Цветы

ЦВЕТЫ

1.
Она никогда не плакала. Может, потому, что боялась показаться слабой. Она мало смеялась. Но когда веселилась, окружающие невольно тянулись к ней, восхищенные не-притязательной силой и откровенной радостью молодой женщины. И угрюмой она не бы-ла, ибо ежедневно внушала себе: жизнь и печаль понятия несовместимые. Все находили ее странной, но прелестной.
Ее муж — высокий и бледный мужчина — отличался чрезмерной жизнерадостно-стью. Но шутки его, которыми, казалось, он был начинен и которые рождались мгновен-но, носили характер какой-то невесомой грусти. Так порой в безоблачное утро, когда лучи солнца мягко освещают землю, вдруг начинаешь замечать, что прозрачный воздух дро-жит, одеваясь в подсиненную дымку.
За несколько лет супружеской жизни они хорошо изучили друг друга. И теперь могли часами молчать, изредка роняя бесцветные слова, значение которых было известно лишь им одним.
Жители маленького городка всегда любовались этой парой. Сначала, только поже-нившись, он и она чувствовали себя неловко. И это состояние вызывали прежде всего ма-ленькие высохшие старушки, которые заранее выползали из подслеповатых домиков к за-бору, чтобы подсмотреть торопливость молодых людей, опаздывающих, как всегда, на работу. А потом старушки долго молчали, жадно выедая глазами поворот улицы, за кото-рыми затихала отчаянная дробь каблуков.
— Эх, — вздыхала одна из них.
— Что, завидки берут? — шамкала другая.
— Я тоже так бегала, — с сожалением лепетала третья, вплетаясь в разговор сосе-док.
И тогда они медленно выплывали из дворов и направлялись к Екатерине Гурьевой, своей сверстнице, у которой, удобно расположившись в беседке, полностью отдавались воспоминаниям.
Они вспоминали легко и живо. День за днем. Как будто листали страницы уже из-вестного романа. Это вдохновение появилось давно, с первыми признаками старости.
Екатерина Николаевна, толстая старуха с маленькими выпуклыми глазками на лос-нящемся лице, была плохой собеседницей. Но не потому, что ее жизнь пролетела быстро и незаметно и ничего приятного не оставила в итоге, а по обычной причине: она не любила и, пожалуй, не умела вот так просто говорить о себе. Только длинные темные ночи, такие же одинокие, как и она, располагали ее к откровенности.
Когда приходили подруги, она ненадолго оставляла их, а сама спешила к большой клумбе, на которой раскачивались тяжелые головки георгинов. Женщина выбирала самые красивые цветы и, осторожно срезав несколько штук, возвращалась в беседку. Сочные, алые лепестки необычно волновали женщин, отражались теплыми искорками в их глазах.
Может поэтому и любили старушки иногда собираться у Гурьевой. А Екатерина Николаевна, слывшая человеком необычной жадности, с радостью, без просьб, на кото-рые, кстати, она не обращала никакого внимания, приносила стеклянную банку с цветами.
Ее жадность действительно не знала границ. Однажды юноша, опаздывая на свида-ние, заскочил к ней во двор и стал рвать цветы. Но его любимая так и не увидела их. Разъ-яренная старуха, с развевающимися рыжими волосами, выпрыгнула из-за угла, размахи-вая длинной кочергой. Юноша убежал, а цветы остались лежать на земле. Старуха осто-рожно стряхнула с них пыль, а потом расплакалась.
Ее любовь к цветам не была той неожиданной привязанностью, которая часто дела-ет человека рабом его прихотей. Она выросла в семье пьяного сапожника и взбалмошной прачки, для которых вся красота жизни заключалась в звоне и шелесте денег. Правда, с этим не всегда соглашался отец. В дни очередного запоя он ухитрялся спустить все скуд-ное состояние. Мать была более бережливой. Вскоре отец окончательно спился. В одной из драк кто-то проломил ему бутылкой голову. Он не мучился: умер сразу, не приходя в сознание. А через неделю Катя похоронила мать, высушенную чахоткой.
В доме родителей Гурьева прожила всю жизнь. Сначала она пугалась своего оди-ночества. Постепенно свыклась с ним, успокаивала себя: приглянусь какому-нибудь хлопцу и выйду замуж. Но на ее рябое лицо и долговязую фигуру так никто и не позарил-ся.
Как-то, возвращаясь с поля, она нарвала букет маков. Недалеко от дома ее обогнали женщина и подвыпивший мужчина. Он что-то тихо сказал и рассмеялся. «Какая мерзость, — брезгливо сморщилась его спутница. — Таким цветы не дарят». Екатерина вспыхнула, но сдержалась, а дома наплакалась вдоволь. Однако с цветами она никогда уже больше не возвращалась. Выпросила у соседки семена и высеяла их на клумбе.
Из года в год она выращивала цветы, но срывать их никому не позволяла. Берегла, а для кого — не знала.

