя. Самолёт шёл как по маслу. Впервые за всё это мучительное время инструктора не стало слышно ещё задолго до посадки. "Бог" затих: ученик летает "по его", не мешал ему. Летать не "по его" означало сплошную ошибку. Оба, и ученик и инструктор, были друг от друга в восторге.
- Сбавляй газ! – спокойно подсказал себе Шляпкин через минуту. Правильно понимая силу приказа, плавно стал убирать сектор газа назад. Боков моментально к нему "подключился", дал ему себя "почувствовать", но не опережал его, помнил: вперёд батьки в пекло не лезь. Таким же способом, довольные друг другом, они летели дальше, подвернули немного к "Т". Уж если "Бог" считает, что нужно подвернуть, значит, так оно и есть, "Бог" знает в этом толк, съел на этом собаку. А может и две, поручиться Боков не мог, о другом думал: не "помешать бы" инструктору сделать посадку.
Не помешал. Посадка получилась безупречной, как теорема Пифагора, как доводы самого Шляпкина, который полагал, что на "5" сажает один бог, на "4" он сам, все остальные - на тройки и двойки. Но ведь сажал "Бог"!
- Ну, Сергей, не узнаю': молодец! - услыхал Боков искреннее одобрение Шляпкина. - Ещё пару таких полётов…
"И кто-то из нас сойдёт с ума…" - сжался в кабине Боков.
- … и отдам тебя на проверку! - "окнул" и замолк инструктор.
"Сейчас он отпустит управление!" – быстро пронеслось у Бокова в голове. На земле "Бог" не любил держаться за ручку - доверял это смертным.
Подпрыгивая на кочках и подрагивая плоскостями, самолёт катился по зелёному полю. Боков изо всех сил зашевелил ручкой, педалями, чтобы инструктор чувствовал и ценил его "самостоятельность". Шляпкин молчал. Молчит, значит - доволен.
У Бокова зашлось от радости сердце. "Так вот где собака зарыта! Ну, только бы удалось ещё раз повторить "номер", а тогда уж как-нибудь вылетим… Лишь бы на проверку отдал!"
Подруливая к старту, он запел снова, на этот раз от счастья:
За это благородное
косматое животное
я бегал за машиною 3 дня-а-а.
Язык на спину вывалишь,
ногами еле двигаешь
эх, жизнь авиационная моя!
Во втором полёте Боков опять до самого третьего разворота терпеливо выслушивал брань, не обижался, а после третьего снова "мягко" держался за управление. Инструктор затих, "отдыхал". Так повторилось ещё 2 раза. Ничего не подозревая, Шляпкин зарулил сам на заправочную, вылез из кабины и поманил к себе Бокова.
- Сейчас полетишь с командиром звена, - начал он, по привычке не глядя курсанту в глаза. - Летай, как со мной летал… Главное - взлёт и посадка. Расчётик! Ну, а с этим у тебя нормально. Не волнуйся, смотри, понял?
Командир звена, считая, что курсант подготовлен, предоставил Бокову полную инициативу. Боков старался изо всех сил, но слетал коряво. "Волнуется!" - подумал командир звена и сделал один полёт сам – показал всё. В третьем полёте Боков старался скопировать показ лётчика и слетал лучше. Летчик не вмешивался, это дало курсанту возможность прочувствовать свои ошибки. С Шляпкиным он не чувствовал их, только смутно о них догадывался. Четвёртый полёт он сделал почти хорошо.
- Устали? - спросил командир звена, вылезая из кабины. - Ну, ничего. На сегодня хватит. А инструктору передайте, чтобы завтра дал вам ещё пару контрольных полётов, и - можно на проверку к командиру отряда.
С командиром отряда Боков и впрямь слетал хорошо. В первом полёте, правда, "скозлил", но на второй посадке учёл всё, исправился. Боков был способным курсантом.
В первый самостоятельный полёт его выпустили в тот же день. Выполнил он его с оценкой "отлично". А Шляпкин, улетая вечером с полевого аэродрома на школьный, домой, такое "завернул" в воздухе, что все ахнули. Выполнив над аэродромом посадки целый каскад фигур высшего пилотажа, он зашёл в лоб посадочным знакам, прошёл их, на высоте 600 метров сделал переворот через крыло и с хода пошёл на посадку. Приземлился точно у "Т". Завидовали даже инструкторы: такое мог сделать только Бог.
