Дочь мутанта

«nimbus» (англ.) — нимб, ореол, сияние, изображение нимба на иконах, дождевые облака
ОРИЕНТАЛЬНЫЙ [лат. orientalis] — восточный, свойственный странам Востока.

Не знаю, стоит ли все это писать, да и имеет ли смысл во всем этом, я имею ввиду, что ничего это все не даст, но то, что я пережил в то время (хотя я понятия не имею, сколько времени все это продолжалось), потрясло меня весьма существенно, иного слова я не могу подобрать. Сомнения в том, стоит, или не стоит (писать в смысле) охватывают меня единственно оттого, что я не уверен, получится ли то, что я пережил, в полной мере передать на бумаге, но так как я уже начал, то придется продолжать. Иного выхода я не вижу…
Помню речитатив от Ноггано – эта дурацкая песенка, ну, вы помните – «Зови охрану, Вася, - здесь Ноггано…», ну, и так далее. Почему-то в тот момент, эти строфы казались мне чем-то из ряда вон выходящим, чем-то, если не гениальным (хотя были и такие оценки в тот момент), то, по крайней мере, достойными того, чтобы за них платили нехилые гонорары, как, вероятно, это и происходит.
«Все будет вверх ногами»
И было еще сожаление – почему я не способен сочинить что-то подобное.
«Будет крутая party»
Также лезли в голову мысли, что, пожалуй, вместо «Ноггано» стоит вписать название своего проекта, «Red Army», благо и тут, и там одинаковое количество слогов, и ударение соответствует оригиналу…
«Хапай чистоганом!»
Открываю глаза (я спал?), окидываю взором, так сказать, помещение – я в гараже у Птицы. Что я здесь делаю? Слышу какие-то разговоры – будь я не знаком с владельцем помещения, в котором в данный момент нахожусь, нашел бы их угрожающими моему здоровью: «А че ты? А в ебало?» - все это в данный момент не относится ко мне непосредственно, но, кто знает, как обернется дело в ближайшие 2-3-30 минут?.. Смотрю – вот Птица – личность выдающаяся, я очень рад тому, что мы знакомы, в том смысле, что, если это было бы не так, то, встретившись с ним где-нибудь, и не имея общих знакомых, мало имел бы я шансов на выживание – он любит убеждать в этом людей силой своего напора и кулаков. Недавно он купил себе мотороллер, и теперь ему в этой жизни есть, что терять (а это – исключительный фактор). И теперь я лежу на каком-то возвышении в его гараже, укрытый простыней. Как я здесь оказался? Но этот вопрос меня в данный момент нисколько не волнует. Почему? Не знаю. Больше меня интересует второй хлопец – понятия не имею, кто такой. Он помельче Птички, но тоже впечатляет – большие жилистые кулаки, и гопнический напор – чекаво, как говорится. Сморит весело на меня, и говорит что-то, в общем, позитивное, но я почему-то покрываюсь испариной и весь сжимаюсь под своей простыней. И в этот момент с ужасом замечаю, что я голый. Без трусов. Трусы мои лежат на полу, в метре от меня. Это обстоятельство добивает меня окончательно, я шарю глазами во всех направлениях, ищу какого-нибудь выхода – из гаража, из этой ситуации, вообще из этого мира, в конце концов…
Дверь Птичкиного гаража открыта, и я вижу, что по дороге в его направлении стремительно приближается Батон. Он несет мою куртку, он спешит ко мне. Это кстати, и мне становится немного легче. Значит, он знает о моем бедственном положении, о моем местонахождении – он сможет все мне объяснить. Птица со своим корефаном куда-то пропали. Но это меня в данный момент не заботит, поскольку это мне на руку – я быстро хватаю с пола трусы (родные мои!) и натягиваю их на свое тощее тело. Так намного лучше.
Батон как-то не очень хорошо выглядит. К тому же выкрасил волосы в желтый цвет, и очки надел какие-то дурацкие, голубого цвета оправа, форма какая-то идиотская, иных слов подобрать не могу. При его приближении я ощущаю во рту привкус жеваной пластмассы, и в голове какой-то туман. Батон протягивает мне куртку, которую я быстро натягиваю на себя. Че было? – спрашиваю его. Че было? Я те расскажу щас, че было! – его тон меня несколько озадачивает, и я уже не уверен, действительно ли мне хочется знать, что происходит. Но врубать заднего поздняк, и я готовлюсь слушать.
- Я нажрался вчера, видимо?
- Ага, нажрался. Только не вчера, ты три дня уже не просыхаешь…
И дальше следует какая-то нелепая история. О материализации Святого Духа в виде белого голубя, который привел меня к источнику странного напитка красного цвета со вкусом, указывающим на то, что напиток этот, несомненно, спиртосодержащий, но пился он легко, как сок. Или как молоко. По другой версии, я просто нашел бутылку с чем-то, напоминавшим не то портвейн, не то разбавленный коньяк, и вылакал все это до последней капли, после чего загнулся, был найден в бессознанке где-то под забором, и отправлен в реанимацию. Потом исчез.
Ни та, ни другая версия не описывала того, как я оказался в гараже у друга-гопника без одежды, но почему-то меня это не интересовало. Да и неправдоподобно было все это. Наверное, Батон просто прикалывается. Так я ему и сказал. Но он, словно ожидая этого, сунул мне в руку справку от «той врачихи, которая тебя осматривала» с диагнозом. Я развернул бумажку. Там значилось что-то вроде: «nimbus orientalis», я не мог разобрать почерк тогда, и сейчас уже не вспомню, что же там на самом деле было написано. Тогда меня это не особо заботило, но Батон был реально озадачен, все повторял, что «это серьезно, это попадос», все в таком духе. Внезапно стало темно, не то, чтобы уж сильно, но предметы стали какими-то менее четкими, как в сумерках.
