Один день одной судьбы

Вот и еще одно утро, так похожее на множество таких же других. Глаза, очнувшись ото сна, привычно фиксируют все неровности и дефекты потолка, изгибы стареньких светло-сереньких выцветших обоев. Я изучил этот потолок за эти семь лет досконально. Ничего за время долгой моей болезни на нем не прибавилось и не убавилось, разве что появились местами кое-где под бумагой воздушные пузыри, да проступили, выстроившись в очередь, три темно-желтых масляных пятна. Масляные пятна на потолках – беда всего нашего монолитного дома. Строился он в период самого разгара перестройки, когда всесоюзный всеохватывающий дефицит вдруг сменился недоступным, из-за несоразмерных цен, изобилием. Поэтому песок для бетонных перекрытий приобретался строителями, по-видимому, не на платном карьере, а черпался экскаватором где-то вдоль автотрасс, на промасленных ремонтируемой техникой пустырях стоянок. Часы показывают 5.43. Солнце, еще недавно так властно проникавшее в дом сквозь переплетения оконных рам и простенькие шторы, теперь словно стыдливая девица, прячется в серой мгле не проснувшегося ещё, но обильно умытого дождём сентябрьского неба. Сейчас заиграет на тумбочке сделанный в Китае и подаренный мне к какому-то празднику электронный будильник. Играет он нашу родную русскую «калинку», но голос встроенного динамика скорее передает стоны ржавого тромбона. Эта, порядком, поднадоевшая мне фальшивая мелодия заставляет всякий раз морщиться, как от зубной боли. Но её услышит, спящая в соседней комнате вместе с дочкой, жена: ей пора собираться на работу. Первым делом она заходит ко мне в комнату, усаживается на краешек кровати, как-то смешно поджав ноги, вся еще во власти Морфея. От неё веет домашним теплом и покоем. Она погладит неспешно мою небритую колючую щеку своей маленькой ладошкой и скажет: «Доброе утро, милый!» Где-то в уголках моих глаз появятся крошечные капельки влаги, нет, это не слёзы: я давно разучился плакать, это, наверное, капельки росы принес утренний туман через распахнутое настежь окно. Потом она приготовит мне горячего чая, и этот чай из её рук кажется мне всегда самым изысканным напитком. Больше у нее времени на меня утром нет – она должна торопиться на работу. Ехать ей далеко – работает жена в находящемся в десяти километрах поселке Атепцево на вредном производстве и работа у нее не простая, но на её небольшую зарплату мы фактически и существуем втроем. Сколько довелось вытерпеть этой хрупкой девчушке за эти годы!

Мы познакомились с ней случайно в далеком девяностом году. Я к тому времени успел уже исколесить чуть ли не половину бывшей советской империи, было мне в ту пору тридцать лет, и считал я себя умудренным жизнью и опытом, знающем себе и людям цену человеком, неспособным к пылким чувствам и бурным романам. Незадолго до этого я разошёлся с женой. Она ушла, уводя мою радость и отраду – крошечную ещё дочку, бросив через плечо на прощанье, как бы подводя этим итог нашей девятилетней совместной жизни и оправдывая свой поступок: «А ты любить не умеешь», - окончательно растоптав мою душу и веру в людей. Ученые говорят, что любовь это всего лишь химический процесс в подкорке головного мозга. Что ж, видимо в мою химическую реакцию кто-то добавил солидную дозу ингибитора.
Она вошла в мой дом и ворвалась в мою жизнь холодным февральским вечером, когда сослуживец зашел проведать меня, со стайкой весело щебечущих о чем-то своем, подружек. Устроившись на краешке видавшего виды дивана, негромко представилась: «Лена». Я смотрел в её бездонные глаза и не мог ничего ответить, а сердце уже скатилось из груди клокочущим комком и трепетало и билось у её ног. Разум ещё не успел ничего осознать, а подсознание уже шептало на ухо: это судьба твоя. Я смотрел на неё и не мог оторваться – да, именно её единственную, искал я всю свою жизнь, именно о ней мечтал, видел во снах и виденьях. Стройная, хрупкая с длинными локонами каштановых волос, причудливыми волнами спадающих до плеч и струящихся в круговом танце дальше – до самого пояса. Большие – в пол лица, выразительные глаза казались по-детски наивными и любопытными в обрамлении длинных густых ресниц. Худенькое личико дополняли темные малоросские брови и маленький, утонченный подбородок, какой увидишь у нас разве что в ликах святых на старинных иконах. От нее словно исходила аура доброты и спокойствия, веяло домашним уютом. Казалось - уткнись ей в плечо, вдохни аромат её волос и ты забудешь про все свои горести и ненастья, беды и печали, да что там, ты забудешь обо всем на свете. Через некоторое время мы начали встречаться, а в 91 году расписались. Её Величество Судьба дала нам всего три года полных счастья семейной жизни: в июле 94-го я слёг от коварно подкравшейся неизлечимой болезни.