Вечером в курилке, Боков поведал "секрет" своего вылета товарищам по группе.
- Да ну!.. - не поверил Овчинников. Даже поперхнулся махорочным дымом. - Не может быть, чтобы "Бог" замолк до посадки… И с Прометеем себя не сравнивал? И не говорил, что мы выклёвываем ему печень? Не говорил, что печенеги золотушные? Не может быть!..
Могло. В группе стали вылетать один за другим - никто "не засыпался". Способные курсанты. Видимо, у "Бога", всё-таки, глаз был намётан, знал, кого выбирал - они учились и устраняли свои ошибки на проверках.
К середине лета группа Шляпкина пришла к финишу и в полном составе была переведена на другой тип самолёта. Новый инструктор - новая материальная часть, новая вывозная программа, новые и заботы. Курсанты перешли в другую эскадрилью.
Шляпкин, изменившийся, повеселевший, принял следующую группу новичков. Всё, казалось, было хорошо, наладилось, и вдруг случилось нечто совершенно непредвиденное.
- Инструктором работать я не могу! - напирая на "о", с порога заговорил Шляпкин. Прикрыл за собой дверь, шагнул к командиру эскадрильи навстречу. - Вот! - припечатал он к столу лист бумаги. - Рапорт… Прошу освободить. - Расстроенный, говорить больше не мог, угрюмо опустил голову.
- То есть, как это не можете? – удивился командир эскадрильи, поднимаясь из-за стола. - Вы же только что целую группу выпустили…
- Не я их выпустил… - трудно выговорил Шляпкин. Привычно отвернул лицо. - Сами они себя выпустили… Ну, и новичков моих теперь инструктируют, как надо летать со мной. Сам слышал… - Шляпкин умолк.
- Не совсем понимаю… Вы же прекрасно летаете, - не то спросил, не то просто сказал командир эскадрильи. Постоял, взял со стола рапорт. - Ну, а в чём всё-таки дело?
Шляпкин, не поднимая головы, коротко рассказал, как вылетала его группа. Помолчал, прибавил:
- Сам-то летать я могу, конечно. А вот научить – этого таланта у меня не имеется. Поэтому и психом стал, видно. Ручку управления не выпускаю! А курсант - он ошибки своей не чует из-за этого.
Майор слушал и понимал, сколько же выстрадал человек сам, и скольких заставил страдать!.. Какая жестокая бессмыслица, если человек занимается в жизни не своим делом. Вспомнилось детство, учитель по тригонометрии - Семён Калистратович. "Клистировичем" звали. Любую задачу мог решить! А вот объяснить, что и почему - не умел.
- Мухи за свою жизнь не обидел! - неожиданно заговорил Шляпкин. - А в полёте на меня такое находит, что и вспоминать совестно… Другим инструкторам цветы после выпуска подносят… Да что там! – мял он в руках фуражку. - В строевую часть надо переводиться, вот что! - сказал, как припечатал. – Раньше всё на начальство обижался, что в лейтенантах хожу. Неудобно, всё-таки, при моём возрасте… - Замолчал.
"И ведь неплохой летчик… - стоял в раздумье майор. - Из любого положения успеет машину вывести, не даст её курсанту разбить, а - поди ж ты - за ручку держится, не выпускает. Да-а, привычка! Привычка летать самому. Таким – место лишь в строевой части. А его из школы в школу переводили". Командир эскадрильи размашисто подписал рапорт.


Из строевой части, куда уехал служить Шляпкин, от бывших курсантов приходили иногда письма. Из писем знали: Шляпкин уже командир звена, капитан, хороший и всеми уважаемый лётчик. Жизнь его, хотя и поздно, вошла в колею. Шло время, о нём постепенно забыли. И вдруг о Шляпкине заговорили газеты. За 3 месяца воздушных боёв с белофинами командир звена Шляпкин Дмитрий Петрович сбил 5 вражеских самолётов и был представлен к ордену Ленина. Кто бы мог подумать: Шляпкин, непомерно высокий, неуклюжий и неловкий, и - 5 самолётов! Портрет Шляпкина поместили в училище на доске почёта. О нём рассказывали новичкам. Но сам Шляпкин о себе так и не написал - вероятно, стеснялся. Это осталось в нём на всю жизнь.

Конец

1959 г.
г. Днепропетровск