Испытано в пути. «Тошниловка» или сюрприз от Аэрофлота.

Испытано в пути.
«Тошниловка» или сюрприз от Аэрофлота.

В СССР, в коем многие из нас прожили большую и возможно не самую худшую часть своей жизни, были огромные територии, дифицитные вещи, трудно доставаемые продукты и удивительные места, ради посещения которых стоило жить.
Я и сейчас мысленно стою перед автобусным расписанием Юго – Западного Памира, Горно - Бадахшанской автономной области со столицей Хорог.
За спиной, в городской черте, сразу за колючей проволокой и союзной границей бьется река Пяндж, а далее южней, наши, покуда не выведенные из афганистана войска. Я же записав время редко ходившего транспорта, изучаю дорожную схематическую карту, где в ручном исполнении и с восточным подтекстом показаны границы: Таджикистана, Афганистана, Пакистана, Индии и Китая. Для меня, это самый удивительный край, под солнцем которого, с пропуском в пограничную зону, я провёл два лета подряд. Своими масштабами и высотами он затмил всё виденное ранее. Для туристов той поры, это был последний рубеж, пересечь который было немыслимо. Кроме того, это был восток персидского толка, пусть временно и советский.
Но даже здесь нам напомнила о себе цивилизация, от которой мы с такими трудами удалялись. В Хорогском автовокзале, где мы два дня ожидали, грузовое такси открылся видеосалон.
- Ээээ, сильно интереээсный филм!
- Заявил нам, сдувая афгано - героиновую пыль с кассеты, молодой оператор ново - модного заведения.
- Толко что… оттуда!
Малый много значительно кивнул на юг, в сторону Индийского океана.
- Фестиваль Канн, Канн - завоевал, Ветка Пальм – завоевал эээ сильно интеръесный филм! Про… почти живой робот картина!
Возможно в далеком, 88 году я один из первых в Советском Союзе смотрел фильм «Терминатор» и также как и его герои не знал, где буду ночевать.
Я упущу историю, как мы добрались в эту горную обитель, хотя ужас азиатских дорог по сию пору холодит мое сердце.
Пояснения нужны вот в чём: любой, серьёзно бывавший в горах, знает свой личный высотный «передел». Это «ломка», когда организм приспосабливается к новым, необычным для него условиям кислородного голодания. Такой период нужно переболеть, перетерпеть и перестрадать. Его нужно пережить в тяжком движении, иначе он растянется во времени. Этой «детской» болезнью подвержены почти все, и называется она лёгкомысленно - воздушным словом «горняшка». Есть еще и «высотный предел», но после него ситуация как правило летальная. Чем замысловатее название болезни, тем коварнее ее проявления. Мне же на тот период молодости, все эти возможные перестроения организма мало что говорили. И есть у меня уверенность, что если бы участники, были в полной мере осведомлены насколько акклиматизация будет болезненной, то наша численность значительно поубавилась. Такого кошмара, в низу на равнине не испытать.
А теперь представьте себе команду из шести человек и два озера Верхнее и Нижнее Сарезкое с берегов которых ничего, кроме вершинок не видно. Нижнее вытянутое, размером в пять - шесть футбольных полей. Вода в нём мутная, вбирающая в себя две речки. С юга его чаша полога, с севера настолько неприступна, что подойти к нему за водой, без навыков скалолаза, невозможно. Зато Верхнее маленькое, почти как блюдце, прогретое солнцем, величиной всего в половину физкультурного зала. Его окружали полого - ровные, каменисто – песчаные спуски с редкими кустиками верблюжей колючки и высокими пучками некой альпийской растительности. Рос там и золотой корень, корешок которого я привёз домой, и он до сих пор растёт у мамы в саду не хуже, чем в своих горах.
Место для «днёвки - отдыха» прекрасное. Настроение в группе – приподнятое и немного даже вольное. Командир особо не терроризировал дисциплиной, утром давал поспать с личным, конечно, участием, да и чего было напрягаться, ведь мы были в отпуске. Да ещё и в таком чудном месте после столь утомительной доставки.
Задача, поставленная нами же, была проста. Мы, первая подгруппа, «крутили» маршрут третьей категории сложности. В середине пути через 10 дней к нам поднимается вторая подгруппа, и мы удвоенной командой заканчиваем «тройку». Затем «троечники» кроме меня и начальника спускались вниз, а мы со второй подгруппой «крутили» уже «четвёрку».
Наставник, делясь опытом, объяснял всю прелесть нашего положения. «Костяра, - говорил он мне по-отечески, - мы с тобой акклиматизируемся полёгкому, без спешки, на простых перевалах с этими «чайниками», а когда закрутим «четвёрку», будем таскать вновь прибывших, как котят, и говорить: «Наверх, «тошниловка», нас ждут великие дела!»
Впереди был едва ли не единственный, запланированный и не пройденный мною перевал «Шобик» 4200 метров, категории 2А. Дойти до него и вернуться назад, на изумительную поляну – детская прогулка, обычный радиальный выход на три дня.
