Дядины байки

Дядины байки

Содержание:
Случай у Бобриного озера
Случай в Крыму
Петербургский Ангел
1 апреля и памятник Петру
Лисье озеро
Квартира номер девять
Как я учил летать птицу или первый полёт
О стрессах
Немного о горах или о болтике в пупке
Скушай лимон, Оля!
Загадка Петербургских сфинксов
Пиза на Урале или размышления к 7 ноября
Встреча с Есениным
Чёрный человек
Дружба народов, укреплённая «Невой»
Философ в обезьяньей шкуре
Волшебные снежки или как я был Дедом Морозом
Баня на святках
Детский врач, выгребная яма или о вреде алкоголя
Заряд для песни в 220 вольт
Авель на больничной койке

Случай у Бобриного озера

Мне было тогда лет тридцать, дочке шел шестой год и как-то осенью, в последних числах сентября мы с женой решили поехать на Скалы. В юности, занимаясь скалолазанием и альпинизмом, я провел немало времени в тех прекрасных карельских местах на границе Ленинградской области. Даже после того как я оставил альпинизм, Скалы манили меня и не давали мне покоя. Я уверен, что те, кто были в тех краях, также остались на всю жизнь влюбленными в эту суровую карельскую природу, в "озерную просинь и замшелый гранит". Особенно хорошо там прохладной осенью, когда лес в царственном убранстве дарит неповторимые краски и особое состояние души.
На Скалы я не выбирался давно, и разлука с ними была уже нестерпима, но все время что-то мешало, то работа, то семейные проблемы, и вот, наконец, мы едем. Дочка ехала впервые, и мы слегка волновались о том, как она перенесет эту поездку. Но судьба уготовила нам первые препятствия на станции Сосново, - оказалось, что впереди произошло крушение товарного состава, и электрички дальше не ходят. Пришлось ждать дизельного "подкидыша" и терять время, но вот, слава богу, родное Кузнечное и такая знакомая тропа "Хо-Ши-Мина".
В лес мы вошли уже в сумерках, темнело на глазах, и довольно скоро пришлось достать фонарик. Дочка не привыкла к лесным тропам, а тут впервые, да еще ночью, и довольно скоро за моей спиной раздался ее крик. Ребёнок в темноте не заметил тонкой веточки, и она попала ей в глазик, сломалась и застряла в уголке глаза у носика. Пришлось остановиться и на ходу делать операцию извлечения, к счастью, все обошлось небольшим испугом и плачем.
Лес был наполнен таинственной ночной тишиной, но тропа немного выделялась своим цветом, и мы шли без фонаря. Вокруг нас стоял темный карельский лес, и причудливые тени деревьев и выворотней вызывали в воображении самые разные образы. Дочка со страха даже не пыталась смотреть по сторонам и тихонько шла между нами.
Дорога наша лежала на озеро Бобриное, названное так потому, что до недавнего времени на нем действительно водились бобры. Эти замечательные животные построили на ручье, вытекающем из озера плотину, и поддерживали постоянный уровень воды. Кроме того, они прочистили впадающую протоку, соединяющую их озеро с другим, находящимся выше Бобриного, тем самым, создав лесную водную систему. Видимо, это давало им свободу передвижения, безопасность и пропитание. Как бы там ни было, строить они умели хорошо, я сам вставал на их плотину, и она как прочная дамба выдерживала вес взрослого человека.
На берегу Бобриного можно было еще найти несколько хаток бобров, сложенных из одинаковых аккуратно обглоданных веток осины, - любимой пищи эти животных. Скорей всего, бобры исчезли из-за нападений на них браконьеров, и только обточенные пеньки осин вдоль берега озера грустно напоминали об их былой кипучей жизни.
В полной темноте при свете фонарика мы, наконец, добрались до заветного места. Озеро встретило нас легким туманом и спокойной черной водой. Я решил поставить палатку посередине вытянутого берега, на скалистом лбе, уходящем ступенями в воду, напротив массива скал на противоположном берегу. Через несколько минут у палатки уже горел костер, и дочка с интересом поддерживала в нем огонь.
Утро было по-осеннему прохладным, с озера медленно и с неохотой слезал туман, прячась в прилегающие болота, а солнце не было видно из-за высоких стволов деревьев. Я успел накачать резиновую лодку, подготовить дрова для костра и начал ловить живца. Это занятие не представляло особого труда, и до завтрака с десяток жерлиц с живцами уже стояли вдоль всего берега. День мы провели в поисках грибов и брусники, и к вечеру уже можно было пожинать лесные дары в виде грибного супа, запеченной на углях щуки и чая с брусникой. Затем перед сном мы все вместе опять наловили живца и поплыли проверять жерлицы, и как всегда Бобриное подарило нам ещё пару щук и крупного окуня. На обратном пути мы проплыли мимо противоположного массива скал, и я начал рассказывать дочке о том, что под этими мрачными скалами, на которые никогда не падает луч солнца, живет старый гном с большими красными глазами. И добавил, что если очень тихо в сумерках подойти к озеру со стороны нашего берега, когда вокруг никого нет, и спрятаться за деревьями, то можно увидеть глаза страшного гнома, когда он задумчиво смотрит на воду. Поскольку мы были в лесу одни, а вокруг стоял волшебный своими красками осенний лес, не поверить в это было трудно даже взрослому человеку. Жена, все-таки, упрекнула меня в том, что я пугаю ребенка, но у дочки в глазах было больше интереса и задумчивости чем страха. На всякий случай я добавил о том, что гном уже давно не появляется, и вообще стал мало интересоваться действительностью, поскольку она совсем не отвечает его гномовским представлениям. Перед тем как лечь в палатку, я подготовил на утро дрова, притушил костер, и подошел к краю скалы полюбоваться осенним небом.
Звезды становились все ярче и ярче, зарево луны начало появляться над кронами елей, черное зеркало озера начало затягиваться вуалью тумана. На небосводе мелькнул метеорит, я стал вглядываться в небо, но, не дождавшись другого метеорита, смог увидеть только пролетающий надо мной спутник. Ночь была холодная, с заморозком, в палатке было просторно для троих, дочка лежала посередине, и женщины к утру перетянули одеяло на себя. Окончательно замерзнув, я решил, что пора встать и согреться физическими упражнениями, бросив взгляд на дочку, я увидел ее спокойное разрумяненное личико, и тихо вылез из палатки.
Стояла тишина, полная луна светила ярко, на небе еще горели звезды, и до восхода было рановато, чаша озера была не видна. Все оно клубилось густым туманом, и о рыбалке пока не было и речи. Подойдя к краю скалы, я стал согреваться гимнастическими упражнениями и одновременно смотреть на клубы тумана, сравнивая их с облаками, над которыми мне приходилось частенько бывать в пору занятий альпинизмом.
Тело начало медленно согреваться, еще несколько десятков отжиманий и, переводя дух, я бросил взгляд на туман. Что-то в нем стало меняться, и я увидел, что он как бы поредел или раздвинулся как занавес. В нём образовался коридор, в котором была чёрная вода с лунным отражением в ней. Этот коридор в тумане был направлен прямо на меня. Странно, - подумал я, ведь ветра совсем нет, и тут я заметил, что блик луны в коридоре изменил свое очертание, и из блина превратился в вытянутую ко мне лунную дорожку золотисто-серебряного цвета. Дорожка непрерывно колебалась, по-видимому, по воде шла мелкая рябь, но я ветра по-прежнему не ощущал, затем мне показалось, что очертания лунной дорожки мне начинают что-то напоминать. Пропорция лунного отражения больше напоминала человеческое тело, чем круглый блик луны.
Догадка пришла сразу: передо мной на воде творила неведомый танец девушка, сотканная из лунного света. Мурашки побежали у меня по спине от такого неожиданного открытия, но все мысли покинули меня, и я боялся даже пошевелиться, чтобы не спугнуть это видение. Руки девушки взвивались над головой, ее тело вращалось в непрерывном, каком-то древнем танце, ритмом которого являлась эта прекрасная ночь. Сколько длилось это наваждение, я не знаю, я только помню, что чем больше я смотрел на нее, тем более отчетливо видел ее тело. Руки ее в причудливом сплетении то взлетали вверх, то опускались вниз, стройные ноги ее, казалось, стояли на месте, но все-таки, она продолжала свое вращение. Русалка!? - Подумал я, неужели это не галлюцинация, я потер глаза. Но видимое было так же реально, как и все, что окружало меня в эти минуты. Сердце моё билось в упоении восторга от этого зрелища и этого танца. Я попытался вернуть себя в реальность, стараясь видеть, просто лунную дорожку, но уже ничего не мог поделать, - девушка не исчезала и продолжала свой вечный и древний танец. И тогда у меня появилась мысль о том, что если я расскажу об этом другим, мне никто не поверит, и, скорее всего, надо мной посмеются, и как только эта мысль промелькнула, девушка мгновенно исчезла. Передо мной было обычное лунное отражение в черной воде, и сколько я не искал взглядом, очертания блика никак уже не напоминали танцующую девушку. А туман опять стал сходиться как занавес после спектакля.
Экстаз и упоение, сменившиеся было отчаянием, опять вернулись ко мне, - ведь я увидел то, чего никак не ожидал увидеть, и ощущал минуты счастья и приобщения к чему-то таинственному, древнему и вечному. Я был тогда счастлив.
Уже светало и после утреннего горячего чая с дымком, с настроением, какое бывает раз в жизни, я поплыл проверять свои жерлицы. Наступало воскресенье, надо было готовиться к обратной дороге, ведь она была не близкой.
Прошло несколько лет после описанных событий, и как-то раз, находясь на Карельском перешейке в сосновом бору на сборе черники в середине яркого солнечного дня, я почувствовал сильное недомогание и слабость. Меня кинуло в жар и озноб, никто из моего окружения не мог понять, что со мной случилось. С трудом добрался до дачного дома и слёг. Вечером жар еще больше усилился, но голова работала ясно. Вдруг, я, сам не зная почему, попросил карандаш и лист бумаги.
Через несколько минут лист был заполнен белым стихом, описывающим то, что я только что рассказал. На следующий день температура также внезапно спала и наступила слабость, но я уже был здоров, а на память осталось это странное стихотворение.
Вот оно:
МНЕ БЫЛО ХОЛОДНО, И ЛИШЬ В ГРУДИ ДРЕМАЛ
ТОТ ТЁПЛЫЙ, НЕЖНЫЙ ОГОНЁК ТЕХ, КТО МНЕ БЛИЗОК
- ОН СОГРЕВАЛ МЕНЯ ВСЮ НОЧЬ.
ОЧНУВШИСЬ ОТ ЗАБЫТЬЯ ТЁМНОГО, Я ВЫШЕЛ И УВИДЕЛ ЧУДО:
ПЕРЕДО МНОЙ ЛЕЖАЛА ЧАША, НАПОЛНЕННАЯ НЕЖНО-БЕЛОЙ МГЛОЙ.
СО ВСЕХ СТОРОН НАД НЕЙ НАВИСЛИ ЕЛИ,
И СКАЛЫ ЧЁРНЫМ КОНТУРОМ СМОТРЕЛИ В ЭТУ МГЛУ.
И БЫЛО ТИХО, ЛИШЬ ЛУНА БЕЗЗВЧНО ПЕЛА ТИШИНЕ.
Я ПОДОШЁЛ К ВОЛШЕБНОЙ ЧАШЕ И ЗАМЕР, СЛУШАЯ ЛУНУ,
- ОНА СВЕРКАЛА ЯРКО КАК НОЧНОЕ СОЛНЦЕ.
И, ВНЕЗАПНО, ВЕТЕР ПРОШЕПТАЛ ЕЙ НЕЖНО...
ТУ ФРАЗУ ПОДХВАТИЛИ ТИХО ВОЛНЫ,
МГЛА ТУМАНА РАСПАЛАСЬ ВДРУГ, РАЗДВИНУВ ЗАНАВЕС.
НА СЦЕНЕ Я УВИДЕЛ ДЕВУШКУ.
БОСАЯ, ТОНКАЯ, ВСЯ ЗОЛОТАЯ
ОНА НЕСПЕШНО ТАНЦЕВАЛА СВОЙ ВОЛШЕБНЫЙ ТАНЕЦ.
Я, НЕ МИГАЯ, БОЯСЬ ДЫШАТЬ, СМОТРЕЛ НА ЭТО ДИВО, НАСЛАЖДАЯСЬ.
ЛУНА СЕТИЛА ЯРЧЕ, ТАНЕЦ УБЫСТРЯЛСЯ,
И СЕРДЦЕ ЗАМЕРЛО МОЁ.
Я НИ О ЧЁМ НЕ ДУМАЛ, НО ПОЧУВСТВОВАЛ
ТОТ СКОРОТЕЧНЫЙ МИГ И СЛАДКИЙ, - ЧТО СЧАСТИЕМ ЗОВЁТСЯ.
И, ВДРУГ Я ПОНЯЛ, ЧТО ЕСЛИ БУДУ Я РАССКАЗЫВАТЬ ОБ ЭТОМ,
НИКТО МНЕ НЕ ПОВЕРИТ, И ЭТО ВСЁ ЛИШЬ ВЫЗОВЕТ
У МУДРЕЦОВ УЛЫБКУ, А У ГЛУПЫХ СМЕХ.
КАК ТОЛЬКО БРЕННАЯ ТА МЫСЛЬ ВОЗНИКЛА У МЕНЯ,
ЛЕС ЗАШУМЕЛ, И, НЕ ПРОЩАЯСЬ, ОНА ИСЧЕЗЛА В ТОЙ ЖЕ МГЛЕ,
И ЗАНАВЕС ЗАКРЫЛСЯ.
КАК ДОЛГО Я СТОЯЛ ЕЩЁ И ЖДАЛ НАПРАСНО ПОВТОРЕНИЯ
ТАИНСТВА ПРИРОДЫ,
И РАЗМЫШЛЯЛ, ЧТО ЭТО БЫЛО? - ЧУДО?
ВООБРАЖЕНИЯ ИГРА?
ИЛИ ПРИРОДЫ ПОРОЖДЕНИЕ ЯВИЛО МНЕ СЧАСТЛИВЫЙ МИГ ПРОЗРЕТЬ.
***************************************************
Случай в Крыму

Воспоминания об этом лете сопровождают меня с того дня. По воле судьбы и с помощью друзей мне довелось участвовать в работе семинара, проводившегося под эгидой Академии Наук СССР, в Крыму, а точнее, в местечке Щёлкино. Любознательный читатель может легко найти это место на карте. Оное достопримечательно тем, что под этим городком намечалось, начиналось и остановилось строительство очередной АЭС. По всей видимости, решение об остановке строительства было правильным, так как местечко Щёлкино представляет собой довольно чистый экологически район, и сохранить его для потомков было бы весьма неплохо. До начала строительства АЭС и городка для обслуживающего персонала здесь был небольшой рыбацкий поселок с тем же названием. Посёлок расположен в бухте на побережье Азова, окаймленный с обеих сторон мысами, а с тыла на него наступала крымская солончаковая степь. Надо отметить, что проектировщики заранее позаботились о том, чтобы жители городка и поселка стали "заложниками" АЭС в случае аварийной ситуации, ибо дорога из поселка и городка на Большую Землю проходила как раз мимо АЭС. Организаторы семинара в один из дней свозили нас для ознакомления с бывшей "стройкой века", и мега конструкции заброшенной стройки и выброшенных на ветер народных денег оставили у нас неизгладимое впечатление. К примеру, стоимость аренды импортного супер крана в день обходилась стране (тогда ещё СССР) 20000 USD, стройка стояла, а за кран деньги продолжали платить! Занятия на семинаре чередовались с лекциями, но время хватало на многое, и мне с друзьями удавалось поиграть в теннис и окунуться в теплый Азов. Вода была как парное молоко, а пляж состоял из мелкого ракушечника. Купались на городском пляже в пяти минутах ходьбы от места нашего обитания, да и весь городок можно было обойти за двадцать минут. В плане он вытянут от побережья бухты, в то время как старый поселок тянулся вдоль берега и заканчивался в начале заповедного мыса Казантип. Побережье мыса за чертой городка было изрезано мелкими бухточками-шхерами с обрывистыми берегами. Иногда нам удавалось забираться туда для отдыха и окунаться в дикую прибрежную природу степного приазовского Крыма. Говорят, что во времена Боспорского царства и царя Митридата эти холмистые берега были покрыты сосновыми лесами, но колонизация Крыма греками и безжалостная рубка леса сделала эти холмы покрытыми только степной травой и кустарником. Больше всего в этой местности меня радовали такие вещи как необыкновенной чистоты море и богатый животный мир. В бухте и на прилегающих берегах хорошо ловился крупный азовский бычок, и каждый день на берегу или в море на лодках сидели рыболовы. Бычка любили ловить не только люди, но и местные бычкоеды в виде морских, змей. Их размеры иногда поражали, так прогуливаясь однажды вдоль берегового обрыва мыса Казантип по пыльной тропинке, я увидел внизу на каменной плите свернувшуюся в кольца большую змею. Меня заинтересовали ее размеры, и я попытался согнать ее с насиженного места, кидая мелкие камешки вниз. Внезапно один из камешков задел в воздухе то, что я не заметил сразу - это была огромного размера паутина. Она тянулась от верхнего края обрыва под углом вниз. От удара она закачалась, заблестела на солнце, и только тогда я заметил, что огромный паук закачался в ее центре как в гамаке. А рептилия по-прежнему не реагировала на меня, ведь расстояние между нами было около десяти метров, и тут меня осенило: Солнце светило мне в затылок так, что моя тень падала вниз, и, подняв руку, я мог сфокусировать тень на голове змеи. Реакция была мгновенной, кольца змеи медленно зашевелились и стали распрямляться, ее длина была никак не меньше двух метров. Я представил себе возможную встречу с таким экземпляром в воде и мне стало нехорошо, хотя, местные говорили, что бычколовы не ядовиты. Более мелкие змеи мне уже встречались в воде, и удовольствия от встреч я и тогда не испытывал, хотя наблюдать за ними было интересно. Видя как легко, даже в сильную волну качаются на поверхности эти пятнистые с зигзагом змеи, как грациозно плывут они под водой, начинаешь понимать - насколько хорошо они приспособлены к этой жизни на берегу соленого Азова. Было начало августа 1990 года, близился мой день рожденья, погода была прекрасной, и я чувствовал, как организм наливается энергией этого чудесного края, его морем, солнцем и дарами крымского овощного рынка. Все было отлично, занятия на семинаре шли своим чередом, но мне и во сне не виделось то, чему мне пришлось быть свидетелем в дальнейшем. Если мне не изменяет память, это было 8 число августа, вечером после ужина в кафе мы, в количестве около десяти человек, решили сходить на пляж искупаться. Со мной была жена и дочка, и друзья из Ленинграда, тоже участники нашего семинара, всего нас было около десяти человек. Вечер был темнее чем обычно, над морем висела какая то дымка, и в сгущавшейся мгле горизонт был не виден. Когда мы вышли на пляж, одна из женщин вдруг вскрикнула: "Смотрите, что это на море!", - и при этом показала нам направление рукой. Мы взглянули и изумились: перед нами на большом расстоянии от берега посередине бухты над водой висели пять огромных круглых красных шаров. Они были расположены горизонтально в одну линию под углом от нас и уменьшались в перспективе. Наша кампания состояла из образованных людей знакомых с достижениями современной техники и к тому же, я ручаюсь, что большинство присутствующих обладало здравым смыслом. И вот, широко открыв глаза, мы стоим и смотрим, и не можем понять, что же мы наблюдаем. Надо заметить, что ветер был несильный и дул почти на нас, но никакого шума двигателей с моря слышно не было. Объект исчез также внезапно, как и возник, секунд через пятнадцать. С самого начала я начал хронометрировать, часы показывали начало полуночи. Все разочарованно вздохнули, сожалея, что интересный объект так быстро и непонятно исчез, как вдруг он опять появился перед нами, но уже во всей красе. Объект висел над морем ближе к нам, его огромные красные шары-иллюминаторы стали одного размера, то есть, его борт встал параллельно берегу, и, мне показалось, что те, кто были внутри этого объекта, как бы решили нас рассмотреть поближе. Корпус объекта был не освещен, но он был темнее горизонта, и по форме вся конструкция напоминала вытянутый эллипс, вдоль борта которого располагались красные иллюминаторы. Мы стали вслух рассуждать, что же это такое, пытаясь идентифицировать наблюдаемое с известными нам аппаратами. Дело в том, что если бы это было водное судно, то произвести этот маневр с такой скоростью оно бы не смогло, ведь габариты объекта по нашим прикидкам были около сотни метров в длину. Если бы это было судно на воздушой подушке, то мы должны были бы услышать хоть какой-то шум двигателей. О каком-либо дирижабле не могло быть и речи, так как объект был очень низко над водой, к тому же у дирижабля, как известно, обитаемый отсек снизу и довольно мал, а здесь... В авиационном институте я изучал все типы воздухоплавательных аппаратов, работал в то время на авиацию, частенько бывал на взлётной полосе подмосковного авиа полигона в Жуковском, но объяснения виденному не находил. Приблизительно на таком же расстоянии от нас справа у берега, рядом со старым поселком, стояло на якоре рыбацкое судно большого размера. Оно было ярко иллюминировано обычными лампами желтого цвета, а здесь висело непонятно что. Почему такие огромные диаметры иллюминаторов? Почему у них красный цвет? Почему их пять и все они светятся? Почему объект висит неподвижно над водой, и нет никакого шума? Для чего был сделан маневр при погашенных иллюминаторах? Пока я, не отрываясь, смотрел на это непонятное видение, предаваясь решением этих вопросов, прошло, оказывается, несколько минут, и тут меня удивила реакция многих присутствующих. Один из нас произнес что-то в роде "Да Бог с ним с этим НЛО, давайте займемся своими делами. Ну, висит и пусть себе висит на месте, вот если бы летало! ". Меня поразила будничность брошенной фразы, ведь если это то самое НЛО, о которых я столько слышал и читал, то, как же нам повезло! Я стал продолжать всматриваться в темное море на продолжающий гореть пятью "кругами" объект. Прошла еще минута, кто-то начал отвлекаться, кто-то уже переодевался для купания, как вдруг, я увидел в темноте под объектом яркую желтую вспышку света. Затем что-то стремительно понеслось вверх к объекту, и на миг мне показалось, будто я увидел осветившуюся белой полосой овальную нижнюю часть корпуса объекта. И тут же все пропало, так, словно кто-то быстро выключил свет, и все погасло. Вспышка была пущенной кем-то подплывшим к объекту, видимо на лодке, осветительной ракетой, она улетела на положенную ей высоту и загасла там. Высота полета ракеты составила, приблизительно, три четверти высоты ее полета до объекта. Внизу же уже ничего не было видно. Тёмный горизонт, лёгкий плеск ночной волны о берег и чувство разочарования оттого, что тайна осталась не раскрытой. Я решил поплыть туда, где это всё было, хотя расстояние, по нашим оценкам, было около километра, никто из друзей моего энтузиазма не поддержал. После второй сотни метров от берега меня окружило ночное море и тишина, голоса с берега были еле слышны, а мой порыв стал гаснуть с каждым гребком. К тому же вспомнилось, что с некоторыми людьми, находившимися в непосредственной близости от НЛО, якобы, происходили различного рода метаморфозы. Короче, осторожность или инстинкт одержали верх над любопытством, и я повернул к берегу. На следующий день только и было разговоров о виденном накануне.
Вечером моя дочка и знакомая, та самая, которая первая обратила внимание на объект, в один голос стали уверять, что, находясь на пляже днём, они видели над бухтой странное облако по форме как эллипсоид и настолько плотное, что ветер его не только не размывал, но и не мог сдвинуть с места. Потом облако незаметно исчезло, во всяком случае, они этого уже не отследили. Казалось бы, на этом можно было поставить точку, но Крым задал мне эту же задачу еще два раза, но уже с другими участниками событий. На третий день после события, мы с друзьями поехали на легковом автомобиле в шхеры Казантипа. Машину оставили наверху, рядом с чьей-то иномаркой с крымскими номерами, а сами спустились по тропинке в бухточку. Бухточка была маленькая и какая-то компания местных готовила на пляже шашлык, но нам тоже нашлось место. Погода была ветреная, была волна, но все равно мы полезли в воду купаться. Наплававшись и обсыхая, я подошел к местным. Их кампания состояла из молодых мужчин и женщин, и обратился к ним с вопросом: не доводилось ли им видеть в здешних краях чего-нибудь необычного на море или в воздухе. "Вы имеете в виду НЛО?" – почему-то сразу прозвучал их вопрос-ответ, "Да" - ответил я. "Ну почему же не видели, у меня даже цветной снимок есть", - ответил один из мужчин. У меня перехватило дыхание, - "И что же у вас на снимке?". И тут вся компания наперебой стала мне рассказывать, как два года тому назад они где-то неподалеку стояли над обрывом на фоне моря в ясный солнечный день и делали коллективный снимок. Затем, получив в фотоателье свою плёнку для слайдов и просматривая её, они увидели, что на том кадре, который они сделали на Казантипе, над морем за их головами в небе висит неизвестный объект, то есть НЛО. И тут я был просто поражен сказанным ими: форма объекта была эллипсоидная, а сбоку у него были чётко видны пять иллюминаторов. Невероятное совпадение формы и числа боковых иллюминаторов. "Мы усомнились в том, что получилось на снимке и пошли к фотографу в фотоателье, но он нас уверил, что это не дефект, и что нам просто очень повезло - это НЛО. Причем на корпусе даже были видны блики солнца". Я спросил: "Почему же Вы не опубликуете такой редкий снимок?". На это мужчина ответил, что здесь, мол, многие местные видели нечто подобное и никого, дескать, этим не удивишь, а сам он ходит в плавание, и просто не думал об этом, - некогда, да и ни к чему. Вернувшись к своим друзьям, я рассказал о только что слышанном, и все в свою очередь поразились этому новому факту. На следующий день у меня был день рождения и последний день моих занятий на семинаре. После занятия наши преподаватели пригласили меня в числе прочих отобранных слушателей задержаться после сеанса для участия в телесъёмке учебно-рекламного фильма об их методике. Ведь в работе семинара принимали участие люди со всех уголков нашей тогда еще огромной и единой страны. Ко мне подошел местный житель с супругой из числа бывшего персонала АЭС, и спросил меня о том, когда мы видели НЛО. Я назвал ему точную дату и время происшедшего. "В этот вечер нам с женой не хотелось идти домой, а так как мы местные, и в море по вечерам поздно не купаемся, то решили прогуляться по городку. Именно в это же время мы видели, как над крышами городка в полной тишине пролетело на небольшой высоте и скорости тот самый объект, о котором ты только что упомянул. Он имел тёмный корпус, форму эллипсоида и на нас с его борта смотрело пять иллюминаторов красного цвета", - произнес мужчина, а его жена кивала в подтверждение головой. Теперь я уже ничему не удивлялся и даже, если бы в этот момент распахнулись двери и появились те, кто был внутри НЛО, скорее бы обрадовался, чем удивился их появлению. На мой вопрос, почему они молчали, он ответил, что это наблюдение у него не первое, и оно их не удивило. На следующий день я уже был в Феодосии, успел полюбоваться полотнами любимого Айвазовского, а затем поздно вечером после нескольких часов полета, шёл по родному Ленинградскому асфальту к себе домой. Эти события произошли в августе месяце 1990 года. Я рассказывал об этом многим людям и видел разную реакцию от полного неприятия и скепсиса до полного доверия. Следует отметить, что я изложил только то, что видел сам и слышал из первых уст. Многие люди после моего рассказа начинали вспоминать, как и им доводилось видеть разные интересные явления в ночном небе. Какие же выводы я сделал в итоге, осмысливая изложенное выше? Во-первых, я поверил в то, в чем до сих пор сомневался, в НЛО. Во-вторых, я понял, что тот разум, который управляет этими штуками, превышает наш, хотя бы в техническом отношении. В-третьих, те, кто находятся на борту НЛО, хорошо знакомы с особенностями восприятия человеком окружающего мира, во всяком случае, они знают ту часть спектра электромагнитных волн, которую воспринимает человеческий глаз. Ведь снимок, сделанный жителями Щёлкино, был сделан днём в лучах солнца, глаза фотографа ничего не заметили, а цветная фотоплёнка (тогда в СССР в основном пользовались пленкой немецкого производства ГДР) имела запас чувствительности в ультрафиолетовой области, что и позволило запечатлеть НЛО жителям Щёлкино. В-четвертых, те, кто управляют НЛО, не очень маскируются ночью, но "фамильярностей" в свой адрес со стороны человека не допускают. Пущенная осветительная ракета, фактически, ничего не успела высветить, видимо, система защиты или реакция у НЛО прекрасно справляется со своими задачами.
Но больше чем ответов у меня появилось вопросов. Почему НЛО не маскируется ночью? Почему красные "иллюминаторы" и такого большого диаметра? Почему маневр делался при погашенных "иллюминаторах"? И, наконец, кто управляет этим НЛО? Для чего они здесь? Откуда они? Что им нужно? Какие последствия можно ждать от этих «визитеров»? Почему правительственные органы и вооружённые силы об этом молчат? Однозначных ответов на эти вопросы я до сих пор не знаю, хотя как любой человек с фантазией имею свою теорию, но это ближе к фантастике. Хотя, кто его знает... Поживём, увидим, если доживём.

Петербургский Ангел

В жизни бывают мимолетные встречи, которые помнишь всю жизнь. Иногда они даже могут повлиять на всю дальнейшую судьбу человека. Об одной такой встрече я и хочу рассказать вам.
Был теплый июльский вечер, от быстрых движений я немного вспотел, но продолжал поиски. Мы договорились с приятелем поехать на рыбалку, время поджимало и я начал поиски червей в саду графов Бобринских поближе к дворцовой стене. В саду гуляли дети с мамашами и бабушками и бегали собаки. В воздухе царило летнее вечернее возбуждение, какое обычно бывает в городских садах во второй половине дня в теплые солнечные дни. Внезапно надо мной, уткнувшимся взглядом в землю, раздался юношеский голос: «А что Вы делаете?». Подняв голову, я увидел стройного молодого человека, с улыбкой смотрящего на меня. В начале я хотел грубо отшутиться или ответить вопросом на вопрос, вроде, «а Вы что не догадываетесь?». Но когда я посмотрел, во что он был одет, я понял, что он действительно может не знать, что когда взрослый мужчина копается в земле, значит, он занят серьезным делом поиска червей для рыбалки. Меня поразило лицо этого юноши, оно не несло на себе следов земных страстей, взгляд его был ясен и лучист и весел как у ребенка. Поэтому первую мысль о нем, что это пришелец с «Пряжки», я сразу же отбросил. «Копаю червяков», - ответил я ему. «А для чего?», - спросил юноша. «Чтобы поймать рыбу», - ответил я. И ко мне опять вернулась мысль о том, что этот юноша, ну точно, с «Пряжки», тем более я слышал, что иногда некоторых больных отпускают оттуда погостить домой. «И что потом?», - опять спросил он. Задумавшись, как ответить ему, чтобы опять не последовал очередной вопрос, я, наконец, обратил внимание, что одеждой ему было простое рубище. Такие одежды я видел только в кино о прежних временах или на картинах о древней жизни христиан. Переведя взгляд на его ноги, я вдруг увидел, что он стоял совершенно босой. Недавно был небольшой дождик, земля была влажная, и его ноги поразили меня тем, что были совершенно чистыми и ни капли грязи или пыли на них не было. Это не находило у меня объяснения, к тому же я потерялся в ответе на последний вопрос. Действительно, - а что потом? И решил ответить не задумываясь: «Я получу удовольствие от рыбалки». Теперь я уже с интересом стал бросать на него взгляд, пытаясь понять, кто же передо мной стоит. «Наверное, это хорошо», - ответил юноша и улыбнулся. Я давно не видел таких красивых молодых лиц. Теперь меня поразила чистота его произношения, я обладаю неплохим музыкальным слухом и могу легко отличить красивый и гармоничный звук.
Не поднимая головы, я принял решение спросить его, а кто же он и откуда, но в этот момент мне попался хороший червяк. Пока я его извлекал из земли, прошло несколько секунд. Я поднял голову с готовым вопросом, но передо мной уже никого не было.
Я оглядел весь сад, но юноши нигде не было видно. Чудно, подумал я, ведь и появился он внезапно, также как и исчез. И тут меня осенила мысль простая и невероятная, - это просто ангел. Ведь одежда у него как у древнего христианина; босой, красивое чистое юное лицо, невероятно чистый голос, и поведение такое, как будто он не от мира сего.
От этой мысли мне вдруг сделалось невероятно хорошо. Но, на всякий случай, я решил встать и посмотреть за воротами сада, - вдруг он там. Конечно, ни за воротами, ни дальше вдоль каналов никакого юноши видно не было. Я посмотрел в створе ворот на землю, пытаясь увидеть следы его босых ног, но и это оказалось тщетным; вокруг были только следы собак и человеческих туфель. От этого мое настроение еще больше поднялось, и я принял решение считать этот случай встречей с ангелом, т.к. по-другому объяснить его я не смог, а, может быть, просто не хотелось.
Прошло уже много лет, но до сих пор, когда я вспоминаю этот случай, мне кажется, что я слышу его чистый звонкий голос. Теперь мне смешно за себя, что я так глупо выглядел со стороны, копаясь в земле в поисках червей, когда надо мной стоял Ангел. По всей видимости, в суете мирской жизни, погрязнув в ней, мы можем не заметить рядом с собой даже ангела.