А вот и звонок. Слышно как встает жена, поправляет одеяло, укрывая им получше дочурку. Сейчас она зайдет ко мне. И за что меня можно теперь любить? Лицо стало одутловатым от немеренно потребляемых гормональных препаратов, когда-то спортивное тело стало дряхлым и рыхлым, а ноги…Ноги всегда были моей гордостью, разве можно теперь назвать эти два иссохшихся придатка ногами. Сколько раз они выручали и выносили меня из лихих заварух, мускулистые и быстрые, по молодости лет. Да, видимо Всевышний отнимает в наказание за грехи самое дорогое у тебя – то, чем живёшь, чем гордишься. Я никогда не занимался специально легкой атлетикой, но меня всегда брали во всех учебных заведениях участвовать в беговых состязаниях: знали – не подведу. Сколько стартов у меня было, сколько забегов я выиграл – теперь уже все и не вспомнить, и не сосчитать. Перед глазами всплывает комсомольско-молодёжный кросс по пересечённой местности, где я вырываюсь вперед на середине дистанции и уже ни кому не уступаю лидерства. Почетный знак этой победы храниться теперь где-то в дочкиных игрушках. Случайно натыкаясь на него порой, я удивляюсь неизменно: а было ли это со мной? А вот эстафета факультетов Калининградского технического института на стадионе «Балтика», где я непринужденно ликвидирую отрыв от ближайших соперников и вывожу свою команду на третье призовое место. А чего стоил тот забег в эстафете по эстакадному мосту на приз Калининградской Правды. Кто был хоть раз в Калининграде, знает этот длинный, более километра мост, изогнутым луком взвившийся над двумя рукавами реки Преголя. Он заменил сразу два чугунных, в старину сооруженных прусами и теперь демонтированных за ненадобностью, разводных моста. Да, именно по ним когда-то совершал свои прогулки педантичный философ Кант, и именно с их участием родилась его знаменитая математическая задача. Мой отрезок эстафеты – восемьсот метров. Это один из самых трудных этапов – мост здесь заставляет двигаться большую часть пути вверх и лишь в конце он начинает лениво клониться к другому берегу, позволяя бегуну расслабить заплетающиеся от непомерного напряжения ноги. Закрываю глаза и вижу себя среди участников эстафеты – их около двадцати, по числу соревнующихся команд. Вот приближаются лидеры – один, второй, третий... Терпеливо жду: я не боюсь, дистанции и сильных соперников, бег в гору мой коронный стиль, я верю, мои ноги не подведут меня. Когда мне, наконец-то передают эстафетную палочку, большинство участников уже в пути. Срываюсь с места, будто испуганный конь. Ноги легко и свободно несут меня «в гору». А вот и пелатон, краем глаза наблюдаю, как он медленно проплывает мимо меня, ощетинившись множеством мелькающих в движении рук и ног и ртами, судорожно хватающими воздух. Теперь надо догнать тройку вырвавшихся вперед бегунов, впрочем, оторвались они совсем недалеко. Через несколько минут это удается мне. Теперь впереди, метрах в тридцати, а может и в сорока еще двое. Догоню ли я их? Догоню – ведь я совсем ещё не устал: дыхание ровное и сердце стучит размеренно, как часы. Бегу в своем привычном ритме. Расстояние постепенно сокращается. А вот и они. Обхожу их без всякого труда и бросаю взгляд вперед. Впереди маячит, на, казалось бы, недоступном расстоянии, одинокий лидер. Его мне не догнать, слишком далеко он оторвался от всех, заключаю я, и продолжаю бежать в своем размеренном, много раз опробированом ритме. Мост между тем, перегнувшись под моими ногами пополам, повел на спуск. Бежать стало легче. Я знаю, что надо делать в таких случаях: я полностью расслабляюсь, и «лечу» теперь под гору более по инерции, чем за счёт мышечных усилий. Удивительно, но я настигаю лидера! Еще несколько шагов и я впереди! Но сил уже делать какие-нибудь рывки нет, однако и финиш, вот он, рукой подать. Честолюбивый соперник, дышащий мне в спину, вдруг ускоряет свой бег – финишный спурт. Он обходит меня на пару шагов, на финише, но да это уже не важно: в эстафете пара шагов – ничто. Я передаю эстафетную палочку, схожу с дистанции и облокачиваюсь о высокие перила моста. Только сейчас я чувствую, как ноет и стонет организм от непомерной нагрузки, к горлу подкатывает неприятный ком, слегка поташнивает. Неужели это всё было? Неужели эти самые, посиневшие и исхудалые ноги творили когда-то такое? А вот и жена. Вот и её крохотная ладошка, вот ею приготовленный горячий и крепкий чай с сахаром. Она быстро собирается и уходит. «До вечера, дорогой!» - раздаются из коридора её последние слова. Я остаюсь один, наедине со своими мыслями. Почему так сложилась судьба? Где я переступил ту нравственную черту и за что несу это страшное наказание? А ведь как хорошо и многообещающе начиналась жизнь! Горизонт казался чистым и безоблачным, а душа просила полёта. Порой ощущал себя большой белой птицей, кажется, стоит только расправить свои сильные руки-крылья, и ты устремишься в небо навстречу счастью. Судьба моя самая обычная. Я бы сказал типичная судьба простого советского человека, отдавшего лучшие годы и здоровье государству и ничего не получив взамен. Учился, как все в средней школе, потом в институте. После института призвали в армию – тогда защитники Родины были в дефиците. И началась моя нелегкая воинская служба. Служил везде добросовестно и честно, куда бы Родина ни посылала потому, что считал себя всегда, прежде всего, Гражданином. Всякого насмотрелся, и всякое повидал за время службы. «Оккупанты», - нередко неслось вслед моим лейтенантским погонам в Прибалтике, в Забайкалье замерзал, порой, лютыми зимами в нетопленых домах и казармах, в безводных степях Монголии потерял добрую половину зубов, несколько раз переболел желтухой. Служил и на знойном, продуваемом всеми ветрами Байконуре, а вспомнить о том времени особо и нечего: остался в памяти лишь труд с утра до ночи без выходных, перерывов и отдыха. В то время было так. И вот в 94-м году судьба, казалось, улыбнулась мне: меня перевели служить в Подмосковье – город Наро-Фоминск. Всё складывалось, как нельзя более удачно: место службы прекрасное – полтора часа и ты в центре Москвы, на службе пользовался заслуженным авторитетом у коллег, начальство уважало, и дома всегда ждали любимые жена и дочка. Но я рано радовался – за улыбку судьбы я принял ее хищный оскал. В июле 94-го года я внезапно заболел малоизученной, невесть откуда взявшейся болезнью. Имя её – Рассеянный склероз. Это не тот склероз, чем наши доктора стариков пугают – связанный с расстройством памяти через ухудшение кровообращения головного мозга. Эта болезнь гораздо страшнее. Неожиданно у тебя начинает неметь и отниматься всё тело, а врачи ничем помочь не могут: болезнь во всём мире считается неизлечимой. И результатом чего явилась эта болезнь, не может до сих пор сказать ни один эскулап. То ли это итог перенесенных тягот и лишений воинской службы, то ли последствия отравления организма компонентами топлива ракетных вооружений, а может просто наша больная экология показывает свой норов. Сколько пришлось вынести и душевных и физических мук. Врачи не успокаивали: «Мы лечим, чтобы хуже не было!» Так мне заявляли в наших лучших госпиталях. А куда уж хуже - всего через три месяца я уже не чувствовал тела от кончиков пальцев ног до самых грудных мышц, нормально функционировала лишь левая рука, стали временами пропадать зрение и слух, нарушилась речь. И обиднее всего в этой незамысловатой истории мне показалось то, что я всегда старался вести здоровый образ жизни: не употреблял крепких спиртных напитков, не курил, активно занимался спортом. Было от чего прийти в отчаяние. Мелькали в слабовольной душонке и мысли покончить все разом. Беда не приходит одна: от горя скоропостижно ушли из жизни мои отец и мать. Из армии меня быстренько уволили по заключению врачебной комиссии, не дав набрать необходимую для льгот выслугу лет. Теперь я не имею права пользоваться ни военным госпиталем, ни санаторно-курортным лечением за счет средств министерства обороны. Государство, выжав меня, как лимон, забыло про меня, назначив лишь скромную пенсию. Увы, это наша современная действительность – государство у нас ещё пока – всё, человек - ничто. И когда изменится эта ситуация, когда у нас в обществе станут ценить и заботиться о людях – неизвестно. Я понимаю в глубине души, что проблема эта возникла не сегодня. Социализм вогнал в грязь личность, раздув до непомерных размеров реноме коллектива, человек стал ничтожеством, червём, винтиком в хорошо отлаженном механизме власти. Вы помните то сакраментальное Сталинское выражение во время боев под Харьковом: «Берегите танки, а людей мы ещё наделаем!» В этой фразе квинтэссенция сущности социалистического отношения к человеку. Единственными, кто поддержал меня в эту трудную минуту, были мои девчонки – жена и дочка. Именно ради них я остался жить.…Сколько пришлось вытерпеть моей «половине». Ей приходилось, и кормить меня с ложечки, и ухаживать за мной, как за малым ребенком. Незаметно в дом прокралась нужда. Я помню, как мне в больницу они привезли третью часть обычного огурца. «Ешь, папа, и поправляйся», - сказала дочь – «мы вчера купили огурчик и поделили его на троих!» Что я мог им ответить и чем помочь, только сжимал в бессильной ярости кулак на единственно здоровой руке. На службе мои бывшие друзья и соратники меня сразу же забыли. Но я не берусь судить людей в наше сумасшедшее время. Это, скорее, наш российский закон – о тебе вспоминают или когда нужен, или когда умрёшь.