Утром, по восточному – без спешаки, встав и вкусив скудноватый завтрак, мы вышли на тропу.
- Всё отлично - думал я про себя, - правда, 350 грамм в сухом виде – пайка маловата. Но что поделаешь, ведь впереди месяц автономной жизни. И рюкзаки хоть с трудом, но все, же поднимаемые.
Группа начала подъём в гору. Склон был южный, солнце доставало спину даже через рюкзак, народ потел не хуже, чем в русской бане, но упрямо молотил сыпуху. Зайдя за перегиб, там, где тропа стала более пологой, я остановился, нашел безопасное место и расположился, чтобы подождать остальных, посозерцать, а попросту сказать «побалдеть». Внизу виднелась восьмёрка из двух озёр. Большой кривой элепс в чёрной каменно - траурной оправе. И маленькое кольцо в окружении точек зеленки. На воду смотреть было больно из-за отражённого солнца, зато южнее белели пики. Глядя на далекие снежники, я остывал на ветерочке и был почти счастлив.
Дорогой читатель! Позволю себе прерваться для мрачного сообщения. Год назад в районе озёр был аул. При землетрясении его завалило такими глыбами, что раскапывать даже не пытались. Спасённых не было… Этим, кстати и объясняется неприступность части береговой линии.
Снизу подвалил командор:
- Кажись Ленке плоховато! – сказал он, снимая рюкзак.
- Что так? – спросил я, не отрывая глаз от вечности.
- «Горняшка» - махнул рукой Володя и плюхнулся рядом.
- На кладбище смотришь?
- Выше.
- А запах не погребенных то чуял?
- Уловил. Особенно там в седловине, меж камней так и подымается, сладковатый!
- А меня даже замутило. Ты это, поди - уж отдохнул, сходи - ка, забери у Ленки рюкзак, а то ведь не подымится, тут и без наших трупов покойников хватет.
Я пошёл вниз. Навстречу, весело гремя камнями, поднимался народ.
- Ты куда?
- У Ленки рюкзак отнимать.
- Отними лучше мой, у меня же новый!
- А мне нравится жёлтый – отшучивался я.
Сбросив высоту и подойдя ближе, я увидел, что Лена сидит у Женькиных ног и ревёт.
- Не плачь, Ленуль, дай-ка мне твои вещи!
Лена посмотрела на меня, как на спасителя, она была на грани истерики.
- Ты, ты заберёшь мой рюкзак?
- Ну да.
- Забери, забери его, мне плохо, у меня голова… и рвотные позывы, зачем я не осталась дома, боже мой, как я хочу назад! – заревела она.
- До дома отсюда, как до Пекина… на задней передаче, - подумал я, но ничего не сказал.
- Иди, я присмотрю за ней, - сказал Евгений.
Единственная наша женщина первой узнала что такое «горняшка», а остальные ещё нет.
За обедом народ усиленно отказывался от пищи. Людей тошнило, голову «обносило» болью. Вован, как истинный главнокомандующий, заботился о своем маленьком войске. Как мать родная пытался заставить группу хорошенько поесть.
За ужином ситуация повторилась, кушать не хотелось… почти всем. Володя, как наседка, метался между участниками и причитал: «Как же мы возьмем перевал, если не будем есть?». «Ну что ты к людЯм пристаёшь, - успокаивал его я, выскребая из общественного котла рис с изюмом, - ну не любят они кашу с «тараканами», а я вот, хоть бы что, ем».
На другой день всё повторилось, мы набирали высоту. Вечером народ давился пищей, а она просилась назад.
- А вы примените старо - купеческий метод, - советовал я, похлёбывая супешник из общего котла, ну чтобы не марать зря личную посуду.
- Что за способ? – спросил Афанасий бледными губами, почти шепотом.
- А это, когда купцы пировали, и в них больше не лезло, они отойдут – два пальца в рот - и снова за стол, или же скажем, пьют, а потом ну никак … не могут… опять же применят свой способ, и водка, как вода заходит! - искренне объяснял я.
- Не, - шептал Афанасий, – она и ни туда и ни сюда. Я бы уж и рад, да не выходит.
Вечером с легкой душой, но тяжелым желудком я залез в палатку.
- Ты как себя чувствуешь? – спросил Вольдемар.
- Отлично! – признался я.
- Надеюсь на тебя, там, на льду ведь соображать надо, а голова болииит, - печалился командир.
- И я на тебя надеюсь, - отвечал я, - у тебя нахоженность лет на 15 поболее чем моя.
На том мы и заснули.
Ночью меня разбудило нечто. Это был не первый мой высотный поход, но такого сроду, вообще никогда не было. Мне было не то, что плохо, а на удивление дурно. Не до конца переваренный организмом продукт дышал и двигался от желудка до горла, голова разламывалась, крови не хватало сразу обоим полушариям. Тук, тук стучало сердце, и каждый удар отдавался в голове мягким, но очень тяжёлым резиновым молотком. Рядом, уткнув голову в спальник, на коленях стоял командор.
- Вова, что с тобой? – прошептал мой голос.
- Мне так легче, голова ниже туловища и получает больше крови.
