Дорога

- Далеко едешь? - спросил меня дальнобойщик. Я поймал его всего несколько минут назад. Стоял на трассе вытаращив большой палец. Рюкзак, висящий за спиной вечно драл волосы. Да, они отросли бесстыже далеко - практически до лопаток. Взять их в пучок и срезать острым ножём... Не хочу. Пусть растут.
Ну так вот, стою я на трассе. Осень, листья уже пожелтели, но всё ещё держатся на скелетах деревьях. Дожди не балуют обильностью и это хорошо. Ботинки дали течь и крысы бегут с корабля. Полундра!
- А как получится, - говорю я, - цель путешествия - само путешествие.
- Хе, - смеётся в не по возрасту пышные усы водитель, - философ!

Лицо у водителя молодое, но сам он стар. Те же усы - разгулялись по-гусарски. С размахом. Вот-вот послышится цыганский табор, да выстрелы пробок из бутылок шампанского. А там, глядишь и до дуэли не далеко. Возьмут стреляться из-за юбки, и нет кадетов и корнетов. Одни лишь секунданты пьют горькую за упокой.

- А сам-то, - продолжает мой перевозчик, перевозчик через омут расстояния. Пешком дойти - Ломоносовым надо быть. Вези меня, паромщик, - откуда будешь? - откуда?... откуда у него этот старый оборот речи. Такой только в пародийных сюжетах встретишь, где хотят показать деревенскую речь. И сам невольно подстраиваюсь под его манеру.

- Не сочти меня дерзким, но не люблю я эти вопросы - "откуда?", "С какого района?".
- Да я не то имел в виду, - не отнимая рук от руля, отмахнулся мой паромщик.
- Знаю, знаю, - без жестикуляцию машу я руками, - я хотел сказать, не в том суть - откуда. Суть - куда. Ты вот спроси меня лучше, куда я еду, а не откуда.
- Так я спрашивал.
- Нет, ты спрашивал - далеко ли я еду. Я ведь в одно и то же место можно разными путями попасть. Кто-то мигом попадает и для него дорога коротка. А для кого-то дорога растягивается серпантином изгибов и поворотов. И каждый поворот становится порой интересней цели. Но это не значит, что самой цели нет.
- Нет, братец, - усмехается паромщик, - ты и вправду философ!

Странный он, мой паромщик - обеими руками за руль держится. И ведь видно, что любит он при разговоре жестикулировать, но рук своих даже не пытается оторвать от резины руля. Даже одной не желает. Боишься, что машина из рук вывернется? Покажет норов, если почувствует слабину? Вырвется быком из-под наездника. Скинет ковбоя в шляпе с широкими полями. И станет упавший ковбой - тореадор. Вытащит красное полотенце, как флаг из под рубахи и давай быка дразнить. А бык шестнадцатиколёсный, красными глазами сверкает - габариты включает. Пар из ноздрей бензином пахнет. Вот бык начинает копать копытом пыль земли. Буксуют колёса! А тореадор с пышными усами и шляпой с широкими полями, трясёт красный флаг, в углу которого затёрто временем что-то жёлтое - крестик размытый только рассмотреть можно, не более. И снимает невидимая рука ручной тормоз в кабине. Бык рвётся вперёд, а тореадор ловко уходит из под флага, оставив бамперу-рогам быка бодать лишь красную ткань.

- Ну давай по твои правилам, - хитро щурится паромщик, - кода едешь?
- До конца, - отвечаю я.
- Нет, брат, так не честно, это ты меня морочишь.
- Хорошо, - киваю я, - до конца, каким бы он ни был.
- Не то, - цокая языком говорит паромщик.
- Ну извини, куда я еду - нет названия, а те что есть - ложь.
- Вот это уже ближе к правде. Если не сама истинна, - смеётся он.

А за усами-то и не видно улыбается он или нет. Одни глаза смеются, а усы скрывают всё остальное. Он плакать может, а в то же время язык показывать. Хитрый. Да не хочет. Не будет он хитрить. Если смеётся, то и глазами и под усами. Если плачет, то навзрыд. Водку с ним хорошо пить - да не может, не станет. За рулём он.

- У каждого, - говорит он, - есть свои истории. С кем-то что-то да случалось интересное. Расскажи свою...
- Хорошо, - говорю я...


Мне было лет 10, наверное. Лето, никакой школы. Те, кого по пионерским лагерям не развезли в городе остались. И был среди нас один мальчуган. Никто с ним играть не хотел, потому что заставляли. Он всегда жаловался своим родителям, что с ним никто играть не хочет и в игру его никто не принимает. И взрослые проходили воспитывать нас: как так можно? почему? Разве он плохой?
Мы пытались объяснить, сказать, но слов не хватало. Сейчас бы мы сказали простой фразой: "насильно мил не будешь". А тогда слова как-будто стороной нас обходили, как мы того мальчика.
Но против взрослых не попрёшь и приходилось впускать его в игру. Вот только игр не получалось. Даже самые яркие из нас потухали и не могли ничего из себя выдавить. Не было в нас игр. Мы становились взрослыми.
И так продолжалось всё лето.
Как-то мы пытались вспомнить, а какой была та самая первая игра, в которой мы не захотели с ним играть? Та игра из-за которой он в первый раз побежал жаловаться. Не мог же он жаловаться до игр?

На следующее лето этого мальчика не было. Был и сплыл.

Странное дело - летом одни друзья, а зимой другие.

- Приехали, - вдруг, говорит мой паромщик, - тебе пора выходить.
И я вижу - впереди дорога проваливается обратно. Нет, не поворачивает, а именно проваливается. Уходит обратно по своей же колее. Это как вывернуть носок наизнанку.

Стоим, мотор ещё работает, пыхтит паром с запахом бензина. Но бык не двигается с места. Приручённый бык. Послушный.

- Тебе не понравилась моя история? - спрашиваю я.
- Ты первый рассказал мне интересную историю. Не о пьянках и глупых ситуациях. Но как бы мне ни было жаль, твоя история не изменит твоей цели. Цели до которой я тебя вёз.
- Что ж, - почему-то не сильно печалясь отвечаю я, - пусть будет так. Кстати, я так и не спросил, как тебя зовут.
- Харон, - ответил мой паромщик...