Сон ненавязчиво, но последовательно увлекает мой утомленный воспоминаниями мозг, в свои, непознанные человеком глубины. Мне что-то уже начинает сниться, как вдруг в мой сон врывается чей-то беглый говор: «Гоша хорошая птичка, Гоша хочет кушать!» Открываю глаза. Уже рассвело. Сквозь стекла окна видно затянутое осенней хмарью небо. Седые облака, словно стадо гонимых пастухами баранов мчатся, толкаясь и обгоняя, друг друга, по небу. Гляжу на часы – скоро девять утра. Спать больше не даст проснувшийся в клетке попугай. Это он так властно требует кушать. Жена приобрела его на рынке в городе Обнинске прошлым летом, после того, как устроилась на работу, чтобы мне не скучно было коротать долгие часы одиночества. Я помню, как она открыла привезенную коробку из-под обуви, в которой путешествовал купленный ею волнистый попугай к новому месту жительства, и после некоторых манипуляций в виде потряхиваний, постаралась извлечь спрятавшуюся в глубине убежища птицу. Это ей удалось не без труда, но всё же на наше всеобщее семейное обозрение оттуда выкатился, наконец-то, крохотный растрепанный зеленый комочек, состоящий из спутанных перьев. Лишь настороженный блеск маленьких бусинок-глаз выдавал в этом клубке перьев живое существо. Это был совсем молоденький ещё попугайчик. Он не умел ещё ни летать, ни лазить по прутьям клетки. У него не было даже хвоста! Первое время он сидел у нас в углу кухни на подоконнике, верхом на специально приделанной для него жёрдочке, никуда не порывался ни бежать, ни лететь. Назвать его хотели сначала как-нибудь по-современному – бакс (учитывая его зеленую окраску), сникерс (воздавая должное звонкому слову), но, в конце концов, дочь настояла на простом «попугаичьем» имени «Гоша». Постепенно Гоша обвыкся с новой для него обстановкой. Он уже не шарахался от наших рук и один раз даже предпринял самостоятельный полёт. Правда, произошло это с испугу. В этот день на маркизу окна приземлился большой упитанный голубь, преследуя какие-то свои, неведомые нам – людям, цели. Увидеть столь огромное и страшное существо для нашего юного Гоши было, видимо, большим потрясением. Он взмахнул, что было сил своими коротенькими крылышками-лопушками и…, рухнул на кухонный пол, словно тяжёлый топор, случайно выпущенный рукой дровосека при валке леса. Пожалуй, сравнение не слишком удачное для полёта птицы, но падал попугай по столь крутой траектории и так шумно плюхнулся при посадке, что другого сравнения я просто не подберу. Для взыскательного же читателя, приведу отдельно, более удобоваримое сравнение: и рухнул как Икар, опаливший свои крылья о жар дневного светила. Выбирайте, кому что нравится! Птица наша стала очень быстро откликаться на свою кличку, а вскоре и сама заговорила. Первым его словом было «Гоша». Только произносить он его стал почему-то сериями – быстро тараторя по много раз: «Гоша, Гоша, Гоша, Гоша…», наберёт побольше воздуха в свою крохотную, прямо – таки цыплячью грудь и опять пока не захлебнётся: «Гоша, Гоша, Гоша, Гоша…» Ну прямо пулемёт на бруствере перед атакующими цепями противника. За первым словом лексикон Григория стал быстро обогащаться, потом пошли даже целые выражения. Смешнее всего он произносил фразу: «Попугай я, попугай!» - театрально понурив голову и словно сокрушаясь о своей несладкой попугаичьей доле. Кто-то научил его говорить фразу: «Привет девочки, я орёл!» И одно время это было его любимым выражением. Однако бравого кавалера из него так и не вышло. Слово «орёл» ему никак не давалось. Мало того, что произносил он его как-то жалобно, не по-мужски, он ещё вместо звука «р» в слове «орёл» издавал мягкое «л»: «Олёл я, олёл!» Ясно, что с такими речевыми дефектами надо было сначала обращаться к логопеду, а уж потом бежать (простите: лететь), знакомиться с девочками. Появился у него со временем и боевой клич: «Смерть котам!» Стоило ему увидеть из окна второго этажа прогуливающуюся собаку или лениво распластавшуюся на солнцепеке кошку, Гошу словно подменяли. Испустив воинственный попугаичий крик и воображая себя, по-видимому, как минимум львом, он начинал метаться по подоконнику, распушив при этом всё своё оперение, которое топорщилось теперь во все стороны словно головное убранство Чинганчгука, откопавшего топор войны. Угрозы в адрес гавкающих и мяукающих созданий сыпались как из рога изобилия: «Смерть котам, смерть котам!» Я бы посмотрел на этого Анику-воина, окажись рядом с ним живой кот. Да, впрочем, и в жизни человеческой бахвальство часто сосед глупости. Зимой мы, чуть было, не переименовали нашего Гошу в «такчи-пакчи». Имя это он себе сам придумал. Разучивали мы тогда с ним обязательную фразу любого российского спартаковского фаната: «Спартак чемпион!» Однако выражение это ему явно не давалось, и чаще всего из его открытого клюва вылетала, видимо фраза с тем же смыслом, но переведенная на птичий язык - «такчи-пакчи». К счастью для него, период «детской болезни» в лингвистических упражнениях, закончился и наш зеленный питомец, наконец-то, прокричал заветную фразу. Любимой игрушкой Гоши стал белый флакон от лосьона после бритья. Чем он привлёк его – загадка. Но если бы вы видели, как он бежит по подоконнику на встречу к этому куску стекла утром, когда его выпускают на прогулку из клетки, забавно переставляя свои кривые ножки и переваливаясь при этом с боку на бок, как разговаривает с этой бутылочкой часами, трепетно прижавшись и загнув хвост, как кормит бездушный пузырек из своего клювика припасённым зернышком – вы бы поняли - это Любовь. Мне не нравится в нём только одно – цвет. Хотелось какого–то необычного эпатажного для птицы цвета – розового, желтого, голубого. В самом деле, это же экзотическая птица, а значит должна удовлетворять всем требованиям импорта и в первую очередь своим колером. Такие мысли роились у меня в голове. Свой выбор пояснила мне супруга. При покупке нашей птахи жена выбрала не безымянного тогда ещё, облезлого Гошу, а другого яркого и лоснящегося от сытой жизни здоровяка. Для знакомства с ним просунула сквозь прутья решетки палец. К её удивлению, к наманекюренному ногтю тотчас же устремился не её избранник, а его собрат с дальней жёрдочки, более похожий на спутанный клубок зелёных шерстяных ниток, нежели на заграничную птицу, который незамедлительно припал к ручке новой хозяйки. «Признал», - констатировала продавщица. Так Гоша вошёл в нашу жизнь. Порой поражаешься: и откуда в этой маленькой головке столько ума, фантазии, смекалки? Любит он играть со мной в простенькую игру, назвать которую было бы справедливо как: «Ухвати меня за хвост». Стоит мне лишь слегка изменить положение руки, шевельнуть локтём или просто повести в его сторону глазами, как он уже на стороже. В его мозгу собраны все малозаметные признаки готовящегося нападения. Какие же мы, люди, глупые и самовлюблённые существа, провозгласившие себя авторитарно «венцом природы». Наука только сейчас установила, что 90% генетической информации у человека идентично с кольчатым червём, 96% - с мышью. Что 99% хромосом шимпанзе такие же, как у нас. Так что, животные не так же чувствуют и мыслят? Да наш мозг, безусловно, больше и более развит. Но разве не эволюционировали в нём вместе с общим развитием области подлости и жадности, цинизма и жестокости? Да и чего только из букета самых низменных отвратительных качеств нет в нашем «совершенном» мозге? Так сколько же места в этом естественном человеческом компьютере осталось для добра и справедливости, сочувствия и альтруизма, порядочности и филантропии? Ответ очевиден – гораздо меньше, ибо естественный отбор воспринимает эти качества как пороки, мешающие выживать в экстремальных условиях и побеждать в схватках за место под Солнцем. Этот, гипертрофированный на зло наш мозг, и совершает самые ужасные и самые чудовищные преступления. В природе редко увидишь, чтобы живые существа убивали себе подобных: животных того же вида. И только человек делает это из года в год, из века в век всё более изощрённо, изобретая концлагеря и ГУЛАГ, совершенствуя штыки и ядерные заряды. Так кто ты, Человек, что взял на себя миссию судить о достоинствах и недостатках других живых существ? Пусть каждый ответит себе на этот вопрос сам.