Я потянулся. Так ты че так переживаешь? – спросил я Батона. Хули я переживаю? А ты успокой меня! – внезапно накинулся на меня Батон. Его интонации мне не понравились. Захотелось дать ему в ебло. А ты че так базаришь? – спросил я его. А ты че мне предъявишь? – все так же грубо ответил он вопросом. Полосы света, то появляясь, то исчезая, выхватывали из мрака окружающие предметы, и снова стремительно швыряли их обратно в черноту. Я огляделся, и сейчас только понял, что нахожусь в вагоне. В пассажирском вагоне. Еду в поезде. Причем сейчас, по-видимому, ночь, а полосы света – это от фонарей, мимо которых следует состав, или как там это называется. Вглядевшись в полумрак, я с ужасом понял, что если и накануне Батон выглядел не очень хорошо, то сейчас он смотрелся и вовсе отвратительно. Я даже не был уверен, он ли это. Знакомые вроде бы черты искажала какая-то нелепая квадратность, вокруг глаз скопились какие-то шишкообразные наросты. Кроме того, Батон был без очков. Я начал догадываться, что это какая-то подстава, причем эти ребята, по-видимому, решили сжить меня со свету, и настроены они серьезно. Я не знал, кому я насолил до такой степени, но в тот момент меня это не интересовало. Мозг сверлила мысль, что до поры до времени лучше не показывать, что я обо всем догадался. Только бы выиграть время…выиграть время…
Выиграть время…
- А че у тебя с лицом?
- Огреб.
Ну, конечно, это Батон, просто опухшее от побоев лицо его, плюс потемки эти идиотские, общая атмосфера, опять же, нервозность, похмел, наверное… Но почему мы в поезде, и куда он следует?
- А я откуда, блядь, знаю?
Это уже чересчур. Как мы здесь оказались в таком случае? С соседней полки донесся сонный мужской голос, чтоб мы нах заткнулись, ибо спать мешаем. Но Батон сказал, чтоб он нах сам ебало завалил, и претензии больше не возобновлялись. Мы находились в плацкартном вагоне, я лежал на нижней полке, Батон же располагался напротив, на боковой нижней полке, или как там это называется. Свет был погашен, и только фонари извне временами скудно освещали место нашей дислокации. По-видимому, вагон был полон пассажиров, по крайней мере, на всех полках, окружавших меня, спали люди. Нужно вызвать проводника, - сказал я Батону. Здесь нету проводника, - ответил он. Это было еще более странно и неправдоподобно, но особого впечатления на меня это не произвело. Я думаю, если бы мне в тот момент сообщили, что у состава нет локомотива, и вообще, наш вагон – единственный, и движется сам собой, меня бы это тоже не очень обеспокоило. Какая-то апатия, словно липкий сироп, склеила в бесформенный комок все мои мысли и чувства, словно я наглотался транквилизаторов (возможно, что так оно и было). Батон же, напротив, проявлял какую-то возбужденность, нетерпение, и стремление непременно все выяснить, что, однако, проявлялось лишь тем, что он, мешая спать людям, громко возмущался и предлагал мне различные варианты действий. Сам же он покидать своей койки, видимо, не собирался.
Я вышел в коридор, и направился в сторону тамбура. Внезапно поезд остановился. Включился свет. Открылась дверь, и все стали выходить из вагона. Я двинулся к выходу. Обычно, для того, чтобы выйти из вагона, нужно попасть в тамбур, откуда выходы либо влево, либо вправо. В нашем случае выходить нужно было в дверь перед нами, как если бы мы шли в следующий вагон. Люди вереницей входили в эту дверь, вместе со всеми прошел и я. Однако, этот выход вел не на улицу, и не в следующий вагон. Каким-то образом я сразу очутился на вокзале. Это было обширное продолговатое помещение, скудно освещенное, с единственной дверью в дальнем конце его. К этой двери все и направились. По-видимому, дверь была закрыта, так как люди, подходя к ней, останавливались, не выходя наружу. Когда я достиг этой двери, около нее уже образовалась порядочная толпа. Внезапно раздалась команда: «Всем встать вдоль стен!» Все расположились согласно приказу, примеру остальных последовал и я.