2.
Последний день сентября выдался теплым. После длительного похолодания земля начала согреваться. К обеду выпрямилась вымокшая и пожелтевшая трава. Взъерошенные воробьи барахтались в пыли. Тонкие паутинки плавали в разомлевшем воздухе, цепляясь за одежды прохожих, прилипали к их лицам. Наступило бабье лето.
По тротуару неуверенными шажками торопилась старушка. Она сначала щупала землю палкой, наклонялась вперед, а затем передвигала ноги. Так она доковыляла до не-большой веранды и через полуоткрытую дверь заглянула в дом.
— Ганна, шо я тебе скажу, — затараторила она. — Оце глянула третьего дня в окно — бежит…
У Ганны сгорела рыба. И она, размахивая тряпкой, пыталась выгнать на улицу дым. Концы тряпки мелькали над полом, и кот непонятного цвета, дрожа от нетерпения, бегал за ними глазами.
— Брысь, холера. — Ганна притопнула ногой. — Щоб ты здох. Кто бежит, кот?
— Да нет. Она. Дивчина. — Выдохнула старушка. — Ну та, с мужем…
— А-а-а, — протянула Ганна и сразу заулыбалась, вспомнив высокого мужчину и его юную супругу.
— По отдельности ходят. А вчерась он даже пьяный был.
— Помирятся, — Ганна сняла с плиты подгоревшую сковородку и чуть не просле-зилась. — Присела отдохнуть и заснула…
Старушка заторопилась…
— Побегу. Надо Кате рассказать.
Екатерина Николаевна лежала на диване и листала книжку. Она нехотя отложила ее в сторону, не поднимаясь, выслушала соседку и, повернувшись на спину, опять приня-лась читать.
А вечером она стояла у калитки.
Быстро темнело. Вяло шел крупный дождь. Но старуха не уходила. Она смотрела в конец улицы и думала, что наверняка простынет и ночью не сможет спать. Она чувствова-ла, как что-то давит грудь и мешает дышать.
Но вот она встрепенулась и заволновалась. По дороге, шаркая ногами, плелся чело-век, которого она выглядывала. Когда он поравнялся с ней, Екатерина Николаевна робко окликнула его и, попросив подождать, убежала.
Мужчина безразлично остановился и, пожав плечами, смотрел ей вслед. Она быст-ро вернулась. В вытянутых руках держала букет георгинов. — Возьми, — попросила она. — Подари ей.
Он еще сильнее нахмурился, но цветы взял.
…Жена уже была дома. Она низко склонилась над вязанием. Когда он зашел, даже не подняла головы.
— Люда, — тихо позвал он.
Она посмотрела на него — спицы выпали из рук.
— Какое чудо! Это мне!
Он неловко сунул ей букет, и она спрятала лицо в мокрых лепестках.
Он нежно обнял ее.
— Не надо, не плачь, родная… Ведь все хорошо, правда?