Пора будить уже дочь. Ходит в школу она во вторую смену, примерно к полудню, но у нас с ней ещё много дел по хозяйству. Она рано повзрослела при больном отце. В свои девять лет она прекрасно ориентируется в ценах, умеет заполнить книжку по квартплате и заплатить в сбербанке любые платежи, с удовольствием готовит на всю семью и без понуканий занимается уборкой. Что бы я без неё делал – не знаю. При такой загруженности ещё и учится на отлично, а по выходным посещает театральный кружок. Приподнимаюсь в кровати на локтях и кричу громко, чтобы было слышно в смежной комнате: «Вторая рота, подъём!» Зовут её вообще-то Алёна, но она привыкла уже к моему глуповатому армейскому юмору и не удивляется уже никаким шуткам. Она прекрасно знает, что эта команда относится к ней. Да и чего тут непонятного, все домашние давно уяснили: вторая рота это Алёна, первая рота это её мать. Слышно как зашевелилась в кровати «вторая рота», вот она встаёт, убирает постельные принадлежности. Первый вопрос ко мне: «А какой у меня на сегодня план?» План на сегодня куцый: вчера был выходной, и мамка успела сделать все домашние работы и на сегодняшний день. Смотрю на неё и радуюсь, что она у меня есть. Именно она заставила меня бороться за свою жизнь в том далёком 94-м. Тогда ей едва исполнилось три года. Она вошла ко мне в госпитальную палату (в то время я не мог и привстать в постели, так свирепствовала болезнь) и сказала по-детски наивно, не понимая ещё, что отец её теперь навсегда прикован к кровати и никогда больше не сможет пройтись с ней по улице, держа за руку: «Папа, пойдём домой!» И тогда я понял, что не могу, не имею права сдаться, предав этим дорогих и близких мне людей. Именно тогда я решил бороться за себя. Перелопатив массу медицинской и околонаучной литературы, я сам себе выбрал лечебную методу, и вот уже несколько лет иду этим тернистым путём.