Помню, потом все оказались без штанов. Присмотревшись, я понял, что все люди здесь исключительно мужского пола. Все были в рубашках, либо в майках, и в трусах. Раздалась команда: «Лицом к стене, ноги расставить!» Все последовали этому распоряжению, в том числе и я. Началось что-то необъяснимое. Стоя вдоль стен, расставив ноги, люди сгибались раком, и стягивали с себя трусы. Делали они это без каких-либо понуканий или указаний, по собственному почину. Возможно, они знали, что делали, и они здесь не в первый раз, но мне стало жутко, жутко так, как невозможно описать словами. Сразу и настойчиво мозг стали разрывать вопросы, которые давно уже должны были бы возникнуть у человека, попавшего в подобную ситуацию. Что здесь происходит? Где я? Как вообще все это возможно? Весь ужас заключался в том, что и задать-то эти вопросы было некому. У меня было такое чувство, что если я обращусь к кому-либо из окружающих меня людей, они или не поймут меня, или решат, что я какой-то дурак, не понимаю очевидных вещей. Да и что конкретно я мог бы спросить у них? Все это продолжается уже довольно долго, а поскольку я позволил всему этому так далеко зайти, почему я раньше не задавал вопросов? Что заставило меня допустить то, что я здесь? Только я сам, очевидно. А коли так, должен же я был знать, что делаю. Такова, на мой взгляд, должна была быть логика людей, среди которых я оказался. Поэтому я воздержался от каких-либо расспросов. Постепенно, интуитивно, я начал понимать, что нахожусь в каком-то предбаннике, буфере, или как там это называется, что попасть в дверь, перед которой все столпились, можно будет после какой-то процедуры, для которой требуется встать раком и снять трусы. Тревога, охватившая меня, постепенно перерастала в дикий безотчетный ужас, хотелось забиться куда-нибудь от всех, и сидеть там, ничем не выдавая своего присутствия, пусть обо мне забудут, пусть обо мне забудут…пусть забудут…
Пусть забудут…
Потом появился какой-то дядя атлетического телосложения, с выпирающим животом, седоволосый с пышными усами и красным лицом. На нем был белый грязный халат, но походил он скорее на мясника, чем на доктора. Люди, стоявшие до сих пор вдоль стен, стремительно окружили его и возбужденно что-то выкрикивали. Дядя в халате, улыбаясь снисходительно, кивал неторопливо головою, отвечая утвердительно. Люди встали в очередь. Я стал наблюдать, что же будет дальше. Доктор (так я буду называть странного человека в халате), встав около небольшого столика, дал сигнал к началу. Люди стали по одному подходить к нему, ставили закорючку в тетради, лежавшей на столике, после чего поворачивались спиною к доктору и нагибались. Доктор засовывал свой палец им в жопы. Каких-либо перчаток при этом у него не было, палец, побывавший в жопе одного, сразу же оказывался в жопе другого, видимо, доктор очень спешил. Сопровождалась эта процедура грубыми шутками, как со стороны пациентов, так и со стороны доктора, причем последний, видимо, не пытался кого-либо оскорбить, скорее, он испытывал симпатию к своим жертвам. Но мне было не до смеха. Я не понимал, что вокруг происходит, то, что я видел, не имело никакого смысла, было унизительно и жутко, а ведь мне тоже предстояло все это. Дошла очередь до меня. Доктор весело взглянул на меня, и сказал что-то вроде: ну-с, приступим. Внезапно я понял, что мне делать. Сложив правую руку в кулак, и оттопырив большой палец, я сказал доктору: Я сам. После чего быстро, пока меня не остановили, с размаху воткнул себе в жопу большой палец правой руки, ощутив теплоту и влажность своих внутренностей. Ощущение было отвратительное, иными словами я описать это не могу. Быстро вынув палец из жопы, я брезгливо отставил правую руку в сторону, надеясь где-нибудь найти кран с водой, чтобы после вымыть ее. Доктор посмотрел на меня с усмешкой, однако, ничего против не сказал, поставил за меня в тетради закорючку, выдал мне белый халат, и сказал: Проходи! Я быстро натянул трусы, в левую руку взял выданный мне халат, и направился к выходу. Перед дверью я заметил умывальник, с надписью «для персонала». Я подошел к нему, и открыл кран. Вода была ржавая, с песком, но мне некогда было дожидаться, когда струя станет чистой, быстро вымыл руку, минуту назад побывавшую в моей собственной заднице, и, накинув халат, вошел в дверь…
Я вошел в небольшую комнату, или кабинет, или как это называется, все помещение было выложено белым кафелем, справа у стены стоял стол с какими-то мензурками и препаратами. По-видимому, это была какая-то лаборатория. За столом сидели три человека в грязно-белых халатах, и что-то писали в тетрадях. На меня внимания эти люди не обращали, и я, со своей стороны, не имел к ним никаких дел, равно как и желания общаться. Хотя меня продолжал занимать вопрос, что же такое вокруг меня происходит, но внутреннее чутье мне подсказывало, что у этих людей я не добуду ответов. Я прошел через эту комнату и вышел в дверь напротив.
Я очутился в каком-то огромном зале, не знаю, как еще назвать это место. Оно было настолько огромным, что я не мог представить, какое оно может иметь назначение. Множество лестниц вели и наверх, и вниз, множество проходов и коридоров, множество дверей, открытых и закрытых. Никто не встречал меня, никто не указывал, куда мне нужно идти, и что теперь делать, я был полностью предоставлен самому себе. В зале было полно людей, но это была какая-то странная, нелепая и жуткая толпа. Такое не встретишь ни в каком учреждении. Мне показалось, что я попал на какой-то идиотский маскарад: среди людей, одетых, как и я, в белые халаты, были и люди в обычных костюмах, но мое внимание привлекли, прежде всего, странные личности в костюмах XVIII века; я не силен в истории, но уверен, что примерный период существования такой моды я уловил верно. Их присутствие здесь я не мог объяснить ничем, оно было нелепо, смешно, и в то же время жутко. Если остальные люди ходили туда-сюда, эти, в костюмах, в большинстве своем, стояли неподвижно, так что я поначалу решил, что это какие-то манекены. Но вот один из них, вернее одна, потому что была одета в женское платье, повернулась в мою сторону, и стала пялиться на меня, не отрываясь. Эта женщина стояла метрах в четырех-пяти от меня, и просто смотрела. Я не знал, что делать. Мне было страшно…
Внезапно откуда-то появился Батон. Он был одет в спортивный костюм, причем еще и раздобыл где-то нормальные очки. Я внезапно поймал себя на мысли, что с того времени, как мы покинули тот дьявольский поезд, наши пути разошлись, и я не видел его все это время, и, однако, абсолютно не задумывался над этим, словно забыл о его существовании. Да так оно, по сути, и было. Странно как-то это все, но меня почему-то не особенно это волновало в тот момент. Тем не менее, я был очень рад снова увидеть Батона. Тем более что он появился весьма кстати, так как эта женщина в прикиде Ренессанса, или как там это называется, продолжала пристально смотреть на меня, вгоняя в животный ужас. Теперь, благодаря Батону, все кончилось, я снова овладел собою. Ты откуда? – спросил я его. Да вот, шарюсь тут, пытаюсь найти выход, - ответил он.
- А что это за место?
- Без понятия. Какая-то контора.
- А на кой нас сюда загребли?
- Тоже не в курсе. Только, думается, это все из-за тебя.
