Торжественное обгладывание.

                        Лариса Ян

           Торжественное обгладывание


        "В конечном итоге за 7 дней я заработала у него 1,2 тыс. USD, учитывая то обстоятельство, что согласия на постоянную работу он не получил.
Мой ангелочек, мне так часто снится твой город. Так мне хочется опять пройтись по всем кабакам, протопать по улицам Старой Риги. Если тебе не трудно, оцени пожалуйста глазами экономиста и бухгалтера во сколько USD мне обойдётся поездка с детьми, учитывая обеды и ужины в кабаках." 

        Из письма Комяковой-Матери к Лорхен.
        Новосибирск, 21.01.1996

        Сегодня у меня особенный день. Такие дни я раньше называла волнительными, напряжёнными, а теперь нет. Я уже давно не напрягаюсь. Стоит ли вообще напряга­ться, особенно из-за работы, если владеешь ситуацией настолько, что не держишь её в сознании? Просто я как никогда раньше хорошо выполнила свой долг. Только б начальник про предыдущее не догадался! Но орга­низм лучше меня знает, что как всегда в таких случаях я работала на пределе возмо­жностей, и даёт знать об этом, требуя пищи для расслабления. Таким образом сейчас я думаю только об этой пище и ни о чём другом больше, даже не представляю, что мне конкретно надобно. Ноги сами ведут меня по всем торговым точкам на пути от родного офиса, расположенного на той улице, где выбросился Плейшнер, к централь­ному универмагу. Я покупаю кассеты, книги, вещи, орехи, шоколадки, апельсины, мандарины, китайский лимон и одно большое манго. Обожаю манго, просто обожаю.
        В большом зале на первом этаже местами несёт колбасой, маринованной селё­дочкой, и я стараюсь быстрее проходить мимо таких отделов. Химические ликёры, лимонады и соки, усохшее импортное печиво кажутся мёртвой пищей. Я рада, что изжила привязанность к ней - денег будет больше, здоровье лучше и жизнь веселей.
        Куда я иду дальше и к кому, я знаю, но совсем об этом не думаю. По дороге я колупаю мандаринчики, потому что апельсинчиков и лимончика уже нет. Как хорошо работать в Старой Риге! Днём, в перерыве хочешь - в музей на выставку, хочешь - на базар, а после рабочего дня пешком на концерты или в другие прекрасные места. Как говорится, работа непыльная. Наша фирма известна своими курсами, семинарами, консультациями, разнообразными проектами. Мой начальник - великий специалист по сметам (бывший академик), а я - уборщица по документам (закончила физмат). Есть у нас и другие народные умельцы, скажем по чекам от кассовых аппаратов. В последнее время мы работаем на пару: он находит клиента, душит его, а я потрошу. Или ссутенёрничает он меня кому-нибудь, а я, усердно и честно исполняя свои обязанности, вынюхиваю, как ешё можно обработать клиента. Всё это в переносном смысле, конечно. Сервис - высший класс, выше только Гималаи. Мне половина.
        А какие лопухи среди клиентов попадаются! Господа, неужели вы не знаете, как открыть свою фирму с уставным капиталом от пяти тысячи и выше, на деле имея лишь двести латов?
        Я иду на вокзал, а там в подвале, в ларьке ныне пребывает пани Курбская - не последняя ещё представительница древнего рода. У неё высшая категория по госязыку, и её взяли торговать спиртным. Думаю, она здесь временно, ведь она переводчица. Она не переживает, что наша турфирма, где мы раньше работали, рухнула. То, что должно развалиться, развалится обязательно. К чему переживать? Имеет она здесь хорошо, к окружающей среде относится с юмором. А иначе на этом месте долго не выдержать, если воспринимать всерьёз каждое пьяное мурло, что, переминаясь у киоска как брошенный кобель, тычется в стекло и орёт: "Девушка, а где у вас туалэт?". Так можно очень скоро угодить в дурдом!
        Или ещё какая-нибудь мадам в кожане подвалит, вся в себе и вся из себя, в каждой руке держит по жирному блевашу и по очереди от них откусывает. Из киоска это смотрится впечатляюще, особенно когда та, наконец прожевав, выдаст что-нибудь эдакое: "А что это у вас тут за пачка за сорок сантиков?"
