Цена страсти

Темная гладь Невы отражала серые фасады зданий. Надя прошла набережную Мойки, вышла к Новому адмиралтейству и завернула на Анг¬лийскую набережную. С провинциальной не¬посредственностью она наслаждалась каждым мгновением, вдыхая незнакомый ей доселе запах большого города. Особняки петербургской знати хранили молчание. Только за зеркальными стек¬лами парадных подъездов виднелись парчовые галуны бородатых швейцаров. Шел 1915 год, и Надежда с восхищением думала, что по этой набережной любил ходить Александр Сергее¬вич Пушкин. Может быть он также стоял и смотрел, как под мягким покровом белых ночей темно-зеленые воды Невы ласкают шершавьте камни. Ей до сих пор не верилось, что она живет в Петербурге, студенческая жизнь каза¬лась нереальным воплощением ее грез. Одна¬ко тенистые сады, каналы, ажурные взлеты мостов, мощная скульптура Медного всадника постепенно становились повседневностью. Надежда Вересова, дочь адвоката из Курской губернии, снимала комнату на полном панси¬оне по Большой Сампсониевской улице. У нее было очень мало знакомых в огромном и величественном городе, поэтому особенно близ¬кой стала ей соседка по пансиону Вероника Закревская, девушка современная, решитель¬ная и эмансипированная. Суждения ее были настолько вольны во многих вопросах, что глаза Наденьки широко раскрывались от удивления, будто огромные серые лужицы, отражавшие абсо¬лютно все, проходившее мимо. На днях Веро¬ника водила ее в подвал „Бродячей собаки". Было шумно и необычно. Здесь собирались самые разнообразные люди: маститые литера¬торы, актеры, начинающие поэты, студенты, музыканты, художники. Они играли, танцева¬ли, сочиняли шуточные экспромты, рисовали дружеские шаржи. Надя всматривалась в лица незнакомых людей, мечтая встретить здесь Александра Блока, но Вероника авторитетно зая¬вила, что он, наверное, единственный из пе¬тербургских поэтов почти не появляется в этом артистическом логове. Зато сегодня свои сти¬хи здесь читал Сергей Есенин: певучесть строк его до слез всколыхнула тоску по дому, по тихим деревенским вечерам. Смахивая непро¬шенную влагу с длинных ресниц, она ощути¬ла пристальный взгляд молодого человека за соседним столиком. Он был худощав, эле¬гантен, с неподдельным интересом смотрел на нее. Надя в смущении отвернулась, стара¬ясь не замечать его, но мысль о незнакомце не оставляла ее.
Надежда любила заходить в большой книж¬ный магазин Вольфа. Ей нравилось рассмат¬ривать пестрые обложки новых книг, трогать гравюры и литографии, которые по первой же просьбе подавал с иголочки одетый приказ¬чик. Однажды, присев в низкое кожаное кресло, она с трепетом держала в руках маленький старинный томик, но спросив цену, поникла, понимая, что не в состоянии купить его.
— Ну же, не расстраивайтесь. За вашу улыбку я подарю вам эту вещицу, — прозву¬чал мягкий мужской голос.
Подняв глаза, она увидела незнакомца. Это был тот самый молодой человек из „Бродячей собаки".
— Право, не стоит, — прошептала она, застенчиво улыбаясь.
— Позвольте мне сделать вам приятное. Андрей Львович Пещерин, можно, сказать, начинающий поэт. А вас я слышал называют Наденькой, — проговорил он, расплачиваясь с приказчиком.
В этот день они не расставались до по¬зднего вечера, так уж им хотелось все рассказать друг другу о себе.
Для Андрея Надя была, словно глоток свеже¬го воздуха среди стеклянной петербургской ночи, для нее же он был воплощением всего изысканного, поэтически тонкого и небыва¬лого. Прощаясь у двери пансиона, Пещерин обещал повести ее на знаменитые вечера Ко¬сти Ляндау.