Я почувствовал, что покрываюсь холодным потом. У меня были какие-то смутные проблески, или, даже не проблески, а… не знаю даже, как это назвать. Чувство, что все происходящее каким-то образом зациклено именно на мне, что я всему виновник, или, скорее, причина, или как это еще назвать… Теперь вот и Батон то же самое говорит. Случайность, наверное. Я все же сделал попытку перевести стрелки.
- А мне думается, что все из-за тебя.
- Нет, не из-за меня. Справку помнишь?
Ну конечно, справка. Та, что выписала мне врачиха, когда я обпился этого пойла и не вывез. По ходу, здесь и кроется ключ… к чему? Я спросил Батона: А она у тебя не сохранилась? Нет, я тебе же ее отдал, - ответил он. При мне справки не было. Я был в трусах, в куртке, в кедах и в халате, который выдал мне тот краснорожий упырь. Еще раз тщательно осмотрев свои карманы, я убедился, что в них нету ничего. Почему-то этот факт сильно поразил меня в тот момент, хотя до этого более весомые причины переживать не нашли в душе моей должных и адекватных откликов. Возможно, у меня душевное расстройство… Может, я схожу с ума? Или уже сошел? Я трясся от неподдельного страха. Видимо, Батон заметил мое состояние, потому что схватил меня за руку и потащил к стоящим неподалеку потертым откидным креслам, в одно из которых и усадил меня. Сам же сел на корты передо мною, и спросил: Ты как?
- Че-то мне нехорошо.
- Это, походу, отходняк, бодуны, или типа того…
- А тебе не кажется, что я умом тронулся?
Батон протянул что-то, вроде: «да нет…», но потом, подумав немного, спросил: Так, по-твоему, мы в дурке? Этого вопроса я больше всего боялся, но в то же время был уверен, что он последует, рано или поздно. Дурка! Это многое объясняет. Но если я сошел с ума, и меня определили в лечебницу для душевнобольных, для чего тогда Батона упекли вместе со мною? Никто из нас не мог ответить на этот вопрос.
У лестничного пролета стояла девушка в халате с папкой в руках. Она была светловолосая и стройная, привлекало в ней также отсутствие явной враждебности к окружающим, в отличие от большинства присутствующих здесь персонажей. Вероятно, она была очень красива, но в тот момент это не имело для меня значения. Судя по всему, она здесь не пациент, не заключенный, или как там это называется, к ней можно попробовать обратиться для разрешения хотя бы некоторых вопросов. Дрожа от страха, боясь спугнуть ее каким-либо неловким или грубым оборотом, я умоляюще пролепетал, путая слова и торопясь, чтобы успеть сказать все, пока она не вызвала, чего доброго, каких-нибудь санитаров, или охранников, или как там это называется.
- Девушка, пожалуйста, не сердитесь на меня, мне очень неловко, извините, что беспокою вас, мне просто хотелось бы узнать, что здесь происходит, только и всего… пожалуйста, не сердитесь!
Мой заискивающий тон и жалостливый вид, судя по всему, произвел на нее хорошее впечатление, она не прогнала меня от себя, а, напротив, улыбнулась ободряюще, и сказала:
- Ничего, не беспокойтесь… Я вас слушаю.
- Извините, спасибо большое, я не знаю, как это лучше выразить, но, одним словом… скажите, это дурка? Я имею в виду, мы в лечебнице для душевнобольных? Просто, если это так, то мы с братом (я показал на Батона, нагло рассматривавшего девушку с головы до ног) не должны здесь находиться, поскольку мы абсолютно, абсолютно вменяемые, и у нас нет никаких проблем с умопомешательством, ну, я имею ввиду, мы совершенно здоровы, уверяю вас…
Девушка быстро оглядела нас, нисколько не смущаясь нахального взгляда Батона (мне показалось, что ей это даже нравилось), и, продолжая приятно улыбаться, сказала:
- Да, верно, вы находитесь в сумасшедшем доме, и я сама не понимаю, как вы могли здесь очутиться, вы, судя по всему, действительно не нуждаетесь в помощи. Очевидно, здесь какая-то ошибка произошла. Знаете что? Поднимитесь наверх, в кабинет управляющего, объясните ему ситуацию, он вам покажет выход. На второй этаж поднимитесь, там по коридору направо, еще немного пройдете, повернете еще раз направо, потом налево, до конца коридора, войдете в дверь слева, через кабинет выйдете в другой коридор…
Она объясняла, куда нам пройти, очень долго, я просто не в состоянии был запомнить всех поворотов и дверей с разных сторон, она же, как автомат, или какой-то пеленгатор, или как там это называется, продолжала без запинки объяснять нам путь в кабинет управляющего. Я перестал пытаться запоминать, что она говорит, просто ждал, когда же она, наконец, закончит. В итоге я понял, что где-то на втором этаже нам нужно найти кабинет управляющего, фамилия которого Скворцов. Я поблагодарил ее, и мы с Батоном отправились на поиски этого управляющего Скворцова, из-за которого мы оказались в этой идиотской конторе, полной всяких уродов.