        - Уроды, - вздыхает Княжна, а я втихаря надрываю животик. Я уже в киоске, я - избавительница от рабочей рутины. Её смена кончится через час, а пока я выбалтываю подробности, показываю, что приобрела с оповещением где и за сколько.
        - Дорвалась, прибарахлилась, - ласково смотрит на меня Княжна, а я вспоми­наю: "За хлеб, за овёс, за картошку мужик залучил граммофон..." Как-то неудобно делается, как будто нечаянно это всё, случайно, незаслуженно.
        Я не успокаиваюсь. Манго я уже доколупала и со всей мочи впиваюсь в его мякоть. Оно живое, волокнистое, вкусное. Сок течёт, оранжевые волокна застревают. Мне его не жалко, так и должно быть: оно будет жить во мне, станет частью меня, пойдёт мне на пользу.
        Княжна терпит обгладывание дырчастой косточки. Это пройдёт, это маленькая обжорная истерика. Княжна отвлекает меня новыми сплетнями о хозяине киоска по прозвищу Змей Петрович, который совершенный дурак, урод, да и на внешность со­вершенная глиста в обмороке, не говоря уже о том, что он шизофреник второй ста­дии плюс Близнецы по гороскопу. Я слышу это всегда, жду только когда она закончит смену:
        - Ваша светлость, ну скоро мы пойдём жрать?
        - А куда мы сегодня пойдём?
        - По такому случаю в какой-нибудь ресторан из тех, о которых пишут в обозрениях для гурманов.  
       Лицо Княжны как-то меняется.
        - За мой счёт конечно. 
        Бесспорно в моей удаче есть её рука. Я вытаскиваю плитку швейцарского шоколада, и вслед выпархивают две хорошие купюры. Любой бардак всегда бесил Княжну, и она наводит порядок в моей сумке, карманах и кошельке-лопатнике. Деньги в нём не помещаются. 
        Мы готовы. Она любит поесть куда больше меня и совсем не похожа на своего знаменитого предка, нет в её лице блистательной слащавости - маленькая, толстая полячка, смахивает чем-то на доброго бурундучка из мультиков. Многие принимают нас за родню, но я совсем другой тип. Бывает, дворовые мальчишки, спрятавшись в проходе между домов, ждут, когда я возвращаюсь с работы и замогильным голосом начинают: "Дай десять сантимов", а потом выходят и издалека: "Как дела, булавка?" Ещё ведьмой называют. Я высокая и очень худая, лицо бледное, аскетичное, в колю­чих светлых глазах линзы. Ещё я щурюсь, когда улыбаюсь. Мать сравнивает меня с гончей собакой, а когда я особенно сутулюсь от сидения за компьютером - с борзой. Княжна же иногда шутит для утешения, говоря, что мою бабушку любили аристокра­ты, хотя и сейчас в чёрных шелках дорогого костюма я далека до совершенства. Перстень высшей пробы с крупным рубином слабовато держится на худущем пальце.
        А вот Княжна в своей старой джинсовой куртке, которую она берёт для подвала, что­бы не замёрзнуть и не отсыреть, смотрится...княжной? Одежда у таких, как она, сущности не затмевает.
Она говорит, что выгляжу я сейчас скромно и интеллигентно, и зря называю свой перстень уголовным - камень допустимых размеров, просто очень блестит. Княжна беспокоится, что выкрутят мне палец запросто. В общем Княжна меня полностью одобряет, и, словно тренер, советует, что делать, если предстоит взять препятствие, если я собираюсь и в дальнейшем держать так же. Но особенно беспокоится она, как я потрачу деньги. Опять наверно какой-нибудь ерунды накупляю, проем, а потом буду голову ломать, как ещё наковырять маней-манежек.