1 апреля и памятник Петру

Этот случай произошёл в бурные годы конца 80-х тогда еще в Ленинграде, может быть, в 1987-м.
В кругу моих друзей оказался некий Ося, телеоператор, сотрудник популярной тогдашней передачи Телекуръер.
Это был упитанный мужчина лет за пятьдесят, среднего роста, чем-то похожий на Юрия Роста. По манерам он был похож на киношника из к/ф "Москва слезам не верит", Ося был тоже всезнающ и вездесущ. Он был душой кампании, и его было всегда интересно послушать. В силу своего нестареющего темперамента рассказухи он декламировал всегда с жаром и пылом. Возможно, он и сейчас работает на ТВ, поэтому я не буду указывать его фамилии, хотя ничего компрометирующего в этой истории о первоапрельской шутке нет.
Итак.....
Была весна, и мы, еще молодые, естественно, в День Смеха хотели хорошенечко подколоть друг друга.
Случайно, я вспомнил, как в детстве на школьной экскурсии к тогда ещё не доступному для народа Михайловскому замку, учительница, указав на памятник Петру ("Правнук прадеду"), сказала, что передняя прямая нога у коня на пьедестале обута в солдатский башмак войск Павла I. Мы тогда были еще маленького роста, а надо отметить, что пьедестал этого памятника очень высок, и, конечно, как мы не старались разглядеть эту ногу, нам это не удалось, и мы приняли это почти на веру. После чего учительница нам объяснила, что пошутила, что это иллюзия и ничего больше.
Прошло много лет, но, гуляя мимо этого памятника, я всегда смотрю на ногу коня с улыбкой, - она действительно очень похожа на человеческую ногу в башмаке с большим каблуком.
В том далеком 87-м я вспомнил эту историю. Звоню домой Осе и тихим тоном заговорщика говорю: "Ося, у меня для тебя сенсация!".
- Ну! Какая?
Далее я повторил легенду про ногу коня, добавив от себя, что, дескать, Павел был человек не ординарный и вообще большой шутник.
Ося со сдавленным от волнения голосом, в ощущении будущей славы от такой сюжетной находки, спрашивает меня: "Откуда у тебя эта информация?".
- С детства знаю, - отвечаю твёрдо я.
- Это знают, почти все коренные Ленинградцы. Странно, что ты этого не знал, Ося. Ты когда там был сам последний раз?
- Давно...
- Ося, дарю этот факт тебе бесплатно, хочешь - бери и используй, хочешь - хорони.
Когда мы встретились на очередной вечеринке и вышли покурить, я вспомнил подкол, и скромненько так спрашиваю про результат. Вначале Ося потемнел и потупился, но потом собрался и стал, распаляясь, рассказывать, как он сообщил всей группе Кинокурьера о сенсации. О том, как они подъехали в сумерках к памятнику, как он пытался залезть на деревья без сучков и гладкие фонарные столбы, с которых его согнал милиционер. Ося не сдавался, пасовать перед коллегами было нельзя. Я еле сдерживался от смеха, представляя себе, как маленький и полноватый Ося делал попытки влезть на окружающие памятник места обозрения. Мой выбор розыгрыша оказался верным, потому что пьедестал действительно очень высок. А с большого расстояния в профиль увидеть не позволяют деревья. Ося с жаром объяснил постовому ситуацию, тот, проникнувшись ею, разрешает машине Телекурьера въехать на газон вплотную к памятнику. С крыши автомобиля Ося, как инициатор будущего сюжета, с риском для жизни перелез на пьедестал и стал осматривать и щупать вначале именно ту прямую переднюю ногу. Убедившись, что хоть нога внизу действительно похожа на башмак, но всё-таки это нога коня и копыто, он, не сдаваясь, начнёт ползать между ног коня, и щупать все остальные ноги и даже то, что было выше. Короче, уехали они от памятника в темноте и без сенсации. Наверное, Осе было нелегко в тот вечер смотреть в глаза коллегам, но что поделать, - доля журналистов нелегка. Я слушал раскрыв рот. Мне было очень трудно удержаться от смеха. Так трудно мне давно не было. Смеяться я рискнул только дома, рассказав своим домашним.

Ну, а чтобы Ося не затаил на меня обиду, я прикинулся наивным и, посочувствовав, сказал, что сам с детства там не был, а учительница, рассказавшая эту байку, выходит, всех нас подколола. Ося поверил мне и на этот раз, уж очень он был хороший и доверчивый.
Прошло много лет, но, гуляя мимо этого памятника, я всегда смотрю на ногу коня, улыбаясь, - она действительно очень похожа на человеческую ногу в башмаке с большим каблуком, потому что волосы над копытом коня с тыльной стороны очень большие.

Лисье озеро
Светлой памяти брата Валерия

В сентябре 89-го судьба позволила мне съездить в любимый город моего детства – солнечный Тбилиси. Дело в том, что моя мама, являясь уроженкой Тбилиси, имела там многочисленных родственников. В Тбилиси я долго не был, вследствие чего встреча с родней была по-настоящему горяча как южная кровь.
Встреча с двоюродным братом Валерием, другом детства, началась в его кооперативе «Братство» в Сабуртало. У него, был свой автосервис и большой штат сотрудников. Клиенты приезжали к брату на своих карбюраторных «конях» со всех концов города, из области и даже из других городов Грузии. Раздав указания подчиненным, Валерий пригласил меня в свой офис, это был бывший дом его отца. Тут же появился коньяк, чача, пришли еще два двоюродных брата, и мы начали делиться пережитым за годы отсутствия. Атмосфера становилась все более веселой и непринужденной, как будто, к нам опять возвращалось наша юность.
Когда горячительное закончилось, на мой, уже слегка замутненный взгляд, более трезвый Валера предложил продолжить встречу в ресторане на горе у Лисьего озера, а затем финишировать у него дома. Мы сели в его Волгу и поехали вверх. Перед рестораном он не остановил машину, а, слегка снизив скорость, виртуозно въехал между столиками с зонтичными тентами и немногочисленными посетителями к одному из свободных мест. Я был сражен его удалью.
«Садись, брат», - сказал он мне, сидящему в авто, и кивнул на столик. Я рассмеялся, так как и так уже сидел, а до стула был всего метр. Тут же, подоспевшей и ничуть не удивленной официантке, Валера что-то заказывает по-грузински, и через пять минут пустой стол заполняется огромным количеством вина, коньяка, фруктов и кавказской закуски.
Брат вздыхает и расстроено говорит, что в ресторане нет водки, а вина и коньяк его организм принимает не очень хорошо, поэтому, мол, я должен основную нагрузку взять на себя. Тогда я решил сказать такие тосты, чтобы Валера просто не мог меня не поддержать. И понеслась… Видимо качество вин и закуски было очень хорошим, мы с ним долго душевно сидели, говорили и вспоминали, не пьянея (как видите, я все помню до сих пор). В итоге, мы забираем все, что осталось с собой в авто, и едем вниз под ресторан на озеро покататься на лодочке. Я спросил: «А как ты под шафе и за рулем?».
- Еще лучше, - ответил он.
- Дело в том, что когда выпью, я снижаю скорость.
- А если ГАИ?
- А ГАИ видит, что я тихо еду, и они думают, что значит я пьяный, но не сильно, потому что соображаю и веду машину осторожно, поэтому не останавливают. К тому же у меня в ГАИ давно все схвачено. Вот так!
Объяснение брата было разумно, логично, и я его принял себе на вооружение.
Въезжая на пристань Валера очень точно рассчитал и аккуратно проехал узкий створ раздвижных железных ворот. Мужчины на пристани сразу узнали и обрадовались ему, в юности он был чемпионом Грузии по каноэ и работал тренером на этой лодочной станции.
Нам подали моторную лодку, меня посадили за штурвал, взревел мотор и брат скомандовал мне: «Рули, генацвали!». Я крутанул штурвал, но лодка пошла другим курсом. В недоумении я обернулся на брата, - он хохотал. Штурвал оказался без рулевых тяг, а лодкой управлял сидевший на корме молодой грузин. Мы все хорошо посмеялись над этим приколом. Надо сказать, что в Тбилиси вообще любят по-доброму шутить над друзьями, и в детстве мы частенько этим занимались. Остановившись в тростнике, мы стали говорить тосты теперь уже втроем, а потом запели песни.
Кончилось тем, что на обратном пути наш молодой грузин стал новым Валериным сотрудником и нашим общим другом. Вино и волна, все-таки, сделали свое дело и с моим стойким братом. Но я это еще не осознал.
Когда мы подъехали в конце пристани к железным воротам, Валера вдруг остановился и серьезно произнес:
- Коля, смотри, - ворота кто-то зачем-то сдвинул. Теперь мне не проехать, придется раздвигать. Сказав, он вылез из авто и принялся энергично сдвигать ворота в сторону. Ошеломлённый, я тоже вылез и сделал вид, что помогаю ему. Молча, я смотрел на его потуги и хохотал, сперва тихо, затем громко и, наконец, очень громко. Он поднял на меня вопрошающий взгляд, и я сквозь смех ткнул пальцем вниз. Колесо раздвижных ворот уже давно вросло в асфальт. Закончили смеяться мы уже вместе. «Сегодня мы квиты», - сказал Валера и нажал на газ.
Позднее, когда по Грузии прокатится волна национализма, после прихода к власти Гамсахурдиа, многие русские уедут в Россию. Валера тоже собирался перебраться с семьёй в Саратов и прощался с Родиной - Тбилиси, которую очень любил.
Когда я узнал о гибели Валеры, уже ничего изменить было нельзя. Попасть на его похороны в 1993 году мы с мамой не смогли из-за отсутствия нормальной авиа связи со столицей Грузии.

Мстинский сом

Стоял август далёкого 1964 года. Это был период «развёрнутого строительства социализма», и слияния города с деревней, влекущего за собой полное разорение русских деревень.
Совершенно случайно по воле судьбы моя сестра взяла меня, тогда ещё совсем малька, в поездку на Валдай. Сестра, поддавшись желанию мужа, являвшегося страстным рыболовом, со мной и годовалым первенцем рискнула поехать в забытую богом деревеньку новгородской области.
Добирались до Окуловки, затем дизелем-подкидышем, потом на санях-волокушах с трактором по десяти километровому лесному грязевому тракту до Мсты. Через реку перебрались паромом, и на подводе вверх по правому берегу шесть километров. На косогоре, ограждённое старой оградой из длинных жердей, стояло Максимково. Это была чудесная маленькая деревушка, с вымирающими коренными жителями. Часть домов уже была брошена, и крыши их из чёрной от времени дранки провалились.
До сих пор вспоминаю замечательных жителей Максимково, с которыми за две недели проживания в деревушке нам удалось познакомиться. В бане деда Пети, который воевал ещё в Первой Мировой и был в плену у немцев, я впервые парился по-чёрному. Мы выскакивали с мужем сестры наружу и окатывали себя из колодца, а потом снова ныряли в низенькую баньку с чёрными от копоти раскалёнными камнями.
Взрослые потом приняли по рюмочке, и дед рассказывал по былые времена Максимково, своей боевой молодости, матерился и что-то пел по-немецки.
В соседнем с нами доме жила молодая семья, которая уже собиралась съезжать из деревни в Центр, и грудастая молодуха, проходя мимо нашего дома со стадом, игриво кричала вожаку овец, - большому барану: «Боря! Боря!». Моего зятя звали Борисом, он отвечал молодухе таким же игривым взглядом, а настроение моей сестры при этом слегка менялось.
Помню, что когда тётя Шура, наша хозяйка, вынула из русской печи выпеченный в капустном листе хлеб, и я запил его цельным топлёным молоком, я понял, что такое настоящая народная еда.
Но самой колоритной личностью деревни был цыганистого вида сухощавый мужичок Гена. Он развозил по Мсте на челне хлеб и почту по всем окрестным деревенькам и знал реку как свои пять пальцев. Зять любил с ним постоять у реки и поговорить на тему рыбалки, ведь Гена знал в ней большой толк, и ловил на заказ всё вплоть до жереха. Река была его жизнью, его матерью, сестрой и женой, а мужик он был одинокий.
Борису удавалось разговорить Гену, угощая городским Ленинградским куревом, и однажды Гена рассказал нам историю про сома. Он был тогда ещё юношей и с мужиками косил на косогоре выше от деревни вдоль реки траву на сено. Стало жарко, а в низу у реки было прохладнее, и трава была жирнее. Гена спустился к излучине реки и стал косить прибрежную траву. Потом увидел через небольшую мелкую промоину хороший заросший островок и двинулся к нему по песчаному мелководью. Перешагнул через большой топляк, и собирался, было, начать косить, как вдруг оживший топляк сзади прихватил его за ногу аж до середины голени. С испугу и от неожиданности Гена выронил косу, упал в воду, и стал орать и выдёргивать ногу из пасти сома. Это был гигантский сомина, дремавший на тёплом мелководье, и с дуру схвативший его за ногу.
Когда Гена это нам рассказывал, он начал волноваться и слегка заикаться. Мужики, сбежали к нему на крик, но он уже вырвал окровавленную ногу из пасти рыбины. Сом уплыл, а мужики, не поверив, подняли его на смех, сказав, что он сам поранился косой. В заключение истории Гена засучил одну штанину и показал нам шрам от содранной когда-то с ноги кожи.
Как-то во время нашего проживания на всю деревеньку раздались крики детворы: «Сома, сома несут!». Я кинулся под дождь смотреть на это диво: двое мужчин, молодой и в возрасте с трудом тащили от берега вверх сома, хвост которого свисал почти до земли. Это зрелище прочно сфотографировала моя память.
Однажды мы с Борисом в поисках грибов перекликались и, одновременно, обернувшись друг на друга, увидели посередине между нами белый гриб в пол роста ёлочки. Этот гигант не влез ни в одну из корзин и даже в большое ведро, и весил килограмм за шесть. Мы по очереди несли его в руках к дому.
По ночам к деревеньке приходил мишка-овсянник, в грязи на тропе я видел его след, очень похожий на след босого человека. Короче экзотики хватило мне на всю жизнь.
К концу нашего пребывания в деревне, я так адаптировался, что уже мог в одиночку переплывать в долблёнке челне, на другой берег Мсты, и ходил один километров за пять в глухой лес.
Зверей и змей я не боялся, но однажды в лесу испугался человека, потому что по лесу в округе кроме нас почти никто не ходил, деревенских я всех знал, и отвык от встреч с незнакомцами. А в самом начале, по приезду, когда я впервые вошёл в лес, прилегающий к деревушке, мне было страшно, потому что в лесу было непривычно тихо и сумрачно.
Пройдёт шестнадцать лет с той поры, я с друзьями альпинистами подрабатывал на стройке жилого комплекса в будущем спальном районе Купчино. Мы присели отдохнуть, и один из друзей вдруг с чего-то заведёт речь о рыбалке. Приятель, по имени Миша, старше меня на четыре года, пытался рассказать, как он подростком поймал сома чистым весом пятьдесят килограмм. Остальные друзья его попытались обсмеять, но я, заинтересовавшись, стал уточнять, где и когда это было. Михаил стал отнекиваться, зная заранее, что богом забытое место, откуда был родом его отец, никому не известно. Я настаивал, и он, наконец, выдавил из себя, - в Максимково на Мсте.
- А я там был! – спокойно отвечаю я другу. Все вокруг притихли, потому как разговор становился интересен.
- И даже видел, как два мужика тащили в деревню сома, - припомнив, добавил я.
- Когда, когда это было? – встрепенулся с надеждой Миша.
Я назвал год и месяц. Михаил радостно воскликнул:
- Так ты меня видел! Ведь, кроме нас с дядькой никто в то лето в Максимково сома не поймал!
Потом Миша с увлечением принялся нам рассказывать, как же он всё-таки поймал того гиганта.
Он проверял перемёт, и на середине реки, шнур так потянуло, что он всё бросил и помчался за подмогой в деревню. Вместе с дядей, с помощью багра, сомовника и топора он возьмёт этого рыбного монстра. Одет тогда Миша был в робу с капюшоном, и со спины я его отметил в памяти как молодого мужчину.
Вот таким образом, через шестнадцать лет я узнал, что мой друг поймал единственного в моей жизни, виденного в натуре, сома. А другом моим он был уже шестой год.
В последствии эта история обрастёт многими подробностями, и будет интерпретироваться на всех наших традиционных вечеринках, а сом вырастет под сотню кило.
Кстати, в прошлом году на Ново ладожском канале в середине июля поздно вечером я на дорожку спиннингом поймал своего первого сома. Это оказалась самка весом 8 кг 110 см длиной, случайно бросившаяся на мою блесну. Для сомневающихся имеется кино-фото материал.
Так, что нам Джером К.Джером с его глиняной форелью!

Квартира номер девять
Была весна знаменательного 1985 года, страна ждала перемен, о которых пел песню Виктор Цой, а моя семья переезжала в другую квартиру. Дом был старой дореволюционной постройки, приблизительно 1856 года, и примыкал к дворцу графа Бобринского. Это был самый центр города на пересечении Мойки, Новоадмиралтейского канала и Канала Круштейна, напротив Новой Голландии. В основном вокруг были старые дома дореволюционных времён и дворцы, и было ощущение того, что ты находишься в настоящем Петербурге. Ранее эта четырёх комнатная квартира была коммунальной, а изначально она была частью апартаментов во весь этаж управляющего графа. При большевиках огромную квартиру управляющего на втором этаже разделили хлипкими перегородками и превратили в коммуналки. После переезда мы решили переставить одну из дверей так, чтобы из большой комнаты можно было попасть в дальнюю, а в смежную с ней комнату ходить через кухню. Я активно взялся за работу и за один вечер смог выпилить фрагмент девственной стены под проём новой двери. Когда мне удалось выдавить фрагмент проёма из стены, старые обои оторвались, и под ними открылись не поблёкшие Санкт-Петербургские ведомости 1857 года. Поражённый этим, смахнув пыль веков, я с увлечением принялся читать пожелтевшие старинные ведомости и пришёл к выводу, что в принципе они ничем не отличались от сегодняшних газет. Наряду с мировыми новостями были напечатаны городские и светская хроника, были какие-то научные сообщения и много рекламы. Ознакомившись с историей страны на тот день, и придя к выводу, что мы не далеко ушли от тех времён, я с воодушевлением продолжил работу. Меня изумила обнажённая структура стены. После покрытого обоями слоя штукатурки на гаже с обеих сторон стены было воздушное пространство, а в середине шли сосновые доски. Место распила досок было белым и пахло смолой, как будто это была совсем свежая древесина! Слой штукатурки окаменел, и пропил я сделал ценой зубьев своей любимой ножовки. Восхитившись мастерством старых зодчих и мастеров, я переставил дверь, и всё заделал, оставив покраску на завтра. Время было поздним, я лёг в постель в большой комнате и посмотрел на часы, было далеко за полночь. Не смотря на усталость, почему-то никак не мог заснуть, и открыл первую подвернувшуюся книгу. Во время чтения я заметил, что переставленная дверь вдруг сама по себе открылась, и легонько стукнула по стоящей в зале мебели. На часах было ровно половина второго ночи. Мне было лень вставать и закрывать дверь, и скоро я уже крепко спал. Днём я, конечно, забыл о столь мелком эпизоде, а вечером опять занялся благоустройством квартиры. Кроме меня в квартире была моя мама, а дочка с женой на период благоустройства ночевали у друзей. Вторая ночь с новой дверью повторилась точно как первая. Я опять остановился в работе за полночь, и лёжа читал в постели. Внезапно переставленная дверь открылась также как вчера, на часах было половина второго. На этот раз я встал и осмотрел дверь, заодно проверил форточки в дальней комнате, они были закрыты, значит, это был не сквозняк. В третий вечер работу я закончил пораньше, и лёжа читал. Потом вспомнил про дверь, мне было интересно, - откроется ли она сегодня ночью, - ведь я набил на её торец кожаную набивку. Я читал и периодически поглядывал на часы. Дверь продолжала оставаться закрытой, а часы показывали час ночи. Надо заметить, что за эти дни я порядком устал, и, видимо, незаметно для себя заснул. Утром я проснулся, и вспомнил своё ночное ожидание и ясный сон. Мне приснилось, что я стою у окон в большой комнате, напротив стены с переставленной дверью. Почему-то свою дверь я не увидел, никакой мебели тоже не было видно, а по пустой комнате вдоль стены двигалась тёмная фигура женщины. Мне очень хорошо запомнились: длинное тёмно-коричневое приталенное платье с высоким воротником с кружевами на воротнике и на рукавах. Обувь у неё была старинная в виде высоких тёмных ботинок на шнурках с высокими толстыми каблуками. Женщина была стройной, и не молодой. Её тёмные длинные волосы были туго уложены на затылке. Широко шагая вдоль стены, распахнутыми руками она щупала стену в поиске чего-то. Во сне я предположил, что она ищет дверь, и решил помочь ей. При этом во сне я успел сообразить, что не удобно обращаться к ней по-современному, типа – гражданочка, или женщина. И я произнёс: - Сударыня, вы ищете дверь, так вот же она! Дама в растерянности обернулась, и не увидела меня, она смотрела как бы сквозь. Я повторил фразу, и понял, что она меня уже не слышит. Незнакомка продолжила движение вдоль стены. Больше из своего сна я ничего вспомнить не смог, поэтому, чем он закончился так и не знаю. На утро дверь осталась закрытой, так как в дальней комнате уже спала дочка, и я сделал для двери кожаную накладку. Сон был странным, и очень реальным по изображению, как будто я и эта женщина встретились где-то в межвременном пространстве. Я рассказал о нём своим домашним, и мы вспомнили, что рассказывала бывшая владелица этой квартиры. Когда мы вели переговоры по обмену, бывшая хозяйка сказала, что причинами размена для неё являются большая площадь, и то, что ей тут бывает страшно. Дома она была в основном одна и её нарушенная психика не выдерживала. Она рассказала, как в детстве тонула, и несколько минут была под водой, то есть, находилась в состоянии клинической смерти. К счастью её смогли откачать, но страх перед водой и зыбким у неё остался на всю жизнь. Дом стоял на стыке каналов, и когда проходили большегрузные машины, пол в квартире начинал ощутимо дрожать. Кроме того, ей чудились в пустой квартире какие-то посторонние звуки. Всё это её очень пугало, тем более, что перекрытия в здании были ещё первичные, деревянные. Прошло несколько лет, и как-то к нам приехала в гости знакомая из Москвы. Она была врач, имела свою клинику, причём применяла как традиционную, так и нетрадиционную медицину. Я рассказал ей эту историю про дверь, знакомая очень внимательно выслушала, а потом долго бродила по всем четырём комнатам и, особенно в дальней. Перед отъездом она сказала, что поздравляет нас с приобретением квартиры с кладом. На мой вопрос, где же он, она сказала, что скажет это нам потом. Позднее, ради интереса, я купил бытовой искатель металла, и проверил доступные стены. Нашёл по шляпкам гвоздей замурованную дверь в той самой стене в зале, но только справа, и замурованное окно в графский сад в соседней спальне. Я предположил, что семья графа велела замуровать окна в сад, чтобы не подсматривала челядь. Потом, через четыре года, нам пришлось уехать, разменяв эту квартиру на две другие. Часть мелких вещей я перевозил на своём автомобиле сам. Заключительным аккордом была поездка за люстрами и прочими мелочами. Перед отъездом мама предупредила меня, чтобы я не задерживался, потому что грядущая ночь ожидалась какой-то нехорошей с точки зрения людей, верящих в приметы и мистику, - об этом её уведомила подруга по телефону, назвав ночь сатанинской. Дело было под вечер, я вошёл в пустую квартиру, и принялся за работу. Своей стремянки уже не было, и я воспользовался стремянкой новых жильцов, чьи вещи частично уже были здесь. В разных комнатах я поочерёдно стал снимать люстры и светильники. Внезапно я обратил внимание на то, что в стенах местами воткнуты иголки и булавки. Я решил, что мои женщины забыли про это, и чтобы новые жильцы не укололи пальцы, я их повыдёргивал. Время близилось к полуночи, за окном была пасмурная белая ночь, а в квартире тишина. Вдруг, я услышал какой-то звук, наподобие шагов в дальней комнате. Я прислушался, тишина стала звонче, и опять, но более явственно раздались какие-то скрипы, уже в другом месте. У меня возникло ощущение, будто в квартире стали просыпаться доселе дремлющие неведомые силы, причём недоброго свойства. Я знал кое-что про полтергейст и всё такое, но считал это больше плодами людского воображения. Тем не менее, по коже у меня пробежали холодные мурашки, и, взглянув на часы, я решил поторопиться. Мне предстояло снять самую большую хрустальную люстру в зале и светильник в прихожей. Чужая стремянка была похуже моей, более расшатанной, но я уже приспособился к ней. В каждой стремянке есть фиксатор, не позволяющий ногам лестницы разъехаться в стороны. Я поставил стремянку под люстру, проверил устойчивость и полез вверх под потолок. Когда всё было отсоединено, и надо было снять люстру, я положил инструмент на верхнюю полку, и выпрямился. Звуки в квартире становились сильнее. В этот момент, резиновые концы стремянки заскрипели и поехали в разные стороны, я посмотрел вниз и, потеряв равновесие, ухватился за перила. Одна моя нога соскользнула в момент падения со ступеньки и попала между ступенями на перелом. Всё это длилось мгновенья, но мне показалось, когда я безуспешно пытался на лету выдернуть ногу между ступеней, что это были не ступени стремянки, а чья-то огромная страшная пасть. Стремянка распласталась, содрав мне с ноги через брюки изрядный кусок кожи. Мне повезло, что я смог во время полёта перенести часть веса тела на другую ногу. Боль была адской! Задрав штанину, и брызгая кровью на пол, я кинулся в ванну, и сунул ногу под кран. Рана в основании под коленом оказалась достаточно глубокой, и вниз по голени была сильно содрана кожа. Я взглянул на часы, - было уже за полночь. Завтра была суббота, я в принципе до этого не торопился, но теперь я понял, что тут что-то не чисто. Кровь сочилась долго, аптечки в квартире не было, а до машины мне было пока не дойти. Странно, как мне повезло, что я не сломал ногу! И я решил пойти на принцип. Дождавшись, когда кровь на ноге свернулась, я спустился во двор и перебинтовал ногу. Затем вернулся и снял последний светильник в прихожей. Странные звуки раздавались в ночной тишине уже по всей квартире. Начинался какой-то шабаш! Я стиснул зубы, и, собрав последние вещи, окинул пустую квартиру настороженным взглядом. Мне показалось, что кто-то смотрит на меня и ждёт моего ухода. По дороге домой, сидя за рулём, я анализировал случившееся. Вдруг вспомнилось, как при оформлении обмена новый хозяин этой квартиры, Бородин, мужчина за пятьдесят лет, вдруг вытер набежавшую слезу, и произнёс: «Ну, вот, помирать еду в эту квартиру!». Мы стояли вместе на берегу Мойки около обменного бюро, и даже его жена не смогла понять этой минутной слабости мужа. В нашу квартиру въехали родители всемирно известной певицы. Вскоре они сделают в квартире хороший ремонт, но потом их зальют соседи сверху, и в квартире рухнет потолок. Мы периодически встречались с ними на концертах или в Мариинском театре, и знали об основных вехах жизни друг друга. Дочь певица не жила с родителями, отдав им на воспитание своего малолетнего сына. Через пару лет мы узнаем, что Бородин внезапно умрёт от рака печени. Его дочери придётся прервать зарубежную гастроль, и она об этом даже упомянет в интервью по телевидению. Затем в квартире случится пожар, и вдова переедет в другое место. Странным в этой истории является то, что когда мы въезжали в ту квартиру, бывшая хозяйка тоже была вдовой с малым внуком на руках. В конце этой истории с квартирой, в ней также осталась одна бабушка с внуком. Недавно я случайно встретился с бывшей хозяйкой, и она мне сказала, что весь дом скупили, жильцов расселили, а дом переделывают в гостиницу. Иногда я замечаю свой старый шрам на ноге, и вспоминаю ту страшную ночь в пустой квартире, наполненной непонятной, жуткой и злой силой. Интересно, как сложится судьба этой непростой квартиры дальше, и был ли там клад?
**********************************************