Помню, мы долго, очень долго бродили по бесчисленным коридорам, кабинетам, закоулкам, пытаясь найти нужного нам человека. На втором этаже лечебницы, куда мы попали, людей было намного меньше, чем внизу. Несколько раз мы обращались к проходящим мимо людям с вопросом, где нам можно найти Скворцова, но получали странные, противоречившие друг другу указания. Это бесцельное блуждание вызывало во мне щемящую тоску и небывалое раздражение. Самое ужасное было в том, что место, с которого мы начали свои поиски, также было теперь невозможно отыскать, таким образом, вернуться назад мы теперь тоже не могли. У нас был только один путь – в кабинет Скворцова, и мы могли искать его всю нашу оставшуюся жизнь. Закрадывалось подозрение, а не посмеялась ли над нами та девушка с первого этажа, что обрекла нас на эти блуждания…
В отчаянии, я зашел в какую-то дверь, не знаю, для чего, возможно, для того лишь, чтобы убедиться хотя бы в том, что здесь вообще есть кабинеты, где сидят люди, с которыми можно просто поговорить. В тесной полутемной каморке, пропахшей насквозь табачным дымом, потом и квашеной капустой, стоял стол. За столом сидел человек средних лет, небритый и совершенно лысый. Одет он был в темный пиджак и белую рубашку без галстука. На столе стоял стакан, с чаем, видимо, пепельница, полная окурков, также громоздилась стопка папок и настольная лампа - единственный источник освещения в этой комнате. Когда я вошел, человек за столом был занят переписыванием какого-то письма, или документа, или как там это называется. Один лист бумаги был расположен над другим, и человек записывал что-то в тот, что лежал ближе к нему, постоянно сверяясь со вторым, верхним листком. Я встал в паре шагов от стола и негромко кашлянул, дабы привлечь к себе внимание этого писаки. Он оторвался от своего занятия, и посмотрел на меня.
- Извините… что отвлекаю. Мне нужен управляющий Скворцов. Это вы? Мне сказали, что нужно зайти сюда, - соврал я на всякий случай.
- Нет, я не Скворцов. Моя фамилия Смирнов. Я не знаю никакого Скворцова. Вам нужен Смирнов, а не Скворцов, то есть я. Я и есть управляющий.
- Извините… Видимо, я не расслышал хорошо фамилию. В любом случае, я очень рад, что застал вас на месте.
- А я всегда на своем месте. Не имею привычки отсутствовать на рабочем месте в рабочее время.
- Это делает вам честь, а то, знаете ли, далеко не каждый в наше время придерживается таких… благородных принципов, - я решил немного польстить этому самодовольному балбесу.
- Это так, да, действительно, - по-видимому, моя похвала произвела приятное впечатление на этого козла, - так чем обязан, молодой человек? Какое у вас дело?
- Да, собственно, дело-то небольшое. Меня тут по ошибке замели сюда, какая-то нелепая случайность…
Человек, назвавшийся Смирновым, внезапно перебил меня:
- Стоп, стоп, стоп! Что вы имеете в виду, молодой человек? Какая такая ошибка? Что это еще значит такое – замели? Выражайтесь яснее!
- Ну, то есть, в смысле… ну, одним словом, я не должен здесь находиться, меня по ошибке привезли в вашу лечебницу.
Этот тупой дегенерат Смирнов ошалело вылупился на меня, и, подавшись всем своим корпусом в мою сторону, с какою-то непонятной злобой процедил:
- Молодой человек! Вы что это себе позволяете? Вы знаете, с кем вы разговариваете? Как вы выражаетесь? В какую такую лечебницу вас по ошибке привезли?
Я несколько оторопел. Снова какая-то необъяснимая тревога стала проникать в мой мозг. Я пролепетал:
- Ну как же… это ведь лечебница для душевнобольных? Мне так сказала какая-то медсестра на первом этаже. Сказала, что тут какое-то недоразумение, чтобы я обратился к Скворцову, то есть к вам, к Смирнову, в смысле. Я ходил, искал, вот, наконец, нашел…
- Здесь нет никакой лечебницы для душевнобольных! Здесь нет никаких медсестер! Здесь нет никакого первого этажа! Вы какой-то наркоман, я так подозреваю. Немедленно покиньте мой кабинет, чтоб я больше тебя здесь не видел! Пошел вон!
Все это становилось еще более запутанно и странно. Я ничего не мог понять. В ужасе я метнулся к двери, с целью как можно быстрее скрыться, но тут эта скотская чиновничья мразь по фамилии Смирнов или Скворцов, или как там еще, сказал:
- Молодой человек! Одну минутку.
Я остановился, вытянувшись для чего-то по стойке «смирно». Скворцов-Смирнов порылся в какой-то папке, извлек из нее несколько листов бумаги, скрепленных степлером, и, протягивая их мне, произнес:
- Вот документ. На основании этого документа вы и находитесь здесь. Можете ознакомиться. Присаживайтесь.
Присаживаться было совершенно некуда. Кроме стула, на котором восседал сам Смирнов-Скворцов, и стола, за которым он сидел, мебели в комнате не было никакой. Я сел прямо на грязный пол по-турецки, и разложив листы, врученные мне, на коленях, прочел следующее:
ГУТ АПЕРЧИВЫЙ
Прежде, чем начать мое повествование о загадочных и шокирующих событиях, произошедших совсем недавно в нашем городе, и непосредственным свидетелем которых мне пришлось быть, я, к возможной досаде многоуважаемых читателей, вынужден все же начать несколько издалека. Отчасти это происходит по причине, во-первых, неумения (писательского, несомненно); а во-вторых, признаюсь, не без умысла. Объяснить могу это тем, что, на мой взгляд, ценность этих моих записок отнюдь не литературно-художественная, ибо, упаси меня Всевышний от этого пагубного занятия (сам я уже 7 лет работаю менеджером по продажам в одном весьма уважаемом и известном в нашем городе рекламном агентстве), а скорее, историческая. Именно с целью воссоздать цепь недавно имевших место в нашем городе событий как персоне, официально не признанной близко стоящей к "делу", но, по факту, стоящей, можно сказать, у истоков произошедшего, а также происходящего и поныне (ибо история эта в настоящий момент еще не кончена, и последствия ее все мы, возможно, будем ощущать, по крайней мере, 5 ближайших лет). В свое время я пытался предоставить эти сведения в различные инстанции, как добровольный помощник в расследовании этой истории, но - увы! - нашими чиновниками они не были признанными достойными внимательного ознакомления. Что ж - таков наш исконно российский госаппарат! Все, как испокон веков, и не стоит даже на этом останавливаться. Однако, совесть моя, если хотите, гражданское самосознание, не позволяет мне сделать вид, будто ничего не происходило, а если что-то и было, то меня это не касается. Не скажу, что я такой уж правдоискатель, как это сейчас преподносят СМИ. Возможно, я вообще и забыл бы обо всем, что произошло, но именно это игнорирование вышестоящих мира сего и побудило меня написать обо всем, что я знаю. Потому что множество кривотолков и обсуждений в среде людей, так скажем, моего круга и социального статуса (то есть, средний класс, не побоюсь этого сравнения, а значит большинство!), не принявших безыскусную ложь официозных заключений по этому делу, не дает мне, человеку, который, как я уже говорил, наблюдавшему всю это историю собственными своими глазами, молча смотреть, как нам лгут в лицо. Я намерен описать все так, как оно и происходило, а доказательством этому служит, во-первых, моя память; а во-вторых, сведения, которые я добывал специально у людей, наблюдавших, либо знающих о том, что ускользнуло от меня самого. А таких людей не так уж мало. И прежде всего это люди, с которыми я долгое время находился в очень близких отношениях, и историю которых я намерен в первую очередь описать. Не скажу, что мы были друзьями, однако степень нашего знакомства позволила им быть со мной откровенными, и не утаивать от меня ничего из того, что меня в этом деле интересовало. А это уже немало! Гут Аперчивый - человек из пробирки (Советский Союз не так негативно относился к инстинкту размножения человека и генетике, как принято сейчас думать. Отец Гута - Николай Семенович Аперчивый, штатный сантехник НИИ исследования человека АН СССР, дававший при приеме на работу подписку о неразглашении, должность которого оплачивалась по тройной ставке, под конец карьеры, как водится, спился, благодаря чему нам удалось узнать некоторые скрытые факты его биографии. Среди прочего выяснилось, что фиктивная мать Гута, Капитолина Вениаминовна Нахлебникова, награжденная в 1954 г. орденом и званием Героя Труда, несколько позже работавшая в уральском экспериментальном колхозе «имени XX съезда», занимая там должность председателя, являясь также секретарем местной комсомольской организации, часто присутствовала на собраниях свердловского отделения ВЛКСМ, была отмечена доверием вышестоящих органов, а именно секретарем свердловской ячейки ЦК КПСС товарищем Залихватским, в период 1956-1964 гг. занимавший эту почетную должность, то есть была настоящей коммунисткой. Вследствие чего товарищ Нахлебникова была обеспечена частыми командировками в Москву по всяким советско-партийным делам; будучи в столице, старалась извлечь максимум пользы из этого обстоятельства. Она посещала музеи, театры, не брезговала также всяческими научными и партийными собраниями и симпозиумами, что обеспечило ей со временем весомые связи и знакомства в рядах процветающей советской номенклатуры. Весной 1969 года она получила предложение участвовать в проекте "Новый Человек", подписала соответствующие бумаги - и таким образом, стала официальной матерью первого советского гражданина из пробирки - Гута Аперчивого.
…Дочитав бумагу до конца, я почувствовал, что теперь для меня все кончено. Ну, конечно, как я мог быть таким наивным, и на что-то надеяться? Документ, выданный мне для ознакомления, раздавил меня окончательно. Это все уже не шутки, эти ребята, видимо, взялись за меня всерьез. Все еще не веря своим глазам, я протянул листки управляющему, который смотрел теперь на меня с чуть ли не родственной улыбкой, и с трудом произнес:
- Так, значит… Что же мне теперь делать?
Он ответил довольно дружелюбно:
- Ну, что… Сами видите…
Я кивнул. Помолчали. Время как будто остановилось, мы продолжали сидеть друг напротив друга, и ничего не говорили. В конце концов, мне это надоело, я поднялся с пола и сказал:
- Знаете, вы себе как хотите, а я, пожалуй, пойду отсюда.
- Как вам будет угодно, – ответил Смирнов-Скворцов.
Я вышел из кабинета…
На улице выпал снег, глаза ломило от непривычной ослепительной белизны. Было немного холодно, но не очень, по крайней мере, особого неудобства из-за погоды я не испытывал. Прищурившись, я смотрел вперед: там, в сотне метрах от меня стоял старый православный храм. Сооружение было деревянным, причем, какой-то странной архитектуры, таких зданий мне еще видеть не доводилось. Оно было прямоугольной формы, вытянутое, похожее на вагон без колес. Странная, совершенно бессмысленная крыша, цилиндрической формы, похожая на цистерну, громоздилась на стенах храма. В нескольких местах в этой крыше-цистерне зияли огромные проломы, да и вообще все здание было ветхим, неухоженным, и казалось совершенно заброшенным. Не знаю, почему этот храм заинтересовал меня, возможно, потому, что других зданий в поле зрения не находилось. Я направился к нему. Приблизившись к храму, я заметил нескольких прихожан, входящих внутрь здания, и тоже решил войти. Входом служила небольшая дверь, выкрашенная в зеленый цвет, с прибитой к ней позолоченной табличкой, на которой значилось: «Церковь Христа: Павлодар-Омск». Подивившись такому затейливому названию, я вошел в храм.
Внутри было полутемно. Свет проникал с улицы через небольшие оконца, расположенные под самым потолком. Вообще, эта Церковь Христа была, по-видимому, двухэтажной. В предбаннике, или сенях, куда я попал, располагалась лавка с различными церковными товарами, судя по всему. Справа от нее находилась дверь, ведущая, видимо, в главный зал, или как там это называется, в общем, в то место, где проводятся службы. Слева же от лавочки находилась лестница, ведущая наверх. Над нею висело объявление. Я прочел: «Российско-Израильские семинары по богословию и происхождению человека. Читает проф. Койшман, г. Ашдод. 2-й этаж, каб.203». Решив, что хуже уже не будет, я стал подниматься вверх по лестнице.
