Бабушка Маша

СТРАШНО ЛЮТОВАЛ зимой мороз, вымещая на людях непонятно отчего родившуюся злость. Не давал он спуску ни старому, ни малому, через малейшие щели в окнах загонял холод в дома и радовался, что топят люди печки не два, а три раза в сутки.

День годом казался, и хорошо тому, кто работал. А бабушка Маша давно уже забыла, где и когда трудилась; годы выветрили из памяти лишнее, чтобы не забывала она печку протопить, да какую-никакую кашку на ней сварить.

Тяготили зимой бабушку Машу родные стены – одиноко жилось ей в избушке, которую в стародавние времена они с суженым, кучерявым Петрушей, своими руками возвели. Давно уже нет Петруши, много лет без него мается бабушка одна на белом свете. Но, видно, нет пока в ней нужды на небесах, или запамятовал Господь призвать к себе бабушку Машу.

Всю зимушку одиноко сидя у горячей печки, скрашивала она своё существование думками о весенних днях. О том, как подставит солнышку тёплому старые косточки, да пройдётся босиком по молодой, зелёной и нежной травке, а уж потом, отогревшись и хоть ненадолго утихомирив душевные раны, напомнит о себе Боженьке. Больше всего боялась бабушка Маша, что зимой о ней вспомнят там, куда улетит её душенька. Не хочется ей оставлять нетопленой избушку, хочется дождаться первых листочков на ветках.

В марте, едва холод отступил, и мало-помалу смелело солнышко, нащупывая своими уже теплеющими лучами проталины, потихоньку стала бабушка Маша выходить из своей светлицы в садочек.

Много раз предлагали ей вырубить старую берёзу да несколько кустарников, а она всё отнекивалась, не хотела, чтобы чужие руки подняли топор на берёзу. Помнила бабушка Маша, как они в молодости с Петрушей с гор принесли и посадили у избушки две берёзки, одна из которых засохла после того, как в конце войны получила бабушка Маша похоронку на Петрушу. Вторая берёзка сполна напилась вдовьих слёз, и, выжившая и с годами почти высохшая, но всё ещё живая, и есть она, бабушка Маша...

Весенний сад подпитывает бабушку Машу, придаёт ей сил, отогревая замёрзшую было за зиму душу.

Как только сможет, выходит бабушка Маша в садочек, иссохшимися морщинистыми ладошками притрагивается к веточке, шепчется с ней, как когда-то с Петрушей миловалась.

Верит бабушка Маша, что нашёптываниями своими отогревает она почки на веточке, что слышат они её, как понимает голос матери своей не родившееся ещё дитя.

Просит веточку бабушка Маша потерпеть ещё малость, пока прогреется день да распустятся почки и раскроются первые листочки. А с ними возрадуется веточка жизни новой, подставит листочки первому тёплому весеннему дождику и, дай Бог, увидит первую радугу и услышит первый гром.

…ОНА СТОЯЛА такая маленькая, высохшая вся, и единственная оставшаяся доселе слезинка медленно скатывалась по её морщинистому лицу. Только и смогла бабушка Маша вслух выговорить:
- Ничего, Петруша, ничего… Дождалась-таки я твою слезинку радости. Знаю – это ты, не я, радуешься, что зиму-то я пережила.

Знала теперь бабушка Маша, что дожила она не только свой век, но и век Петруши, как обещала в ночь после получения похоронки на него.
Петропавловский район Алтайского края.