Как я учил летать птицу или первый полёт

Был тихий и тёплый июньский вечер. Белые ночи в сиренево-черешневом аромате и соловьиных трелях были в самом разгаре.
Безветренный вечерний воздух Приморского парка Победы был густым и от наполнявших его ароматов весны.
Мы с другом прикатили сюда с Васильевского Острова на велосипедах, продышаться перед началом весенней сессии. Нам было по восемнадцать, и у нас была весна в сердцах и головах. В начале мы мчались по шоссе, затем свернули на парковые дорожки и стали дурачиться, обгоняя друг друга, и делая крутые виражи. С дикими и непонятными никому кроме нас воплями мы откидывались на сиденья, махали руками, задевая ветки, и гнали без руля. Нам было всё нипочём. Низкие солнечные лучи ещё освещали верхушки деревьев. Кое-где нам попадались влюблённые парочки или просто отдыхающие.
У Лебединого пруда мы свернули и поехали по свежей траве. Я ехал чуть сзади и, внезапно, подъезжая к дорожке, заметил в траве какое-то шевеление. Резко затормозив, я посмотрел вниз, и разглядел в траве маленького птенца. Он беспомощно озирался, тараща круглые чёрные бусинки глаз, и раскрывал жёлтый клюв. Я окликнул друга, и стал думать, что делать с птенцом. Рядом на дереве я заметил большую птицу, которая квохча прыгала в гуще ветвей. Видимо, это была мамаша. Осторожно взяв птенца в руки, я стал искать гнездо. Но гнезда нигде не было видно, видимо оно было хорошо замаскировано. В надежде, что птенец уже сможет сидеть на ветке, я посадил его на подходящую толстую ветвь и отошёл в сторону. Птенец вяло моргал глазками и тихо раскрывал клюв, затем закачался и кульком свалился в траву. Высота была около двух метров, я кинулся к нему, думая, что он разбился, но, к счастью, всё обошлось. Я поднял малыша и внимательно осмотрел. Форма тела у него была шарообразная, крылышки и головка были покрыты пухом, и он мелко дрожал.
**************************************
Этим вечером я, мой братишка и сестрёнка были очень голодны. Папа не появлялся в гнезде уже несколько дней, а мама почему-то задержалась. Наконец, мы заметили наверху её большое тёплое тело, и с писком разинули клювы. Так получилось, что еда досталась мне последней, я не смогла утерпеть, и двинулась к матери. При этом я неосторожно наступила на край гнезда, и случилось непоправимое, - очнулась я уже на земле в густой высокой траве. Я сразу же дала знать о себе маме. Подняв голову, я заметила её наверху, прыгающую по веткам дерева. Она хотела мне помочь, но не знала как, и голосом подбадривала меня.
Мне стало очень страшно, и я начала дрожать то холода, потому что на земле было прохладно. Чтобы согреться, я стала пробираться по траве, и даже пересекла большую дорогу. На открытом месте посередине дороги было очень страшно, так как я оказалась на виду у всех. Мама призывно кричала, пытаясь вернуть меня в траву. На другой стороне дороги я опять спряталась в траве, и снова стала звать маму. Она просила меня громко не кричать, чтобы не привлекать внимание хищников, и куда-то улетела. Вскоре я выбилась из сил и задремала. Проснулась я от ужаса. На меня, сминая траву, надвигалась огромная крутящаяся гора, затем проследовала другая. Земля подо мной содрогалась от тяжести этих движущихся гор. Я вжалась в землю, ожидая своего конца, и от страха закрыла глаза, уже плохо соображая, что со мной происходит. Внезапно что-то очень большое, тёплое и белое подняло меня с земли, и я оказалась на ветке дерева высоко над землёй. Где-то недалеко послышался тихий крик мамы, но мне уже было всё равно, - погибать, так погибать. Я стала терять сознание и почувствовала, что лечу куда-то в пропасть.
****************************************
Пока я разглядывал, птенец продолжал подслеповато моргать, не пытаясь вырваться из рук, и перестал дрожать. Мы переглянулись с другом, - что делать? Большая птица-мамаша уже не прыгала по ветвям, видимо, она уже поставила на птенце крест. А может, ей надо было кормить и греть остальных птенцов, кто знает?
По парку иногда бегали городские кошки, да и ворон здесь хватало. Было ясно, что если мы оставим птенца просто так в траве, то это будет последняя ночь в его такой коротенькой жизни.
Решение пришло быстро. На скамье лежала брошенная кем-то газета, я свернул из неё кулёк и поместил туда бедную птаху. До дома мне пришлось ехать, держась одной рукой за руль. Поместив птаху на подоконник в маленькую клетку, я стал думать, чем его кормить и как.
Для начала решил попробовать дать с пинцета вымоченную в молоке булку.
Я приблизил руку к клюву птенца, но реакции никакой не последовало. Я повторил движение несколько раз, но птенец оставался безучастным. И тут, случайно, вспомнил, что руку надо заносить сверху, потому что птенец в гнезде реагирует на прилёт родителей с кормом именно сверху. Как только я занёс руку над головой вялого птенца, он мгновенно разинул клюв, и проглотил корм. Аппетит его оказался отменным, и мне стало спокойнее оттого, что до утра он дотянет. Я не знал, что ест птенец этого вида птиц, и, засыпая, завёл будильник раньше на два часа. Утром птенец разбудил меня раньше, чем будильник требовательным «Чиви-чиви!». Я опять дал ему мочёной булки и, заперев в клетке, отправился на поиски живого корма. В наивной надежде я надеялся набрать на соседнем пустыре хоть каких-нибудь букашек-таракашек. Дело оказалось довольно хлопотным и непростым. Взглянув на часы, я понял, что могу опоздать в институт. Тогда я решил попробовать найти хотя бы червяков. Сперва я искал маленьких червячков, и стал отворачивать камни в траве. Червяки попадались в основном большие, а маленьких почему-то не было вовсе. Взяв для пробы несколько больших червяков, я заспешил домой. Когда я вошёл в комнату, окрепший птенец бился клювом между прутьев клетки, пытаясь выйти наружу. Вокруг клювика малыша уже была кровь. Я поразился тому, что у такого маленького существа, такое неприятие ограничения его свободы. Оставлять птенца на весь день в клетке было опасно. Я поставил его на подоконник и начал кормить расчленёнными на части червями. Беря пинцетом извивающийся кусок червя, я старательно очищал его от земли, и заносил над головой птенчика. Всё было проглочено мгновенно. Буквально сразу глазки птенца задёрнуло поволокой, сытый и довольный, он нахохлился и мгновенно заснул.
Я подстелил на подоконник газету и сделал ограждение из книг, чтобы птенец случайно не свалился на пол. Родители уже знали о нём, и я спокойно отправился на учёбу. С нетерпением к вечеру я примчался домой.
*********************************************************
Очнулась я совершенно непонятно где. Вокруг были какие-то камни, из которых росли кусты, а небо было прозрачным и твёрдым.
Какая-то незнакомая огромная птица с большими белыми крыльями без перьев вдруг появилась рядом со мной, и стала кормить чем-то белым и непривычным, но вкусным.
Я моментально всё проглотила, и от усталости и переживаний окунулась в глубокий сон.
На рассвете я как никогда захотела есть, и подала голос маме. Но вместо мамы опять прилетела большая белая птица с длинными крыльями без перьев, и, покормив меня, улетела, касаясь земли ногами. Видимо, это была моя новая мама. Вскоре она вернулась и угостила вкусной едой, это были отличные земляные червяки. Мне было очень приятно ощущать их затихающее шевеление в своём желудке. Потом мама запихнула меня в какое-то странное гнездо с крышей, и я весь день хотела вылезти из него. Но прутики были очень крепкими, и я разбила лицо около клюва до крови.
Наконец, к вечеру вернулась новая мама, и вынула меня из страшного гнезда. Она погладила меня и странным, совсем не птичьим голосом, что-то говорила и гладила меня. Потом я поела, немножко походила вдоль твёрдого неба, и опять заснула.
**************************************************************
Птенец заждался и отреагировал громким писком. Я быстро сменил газету и побежал на пустырь за очередной порцией еды. Теперь было ясно, что прокормить его мне будет легче, если искать сразу много больших червей, про запас. Банка с собой была большая, и еды птахе должно было хватить на несколько дней. За сутки птенчик явно прибавил сил и повеселел. А ещё вчера ночью он не издавал вообще никаких звуков. Мне доставило большое удовольствие видеть, что столь маленькое и беспомощное существо с аппетитом уплетает мою добычу. Начинало смеркаться, и сытый питомец затих в уголке окна. Я тоже лёг пораньше, поскольку не выспался из-за утренней «охоты». Засыпая, я уже знал, что птенец на период нашего совместного проживания изменит мой режим жизни.
На следующее утро так оно и вышло. Теперь будильник можно было не заводить. Солнце только осветило противоположный дом во дворе, а мой питомец уже напомнил о себе.
*****************************************************************
Так продолжалось изо дня в день. Однажды, когда мама улетела за едой, я решила проверить, нет ли червяков там, откуда растут кусты, в больших камнях. Ноги у меня стали длинными и сильными, и я смогла запрыгнуть на камень, из которого рос первый куст. К сожалению, червяков там не оказалось, тогда я перепрыгнула на другой камень и опять стала копаться в земле. В итоге, удовольствие я получила, но ничего вкусного не нашла.
Дни шли за днями.
Мама с восходом солнца кормила меня и смешно улетала куда-то в поисках червяков почти до вечера. Я уже заранее слышала приближение мамы по шуму её длинных ног.
*****************************************************************************
Лёжа в постели, я наблюдал, как он неловко ходит по подоконнику в поиске пищи, стучит клювом по цветочным горшкам и попискивает, зовя меня. Как только я пошевелился, птенец это заметил, и, разинув клюв, поднял ещё более громкий голос. Хорошо, что не надо так рано идти за его кормом, - подумал я, и взялся за кормление птенца. Кусочки червей быстро исчезали в жёлтом клювике пернатого шарика. Я решил поэкспериментировать и не стал резать очередного червяка, а дал его целиком. Зрелище получилось комичным. Птенец схватил длинного червя и стал его заглатывать, а червяк торчал из клюва как извивающийся язык. Птенец оказался сильнее, и, проглотив червя полностью, плотно закрыл клюв, чтобы червь не вырвался наружу. Мне было смешно видеть, как вздуваются бока и грудка птахи от натужных движений бедного обречённого червяка. Довольный за своего сильного питомца я отправился на последний зачет.
На следующей неделе начиналась сессия, и в институт надо было ходить только на экзамены. Через неделю я заметил, что у птахи пух на головке и крыльях незаметно сменился маленькими пёрышками. Птенец стал более активно и свободно передвигаться по подоконнику, и голос его окреп. Я продолжал исправно кормить питомца, сдавать экзамены и в свободное время читать и бренчать на гитаре. Время летело незаметно.
На третьей неделе после экзамена я вошёл в комнату и не увидел птенца на окне, он спал на полу. Он сразу проснулся и резво подбежав ко мне, раскрыв клюв. Малыш хотел кушать. Видимо, с окна его и согнал голод. Меня он уже узнавал и воспринимал как своего родителя. В последующие дни его спрыгивания с подоконника стали учащаться, и мне приходилось, наводя порядок, каждый день работать с мокрой тряпкой. К тому же птенец начал, в моё отсутствие, запрыгивать на оконные горшки с цветами и рыться в земле в поисках пищи.
В один прекрасный день я вдруг заметил, что у птахи перья на крыльях достаточно отросли. Я поставил его на подоконник и поманил на пол свежим червячком. Не раздумывая, он спикировал вниз по наклонной траектории, отчаянно махая короткими крылышками. И тогда я принял решение начать учить его летать. Я стал каждый день брать его на руки и подбрасывать по направлению к своему дивану с мягкой спинкой.
Птенец по глиссаде врезался в мягкую спинку, падал на сиденье, встряхивался, и громким довольным свистом говорил о своей готовности продолжать обучение. Было ясно, что это ему очень нравилось. День за днём я постепенно отдалялся от дивана, и скоро мне уже не хватало расстояния в комнате. Через несколько дней, вернувшись с очередного экзамена, птенца я не увидел ни на окне, ни на полу, нигде. В растерянности я огляделся, и вдруг, сверху со шкафа, стоящего у двери, раздался милый свист моего любимца. Я поднял взгляд и увидел свою птицу, которая тут же спрыгнула мне на плечо. Я начал поглаживать и хвалить малыша, а он в свою очередь нежно насвистывал мне в ухо и пощипывал за волосы. Было очень приятно ощущать контакт с милым существом, и чувствовать, что и птице это приятно.
Итак, это был уже не птенец, а птица!
За месяц, птенец достаточно оперился, и стало ясно, что это молодой дрозд. С этого дня стоило только открыть дверь, как он вылетал, и начинал порхать по всей квартире. Моя мама, конечно, стала ворчать, потому что дрозд облюбовал карниз перед входом в большую комнату и пачкал под собой пол. Я успокоил родителей тем, что скоро собирался выпустить дрозда на свободу. Мне было не понятно, как мой любимец умудрялся отличать меня от остальных членов семьи, ведь стоило мне войти в дом, как дрозд уже по походке определял меня и садился мне на плечо с приветствием.
*********************************
Через какое-то время я почувствовала, что мои крылья хотят расправиться и опереться на воздух. Я стала их расправлять и махать, и сама не заметила, как слетела на землю.
Я оглянулась, - камни с кустами и твёрдое небо остались высоко наверху, а вокруг была земля из сухого дерева. Я ходила и осматривала все уголки, но еды так и не нашла. От скуки и ожидания мамы я заснула тревожным сном.
Когда пришла мама, она покормила меня, а потом взяла в свои крылья, подняла вверх и стала учить летать.
Мне было совсем не страшно учиться, потому что было не высоко, и падать было не больно, так как новая земля, на которой обычно спала мама, была мягкой.
Мы долго упражнялись, и я очень устала. Сон в эту ночь у меня был очень крепкий, и мне снилось, как мы с мамой летаем высоко в небе, и небо было совсем не твёрдым.
Теперь каждый день я без страха слетала от своих камней на деревянную землю, и мама учила меня летать.
Вскоре я уже могла пролетать по прямой большое расстояние, и научилась плавно приземляться на ноги.
Как-то раз, после отлёта мамы за едой, я стала слетать по привычке вниз, но вдруг решила подняться вверх, и это мне удалось! С восторгом я взлетела на большой деревянный камень, и стала его исследовать. Вкусного ничего не оказалось, и я заснула, потому что было тихо и сумрачно.
От голоса мамы я проснулась, над головой засветило маленькое солнце, и мама очень обрадовалась тому, что я научилась летать. Я слетела маме на плечо, и стала высвистывать в её большое ухо, о том, какие ощущения я испытала от своего первого настоящего полёта.
Теперь, я хотела исследовать всё вокруг, и стоило подвижной стене сдвинуться в сторону, как я вылетала наружу. Я определила, что моя мама живет в очень большом гнезде с другими такими же большими птицами. Все они во время полётов касались деревянной земли ногами, и издавали ногами разные звуки.
Иногда мама брала в крылья поющее дерево и что-то пела. Звуки поющего дерева были почти как у птиц, и я начинала подпевать маме.
С каждым днём мои крылья становились сильнее, и вскоре мне стало тесно в этом огромном мамином гнезде. Мне хотелось летать по открытому воздуху и самой искать червяков.
**********************************************
Наконец я сдал сессию, и мы с приятелем поехали за город выпускать птицу. Мы взяли велосипеды, дрозда посадили в клетку и поехали за город.
Когда показался небольшой лесок, мы вошли в него. У чистого звонкого ручейка я открыл клетку, и стал наблюдать. Дрозд подошёл к дверце и осмотрелся. Затем выскочил и вспорхнул на ветку ближнего куста. Оглядевшись и успокоившись после переезда, он спустился к ручью и начал деловито рыться в земле, поглядывая на нас. С грустью я расставался с ним и думал о том, что ждёт его. Сможет ли он быть осторожным по отношению к людям и прочим возможным врагам и опасностям, которые ждут его дальше на пернатом пути?
Мы с другом тихо удалились из леса.
********************************
Однажды утром после еды мама посадила меня в маленькое страшное гнездо с твёрдыми прутиками, и мы куда-то полетели. Путь был неблизкий, и я начала волноваться. Иногда мама поднимала меня с гнездом к своему лицу и успокаивала.
Наконец, стало тихо, и мама открыла гнездо. Я выскочила и вспорхнула на ветку. Вокруг были большие кусты и ручеёк, наверху настоящее нетвёрдое синее небо и никаких стен вокруг. Я решила проверить какая тут земля, и, слетев к ручейку, стала рыть её, - она оказалась не деревянной, а рыхлой и влажной. Вскоре я даже нашла червяка, - это была моя первая в жизни добыча.
Я так увлеклась самостоятельным поиском пищи, что когда оглянулась, не увидела мамы. Видимо она улетела по каким-то своим делам, решила я, и продолжила охоту. На коре дерева я нашла более интересную добычу, большого жука.
Внезапно рядом раздался очень знакомый птичий звук, похожий на тот, который я издавала сама. Я вспорхнула наверх и оглянулась, - рядом со мной сидела птица, которая сразу мне понравилась. Она поздоровалась со мной и полетела в чащу кустарника, пригласив меня последовать за собой. Я полетела по мягкому небу, стараясь не отставать от нового друга. Так вместе в поисках пищи мы пролетали весь день. Столь долго и высоко я ещё никогда в жизни не летала, и это было чудесно. Внезапно я увидела внизу на земле птиц, похожих на маму и попыталась к ним приблизиться, но мой друг криком отчаянно пытался меня отвратить от этого. Большие земные птицы оглянулись на его крик, и я не увидела среди них мамы.
К закату я была просто без сил и крыльев, и свалилась на ветку в густом кустарнике, куда привлёк меня мой новый друг. На следующий день нам встретились ещё две такие же птицы как мы, и, объединившись в стаю, мы летали по лесу в поисках еды.
Новая жизнь с полётами по мягкому живому небу нравилась мне изо дня в день всё сильнее.
Я привыкла к голосам своих новых друзей, и особенно отличала голос первого крылатого друга.
Ночи становились всё прохладнее, и память о маме постепенно стёрлась. Теперь я уже не стремилась, как и прочие члены стаи, приблизиться к земным птицам, так как иногда это было опасно. Как-то утром, после холодной ночи, мы
подлетели подкрепиться к дереву с большими гроздьями красных ягод. Когда я клюнула первую ягоду, она оказалась намного твёрже, холоднее и слаще, чем вчера.
Вожак стаи, сообщила нам, что завтра мы полетим на юг.
Мы с другом хорошо окрепли за лето, были готовы к любым перелётам, и, весело переговариваясь, уплетали холодные ягоды. Внизу в замёрших лужах синело твёрдое холодное небо.
*************************************
Лето промчалось, я начинал свой второй курс в институте. Стоял сентябрь, и как-то раз, войдя в свой Ленинградский двор, я заметил необычную птицу. Для каменного колодца с жалкими останками затоптанного и сломанного садика, этот взрослый дрозд был диковиной.
Это был мой бывший птенец! Он сидел и озирался по сторонам в поиске своего «гнезда», каковое видел только изнутри квартиры. Конечно, он уже стал пуганым, и когда я приблизился к нему с протянутой рукой, дрозд вспорхнул, и улетел вверх неведомо куда. Мне стало необычайно хорошо, от того, что моя птица перед отлётом на юг заглянула ко мне и махнула на прощание своим крылом.
До сих пор приятно вспоминать, как я вскормил и научил летать птицу. Как сложилась его дальнейшая судьба? Надеюсь, что по птичьи счастливой. И наверняка, мой дрозд свил свои гнёзда, и научил своих птенцов летать.
******************************************
Когда мы пролетали над большими скалами, где были большие светящиеся гнёзда земных птиц, я попросилась у вожака взглянуть на родное каменное гнездо с твёрдым небом. Стая полетела за мной и села поджидать меня наверху той огромной скалы, в которой было моё гнездо. Я пролетела вдоль всех похожих друг на друга гнёзд и опустилась у земли на забор.
Мне было очень трудно отличить своё гнездо, но я должна была попрощаться со своим детством, и поэтому была здесь.
Внезапно ко мне стала приближаться большая земная птица, - это была моя бывшая мама, я узнала её голос и звук её ног. Но приобретённая мной в стае осторожность уже не позволила бывшей маме коснуться меня как прежде. Последний раз я посмотрела на свою приёмную маму, которая научила меня летать, и взлетела наверх к родной стае.
Интересно, как сложится судьба моей мамы и её гнезда, пока я буду на юге, и почему эти большие земные птицы не имеют перьев, чтобы летать?
*********************************

О стрессах
(отрывок из «Исповеди сына веков»)

Я помню время, когда этого слова ещё не было в нашем языке. Первый раз я услышал его летом 1971, возвращаясь из альпинистского лагеря Баксан, где получал почётное звание значкиста «Альпинист СССР».
А дело было так. Мы с ребятами закончили смену в лагере и решили махнуть на море. Иссохлись на высоте кавказской, отмокнуть захотелось, и поваляться на пляже.
Я предложил ребятам вариант перехода через Главный Кавказский Хребет, не забыв упомянуть о том, что на той стороне море совсем близко. Мотивация была со ссылкой на одного из авторов книг и старых бывалых восходителей о том, что в ясную погоду с Эльбруса видно море. Мы вышли днём и только к вечеру добрались до ночёвки под перевалом Донгуз-Орун.
Хозяин ковчега, в котором уже была группа плановых туристов, лежащих подобно селёдкам в известном сосуде, был немолодой, но сильный и красивый кавказец, настоящий горский тип. Мы спали в своих спальниках и должны были заплатить только за ночлег на голых досках. После альплагеря нас несколько возмутило то, что за то, что мы просто легли спать на доски под шатром начальника приюта, в своих спальниках, нам еще надо было что-то заплатить ему. Мы решили сэкономить скудную кассу и, пораньше встав и не заплатив, тихо слиняли к перевалу. Но, увы, законы гор суровы, и как только наши ступни коснулись перевального снега, снизу из ущелья прогремел гром оружейного выстрела. Мы вздрогнули и, честно сказать, испугались. Я понимал, что в каком то смысле мы поступили не честно, но то, что за это можно стрелять в нас из ружья, явилось полной неожиданностью. Что-то просвистело над нашими головами, отозвалось громким эхом, а затем раздался гортанный крик, требующий возврата и расплаты. Я понял, что это мне придётся брать на себя и, простившись с друзьями, пошел вниз к своему палачу. Помню, как мне было стыдно, тяжело на душе, но одновременно легко. Дело в том, что мы ничего не воровали, а просто переночевали в общем туристском шатре в своих спальниках, хотя могли это сделать и рядом, но палатки у нас не было, а хотелось крыши. Внизу был короткий допрос с обвинением в воровстве, затем удивление кавказца тем, что мы ничего у него не взяли, и все его спальные мешки на местах. Помню, косые неприятные взгляды видевших моё позорное возвращение туристов, они делали вид, что им всё равно. Я отдал хозяину-начальнику этого Южного Приюта рубль, и пошел назад. Когда я пришёл наверх, к друзьям, мы потеряли часа три, солнце уже взошло, снег подтаял, и мы быстро спустились в Сванетию. На той стороне хребта мы попали в густые, высокие заросли черники. Шли без тропы прямо по кустарнику, на ходу срывая крупные и сладкие ягоды, удивляясь тому, что так близко от моря растёт северная ягода.
Потом была горная грузинская деревня с жителями, не знающими русского языка; крытая попутка с весёлыми грузинами-геодезистами и ночной Зугдиди. В городке мы двинулись к местной турбазе. Там нас встретили грузинские секс-маньяки и русские проститутки. Пока я оформлял для нас ночлег, двоих девчонок грузины заперли в какой-то комнате. Остальные ребята были подавлены и не знали, что делать. Я с детства общался с кавказцами, так как мать была родом из Тбилиси, и без колебаний пошёл выручать девочек. Через запертую изнутри дверь я предупредил джигитов, что по счёту три ломаю дверь. Драки удалось избежать. Девочки сидели обе красные и испуганные, но невредимые. Грузины сказали, что просто проверяли, - порядочные ли наши девочки или бляди, а заодно выясняли смелость ребят.
Оставаться в этом месте никому из нас уже не хотелось, и мы с облегчением одели так надоевшие рюкзаки, и пустились мимо двухэтажных домов с каминами и гаражами вдоль прекрасно асфальтированной трассы и, наконец, оказались на железнодорожном вокзале. Все устали, хотели спать и пить, до поезда было ещё несколько часов. Вокзальный киоск с сильно разбавленным пивом и темпераментным продавцом этого напитка работал и ночью. Толстый грузин наливал пиво под сильным давлением, отодвигая кружку на расстояние около метра. Этим, видимо, он потрясал воображение очередного клиента, и потрясённые они ничего ему не говорили. Я тоже, как завороженный, глядел, как ловко он ловил мощную и тонкую струю, постепенно удаляя и приближая кружку. О том, что в кружке была только одна пена, после такого зрелища все просто забывали, и молча потребляли отдаленно напоминающий пиво напиток. К сожалению, мы очень хотели пить, а не глотать пену, и, глотая последние слюни, нам хватило терпения дать отстояться этому напитку. Но убедить продавца в том, что он не прав, и что надо бы долить по полкружки каждому, мы не смогли. Его праведный гнев пролился на наши головы тем, что он швырнул нам наши деньги и сказал, что ему для нас, бедных таких и честных, ничего не жалко, даже его холодного вкусного и пенистого пива, но больше он нам ничего никогда не продаст. Душный ночной кошмар Зугдиди завершился для нас посадкой в общий вагон проезжающего поезда Тбилиси-Сочи.
Грузия, как в те времена все советские республики, а я это знал с детства, так как проводил каждое лето в Тбилиси и в горах Армении, была страной откровенно двойной морали. О законах Советской Власти здесь только иногда говорили по телевизору и в газетах или рапортовали для отчета Москве. Всегда было интересно послушать родственников о том, как принимали очередного визитера-контролера Центрального Комитета КПСС. Тбилисцы были в курсе всего, и перечисляли все рестораны и подарки, которыми замасливали высоких гостей. Скорость распространения слухов и сплетен в городе в соответствии с южным темпераментом носителей информации, была в несколько раз выше, чем у нас в Ленинграде. Почти все население Закавказья считало основным смыслом жизни получение удовольствий (главным образом за счёт государства), а для этого им требовались деньги, - вот этому все и подчинялось. Но если ты был русским, то рассчитывать на карьеру там не приходилось, все ключевые места и роли занимали кто угодно, но только не русские. Так моя тетя в молодости сменит свое имя Раиса на Ларису, и при наличии грузинской фамилии первого мужа, и отличном знании грузинского языка, неплохо ассимилирует в Тбилиси. Брат Валерий, блестяще зная язык, отрастит бороду и займется частным бизнесом. Все его тбилисские клиенты будут думать, что он грузин. Но для большой карьеры нужны очень сильные родовые связи. Ну а партийно-советское чинопочитание развило хорошо организованную коррумпированность всех государственных структур. Каждое чиновничье место стоило денег, - чем выше и доходнее, тем дороже. То есть, все занимались попросту обманом нашего общего государства под названием СССР. Постепенно эти порядки стали распространяться от окраин в центральные районы. Я рассказываю все обыденным языком, не злоупотребляя специальными терминами, и только то, что помню, и видел сам. Меня всегда удивляла разница в ментальности (кстати, хороший и емкий термин) моих родителей и южных родственников. Может быть, это было связано с тем, что мой отец был преподаватель и член КПСС, а мама просто очень честная женщина. Так, слово спекулянт было у нас равноценно оскорблению, а мои родственники с Юга относились к спекуляции очень почтительно. Вода и камень точит, и в результате, все мы приплыли к Перестройке и «капиталистическому» строю, но об этом поговорим полнее потом.
Итак, утром мы уже были в России, и к середине дня добрались до искомого дикого пляжа у поселка Уч-Дере. Наверху в самом поселке на горе жили мои дальние родственники, и это место было мне очень дорого как воспоминание о безмятежном детстве. Все сразу же ринулись с дамбы по веревке в море, так как мы расположились на верхе защитной береговой бетонной стены под живописной южной сосной. Потом мы пожалели об этом, но было поздно, многие наши вещи были закапаны чудесной пахнущей сосновой смолой. На следующий день я поднялся к родным, которых не видел несколько лет, и заодно зашел в магазин, прикупить еды. Бабушка сильно сдала, и стала еще белее, даже как-то прозрачнее. Но, как и прежде она была приветлива и ласкова. Я рассказал о себе, о событиях в Ленинграде, о родителях и о своих друзьях, которые были внизу у моря. Бабушка пыталась меня накормить, говоря, что я очень похудел, но мне кусок не лез в горло, так как я знал, что ребята такие же голодные, как я, ждут меня внизу с продуктами. Надо заметить, что денег у нас было в обрез, но даже у двоюродной бабушки я не мог их просить, зная, как нелегко ей живется.
Ну, а где же обещанная история о стрессе? Спросите вы. Не будем спешить, она уже началась.
Неделя морского рая закончилась на перроне в Сочи. Часть ребят уезжала к себе на Родину, так как каникулы еще не закончились. Мы попрощались, и, оставшись втроем одной мужской компанией, сели в тенёчке ждать своего поезда. Денег осталось только на проезд в метро. В рюкзаках лежали два батона и сигареты без фильтра «Прима». Все было рассчитано, кроме одного… Через час после ожидаемой посадки на дополнительный поезд по станционному громкоговорителю благозвучный женский голос с мягким южнорусским акцентом объявил, что наш поезд задерживается на три часа. Через три часа мучительных ожиданий тот же голос повторил свою фразу слово в слово опять. Начинало темнеть, и, наконец, голос женщины, которую мы уже начинали тихо ненавидеть, сказал, что поезд сегодня вообще не пойдет по техническим причинам, а пойдет только завтра утром.
Наши физиономии вытянулись, так как лишние сутки в наши планы не входили. Я предложил ребятам идти ночевать к морю на пляж. - А где море? - Спросили они, я напомнил, что в окне электрички мы видели его на расстоянии двух-трех километров от станции. Взгромоздив на спины абалаковские рюкзаки, с торчащими из них штыками ледорубов, мы пошли по шпалам на непредвиденную ночевку к морю. Действительно, через два километра мы почувствовали запах моря, но внезапное препятствие, о котором мы просто забыли, перекрыло нам путь. Перед нами зияло огромное отверстие туннеля в склоне горы, которая была нашей последней преградой к морю. На нас упал свет, откуда-то взявшегося прожектора, и чей то голос произнес страшные и угрожающие слова о стратегическом объекте, милиции, тюрьме и открытии предупреждающего огня. Недавно в нас уже стреляли, и мы догадались, чем это может закончиться. Понурые мы повернули уже в полной темноте назад. Слева был поросший густой южной растительностью склон горы, где громко стрекотали сверчки, кузнечики и пронзительно сигналили древесные лягушки. Справа тянулись какие то сады и деревянные домики. Есть хотелось страшно, ведь надо было учесть наш юный возраст, и то, что мы были хорошо истощены после своих гор. И тут мы решились на очередной рискованный шаг. Даже если бы за него мы получили порцию соли в спину или ниже, или на нас напала дворовая собака, мы уже ничего с собой не могли поделать и полезли в чей то самый темный сад. Быстро набив карманы какими то плодами, мы кинулись обратно на шпалы. Отдышавшись, мы стали пробовать свою добычу, и с сожалением определили, что это твердые и еще зеленые груши. Заночевали мы под железнодорожной насыпью на каком-то газоне.
Утром я проснулся от какого то размеренного звука. Подняв голову, я увидел женщину дворника, которая, помахивая граблями, приветливо произнесла, - Ну что, утомились сынки! В утреннем свете все стало видно, мы лежали на грязном и пыльном газоне, прилегающего к путям сквера, а вокруг нас валялись какие-то отбросы, пустые банки и грязные бутылки. Видимо, дворничиха приняла нас за каких-то курортных бичей. Быстро собравшись, неумытые, мы потащились на вокзал.
Ждали до середины дня, нервы притупились, так как поняли, что надо экономить силы. Перед посадкой в поезд мы вспомнили, что у нас один билет в другом вагоне, и решили его разыграть. Жребий выпал на меня. В сердцах я выпалил, что у меня в купе будет красивая белокурая Жизель, которая будет меня кормить до самого Ленинграда. Друзья криво усмехнулись и сказали, - Ну, ну…
Когда я вошел в купе, Жизель посмотрела на меня своими большими, голубыми глазками и приветливо улыбнулась, увидев гитару и штычок ледоруба. Не знаю, что получилось в ответ у меня на лице, но помню, что сразу же, молча, я залез на свою вторую полку. В купе нас, почему-то, оказалось трое, хотя билеты были нарасхват, и одно место так и осталось незанятым. Внизу был пассажир мужчина лет сорока с виду, по внешности типичный технарь-интеллигент, a la Шурик. В пути мы представились друг другу, и я узнал, что сосед был сотрудником лаборатории известного электротехника и автора моего студенческого учебника по усилителям - Цыкина. Он возвращался из санатория, в котором его лечили от стресса. Я спросил, что это такое, - «стресс», и он с гордостью продемонстрировал мне свои синие ногти на бледных и тонких интеллигентных руках. При этом он сказал, что до санатория они были еще синее, а причиной всего явилась большая нагрузка на нервную систему на работе и в быту. Соседка оказалась студенткой вечернего факультета журналистики тогда единственного в Ленинграде Университета (гордо носившего тогда имя товарища Жданова, большого любителя гонений русской, в том числе и научной интеллигенции), возвращающейся с курортного отдыха. Я тоже вкратце представился своим попутчикам. Жизель весело щебетала или читала, целый день ничего не ела, а только пила напитки или покупала мороженое. Мне было стеснительно просить своих соседей дать мне поесть, поэтому я либо лежал на полке и смотрел в окно, либо выходил к ребятам покурить. Потом Жизель, как я условно ее назвал про себя, попросила меня спеть что-нибудь альпинистское. Я подумал, что, может быть, это наведет ее на мысль отблагодарить меня хотя бы мороженым, и что-то такое ей напел. Эффект был неожиданным. Жизель просила петь еще и еще. Мои силы подходили к концу, и я попросил ее дать мне сигаретку. Мы вышли покурить в тамбур. Она призналась, что впервые слышит такие песни и ей это интересно как журналистке и собирательнице современного фольклора (тогда термин бардизм ещё не вошёл в наш лексикон). Затем пришли мои облезлые друзья, и мы закурили еще по одной с фильтром из пачки Жизель. Я представил своих друзей, но, узнав, что они песен не поют, а только подпевают, Жизель потеряла к ним всякий интерес. Друзья уходили в свой вагон более удрученными, чем пришли, но, может быть, мне это только показалось. Мороженого в тот день я так и не заработал, а во сне мне впервые в жизни стала сниться еда.
На следующий день, я пошел проведать друзей в соседний вагон. Ребята стояли в коридоре, их лица были почему-то зеленого оттенка, хотя занавески у окна были белыми, а стены коридора желтыми. Что случилось? – Простодушно спросил их я. - А ты загляни в наше купе и поймешь, - угрюмо сказал Толик Мошников (Кстати, через пятнадцать лет его признают лучшим альпинистом мира). Открыв дверь, я увидел бабушку, держащую на коленях капризного мальчика, не желающего есть с ложки какую-то вкусную еду. Не выдержав такого издевательства, я произнес, глядя на мальчика, что ужас как люблю, есть мальчиков, которые не хотят кушать из рук бабушки. Мальчик вытаращил на меня глазки и широко открыл рот. Бабушка, не растерявшись, тут же сунула ему свою ложку, и удовлетворенно посмотрела на меня. В шоке от этого зрелища я скорее закрыл дверь купе.
– Да!… Мужики, дайте закурить!
В ответ они мне сказали, что осталось на нос по три сигареты, а ехать еще полтора суток.
Кстати, к этому сроку резервный батон мы уже прикончили, а наш дополнительный поезд еле тащился, простаивая на всех станциях и полустанках.
- Ну, ладно, мужики, я пошел.
- Иди, иди, менестрель, к своей Жизели, - донеслось мне в ответ.
По-моему, это пробурчал Юра Бейлин (который через пятнадцать лет станет гражданином Израиля и поднимет еврейский альпинизм на ранее недосягаемый уровень).
В купе я опять залез на полку и попытался заснуть. На очередной остановке Жизель толкнула меня в бок и спросила, - почему я ничего не ем, не пью и не выхожу на остановках подышать свежим воздухом. Я что-то пробурчал в ответ. Когда поезд тронулся, она с улыбкой протянула мне мороженое. Потом я его усердно отрабатывал в течение трех часов пения. Перед сном в прокуренном тамбуре Жизель попросила мой домашний телефон и сказала, что очень хочет пригласить меня в гости, записать на магнитофон.
Перевозбудившись от пения и нытья в животе, я долго не мог заснуть. Лежа на своей верхней койке, вспоминал рассказ мамы о том, как во время голода в 1933 году мой дед вывез свою сестру, ту самую бабушку Лену из Уч-Дере, с четырьмя детьми из Минеральных Вод, и, тем самым, спас их от голодной гибели. Потом я вспомнил, как видел своего деда Захара последний раз живым. Мне было тогда лет 10. Мы с мамой проводили лето в замечательном курортном городке Лоо. Мама не хотела стеснять своих родных в Уч-Дере, и мы квартировали у частников. Тогда я уже знал, что дед был репрессирован Берией и вышел только после второй отсидки в лагерях. Наша встреча была не очень веселой. После первого срока дед сошелся в ГУЛАГе с какой-то красивой стервой, которая увела его от бабушки, и он построит для своей новой семьи дом в Лоо. Но мы к ним не ходили, потому что Мария, новая жена деда, никого из его детей знать не хотела. Она родила ему красивую дочь, которая была моей ровесницей, потом через несколько лет я мельком видел свою тетку, и она действительно была дерзко красива. Моя мама не видела своего отца много лет, выросла, вышла замуж и родила свою первую дочь без него. Дед был высокий, старый, со странным хрипловатым голосом, он был одет в белый хлопчатобумажный костюм, по-моему, наподобие того, в котором обычно представали на фотографиях генсеки Иосиф и Мао. Они шли с мамой в обнимку по вечернему Лоо, и о чем то тихо разговаривали. Мне было не очень интересно их слушать, и я бегал вокруг них. Потом они присели на скамью, и дед попросил меня купить в киоске папиросы «Казбек». Мама дала мне мелочь, но киоскер не хотела мне отпускать, говоря, что я еще маленький. Поверила она после того, как я показал на дедушку и маму, а они в ответ махнули руками. Возвращаясь, я случайно заметил, что у деда между ног почему-то растет темное мокрое пятно. Потом мне мама объяснила, что дедушка стал старым и больным. А раньше он, с ее слов, был орлом. В 20-е годы он участвовал в продразверстке в селениях вокруг Тбилиси и в Армении. Сам он был, как и моя бабушка по маме, из села Привольное в Степанаванском районе Армении (теперь все названия изменены на армянские). Мама говорила, что, когда они с отцом приезжали в Привольное на автомобиле, деревенские старухи крестились и говорили: «Вот, опять Захарка на ганданабиле приехал!». А пострадал он за то, что на совещании, проводимом Берией, задал, как говорится, лишний вопрос. Той же ночью его взяли, и моя бабушка навсегда лишилась мужа, имея на руках троих детей.
Когда сразу не заснуть, память часто возвращает в прошлое. Потом я вспомнил развалины плотины на речке, протекающей через Лоо, о которых мама говорила, что это строил дед. Это была смешная история. Дед был очень энергичен и предприимчив. После первой отсидки, обустроившись в Лоо, он решил проявить предпринимательскую инициативу и начал с разведения рыбы. Он нашел какого-то «инженера», который спроектировал ему плотину на речке, для отвода воды в пруд для рыбного хозяйства. Летом на высохшем русле плотину быстро построили, зиму она простояла, но весной паводок разнес ее на те самые развалины, о которых я упомянул, а «инженера» след простыл значительно раньше.
Так, вспоминая свое Черноморское детство, я незаметно заснул. Ночь прошла как обычно, еда снилась все также, но в еще большем количестве. Проснувшись, я посмотрел вниз и увидел на интеллигенте разбитые очки и грустное выражение лица. Поздоровавшись, я поинтересовался, что случилось, и где он разбил очки. В ответ я встретил такой яростный взгляд, что мне стало не по себе.
- Это ты, гад, мне их разбил - произнес он каким-то изменившимся высоким голосом.
Я в растерянности оглянулся на Жизель, ища поддержки. Она скромно опустила глаза и кивнула, - «Да, это сделал ты». Затем она поведала мне о том, чего я так и не мог вспомнить. Оказывается, ночью поезд резко остановился, видимо, кто-то нажал на стоп-кран. Она проснулась от грохота и в ночном свете с ужасом увидела, как я со второй полки лечу с закрытыми глазами вниз. Она в ужасе хотела закрыть глаза, чтобы не видеть, как я сломаю себе шею, но я с закрытыми глазами оперся в падении на стол рукой, чётко приземлился на ноги и с совершенно спокойным сонным лицом, молча залез опять на свою полку.
- Когда ты оперся о стол, твоя рука раздавила очки соседа. Вот так!.., - взволнованно произнесла Жизель.
Я обрадовался тому, что есть шанс избежать гнева интеллигента, и воскликнул: «Значит, я не виноват! Ведь, если бы я не выставил руку, я бы свернул себе шею!». Интеллигент с землистым лицом скрестил руки, вцепился своими синими ногтями в подмышки и, насупившись, замолчал до самого Ленинграда. Так, в августе 1973-го я впервые узнал, что такое стресс.
Люди наивны, полагая, что, дав какому-нибудь природному явлению название, описав и классифицировав его, считают, что лучше познали мир. Стрессы были у людей и до того, как появился сам этот термин. Кстати, какой стресс был у меня самым первым? На одном семинаре в Крыму мне сказали, что у всех людей первым стрессом является их рождение, то есть, переход из комфортной околоплодной жидкости и почти невесомого состояния в материнском лоне в воздушное пространство Земли, с его тяготением и отрывом от матери. Может быть, это и так, только я этого не помню, А помню, например, такой стресс: однажды мать, занимая места в двух очередях, оставила меня, трех или четырехлетнего в каком-то магазине на Васильевском, и наказала никуда не сходить с места. Видимо, я испуганно озирался, и тут какая-то сердобольная женщина, обратив на меня внимание, решила помочь найти маму. Помню, что я плакал от страха, помню, что меня куда-то повели. Потом был дядя милиционер, но к счастью, мама сама довольно быстро меня разыскала. Найти меня помогли прохожие. Как выясняется, стресс может иметь не только отрицательное значение. Так, в детстве, чуть не утонув у берега в Черном море, я быстро в четыре годика начал держаться на воде.
По всей видимости, главное, выйти из стресса победителем, а не побежденным. Тогда при повторении ситуации человек уже знает, как действовать.
*******************************