Добравшись до второго этажа, я стал искать 203-й кабинет. Это оказалось несложно, так как дверь здесь была всего одна. На ней висела табличка с надписью: «Конференц-зал». Я приоткрыл дверь, и заглянул внутрь. Это был какой-то небольших размеров кинозал. Несколько кресел перед экраном занимали зрители, всего их было человек семь-восемь. Фильм уже начался, все смотрели на экран, не отрываясь. Я занял место и тоже стал смотреть фильм. Не могу вспомнить, что именно происходило на экране, но, если не ошибаюсь, фильм был черно-белый. Какие-то взрывы, крики и стоны раненых, гнусный голос диктора, по-видимому, комментирующий происходящее. Помню, я подумал что-то, вроде: «Какая гнусь! Типичное современное искусство, нелепое и тошнотворное». Может быть, дословно не совсем так, но впечатления от увиденного на экране были примерно такие. Не знаю, как долго я сидел в этом идиотском кинозале, по-моему, не очень долго. Вряд ли я что-либо смогу понять, ведь я не успел к началу сеанса, поэтому не стоило тратить здесь свое время. Я решил покинуть церковь.
Спустившись вниз, я решил взглянуть на товары, что продавались в церковной лавочке. Женщина средних лет, сидевшая за прилавком, читала какую-то газету, и внимания на меня не обращала. Я стал разглядывать ассортимент. Там были шоколадки, орешки, семечки, и прочая дребедень подобного рода. Ни иконок, ни крестиков со свечками я не обнаружил, но меня в тот момент это почему-то не удивило. Среди прочего я заметил на прилавке несколько пластиковых бутылочек, видимо, с минеральной водой, или чем-то в этом роде. Внезапно я почувствовал острую жажду, если так можно выразиться. Попросив продавщицу отвлечься от чтения газеты, я спросил, почем минералка. Она назвала цену, и спросила, какую именно мне бы хотелось купить. Я торопливо стал копаться в своих карманах, но денег там не нашел.
- А нельзя ли мне взять воды в кредит? – спросил я. Продавщица тут же, как будто ожидала этого вопроса, сказала:
- В кредит ничего не отпускаем, но вы можете выйти на улицу и встать перед входом, прихожане у нас добрые, кто-нибудь подаст Христа ради.
Я решил последовать ее совету, и вышел на улицу.
Мне повезло: буквально за считанные минуты я насобирал столько мелочи, сколько нужно было на то, чтобы купить, наконец, желанную воду. Прихожане действительно оказались людьми щедрыми и сердечными. Я вернулся к прилавку, и стал выбирать. Там было напитки трех сортов: бутылка с водою синего цвета, на этикетке которой было написано: «От Отца»; бутылка с желтой жидкостью, на этикетке которой значилось: «От Сына»; и, наконец, бутылка с напитком красного цвета, с надписью «От Святого Духа». Стоили они одинаково, и я задумался.
- Которая «От Святого Духа», так она с алкоголем, - заметила продавщица.
- Давайте тогда ее, - решил я.
Получив спиртное, я вышел из храма, и направился к автобусной остановке, что виднелась впереди у шоссе, метрах в пятидесяти от меня. Оглянувшись в последний раз на дырявую кровлю церкви, я почему-то подумал: «Приглашают профессоров из Израиля, а крышу починить не могут… » Вот уроды! Это они, видимо, специально делают, чтобы верующие больше жертвовали. Коммерсанты, бля… Какая-то молодая пара прошла мимо меня. Парень вел под руку симпатичную темноволосую девушку в кожаном коричневом пальто. Он посмотрел на бутылку с напитком «От Святого Духа» в моих руках, и сказал, улыбаясь:
- Отличная выпивка! А чего не пьешь? Давай, пей, пей!
Я вспомнил о мучившей меня жажде, однако, прежде чем приступить к питью, подождал, пока парочка пройдет мимо, чтобы этот паренек не возомнил, чего доброго, что я действую по его указке. После чего я открутил крышку с горлышка бутылки, и занялся поглощением напитка. Вкус его действительно был превосходный, даже не верилось, что он содержит спирт. Тем не менее, выпив все до дна, я почувствовал головокружение, и приятную беззаботность. Ничего меня более не волновало и не пугало. Я даже недоумевал, чего это я так перепугался из-за всех этих происшествий – я красив, умен, востребован и вообще – жизнь прекрасна! А если кто попрет на меня – дам в ебало, и всего делов! Как говорил Птичка: «Просто сожми покрепче кулак, и бей!» Что ж, так я и сделаю – Птица в этих делах толк понимает! В приподнятом настроении я подошел к автобусной остановке…
Автобус, в котором я оказался, мчался с огромной скоростью, его сильно заносило на поворотах, так что я еле мог удержаться на сиденье. Пассажиров в салоне, кроме меня, не было, так же, впрочем, как и кондуктора. Мало того, водителя в кабине тоже не было. Непонятно было, каким образом автобус сам собою управляется, однако, меня в тот момент это не особо заботило. Из всевозможных кустов, закоулков и оврагов выскакивали эти долбаные спецы в черном, я едва успевал нажимать на курок своего шотгана, стараясь целиться в голову – нужно было экономить пули. Но врагов было много, они продолжали выскакивать в самых неожиданных местах, так что я под конец палил наугад, ради шума, пытаясь убедить самого себя, что я хоть что-то делаю. Но это мало помогало. Кроме того, я заметил, что автобус, несший меня с огромной скоростью, едет по кругу, то есть, маршрут его не случаен, а, как и любой автобусный маршрут, строго регламентирован, спланирован, план этот согласован и утвержден, и никакого изменения не допускается. Тем не менее, я решил проверить это, попытавшись взять управление в свои руки. Не обладая навыками управления транспортными средствами, я не нашел ничего умнее, чем вертеть рулевое колесо. Однако, дьявольский