Сегодня третье сентября, но ученики именно сегодня открывают учебный год. Так уж выпало в этом году – первое и второе сентября выходные дни. У меня тоже свой план. Жена поручила мне проконтролировать, как ребёнок оденется в этот праздничный день. Замечу, что задача эта для меня архисложная. Постичь, что и в каком порядке одевается на ребёнка, моему мозгу немыслимо. Со стыдом вспоминаю, как мне пришлось собирать дочку в магазин несколько лет назад. Было это в далёкой белорусской деревеньке в гостях у тёщи, куда брат возил меня «подышать свежим воздухом да попить парного молочка». Начали сборы с носков. Носки быстро нашлись, но не совсем годные к носке. У одной пары зияла прореха на пятке левого, у другой прохудился правый носок. И откуда жена всегда достает не порванные носки? После недолгого раздумья скомпоновали то, что ещё можно было носить. Правда, носки теперь разнились цветом, но я и тут не ударил в грязь лицом. «Под колготки оденешь», - приказал безапелляционно, удивляясь своей сметливости. Майку и кофту, слава богу, дочка быстро нашла, а вот с колготками возникли опять проблемы. После недолгих поисков, Алёна выволокла на середину комнаты целый ворох этих самых колготок, сплетённых между собой своими чулками, будто клубок резвящихся гадов на змеиной свадьбе, и схожий более с огромным морским узлом, нежели с предметом из гардероба. Тут я чуть было не впал в отчаяние. С изумлением и страхом смотрел я на этот спутавшийся клубок одежды, наверное, так же когда-то взирал Александр Македонский на непокоренный никем Гордиев узел. К моему удивлению и радости дочка после непродолжительных манипуляций, напомнивших мне соревнования по складыванию кубика Рубика, извлекла из этого вороха несколько экземпляров вполне респектабельных колготок. Однако при ближайшем, внимательном рассмотрении, все они оказались с какими – ни будь дефектами. Одни из них были излишне растянуты, и напоминали вытянутые ветром чулки флюгеров, а при примерке доходили дочери до шеи. Другие удивляли выпирающими округлостями там, где у детей обычно располагаются коленки. Отсеяв из улова ещё несколько порванных, мы, наконец – то, остановились на одних, более или менее приличных. Единственным их недостатком была слабая резинка. Ничего, подытожил я селекцию, будешь нести сумку в одной руке, а второй поддерживать колготки. Выбрав одну из трёх, наиболее опрятную куртку, дочка, наконец, двинулась в путь. Только теперь я вздохнул с облегчением – хоть было трудно, но я справился. Как гром среди ясного неба донесся до меня из прихожей несмелый лепет вернувшейся дочки: «Папа, а мы юбку забыли одеть». Как трудно быть хорошим отцом!

От воспоминаний отвлекает Алёна. Она уже приготовила завтрак. Несёт мне на подносе в кровать яичницу- глазунью и чашку натурального чёрного кофе. Шумно хлопая крыльями, в комнату влетает попугай, выпущенный из клетки после ночного заточения на прогулку. Заложив пару лихих виражей над моей головой, садится на шкаф. «Люблю тебя! Люблю тебя!», - через несколько мгновений несётся оттуда. «И я тебя», - лениво откликаюсь я. «Хитрый какой!» - отвечает резонно Григорий. Внезапно раздаётся звонок домофона – кто-то пришёл и требует его впустить. Дочка снимает трубку телефонного аппарата и ведет переговоры. Оказывается, это медсестра принесла мою медицинскую книжку. Более двух недель назад она уже заходила ко мне и под предлогом необходимости заполнения регистрационной карты забрала этот документ, обещав вернуть на следующий день. Но прошёл день, второй, третий … Я понял в очередной раз, что медикам доверять нельзя. Пришлось срочно строчить письмо на имя главврача поликлиники. И вот он результат!

Она зашла, извинилась, сославшись на занятость, и вручила мне мою верную госпитальную спутницу. Полнотелая, розовощёкая, чернявая – она смутно мне кого-то напоминала. Закрываю глаза. В череде воспроизводимых цепкой памятью образов всплывает схожее до мелочей лицо, такие же медвежьи, ленивые движения. Конечно, она напомнила мне «Задвижку». Сколько лет прошло с тех пор, а память хранит в себе этот неординарный образ. Работала Люда (так её звали), в бытность моей службы в Монголии, в соседней войсковой строительной части – у сантехников. Была она родом из какого–то захолустья на Украине, о чем свидетельствовал характерный говор. Лицо её всегда горело алым румянцем, а черные выразительные брови с длинными ресницами делали лицо её привлекательным. Однако ухажеров у неё не было. Виной тому была её нескладная конституция. Она не была толста, но несколько полновата. Фигурой она более походила на вставшего, на задние лапы медведя, нежели на слабую половину человечества. Сходство это дополняли её медлительность и размеренность во всём. Она и передвигалась как-то неспешно, будто плыла. Крупные ноги её, не торопясь, передвигались за дебелым телом. Казалось природа начала лепить её из массивного куска, да так и бросила, не удосужившись обработать в деталях собственное произведение. Ходила она всегда в кирзовых сапогах, ватной засаленной телогрейке, что убивало в ней те последние, присущие женщине признаки. Сзади в своей спецодежде она напоминала ухватистого деревенского мужика, степенно, по-хозяйски шествующего по своей земле. Но колоритность образа не оставила равнодушными здешних остряков. Поскольку по роду службы, дело она имела с сантехническим оборудованием, то и прозвище ей дали соответствующее, ассоциируясь, видимо, с малоподвижностью и тяжестью этих самых задвижек. Была она не замужем. Но оптимизма на этот счёт не теряла. А что, говорила она мне: хата у меня есть, музон тоже (имелось в виду наличие японской магнитолы, дефицитной и дорогостоящей в те годы, необходимой каждому советскому человеку более для престижа, нежели для извлечения звуков). Осталась только машина. Вот сейчас заработаю здесь, вернусь в деревню – все мужики моими будут. Слыла она женщиной уравновешенной и не экзальтированной, но мужчины – коллеги её побаивались за умение постоять за себя, что особенно проявлялось при пересечении сильным полом Рубикона приличий. И всё равно находились весельчаки, готовые подшутить над ней. Как правило, высмеивалось её сходство в рабочей одежде с мужчиной. Для осуществления своей идеи, подбирали кандидата из вновь прибывших рабочих, не знающих ещё ни всех своих коллег, ни объект насмешек. При проведении производственных работ, выбранного камикадзе отправляли проконсультироваться по какому-нибудь надуманному вопросу к этой самой Людмиле, напутствуя на дорогу: «Спроси у Петра Иваныча, он всё знает». И, указывая при этом на массивную спину нашей героини, лихо, по-мужски манипулирующей пудовыми вентилями и заслонками где–то рядом. Новичок доверчиво приближался к «Задвижке», и, пытаясь взглянуть из-за крепкого плеча в лицо всезнающего «Петра Иваныча», робко произносил: «Петр Иванович…» Конец фразы, как правило, произносить не успевали. Людмила круто поворачивалась к шутнику всем своим массивным телом и под гомерический хохот зрителей подносила к носу, опешившего от такого поворота событий затейника, здоровенный грязный кулак, восклицая при этом: «А вот я сейчас как врежу!» Шутка эта разыгрывалась неоднократно на подмостках стройплощадки, и всё равно находила каждый раз восторженную аудиторию. Как при этом не пострадал ни один из начинающих артистов, остаётся большим режиссерским секретом. Вот сколько эмоций вызвало в моей душе посещение этой незнакомой женщины!