Немного о горах или о болтике в пупке

Тогда я пропустил два летних горных сезона и очень переживал. Первый раз меня не пустили с работы как молодого специалиста, несмотря, на ходатайство Областного Комитета студенческого общества «Буревестник». С момента начала занятий альпинизмом я не пропускал ни одного летнего сезона, и регулярно выезжал даже зимой на Тянь-Шань. В сезон бездействия я успел жениться, и на второе лето родилась дочка. Помню, как знакомая альпинистка Лида, сказала, что перестанет меня уважать как мужчину, если я брошу жену с новорожденным ребенком ради гор. Так я остался на равнине и на второй сезон. Несмотря на невозможность выехать в горы, я продолжал всю весну активно тренироваться, все лето лазал по Петропавловке и выезжал на скалы. Все друзья уехали, и мне было очень нехорошо. Внезапно в конце лета вечером раздался звонок, и я услышал голос друга Николая, напарника по связке, который в этот момент должен был быть на Памире со сборной.
Дикция у Коли была несколько странной, и я спросил всё ли в порядке. Оказалось, что он никуда так и не выехал, и находился на отделении челюстно-лицевых травм. На скальной тренировке по альпинистским связкам Николай получил серьёзную травму челюсти и ноги.
На следующий день после звонка его уже выписали, и вечером он пришел ко мне домой. Во время диалога он мне сообщит о гибели Жени Вероховского, который оказался в нашей четверке вместо меня предыдущим летом 76-го на сборах в Узунколе. Ребята тем летом здорово налазали пятерок (высшая категория сложности), и все стали кандидатами в мастера спорта. Я здорово отстал тогда от них, оставшись перворазрядником с небольшим превышением.
Похороны Жени были трагическими. Волей судьбы его положили недалеко от могилы моего отца на кладбище «Жертв 9-го января». Мы тогда здорово напились, но водка нас не брала. Помню, что после поминок в доме Жени, мы с Толиком Мошниковым, Колей Козловым и Витей Варовым взяли ещё спиртного и приехали ко мне смотреть фильм о Матче 75-го года, где в эпизоде был живой Женя.
Я с Вероховским в горах не ходил, но на скалах мы с ним всегда очень тепло здоровались. Он был мне симпатичен. Почему-то мне иногда казалось, что в нем есть какая-то слабинка. Может быть, его утонченное лицо и не совсем спортивная фигура создавали у меня это мнение. Его срыв никто не видел. Группа выходила уже к вершине, стена была почти пройдена. Они искали место для ночевки, и Женя ушел по стене в сторону. Потом был его крик, полет маятником, удар об стену его тела и рывок верёвки.
Женя умирал на коленях у Толика всю ночь на памирской высоте пять тысяч метров. Потом врачи удивились этому факту, так как высота была большая, а он дышал одним легким, - второе было оборвано при срыве. Мы сидели до глубокой ночи, крутили фильм, снятый Николаем, смотрели слайды, где был Женя и пили, пили.
После всего этого я очень захотел вернуться в горы. Мне казалось, что я должен пройти то, что не прошел Женя. Поскольку два сезона я не ходил в горы, то не мог ехать со сборной даже кандидатом, и мне надо было подтвердить квалификацию.
В 78-м я попал на сборы, организованные мастером спорта Вячеславом Бакуровым в район Дугобы на Памире в ущелье Арчи-Каныш. В моей группе оказались ребята ниже меня по квалификации и опыту, поэтому в основном руководил восхождениями группы я. Мы уже отходили несколько вершин и собирались на пик Крылья Советов по четверочному маршруту. Описания и крок не было, я получил только устную консультацию о маршруте от других участников сбора. Все ребята советовали одно и то же, - подойти к предвершинному кулуару и по нему забежать на вершину, то есть, по-простому обойти гребень и весь гребневой маршрут, но это была бы уже не четвёрка «А».
Гора была в верховьях ущелья, и весь день мы шли по леднику вверх. Заночевали на леднике, и на утро, ещё при звёздах, вышли на маршрут. Вершина и гребень хорошо были видны с ночевки, и я не мог понять, где же тут может быть четверка, гребень казался мне низким. Я вспомнил, как кто-то из ребят сказал, что все, якобы, ходят по кулуару прямо под вершинный жандарм на гребень, и весь маршрут занимает всего три-четыре часа. Идти так мне было стыдно, и я пытался понять логику первовосходителей, которые все-таки накрутили здесь четверку. Когда вышли на ледник под гребень, я решил для себя, - надо было идти по гребню почти от начала. Так я решил, чтобы ребятам было не скучно, но скучать не пришлось особенно мне самому.
Вскоре на гребне мы нашли первый тур с запиской, и были приятно удивлены: дата записки была 195… - какого-то! Такого я за свою альпинистскую жизнь не припоминал. Нас охватил азарт первовосходителей. Чем дальше по гребню, тем круче стали вставать жандармы, а записки становиться более свежими. Всего мы нашли пять или шесть туров с записками разных лет, что говорило о недобросовестности всех последующих восходителей. Это было связано с тем, что, во-первых, до ледника было рукой подать, а во-вторых, многие ходили для «галочки», чтобы быстрее набрать вершин для разрядов. Конечно, это не способствовало опыту этих восходителей, и очевидно, что правильно было бы снизить категорию маршрута и разрешить всем идти по кулуару по более низкой категории сложности. Но классификацией маршрутов мы не занимались, и поэтому упрямо продолжали идти по гребню, преодолевая всё на своем пути.
Маршрут был скальным и пока не очень сложным, но время шло, и стало ясно, что на вершине мы окажемся только на закате. Надо заметить, что этот район Памира характеризовался в основном скально-ледовыми маршрутами и устойчивой погодой. Постепенно сложность встречающихся на гребне жандармов стала возрастать.
Самое интересное началось только на последнем предвершинном жандарме. Солнце еще светило высоко, гранитная скала была теплой, за жандармом маячил массив вершины. Уже далеко внизу был ледник и старые заплывшие следы восходителей по кулуару. Мы вышли на маленькую полку в начале стены, и осмотрелись. Отсюда можно было спуститься дюльфером вниз в предвершинный кулуар, расстояние до снега было метров четыреста, но это было бы отступление от замысла. Обойти жандарм по низу не представлялось возможным из-за карнизов, и это была бы уже не четвёрка, а что-то покруче. И так, только вверх! Я вбил два крюка и пошел по стене, зная, что кроме меня из моей группы никто её не пройдет. Красная гранитная стена жандарма была отвесным монолитом с небольшими и редкими зацепками. Всё было как на тренировочных скалах Ястребиного в Карелии, и «болельщики» внизу, только страховка нижней в отличие от скалолазания. Стенку около 30 метров в старых триконях (на этих сборах нам не выдали вибрамы) я прошел быстро, но на выходе пришлось задуматься. Ниже на стене я смог вбить два не очень серьезных лепестка, поскольку трещины были глухие и неглубокие, короче это были не крючья, а «сопли».
На полке внизу меня ждали три мужика, стоящие на двух крючьях, о чём-то тихо переговаривающихся, и изредка посматривающих на меня, нисколько не сомневаясь в успехе. У каждого из них была своя судьба, у кого-то уже были жены и дети, а я заторчал на выходе восьмидесятиградусовой стены и решал, что делать. Носки ног стояли на трении на маленькой наклонной полочке под носки ботинок, слева на уровне плеча я держался рукой за косую, уходящую вниз влево трещину. Кисть правой руки лежала на заглаженной полке над головой, причем дальше, насколько я мог ее обшарить, был какой то песок. Расстояние до последнего крюка внизу было достаточно внушительным для того, чтобы у меня перед выходом на полку возникло желание вбить что-нибудь еще. Я несколько раз пытался левой рукой подобрать подходящий крюк для трещины, но она была шире, чем мне хотелось, а закладушек у нас не было. Я пытался спарить два крюка, сделав их толще, чтобы хоть как-то создать опору для левой руки, ведь для ног зацепок выше полочки, на которой я стоял, не было. Правая рука потихоньку затекала на гладком перегибе, но убрать ее я не мог, - не куда было. Я гнал от себя посторонние мысли и эмоции, - никакой паники! Но скоро ладони вспотели. Эх, если бы для правой руки на полке была хотя бы маленькая зацепка! Но, сколько я ни шарил, наверху был только мелкий песок, а дальше мне было не дотянуться.
У альпинистов есть святое правило – «ТРИ ТОЧКИ ОПОРЫ», этому правилу надо следовать на любом виде рельефа. Если соскочит одна из точек, остальные две удержат, но никогда не должно быть одной, только в крайних случаях, или когда все просто и безопасно.
Когда после нескольких попыток все-таки удалось вбить спаренные крючья, я вдохнул перед финишным рывком, напрягся и, опираясь на руки, начал движение вверх. Внезапно карабин с крючьями вылетает из-под левой, и правая рука от рывка соскальзывает с верхней полки. Потная рука на теплой и гладкой скале не удержалась, а крючья, не заклинившись в конусной трещине с гладкими стенками, со звоном повисли на страховочной петле. Когда крючья вырвались из стены, я мгновенно отпустил их, и ощутил, что стою на отвесе на носках старых отриконенных ботинок. Каким-то чудом в этот момент мне удалось сыграть телом и прижаться к скале без рук на равновесии. Еще через мгновение левая рука впилась в трещину, а правая опять легла на гладкую покатую верхнюю полку с песком. Для надёжности я сжал левую руку в кулак и, повернув, заклинил её в трещине.
Понял, что, либо сейчас, либо уже никогда. И тут что-то случилось с сознанием и организмом. Я знал, что только что был на волосок от срыва, и это была бы смерть. Она ждала тогда нас всех внизу, метрах в четырехстах, тихо и незаметно радуясь предвкушаемому пиру.
- Нет, не возьмешь! Осознание того, что ребята вверили мне свои жизни, придало мне силу для решающей попытки. Уже не задумываясь, я просто взлетел на полку без всякой вспомогательной точки опоры, сам не знаю как. Затекшие руки были не мои, но они не соскользнули, и стена была подо мной!
«Перила готовы!», - хрипло крикнул я вниз.
Потом, в базовом лагере, уже лежа в темной палатке, мной овладел страх за то, что могло произойти на этой четверке. Это был страх не за себя, а, в первую очередь, за ребят. За себя я не боялся, просто гнал все дурные мысли прочь, хотя перед глазами в горах частенько вставало заплаканное лицо жены, - она почему-то всегда провожала меня в горы в слезах, хотя сама в юности ходила по горам горной туристкой.
Той ночью у меня впервые защемило сердце в горах… И я понял уже на своем опыте, насколько серьезный вид спорта альпинизм, ведь цена ошибки - жизнь не только моя, но и друзей. А имею ли я право на это? Ребятам, о том, что произошло на стенке последнего жандарма, я так ничего и не сказал. На самом деле все это длилось минут пятнадцать - двадцать, но ясно помню всё до сих пор, как вчера.
Конечно, если бы у нас были закладушки, и хотя бы одна лесенка, которые мы в те времена делали сами, а на ногах хорошие скальные туфли и канифоль для рук, я прошел бы это место и не заметил, но получилось так, как я рассказал.
Потом на пути с ледника к базовому лагерю получился анекдотичный случай. Мы не думали, что пойдем в темноте и не взяли фонаря. По леднику прошли успешно, но когда стемнело, и ледник закончился, мы никак не могли выйти на тропу, ведущую вниз ущелья. Мы бродили в кромешной тьме с одной морены на другую, а луна торчала где-то за хребтом, и не светила нам. Хотели, было, уже поставить палатку, но вдруг снизу подул теплый ветер, и справа пахнуло овцами. Я приказал всем идти за мной. Я знал, что это был запах горной тропы, значит, она была передо мной, и я нашел ее в полной темноте. Через полчаса ходьбы вниз по тропе луна вышла из-за гребня и ярко осветила все ущелье.
На разборе ребятами было отмечено мое острое обоняние и педантичность первопроходца, а начальник сборов пожурил меня словами: «И за чем тебе был нужен этот геморрой?».
Если бы кто-нибудь знал мой настоящий «геморрой», который я имел на этом не очень сложном, но нудном маршруте. Интересно, те, кто обходили гребень стороной, знали об этой стенке последнего жандарма или нет? В итоге я пришёл к выводу о надуманности и нелогичности маршрута, на эту вершину.
После разбора за вечерним чаем я вспомнил старый анекдот-тост про человека, у которого в пупке был болтик. Человек жил и не замечал свой болтик, потому что привык. Но как-то раз обратился он к врачу и тот посоветовал ему избавиться от инородного тела, и при этом сказал, что медицина здесь бессильна. Человек пойдет к бабке, а та пошлёт его за тридевять земель в тридесятое царство, за синее море на остров. На острове том растет дуб, на дубе ларец, а в ларце, как полагается, избавление от болтика. Человек всё преодолеет и доберётся до ларца. Когда он откроет ларец, то найдёт в нём простой гаечный ключ подходящего размера. Человек начнёт выворачивать болтик, и как только отвернёт, у него отвалится пятая точка. Мораль анекдота ясна: зачем ехать за тридевять земель, чтобы найти себе на задницу приключения.
За то лето я подтвердился, вернул себе квалификацию, и на следующий 1979 год поехал на сборы и открытый чемпионат города в Фанские горы. Кстати, у Визбора есть чудесная песня «Я сердце оставил в Фанских горах».
На подходе и первой заброске произошёл забавный эпизод. Я шёл по крутой пыльной тропе с тяжеленным рюкзаком. Жара была страшная. Пот разъедал глаза, мешая любоваться окрестными пейзажами, да тут ещё и гюрзы стали попадаться на пыльной тропе. На верхнем перегибе я заметил женщину, которая пристально смотрела вниз на меня с края утёса, прилегающего к тропе. Она была в лучах солнца, и я не мог её разглядеть.
- Здравствуйте! – произнесла весело незнакомка. Собравшись и
«приосанившись» под пятидесятикилограммовым грузом, я прикрылся рукой от слепящего солнца и ответил.
- Простите, мадам, ваше лицо мне знакомо, но не помню, где мы встречались.
Она рассмеялась, - Мы с вами работаем в одном КБ, я из конструкторского отдела. А сюда на Куликолон, меня затащил муж, он у меня фотограф и заядлый турист.
Ну, вот! Мир как всегда оказался тесен.
После ночевки под Куликолонской стеной среди голубых озер с форелью маринкой, мы всем Ленинградским сбором перевалили в ущелье Алауддин. Фанские маршруты являются в основном скальными и скально-ледовыми, то есть технического класса. Наша сборная команда займёт на чемпионате города первое место, покорив вершину Чапдару в лоб по шестёрке (наивысшей категории сложности). Я любовался на нашу команду в подзорную трубу. Это был маршрут экстра класса, и все ребята проявили себя альпинистами экстракласса.
На этих сборах-чемпионате я хорошо походил и набрал пятёрок на КМС.
Наконец-то мне доведётся вновь пройтись в связке с Витей Варовым. Он возглавлял команду Строительного института (ЛИСИ). Мы взойдём с ним по стене на Чапдару с обратной стороны. Маршрут будет проходить под обстрелом висячего ледника, и это придавало ему особый шарм, так как лёд перелетал весь маршрут.
На первой стенной ночёвке Витя предложит мне обработать пока светло ещё пару верёвок. Он хотел посмотреть, как я работаю, так как мы с ним не ходили уже два года из-за моего пропуска сезонов.
Психологически своим вертикальным пространством стена давит на человека постоянно. Здесь нельзя терять внимание и контроль над ситуацией. Расслабляться можно только когда сидишь или висишь на самостраховке, и не надо страховать друга. Ребята его команды занимались биваком, а Витя пустил меня вверх по камину. Это была моя первая «Б», до этого пятёрки были «А», и разница в сложности была ощутимой. На исходе второй верёвки Виктор почувствовал, что я устал, и дал команду закрепить перила. Потом поработал Витя, и я, страхуя его, любовался его великолепной техникой скалолаза.
Утром, закреплённые накануне перила, нам здорово помогли сэкономить время, и за день мы пройдём стену до конца, уйдя из-под висячего ледника. Вторая ночёвка будет на краю просторного снежного северо-восточного предвершинного склона Чапдары. Огромные яркие звёзды и луна освещали окрестные склоны и дальние вершины нереальным светом. Такое трудно описать словами, и счастливы те, кто видел это зрелище. Кстати, у Масяни есть подобный сюжет о любителях горного восхода в Гималаях.
Наутро, едва розовые лучи солнца окрасят противоположные вершины, мы увидим потрясающую лавину. С вершины противоположного ещё тёмного ущелья упадёт часть ледника, гора под нами дрогнет, а снежная пыль со дна ущелья поднимется на наш уровень, то есть, на несколько километров вертикали, и закроет обзор ущелья. Грохот будет сильный, но далёкий. Величие гор не является пустой и красивой фразой, и нам, букашкам, это было продемонстрировано ещё раз. Такой лавины на Кавказе я не видел даже с Безенгийской Стены. Масштабы Памира более величественны, а что говорить тогда о масштабах Гималаев!
Последней вершиной на тех сборах у меня станет Бодхона. В переводе с таджикского это имя значит – Плохой Дом. Мне придётся пройти её по пятёрочному «Б» контфорсу. Перед выходом ко мне подойдёт наш капитан команды авиационного института Миша Хитров и наедине скажет:
- Коля, не спеши. Не равняйся на Мошникова и Варова, которые прошли
этот маршрут в двойке за день, тем более что перед этим они уже месяц были в горах на других сборах. Вас четверо, значит пойдёте медленнее, и для твоих ребят это первая «Б».
Я принял это к сведению, но через пять дней у меня был билет на самолет домой, да и самолюбие хотело доказать, что и я не лыком шит.
Стена начиналась в соответствии с описанием маршрута прямо с ледника. Можно было по льду подойти к мрачному отвесу и потрогать его рукой. Я шёл первым. Былая спортивная форма и уверенность вернулись ко мне. Контролируя состояние группы, я держал ровный темп, стараясь не загнать ребят. Маршрут был красив, суров и серьёзен. На одной из полок, пройдя середину маршрута, сделали привал и пообедали.
Ребята были серьёзны, но не подавлены и даже пытались шутить. Только мой напарник по связке был не разговорчив. Инициативы идти первым и сменить меня никто не проявил, да и я ещё не устал. Двинулись дальше вверх.
Вторая связка выколачивала забитые мной крючья, и, вылезая по вертикальным перилам, подносила их мне. На исходе стены мы оказались в месте, которое можно было пролезть двумя путями: в лоб по внутреннему нависающему углу, или влево по стене с карнизами. Мы опять перекусили и передохнули. Место было последним «ключом» маршрута. Я посмотрел на лица ребят: они были слегка уставшими, но уверенными. К этому моменту я психологически устал больше других, так как «пропахал» первым почти всю стену. Я предложил напарнику по связке, Алику, пройти это место первым. Он хмуро пошёл вперёд, но направо траверсом. Я прокричал ему, что там полный стопор, отрицательный сброс, но Алик молча шёл вправо, пытаясь найти обход «ключа» дальше по стене. Там были чьи-то крючья, и он решил, что идёт верным путём по косой широкой трещине. Пройдя верёвку и дойдя до правого ребра стенки, Алик заглянул туда, и я увидел, как его каска приподнимется на голове. Алик спустился лазанием обратно и отказался идти дальше первым. У него это была уже вторая «Б», как и у меня, а для второй связки это был дебют. Я посмотрел на оставшихся, но они отвели взгляды. Дима и Сергей были очень сильными парнями, но их скальная подготовка была послабее, к тому же психологическое давление «Б» и её вертикали давало себя знать.
В этот момент со мной произойдёт нечто схожее с тем, что было на Крылышках, меня охватит адреналин и холодная расчётливая ярость. Ярость не на ребят, а на ситуацию и этот маршрут, и гору, не позволяющую покорить себя, и заставляющую сильных мужиков чувствовать себя слабыми. Я решил пойти влево по карнизам. Алику я наказал выдавать слабее и внимательно прислушиваться ко мне, собрал все лесенки, закладушки и крючья и пошёл. Полочки вывели на отвес, уходящий отрицательно вниз, а вверх каскадом карнизов. Что было наверху за карнизами, было не ясно, но вверху под карнизами я заметил старые шлямбурные крючья. Они были вбиты прямо в монолит потолков, и о них мне рассказывали ребята на консультации по маршруту.
- Значит иду правильно!
Забив первый крюк, и повесив оттяжку, я вбил второй, и крикнул Алику, чтобы он подошёл ко мне. Мне была нужна максимальная длина верёвки.
Используя арсенал и старые шлямбуры, без особых проблем я прошёл карнизы, и оказался на склоне с вмёрзшими в лёд камнями. Кошки достать возможности не было, к тому же было видно, что по камням можно осторожно подняться до перегиба. Верёвка шла очень туго, несмотря на оттяжки. Я выбрал максимальную длину и кричал вниз, чтобы Алик выдал ещё, но меня никто не слышал. Карнизы и восходящий ветер относили мой крик в сторону. Наконец, Алик сообразил, что мне не хватает верёвки, и выдал мне ещё пару метров. Чтобы не сорваться, постоянно с усилием вытягивая верёвку, я вылез за перегиб, и упёрся ногами в большой камень, вмёрзший в лёд.
- Теперь меня уже никто не услышит, - думал я, но всё равно кричал, что перила готовы.
Наконец, я почувствовал. Что кто-то сильно тянет верёвку, значит, ребята пошли ко мне по перилам. Наконец все были в сборе, и, отдыхая, дышали как рыбы на песке. Высота здесь была уже под пять тысяч.
Дима, отдышавшись, протянет мне руку с вывалившимся под его весом старым шлямбуром и скажет: «Это тебе на память о Бодхоне». Шлямбур выпадет из своего гнезда, когда Дима будет снимать с него лесенку. Потом я долго хранил этот шлямбурный крюк дома, как талисман, который не дал мне улететь вниз. Видимо, его гнездо расшаталось, и его срок наступил именно под Димой. Потом я подарю этот шлямбур одному своему другу как талисман.
Передохнув, мы полезем по каскаду полок с осыпными камнями одновременно на укороченных верёвках. Шли осторожно, чтобы не только конечностью, но и верёвкой не скинуть, на идущих внизу, камней с полок. В некоторых местах я использовал закладушки и оттяжки.
Стена становилась менее крутой, и освещалась закатным солнцем. Все уже почувствовали, близость предвершинного плеча и ночного бивака. Последняя полка была сплошь усыпана камнями. На гладком перегибе прямо на краю лежал хороший «чемодан». Я осторожно прошёл мимо и закрепил верёвку. Вот показался Алик. Должны были подойти и другие, но Алик зачем-то поспешил, и вдруг схватил обеими руками чемодан.
- Алик, что ты дела…! – не успел закончить я свой возглас.
Чемодан с Аликом исчезнут за перегибом. Снизу раздастся страшный грохот, а потом наступит полная и страшная тишина. Моя верёвка вначале натянулась, но сильного рывка я не почувствовал, затем верёвка полностью легла. Я не решался потянуть её, оттягивая момент истины, надеясь, что Алик всё ещё на полке.
Рация была у меня за спиной, скоро надо было выходить на связь. В эти тяжёлые мгновения я решил: если верёвка перебита, и Алик улетел вниз со второй связкой, я выйду на связь, доложу ситуацию, и прыгну к ребятам. Жить после такого уже не хотелось, хотя вокруг сияло солнце, и красовались вершины гор.
Пока я готовился к самому худшему исходу, к великой моей радости, снизу появилась каска Сергея, он был врач наших сборов. Я спросил его, как дела, он махнул рукой и наклонился, попросив не тянуть верёвку. Док склонился над Аликом, его каска исчезла за перегибом полки, видимо, он помогал Алику. Вот появилась и каска Димы, - мне стало легче, но было не ясно, что с Аликом. Наконец, все выбрались наверх. У Алика был сильно поврежден сустав бедра, - чемодан «прочесал» ему всё бедро. А у Димы на каске остался свежий след удара, и левая рука безвольно висела вдоль туловища. Площадка для ночёвки была рядом, и мы стали устраиваться на ночлег. В палатке док занялся осмотром пострадавших друзей, и мы терпеливо ждали его вердикта. Переломов не оказалось, были только сильные удары камнем и поврежденные связки, кроме того у Димы оказалось лёгкое сотрясение мозга, так как его слегка тошнило. Спас-отряд решили не вызывать, и окончательно решить всё по утру.
Док выдал ребятам лекарства из аптечки и они легли. Я вышел на связь и сообщил о пройденной стене и планируемом штурме вершины утром. Следующая связь с базой была утром. По утру травмы у ребят разболелись сильнее, и мы с доком решили оставить их в палатке, а сами сходить на вершину. Настроение было подавленное, но мы с Сергеем быстро взошли на Бодхону и заменили записку.
На эту вершину как на Ушбу на Кавказе нет легкого пути. Спускаться надо было дюльферами от нашей палатки с плеча по стене четвёрочного маршрута. Спускались долго и осторожно, основную работу делали мы с доком, а ребят спускали со страховкой. Я шёл последним и только успевал продёргивать верёвки. Казалось, что ледник был уже рядом, но дюльфер сменял другой дюльфер, а расстояние менялось медленно. Но вот, наконец, бергшрунд (трещина между ледником и массивом горы), и мы на леднике.
- Ура! – закричали мы, и только тут ощутили, что Бодхона отпустила нас. Мы по традиции переобнялись и пожали друг другу руки, поздравив с восхождением. Мрачная стена и, сияющий под солнцем голубым и зелёным льдом ледник, молча наблюдали за нами.
Мы сели на камни, которые текли вниз с ледником, и стали переодеваться, скинули амуницию и перекусили. Затем провели разбор восхождения и, отдохнув, потихоньку пошли вниз.
В базовом лагере начальник сборов, Трощиненко Лёня, заметит травмы ребят и спросит, что произошло на маршруте. Я как руководитель восхождения в смягчённой форме опишу произошедшее. Лёня внимательно окинет нас своими весёлыми глазами, и серьёзно скажет: «А может быть, ты темп задал ребятам большой?».
Тут парни придут мне на помощь и скажут, что я регулярно останавливался, контролировал их, давал передыхи, и сам отпахал всю гору. Я был им благодарен, но чувство осадка от этого прецедента осталось на всю жизнь. Глядя себе в душу, я считаю, что виноват был я. Зря мне Миша тогда сказал фразу про Толика и Витю. Хотя, кто знает, чтобы было в другом варианте восхождения?
Больше я в горы не ходил, и покорял вершины, только зимой как горнолыжник экстремал, забираясь куда хотел, и спускаясь по целинным склонам.
Толик Мошников теперь стал выдающимся альпинистом-профессионалом, и входит в мировую когорту. У него своя фирма экстремального туризма, и все его клиенты после походов становятся его друзьями (http://www.cetneva.spb.ru/ru_index.htm).
Витя Варов потом, в Перестройку, станет первым Ленинградским строителем верхолазом. Как-то, в 1986-м, мы с ним встретимся у него дома на Красноармейской, выпьем за встречу. И я помню, как он стукнет себя в грудь и скажет: «Они хотят, чтобы я сверлил Исаакий, а я это делать не буду!», - речь шла о его работе по реставрации фасада известного Петербургского собора. Сейчас Витя в Магаданской области осваивает наши недра.
Пару лет назад я сделал видео копию наших альпинистских киноплёнок и совместных восхождений, смонтировал видео фильм, озвучил и выслал ему. Витя был очень рад, и тут же пригласил меня в гости. Что ж, может, и съезжу.
Николай Козлов, автор наших киноплёнок, преуспел на научно-техническом поприще и сейчас директор известной фирмы по охранным системам предприятий. Прошлой осенью мы с ним тряхнули стариной и в связке затащили на Меньшиковский Дворец у Невы макеты старинных ваз и княжеских корон. Это был наш посильный вклад в украшение города к трёхсотлетию.
Лёня Трощиненко погибнет в 1989 году. Горы не смогли его сломить. Его и ещё очень многих хороших парней и девчонок горы коварно накроют ледяной ночной лавиной. Лёня был очень сильный и жизнелюбивый человек. Все, кто знал его, тяжело переживали эту трагедию. Я чинил в то лето в гараже Козлова свой первый автомобиль Москвич. На крыше стоял маленький приемник, и я слушал Маяк. Внезапно диктор сообщит о грандиозной ледовой лавине с Пика Ленина, захватившей базовый лагерь Ленинградской команды. Количество погибших будет по альпинистским меркам огромным, почти сто человек! Из-за ночного землетрясения рухнет ледник в том месте, где никогда не было лавин. В перечне погибших почти сразу прозвучит фамилия Лёни. В тот момент я почти физически ощутил, как что-то внутри у меня, словно ниточка оборвётся.
Раньше мне было приятно, даже долго не встречаясь с Лёней осознавать, что есть такой Человек, а тут... Ну, а что говорить о других, погибших в горах!
Но сейчас, с высоты лет, я могу подтвердить словами Высоцкого, что так лучше, чем от водки и от простуд.
Потом, в середине девяностых мне доведётся встретиться с сыном Лёни и ещё одного погибшего там же альпиниста, Г. Щедрина, и руководить их небольшой верхолазной работой.
Мне будет очень приятно видеть знакомые черты отцов в юных лицах их сыновей, и я скажу им об этом.
А привычка – устраивать разбор пройденного маршрута, осталась у меня на всю жизнь. Задним числом в спокойной обстановке можно сделать очень нужные и справедливые выводы, для того чтобы не повторять в дальнейшем своих ошибок.
Я провёл в горах много лет, судьба сводила с разными людьми. Альпинистская молодость закалила организм и характер, и я счастлив тем, что мне довелось испытать и приобрести в горах. И, может быть, то, что я пишу тоже можно отнести к категории разбора пройденного пути.
Когда я прихожу на кладбище к могиле отца, то заглядываю и к могиле Жени. Прошли годы, и я помню, как однажды вдруг я увидел, что передо мной профиль совсем молодого парня. А ведь Женя был старше меня на шесть лет, и раньше я всегда глядел на него как на старшего.
Время проверяет людей на прочность также как горные породы: рыхлые и мягкие падают вниз, а наверху остаются самые прочные и порой сложно проходимые монолиты, как тот жандарм на Крыльях Советов. И раз непокорные лезут вверх, значит, это им нужно, и плевать им на болтик в пупке. Удачи вам, хороших гор и погоды на восхождении!
**************************