автобус, видимо, был запрограммирован, или как там это называется. При повороте руля влево или вправо, он моментально сбрасывал скорость, а если я продолжал крутить руль, то автобус просто останавливался. Это было не выгодно для меня, так как спецы продолжали выскакивать изо всех мест, и нестись к моему автобусу, паля из автоматов. Но и носиться по кругу в неуправляемом драндулете тоже не имело никакого смысла – все равно рано или поздно меня подстрелят, либо просто заминируют маршрут автобуса, и я взлечу на воздух. Нужно было выбираться отсюда. Я выбрал безлюдное место, какой-то парк, за которым виднелся берег реки, по-видимому, там был пляж, или что-то вроде этого, и остановился. Выбравшись из автобуса, я быстрым шагом пошел по направлению к берегу. Из кустов выскочил спец, и я тут же навел на него свою пушку. Раздался щелчок, но выстрела не последовало – очевидно, кончились патроны. Однако, спец, вооруженный всего лишь резиновой дубинкой, решил, что времени перезарядить оружие у меня достаточно, прежде чем он сможет применить ее, и скрылся. Я миновал парк, стараясь идти быстро и часто сворачивая, чтобы сбить с толку своих преследователей, если таковые имели место быть, и вышел на пляж…
Помню, четыре женских фигуры приближались ко мне. Три девушки вели четвертую, словно подружки невесту. Еще не видя ее лица, я уже знал, кто она, и от этого у меня перехватывало дыхание, помню, я даже плакал от неожиданности и счастья. Они подвели ее совсем близко ко мне, она выглядела так, как четырнадцать лет назад, улыбаясь той самой лучезарной улыбкой, которая сводила меня с ума. Я испытывал какой-то сакральный восторг, или как там это называется, я понимал, что все, что было до этого – бред, нелепица, что настоящее – это сейчас, то, что я вижу сейчас, и от чего я не могу стоять на ногах, и заливаюсь слезами. Она подошла ко мне, взяла меня за руку, и сказала:
- Мы ведь больше никогда не расстанемся, правда?
Дальше было все, что полагается в таких ситуациях: любовь, весна, зависть друзей, все в таком же духе. И это в моей памяти отложилось хуже всего: никаких конкретных фактов и картин, просто ощущение вечного, бесконечного блаженства, когда любишь так, как немногим удается в семнадцать. Юность…
Город зомби кажется раем, когда там есть те, кого любишь, потому что они не позволят им сожрать тебя, и ты тоже этого не позволишь. Но когда любимые исчезают, ты начинаешь видеть, что рай, в котором ты обитал до сих пор, и был счастлив, на самом деле лишь город зомби. И они сожрут тебя, потому что невозможно в одиночку противостоять целому городу этих не знающих страха и жалости существ. И пусть у тебя «стальные яйца, и броня в два пальца» – ты все равно погибнешь, потому что им некуда спешить, а у тебя мало времени.
«На их стороне подвалы»
И было еще сожаление – почему я не способен сочинить что-то подобное.
«На их стороне могилы»
И было еще сожаление – почему я не способен сочинить что-то подобное.
«На их стороне каналы»
И было еще сожаление – почему я не способен сочинить что-то подобное.
«В стену головой!»
…Мы сидели с Батоном у какого-то подъезда, и курили. Батон был коротко острижен и чисто выбрит. На нем была черная кепка и гопнический спортивный прикид. Очки с тонировочкой и плеер. Модный перец. По-весеннему светило солнце, и по-летнему было тепло. Я был в черных джинсах, кедах и в косухе. Мне было от этого жарко, но ради красоты приходилось терпеть. Через час нам нужно было выдвигаться на репетицию, творить рокенролл. Так что спешить было некуда. Закуривая вторую подряд сигарету, я спросил Батона:
- Все же не могу понять, как я очутился в гараже у Птицы.
Батон, посмотрел на меня удивленно, и спросил:
- Чего?
- Ну, тогда, когда я несколько дней где-то бухал, а ты потом меня в гараже у него нашел.
- В гараже?
- Ага.
- У Птицы?
- Ну, да, у Птицы.
Батон откинулся на спинку лавочки, рискуя загрязнить свою «адидаковскую» гопническую куртку, и произнес:
- Знаешь, ты меня достал своими приколами. Нету у Птицы никакого гаража, и не было никогда. Че ты за херню мне втираешь?
И дальше следует какая-то нелепая история. О материализации Святого Духа в виде белого голубя, который привел меня к источнику странного напитка красного цвета со вкусом, указывающим на то, что напиток этот, несомненно, спиртосодержащий, но пился он легко, как сок. Или как молоко. По другой версии, я просто нашел бутылку с чем-то, напоминавшим не то портвейн, не то разбавленный коньяк, и вылакал все это до последней капли, после чего загнулся, был найден в бессознанке где-то под забором, и отправлен в реанимацию. Потом исчез.
Я чувствую, что временами меня охватывает какой-то непонятный страх. Не просто страх - временами это какой-то дикий, бесформенный животный ужас. Приходит, потом уходит. Потом снова приходит. И мне все труднее контролировать его, держать себя в руках в такие моменты. Иногда я думаю, что это от какого-нибудь нервного перенапряжения, и нужно просто хорошо отдохнуть, расслабиться. А иногда мозг сверлит мысль, что все это дано мне неспроста, что это – своего рода дар, которым я обязан поделиться с людьми. Я не знаю, каким образом мне это сделать, и, не находя иного выхода, решил изложить все это в письменном виде, или как это называется. Не знаю, стоит ли все это писать. Сомнения в этом охватывают меня единственно оттого, что я не уверен, получится ли то, что я пережил, в полной мере передать на бумаге, но так как я уже закончил, то придется кому-то это прочитать. Иного выхода я не вижу.


© Copyright: Киря Журавлев, 2009