Кажется, ребенок уже собрался в школу без моего участия. Зашла, показалась мне. Последние напутствия и она уходит, хлопнув громко дверью. Я теперь один на целых четыре часа. Есть время поразмыслить, вспомнить. Это единственное, что доступно мне теперь. Кто-то из великих изрёк: «Первую половину жизни мы совершаем, вторую – вспоминаем». Что ж, это как раз про меня. Ничего путного и достойного мужчины я, конечно, не совершил, но вспоминать о днях былых можно часами. Особенно много впечатлений осталось от посещения наших госпиталей. Если бы я мог только представить, как некомпетентна наша медицина в области лечения таких заболеваний, как моя беда, я никогда бы не обратился к нашим эскулапам. Разве я дал бы тогда довести себя до столь плачевного состояния! Но злой рок властно вёл меня за собой от одного недоучки к другому.
Заканчивался жаркий июль того злополучного года. Внезапно появившаяся болезнь давала знать о себе всё новыми и новыми симптомами. Особенно донимали слабость в ногах и шаткость походки. Иногда уже слышалось в след: «Вот набрался уже, а ведь утро ещё». И я решился: надо лечь подлечиться на месяц-другой. Я не мог представить даже, что лечение это затянется на всю оставшуюся жизнь, что, придя к наследникам Гиппократа, напрочь забывшим свою главную заповедь «не навреди», я вернусь домой в инвалидной коляске. Первым моим лечебным заведением стал окружной военный госпиталь. В целом и сам госпиталь, и питание, и обслуживание, и медперсонал этого заведения произвели на меня самое благоприятное впечатление. Однако специалисты неврологического отделения не знали, как лечить такие заболевания, как у меня. Добросовестно осмотрев меня, лечащий врач, молодая ещё статная женщина, изрекла: «Как лечить вас не знаю, понимаете, у нас просто не было раньше таких больных». Это было мне приговором, но я не понимал этого ещё тогда. Через несколько лет мне попалась в руки малая медицинская энциклопедия 91-го года выпуска, где в статье «Миелиты» (параличи), я прочитал рекомендации ведущих профессоров России о лечении моего заболевания с указанием, даже, примерного срока реабилитации. Увы, наши доктора энциклопедий не читают. «Попейте, пока этих таблеток и идите наверх в кабинет физиопроцедур», - назначила мне лечение доктор: я медленно стал просовывать голову в петлю.

Начальница отделения физиопроцедур не растерялась, прочитав мое направление. «Так, назначим электроферез и «парафиновые сапожки», - изрекла она безапелляционно, при этом тщательно изучая какой-то медицинский учебник и бормоча еле слышно себе под нос: «Плюс на минус, минус на плюс». Что такое электроферез я знал, а вот что «парафиновые сапожки» это прогревание горячим парафином стоп ног, узнал впервые. Во всех лечебных заведениях позднее меня строго настрого предупреждали – не прогреваться, это лишь усугубляет течение болезни, но там предупредить было некому, и петля медленно стала сдавливать шею наивного юноши. Прогревание сделало свое дело: первыми онемели и начали отниматься мышцы стоп. Я ещё сопротивлялся судьбе, ещё ходил вдоль стен, держась за перила, но участь моя уже была решена. «Да, что-то не помогает», - подытожила двухнедельный курс моего лечения завотделением. «А давайте попробуем прогреть поясницу», – решилась на инновацию она. Увы, мой разум тогда ещё полностью доверял врачам, и петля затянулась. Через некоторое время интенсивного приёма физиопроцедур, вся поясничная область онемела, а ноги перестали шевелиться. Я ещё не осознавал тогда, что мне уже никогда не ходить, что с этой минуты я стал не нужен никому – ни Родине, ни Государству, ни обществу. Но я понял, что надо с этого учреждения бежать, пока меня не залечили окончательно. Быть может, искушенный жизнью читатель воскликнет: а почему ж ты в суд не подал на таких врачей? Отвечу, что для этого нужно медицинское заключение о неправильности методов лечения. Мои же предварительные «прощупывания почвы» столкнулись с умело выстроенной обороной медиков. Почему хуже стало – затянул с обращением к врачам, да и заболевание имеет свои стадии протекания, и сейчас как раз кризис. Поскольку болезнь малоизученна, добиться беспристрастной расстановки акцентов в таком заключении невозможно, а честь мундира проверяющего ещё более завуалирует истину. Не буду более утомлять читателя описанием своих мытарств по различным лечебным заведениям. Скажу лишь, что как ни старался я тогда встать на ноги, в какие бы престижные или авторитетные медицинские учреждения не обращался, ничего не помогало. Наоборот, мне становилось день ото дня всё хуже и хуже. Злой рок довлел надо мной, насмехаясь и глумясь.