- Он поэт. Завтра мы пойдем к самому Ляндау, - мечтательно прошептала Надя.
- Они все, милочка, сначала бывают по¬этами. Пожалуй, я тоже присоединюсь к вам.
Наденьке неудобно было отказать Веронике, хотя чувство неведаной ранее тревоги подкра¬лось к ней в этот момент.
— Хорошо, — сказала она и вошла в свою комнату.
На следующий день в квартире Кости, где старинная обстановка: мебель, полки с книга¬ми, гравюры на стенах, — создавали колорит пушкинской поры, молодежь спорила о по¬эзии до хрипоты. Примирило всех только про¬заическое чаепитие. Надя с восторгом слуша¬ла, как Андрей разговаривает с Есениным, не замечая, что Вероника под столом положила свою руку на колени Пещерина. Он резко сбросил ее. Ему неприятна была эта липкая девица. Зачем только Наденька пригласила ее? Не¬ужели не понимала, что на фоне порочной подруги она смотрится, как незатейливый полевой цветок. Казалось, надломи его, и он завя¬нет.
Белые ночи стали откровением для На¬дежды и Андрея. Они встречались каждый вечер и бродили до утра. Время летело стре¬мительно быстро, и Наденька день за днем откладывала поездку домой. Но получив письмо от отца, полное тревоги и заботы, она пришла попрощаться.
Пещерин снимал квартиру на набережной Фонтанки у Аничкова моста, комната поме¬щалась в нижнем этаже типично петербургс¬кого дома. Надя стояла у окна, печально всмат¬риваясь в силуэты вздыбленных клодтовских коней.
— Я не вынесу разлуки, — шептал Анд¬рей, мягко прикасаясь губами к завиткам во¬лос на тонкой шее.
Резко повернувшись, она раскрыла ему свои объятья. Утром Надежда с трудом заставила себя встать с измятой постели, одеться и сдержанно попрощаться. А Пещерин остался лежать, ощу¬щая невосполнимую пустоту рядом с собой.
Шли дни. Они писали друг другу письма в ожидании скорой встречи осенью. Однажды утром Андрею приснилась Наденька. Она не¬истово страстно ласкала его, он горел под ее гибкими ладонями, каждая клеточка тела его дрожала в ожидании поцелуя. Это чувство было настолько реально правдоподобным, что он открыл глаза и увидел склоненную над собой обнаженную Веронику. В первое мгновение хотел сбросить ее на пол, но был не в силах отказать себе в удовольствии, а оно было та¬ким всеобъемлющим, что казалось весь мир замер в ожидании чего-то необыкновенного...
Когда же Вероника, лениво свернувшись в клубок, задремала, уставшая и присыщенная, ему стало мучительно стыдно. Но к вечеру он хотел ее еще больше. Андрей перестал писать стихи, отвечать на письма Наденьки, потому что ждал каждый день Веронику, как нищий ждет подаяния, чтобы утолить свой голод. Он стал настолько зависим от этих сладостных мгновений, что готов был вымаливать их, валя¬ясь у нее в ногах.
Подкралась осень. Надежда, возвратившись в Петербург, сразу же отправилась на набе¬режную Фонтанки. Открыв дверь ключом, который на прощанье дал ей Андрей, тихонь¬ко проскользнула в квартиру и, услышав шум в спальне, сделала пару шагов — два обна¬женных тела распластались у ее ног прямо на полу. Она резко отшатнулась и опрокинула стул. Пещерин обернулся и увидел застывшее лицо Наденьки, которая сразу же выбежала из комнаты. Он, обнаженный и растерянный, заметался по квартире. Вероника лежала на полу и громко смеялась.
Вернувшись в пансион, Вероника узнала от хозяйки, что Надя Вересова взяла нераспако¬ванный чемодан и уехала.
Три дня она не появлялась у Андрея. Мимоходом, на улице, лишь сказала ему об отъезде Наденьки. Когда же он вломился к ней в комнату с требованиями и объяснения¬ми, расхохоталась ему в лицо.
- Знаешь, мой уже несвеженький мальчик, я имею мужчин кого захочу и когда захочу. Ты мне уже неинтересен, я просто пресы¬тилась тобой.
- Не понимаю, — срывающимся голосом пробормотал он.
- А что тут понимать, надоел ты мне.