Скушай лимон, Оля!
Я ждал этого дня весь год. Наконец-то я в Хибинах, и заполярное небо дарит мне свою синеву. Год на год не приходился, и иногда с погодой мне страшно не везло. Из-за туманов или ветров подъёмники останавливали, и приходилось сидеть внизу, прожигая драгоценное отпускное время. Конечно, с хорошей кампанией и внизу можно неплохо отдохнуть, но я горнолыжник до мозга костей, и в первую очередь мне нужны горы, снег, скорость и адреналин. Все склоны Айкуайвенчорр уже были мной освоены, кроме спуска прямо с вершины. Конечно, там никто не катался, поскольку, во-первых, это было небезопасно, а, во-вторых, это мероприятие не для лентяев. Последний по гребню подъёмник Букашка отстоял от вершины на сорок минут нормального хода пешком.
Вершинный склон манил меня своим снежным сиянием ещё из иллюминатора самолёта, когда я подлетал к Кировску. Он манил меня со всех улиц Кировска, словно дразня и бросая мне вызов. За три дня до этого улеглась непогода, полярные ветра должны были прибить и уплотнить целинный снег. Крутизна под самой вершиной была такой, что лучше не падать. Поднимаясь на подъёмниках вверх, я тщательно изучал свой будущий маршрут спуска с вершины.
В сторону долины и озера Большой Вудьявр шли карнизы, о том, какую опасность они в себе таят, я знал не понаслышке. Частенько после больших снегопадов или по весне мне приходилось видеть внизу под склоном конусы лавин, вызванных их обвалами с гребня Айкуайвенчорр.
Снега в том году намело много, и спуск должен был начинаться под большими вершинными карнизами. Справа и слева склон был окаймлён выступами скал, и тесно было только на самом верху, потом склон расширялся.
Я не знал состояние склона, но догадывался, что там не пушистый целик, а прибитый ветрами и морозами фирн. Главное, чтобы не было тонкой снежной доски. Катаясь в разных местах страны, на Кавказе, Тянь-Шане (Чимбулак), Карпатах и под родным Питером, я иногда попадал на подобные доски. Удовольствия от них не получал не только я, потому что они проламывались под весом лыжника, мешая чётко вести дугу. Чтобы проскочить подобные доски, надо было ехать более плавно и с большей скоростью, а смогу ли я это сделать на такой крутизне? Да и подрезать такие штуки иногда бывает опасно, так как это провоцирует лавины, а от лавины в верхней части моего склона в сторону было не уйти из-за скал. Ждать на этой крутизне пушистой целины не приходилось, хотя на ней было бы приятнее. В своё время мне посчастливилось набраться целинного опыта на Эльбрусе, когда я сделал себе пропуск на канатку. Тогда только сделали вторую очередь до Мира, и я катался прямо под тросом кабины, что позволяло мне отслеживать свои следы. Такую целину как на Эльбрусе в феврале редко где встретишь, - когда я падал, то без лыж уходил в снег по пояс. За две недели на Эльбрусе я тогда классно освоил целину и, как-то поднимаясь в кабине канатной дороги, услышал диалог стоящих рядом лыжниц, которые считали, что мои следы оставили иностранные лыжники.
В Хибинах тоже можно найти такую целину, например, на белоснежных северных склонах горы на другой стороны Б.Вудьявр, напротив Кировска, но до сих пор эти склоны остаются девственными.
Вот такие мысли посещали меня во время моего пристрела к будущему спуску, и длилось это всего один день.
Кстати, в своё время, Вячеслав Овчинников, читавший нам, будущим инструкторам Ленинградского Клуба горнолыжников, курс лекций по горнолыжной технике, ставил рекорд скорости СССР именно здесь, в Кировске. Он спустился напрямик по прилегающему к Букашке специально подготовленному для него склону. Этот склон для Мельникова готовила рота солдат в течение нескольких дней, и он находится пониже вершины. Тогда Мельников поставил рекорд страны, его скорость была около 200 км/час, не выше, точно не помню. Сейчас в Альпах австриец, кстати, на специально выполненных для его целей Rossignol развил 248 км/час, то есть, подошёл вплотную к 250!
Я, конечно, на рекорд не собирался, для этого надо специальное оборудование и спец трасса, да и тормозного парашюта собой не прихватил.
Второй день был не хуже первого, солнце и чистое небо вселяли в меня уверенность. На всякий случай я предупредил друзей, о своём намерении, и поехал на подъёмнике. Забравшись на гребень по Букашке, я закинул лыжи на плечо и двинулся вверх.
Пятнадцать лет альпинизма не прошли для меня даром, гребень сложности никакой не представлял, и я спокойно, поскрипывая башмаками, шёл вверх. Башмаки у меня тогда действительно были очень скрипучими. Друзья шутили, что по скрипу даже на расстоянии, не глядя, знали, что еду я. Замечу, что катаюсь только на спортивном высоком инвентаре, так как он самый надёжный. А тогда у меня были белые с красным ботинки Dinafit-SL, и скрипели они почему-то классно.
Ветер слева снизу из долины дул всё сильнее, а я шёл всё дальше со своими мыслями по белоснежному полярному снегу. Вдруг где-то справа в воздухе раздался скрип моего ботинка. Изумлённый, сначала я посмотрел почему-то себе на ботинки, а потом поднял голову и обернулся: рядом в нескольких метрах от меня на восходящем потоке висел здоровенный полярный ворон. Он был иссиня-черного цвета, по всей видимости, его привлёк звук моих башмаков, чем-то похожий на звук его рода-племени, тем более начиналась весна. Особенно впечатляющ был чёрный глянцевый клюв птицы. Я подумал, за кого он принял звук моих ботинок, - за самку или за самца. Движение я не прерывал, и ещё раз оглянулся на дивную птицу, - ворон висел за плечом и следил за мной, посвёркивая глазом.
- Что бы значила эта встреча? - подумал я, - К добру или нет?
Решив, что ворон - сильная и мудрая птица, советник бога Одина, я предположил, что это счастливое предзнаменование, и, улыбнувшись про себя, запел песню о чёрном вороне.
Справа виднелась дорога на плато Рассвумчорр, куда не приходит весна, где снега и снега, как писал Юрий Визбор, слева далеко внизу на берегу озера Большой Вудьявр лежал Кировск, а сзади простиралось бесконечно плоское пространство Кольской лесотундры.
Последние десятки метров были довольно крутыми, пришлось даже бить ступени, но вот я на вершине.
С альпинисткой точки зрения она, конечно, не представляет никакого интереса, - плоская и покатая по краям, размером с небольшое футбольное поле. У маленького гипсового бюста Кирову, лежавшего на сложенном из камней туре, я положил лыжи, и, опираясь на палки, пошёл осматривать окрестности.
Видимость была великолепной! На плато Рассвумчорр были видны следы открытой горной разработки, на другую сторону к «25-километру» гора шла обрывом. Дальше была видна Кукисвумчорр, где я любил кататься на крутой трассе школы Олимпийского резерва, кстати, тогда в восьмидесятых годах, единственной классифицированной FIS трассой слалома-гиганта в нашей стране. Не уверен, что сейчас в России ситуация значительно изменилась в лучшую сторону.
Все окрестные вершины Хибин были забавно плоскими, как будто их действительно долго и старательно слизывал какой-то древний гигантский ледник. Наверное, так он и было, но размеры такого ледника в моё воображение не вписывались. Развернувшись, я пошёл назад. В бюсте снизу оказалось отверстие, внутри лежала ещё летняя прошлогодняя записка каких-то туристов о совершённом ими восхождении на Айкуайвенчорр и конфета-леденец. Конфета пришлась мне в самый раз. Я рассосал её за здоровье былых восходителей и проверил свои крепления. Всё было ОК!
На вершинном ветерке я уже начинал подмерзать, а этого допускать было нельзя. Затянув замки на башмаках, я встал на лыжи, и приблизился к перегибу.
Стоя боком, закантовавшись, и опираясь на палки, я просматривал начало спуска. Карниз был очень хорош. Внезапно ёкнуло сердце, и я почувствовал, что я соскальзываю вниз на край скалы, с которой мне вовсе не хотелось начинать старт. Высота обрыва была метров пятнадцать, каска на голове отсутствовала, да и скорости ни какой не было, чтобы всё это перелететь. Я судорожно перекантовался и ещё несколько раз воткнул палки в снег. Остановился я в маленькой, почти незаметной ложбинке на самом краю сброса. Сердце билось чаще, чем этого бы хотелось. Я наклонился, снял очки, и взял в перчатку снег.
Фантастика! Такой снежной пудры я нигде не видел! Она состояла из мельчайших круглых снежных зёрнышек. Толщина этого слоя пудры была всего несколько сантиметров, но мне и этого чуть было не хватило, чтобы надолго улететь вниз. Вот тебе и микролавина!
Адреналин пошёл по жилам, всё стало ощущаться чётко, а время раздвинулось так, что реакция стала мгновенной. Ветер игриво и сурово закручивал снежный тальк вокруг ног, а где-то внизу меня, возможно, уже видел кто-нибудь из друзей.
Всё, больше стоять нельзя! Легко толкнувшись палками, я пошёл со скалы траверсом вправо под карниз в начало склона. Когда я ощутил кантами долгожданный склон, то понял, - это то, что надо! Сейчас я поймаю очень большой кайф!
Склон оказался действительно классным фирновым полем с маленькими застругами. Спортивные Rossignol отлично и с хрустом резали его девственную поверхность на самом крутом участке. Серо-рыжие скалы быстро проносились куда-то вверх, склон расширялся, и впереди уже начиналось выполаживание.
Вот и всё! Здесь, под склоном уже не было ветра, солнце пригрело и немного растопило снег. Что-то напевая от удовольствия, я ринулся в главный кулуар.
Через несколько минут, остановившись внизу, у креселки, я с восторгом посмотрел наверх. В косых лучах солнца прямо посередине от вершины шёл мой след.
Тут и бутылочка пива пришлась кстати. Погода продержалась ещё пару дней, и все эти дни я любовался своим следом.
На следующий год я рассказал о том, какой замечательный склон идёт прямо от вершины, и предложил друзьям присоединиться ко мне. К моему удивлению, все настолько обленились, что не проявили энтузиазма тащиться по гребню с лыжами на плечах. Только одна девушка по имени Оля тихо меня переспросила, - А меня возьмёшь с собой? Она была хорошей лыжницей, и можно было рискнуть.
- ОК!
День был отличный, и я уже предвкушал ожидаемое удовольствие. Вершина, освещённая солнцем, манила и звала.
Поднимаясь с Олей по Букашке на швабре, я потихоньку начал накачивать девушку, расписывая то, что нас ожидало наверху. На гребне я, как джельтмен, взял её лыжи на себя. Где-то посередине пути я мельком взглянул на Олю, - она была бледна.
Так, значит, немного перестарался, подумал я, и, решив разрядить ситуацию, рассказал ей историю про ворона.
Вот и вершина! Мы присели передохнуть. На этот раз я прихватил с собой шоколад и угостил подружку. Глаза девушки были шире, чем обычно, раза в два. Надо отметить, что ей это шло. Наконец, я дал команду проверить снаряжение. Всё было отлично.
- Как только под карнизом развернусь, я махну тебе рукой, если склон в порядке.
И тогда стартуешь ты. Если не махну, значит, тебе идти за мной не следует! И запомни, здесь падать нельзя! Ударит головой или чем ещё об скалы и всё!
Оля молча кивнула и собралась. Я физически ощутил, какая сейчас у неё была концентрация.
Толкнувшись, пошёл вправо под карнизы. Почувствовав состояние склона, а оно было таким же, как в том году, на развороте я быстро махнул ей рукой.
Всё! Теперь только я, крутизна, снег и лыжи! Кайф нарастал с каждым поворотом, грудь щемило от восторга.
Далеко внизу, под собой на выполаживании склона я заметил группу туристов, глядевших на нас задрав головы. Это вдохновило выполнить ещё более эффектные повороты, почти ложась на склон.
Круто остановившись выше них, я посмотрел вверх на спутницу.
Жалко, что не было с собой видеокамеры! Даже на таком расстоянии было видно, что рот у Оли расплывается всё шире и шире, а глаза светят как фары даже через очки. Опасный участок был уже позади. Заметив, что толпа мужиков пялится на то, как она грациозно катит с вершины между скал, Оля филигранно расписала все последующие повороты.
- Молодчина! – с гордостью за подругу крикнул я, и мы понеслись дальше вниз.
Внизу у канатки, мы сняли очки и рассмеялись. Мне было смешно видеть, что у Оли рот растянут в улыбке, и она просто не может свести губы. В восторге она смотрела вверх на теперь уже свою вершину.
- Оленька, я сейчас угощу тебя килограммом лимонов! - предложил я.
В ответ услышал фразу, которая дорога мне до сих пор,
- Коля, ты не представляешь, как я счастлива! Ты мне помог почувствовать то, о чём я до сих пор не подозревала, и буду помнить это всю жизнь!
Когда мы улетали на самолёте из Кировска, была ясная погода, и, представьте себе, даже на таком расстоянии мы смогли увидеть свои следы с Айкуайвенчорр.
Сейчас, когда я пишу это, то заново вспоминаю те далёкие восьмидесятые.
И поныне, если я приезжаю в заполярье, и мне везёт с погодой в апреле, то обязательно делаю автограф на этом склоне в честь замечательного города Кировска и Хибин.
Кто может, присоединяйтесь, ведь так важно оставить в жизни свой след!
И, главное, чтобы он был красивым!
**************************************

Загадка петербургских сфинксов

Древняя пословица гласит: "Когда заговорит Сфинкс, жизнь на Земле сойдет с привычного круга".
Проходя весной 2003 года по Университетской набережной мимо здания Академии Художеств, я взглянул на сфинксов, и мне показалось, что я заметил то, чего не отмечал ранее...
На память пришёл отрывок из стихов В.Брюсова:
"Глаза в глаза вперив, безмолвны,
Исполнены святой тоски,
Они как будто слышат волны
Иной торжественной реки.
Для них, детей тысячелетий,
Лишь сон - виденья этих мест..."
Сфинксы смотрят друг на друга. Один смотрит, как и полагается, на восток, а второй в противоречии с древним каноном на запад. У второго, называемого восточным (он выше по течению, т.е. восточнее), отбита нижняя часть лица. Не так давно, в 2002 году, реставраторы Петербурга определили, что восточный сфинкс появился на свет позднее, а первым был западный, он и сохранился чуть хуже. Тогда же на теле сфинкса была обнаружена надпись человека, нашедшего их в песке пустыни Египта, и не удержавшегося от соблазна приобщиться к вечности, но об этом чуть позднее.
Я подзабыл о том, для кого и для чего были выбиты из гранитной скалы эти фантастические образы-близнецы древней человеческой фантазии, и решил восполнить забытое.
Древние египтяне называли сфинкса странным словосочетанием - "Образ живой" - Шепес анх. Остановившись между фигурами, я засмотрелся на весенний лёд Невы. Льдины с тихим шуршанием скользили вдоль нисходящих ступеней. Я прислушался к звукам быстротечного времени: "Шепес анх, Шепес анх, Шепес анх", - тихо шептало мне оно. Сколько же воды утекло с тех пор в двух великих реках, на берегах которых выпало стоять этим "Живым образам"...
Лик бывшего властителя Двух Царств Аменхотепа-III, канувшего в вечность, повторен на этих странных гранитных фигурах. Молодое спокойное лицо великого фараона с загадочной улыбкой навеки и многократно запечатало в розовый гранит тайну своей бессмертной души. Посмертные памятники – Сфинксы, которых было несколько десятков, охраняли вход в заупокойный храм великого фараона.
Слово сфинкс нам досталось от греков. Великий Александр Македонский покорил древний Египет, но не уничтожил древнейшую культуру египтян. Его потомки – Птолемеи были властителями и последними фараонами Египта вплоть до последней царицы- Клеопатры.
Греки восприняли и интерпретировали мифологию древних египтян. Так, греческое чудовище Сфинго у них уже женского пола. Вспомним её загадку: "Кто ходит по утрам на четырёх ногах, днём на двух, а вечером на трёх?". Надеюсь, ответ читателю известен, как и древнему герою.
Пройдут тысячелетия. Храм Аменхотепа-III будет разрушен временем и вандалами, а сфинксы занесёт многометровой толщей ливийского песка. В 1827 году предприимчивый александрийский грек Янис Атоназис, торговец мумиями и другими египетскими древностями, откопает их в песке пустыни, к тому времени уже независимого Египта. На память о себе Атоназис высечет на одной из фигур надпись на древнегреческом: "Здесь был Янис". Его "автограф" удастся обнаружить лишь во время последней реставрации в 2002 году.
Мы многим обязаны грекам, ибо все названия и термины древнего Египта дошли до нас в переложении и транскрипции их древних предков. Но разница в произношении значительна, потому что в письменности древних египтян не было гласных звуков. В произношении греков Египет звучал как Айгюптос, что дало современное название страны фараонов, слово фараон от «пер - о».
Интересно, что у греков слово пирамида обозначает, как ни странно, не трёхмерный треугольник, и корень слова не египетский, а именно греческий, и состоит слово из двух греческих корней: "pyra" в значении огня, света (видимый), и "midos" в значении мер или в другом значении - середина (внутри).
Дело в том, что последние завоеватели Египта - арабы использовали почти всю облицовку пирамид для своих строительств в Каире, а до этого величественные сооружения древних египтян сверкали своей полированной облицовкой на огромные расстояния. По одной из гипотез (Раймонд Д. Маннерс, жур. Фэйт, ноябрь 1996г.) пирамиды за счёт облицовок имели вогнутые в средней части грани. Трудно представить, какие величественные солнечные мистерии можно было наблюдать около пирамид в определённые астрономические моменты. Например, в часы летнего солнцестояния.
Более поздние пирамиды возводились уже с плоскими гранями, видимо, их древние секреты были утеряны.
Во время колонизации Египта греки дали древней столице Египта - Уасет своё имя - Фивы, может быть, по аналогии с греческим городом Фивы, имеющим такие же знаменитые врата.
Таким образом, петербургские скульптуры прибыли из Уасет. Один из них (восточный на Неве) был во время разлива Нила на пальмовых плотах отправлен в Александрию для продажи, и попал в руки английского консула Г. Солта. Тогда же в древнюю столицу средиземноморья прибыл русский путешественник А.Н. Муравьев (1806-1874гг., похоронен в Севастополе) - молодой офицер, участник русско-турецкой войны 1828 - 1829 годов. Он путешествовал по святым местам и был духовным православным писателем. Александр Николаевич Муравьёв внёс замечательный вклад в паломническую литературу, и во время путешествия в Египет собрал интересный материал об Александрии, её святынях и дал описание древним коптам. Узнав, что английский консул продает сфинксы, он, поражённый совершенством их формы, решает добиться, чтобы их приобрела Россия. Он сообщает об этом русскому послу, и прикладывает к письму рисунок сфинкса. Посол отправляет письмо Муравьева Николаю I, а император, прочитав, отсылает письмо в Академию художеств с запросом, "Полезно ли будет сие приобретение?". Академия художеств ответит положительно. Тогда же будет решено перед зданием Академии художеств построить большую гранитную пристань, и по обеим ее сторонам поставить на пьедесталах египетские фигуры.
Пока шла переписка, владелец восхитительных скульптур поспешил перепродать их французскому правительству, которое намеревалось украсить ими Париж. Казалось, судьбы сфинксов и Петербурга так и не пересекутся, однако в 1830 году во Франции вспыхивает революция. Сфинксы в итоге были проданы России за 60 тысяч рублей. Надо заметить, что скульптуры Клодта, устанавливаемые почти в то же время, обошлись российской казне гораздо дороже, в 650 тысяч рублей.
Восточный сфинкс не хотел покидать свою родину, и во время погрузки на судно порвал канаты, пробил палубу и чуть не потопил судно. На лице этого сфинкса внизу справа до сих пор виден след этой "последней битвы". Целый год судно "Буэна Сперанца" (Добрая Надежда) с драгоценным грузом пробороздит морские воды, и в 1832 году бросит якорь у берегов Невы. Несмотря на оппозицию к установке заупокойных древних языческих памятников в Северной столице, в апреле 1834 года сфинксы будут установлены там, где стоят и поныне, но лицом друг к другу. Спустя девять лет на их пьедесталах будет высечена, известная надпись: "Сфинкс из древних Фив, в Египте, перевезен в град Святого Петра в 1832 году".
Сын, канувшего в неизвестность Александра-I, император Николай-I в те годы значительно украсил Петербург, в том числе в августе 1834г. Александровской колонной с ликом венчающего её ангела очень похожим на его отца.
Кстати, Александра-I звали в то время «Сфинксом, не разгаданным до могилы». В тот же период Россия приобретает все атрибуты империи и национальный гимн "Боже, царя храни".
Но не будем увлекаться мистическими связями времён, и исторических событий, поскольку на эту тему написано достаточно много.
Итак, самые древние памятники Петербурга лежат у Невы. Один древний сфинкс ликом Аменхотепа-III смотрит на восход Солнца и Эрмитаж, где хранятся реликвии его Родины, могилы русских царей в Петропавловской крепости и Ладожское озеро с древней столицей Руси - Старой Ладогой. Другой смотрит на Запад, Финский Залив и свою далёкую Родину. Они пережили 35 веков, их созерцали великие фараоны и поздние покорители Египта, библейский Моисей, императоры России и наши многие великие соотечественники. Всех имён не перечесть...
В апреле 2009 года прошло всего 175 лет, их нахождению в Санкт-Петербурге, и за этот, короткий по сравнению с их возрастом срок, они увидели четыре революции и два распада Империй.
Река времени продолжает безостановочно протекать перед ними, и куда вынесет нас она?
Итак, если вернуться к самому началу моего повествования, вдруг я обратил внимание, что ни одна птица не садится на фигуры невских сфинксов!
Это подтверждалось полным отсутствием следов жизнедеятельности пернатых на блестящем граните фигур. Возник вопрос, а почему? Ведь рядом на гранитные перила вдоль Невы то и дело садятся разные пернатые жители города.
Стараясь объяснить это случайное наблюдение не мистически, я предположил, что причиной этому является высококачественная полировка поверхностей фигур. Птицам либо трудно удержаться на этой гладкой поверхности, либо атмосферные осадки легко, естественно и быстро всё устраняют. Но тогда на фигурных головных уборах сфинксов что-то должно остаться. Я взглянул на шапки фараона и не увидел ни намёка на присутствие птиц. Ответом мне была лишь чуть заметная загадочная и застывшая на века улыбка Аменхотепа-III.
Хранители могилы древнего повелителя не желают отдавать свои тайны, и загадывают их снова. Я рассказал некоторым знакомым о своём "открытии", и попросил их при случае сообщить мне, удастся ли им увидеть сидящую на сфинксе птицу.
А удавалось ли вам увидеть птицу, сидящую на древнем сфинксе?
Сюда под вечер приходя,
Смотрю в гранит тысячелетий,
Где пред Невой лежат века
Два сфинкса с ликом человечьим.
Сын древних Фив, волей судьбы
Твой облик, время попирая,
С улыбкой смотрит на мосты,
Собою город украшая.
Свою загадку ты унёс
В страну Амона, нас заставив,
Решать свой вековой вопрос,
- Кто мы, откуда, куда правим?
- Ты, созидательный тиран,
Мог пальцем погубить народы,
Но оказался нынче там,
Где мирно льются Невы воды.
- Что за улыбкою твоей?
И почему ни одна птица
Не может, уложив крыла,
На твои плечи опуститься? Март 2003г. Санкт-Петербург.
PS
Может быть, вам удастся разгадать загадку петербургских сфинксов?
**********************
Пиза на Урале или размышления к 7 ноября
«- Почему башня покосилась? - Много греха приняла, оттого и покосилась» (Из преданий о Невьянской наклонной башне)
«В Каслях мы летом часто ездили в лес на озёра, которых в округе было много. Собирали грибы, ловили рыбу, и обязательно всегда отец брал с собой самовар. Для нас, ребятишек, это было большое удовольствие. Хорошие места около Каслей! Прозрачные озера, дремучий сосновый лес», - это из мемуаров моего дяди Аркадия о детстве на Урале.
Из своих детских воспоминаний помню рассказы папы о том, как они ездили с моим дедом и братьями за грибами на телеге, и возвращались с полной до верху телегой белых, груздей, рыжиков или опят. Это было начало двадцатого века, до первой мировой войны. Большой семье деда Алексея надо было хорошо запасаться на зиму. Ведь тогда на Урале были лютые морозы и долгие зимы, семья большая, одних детей семеро, а кормилец один.
Мой отец, Валентин, много рассказывал о своём уральском детстве, но, как ни странно, за всю нашу совместную жизнь так и не свозил на свою родину. Уже став взрослым, мне удалось осуществить поездку на Урал, и она стоит того, чтобы рассказать о ней.
Работая преподавателем в одном из Ленинградских техникумов, я был назначен куратором студентов, проходящих практику на Урале и в Башкирии. Я был очень рад тому, что смогу увидеть родину отца, и оставшихся там родных. Семья отца была большой, часть братьев перед Великой Отечественной войной выучившись, перебралась в Ленинград, а часть осталась на Урале, вот к ним то я и собирался заглянуть.
Было начало зимы, шёл 1985 год. Полным ходом набирала обороты Перестройка. Мне надо было посетить Свердловск, Нижний Тагил и Уфу. Самолёт быстро доставил меня в Свердловск, и я расположился в забронированном номере лучшей по тогдашним временам гостинице Ленинград. Быстро закончив дела, поехал на электричке в Нижний Тагил, где по дороге, наконец, увидел милое сердцу название, - Невьянск. Там и жили мои, старшие двоюродные братья со своими уже взрослыми детьми. Я запланировал визит к ним в вечер на обратном пути из Тагила. Нижний Тагил поразил меня своими многочисленными заводскими дымящими трубами и смогом, который почувствовался сразу на вокзале.
Быстро выполнив кураторские обязанности, не задерживаясь, я поехал обратно. Надо заметить, что наши тогдашние студенты из приезжих выбирали себе практику в своих родных местах, поэтому проблем с ними у меня не было, качество их практики было на высоте.
Когда я в вечерних сумерках вышел на станции Невьянск, то решил не искать транспорт, и пройтись пешком. Воздух был чистым, морозным, вокруг лежал хороший первый снежок. Первое, что мне запомнилось, это цыган в чёрной дублёнке, лихо управляющий санями, запряжёнными красивым гнедым конем. Я поглядел ему вслед, и моё настроение еще больше подскочило, как будто я окунулся в девятнадцатый век. Промелькнули воспоминания о рассказах отца про Демидовские заводы, о наклонной Невьянской башне, роман «Каменный пояс». И тут, за поворотом я увидел то, о чём так увлечённо рассказывал мне отец, - загадочную демидовскую БАШНЮ.
К моему удивлению она оказалась не деревянная, не маленькая, а огромная! И сделана была из какого-то тёмного камня. Башня действительно была наклонной! Она располагалась на территории какого то закрытого оборонного завода, поэтому в вечернем свете я мог её видеть только с улицы через забор. Габариты башни и угол ее наклона меня поразили.
Я удивился тому, что по телевизору никто и никогда не показывал соотечественникам нашу русскую «Пизанскую башню». Даже сейчас, не смотря на открытость завода и городской музей, о ней почти никто ничего не знает за пределами Урала. Я посылал письмо с предложением исторического сюжета о Башне в Клуб Кинопутешествий ныне покойному Ю.Сенкевичу, но не получил ответа.
Городок был низким, как все северные города и бедным как в то время все советские провинциальные городки. Старые дома, были дореволюционные деревянные и каменные в один и два этажа, встречались и бараки. Брат Иван жил в хрущёвской пятиэтажке.
О своём приезде я не предупреждал заранее, и когда позвонил в квартиру брата, знал, что меня никто не ждёт, и вряд ли узнают в лицо, так как мы встречались давно, когда я был ещё подростком. Решив немного пошутить, я поднял воротник пальто и сдвинул шляпу с полями на брови. Жена брата распахнула дверь, и я по запаху понял, что попал на настоящие домашние уральские пельмени. Насторожившаяся жена, не узнавая меня, и откровенно растерявшись, загородила своим телом, как Матросов амбразуру, дверь в комнату, где на столе были все атрибуты традиционного русского семейного пиршества, и сидели гости. Она пугливо вглядывалась в моё лицо, пытаясь понять, кто же перед ней. Я решил облегчить её участь, и достал своё рабочее удостоверение. Но этот жест напугал её еще больше, так как без очков она ничего не видела, и приняла меня за представителя каких-то официальных органов. Я молча улыбался, а она, не в силах решить проблему, напряжённым голосом позвала мужа.
Иван вышел в прихожую, сощурился и, не глядя на удостоверение, уверенно произнес: «Николай из Ленинграда!». Конспирация была напрасной, теперь меня можно было не опасаться.
Дело в том, что в то время наш тогдашний генсек (Генеральный Секретарь КПСС) Михаил Горбачев решил в раз покончить с российским пьянством, в котором видел основную причину неудач строя, и ввёл сухой закон. В период советского «застоя» наши руководители увидели все беды и проблемы страны в пьянстве русского, точнее советского народа. Это было то смутное время заката империи и развитого социализма, когда народ ловил с экранов телевизоров неожиданно насыщенную эмоциями речь генсека, пытаясь понять, что же он, всё-таки, хочет сказать, и к чему призывает. В запале борьбы за трезвость (было даже создано Всесоюзное Общество «Трезвость», в котором первым номером был М.С.Г.) были нещадно уничтожены уникальные виноградники на юге страны, а по «Маяку» звучала, вышибающая слезу, лирическая песня о бедной виноградной лозе, которая ни в чём не виновата. В общем, рубил М.С.Г. под собой сук, но не с той стороны.
Как потом рассказал брат, в Невьянске некоторые любители выпить даже пострадали от этой кампании трезвости. Но, как ни странно, местные цыгане процветали, и бойко, не опасаясь карательных органов государства, торговали спиртным. Кстати, тот, промчавшийся мимо меня цыган, был тогда, со слов брата, самым богатым человеком в их городке.
В тот вечер мне повезло, у Ивана был юбилей. Перезнакомившись с дальней роднёй, я сел за стол, сказал тост, выпил и, наконец, отведал уральских пельменей. С мясом тогда в стране было плохо, сельское хозяйство было развалено, и колбасу продавали по талонам. Да и сейчас отечественного мяса тоже почти нет, зато за нефтедоллары едим импортное, сколько влезет, хватило бы только нефтедолларов надолго. В процессе застолья я припомнил и рассказал присутствующим (были все свои) анекдот на тему дня.
Оказавшись в управлении государством с названием СССР в тупике, решили как-то московские правители оживить кого-нибудь из старых большевиков, чтобы получить мудрые советы и найти новый курс внутренней политики. С начала оживили Дзержинского. Тот выслушал текущую информацию, проанализировал и сказал, что почти весь госаппарат и членов партии надо расстрелять. Это никого не устроило, и оживили тогда Ленина. Но получилась аналогичная ситуация, Ленин сказал, чтобы ему дали телеграф, и отправил шифровку Дзержинскому: «Феликс Эдмундович, явки и клички те же. Начинаем готовить революцию». Ну, тогда решили оживить легендарного командарма Чапаева. Тот, осознав ситуацию, говорит. Так, мол, и так, дайте мне три года управлять страной, и я всё исправлю. Стрелять никого не буду! Ну, дали ему свободу управления. Через три года смотрят и видят, - страну не узнать. Все ходят довольные и прилично одетые, очередей нет, дефицита нет, а главное, пьяных нигде не видно. Спрашивают правители Чапаева, как же ты такого добился? Тот, покрутив ус, отвечает с усмешкой: «Цены на спиртное опустил, и кто хотел упиться, тот спился и умер сам. Открыл госграницу, и кто хотел уехать, тот уехал. Тем самым, я решил проблемы жилья, дефицита и продовольствия, так как эти категории людей всё равно не работали для страны. И чтобы люди вовсе довольные стали, я велел печатать газету «Правда» и все остальные политические на туалетной бумаге». Как говорится, слово из песни не выкинешь, - был такой вот анекдот.
Не смотря на, как тогда говорили, текущую политику партии и правительства, мы весело попировали весь вечер до поздней ночи.
Рассуждая на тему алкоголя, скажу что, например, в Грузии, откуда родом моя мама, я пьяных видел редко, в Армении тоже, а если и попадались, то обычно наши братья славяне.
Видимо, это связано с национальными корнями и национальной культурой, которые всегда были при коммунистах крепче в союзных республиках, политика такая была у КПСС по отношению к национальным меньшинствам.
«А пить человечество будет и при коммунизме!», - эту сакраментальную фразу выдал нам, студентам третьего курса профессор Манойлов С.Е. во время своей лекции по биохимии. Перед этим он нам рассказывал, как он бывал на обедах у академика Павлова, и по традиции семьи академика перед обедом их угощали рюмочкой хорошего вина. Потом Семён Евстафьевич нарисовал нам на доске формулу вещества, вырабатываемого в синапсах человека, для передачи сигналов по нервам. Ткнув указкой в написанную формулу, включающую в себя спиртовую группу, он с пафосом и некоторым ехидством произнёс выше указанную фразу, и гордо обвёл аудиторию взглядом победителя, и закончил: «Теперь и вы видите, что алкоголь просто необходим человеческому организму, но в умеренных дозах!».
Утром мы с Иваном Сергеевичем (он старше меня лет на двадцать пять) пошли смотреть могилы предков и город. Невьянск расположен на реке Нейва (какое созвучие с нашей Невой!), имеющей в городской черте со времён царя-гороха систему прудов и запруд. Брат показал мне заводские пруды, мы посмотрели с улицы на башню и заглянули на местное, расположенное на высоком каменистом холме с церковью, старинное кладбище.
Невьянскую башню создал талантливый зодчий, до наших дней его творение сохранило былую красоту и великолепие. К сожалению, его имя история не сохранила. Возможно, документы о возведении башни были уничтожены огнём большого пожара, который вспыхнул в мае 1890 года на бывшем Демидовском заводе.
Башня лишь на 16 метров ниже колокольни одновременно с ней строившегося в Петербурге Петропавловского собора (без учета высоты его шпиля).
Тогда на территорию завода к башне я пройти с братом не мог, а теперь там музей, и туристы могут осмотреть родовую башню Демидовых.
Глядя на башню, возникает естественный вопрос, - она наклонилась сама как Пизанская, или была такая задумка?
Я задался целью выяснить, происхождение наклона башни, и кое-что мне удалось отыскать в печати.
«Очевидно, вплоть до конца XVIII - начала XIX века на казенных и частных заводах Урала строительные работы велись в массе своей без участия архитекторов...». К такому выводу пришел доктор архитектуры, профессор Н.Алферов в своей фундаментальной работе "Зодчие старого Урала". На уральских горных заводах должность архитектора была учреждена только в начале XIX века (в 1806 году). А в годы возведения Невьянской башни и позднее в вотчине Демидовых жил и трудился подрядчиком каменных работ Яков Иванович Колоколов, который "с честью и без архитектора в византийском стиле" построил Входо-Иерусалимскую церковь в самом центре Нижнетагильского завода. Значит, уже в то время на горнозаводском Урале были мастеровые люди, успешно возводившие монументальные и сложные архитектурные сооружения.
У Демидовых были свои превосходные умельцы "каменной" кладки, способные основательно сложить стены уникальной башни из местного кирпича. Чтобы он был прочным, красную глину месили пятками, выбирая при этом даже мельчайшие камушки. Таким образом, получали однородную массу, которая позволяла изготовлять строительный материал без изъяна. Затем в глину добавляли яичный белок и известковую муку. После обжига каждый кирпич, - а он назывался "подпяточным" - проверяли на прочность: сбрасывали с высоты, составляющей одну пятую будущей громадины. В дело шли только уцелевшие глиняные бруски.
И в наши дни специалисты восхищаются оригинальной конструкцией балок, которые усилены железным стержнем, втопленным в тело чугуна. В то время подобного не делали. Такую технологию - сочетание двух материалов - стали применять только в двадцатом веке. Едва ли мастера, шагавшие впереди мирового технического прогресса, могли сплоховать, что привело бы к наклону башни во время строительства.
Так, Невьянский журналист Л.Мамонов нашел следующий веский аргумент. В течение многих лет, наблюдая за флюгером на шпиле, Мамонов пришел к выводу, что он описывает вокруг своей оси полный круг и даже при слабом дуновении ветра бывает направлен против наклона башни. Математические вычисления любознательного наблюдателя показали, что в свое время шпиль и флюгер были установлены строго вертикально уже на наклонной башне.
Интересную мысль на этот вопрос высказал историк уральский М.Рафиков:
«И. Глан, пишущий на тему сохранения памятников науки, техники и культуры, в своей книге "Этот исчезающий вещный мир", отзывается о Невьянской башне так: "... она сразу строилась как "падающая". Доказательство тому - кирпичи, стесанные с одного края, которые и сейчас можно видеть в ее стенах. Уложенные почти у основания, они намеренно клонили башню вбок. Дерзкий и бесстрашный Демидов! Он готов даже из культового сооружения сделать игрушку!"
Нет, не игрушку построили Демидовы! Как уже было сказано, они создали фамильный памятник. В связи с этим у меня родилась следующая версия. Как известно, такого рода памятники устанавливали с определенным смыслом. Башня – памятник, - такая идея родилась в России в петровские времена. (Вспомните Сухареву башню, возведенную в честь заслуг полковника Лаврентия Сухарева).
Давайте походим вокруг Невьянской башни и внимательно её рассмотрим. Почему она наклонена не в ту сторону, где в годы ее возведения закладывалось будущее "горное гнездо" Демидовых на берегах реки Тагил под Магнитной горой, или, как позднее стали говорить, под горой Высокой? Тогда башня стала бы символом того, что Невьянск передал огненную эстафету Нижнетагильску. Или почему наклон не указывает на столицу Российской империи - Санкт-Петербург? (Правда, из своей вотчины на российских правителей Демидовы глядели свысока). По-моему, идейный смысл наклона башни другой. Она показывает очень важное направление - на родину династии Демидовых - Тулу. Этот оригинальный указатель как бы напоминает, откуда хозяева, где истоки их могущества и славы. Невьянская башня – это, прежде всего, памятник основателю династии - Никите Антуфьевичу Демидову, который для продолжения своего грандиозного дела оставил после себя трех сыновей: Акинфия, Григория и Никиту. Их на башне, по моей версии, символизируют три верхних яруса, возвышающиеся на прочном основании. Идея строительства башни-памятника могла родиться сразу же после смерти основателя династии, то есть после 17 ноября 1725 года. Мысль о постройке монументального сооружения мог подать и сам Никита Антуфьевич, когда надежно утвердился на уральской земле и стал могущественным заводчиком. Обратимся к его биографии. В 1709 году - через семь лет после передачи ему Невьянского завода - тульскому кузнецу Никите пожаловано личное дворянство: он назначен комиссаром по Верхотурским заводам, а 21 сентября 1720 года возведен и в потомственное дворянство. В 1726 году грамотою Екатерины I этот титул был распространен и на его детей "с привилегией, против других дворян, ни детей, ни потомков ни в какие службы не выбирать и не употреблять". Именно возведение в потомственное дворянство - "восшествие" на привилегированный господствующий этаж государства могло стать поводом для увековечивания рода Антуфьевых-Демидовых. Но обстоятельства помешали быстрому исполнению задумки еще в начале 20-х годов. Возможно, задержка вызвана "производственной необходимостью". Так обстояло дело или иначе, но наклонная башня - единственный памятник архитектуры первой половины XVIII века на уральской земле, который сохранился в чистом виде, без особых переделок». В настоящее время на башне отреставрированы старинные английские часы с переделанным русскими мастерами ещё в XVIII веке колоколом, можно забраться наверх или спуститься в подземелье и встретиться лицом к лицу с загадками старины глубокой. Но тогда в 1985 году это было ещё не доступно.
Брат Иван показал мне могилу своего деда по матери, купца первой гильдии Карпова, а на обратном пути стал рассказывать о том, где, как он думает, лежит дедовский клад. Но дом, в котором находится клад, стал после революции казенным, и Иван никак не мог пробраться в его стены. А богатство деда Ивана не выдумка, поскольку купцами Первой Гильдии становились очень состоятельные люди. Дело в том, что мой дядя Сергей, отец Ивана, в молодости был большой балагур и шутник, его знал весь тогдашний Невьянск. Он влюбил в себя красавицу купеческую дочь, и тайно с ней обвенчался. У него родилось два сына и дочь. Умирая, тесть купец Карпов, так и не сказал, куда спрятал свое нажитое золото и драгоценности, так как был в обиде на свою дочь за непослушание. Но его внук Иван был абсолютно уверен в местонахождении клада. Короче говоря, эта история чем-то напоминала мне известный роман Ильфа и Петрова о бывшем члене Государственной Думы, ищущем клад в стульях. О дяде Сергее мой отец рассказывал забавные истории. Так, у него был конь, который откликался на его молодецкий посвист и бежал к нему. Но, в конце концов, это и подвело. Сергей поспорил с друзьями, что конь на свист хозяина сможет преодолеть даже высокий забор. Конь бросился к Сергею, но не рассчитал или оступился и пропорол брюхо острыми кольями забора. Пари было выиграно, но Сергею пришлось пристрелить коня, и он очень переживал это событие. Ещё у него была собака, здоровенная дворняга, которая кормила всю его большую семью. Собака была предана хозяину, несмотря на то, что он её почти не кормил. Когда собаку это слишком доставало, она бежала на базар и воровала на всех в мясной лавке мясо. Собака съедала немного, остальное приносила в дом хозяину. Вроде бы, её потом кто-то за это и пристрелил. Отец говорил, что Сергей был очень красивым, здорово пел и играл на гармони, и его все очень любили. Но умер он рано от тифа, в тридцать с небольшим, так и не поставив своих детей на ноги. Тут то и поможет своей дочери вдове отец купец Карпов тем, что приютит у себя. Но помощь его была не очень щедрой, так что у Ивана с братом и сестрой детство было нелегким. Дядя Сергей, которого я видел только на фотографиях, перед революцией и при Советской власти работал телеграфистом.