        Поздновато, и многие хорошие места уже позакрывались. Из оставшихся всякие "подводки" для алканавтов, дискобары-лягушатники да ночные клубы что твои заводы в третью смену нам не надобны. Недав­но я сходила с одним гуру на торжественное открытие одного такого места. Перед клубом тянулась целая галерея иномарок, а внутри был настоящий зоопарк: дорогие вечерние платья и смокинги, причем ни одной головы, соответствующей таким нарядам, я не заметила. Рядом - драные джинсы и разноцветные воло­сы, цепи и черная кожа, наряды а-ля "на помойке насобирали" и наконец этот самый заколебавший офисный стиль немногих представителей среднего класса: зимой и летом одним цветом. Народу нагнано халявными приглашениями - не продохнуть. Те, что пораньше пришли, столики заняли и гудят. Дым от курева, бильярд, язык родной: матерно-административный... Шумит живое шоу, едва за спинами что-то можно разглядеть, и все стоят как на митинге. Пять минут мы отстояли, и йог изрёк, поблёскивая линзами в сверхинтеллектуальной оправе:
        - Развлечения для шудр. И главное, большинству это нравится. Было бы здесь народа в сорок раз меньше, можно бы и остаться. А вообще это второй ночной клуб в моей жизни, и думаю что последний.
        Сама виновата, не послушала одного бывалого друга детства, который как только в купи-продай определился, исследовал все подобные места. Мне он так ска­зал: "А, знаю этот зооклуб, там три зала. Сперва все нажрутся как следует. Ну потан­цуют. Будут бандиты, может из правительства кого увидишь. А самое это под утро начнётся. Сама увидишь, трахаться будут." В Риге он никуда не ходит, гово­рит, что некуда. Понравилось ему в Стамбуле устриц выедать. 
        - Это была плата за глупость, и чем духовно развитее человек, тем выше будет эта плата, - менторским тоном изрёк йог.
        Временами так я погружалась в себя, ненадолго возвращаясь к действительно­сти, но тут Княжна затрындела о какой-то выставке, где гвоздём был шедевр знако­мого художника, который тот задумал якобы ещё до перестройки, но осуществить тогда не дали. На картине был изображен мотоцикл, а на мотоцикле - половой член. Так в чем же была сермяжная правда? Княжна узрела ее в том факте, что у маститого старца сейчас молодая жена и дети, всю семью надо содержать на соотвестсвующем уровне, да еще и самому ему соответствовать. Для чего как воздух необходимо нагнетать признание - и все остальное тогда приложится.
        - Какой марки был мотоцикл? - Флегматично полюбопытствовала я.
        - "Харлей Дэвидсон", как у Мики Рурка.
Княжна продолжала повествовать, что другая картина изображала влагалище с брошкой. Мы сочли, что выглядело бы куда остроумней, если бы оттуда вылетала птичка.
        Так весело мы плутали по улице, где в кино жил Шерлок Холмс с доктором Ватсоном. Несколько кварталов спустя зашли в восточную кулинарию, наконец заме­тили китайский ресторан. В его распахнутых дверях замаячил современный лакей, и Княжна отпрянула:
        - Не пойду я туда, не умею я палочками есть.
        - ?
        - Не хочу. Подадут ещё саранчу какую-нибудь, а я потом только узнаю, что съела.
        Рядом какая-то галерея при забегаловке. Вроде в самый раз. Экспозиция в галерее интригует, она как головоломка - в одном углу десять телеви­зоров в куче, посередине полотно с колесами, а в другом углу - десять стеклянных боксов с животными. С нами заваливают трое пьяных ухарей, и все вместе мы прилипаем к боксам.
         Я вижу, как две салатные змейки вперились глазками в людей и тревожно следят за их движениями, а с ними рядом две белые мышки - на завтрак змеям. Их горлышки учащенно ходят, и мне вспоминается, что по йоге на жизнь отведено определенное число дыханий.
         Темно-синие хамелеончики, маскируясь в угольно-красные узоры под экраны телевизоров, ползают по потолку бокса. Яще­рица-самец прикрыл телом свою подругу и смотрит так изучающе спокойно на людей, словно единственный здесь человек - это он.
        В нижнем боксе какое-то большое меховое животное как будто из двух одинаковых частей состоящее - это две обезьянки так прижались, выставив попки кверху, чтобы плотнее прикрыть глаза и уши, спрятаться в себя от выкриков и жестов заведенных уродов, резких вспышек света и бесмыссленного грохота вокруг. 