Осенью 1919 года на Тверской улице в Москве Союз поэтов решил приспособить бывшее кафе «.Домино» под сбой клуб. Над оформлением священнодействовал худож¬ник Анненков. Слева от арки он повесил пу¬стую птичью клетку, рядом приколотил гвоз¬дями черные с заплатами на заду штаны, ко¬торые забыл здесь Василий Каменский, пер¬вый председатель Союза поэтов. И в доверше¬ние шедевра прибил на живописные штани¬ны крышку от плетеной корзины для яиц. Посмотрев на этот необычный экспонат, Надя прошла вдоль стены, где под красной лодкой были крупно выведены строки Есенина:

Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего
.
Прочитав двустишие, она захотела про¬должить свой путь, но неожиданно кто-то схва¬тил ее за руки.
- Наденька, здравствуй! Ты узнаешь меня?!
- Я Андрей Пещерин.
- Отчего же не узнать. Ты не слишком изменился за четыре года. Все тот же начинающий поэт.
- Зачем же ты так, Надюша?
- А затем, что мне жаль тебя: все эти годы ты каждое утро просыпался без меня. Извини, я не одна, — тихо ответила она, проходя мимо.
Весь вечер Пещерин не мог прийти в себя. Воспоминания о чудном петербургском лете не оставляли его, он следил за каждым движе¬нием Нади. Она сидела за столиком с груп¬пой молодых людей. Их непосредственная юность, восторженные глаза, непритязатель¬ная одежда, большие грубые руки и полное отсутствие манер говорили о том, что это начинающие поэты из школы рабо¬чей молодежи. Кажется, одного из них он видел здесь уже несколько раз. Андрей вос¬пользовался случаем и отозвал его в сторону. Представившись, спросил:
- Что это за женщина за вашим столом?
- Это .наша учительница Надежда Федосеевна из школы на Пресне.
Днем спустя, спрятавшись за углом неприметного серого здания, Пещерин наблюдал за тем, как она вышла из школы, окруженная шумной молодежью. Незаметной тенью скользил он за Наденькой, пока не вошла она в дом в Бого¬словском переулке. Надя заметила, как крался он за ней по всему городу. Казалось, прошлое идет по пятам. Воспоминания смешались с реальностью. Тогда, в далеком 1915 году, она с трудом скрывала свою беременность — уез¬дный город не так уж велик. Пришлось уехать в Москву к сестре матери, которая жила одна: ее муж был революционером и умер в ссылке, а сын погиб в начале войны. Надежда родила чудную дочурку. Они жили втроем на сбере¬жения тети, а после революции Надя стала работать в школе. И все эти годы ее не поки¬дала горечь предательства: перед глазами про¬плывало все до последнего мгновения. Теперь Андрей снова появился в ее жизни. Она не знала, как поступить с вновь нахлынувшими чувствами.



С утра Пешерин мотался по холодному п неустроенному после революционных потря¬сений городу. Ему удалось раздобыть вязку бубликов, немного сахара и чаю. С этим дра¬гоценным грузом он постучал в дверь.
Открыла ему стройная женщина. Отреко¬мендовавшись давним знакомым, он попро¬сил разрешения подождать прихода Нади. Когда же Андрей удобно расположился в гостиной, дверь соседней комнаты распахнулась, и по¬явилась славненькая девчушка лет трех-четы¬рех.
— Здравствуйте, дядя. А что у меня лежит в кармане?
— Может быть, там игрушка?
— Нет, думайте, дяденька, думайте.
— Конфетка.
— Не угадали! Ну думайте же! Головой думайте.
— Булочка!
— Нет. Неправильно, — довольно произ¬несла она и разжала пухленький кулачок, — камешек, речной камешек.
— Дашенька, не надоедай дяде, — строго произнесла бабушка.
— Ну что вы, она такая славная.
Сообразив, что гость не выражает недо¬вольства, девочка начала тормошить его, зас¬тавляя рассматривать незатейливые игрушки, пока не заснула у него на коленях. Андрей заботливо убрал с ее лица нежные золотистые локоны, и в это мгновение его ошеломила мысль — так это, наверное, его дочь. Три с половиной года...
Надя стояла на пороге и смотрела, как Пешерин гладит тонкие и пушистые волосы на голове Дашеньки, пристально всматрива¬ясь в ее лицо. Глаза его светились нежностью и восторгом. Она подошла и села рядом.
— Угадай, что у меня лежит в кармане, — с улыбкой спросил он.
— Камешек, речной камешек.
— Нет, думай, мамочка, думай.
— Конфетка.
— Не угадала. Ну думай же! Головой ду¬май.
— Игрушка.
— Нет. Неправильно, — сказал он и опу¬стил руку в карман
. Когда Андрей разжал ла¬донь, то Надя увидела то, что сохранил он в годы революционных лишений, пройдя через нищету и голод, что берег, как талисман, как память о прошлой жизни. Перед ее взором сверкало тонкое обручальное кольцо его матери, которое передавалось из поко¬ления в поколение.