Из мемуаров дяди Аркадия, будущего главного морского химика Кронштадта (события в Екатеринбурге начала прошлого века):
«Летом на каникулах полюбил я ловить певчих птиц: зеленчиков, чечёток, щеглов. Много тогда их бывало у меня. В Булзях делал опыты по приготовлению бенгальских огней. В результате чуть не спалил аптеку, за что был бит отцом смертным боем.
Однажды после летних каникул получил из Булзей от подружки такое письмо в стихах:
Ты лети, письмо, увивайся,
Ни кому в пути не давайся,
Дайся тому,
Кто мил сердцу моему.
Длинное было письмо. Читали всем классом и хохотали. Когда отец был в хорошем настроении, то рассказывал нам сказки. Особенно я любил сказку о трёх солдатах, которые, возвращаясь из германского плена, получили подарки: кошелёк и палку. Но это были не простые подарки, а волшебные. Махнёшь кошельком, посыплются золотые монеты; махнёшь палкой, и сразу появится целая армия. Мы, дети, с большим удовольствием слушали эти сказки отца.
Как-то отец, будучи в Екатеринбурге, подвыпил, и запел на вокзале «отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног…». Я схватился за него и плачу: «папа, не надо, нас ведь много у тебя ещё маленьких ». Отец перестал петь марсельезу.
В конце 1912 года брат Сергей перевёлся из Невьянска, где он работал телеграфистом на почте, в Екатеринбург. Я стал жить вместе с ним, жили мы в подвале. Комната была из пяти комнат, все они были заняты молодыми прапорщиками. Хозяйка квартиры была костлявая, с седыми волосами, растрёпанная старуха. Её дочь, девица лет двадцати двух, завлекала прапорщиков, играя на гитаре и подпевая хриплым голосом: «Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?». Прапорщики были весёлые и шумные, по вечерам пели песни и развлекались тем, что кто-нибудь ложился на кровать и выпускал из себя газы, а другой в это время зажигал спичку и подносил её к заду, сразу вспыхивал огонь. Я подружился с одним из них, прапорщиком Нужным Яковом, но вскоре все они ушли на фронт. Нужный на прощанье подарил мне справочник прапорщика, это была толстая книжка. В последствии этот справочник мне очень пригодился, когда я стал красным командиром.
Жили мы на Солдатской улице, Дома через два жил дядюшка Мальков Александр Петрович. Жил он на широкую ногу, но бедных родственников не любил. У него было два дома, один двухэтажный в восемь комнат, рядом стоял одноэтажный дом в три комнаты. В последнем жил его наездник, который ухаживал за дядиным рысистым конём. Дядя вышел в люди из чертёжника в Невьянске. Удачно женился, купил дом в Екатеринбурге, и зажил припеваючи. Он строил драги, перепродавал паровозы, в общем, был коммерсантом.
По воскресеньям я ходил в гости к бабушке Мальковой. Она меня очень хорошо принимала, кормила и поила.
В февральские дни 1917 года брат Сергей узнал на телеграфе о революции в Петрограде. Он пришёл в Реальное Училище и оставил мне у швейцара записку: «Лепанаха (так в детстве меня звал отец), в Петрограде революция, царя свергли, все ходят с красными флагами!». Швейцар передал его записку инспектору, а тот директору. После занятий в наш класс входит директор и начинает такую речь: «В наше тяжёлое время находятся ещё изменники Родины, и даже у нас оказались такие!». Резким голосом, глядя на меня, он закричал: «Встать!», - я встал. «Что это значит, слово – Лепанаха?!
- Так меня звали в детстве. Хорошо, идите немедленно в карцер!». Часа через два меня выпустили из карцера, так как уже по всему городу шли демонстрации. Народ узнал о свержении царя.
Появились различные партии. Вскоре было объявлено о подготовке к открытию Учредительного Собрания. Заборы города пестрели лозунгами различных партий: «В борьбе обретёшь ты право своё!» - лозунг эсеров. «Всё для народа, - всё через народ!» - лозунг народно-социалистической партии, «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» - РСДРП. Большинство кадетов было за кадетов – конституционных демократов.
Я был за большевиков. Комитет РСДРП помещался в небольшой комнате на пятом этаже. Нас, несколько ребят, брали там листовки и расклеивали их по всему городу. Вскоре была создана юношеская организация при РСДРП(б-в). Через два, примерно месяца, была создана новая молодёжная организация – социалистический союз молодёжи. Октябрьскую революцию учителя встретили в штыки. В начале было создано, что-то вроде Уральской республики со своим флагом, зелёно-красным. Появился свой Уральский Совнарком, - учителя его не признавали. На одном из собраний в Реальном училище я выступил среди учеников за Советскую власть. Меня реалисты стащили с кафедры и стали избивать, я бросился в учительскую – она оказалась запертой. Избитый я поплёлся к Наркому просвещения, им тогда был учитель Коммерческого училища - Киселёв. Он подбодрил меня, сказав, что всё равно мы их переборем.
Вскоре Уральский педагогический союз объявил забастовку, а мы, члены социалистического союза, всячески старались её сорвать. В конце 1917 года вернулся из армии Виктор, и начал работать в Екатеринбурге начальником отделения милиции. Вскоре он женился на учительнице из Булзей.
На Рождество я поехал в село Кунары, где отец тогда работал. Там я соорудил самодельный телескоп и стал показывать ребятам луну. Отец, по-прежнему, крепко выпивал. Выпив, он становился в позу около матери и, сложив руки на груди, запевал: «Смейся, паяц, над разбитой любовью, смейся над горем моим…». И трагически заканчивал, - «Ха, ха, ха!». На три дня масленицы я опять поехал в Кунару, поезд там не останавливался, и мне пришлось спрыгивать на ходу. Спрыгнул я удачно, прямо в снег. Иду к дому и дорогой встречаю ребят, которые мне сообщили горестную весть об отце. Мой отец умер. Я им не поверил, так как ничего не знал о болезни отца. Быстрее пошёл к дому, вбежал в квартиру и первое, что увидел – гроб, в котором лежал мой мёртвый отец. Мать встретила меня слезами».

Да, потерять рано своего отца или мать – это тяжёлое испытание для юной души. Когда умер мой отец в 1975, мне был двадцать один год. Это случилось ночью в Старый Новый Год. Он умирал у меня на руках, и я до сих пор помню почти все детали трагедии моей семьи.
Отец был крепким мужчиной, не хотел сдаваться смерти до конца, и боролся с ней несколько минут с остановившимся сердцем. Я, по наивности, ещё не до конца понимая, что это обширный инфаркт, пытался его вернуть, делая искусственное дыхание. Самое страшное ощущение возникло, когда через какое-то время я подошёл поправить одеяло, коснулся головы, и почувствовал, каким холодным, неживым стало тело отца.
Тогда же мне впервые пришлось заниматься похоронными делами. Я очень остро реагировал на всё окружающее. Помню, как надо мной издевались чиновники похоронных служб, их грубость, хамство и вымогательство. Только на третьи сутки ночью приехала служба вывоза покойников. Это оказались нахальные мужики с золотом на пальцах, в зубах и на шее. Они сослались на большую занятость, но спокойно сидели, никуда не спеша, и говорили, что отдыхают от тяжёлой работы. Потом они поняли, что мы с мамой в их делах полные профаны, и прямо заявили, что им от нас нужны деньги, так как работа тяжёлая, а зарплата маленькая. Получив деньги, тут же забыв об усталости, быстро и грубо унесли в простыне тело отца вниз и отвезли в морг. Тогда, при прохождении всех государственных инстанций, меня хорошо поддержал мой старший ленинградский двоюродный брат Юрий, сын того самого «Лепанахи».
С годами я больше вспоминаю отца, как он мне и говаривал: - Не раз вспомнишь меня. Моим воспитанием он особо не занимался. Считал, что его пример жизни сам по себе является воспитывающим фактором. Он очень много работал и был основным кормильцем семьи.
После его смерти мы ещё много лет получали разные поздравительные открытки со всех концов Советского Союза от его благодарных учеников.
Однажды была у меня неожиданная встреча с одним из них через пару лет после случившегося. Так, в 1977 году я собрался на спортивные сборы на Кавказ. Ранее меня не отпускали с работы, а тут вдруг подфартило, да и друзья по связкам звали. Надо было срочно пройти отборочные соревнования – тесты (кросс и скалолазание). Руководил отбором мастер спорта Тимофеев (тренер и инструктор а/л Безенги на Кавказе). Список участников был уже переполнен, я был сверхплановым, но упрямо посещал все тесты.
Когда после Кавголовского кросса мы возвращались электричкой в Ленинград, в тамбуре я спросил Тимофеева на счёт своего шанса попасть на эти сборы. Он мне прямо посоветовал не тратить время и пока не поздно искать другой вариант. Потом, вдруг, он переспросил как моя фамилия. Я повторил, и тут он, изменившись в лице, спросил, есть ли у меня отец. Я сказал, что отец умер, после чего мы с ним выяснили, что Тимофеев учился у него на вечернем отделении, и сохранил о нём самые лучшие воспоминания. Он был очень огорчен тем, что узнал.
Несмотря на то, что я вспоминал отца после смерти часто, и его живые черты еще свежи были в моей памяти, он не снился мне тогда во снах. Только однажды, летом 1975 на Памире, в ночь перед восхождением на довольно сложную вершину по пятерочному маршруту, да еще после землетрясения, я увидел его во сне. Его образ проступил сквозь какую-то серую мглу, он сидел и улыбался, глядя на меня, и спросил:
- Как дела?
- Всё нормально, - ответил я.
- Ну, и хорошо, - сказал он и растворился во мгле.
Идя на сложный маршрут, мимо камня с памятной доской о погибших на этом маршруте московских альпинистах, я уже знал, что всё будет хорошо. Евгений Андрианович Белецкий, глядя на нас в трубу, говорил: «Вот, как ходить надо!».
Отец был настоящим русским интеллигентом, очень скромным и честным человеком, трудягой, на которых держалась и держится земля русская. Студенты его любили и уважали за глубокие знания и честность. Был, правда, у него один традиционный недостаток. Сейчас я понимаю, что это был не недостаток, а спасение и уход отца от стрессов, так как выбор был не велик. В хорошую погоду он любил прокатиться на мопеде, а перед сном обязательно много читал, и был заядлым книжником полуночником.
Кстати, он был участником первого велопробега из Ленинграда в Москву (по-моему, в 1922 году), и имел памятный значок, - голубую звёздочку с маленьким золотым велосипедистом в середине. Был на приёме у Калинина в Кремле в составе студенческой делегации. Видел публичные выступления Троцкого и Маяковского в Москве. В партию вступил в 1924-м ленинским набором. Прошёл финскую и Великую Отечественную войны.
Аналогичные судьбы были у его братьев и сестры. Старшие, например, дядя Аркадий, даже участвовали в Гражданской. Рядом с ними всё это время жили, страдали и любили, создавали и разрушали, воевали и мирились миллионы таких же простых людей, поверивших в возможность создания на многострадальной русской земле справедливого общества.
Помню, как в период своего становления, под впечатлением свежих школьных знаний, я с юношеской запальчивостью и радикализмом сказал ему в лицо резкую фразу: «А что ты делал в период сталинских репрессий, чтобы прекратить то беззаконие?». В ответ я услышал его тихие слова: «Тебя бы туда, сынок, в то время, посмотрел бы я, что бы ты смог».
Да, теперь я понимаю многие его слова… Жалко, что былого не вернуть, и не исправить ошибок. Только с высоты лет, и сам, став родителем, я понял, как прав во многом был отец.
Почему дети не хотят понимать своих родителей с одной простой точки зрения, ведь родители – это единственные на Земле люди, которые хотят своим детям только хорошего, во всяком случае, в нормальном своем большинстве.
Странный мы народ – русские, всю свою историю демонстрируем Миру, как не надо жить! И не учимся на своих исторических ошибках. Это становится очевидным, когда листаешь страницы истории страны, которая складывается из твоей судьбы, судеб твоих родителей и других людей.
Вот, казалось бы, прошел 1905 год с его волнениями и первой революцией, Россия становиться на демократические рельсы, темпы роста производительности труда к 1914-му году самые высокие в мире. Правда, нет уже Столыпина, убили террористы-революционеры, но ещё есть Дума. Кстати, сейчас рядом с местом, где была дача Столыпина, на Песочной набережной Невы в Питере, строят дом для крутых. А ранее там был стихийный туалет работников Петроградского авторынка, так как никто из них не знал о том, что это за место, и сколько невинных людей погибло здесь.
В 1905-м в семье деда Алексея Максимовича шестым ребёнком родился мой отец. Начало века! 90% населения империи – в основном неграмотные крестьяне. Не готово было тогда сознание нации к тому, чтобы жить без царя. Ведь царь был помазанник божий, достаточно вспомнить начальные слова тогдашнего российского гимна: «Боже, царя храни!…». А православная религия пронизывала тогда все слои общества и являлась главным цементом и национальной идеей страны. Отец с большим юмором рассказывал мне об «Уроках Божьих». Как грибы в то время росли ряды нигилистов, атеистов, террористов и революционеров.
И многим, даже простым людям, так заманчив был чужой европейский кафтан, что даже дед мой, фельдшер, запел Марсельезу.
Как-то, в одной из телепередач о дореволюционном Петрограде я услышал слова очевидца-старожила о том, как жили рабочие Путиловского завода. С его слов получалось, что жили тогда лучше, чем при Советской власти: имели отдельную квартиру, дотации на детей, бесплатное медицинское обслуживание и бесплатное образование. Ведущий передачи спросил того ветерана, так зачем же вы с товарищами пошли на баррикады в 1905 и 1917-м, если у вас была такая устроенная жизнь? Ответ был довольно лаконичным, что-то вроде, – дураками были молодыми.
Вот и получается, что причины революции кроются не только в выкладках Ленина, но и в разгоряченных и в основном малограмотных головах населения.
Сколько же таких вот молодых «дураков» полегло в земле нашей с 1905 и первых стачек, в гражданскую войну, в периоды репрессий и по нынешнее время? Так за что же они боролись? Видимо, за то, чтобы мы в их память отмечали День Примирения и Согласия, и делали свои выводы на историю, современность и своё будущее.
Одним из главных моих выводов нашей истории является то, что как только наша страна начинает набирать силу, и представлять собой реального конкурента на мировом рынке, то всегда это заканчивалось для неё плачевно. Ведь кому нужна сильная Россия, занимающая такое пространство Евразии? Тем более что в период каждого катаклизма она выбрасывает огромные потоки эмигрантов и ресурсов, которые подпитывают надстройки и базисы других и так более развитых стран.

Из мемуаров Аркадия:
«В 1935г. в Ленинград приехал на постоянное место жительства мой младший брат Валентин с женой и нашей матерью. Жить он устроился при Торфяном техникуме на Моховой улице. Таким образом, вместе нас собралось уже три брата.
В 1937г. обстановка в стране, да и на флоте резко ухудшилась. НКВД правил Ежов, или как висело на плакатах – «ежовые рукавицы». Начались сплошные аресты. Чуть ли не всех поголовно арестовывали. Отправляли в ссылку на Север или в Магадан. Часто расстреливали без суда и следствия. Это было сплошное беззаконие, которое принесло нам много вреда. Все жили под страхом: заберут сегодня или завтра? Командующим флотом был тогда Галлер, а его начштаба – Исаков (Исаакянц). Оба были умные люди. В это время на одном из кораблей нашли огнетушитель, снаряженный ипритом. Это мой бывший помощник Решетов за недостаточностью тары использовал для иприта пустые огнетушители. Было приказано по флоту: все огнетушители уничтожить! Я явился к Галлеру и доложил, что больше иприта нигде нет. Галлер взял это на мою ответственность. Иприта больше нигде не было. Галлер с Исаковым слушали наши с Романовым лекции по военно-химическому делу. Мы прочитали для них около 20 часов. В том году у меня на одном из отдаленных складов загорелись бочки с дымообразующим веществом (ДВ). Верней, не загорелись, а из них валил дым. Приехавшие пожарники стали тушить их из брандспойтов, поливая водой. Мне сообщили о пожаре, и я быстро на своем драндулете прибыл на место происшествия. Всё было в дыму!
Дымчатое вещество от воды, которой ее усиленно поливали пожарники, дымило все больше и больше. Рядом наготове стоял особиц (Особый Отдел). Я немедленно приказал прекратить пожарникам лить туда воду, и начать бросать песок. Пожар вскоре прекратился. Особиц уехал без меня.
Россия того времени была вся окутана расстрелами ни в чем не повинных людей. Сталин был маньяк. Ему чудились во всем измена и предательство! Я как и все ждал, что, вот-вот, и меня арестуют. Ходил на работу с полным карманом папирос. Тогда у меня взяли молодого лаборанта, лет 17-ти, который по глупости бросил за окно пузырек с остатками иприта. Парня расстреляли, тем более, что у него была польская фамилия. Я, узнав об его аресте, поехал в Особый Отдел. Мне там заявили: вашего человека уже нет, и бросьте с этим делом к нам обращаться, а то и вас заберем. Меня спасало то обстоятельство, что начком особого отдела был раньше слушателем академии и на три года младше меня по курсу. Он был из старых чекистов и по окончании академии пошел на прежнюю работу.
Начком НИХИ ВМФ был тогда мой старый приятель, – Лагун. Как-то, приезжаю я в Ленинград и захожу к нему, это был уже период ежовщины. Он встречает меня, поднимает руки к верху и говорит: «Никому не верю, ни кому! И тебе в том числе!». Я знал, что он тогда голосовал за Троцкого, но потом быстро отошел от него. Так вот, его тоже быстро забрали. Повинен в этом был его военком, Ярыгин, - очень скверная личность. Я как-то спрашиваю Ярыгина: «Где Лагун?». На что он мне ответил: «На том свете горшки обжигает». Тогда я понял, что его расстреляли, но недавно мне сказали, что он умер в тюрьме. Хрен редьки не слаще! Взяли также и начальника химотдела ЧФ Хайта. Он повесился в тюрьме.
В гости друг к другу перестали ходить, боялись. В 1937г. командующим КБФ (Балтийского Флота) был симпатичный человек, Сивков, - его расстреляли. Член военного совета КБФ приехал в Москву и там, в гостинице, повесился! И десятки тысяч, а может и больше, пострадали в тот период. И все Сталин! Сейчас большинство из них посмертно реабилитировано.
В 1937г. я сильно заболел, болело сердце. Положили меня в Военно-медицинскую академию, потом перевели в больницу ак. Ланга. Сам академик был стариком, лет 80-ти, а жена его, - тоже врач, лет 25-ти. Но ни он, ни его жена не смогли мне помочь. Я продолжал болеть. Меня, как безнадежно больного направили в санаторий под Сестрорецк. Там я лежал, пока не прибыл старый профессор из Ленинграда. Он посмотрел меня и сказал: «Ходите, курите, пейте немного водки, ухаживайте за девушками, и всё пройдет!». Я так и сделал по его совету. На следующий день встал со своего ложа и стал ходить. С каждым днём мне становилось все лучше и лучше. Наконец, в один прекрасный день я вышел из санатория снова здоровым. И вот с той поры моё сердце не болело лет 30 и только в последние годы опять стало немного пошаливать.
В последний год пребывания в Кронштадте у нас родился второй сын, мы назвали его Юрой. В Кронштадт прибыл новый командующий флотом по фамилии, если не ошибаюсь, Смирнов-Сокольский. Он побывал у меня, увидел рапортующего ему Башкатова и спросил меня: «Что это за фигура?». Я ответил, что это не фигура, а военинженер III-го ранга. Он промолчал. Начальником НИХИ ВМФ к 1937г. был назначен Романов. Он знал о моем желании уйти из Кронштадта. И вот, в конце 1937-го меня перевели в НИХИ ВМФ».

Тогда на второй день после прогулки по Невьянску мы с братом опять сели за стол.
Да, русские пельмени, да с хреном, да с горчицей, да с водочкой – это класс!
Недавно, будучи в Финляндии, я спросил для интереса современных финнов, наших бывших чухонцев, любят ли они пельмени. Они сморщились и сказали, что это для них слишком тяжелая пища. Видимо, национальная кухня впитывается человеком с детства, поэтому я люблю есть домашние пельмени, любимое блюдо своих уральских пращуров.
Мы с отцом любили даже покупные фабричные пельмени, которые в моём советском детстве стоили всего 30 копеек и назывались «Русскими пельменями» и были упакованы в синие картонные пачки. Потом появились «Сибирские» в пачках красного цвета, а позднее всякие другие сорта. Причем, с появлением каждого нового сорта цена упаковки росла, а качество падало. Я родился в 1953 году, в год смерти Сталина и покорения самой высокой вершины Земли и хорошо помню «рост» благосостояния нашей Советской Родины на примере не только пельменей, но и других фактов.
Помню, как испугалась моя мама, когда при Никите Сергеевиче, вроде бы, в 1962 году из-за неурожая Партия и Правительство закупили на деньги народа зерно в Америке. Помню огромные многочасовые очереди за серым хлебом в нашу булочную на Среднем проспекте Васильевского Острова, суровые лица взрослых. Тогда, будучи ребенком, я не понимал тревогу взрослых, так как у них ещё свежи были воспоминания о голоде Блокады и войны.
Сейчас в далёком от тех лет 2003 году, оглядываюсь назад, и заново оцениваю многие события по-другому. Мне теперь ясно, что крах социализма и развал нашей необъятной, как было принято нами раньше говорить, Родины мог и не произойти, если бы наша нация была сцементирована национальной идеей.
К сожалению, что можно сказать о народе, в котором ходят такие пословицы как:
«Своя рубашка ближе к телу», «Дружба дружбой, а табачок врозь» и т.п. Очень уж разобщённой формацией мы оказались к настоящему времени. А как мы кинули своих соплеменников в бывших республиках на произвол местных националистов?
К сожалению, многие наши народные истины, цементирующие общество, подменены, а многие вычеркнуты из жизни безвозвратно. Ранее власть опиралась на церковь, но прошли те времена, когда она была государственным институтом, и сейчас на фоне других конфессий и сектантов наша церковь не производит впечатления спасительной инстанции.
С момента начала Перестройки (помните, шутили: «Перестройка-пересадка-перестрелка-пересылка») прошло достаточно времени, хотя библейских сорока лет ещё не истекло. К тому же, Перестройка перетекла в какие-то Реформы, понятные только самим реформаторам, но не простому народу, хотя на самом деле пока всё сводится к дележу жирного пирога, – ресурсов и денежных потоков страны.
Мы вошли в первую пятёрку в мире по количеству миллиардеров, но благосостояние основной части населения так и продолжает желать лучшего, а это порождает уличный криминал, сводки о котором теперь являются любимыми народными телепередачами.
Грустно говорить, но у моих троих друзей наркоманы оглушили стариков родителей в их парадных в дни получения пенсий.
А что сказать о нашей культуре? Культура народа – это живая связь всех его поколений. Но кто из нас знает и помнит до конца хотя бы пару стихотворений Пушкина, Есенина или Бродского? Когда в хорошей кампании наступает время русской народной песни, то на втором куплете большинство певцов замолкает, путая слова.
Я не знаю, учат ли сейчас в школах приличному поведению, но слышу на улице мат и непристойности, срывающиеся с губ не только мальчишек, но и девчонок. В моё детство это была прерогатива только детей из неблагополучных семей. Так что же теперь большинство семей стало таковым? Об уличном лексиконе взрослой части населения даже говорить не хочется, но кроме мата то и дело появляются слова паразиты, наподобие: «блин», «как бы», «типа» и т.п.

Трусливость храбрых, торжество глупцов,
Безумство алчущих и нищета народа,
Растоптанная память дедов и отцов
Непомнящими своего рода.
Похабщина и кич заполонили всё,
Не надо тонко чувствовать, а, лишь, обогащайся.
И, только, слышно всюду: я хочу её,
Иль деньги, или власть, иль просто – поснашаться.
ЭС-ЭН-говёный люд, ты снова стал рабом
На этот раз не партий не тиранов,
Опрична сатаны в Гоморру и Содом,
Убийцы и воры тебя зовут прикладом!
Коль скоро на земле ты этой был рождён,
Доколь ещё терпеть нам этого бесчестья?
Нельзя же жить в кредит у будущих времён
В надежде, что минуют лихолетья.
Добро и зло всегда боролись на Земле,
Точнее, зло с добром боролось.
И погибают те, кто лучше и светлей,
А подлеца не падает и волос.
Пройдут года и, выполняя бремя,
Школяр усердный занесет в дневник:
Заданье на дом: ельцинская тема,
Развал России, мафии пикник.

В своё время Ленин дал хорошее определение так называемой Культурной революции, с помощью которой надо было создавать новую социалистическую культуру. Рьяный продолжатель его дела Сталин, как мы знаем, довёл ленинскую идею до абсурда. Старая культура была попрана, а новая, на базе соцреализма, теперь только в архивах. Что же осталось?
Ошибки советских партийцев ретроспективно хорошо видны, кстати, они (т.е. те, кто называет себя сейчас коммунистами) по-прежнему делают вид, что не ошибаются никогда. Хотя, в принципе, ничего плохого в том нашем строе равных возможностей и не было. Да и в самой идее социализма тоже нет ничего страшного и античеловечного.
Вся проблема заключалась и заключается только в том, что в России всегда правили чиновники, хотя это характерно для всех стран с тоталитарными режимами. Необходимо было проводить постоянную работу с государственными кадрами, воспитывая их с детства, как раньше кадетов или наследников трона. Будущим чиновникам надо было с детства внушать любовь к родине, и своему народу, а платить и наказывать так, чтобы воровать не тянуло.
Полноценная любовь всегда сопровождается сильной обратной связью. К примеру, если вспомнить автоматику, то система устойчива тогда, когда есть сбалансированные обратные связи, - отрицательная и положительная, или тот самый диалектический материализм, - один из источников марксизма-ленинизма, и его борьбу и единство противоположностей, тогда можно понять, чего же не хватало той народной власти. Об этом писали даже во времена брежневского застоя известные советские писатели.
Например, Валентин Пикуль в романе «На задворках великой империи» ещё в советский период, не смотря на партийную цензуру, очень хорошо показал начинающийся развал царской империи и основные причины этого процесса, главной из которых была ложь. Коррупция всей лестницы чиновничества, отсутствие достоверной информации на верхах о реальной ситуации в стране (вся статистика работала по ложным отчетам), оторванность верхов от нужд народа и отсутствие любви и уважения управителей к своему народу, - вот основные причины русского зла. А ведь стоило бы партийцам навести порядок в своём стане, только не по-сталински, а цивилизованно, научиться смотреть на мир открытыми глазами, а не через шоры партийных постулатов, догм, цитат и документов былых съездов, и многого плохого, из того, что уже свершилось, не произошло бы.
И, самое главное, не надо было торопиться строить «светлое будущее», не надо было давать посулов наподобие «Нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме!», реально надо было смотреть на жизнь.
Наш главный «перестройщик» страны тоже слишком торопился въехать в историю на белом коне и наломал дров с самого начала, причём не с того конца (не с пьянством надо было бороться, а с чиновничеством тоталитарного режима и социальными причинами пьянства, то есть, с бытовой неустроенностью населения и его низкой культурой). Хорошо ещё, что наших ребят вывел из Афганистана. И пусть рассудят всех бывших правителей Бог, история и память народная.
В 1987 году, прогуливаясь по Красной площади после посещения уже дискредитировавшей себя ВДНХ, у меня родился в чем-то пророческий стих:
«Над площадью Красной рдеют рьяно
кровавые флаги – крови им мало,
Гробницу великого фантазёра
топчут сатрапы и пустословы,
Временщики, сменяя друг друга,
ложатся вдоль стенки кровавым кругом.
Чем больше горя – тем больше величия,
– спасибо тебе, золотое столичье!
Над крышами храмов летают вороны,
а где же вы, мирные голуби?
И хлеба и зрелищ, всего здесь довольно,
гони монету – дыши вольно!
А Россия плачет, стонет, погибает,
пьяными слезами землю орошает,
По ухабам мчится с новым фантазёром,
страшно, если будет он просто пустословом!»

По сведениям из официальных источников сейчас в стране, с меньшим и продолжающим уменьшаться населением, чиновничий аппарат превышает тот, который был в СССР. Как говорит герой бессмертного «Белого Солнца пустыни»: «За державу обидно!».
В принципе своей родиной я считаю место, где родился и вырос, а это довольно небольшая территория Ленинграда и области. Но до сих пор в памяти свежи воспоминания свободы перемещения по всей стране под песню Давида Тухманова: «Я, ты, он, она – вместе целая страна, вместе дружная семья! В слове мы сто тысяч я!». Теперь свободы больше, но не всем она по карману.
Может быть, во всем, что произошло, действовали геосоциальные законы развития этносов, и так и должно было произойти в любом случае. Как бы там ни было, но в юности меня учили довольно хорошо философии, и, чтобы разобраться в жизни или политике, я и теперь задаюсь вопросом: «А кому это выгодно?».
Если отвечать на него, то получаешь ответ такой: это было выгодно, в первую очередь, историческим врагам России и её внутренним паразитам. Под паразитами я рассматриваю тех индивидуумов и их сообщества, которые, пользуясь своим привилегированным положением, большей информированностью и полным отсутствием чести и совести, хапают народные богатства страны, тем самым, обделяя свой народ, и будущее страны, а потом линяют на Запад, покупая там себе особняки и футбольные клубы.
Говорят, что каждый народ заслуживает то правительство и строй, которые он имеет. Но что делать народу, не имеющему скрепляющего его национального сознания, народу с разрушенной и до конца не воссозданной, истинно национальной культурой, и не имеющему никакой национальной идеи? Наверное, поэтому, разделенные нелёгким поиском хлеба насущного, наши люди сейчас погрязли в своих проблемах и им всё меньше дела до высоких материй и будущего их детей.
Как сказал один из римских императоров: «Разделяй и властвуй!», - этот, проверенный веками девиз, хорошо и перманентно реализуется в нашей стране. А о том, какой у нас общественный строй, наши правители и реформаторы в открытую боятся даже говорить, поскольку он, пожалуй, больше похож на капиталистический, но в самом худшем варианте.
Может быть, этому во многом способствует наше коммунистическое прошлое, может быть, какие-то национальные черты (Был такой горький как правда анекдот: старый чёрт решив отдохнуть, говорит молодому: «Ты этот котёл не открывай, тут евреи. Один вылезет – всех за собой вытянет. А вот этот большой котёл можешь даже не закрывать, - тут русские. Один на верх полезет, - остальные его всё равно потопят»).
Хотя, если вспомнить историю, то можно поражаться тому самосознанию и единству народа, которое было хотя бы в начале века во время русско-японской или первой мировой войн. Прав и наш острослов М. Жванецкий, хорошо высмеивавший в советское время и строй и русский характер, говоря, что русским нужна большая беда, и что только это и может всех объединить, и последним примером такового была победа во Второй Мировой над фашистской Германией.
Оглядываясь назад, даже на примере трёх поколений хотя бы своей семьи, начинаешь понимать, почему Акинфий Демидов построил памятник своему роду в виде склонённой 52-метровой заводской башни. Кланяется эта Башня всем тем, на чьих костях создавалось богатство семьи Демидовых и тогдашней России.
Вот и стоит на Урале в городе Невьянске национальный памятник, изначально склонённый к земле, являя собой чудо архитектуры того времени. Стоит, и учёные не беспокоятся о том, упадёт башня или нет, потому что она не кренится, задумана она так была.
Стоит как назидание нам потомкам, что помнить надо о своих корнях, о том какой кровью и потом достигается благосостояние, и чем всё может закончиться.
Моя воля, я бы таких башен по всей России в каждом городе и посёлке поставил, чтобы помнили, ценили, берегли и приумножали богатство своей Родины, которое складывается из богатства каждой отдельной судьбы, и не только в прямом смысле.
И не делал бы я праздником с выходным днём 7 ноября, тем более что революция была в октябре, трудом надо славить и примирять своих предков, а не бездельем. В этот день надо идти и всем миром собирать камни, чтобы возводить склонённые Башни поминовения.