       Мертвящая, адская среда.
       Тут один ухарь "удачно" раздразнил кобру, что его компанию здорово позабавило, как резко вдарилась она о стекло бокса, когда лишь пять сантиметров пространства отделяло ее цели.
        - Хотела бы я видеть директора этого ресторана, - подала голос Княжна. Комочки обезьянок добили ее самым серьезным образом. Слова, слова, слова... Сам директор не появится как по заказу, за ним еще походить надо, еще свои дела мешаться будут, поэтому все на этих эмоциях кончится - и со временем забуде­тся.
        Что же сидит внутри у этого известного художника? Выражать свой внутрен­ний мир, выставляя на потеху гулящей публике мучения животных, постоянно живущих в стрессе? Или это ради денег?
        - Пойдём отсюда. Эти пьяные уроды...
        Мы бессильны что-либо сделать. Выходим на свежий воздух. Вечер померк, догорает закат, и его на фоне площадь и здания кажутся одинаково серыми, пыльны­ми и старыми. 
        Вечер испорчен, но расходиться в разные стороны не хочется. Неприятно делается при мысли остаться наедине со свежими впечатлениями. Я запомню это место и фамилию "творца", что бы поинтересоваться потом общественным мнением. В общем-то я его давно изучила, но думаю, что оно меня ещё удивит.
        Холодно. Княжна это заметила, и я в своих шелках это тоже почувствовала. Нужно срочно согреться, но как назло, ничего подходящего. И вот наконец, "Птица счастья" или как она там раньше называлась, когда мне ещё платили, за то, что я учи­лась. Давно я там не была, наверно со дня последнего вечера встречи с курсантами из "Бирюзовки".
        Княжна хочет внизу, там проще - в демократичной пиццерии. Нет уж, я заво­жу её наверх. Обслуга мигом всё сообразила, классовое чутьё у неё безошибочно - ко мне все обращаются, чувствуют, кто платить будет. Разместились поскромнее, выби­раем подешевше. Долго ждём, когда принесут, оглядываемся по сторонам. В одном углу идёт презентация, в другом - ребята с мобильниками. Музыка живая, тихая и приятная, как раз для такого заведения...
        Боже мой, а они там в этих боксах, телеви­зоры грохочут, пьяные уроды тычут в них как хотят!
        Здесь в огромных окнах та же по­меркнувшая вечерняя заря, ни одного огня на площади - лишь темнеют провалы улиц между домов. Вот и ещё один день отделил меня от того, что было когда-то давно. Почему прошедшее кажется лучшим, чем настоящее? Потому что тогда ещё не было этой-жути с несчастными животными? Я пытаюсь думать о хорошем, об этом - не сейчас.
        Княжна тоже пытается сосредоточиться на тарелке, мы вяло перебрасываемся замечаниями о поглощаемом, время от времени присоединяем общие воспоминания, щеголяем ими, обсасываем, обгладываем давно пережёванное ещё с тех времён, когда работали вместе в той фирме...Разговор поддерживается формально.
        Макароны с орехово-сырным соусом Княжне понравились, но я такие же сама могла бы приготовить за жалкие гроши. Макароны длинные, как будто живые и из одного выводка. И орехи из одного выводка. Мы не заказали ничего приготовленного из животных, просто не посмели. Это то же самое, что и жалеть тех ревущих коров, которых везут в грузовиках на мясокомбинат, а потом нахваливать мясцо в супе, разделанное чужими руками для таких вот потребителей, которые придут ска­жем в тот ресторанчик культурно пожрать, увидят животных в боксах и в лучшем случае подумают: "Как это ужасно..."
        И пойдут потреблять себе дальше.
Пробую какой-то интересный соус, почти чёрный. Вкусный необычайно. Может это тот самый вустерширский соус, кажется такое у него название, по пово­ду которого была устроена целая презентация, а в газетах описывали историю его появления. В его фантастически противоречивом составе должны быть кажется или анчоусы, или устрицы, или мидии, в общем моллюски какие-то. Кусок и раньше не очень-то шёл мне в горло, а особенно теперь при воспоминаниях о том, как мой папаша рассказывал, что когда он был на юге, то видел, как местные мальчишки вы­пихивали устриц из раковин, насаживали их на прутики и жарили на костре. Устрицы корчились на огне и пищали.