Бессонными ночами в глубоких раздумьях я неоднократно задавал себе вопрос: «А всё ли ты сделал, чтобы вылечиться, встать на ноги?» Ища ответ на него, я обращался и к знахарям, и к народным целителям, лечить с охотой брались и ясновидящие, и гадалки. Безбрежное море развелось их во времена перестройки на просторах Российской земли. Сколько их располневших, сытых лиц, привыкших к дармовому хлебу, с пустыми бесстыжими глазами прошло передо мной! Чего только не делали они со мной: и снимали порчу, и прописывали различные «чудодейственные» средства, и заставляли молиться – всё без проку. Зато не забывали и о себе – каждый стремится обобрать больного и несчастного, жирует на бедах и несчастьях людей. Теперь деятельность этих шарлатанов ничего, кроме брезгливости, у меня не вызывает. Хочу рассказать об одном типичном представителе этой гнусной профессии, хотя мог бы привести массу примеров. Речь пойдет о человеке «из глубинки», поскольку непорядочность подобных «профессоров» в бетонных мегаполисах, стала уже «притчей во языцах». И мне всегда, в глубине души верилось, что остались ещё в наших глухих деревеньках честные, добропорядочные свои народные целители. Увы, «человеку суждено заблуждаться».
Произошла эта история в далёкой деревеньке в Белоруссии, где я гостил летом у тёщи. Отец жены нашёл в местной библиотеке книгу народного целителя республики Мисюты «Рецепты здоровья, от А до Я». Брошюра эта, состоящая примерно из ста листов, была последнего года выпуска. Автор её был известен всем в округе – проживал он в тридцати километрах от нас. Тесть загорелся желанием отвезти меня к нему на лечение с мыслями о скорейшем моём выздоровлении. Мне больно было обижать пожилого человека, и я согласился. Затолкнув меня поутру, в старенький, видавший виды «Запорожец», мы двинулись в путь. Я с интересом рассматривал машину изнутри. Знаменита она была на селе тем, что однажды во время движения в местном районном центре, у неё оторвалось рулевое колесо, и как при этом тесть ухитрился никуда не врезаться, останется на всю жизнь его шумахерской тайной. Прибыли мы на место быстро. Утопающий в зелени дом, выглядел вполне респектабельно по местным меркам, скорее это было даже поместье, занимаемую площадь которого было трудно определить визуально. От основного строения, прочного бревенчатого дома, во все стороны шли какие-то замысловатые переходы и пристройки, теснимые навесами, сараями и заборами. Всё это лишь угадывалось в буйно разросшейся здесь растительности. Через штакетник изгороди проступали силуэты трёх иномарок. Вокруг них суетились наёмные рабочие, как потом я узнал, готовили к продаже. Аромат цветущего в это время, и посаженного здесь в изобилии жасмина, пьянил. На видном месте у входа красовалась медная табличка довольно больших размеров с выбитыми на ней словами: «Народный целитель Мисюта В.В.» По всему чувствовалось, что хозяин поместья имеет неплохой доход. Заходим внутрь и через лабиринт оград и сооружений попадаем в строение, приспособленное для лечения. Это большая комната, наполненная всяким хламом, место которому скорее на свалке, нежели в лечебнице. Посередине большой канцелярский стол с несколькими возлежащими на нём фолиантами, перед ним старый диван и два больших засаленных кресла. За ними старая газовая плита и несколько, стоящих с ней в ряд, стульев и кухонных столов. По углам чинно висят иконы. Антураж дополняла выцветшая от времени матерчатая ширма, повешенная здесь непонятно для какой надобности, а также тяжелые тёмно-бардовые гардины. Повсюду лежал толстый слой пыли, ею же был насыщен воздух. По-видимому, здесь никогда не убирались. От всего веяло не ухоженностью, грязью, пахло давно не мытым человеческим телом и гниющим тряпьём. Обстановка сего кабинета сказала мне многое о врачевателе. Присматриваюсь к нему повнимательнее: располневший от безделья и лёгких денег хитрый крестьянин. Как позже выяснилось, он окончил когда-то два сельхозтехникума, но, наверное, быстро сообразил, что на этом не заработаешь, и подался в целители. Разбив свежее куриное яйцо и взболтав его содержимое, он сразу поставил диагноз: сглаз. Пробормотав про себя пару молитв, обратился за знаниями к выпущенной лет двадцать назад, книге: «Лечебные травы СССР». «Пожалуй, попьём Аралию Маньчжурскую, она активизирует спино-мозговые центры»,- заключил он. Было удивительно, как можно лечить, даже не удосужившись осмотреть больного или выяснить симптомы болезни. Он привык, что ему «заглядывают в рот» не образованные крестьяне и, с изумлением дикаря, увидевшего впервые железный топор, выслушивают его чудодейственные рецепты. И я попытался без научных терминов, для лучшего понимания, разъяснить сельхозработнику ошибочность его рекомендации для лечения моей болезни. Он не ожидал встретить здесь немного понимающего, с некоторых пор, в медицине человека и явно сник. Уткнувшись в книгу, он произнёс: «Сейчас я вам прочитаю, что надо употреблять из лечебных трав и продуктов питания для излечения склероза». «Да у меня не склероз, а рассеянный склероз», - пытался вразумить его я, но для него это было, по–видимому, одно и тоже. Выслушивая целительские бредни, я не переставал удивляться: и разрешают же таким невежам лечить людей. А скольких он покалечил, разве кто подсчитает?
Так закончилось мое посещение народного целителя. Посещал я целителей и в Москве и в Московской области и нигде я не видел любви к людям, лишь не прикрытая меркантильность и обман сразу же бросались в глаза.

Воспоминания утомляют меня, и я погружаюсь в сон, скорее это даже не сон, а полудрёма. Мне сниться, что я здоров и молод. А что это за канаты натянуты поперёк? Да это же ринг и это мой первый бой! Вон и соперник в красном углу. Он, пожалуй, крепче и выше меня. Звенящим камертоном звучит гонг. Противник смело выскакивает на середину квадрата. Он сразу, без разведки, идёт в атаку: наступает и бьёт. Бьёт сноровисто, сильно. Я никак не могу приспособиться к его манере боя, поймать ритм его шагов. Это движение ног и делает кулачного бойца боксёром. «Встречай его, встречай!» - кричат мне болельщики с трибуны. Это, значит, бей, когда он сделает шаг навстречу тебе. Легко сказать! Только попробую я, не соразмерив дистанции ударить, вмиг получу встречный удар. Наконец я втягиваюсь в его ритм и начинаю понимать его передвижения. Теперь можно и поиграть со своим визави, как кошка играет с мышкой, когда уверена в своей победе. Ага, он, оказывается «проваливается» при сайд–степе. Попробую поймать его на этом. Вот он занервничал и раскрылся, маша беспомощно руками. Ещё один финт и бью своей излюбленной комбинацией - прямые левой, правой в голову. Память сохранила все последующие события, будто в замедленной съёмке. Противник вдруг замирает на мгновение, вытянувшись во весь рост, не понимая, и как бы удивляясь случившемуся. Затем ноги его, как–то неестественно подгибаются, и он падает всем своим телом, подобно сброшенному грузчиком со спины мешку с песком, на светлый брезент ринга. Нокдаун! Мгновенно пролетают в нейтральном углу секунды рефферского счёта. Мы вновь в центре ринга. Противник ещё не оправился от шока, и условия теперь диктую я. Отвлекаю его маневром: показываю, что хочу ударить в голову, а сам ныряю под его вытянутую левую руку, и бью ещё одну свою излюбленную двоечку – левой в туловище, правой в голову. Противник на полу! Это победа! Сколько их потом было на ринге побед и поражений, но первый бой и первая победа, не забывается никогда.