Любимая, родная жертва, жертв.
Я отрок твой, я тоже твоя жертва.
Горю с тобой на жертвенном огне
И превращаюсь в горстку пепла.
Со мной сгорает всё, и ты сгоришь во мне.
Во мне тебя не станет, только ветром
Развеет этот пепел как во сне.
Да, как в кошмарном и красивом сне,
Сквозь все метаморфозы пролетая,
Мы возродимся где-то на земле,
Россией эту землю называя.
**************************


Встреча с Есениным

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
С. Есенин

Москва, конец восьмидесятых, солнечный март. Командировка в Жуковский подошла к концу. Лётные испытания с приятными и острыми воспоминаниями полётов остались позади. Я тогда попросил у пилотов во время полётов разрешения, и стоял как в трамвае у входа в пилотскую кабину, глядя на набегавшее полотно взлётно-посадочной полосы и небо. От скорости захватывало дух. На горных лыжах так не разогнаться. Озорники пилоты летали в одно касание, то есть, сделав один полёт, как бы приземлялись, но, чуть коснувшись полосы шасси, набирали скорость и взлетали опять. Это экономило горючее и личное время всех участников эксперимента. Мы разрабатывали тогда микроволновую систему посадки для гражданской авиации, от которой в итоге, уже в девяностых годах, все отказались, и первыми отказались инициаторы проекта - американцы. Сколько денег тогда на этот проект страна угрохала, не знаю, да, кто их считал? Но тогда я и мои коллеги этого не знали, и проект считался перспективным. В последний день перед отъездом в Питер я решил сходить на Ваганьковское, поклониться могиле Высоцкого, тем более что я ни разу там не был. На подходе к Ваганьковке, вдоль забора на деревянных ящиках из-под овощей сидели какие-то ханыги и продавали доморощенные копии миниатюры памятника Высоцкому. Я оторопел от изобилия разнокалиберных Высоцких, и для интереса спросил, сколько стоит небольшой вариант. Цена была кусачая, но я и не собирался покупать крашенную бронзой и серебрянкой гипсовую безвкусицу. Могила Владимира оказалась прямо напротив входа, через небольшую площадку. Она поразила меня своим миниатюрным размером, потому что я мысленно считал, что Высоцкий заслужил большей площади. Удивил своим маленьким размером и могильный памятник. По размерам он оказался именно таковым, могильным, а по замыслу, может быть, был достоин стоять и на площади имени поэта, но пока таковой на карте Москвы не появилось. Положил цветы, постоял, вспомнил его роли и песни. Вспомнил, как летом из раскрытых окон многих домов по выходным доносился, усиленный динамиками, его хриплый голос. Вспомнил своё восторженное юношеское восприятие его альпинистских песен из «Вертикали», подвигнувшее меня проверить себя в горах. Вспомнил и то, как хоронили Высоцкого… Кстати, аналогичная нехорошая ситуация повторилась через тринадцать лет с одним из лучших альпинистов России, первым отечественным покорителем Эвереста в 1983 году, Балыбердиным Володей. Он проезжал на своей дарственной «Волге» (подарок от правительства СССР за Эверест) один из перекрёстков Купчино, когда на огромной скорости пьяный финн, управлявший фурой, под красный свет въехал к нему в салон. В салоне были четверо и все погибли.
В Питере в 1993 году шли игры Доброй Воли, и «власти» решили не давать огласки этому случаю. Когда умер Высоцкий, в Москве проходила спортивная летняя Олимпиада. Жена Володи Балыбердина с ног сбилась, разыскивая в течение десяти дней мужа, пока ей не позвонили из областного морга, в котором не работал холодильник. Заботились тогда наши власти о покое граждан, и не хотели омрачать праздник. В результате, насколько я знаю, финская сторона сразу даже не выплатила вдове никакой компенсации. Так мы ценим своих героев… Но тогда я стоял на Ваганьковке, и ещё не знал, что такое может повториться с другим человеком. А в 1980-м не смогли власти умолчать, похоронили Высоцкого всё-таки всем миром. Постояв у оградки ещё немного, я увидел, как подходят другие люди и какие-то экскурсии. Решил пройтись дальше, и двинулся по одной из аллей. На указателе увидел фамилии многих известных людей прошлого, и тихо пошёл по дорожке, читая фамилии на памятниках. Удивила могилка любимого мной Олега Даля, подзахороненного, видимо, к его родственнице, какой-то императорской балерине. Потом повернул обратно к выходу, и вдруг, случайно заметил указатель на могилу Есенина, развернулся и пошёл туда по разметённой дорожке. Вот он где нашёл себе покой, великий и любимый с детства «Певец России». В розовых лучах заходящего солнца мраморный барельеф Сергея Есенина был как живой. Красивое лицо с волнистой копной волос на фоне любимых поэтом берёз. Казалось, что сейчас он произнесёт свои стихи. Я стоял, любуясь дивным изображением Есенина, и рядом тоже остановились в молчании какие-то посетители кладбища. Кто-то положил скромные букеты. Вдруг, одна из женщин в простом пальто и пуховом платке вышла вперёд, повернувшись лицом к нам, сняла платок и поклонилась по-русски. Лицо её было обычным и на вид можно было дать лет сорок с небольшим. Тихим голосом с явно не столичным прононсом она начала рассказывать присутствующим, но так, как будто про себя, о последних годах жизни поэта. Все замерли и слушали её. Рассказав о гибели Сергея Есенина, она упомянула о том, как 3 декабря 1926 года безнадежно влюблённая в поэта двадцатидевятилетняя Галина Бениславская застрелилась здесь на могиле Есенина. Её найдёт, истекающую кровью, сторож, но спасти девушку уже не удастся. За беззаветную искреннюю любовь ценой жизни, Бениславскую положат в землю рядом с поэтом. Две женщины лежат в земле с ним рядом: мама и Галина. Женщина замолчала. Тихо стало так, что я услышал, как бьётся моё сердце. Потом она стала читать на память стихи Есенина. Я давно не слышал, чтобы кто-нибудь так читал его, - просто и очень проникновенно. Когда женщина дошла до последнего стиха поэта, написанного кровью, слёзы непроизвольно навернулись мне на глаза. Голос женщины в конце немного дрогнул, видно было, что ей не легко давалось это чтение, она вкладывала всю душу. Я взглянул на неё, сейчас её лицо было красивым. В какой-то момент мне показалось, что эта женщина любит поэта и его летучие стихи, может быть, так же страстно, как та Галя. Всё стихло. Женщина всё ещё стояла перед нами, опустив глаза, и успокаиваясь, теребила свой платок руками. Люди стояли перед ней молча, а потом начали тихо расходиться. Вдруг мне стало страшно, - в голове пронеслась чёрная мыслишка, - а что, если сейчас она попросит за это деньги? Мы стояли друг против друга, и я спросил её:
- Кто вы? Почему вы нам всё это так красиво рассказали?
- Я приехала из Ярославля. Сегодня мой день дежурства здесь на могиле Есенина. Я долго ждала и готовилась к этой поездке, ведь я состою в объединении любителей поэзии Есенина.
Видимо, по моему взгляду, она поняла мой следующий вопрос, и добавила, что все члены этого объединения, делают это совершенно бескорыстно для того, чтобы донести как можно большему количеству людей красоту поэзии Есенина. Я поблагодарил её, обвёл на прощание взглядом берёзки и три могилы, а затем медленно пошёл к выходу. На душе было легко и прозрачно, как будто в весеннем саду я напился с похмелья берёзового сока.
**************
Чёрный человек

Эта история могла быть просто забытой мной, если бы не её автор, достойный и порядочный человек, не способный на обман и фальсификацию.
В конце восьмидесятых годов прошедшего века я работал в одной из лабораторий научно-исследовательского института радиоаппаратуры на Шкиперском протоке Васильевского Острова. Однажды, в конце лета 1990 года по приезду из Крыма, я по свежим воспоминаниям описал коллегам то, что видел в Крыму. Это описано мной в байке «Случай в Крыму». Коллеги мои, весьма грамотные технически люди, с интересом и без скепсиса выслушали мою историю. В обед во время шахматной пятиминутки мой старший коллега, ведущий специалист по системам посадки Михаил Борисович, вдруг взволнованно и тихо сказал мне так, чтобы никто не слышал. При этом он придвинулся ко мне ближе:
- Я хочу сейчас рассказать тебе то, что я никогда и никому не рассказывал.
Я удивлённо взглянул в глаза коллеги.
- Я рассказал этот случай только маме, она меня выпорола, и велела больше не врать и никому об этом не рассказывать, чтобы не высмеяли. Поэтому, я и тебя прошу об этом молчать.
Замечу, что Борисыч в своё время был начальником лаборатории, но из-за пятого пункта в период брежневщины его сдвинули в ведущие инженеры, так что он был человек «битый» и весьма осторожный.
Михаил Борисович настороженно взглянул в сторону остальных сотрудников, находящихся за перегородками. Я утвердительно кивнул в ответ, обещая хранить молчание.
- Без проблем, Борисыч.
- Я был тогда мальчишкой, мне было пять лет. Время было предвоенное на Украине. В деревне у родителей, - начал он, слегка заикаясь от волнения.
Однажды я один пошёл за околицу через поле в лесок. Был хороший солнечный день, на небе ни облачка. Когда я шёл по дороге к лесу, вдруг увидел, как прямо из середины вверх взлетела очень большая чёрная птица. Она зависла над лесом, а потом полетела прямо на меня. Мне стало страшно, потому, что в контуре большой птицы было что-то странное, - я не увидел крыльев. И вдруг я разглядел, что это была не птица, а чёрный человек. Он летел прямо на меня, вытянув вперёд руки. Он был весь в чёрной одежде и летел, не прилагая для этого ни каких видимых усилий. От страха я залез в канаву в лопухи, и краем глаза следил за его полётом. Чёрный человек летел прямо ко мне, мне было очень страшно. Представь себя на моём месте! Видимо, он меня сразу приметил, и, пролетая надо мной, посмотрел вниз и погрозил мне пальцем. Я чуть в штаны не навалил! Летел он быстро и бесшумно. Я решил, что увидел колдуна, и как только он улетел, кинулся домой.
Дома стал рассказывать маме, но она мне совсем не поверила и надавала по заднице, чтобы не повадно было врать.
Михаил Борисович замолчал, и ещё раз повторил:
- Ты первый, кому я рассказал этот случай. Я до сих пор не знаю, что же я видел.

Прошло много лет с тех пор, как я услышал эту короткую и невероятную историю.
В период распада СССР наш институт, как многие оборонные учреждения бывшего союза тоже стал успешно разваливаться. Государственных заказов становилось всё меньше, проекты закрывались один за другим. Мне предложили интересную работу, и я ушёл из хорошего и дружного коллектива.
Через несколько лет Михаил Борисович нашёл меня, и спросил о возможности какой-либо работы, поскольку в институте почти не платили зарплату. К сожалению, тогда вакантными местами у моих работодателей были только грузчики, и предлагать такое ведущему специалисту по системам посадок было просто неприлично, да и возраст, к тому же был солидный.
Как отнестись к его истории, я не знаю. Борисыч – очень серьёзный человек, с острым, живым и скептичным умом, и считать её выдумкой я не берусь. Значит, было так, как он мне рассказал, а это значит, что …
***************


Дружба народов, укреплённая «Невой»

Эта история приключилась в Баксанском ущелье на склоне Эльбруса.
Тогда, в 1983 году, третью очередь канатной дороги для туристов и горнолыжников ещё только строили, и мы катались с «Мира». В нашей группе хорошо катающихся хуже всех катался только инструктор, но мы за это в обиде на него не были, так как парень он был весёлый, и кататься нам он не мешал.
В нашей интернациональной группе в гостинице «Иткол» оказались литовцы и один эстонец по имени Эдвард.
Это был типичный прибалт, долговязый, светловолосый с узким симпатичным лицом и голубыми глазами. К нашей весёлой кампании из Ленинграда он сразу расположился дружественно, а с литовцами почему-то общался сдержанно. Замечу, что парни из Литвы держали себя тогда вызывающе. Это проявлялось ими вычурно, и иногда приходилось некоторых даже утихомиривать. Среди них был сто двадцати килограммовый бывший регбист, который, почему-то, очень невзлюбил нашего маленького Мишу. Миша, несмотря на свои габариты, был смелым и гордым, и однажды что-то ответил тому хаму, с чего началась потасовка. Михаил был на три или четыре головы ниже литовца, и нам пришлось его выручать, когда пьяная туша литовца пыталась его просто раздавить. С большими усилиями и риском для своих физиономий мы выпроводили литовца на его гостиничную территорию из номера Миши. Пьяный литовец раздавил нашему маленькому близорукому Мише очки, а ведь в то время хорошие очки были жутким дефицитом. По-видимому, регби не прошло даром для головы литовца, и его пьяная агрессия периодически проявлялась то в барах, то на танцах, но нас он больше не задирал. Литовцы проводили время в основном в барах, катались они неважно и мало. Из своего номера они вывесили сетку, набитую колбасой твёрдого копчения, так как в номерах не было холодильников, а в то время этот продукт был в разряде дорогостоящего дефицита, и, кто-то из туристов с верхних этажей не вытерпел и утащил их сетку с помощью крючка на верёвке. Шума было много, ну, и ненависти у литовцев ко всем прибавилось тоже.
В один из ясных февральских дней мы начали очередной катальный день. Всё шло отлично, каждый катался в своём ритме и стиле, как вдруг я увидел из кабины, спускающегося вниз в кабине Эдварда. Парень сложил руки крестом, показывая, что у него сегодня обломилось, и показал сломанную лыжу без крепления. Вечером за ужином Эдвард подошёл к нашему столику, и торжественно объявил, что после ужина будет продолжение с хорошим поводом, и выразительно посмотрел на Мишу. Мы, естественно, выразили коллективное одобрение предложению эстонца, а когда он отошёл, взгляды нас троих устремились на Михаила, но тот был невозмутим.
- Миша, не томи, - вопросили мы, и он спокойно и скромно произнёс,
- Дело в том, что я сегодня Эдварду жизнь спас.
Когда мы в очередной раз сегодня поднялись на Мир, то решили с Эдвардом сходить до ветра
по маленькому, поскольку после завтрака выпили ещё и пива, - начал Миша.
Наверху нормального туалета не было, видимо, горцы считали это роскошью.
Ребята забрались за перегиб заснеженной морены ледника и начали делать то, ради чего туда забрались. По всей видимости, емкость у Эдварда была больше, чем у Миши, и ему удалось протопить под собой снежный мостик, закрывающий трещину. Миша стоял ниже Эдварда, да и ростом мал. Когда он оглянулся на приятеля, то ни кого не увидел. Это навело Мишу на печальные размышления о неблагодарном спутнике, бросившем товарища, когда вдруг откуда-то из-под снега послышался приглушённый крик эстонца.
Под Эдвардом рухнул мостик, парень потерял равновесие и перевернулся вниз головой, повиснув каким-то чудом на концах лыж. Всё произошло мгновенно и бесшумно.
«Советское – значит надёжное!», этот девиз сработал в обратном, но на этот раз счастливом варианте. От рывка крепления Эдварда не раскрылись, а одно крепление «Нева» рывком вырвало с корнем из лыжи, и оно исчезло в чёрной пропасти. Эдварду с большим трудом и усилием удалось ухватиться руками за целую лыжу, но вылезти наружу сам он не мог.
- Когда я поднялся к нему, то понял, что приближаться надо крайне осторожно, чтобы не
ухнуть в дыру за кампанию. Зрелище было не из приятных: на поверхности лежала прогнутая не в рабочую сторону лыжа, и за неё цеплялись побелевшие пальцы Эдварда, рядом висела вторая сломанная лыжа, а самого лыжника видно не было!
- И как же ты смог его вытащить?
- Палками и ремнём. Я лёг на снег ниже его, и сунул в дыру палки. Эдвард уцепился за них и смог выбраться не отстёгивая лыжу. Если бы руки соскочили с палок, то лыжа бы подстраховала, а ремень он обернул вокруг лыжи и использовал как стремя.
Увидев неподдельное восхищение в наших глазах, Миша скромно добавил,
- На моём месте так поступил бы любой нормальный человек.
В номере мы услышали эту же историю от самого Эдварда. Он описал нам своё состояние,
когда рухнул вниз головой, а крепление вырвалось из лыжи и улетело вниз.
- Это было страшно, - тихо заключил он.
- А глубокая была трещина? – участливо поинтересовался кто-то.
- Если честно, не видел. Там слишком было темно и холодно.
- Я потом туда снежок скатил, и считал секунды, - вставил Миша,
- Метров шесть было.
Я как единственный среди присутствовавших, ходивший по горам, и знающий, что такое
закрытая трещина, должным образом оценил ситуацию.
- Миша, ты всё сделал как надо, а главное не промедлил, и у Эдварда хватило сил выбраться.
- Да, уж. Я бы его один вытащить не смог, - заключил Миша, рост которого не превышал ста пятидесяти сантиметров.
- А если бы я побежал за помощью, то неизвестно, удержался бы Эдвард на поверхности или нет, поскольку вторая лыжа тоже уже трещала под его весом.
Замечу, что горные лыжи рассчитаны на нагрузку сверху, а не наоборот, но Эдварду повезло, что его полспорт выдержал это испытание.
Потом Эдвард пожаловался на кладовщика проката, который никак не хотел поверить этому факту утери крепления и поломки лыжи. Кладовщик не хотел заменить парню инвентарь, и требовал с него денег по номинальной цене, а тогда это была немалая сумма. Но Михаил как свидетель помог и тут, к тому же и наш инструктор уговорил кладовщика списать поломанную лыжу и потерю, написав соответствующий акт.
Мы с удовольствием выпили за здоровье Эдварда и его спасителя Михаила, за дружбу, а потом долго пели русские и эстонские песни под гитару. Наш Миша, обладал густым басом и классно пел.
Весь вечер, рождённый заново, Эдвард смотрел на Мишу глазами влюблённого младенца.
Так, советское, не сработавшее, крепление спасло жизнь эстонского парня, и укрепило
дружбу народов СССР. А, ведь если бы крепления сработали, то неизвестно, чем бы эта история могла тогда обернуться.
*****************

Философ в обезьяньей шкуре

Однажды, мне, молодому специалисту, пришлось во время испытаний космической биотелеметрической системы, провести ночь на работе с интересной напарницей. Это была кандидат биологических наук из института Медико-биологических проблем (ИМБП), женщина лет сорока из Москвы. Фамилию её я уже не помню, но помню занятную историю, которую она мне рассказала во время той длинной зимней ночи. Спать во время того ночного эксперимента было нельзя, так как мы могли прозевать момент возможного сбоя нашей аппаратуры, а запускать в космос аппаратуру с непонятной причиной сбоя было нельзя. Наша аппаратура во время космического эксперимента работала столько, сколько длился орбитальный полёт спутника, мы настраивали два комплекта аппаратуры, один из которых улетал на орбиту, а второй – контрольный, устанавливался в ИМБП. Данный комплект предназначался для круглосуточного наблюдения за лабораторными крысами. Эти исследования легли позднее в фундаментальные труды под руководством академика Газенко по влиянию невесомости на животные организмы и человека, для создания системы длительной выживаемости человека в условиях невесомости. Тогда мы шли впереди планеты всей.
Чтобы скоротать время, мы пили кофе и вели беседу. Естественно, что моя коллега по эксперименту спросила меня, молодого специалиста, какой ВУЗ я закончил. Узнав, что у меня редкая и интересная специальность – «Космическая медицина», или как её ещё называли – «Биомедкибернетика», она спросила, знаю ли я такого советского философа – Козлова Н., поскольку все студенты советского периода изучали в вузах марксистко-ленинскую философию и научный коммунизм. Я ответил утвердительно.
И тогда она рассказала мне эту забавную историю о том, как весьма уважаемый советский философ, автор известных учебников по научному коммунизму, г-н Козлов, попал в пикантнейшую ситуацию в обезьяньем питомнике под Сухуми.
Надо заметить, что не питал особых симпатий к выше указанному г-ну Козлову, не только потому что ненавидел научный коммунизм как предмет, но также и за отсутствие логики. Помню, что в его учебнике, рекомендованном для изучения всем Высшим учебным заведениям СССР, говорилось, что возможно построение коммунизма в отдельной стране. При этом государство как орган насилия в этой отдельной стране отмирало. Но тогда, простите, возникало много вопросов, например: кто же будет у этого коммунистического государства охранять границу, - ведь армия может существовать как орган насилия только при государственном строе? Не говоря о множестве несуразностей в таких темах как стирание разницы между умственным и физическим трудом, метаморфозах семьи и брака и исчезновении денег при коммунизме.
Естественно, что услышать анекдот про такого философа было весьма интересно.
А история была вот какая…
Однажды в Сухуми проходила Всесоюзная научная конференция, связанная с поведением и способностями мышления высших приматов. Кроме биологов и прочего люда туда приехал и небезызвестный г-н Козлов, благо, что за государственный счёт, не съездить на курорт. Во время полемики после своего выступления, которое сводилось к доказательству наличия мыслительного аппарата у человекообразных, в риторическом запале профессор Козлов выкрикнул фразу своим оппонентам, что, дескать, если влезть в шкуру этих несчастных животных, то даже человеку придется вести себя адекватно, как это принято у конкретного вида. Иначе не выживешь. Находчивый оппонент тут же предложил уважаемому философу осуществить этот эксперимент на деле в местном обезьяньем питомнике. На что зарвавшийся в риторике профессор тут же и согласился.
Буквально на следующий день из имевшихся шкур павианов для него был сшит «костюм» самца павиана. Надо сказать, что в открытом питомнике жили именно эти крупные, похожие на собак, и довольно опасные обезьяны. На своей родине в саваннах Африки эти животные не только лазают по деревьям, но и хорошо перемещаются по земле, охотясь за мелкой дичью. Даже леопард в схватке с крупным самцом павиана или бабуина может не выйти победителем, настолько зубы и клыки у этих обезьян достаточно длинны и остры.
Но научный спор был настолько принципиален, что остановить философа не могло ничто.
Срочно был продлен срок научной командировки, а сам г-н Козлов начал тренироваться двигаться и издавать звуки как самец павиана. Сорокалетний возраст философа и занятия физкультурой в течение всей предыдущей жизни позволяли провести ему этот эксперимент. Уже через две недели он набрал прекрасную спортивную форму и мог на четвереньках довольно быстро пробежать несколько десятков метров, залезть на дерево и покачаться на ветке. А, главное, он выучил и мог повторить основные звуки и позы обезьян, так как у тех существует язык поз и жестов. О языке запахов говорить не приходилось, так как любой научный эксперимент допускает некоторые ограничения, к тому же обоняние у профессора было не ахти.
И вот, наконец, наступил долгожданный день выхода известного ученого в вольер. Было оговорено, что он выйдет к семье павианов, когда те придут к зданию базы на кормежку.
Весь свободный персонал питомника собрался посмотреть на это диво и на бесстрашного философа, вооруженного только знанием марксистко-ленинской науки против клыков и лап страшных обезьян. На всякий случай служба безопасности с заряженными стволами ружей стояла наготове. Ворота открылись, и легкой трусцой на четвереньках г-н Козлов выбежал на поляну, где семья павианов начинала уплетать бананы.
Надо сказать, что философа хорошо проинструктировали о поведении обезьян, и он не стал сразу внедряться в их коллектив. Профессор с минимальным риском для себя должен был играть роль немолодого и немного прихрамывающего самца, чтобы не возбуждать ревность у вожака. Для начала он сел неподалеку и с деловым видом тоже стал уплетать банан. Увидев новое странное существо, очень похожее на них, обезьяны, на всякий случай прихватили бананы и потихоньку стали отходить к лесу.
Ближе к деревьям они опять присели и продолжили трапезу, не проявляя своим видом особого волнения. Козлов, видя, что ему не доверяют, взял ветку бананов и, демонстрируя полное благодушие и пренебрежение к опасности, стал приближаться к ближайшей самке. Верная вожаку самка, чуть не подавившись своим бананом, тут же отступила в стадо ближе к вожаку. Ретивый профессор двинулся к другой крайней самке, и тут на авансцену вышел сам вожак. Его вес был такой же как у профессора, если не больше. Он приблизился сзади, к ничего не подозревавшему профессору, и что-то такое ему по-обезьянему сказал. Философ не растерялся, сел задом на землю, и в знак миролюбия протянул в ответ свою ветку бананов. Но вожак уже был сыт, и не обратил внимания на приветствие чужака. Шерсть на загривке вожака встала дыбом, он стал молча обходить чужака вокруг, принюхиваясь к его странному запаху. Поскольку агрессивных сигналов чужак не подавал, вожак стал оценивать его по своим критериям. Дело в том, что у него в семье было такое правило: мужик в стаде только вожак, а остальные все бабы, не зависимо от пола и возраста. Видимо, это он и пытался объяснить новому члену коллектива. Ведь если новый пришлый самец не примет условия вожака, должен быть поединок.
Трудно представить себе, что в эти мгновенья переживал философ в шкуре павиана. Может быть, теперь он осознал, что было ошибочным залезать в шкуру самца, но было поздно… Вожак, не раздумывая, зашел философу с тыла и начал с ним пытаться проделать то самое, своё любимое занятие, которое он обычно проделывал со всем своим гаремом.
Служба охраны заповедника подняла ружья, но приказ стрелять пока не прозвучал, слишком рискованная поза была у этой парочки. Кстати, обезьяны стоили немалых денег, и убивать их никто не собирался, их только хотели напугать или усыпить.
Поскольку всю картину унижения философа вожаком обезьян видели все, кто наблюдал, включая оппонентов профессора, продолжения дискуссии в этой истории не было. В начале все были напуганы и сконфужены увиденным, затем долго смеялись. Но, как ни странно, большинство пришло к выводу, что философ подтвердил свою теорию: оказавшись в шкуре животного, будешь себя вести одинаково с ними, иначе не выживешь.
Выслушав коллегу, я рассмеялся, но потом спросил, не выдумка ли всё это. Она сказала, что в ИМБП и в Сухуми эту историю-анекдот знают все. В этот момент самописцы зарегистрировали сбой нашей аппаратуры, и москвичка восторженно воскрикнула: «Ага!».
Но, к счастью, тут же мне удалось объяснить мадам, что этот сбой был вызван, всего-навсего, ночным переключением фаз городского сетевого электропитания, и за нашу аппаратуру можно было не бояться
Эта забавная история произвела на меня впечатление. И в последствии я часто задумывался, наблюдая за поведением животных, сравнивая и сопоставляя их поведение с тем, чтобы делал я, будучи на их месте. В результате у меня родилась идея написать фантастический рассказ «Чужие сани», что я и осуществил в итоге.
*****************
Волшебные снежки или как я был Дедом Морозом

Несмотря на очень плохую погоду новый, а теперь такой далёкий 1985 год приближался неотвратимо.
Слякоть на улицах и мокрый снег косили ряды тогда ещё советских тружеников острыми респираторными заболеваниями и гриппом. Но, так как по поверью встречать Новый Год надо здоровым, все к этому моменту старались излечиться.
По телевизору ещё не было массированной, бьющей прямо в мозг, рекламы сезонных лекарственных и противопростудных средств, и ещё не появились Кашпировский с Чумаком, но уже явился Горбачёв, и ещё действовали профсоюзы.
Страна ждала вместе с песней Виктора Цоя перемен, в воздухе ощущалось что-то необычное и многие, осязая это необычное, относили своё состояние к предновогодней подарочно гостевой лихорадке.
На работе мне предложили побыть Дедом Морозом. Надо было объехать всех детей сотрудников моего техникума на предоставленном автомобиле и раздать им заранее купленные подарки. Ощущаемый мной природный артистический дар рвался наружу, и я с радостью согласился. К моему удивлению, за подобное перевоплощение мне ещё полагалось скромное вознаграждение, и как труженику педагогической стези это было приятным подспорьем. Мы начали обсуждать рабочие моменты предстоящего мероприятия. Смутившись, председатель профкома сказала, что костюм Деда довольно стар и в пятнах, посох утерян, и его надо сделать самому из подручных средств, а Снегурочку пока не нашли. Она поправилась, сказав, что для посоха профсоюз даст мне новую швабру, из которой можно сделать посох, но делать надо будет самому. Перечисленные трудности с антуражем меня не смутили, и я решил сыграть такого Деда, чтобы дети не усомнились в моей подлинности, и начал про себя отрабатывать возможные сценарии контактов с детьми.
Наконец, я узнал, что Снегурочкой уговорили стать очень симпатичную заведующую дневным отделением, правда она была шатенка, но белый парик с косой в профкоме имелся.
В назначенный предновогодний день тяжёлыми хлопьями падал мокрый снег. Темнело рано, и мы должны были встретиться с водителем около техникума днём. Я выехал заранее, чтобы успеть перевоплотиться без суеты.
Когда я сел в троллейбус на площади Труда, со мной вместе в салон зашёл большой серо-белый, какой-то весь снежный, пёс неопределённой породы, наподобие большой лайки, и уселся на одно из передних сидений. Все пассажиры удивлённо и с улыбкой смотрели на крупное, явно бездомное и мирно настроенное животное. Было ясно, что пёс когда-то и кем-то был обучен ездить на общественном транспорте, хотя, кто его знает, может быть, просто начиналась новогодняя сказка, и все этого ждали. А пёс, как ни в чём не бывало, спокойно и деловито, сидя на кресле, выкусывал снег между пальцев лап.
Настроения поддал водитель троллейбуса. Вместо привычного сухого языка, или магнитофонной записи с названиями остановок из репродуктора по салону вдруг разнеслась весёлая музыка. Затем приятный мужской голос поздравил всех пассажиров с наступающим Новым годом и стал весело с юмором рассказывать о том, где мы едем, и какая остановка нас ждёт, перемежая шутливые фразы музыкой. Видимо, водитель был из инженеров, поскольку в те времена из-за перекосов советской экономики инженеры получали гораздо меньше, чем, к примеру, водители общественного автопарка. Все пассажиры улыбались, и даже, только что вошедшая в троллейбус, пожилая женщина со злым лицом, хотевшая было возмутиться тем, что на переднем месте, предназначенном ей, сидит какая-то мокрая собака, и то смолкла и стала меняться в лице в лучшую сторону. Тем временем, снежный пёс сделал свои дела, слез с кресла и, оставив на сиденье мокрый след, спокойно удалился. Вскоре, с приподнятым настроением вышел и я.
Посох я сделал, обернув палку ватой и ёлочной серебряной гирляндой, а сверху насадил большой стеклянный шар со снежинками. Переодевшись в своей лаборатории, в отчищенный насколько можно костюм, и оглядев себя в зеркале, я пошёл в профком.
Все подарки были разложены на столе с адресами и краткими записками родителей, кому из детей, что дарить. Готовая Снегурочка была ослепительна.
К тому же, мне всегда нравились блондинки с карими глазами, хотя в природе их и не бывает, но для такой Снегурочки можно было сделать допущение.
Мы с водителем прикинули план маршрута по всем адресам, соответственно разложили подарки в большой красный мешок, и поехали.
В салоне было тепло, к тому же костюмы хорошо грели, окна запотели, и я открыл своё окно. Мне было приятно наблюдать, когда кто-либо из пешеходов вдруг замечал нас со Снегурочкой и начинал улыбаться. По пути я рассказал своим коллегам об удивительном снежном псе и весёлом водителе троллейбуса, настроение у всех было приподнятое.
Первые адреса мы прошли без сучка и задоринки, все дети были подготовлены к приезду Деда Мороза, попросту говоря, зомбированы, и при этом дисциплинированы, - меня никто не дёргал за бороду и усы. Дети стеснялись смотреть мне прямо в глаза, как будто боясь чего-то, может быть, окончания своей веры в сказку. Это меня слегка смутило, но вера детей в тот образ, который я исполнял, была сильнее моего старого доморощенного антуража.
Мы со Снегурочкой всеми силами поддерживали детишек в их стараниях заслужить от нас подарки, слушая их стишки, и отвечая на их наивные и милые вопросы. Всё завершалось хождением вокруг ёлки со всем известной песенкой, и вручением ожидаемых подарков.
Затем в одной из квартир, родители оказались в слегка подогретом состоянии, и ни за что не хотели меня отпустить без «посошка». Чтобы не привлекать лишнего детского внимания, мне пришлось принять их предложение. Оказалось, что для актёра, уже сыгравшего несколько раз одну и ту же роль, это имело большое значение. Снегурочка отказалась, а у меня появился прилив сил, и потянуло на импровизации. Я стал ещё более раскован, и стал думать, что бы такое сделать, чтобы детям запомнилось.
Надо было сделать маленькое чудо, или фокус, но как?
По очередному адресу нас ожидало много детей. Находчивые родители пригласили и детей своих родственников. Выходя из машины, я слепил два огромных снежка и спрятал их в карманы своего красного тулупа. Экспромт зарождался.
В коридоре вдали от детских глаз родители сунули мне дополнительные подарки и записки с именами. Дети оказались разновозрастные. Самый старший, как будто прицеливаясь, пристально глядел на мои, тщательно приклеенные бэ-эфом, бороду и усы. Во время паузы в выступлениях малышей, подросток не выдержал и сказал: «А ты не настоящий!».
Это был для меня со Снегурочкой удар из-за угла, поскольку о таких больших детях нас и не предупредили. Но вдохновение не отпускало меня, и, нисколько не растерявшись, я тут же предложил проверить свою натуральность. При этом я встал, а роста я не малого, и грозно сдвинул брови. Подросток изменился в лице и отступил на задний план. Я спокойно сел, и подозвал к себе ближайшего малыша. Тот робко приблизился.
- Ну, проверяй! Дёрни меня за усы или бороду, и скажи я настоящий или нет!
Малыш робко дёрнул меня за бороду и молча утвердительно кивнул головкой. Я гордо оглядел всех детей, а их была целая массовка.
- Ну, кто ещё смелый?
Все молчали и робко переводили взгляды с меня на Снегурочку и на родителей.
Кульминация наступила, и я решил дожать своих маленьких зрителей в их вере в торжество Новогодней сказки. Громко и низко я произнёс, ударив посохом о пол:
- Сейчас я сделаю так, что в комнате выпадет снег!
- Только не снег, только не снег! – умоляюще воскликнула хозяйка квартиры,
почувствовавшая неподдельную уверенность в моих словах.
- Хорошо, тогда я сделаю вам из воздуха снежки! Хотите, дети?
Малыши с озадаченными улыбками робко закивали головками, и только маленькая
Девочка, ничего не боясь, обрадовалась и запрыгала на месте, хлопая ладошками от радости.
Во время диалога я незаметно приготовил заранее запасённую хлопушку, вложив её в руку, сжимавшую посох. Замечу, что руки у меня были в больших красных рукавицах.
Первый снежок уже перекочевал из кармана в правую рукавицу, и я скомандовал:
- Раз, два, три!!!
При этом я ударил посохом о пол и одновременно дёрнул за шнур хлопушки. Всё внимание окружающих было приковано к вспышке и разлетевшимся конфетти, а в моей правой руке уже красовался огромный снежок.
Дети пришли в полный восторг, кто-то прыгал и смеялся, кто-то стоял с раскрытым ртом, как вдруг раздался испуганный крик хозяйки:
- Дед Мороз, ты горишь!
В запале творчества, я не заметил, что от хлопушки вспыхнула вата, окаймлявшая посох, и весь он занялся пламенем, а я не почувствовал это сразу, из-за рукавицы. Зрелище было красиво и страшно своими последствиями, но прибавило динамики моей игре.
Спокойно, сохраняя достоинство Деда Мороза, я обратился к хозяйке с просьбой подать мне чайник с холодной водой, а сам заключил:
- Я и из огня снег слеплю для вас, дети! А ты, Снегурочка, подвинься, а то растаешь!
Чайник был подан мгновенно, я залил посох, и тут же произвёл на свет второй снежок.
- Ух, ты! Только и вымолвили мои маленькие зрители.
Потом они взяли оба снежка в руки и с любопытством стали их щупать и проверять даже на зуб. Они закричали радостно: - Снег, это настоящий снег! Вера этих малышей в сказочное детство была продлена ещё как минимум на один год, им тогда и в голову не пришло, что я мог этот снег принести в кармане, и он долго не таял, так как костюм был хорошим теплоизолятором.
Финал того вечера я вспоминаю уже хуже, так как чем ближе мы приближались к финишу, тем больше родители требовали меня их уважить. На улице, в проезжавших мимо автомобилях, мы иногда видели таких же Дедов и Внучек. А под конец подвезли очень пьяненького костюмированного Деда, тащившего пешком маленькую ёлку и мешок. Вид его был жалок, - ну нельзя же было подрывать с его помощью авторитет всех Дедов. В машине мы вспомнили старый анекдот про того пьяного Деда Мороза, который пришёл поздравлять малышей в детский садик, и что из этого вышло, другие анекдоты, и хохотали до слёз.
После праздников в техникуме только и говорили о том, какой фейерверк я устроил, чуть было не спалив, а потом залив водой и завалив снегом квартиру начальницы отдела кадров. Зато есть что вспомнить!
Вот так, даже простой снежок может превратиться в новогодний вечер в сказочный, если этого захотеть.
С Новым Годом!
***************************************
Дочка, «Остров сокровищ» и Солженицын
В честь дня рождения А.И.Солженицына