Княжна заверила меня, что это не вустерширский, а традиционный южный соус из пряностей. Она нахваливает другой - красный соус. Пробую. Какой ужас! Меня и без того по дороге мучала жажда, а сейчас глотка как в огне. Наверно это месть кота Леопольда со стороны персонала за то, что мы не заказали вина. А я соби­ралась попробовать кьянти, но Княжна-то дрожит за мой кошелёк больше, чем за свою жизнь, мол у них стакан по лату, и я осмеливаюсь взять лишь чай с лимоном. Мне всё равно, лишь бы горло промочить.
        Я свинья. О чем ворковала рассолодевшая Княжна, когда нам подали счет, я уже не соображала. Счет в виде чека ЭКА был меньше десятки, но у меня все купюры были крупнее. Да и как-то неудобно идти искать, где у них этот ЭКА и просить там сдачи. Крутарики заметят, я и без них знаю, что на самом-то деле я из лошариков, мне лишний раз это напоминать не надо... Вообще я не привязываюсь ни к деньгам, ни к вещам, но здесь мне жаль трудовых полтора лата, потому что плачу их ни за что, да еще при том, что нам пришлось долго ждать каждый заказ. А больше всего меня бесит Княжна, которая своей жизнью не жила никогда, и сейчас хочет пожить в моей, и неплохо. Ну взяла бы я два стаканчика кьянти, так ровно бы в десятку и уложилась! Так она ж не даст взять, она Дева по знаку Зодиака!
        Ничего, сейчас отнялось, зато скоро я своё возьму да ещё и прибавлю. Ведь нагрела же я вчера одного заказчика на десятку, когда передала, так сказать, от его имени подарок мытарю! А сколько ещё таких случаев впереди! Или же это наоборот кармически у ме­ня отнялось? Ведь впервые я удержала с того заказчика как раз лата полтора? Какие ж тогда убытки ждут меня впереди? Мой рекорд: своего начальника нагрела как-то раз на семнадцать латов. Конечно, он всё просёк, потому что с тех пор стал ко мне более душевно, как бы мысленно одобряя каждое такое свершение и надеясь на дальнейший рост в этом самом смысле. Но я-то хорошо помню, как дёше­во меня поимели, когда я только начинала, да и вообще считаю, что каждый труд должен быть оплачен. К тому же Княжна никогда не даст успокоиться на достигнутом, долбя, что на Западе даже с проституток берут самое большее процентов сорок, и что и сейчас я даю пользоваться собой, причём очень дёшево.
        Ладно, подумаю об этом завтра.
        А сейчас мы неспеша выползаем на площадь, разгорячённые, вечернего холодка не ощущаем. Ресто­ран провожает нас приглушёнными огнями. Всё выглядит давно покинутым, зда­ния взирают на нас стандартными тёмными дырами окон. За углом стали попадаться фонари. Они рассеивают свет на сырую массу омертвевших стен, в лёгком туман­чике всё кажется нереальным. Как будто я вдруг стала сама по себе, а тело живёт отдельно, и я смотрю про него, то есть про себя какое-то нелепое кино. Что это? Знаю, что надо добраться до дома, а утром всё прояснится. Хочу забыться, и чтобы к утру ничего из этого самого больше не было. К утру всё изменится, переварится. И погода изменится, будет пасмурно и хо­лодновато. До настоящего лета ещё далеко. А до настоящей жизни ещё дальше.
Наконец мы вышли из пределов Старого города и встали, прощаясь, на оста­новке.
        - В следующий раз пойдём в "Рим".
        - Лучше стань так, - Княжна повернула меня так, чтобы я увидела позади нас рядом с тёмными силуэтами башен нарождающийся месяц. Четверть грошика Луны.
        - Тряси сумку и говори: "Чтобы у меня всегда было так много денег". Луна нарождается.
        Наконец-то я кое-как улыбаюсь.
        Добралась я до дома поздно, да ещё выделывала что-то на завтрашний день. Постель разобрала уже после двенадцати, значит спать буду плохо и встану поздно, не отдохнувши. Лишь до десяти один час отдыха идёт за два.