А вот и дочка открывает своим ключом входную дверь. Тараторит с порога, ещё не раздевшись: «Фатер, я сегодня получила две пятёрки по математике и русскому: меня к доске вызывали. А Погосян поломал, нарочно, два карандаша и линейку, и Светка ему две двойки поставила!» «Фатер» в этой тираде это я, а «Светка» её учительница – Светлана Алексеевна. Дети в классе, стремясь казаться взрослыми, запанибратски так называют её между собой. Погосян – это их ученик в классе, по национальности армян, но давно уже типичный маргинал. Учится он неважно, но очень необходимый коллективу человек. Когда в конце года встает вопрос о ремонте класса силами родителей, мама Погосяна безапелляционно предлагает, на радость всем родителям: «Зачем мы сами будем делать? Я скажу мужу, что бы прислал бригаду. Сделают в лучшем виде!»
«Папа, можно я погулять пойду, на полчасика?» - кричит мне дочка из коридора. Конечно же, я разрешаю. Вихрем она убегает. Смех её, звонким колокольчиком, раздаётся уже на улице. Что уготовила ей судьба в этом, перевернувшимся с ног на голову, мире? Как мне её воспитывать, к чему готовить?

Скрипит несмазанными петлями входная дверь. На пороге моя жена вместе с дочкой. Неужели уже восемнадцать часов? Гляжу на будильник – и вправду уже шесть. Как быстро бежит время! Как быстро пробегает жизнь!
С порога рассказывает все последние новости работы. Садится в изголовье и целует мои щёки, глаза, губы. Господи, если ты есть, награди эту Святую Мадонну счастьем!
В комнату заходит Алёна. Она сделала письменные уроки и просит проверить. Проверяю: всё правильно. Задумчиво скрывается в другой комнате – надо ещё сделать чтение и природоведение. Я опять остаюсь наедине с собой и своими мыслями. Взгляд блуждает по стенам. Вот маленькая семейная иконка. Отец принёс её, когда умерла мать, с надеждой что святые, изображённые на ней, помогут мне. Но пока Всевышний посылает мне только испытания, - каких только мук я не вытерпел за время лечения! Здоровому человеку и невдомёк, что за методы исследований и лечения проповедуют современные Авиценны и Парацельсы. Больше всего я опасался плазмофереза – очистки крови путём удаления белых кровяных телец. Чего только я не наслушался про эту процедуру и чего только не начитался! Но на поверку оказалось не так уж и страшно. Ввели иглу под ключицу, отвели кровоток в сепаратор, и медсестре оставалось только сливать в раковину, отделяемую центробежной силой, светло – жёлтую плазму. Чувствовал я себя при этом вполне нормально, разве что мёрзли ноги: на дворе стояла промозглая ранняя осень, отопление ещё не включили, и в процедурной можно было принимать экзамены на выживание в условиях экстремальных температур. Про десятки операций по взятию спинномозговой жидкости из позвоночного столба, то бишь пункций, я и писать тут не хочу, настолько это для меня стало обыденным явлением. Почему – то каждый невропатолог считал своим долгом проделать эту процедуру, являющуюся диагностической, а не лечебной, как будто диагноз мой засекречен. А вот кислородная пункция запомнилась мне на всю оставшуюся жизнь. Особенность её в том, что в позвоночник, после изъятия части спинномозговой жидкости, вводят кислород, светящийся на фотоснимке в рентгеновских лучах и позволяющий полнее диагностировать заболевание. Когда я получил из литрового шприца порцию кислорода, сознание моё сразу померкло: видимо избыточное давление по позвоночному столбу передалось в черепную коробку, что вызвало временное нарушение деятельности головного мозга. Сдавливаемый мозг, вдруг начал выдавать ложную информацию. Мне тогда казалось, что ноги мои начинают надуваться, как воздушные майские шары под напором детских лёгких. О, да они уже как две хороших бочки, как железнодорожные цистерны, они заполнили собой всю комнату…Тут в позвоночнике что – то булькнуло с треском, как будто лопнул большой мыльный пузырь, и всё стало на свои места. Ноги стали нормальными, саднила только поясница, когда сноровистые руки санитаров перекладывали моё безвольное тело с операционного стола на каталку.

Я всегда слыл убеждённым атеистом и несколько пренебрежительно и снисходительно относился к верующим. Изучив историю, происхождение религий и верований в научной литературе, ещё в юношеские годы понял, что все «священные» истории, положенные в основу религиозных постулатов – философские сочинения человечества, обрамлённые жречеством в рамки тех или иных верований. Казалось бы это очевидно. Но почему тогда подавляющее число людей на Земле верующие? Почему миллиарды думают, что Всевышний есть, и только я один, умник, решил наоборот? Теперь у меня появилось время подумать и порассуждать на эту тему. Почему люди веруют? Почему вера так живуча? Очевидно, что люди ощущают на себе, своих судьбах воздействие неоткрытых человечеством, но наглядных законов человеческого сосуществования. Когда зло неизбежно наказывается в конечном итоге, а добро возвышает человека в нашей, с виду хаотичной и непоследовательной, жизни. Вера живуча и почитаема, потому что философские заветы людского бытия неоднократно подкреплялись и подтверждались событиями нашей жизни, изломами наших судеб. Может и мне эта болезнь послана свыше? Может, я заслужил наказание за свои деяния? Что ж, я пройду и это испытание, и пронесу по жизни свой крест до конца, как бы не давил он своей тяжестью на спину, и не саднило от его не струганной поверхности, плечо.

На дворе давно стемнело. Сквозь разогнанные ветром тучи в моё окно приветливо заглядывает месяц. Мы уже поужинали. Жена присела ко мне в изголовье кровати, положила себе на колени мою голову. Руки её непроизвольно шевелят мои волосы. Она устала за день и думает о чём – то о своём. Прибегает дочка и устраивается у меня в ногах. Наступает тишина и покой. «Папа, а правда, когда у тебя ножки начнут ходить, ты мне купишь настоящую куклу Барби?» - нарушает тишину моя мечтательница – дочурка. «Правда, доченька, правда», - отвечаю я, и глажу её по головке. Она успокаивается и засыпает. Тихонечко засопел уже носик, и начали причмокивать пухлые губки, ножки её слегка подёргиваются во сне. Наверное, ей снится кукла Барби с длинными золотыми локонами волос. Вот и ещё один день прошёл, такой похожий на многие другие. Месяц скатился куда-то по небосклону, освободив место млечному пути. Мириады звёзд засверкали в моём окне. Как велик мир, в очередной раз восхищаюсь я. И все мои беды и заботы кажутся такой несущественной мелочью, по сравнению с этим дивным и непознанным таинством природы.