Эта байка приключилась в те далёкие семидесятые года ушедшего навсегда века, которые принято называть застоем или брежневским апофигеем. Это была эпоха андеграунда, диссидентства и самиздата.
У одного из сотрудников кафедры заболела дочка. Ребёнок болел тяжело и долго, родители с ног сбились в поисках нужных лекарств и хороших докторов, а ведь времена были дефицитные. В болезни ребёнка наступил кризис, и дочка уже подавала надежду на исцеление. Она попросила отца принести ей книгу «Остров сокровищ» Стивенсона. В то время трудно и дорого доставались как лекарства, так и хорошие книги.
Чтобы купить хорошую книгу нужно было, например, сдать 20 кг макулатуры, или иметь блат в книжном магазине, или просто идти к спекулянтам на книжный рынок.
Любящий папа так и поступил.
Книжный рынок, в те времена кочевал по пригородам Ленинграда, и в тот момент находился за станцией Девяткино.
Те, кто проезжал мимо на электричках с Финляндского вокзала, часто видели по выходным толпу странного народа, перемещавшегося по холмам с книгами в руках.
Иногда доводилось видеть, как на книжников устраивались облавы: люди с книгами в руках разбегались от въезжавшей прямо в толпу ПМГ с мигалкой, и кто-то прятался даже под мостиком железно дорожного полотна.
Сострадательный и любящий папа поехал именно туда на метро. В то время метро «Площадь мужества» ещё работала, а плывун, замороженный в момент прохода туннеля метростроевцами к очередной юбилейной дате, ещё постепенно набирал силу, и метро довозило прямо до конечной станции новостроек города.
Когда наш герой вошёл на стихийный книжный рынок, то сразу же стал обращаться к книжникам с вопросом:
- «Остров сокровищ» есть?
Книжники недоверчиво смотрели на него и отсылали дальше к другим сотоварищам.
Замечу, что на рынке действовали свои законы и неписаные правила.
Наконец, один из них, пытливо окинув папу взглядом, показал на человека, у которого должна быть искомая книга.
Тот книжник сразу же спросил:
- Кто на меня указал?
- Вот тот, - ответил папа, кивая на предыдущего спекулянта.
- Есть, - сухо ответил книжник.
- Сколько? – робко осведомился, терявший надежду отец.
- Сто!
- Ох! – только и вымолвил папа. – А скинуть можете?
- Нет!
Книжник-спекулянт был непреклонен, видимо зная, что его единственный на весь рынок «Остров» всё равно скоро купит ещё какой-нибудь любящий отец.
В те времена сто советских рублей составляли половину зарплаты нашего папы, являвшегося научным сотрудником ЛИАПа. На эту сумму можно было сходить в ресторан или купить приличную вещь для дома и семьи, но любовь к родному ребёнку была выше всего.
Отец достал деньги, отсчитал и сунул книжнику, который постоянно оглядывался в целях безопасности. Спекулянт взял деньги, уверенно и быстро пересчитал, сунул руку в глубокий внутренний карман и извлёк изумлённому папе требуемую книгу.
- Только быстро прячь, и вали скорей! Вдруг потребовал книжник.
Изумлённый отец быстро, и не глядя, спрятал на груди драгоценную книгу и рванул в сторону метро.
Сев в вагон, он решил наконец проверить, что же за издание такое редкое ему досталось. Его изумлению не было предела, - в потёртой обложке «Острова сокровищ» Стивенсона находился «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына!
Увидев название, папа быстро захлопнул книгу, и оглянулся по сторонам, - никто на него в полупустой электричке не смотрел.
Он тяжело вздохнул и улыбнулся. Книгу же решил оставить себе, так как он её ещё не читал, хотя много слышал о ней и от друзей и по радиостанции «Голос Америки» отрывки доносились.
Дочке же он вскоре всё-таки найдёт настоящий «Остров сокровищ», и ребёнок благополучно поправится.
Ну, а что было потом, мы все знаем.
Добавлю, что теперь книжный рынок находится в бывшем Доме Культуры имени Н.К.Крупской, названного так в честь боевой подруги вождя мирового пролетариата.
К рынку от метро Елизаровская ведёт «народная тропа», описанная мной в сказочном рассказе «Лобное место Санкт-Петербурга». А тот "Остров сокровищ" до сих пор красуется на книжной полке у нашего героя.
11/12/2003
***************
Баня на святках
Когда я вернулся на коллективную лыжную дачу к друзьям, там уже шёл пир. Заехавшие ещё с пятницы, после катания к субботнему вечеру не в шутку разгулялись.
Часть кампании я видел впервые, мы познакомились, и я присоединился к столу. Кто-то рассказал новый анекдот, кто-то подхватил тему, все балагурили и перебрасывались шутками. Настроение было весёлое, как это обычно бывает у здоровых молодых людей в субботу после лыжного отдыха на природе.
Я не расслышал фразу одного из лыжников по имени Саша, но услышал ироничный ответ одного из его друзей, и понял, что речь шла о какой-то не очень правдоподобной истории Саши, которую он, видимо, всем неоднократно рассказывал и порядком надоел.
Так часто бывает, когда человек, поражённый чем-то, начинает делиться с другими, которые этого не видели, и не очень верят, а рассказчик, желая доказать свою правоту продолжает рассказывать, как бы уверяя уже самого себя в том, что это всё-таки было.
Саша, приятный лицом молодой мужчина, лет тридцати с небольшим, чем-то очень похожий на Леонида Парфёнова – известного теле ведущего, не производил впечатление выдумщика или трепача, а по профессии он был водитель дальнобойщик. Я решил поддержать его и спросил, уточняя, о чём собственно шла речь.
- Да, в том году чертовщину видел в деревне, - отмахнулся Саша, не очень склонный опять рассказывать свою историю.
Поскольку мне доводилось видеть кое-что самому и слышать от разных людей о необычных явлениях, то я попросил его рассказать эту историю.
Саша, внимательно посмотрел на меня, и, увидев мой неподдельный интерес, внезапно покрылся мелким бисером пота, и сказал, что расскажет, если я пойду с ним покурить. Я заметил, что он явно разволновался. Сам я не курил, но за кампанию вышел с ним в сени.
- Дело было так, - начал он, затягиваясь дымом сигареты.
Заехал я под Нижним Новгородом в одну деревню. Место глухое, летом в распутицу туда не заехать, только на тракторе, а зимой, если снега не много, то даже легче.
Ну, приехал, сгрузил, что надо, и отдыхать на ночлег в дом к местному мужичку. А у него как раз баня истопилась, и уже все помылись.
Дело было уже к ночи, во дворе темно, фонари в деревне давно все не работали, да и сама деревня обживалась только к лету дачниками, но местные ещё жили. Я, естественно, попросился в баню. Хозяин мне всё объяснил, показал, и наказал, чтобы я, входя в баню, поклонился и поприветствовал банника. Тогда, мол, отмоешься хорошо и душой и телом.
А банник тот был у местных кем-то вроде банного домового.
Баня топилась по-чёрному, тропинка в снегу лежала к ней через огород за изгородь. Сугробы уже намело, и калитка в изгороди плотно засела в снегу, это я точно запомнил, когда шёл туда. Фонарик в руке у меня был фирменный, с галогеновой лампочкой и батарейками дюрасел, и светил очень ярко. Была морозная трескучая ночь, градусов двадцать с лишним, полной Луной уже с изъяном, со звёздами на небе и тишиной, даже собаки не лаяли.
Вошёл я в баню, произнёс, что хозяин велел, поклонился, разделся и, чтобы одежда не промёрзла в предбаннике, с собой взял внутрь. Света и электричества в бане не было, но лунный свет через маленькое окошко тускло освещал помещение баньки. С фонарём я быстро помылся и пошёл обратно в дом. Когда дошёл до калитки, вспомнил, что оставил на полке свои часы, и пошёл обратно.
Иду с фонарём, открываю дверь в предбанник и, не поклонившись, второпях, потому что уже подмерзал, нахожу часы. Случайно посветил фонариком на очаг с камнями и котлом, и подивился: свет пропал. То есть, луч света ни во что не упирался, а как будто тонул где-то далеко, и ничего не высвечивал, хотя светил очень ярко.
Страшно мне вдруг стало, жутко и непонятно.
Я посмотрел на окно, лунный свет сочился в окошко всё также. Опять я навёл фонарь перед собой, и он ничего не высветил. Внезапно кожей почувствовал, что из этого мрака на меня движется нечто большое и чёрное, гораздо больше меня. Тут уж, я дожидаться не стал, - кинулся прочь из бани. В три прыжка до калитки, а она захлопнута!
Смотрю, а в снегу следа нет! Как будто она с осени закрыта была!
Назад оглянуться боюсь, спиной чую, следом идёт за мной это большое и чёрное, и добра мне ждать от него не приходилось. Я через изгородь перемахнул в сугроб и к дому.
Вбежал, вижу, сидят мужики местные, смотрят на меня, как будто ждали.
Спрашивают: Ты чего такой бледный из бани?
А хозяин сидит, глаза опустил, и молчит только он.
Я отдышался, а хозяин мне стакан наливает: Накось, выпей.
Выпил я. Потом с мужиками ещё добавили. Потом все ушли, я остался с хозяином.
Саша уже докуривал сигарету, и с жадностью всосал последнюю затяжку.
- Короче, сколько я хозяина того потом ни спрашивал, что там было, он мне ничего так и не ответил, отмолчался.
А потом я вспомнил, что святки как раз шли, перед Рождеством это было в 2002 году. Вспомнил ещё, что надо было, уходя из бани, поблагодарить банника, чего я не сделал, - забыл.
Саша закончил и вздохнул. Вот такая история, а мне никто не верит.
- А я тебе верю, - заключил я, и прочёл в глазах Саши искреннюю пьяную признательность.
- А почему веришь?
- Так, сам видел кое-что.
- Что? Расскажи! – С мальчишеским интересом воскликнул Саша.
И в следующий перекур мне пришлось рассказать ему историю о квартире номер девять.
Потом в течение всего застолья, я, сидя напротив Саши, иногда ловил его взгляд, исполненный неподдельного уважения и дружбы, как будто мы с ним знаем что-то такое, чего кроме нас никто не знает.
Декабрь 2003

Детский врач, выгребная яма или о вреде алкоголя

Дело было в те, теперь уже далёкие времена, когда шло активное слияние города с успешно разваленной за советское время деревней. Начиная с весны по глубокую осень, городских служащих посылали в подшефные совхозы и овоще базы на разнообразные работы, а по стране кулуарно звучала шутливо-злая песенка о том, как техника-дантиста послали в совхоз. Постараюсь вспомнить слова:
«По профессии - техник-дантист, по призванию я – оптимист,
Если скажет страна, - сяду я на коня, хоть в конях я не специалист.
Как меня провожали в совхоз! Все клиенты опухли от слёз.
Я сказал, - Не реветь! Зубы могут терпеть, зубы – это тебе не овёс!

Припев: Ах,сенокос, сенокос, сенокос! Ух, сенокос, сенокос!
Вот, почаще бы ездить в совхоз!

Время быстро в совхозе идёт, подобрался приличный народ.
У хозяйки одной жили вместе со мной: академик, пилот и портной.
Когда вечер у нас наступал, нам портной на гитаре играл,
Лётчик кашу варил, я в зубах ковырял, академик за водкой бежал.

Накосил я овса целый воз, а на сдачу овсянку привёз,
Лётчик плакал навзрыд, я в зубах ковырял, академик на пальцах считал.
Четверть тонны потянет овёс, минус сотня поломанных кос,
Минус средний оклад плюс обратный проезд, - обошёлся совхозу овёс!»

К сожалению, автора сей баллады я не помню, может быть, это и Юрий Визбор.
Неумолимая статистика говорит, что якобы французы пьют больше всех в мире. Может быть, но пить так, как пьют наши сограждане, ни в одной стране мира не могут, это уж точно. Представьте себе, что станет с каким нибудь французиком, если он хлопнет пол литра неразбавленной водки в течение часа? А нашему собрату – ничего, он ещё и пивом потом «отполирует»!
Приучали к алкоголю тогда с молода. Это я авторитетно заявляю, как бывший молодой специалист, прошедший подобную закалку. Ни один советский праздник тогда не обходился без коллективных попоек трудовых коллективов. Женщины делали огромные тазы салатов, стол накрывался в одном из рабочих помещений, потом все собирались и запирали дверь. Обычно конспирация была направлена против первого отдела. В конце этих праздников некоторых товарищей в прямом смысле выносили за территорию организации. Причём поводом для пьянки мог послужить не только общий праздник, но и субботник, овощная база, а о совхозе и говорить нечего.
Вспоминаю со смехом, как однажды наш отдел финишировал на близ лежащей квартире одной из сотрудниц. Отмечали первое или девятое мая. Водка охлаждалась в ванне под струёй холодной воды. Меня, как молодого послали принести ещё, и за мной увязался один из коллег инженеров. Случайно он выронил скользкую бутылку, и она разбилась. Я упрекнул его, сказав: «Эх, ты! А ещё старший инженер!». Кто всё это видел и пережил, может понять порыв Горбачёва с его программой трезвости, но не оправдать те перегибы, которыми она воплощалась потом.
В первый раз принудительный совхоз коснулся меня на первом курсе института, затем уже как молодого специалиста, и далее в течение всей карьеры, в советский период. И таких как я было много миллионов людей по всей необъятной стране с названием СССР.
Когда я с женой, бывшей тогда моей коллегой, вернулись поздней осенью из свадебного путешествия в Сочи, начальник нашего отдела ка-бе поспешил нас обрадовать тем, что продлил нам отпуск ещё на две недели в ноябре за счёт поездки в совхоз.
Увидев унылые выражения, начальник успокоил нас, сказав, что нам будет предоставлено отдельное помещение для совместного сна, то есть, почти гостиница и почти как в Сочи.
В совхозе Горский, Тихвинского района, нам действительно предоставили отдельную клетушку, но ранние морозы 1976 года всё-таки смазывали тёплые воспоминания о море. К тому же, из-за тонких стенок комнатки частенько после ночных смен на зерносушилке мы не могли толком отдохнуть из-за хорошей слышимости в нашем одноэтажном бараке.
Наш трудовой шефский коллектив сразу по приезду естественным образом разбился на группы по интересам. В наиболее гулявшую и раскрепощённую группу входил и новый сотрудник отдела физиологии нашего ка-бе, назовём его Димой. Он отбыл срок молодого специалиста детским врачом в одной из поликлиник города, и через знакомство смог устроиться на работу в наше ка-бе, поскольку это открывало ему не только финансовые, но и научные перспективы.
Вид у Димы был самый добродушный и милый: мешковатая фигура и очки на одутловатом близоруком лице, - сущий интеллигент (a la Женя из «Иронии судьбы»). Про себя я окрестил его доктором Айболитом.
Старшей нашего коллектива в совхозе была начальница одного из подразделений ка-бе. Однажды она послала нас с женой и ещё несколькими женщинами работать по наряду совхозного бригадира на коровью ферму, точнее в коровник.
Если кому-то доводилось бывать в старом деревянном советском коровнике, то он легко может представить это длинное низкое слегка покосившееся сооружение с узкими маленькими окошками, аммиачной вонью и непролазной грязью.
Кстати, грязи по осени в нашем совхозе всегда хватало с избытком, и по центральной улице совхоза могли проехать только трактора или внедорожники.
Меня приставили к женщинам, чистившим перед коровником гнилой картофель для скота, таскать ящики с оным. Вскоре к нам подослали ещё двоих молодых работников, одним из которых оказался Дима-Айболит.
Лица ребят говорили о том, как им тяжело было вставать утром, после вчерашнего потдавона. Замечу, что Айболит был пай-мальчиком и с «дамами» в совхозе не шалил, он был верным мужем и страдал только пристрастием к алкоголю, так как, думаю, что в городе он не позволял себе так расслабляться. Возможно, что свежий воздух и физический труд стимулировали его пагубную страсть. Впрочем, это касалось и большинства остальных членов нашего трудового шефского коллектива.
В совхозе многие позволяли себе расслабиться, и иногда из-за алкогольных расслаблений в нашем шефском коллективе происходили смешные, курьёзные и порой даже трагические случаи. Так, за время моей работы в ка-бе по пьянке в течение двух лет погибли парень и девушка. Парень оказался тихим шизиком, распределился к нам в ка-бе после профессионального училища и утонул в пруду у коровника после так называемой привальной, которую организовал старший в первый же вечер их смены.
А девчонку решили покатать на уазике заехавшие в гости пьяные матросики, шефы соседнего совхоза. Уазик был переполнен сильно выпившей молодёжью, наша девчонка повисла на подножке, желая не отставать от кампании. Грязь на улице и плохая реакция пьяного водителя морячка сделали своё чёрное дело, - уазик съехал в обочину и проехал бортом с девчонкой вдоль забора.
Странным образом, весь этот совхозный разгул по стране совпадал с периодом загнивания нашего общественного строя, так называемым, брежневским апофигеем, когда маразматики из кремля вешали друг другу на грудь золотые побрякушки и долго целовали друг друга в засос, а нам это демонстрировалось по ти-ви. Хотя, наоборот, ничего странного тогда в этом не было, ведь рыба портится с головы.
Но не будем о грустном, ибо внутренняя политика нашего государства для любого гражданина является таковой всегда, и вернёмся к Айболиту-Диме.
Двое наших сине-зелёных, не похмелившихся работников что-то делали на заднем дворе коровника, а мы продолжали своё занятие с картошкой.
С утра стоял морозец, но погода в тот день стояла солнечная, на улице было не так уж холодно, но бедные ручки наших женщин… Да, чего говорить, вы когда-нибудь нюхали, как пахнет гнилой подмороженный картофель, а пробовали взять его в руки?
Бригадир коровника попросила меня принести зачем-то с заднего двора старые доски. Я прошёл через грязный коровник, наполненный навозом, миазмами, голодными животными, и, выйдя наружу, облегчённо вдохнул чистый морозный воздух. Нести тяжёлые мокрые доски обратно через коровник как-то не хотелось. Кинув взор через плетень, я увидел возможность обойти коровник снаружи.
Прикинул общее количество досок, и взял на плечо одну треть. Осторожно прислонив их к ветхому плетню, я перебрался в пожухлый репейник.
Внезапно я осознал, что попал на край застывшей массы навоза, переполнившего выгребную яму коровника, и растёкшегося по траве. Осторожно проверив сапогами прочность застывшей корки, я взял доски и, сделав приличный крюк, обошёл опасное место. Оглянувшись, я увидел дуэт с трудом соображающих коллег, и, заметив, что они следуют за мной, предупредил о яме. В ответ мне раздалось что-то вроде, «сами не дураки».
С натугой, но без эксцессов я донёс нелёгкую и грязную ношу в нужное место, и вернулся к ящикам. Через какое-то время из коровника вышла женщина бригадир и стала отчаянно браниться, не просто браниться, а трёхэтажно, точнее, можно сказать, многоэтажно излагать свой взгляд на что-то произошедшее на заднем дворе.
Она говорила какой-то скороговоркой, и никто из нас не мог понять причину, побудившую такое красноречие. В те времена мат ещё не был столь распространён как сейчас, и считалось, что это прерогатива малообразованной низко культурной части населения, быдла, а также некоторой части бомонда.
Мои женщины коллеги смутились, и опустили головы, а я попросил сельскую труженицу умерить лексикон. В ответ мы услышали ещё более сильные и витиеватые выражения, смысл которых уже начинал потихоньку доходить до нашего сознания, так как встретились три знакомых слова: городские, работнички и говно.
Тогда я уже конкретно спросил её, что же случилось, в ответ бригадир кивнула в сторону заднего двора, и сказала, что один из наших чуть не утонул в выгребной яме.
Поняв в чём дело, я бросился туда, где был недавно, и увидел финал трагикомедии, разыгравшейся у коровника.
Диму-Айболита под тяжестью досок занесло с твёрдой корки навоза в сторону ямы, и он сразу провалился по пояс. Замечу, что глубины этой ямы вполне достаточная, - метра четыре. Напарник, сколько не пытался, не мог его вытащить один, а Айболит, судорожно дёргаясь, только разжижал под собой массу и погружался ещё глубже. На поверхности он уже был по плечи и держался только за счёт досок, которые также начинали погружаться в яму. Оба стали орать во всё горло, призывая помощь, а мы с той стороны ничего не слышали. Ситуация у Димы была критической и действительно опасной.
К счастью, неподалёку проезжал трактор «Беларусь», и с помощью троса, брошенного несчастному, его удалось вытащить трактором прямо в грязный проезд между коровниками.
Я появился там в тот момент, когда Айболит стремительно удалялся по направлению к нашему бараку, и всю историю мне рассказал его напарник.
Потом к нам приблизился главный совхозный бригадир и, громко матерясь, потребовал, чтобы мы передали своей старшей, что если наш Дима ещё раз появится ему на глаза, то он лично даст ему в «морду», и прогонит с любой совхозной работы. Видно было, что бригадиру пришлось не в шутку понервничать из-за нашего Айболита.
Когда мы вернулись на базу обедать, в общей столовой за отдельным столом сидел понурый и в стельку пьяный Дима. Все уже знали о его беде, и почему-то никто к нему за столик не садился. Ко мне подсела старшая, и тихо, чтобы не слышали другие, попросила помочь уложить нашего героя в постель, чтобы он ещё чего сгоряча не набедокурил.
Я отобедал и присел к Диме. Айболит приободрился, поднял
лохматую голову, и вперил в меня мутный взгляд своих светлых и застывших в горестном изумлении глаз. Тут же он предложил мне выпить гаванского рома.
В тот период, в страду, постановлением правительства и ЦК КПСС в сельской местности вводился запрет на водку. В сельмагах из самых крепких напитков продавался только Havana Club. Может быть, ещё одной причиной отсутствия водки, тогда являлись постоянные неурожаи зерна пшеницы и закупки её за рубежом, хотя для пролетариата дешёвую водку гнали и из древесного спирта.
Мне надолго врезался в память эпизод у сельмага: из распахнувшейся двери на крыльцо в сбитых кривых сапогах, грязном ватнике и ушанке с понятым одним ухом, вывалился неказистый сельский мужичок. В его облике явно проглядывало генетическое вырождение. Он что-то воскликнул, явно привлекая к себе моё внимание, глотнул из горла «сабониса» (бутылка ёмкостью 0.7 литра), сунул её за пазуху и валкой походкой потрусил (в рабочее время!) куда-то, но явно не на работу.
Наш совхоз находился за так называемой чертой сто первого километра от города. Это была зона высылки не очень благонадёжных сограждан, отбывших срок. Кстати, самым уважаемым человеком в селе был пожилой бывший питерец, лишённый ленинградской прописки после отбывания срока за то, что после оправдания судом насильника его дочери, он убил негодяя.
Устоять в одиночку против сабониса было трудно даже тренированным алкашам, а тут
наш милый и добродушный, но слабый доктор. Я вежливо отказался, однако, понимая, что если Дима осилит остаток бутылки, то станет вообще никакой. Дима, с трудом проворачивая язык, рассказал мне ещё раз свою печальную историю, о том позоре, который, по его мнению, ему пришлось пережить. Слушать его было очень уморительно, его голос звучал как у обиженного, только что проснувшегося ребёнка.
Оказалось, что вначале по возвращению на базу, Дима пытался отмыть свою одежду, но это оказалось безуспешно. Немилосердный запах коровьего навоза преследовал бедного Айболита повсюду. Сжалившаяся старшая выдала ему из нашего общака деньги на сабонис, нашла запасную одежду, и отправила в баню.
Рассказывая всё это, Дима выпил ещё полстакана, уронил голову и добавил со слезой,
- Я так замёрз в этом говне, ты не представляешь!
Сочувственно кивая головой, я постоянно ощущал рядом с ним едкий аммиачный запах навоза, которым, видимо, хорошо гидратировалась кожа Айболита. Может быть, именно поэтому рядом с ним за большой стол никто не садился во время еды.
Видимо читая мои мысли, он спросил,
- Слушай, от меня пахнет говном или нет?
- Ну что ты, успокойся, ты пахнешь теперь в основном ромом.
Это его слегка приободрило,
- Ты знаешь, как я долго мылся в этой чёртовой бане?
Потом я вспомнил угрозу сельского начальника в его адрес и решил подлить ему немного горячего масла в угасающее пламя ущемлённого самолюбия, и, желая поставить точку в этом театре, повторил слова главного бригадира. Лицо дока приняло серьёзное выражение, в той степени, в какой может принять расслабленное лицо в дрезину пьяного человека. Надув губы и щёки, он произнес,
- Колян, так! Щас мы с тобой это допиваем, и идём бить этому гаду морду! Да?
- Давай, - согласился я, - Но пить не буду, драться буду трезвым.
- Х-хорошо, ты м-молодчин-на, - еле выговорил Дима, и допил остаток рома.
Из столовой уже все ушли, на вопросительные взгляды старшей и жены я незаметно подмигнул, что, мол, всё в порядке.
Выждав ещё немного, когда Дима уснул, уронив голову на стол, я приподнял его и оттащил в барак на койку.
На следующий день Айболита отчислили из нашего отряда за нарушение правил техники безопасности. Вскоре, по возвращению в город, я узнал, что он не смог оставаться посмешищем на работе, и уволился из нашего ка-бе.
Интересно, отбила ли у него та яма интерес пить не в меру, или нет?

Заряд для песни в 220 вольт

Многим памятен хит семидесятых – «Прощай, со всех вокзалов поезда уходят в дальние края». Мы тогда репетировали эту песню, готовясь к выступлению на концерте перед нашими сотрудницами 8 марта. Был синий февральский вечер, актовый зал был неосвещён, а на сцене, залитой светом, трудился наш квинтет.
Мы были молодыми сотрудниками КБ «Биофизприбор», наша юность легла на песни Битлз, Роллинг Стоунз, Дип Пёрпл, Поющих Гитар и прочих ВИА. Мы были помешаны на гитарах и два свободных вечера в неделю проводили на репетициях. Оплатой нашего энтузиазма, когда мы играли, являлись улыбки наших девушек и друзей, танцующих под нашу музыку на вечеринках.
Я играл на ритм-гитаре и солировал под очень популярного тогда Льва Лещенко.
Для акустического эффекта наши «старики» сделали самодельный ревербератор, создающий эффект акустического эха. Это давало возможность даже слабому голосу при пении в микрофон звучать вполне благозвучно. Иногда мы наблюдали эффект «покусывания» микрофоном губ, если близко подносили его ко рту, но не придавали этому особого внимания. На той репетиции мы уже отработали несколько вещей, и перешли к «Прощай». Я спел два куплета, и во время музыкальной паузы своей ритм-гитары, приглушая её струны, накрыл их рукой. При этом другой рукой я взялся за стойку микрофона и…
Произнеся только первый слог «Про…», я замер, попав под схватывающее напряжение, - это было точно двести двадцать переменных вольт.
Наши ребята в недоумении замолкали, но органист ещё продолжал выжимать клавишами грустно-отчаянный мотив, затем в тишине все стали молча смотреть на меня. Кто-то выкрикнул: «Ты что молчишь?».
А я без запаса воздуха в лёгких уже начал терять сознание. Время сжалось, и в одно мгновенье я вернулся в далёкое детство.
Когда я был мальчишкой лет тринадцати, к нам зашла соседка и попросила помочь ей припаять штекер телевизионной антенны. Я с радостью кинулся помочь пожилой женщине, потому что мне очень хотелось продемонстрировать своё умение обращаться с паяльником. Паяльник был новым и даже не был отожжён. Отец попросил меня быть очень аккуратным и выдал мне всё необходимое. Когда я начал припаивать антенну к штекеру, туда же к соседке пришёл мой папа, влекомый каким-то смутным беспокойством обо мне.
В этот момент я случайно коснулся корпуса паяльника и попал под схватывающее напряжение. Теряя сознание, в падении я отключил паяльник от сети, так как шнур был коротким. Отделался тогда сильным ожогом руки, шишкой на затылке и испугом. Оказалось, что у паяльника фаза «била» на корпус. Помню, как сильно перепугались тогда папа и соседка.
Всё это моментально прокрутилось у меня в исчезающем сознании, и, осознав, что скоро задохнусь, или у меня остановится сердце, я решил использовать свои ноги. Они то ещё могли двигаться. С физиологической точки зрения, эффект воздействия на живые ткани обусловлен силой протекающего по ним тока. «Схватывающим» напряжением, точнее, - током является такая величина тока, протекающего через ткани человека, которая вызывает судорожное сведение мышц, и человек сам не в состоянии отпустить токопроводящие предметы. Это очень опасная ситуация, нередко приводящая к летальным исходам.
Шнур у моей гитары был очень длинный, сзади во всю сцену стоял стол президиума для всяких торжественных заседаний, а потом наполовину зашторенный занавес. Сцена обрывалась в зал ступенью, высотой порядка метра.
Краем глаза я заметил, как наш ударник, кстати, единственный рабочий, ибо остальные были все инженеры, сообразил, что со мной стряслось, и кинулся к центральному рубильнику. Но бежать ему пришлось через всю сцену, а мне уже было невозможно ждать без воздуха со сведённой судорогой грудной клеткой, и, сильно оттолкнувшись ногами, я прыгнул спиной через стол. Перелетев его с микрофоном и гитарой, я сорвал огромную красную штору и грохнулся на пол актового зала под сценой. Струны на гитаре оказались порваны, шнуры тоже, но, главное – я отключился!
Ко мне кинулись опомнившиеся друзья. У меня дрожали руки, и очень хотелось курить. Помню, что выкурил я тогда полпачки Беломора.
Руководителю ансамбля было стыдно смотреть мне в глаза. Страшно было представить, что было бы, если этот инцидент произошёл во время нашего предстоящего концерта. Через пару дней ребята устранили неполадку в самодельном ревербераторе, выполненному по схеме из журнала «Радио» на основе старого лампового магнитофона. Мы договорились держать этот случай в тайне, иначе бы наш ансамбль Профком запросто бы разогнал.
Ну, а концерт, посвящённый международному женскому дню, прошёл на славу, и меня даже впервые в жизни вызывали на бис, может быть, благодаря полученному на репетиции заряду.

Авель на больничной койке

Шёл 1982 год от рождества Христова. Я тяжело болел и находился второй месяц в больнице, куда попал по глупости, всерьёз и надолго. В начале в больнице имени Ленина в течение десяти дней меня медленно «убивали», потом в больнице имени Урицкого, два месяца приводили в порядок. Во второй больнице меня вторично резанули и полтора месяца не выписывали из-за послеоперационного инфильтрата (опухоли).
Тогда за время нахождения в больнице я очень остро понял простую мысль – здоровье бесценно. Кроме того, я понял, что мир людей разделён на две половины – здоровых и больных. Под больными я имею в виду действительно серьёзные и хронические заболевания.
Пришлось быть свидетелем разных ситуаций, трагических и комических, героических и низких. Больница оказалась для меня тогда не только шоковой терапией, но и школой жизни.
Когда я начал двигаться, то, чтобы быстрее поправиться, для гимнастики и общей пользы начал мыть палату, а иногда и работать за санитара, даже трупы приходилось убирать, так как санитаров мужчин не хватало (а когда их у нас хватало?).
Уже в конце пребывания на больничной койке в нашу общую палату рядом со мной поместили восьмидесяти двух летнего мужчину.
Это был высокий жилистый старик с тонким мужественным лицом и вьющимися седыми волосами. Когда-то он был красивым мужчиной, а сейчас рядом со мной лежало его старое беспомощное больное тело. Операцию по удалению аденомы ему не сделали, так как даже от прокола мочевого пузыря он потерял сознание. Старик лежал и иногда тихо постанывал, но в сознание так и не возвращался, фамилия его была Фурман.
Через пару дней мы уже знали от сестер вкратце его биографию. Он был усыновленным сыном какого-то сподвижника Мжезинского по фамилии Фурман. Этот революционер усыновил трех ребят, дал им всем хорошее образование и обеспечил им советскую карьеру. Наш Фурман был каким то партийным деятелем, как ни странно, но ПЯТЫЙ ПУНКТ в его случае не сработал. Не сработал этот пункт и в судьбах его сводных братьев. Вроде бы, третий погиб во время войны, а навещал его младший брат, тоже еврей, лет шестидесяти. Он был среднего роста, черноволосый, плотного телосложения, бывший капитан дизельной подводной лодки. Мой брат тоже был командиром дизеля на Балтике, и я знал, что чин младшего Фурмана был не ниже каперанга.
У нашего Фурмана был вшит электрокардиостимулятор, и однажды, когда младший брат принёс приёмник, мы услышали импульсы этого стимулятора. В те времена кардиостимулятор был большой редкостью. Вот этот приборчик и поддерживал угасающую жизнь в теле старика, ибо без него он вряд ли бы так держался.
У человека без сознания, находящегося в тяжелом состоянии, а, судя по запаху изо
рта почки его тоже были не в порядке, кроме всего прочего может развиться отёк легких. Фурман лежал уже несколько суток полностью обездвиженный, без пищи, на капельницах.
Навещавший его младший брат первое время за отдельную плату нанимал ночных сиделок из дежурных медсестёр и просил ставить Фурману прибор для отсоса жидкости из легких. Для нас это было своего рода испытанием, так как компрессор включали почему-то только на ночь, и он своим шумом не давал нам спать. После отсоса дыхание старика становилось более свистящим и сухим. Но на второй неделе брат уже не нанимал сиделок, а отсос надо было делать постоянно, чего тоже не было, может быть и по материальным причинам.
Я периодически ухаживал за стариком, давая ему пить из поилки, и следил за его баночкой. Тогда я узнал, что у человека есть рефлекс глотания, и стоит жидкости омочить наши гортанные рецепторы, как человек даже без сознания может пить.
У противоположной стены в палате в то время лежал одногодка Фурмана по фамилии Толстиков. Это был двоюродный брат бывшего секретаря Ленинградского Обкома Партии, в последствии сосланного Кремлём послом в Китай (КНР). Толстиков был холёным стариком, выглядевшим намного моложе своих лет, к нему регулярно приходили красивые женщины: молодая жена и дочь. Узнав, кто он, я много беседовал с этим человеком, и кое-что он мне тогда рассказал. В частности, байку о его рыбалке я опишу ниже. Толстиков был основателем и директором Ленинградского Северного завода, и рассказал мне о многих интересных моментах создания и управления крупнейшим оборонным предприятием по авиационным двигателям.
Вскоре после прокола и последующей операции, за счёт хорошо сохранившегося здоровья и ухода врачей и близких, Толстиков выпишется раньше, чем уйдёт Фурман, но пока речь не о нём.
Добавлю только, что меня тогда поразила разница между этими двумя сверстниками: холёный Толстиков с гладким лицом и измождённый Фурман с лицом, изборождённым глубокими как трещины морщинами. Аденома была у обоих, но жизнь отпечатала на их лицах совершенно разные маски.
В конце второй недели, днём, я напоил старика Фурмана, и в этот момент в палату вошел его брат. Он сел на мою койку, и чтобы не мешать ему, я решил выйти. Перед этим я сказал брату Фурмана о том, что только что поил старика, тот в ответ кивнул. Почему-то мне показалась странной его какая-то излишняя сосредоточенность. Уходя, я остановился у койки и оглянулся. Младший брат начал поить Фурмана, причем делал он это как-то резко и часто, просто заливая рот брата.
У меня вырвалось какое-то восклицание, но я сумел его подавить, потому что вдруг понял, - брат пришел убить брата, и покончить с его мучениями!
Когда на моих глазах младший брат выплеснул всю воду больному в горло, у старика внезапно широко открылись, закрытые до этого глаза. Тогда я впервые увидел какого они цвета. Они были удивительно голубыми, но ничего не видели вокруг, а, может быть, видели что-то, чего никто из живых увидеть не мог.
Старик даже чуть привстал на руках, но брат крепко держал его за локти. Фурман открыл рот в беззвучном крике, но спазма залитых легких не позволила ему издать ни звука, а на кашель у него уже не было сил. Раздался тихий сип. Через несколько секунд его глаза стали закрываться сами, а тело оседать в постели.
У меня в глазах стояли слезы, ситуации такой силы, трагичности и мужества я в жизни никогда не видел. Младший продолжал молча держать старшего, глядя в лицо умирающего. Никто из окружающих этого не видел, а я тихо ушел в коридор успокоиться. Долго ходил, и когда вернулся, младшего в палате уже не было, а тело старика вывозили в морг.
Я никому ничего не сказал. Такие истории мне уже доводилось слышать, но быть свидетелем пришлось впервые.
Думаю, что теперь этот случай можно рассказать, и считаю, что если есть бог, то судить младшего брата может только он.

Продолжение баек в «Дядины байки-2»