        Так и вышло. Я не отоспалась, да ещё под утро увидела самый жуткий за всю жизнь сон.   
  Приснилось, что Княжна пригласила меня съездить с ней посмотреть её бывшее ро­довое поместье. Это был старинный особняк, в котором размещался местный краеведческий музей. В левом крыле начались реставрационные работы. Чтобы всё осмотреть, надо было только дождаться, когда работники уйдут на обед.
         И снится мне дальше, как я вхожу туда и тут же замечаю, как сильно обветшало убранство помеще­ний. Но всё-таки как тут хорошо! За окнами просвечивают на солнце жёлто-зелёные листья лип, ветерка нет, печёт. А здесь прохладно, тихо и как будто никого и никогда не было.
         Медленно иду по коридору, вдруг слышу - за мной шаги. Остановилась - тихо. Иду - опять шаги. Возвращаюсь и слышу - чьи-то ножки отбегают. Но Княжна грузновата... Опять останавливаюсь - то же самое.
         Странно. Иду дальше, а шагов прибавилось. Не оборачиваюсь. Коридор кончается. Стала метаться. Метнулась в какую-то дверь. Выхода отсюда нет. Спрятаться негде. Целая армия шагов приближается. Залезаю на шкаф. Дверь распахивается, выскакива­ют скелеты. Они ищут, бегают, быстро находят и кучкуются у шкафа, сталкиваются, гремят ко­стями. Еле слышимым загробным шёпотом они предлагают добровольно спуститься с ними в подземелье, где через два часа, когда у них всё будет готово, устроют мне церемонию торжественного обгладывания и примут в свои ряды. Вот так они решили по-новому организовать жизнь человечества!
        Их челюсти клацают все обещающей. Сейчас схватят и стащут вниз. Я спрыгиваю через них на подоконник. Они разворачиваются за мной! Только б не успели схватить костлявыми руками! Скорее вниз со второго этажа!
        За ночь прибежала в Ригу. Отсиживалась в Межапарке.

        Я обоснулась. "Это я, это моя голова..." - как говорит Княжна. Всё на месте. Никуда я с ней не ездила после ресторана, это был только сон. Но отчего и к чему? Ой, через час мне надо быть в фирме.
        Бодренько привожу себя в порядок. Перстень оставлю дома, а то вдруг свали­тся и в канализацию провалится, - откуда знать к чему был сон? Только жаль потраченных на жратву денег. Лучше бы что-то из тряпок себе купила.
        Уже в одинадцать появляюсь на работе. Обычно мы приползаем к десяти, но это же мелочи жизни. Начальник хорошо понимает, что не человек создан для работы, а работа для человека, и потому фирма процветает, процветает, процветает...
        Да, еще мне надо будет взять деньги для презентации, чтобы купить цветы (и чисто из любви к искусству нагреть начальника на два лата). Дорога в цветочный магазин лежит мимо той несчастной галереи.
        А не привидилось ли мне это вчера? Зачем я туда иду? Что я хочу там увидеть? Что все в порядке - для успокоения души, или другое - для каких-то иных ощущений? Ведь подобное притягивается к подобному.
        Перед боксами толпа. Телевизоры гремят. Все балдеют от экзотики, в это время журналистка исподтишка снимает наблюдающих. Одна рыжая пацанка размахивает руками около змей и ящериц, мелкие дразнят обезьянок. Неужели никто из них не видит, что чувствуют эти животные?
        Ведь они живые. Они мучаются.
О майн готт! Внизу, где зелёные змеи, осталась одна живая мышка. Но не змеи со­жрали другую - те бы её сразу проглотили. Ту вторую сожрала уцелевшая мышь. Сейчас сидит и догладывает позвоночник с остатками головы и передних лапок. Вот как их здесь кормят!
        Аут, прочь отсюда, с этого торжественного обгладывания. Впрочем напрасно стараюсь - вся жизнь представляется огромным торжественным обгладыванием. Все мы обгладываем кого только можем - чтобы выжить.

        август 1996 г.



photo: | photographer: Дмитрий Трусов
http://www.photodom.com/photo/2107581