Я расположился рядом. Сон прошёл, состояние ухудшалось, даже двигаться было больно. Создавалось впечатление, что голову постоянно кто-то подлавливает и по ней постукивает. Бригада молотобойцев, покинув свои цеха, собралась у моей головы как у наковальни. Разогнать этих молодцов мне было не по силам. Медленно, как поднимающийся пар из ледяной пропасти, всплыло желание применить купеческий способ. Одевшись «почти по-военному», примерно за 20 минут, я подполз к тубусу палатки.
- Ты куда? – до меня доплыл шёпот начальника.
- Рыгать!
- Далеко не уходи…не найдем.
- Куда уж мне…
Я выполз. Ухватился за стойку палатки и стал вставать на ноги. «Тесто и то быстрее поднимается!» - смешил я себя. Сколько стоял с закрытыми глазами – не знаю. Открыв, увидел звёзды. С высоты четырех тысяч метров они выглядели увеличенными, от чистого воздуха смотрелись резче. Было интересно, но как-то не до них. Почти ощупью отошёл от палатки, но способ хитрых купцов не получался. Обойдя лагерь из трёх палаток, понял, народ не спит. У нас был карантин. Хотелось пить. Но Памирские ночи холодны, вода в посуде замёрзла. В трещине, откуда так хорошо черпалось вечером, тоже был лёд. Я ударил по замершей воде каблуком альпинисткого ботинка, голова от резко движения встряхнулась. Мне показалась, что по мозговому веществу прошел разряд тока. От резкой боли я упал на колени, ободрав до крови голень. Не соло хлебанувши, я побрёл в палатку.
- Как там народ? - жуя язык, спросил товарищ.
- Не спят - промямлил я.
- Утром вниз.
- Дожить бы – отозвался я и больше не разговаривал.
Эта ночёвка была самой длинной в моей жизни. Темень растянулась на световой год и не торопясь отсчитывала триллионы километров. Светать не спешилось.
Утром все без понуканий взялись «сворачивать» лагерь. Я толкал в рюкзак всё подряд, лишь бы впихнуть: примус, баночки с бензином, одежду, вся «снаряга» комком, только бы чего не забыть, не потерять.
В горах, среди льда и камней господствует высота, она не любит людей и постоянно доказывает это.
Рюкзак оказался неподъёмным, встать с ним, опираясь на ледоруб, мне удалось не сразу. Я готов был бежать вниз, и только вожжи шестого чувства удерживали меня от спешки. И все-таки я спешил, как военный отступленец.
Выскочив на относительно ровное место, «выхватил» взглядом появившуюся травку. Это был южный, песчаный склон с редкими камнями и первой самой высотной растительностью. Жёсткая и гибкая низкорослая жизнь делила территорию с остальным твёрдым и холодным миром.
Глаза радовались зелёному цвету, камни мне надоели и на траву было жалко наступать. Постояв немного и подумав о стойкости жизни, я с удивлением обнаружил, голова не болит. На глаз прикинул: сброшено около 100 метров высоты, а такие перемены!
Народ подтягивался к поляне, снимал поклажу и обсуждал бессонную ночь. И тут главный проявил железную твёрдость, кинул команду:
- Кто со мной на перевал?
Те, кого «горняшка» хватанула раньше, уже несколько оклемались. Остались в лагере я и Лена. Она сразу легла, но заснуть так и не смогла. Мне же к приходу остальных нужно было приготовить обед, навести порядок в лагере и в своих личных вещах. Отдохнуть было проблематично: как только я садился, боль словно из грудного кармана быстро ползла к голове.
Но природное здоровье и молодость были пока на моей стороне, а склон ровен полог. Я взялся бегать. В гору, назад к реке, и мне на время становилась легче. Ибо легкость приходит через тяжесть. Надо двигаться, искуственно подгонять кровь к мозгу в этом спасение.
Почувствовав себя лучше, взялся перебирать снаряжение, проверил документы. И тут из плотного полиэтиленового пакета, где хранился паспорт, выпал пакетик аэрофлотского растворимого, который я получил при перелете. Редкий, но все, же доставаемый в совестские времена продукт. Он был истертый от моего движения, но целый. Я просто забыл о нём, покинув самолёт, а тут - такая удача!
Экономя бензин, набрал сухой травы, поставил на огонь жестянку. Вода закипела быстро, нагревшись примерно до 80 градусов, у нас даже сахар нашёлся. Рабочими рукавицами снял банку и понёс Лене. От резкого запаха её вырвало, впервые за все три дня болезни.
- Что ты делаешь? Я видеть еду не могу!
Мне же и досталось! Пришлось «кайфовать» одному. Я устроился на «сидушке», расслабив спину на родном рюкзаке, сидел как в домашнем кресле, и пил любимый напиток! Мне только книги не хватало.
До самой моей смерти, память будет держать живую картину, на которой стоят вечные горы, бежит незнакомая река. Но выше всего этого великолепия, резким контрастом будет парить запах чёрного кофе из жестяной консервной банки.
Памир, 1988 год.