Не плачь, не надо, не плачь

Памяти погибших моряков «Курска»
посвящается


Не плачь, не надо, не плачь…

Рассказ

По комнате плывёт мелодия блюза, и тихий голос певца повторяет грустные слова припева: «Не плачь, не плачь… Не надо, не плачь…». Песня на английском, но Марина понимает, о чём поёт далёкий американский певец. Когда-то давно Толя сказал именно эти слова: «Не плачь, не надо». Марина смахивает навернувшуюся на глаза слезу: надо быть сильной, она обещала Толе быть сильной… Это всё песня виновата, из-за её грустной мелодии трудно не плакать. Марина берёт в руки фотоснимок, с которого ей улыбается Толя, высокий, красивый, в форме офицера – подводника, стоящий об руку с ней. В тот день они подали заявление во дворец бракосочетаний, казалось, что вся остальная жизнь обещает быть долгой и счастливой. Нет, несмотря ни на что Марина благодарна судьбе за то, что в её жизни было счастье по имени Толя. Она мысленно возвращается в день их знакомства…
После занятий в университете тёплым сентябрьским днём Марина шла домой, когда возле какого-то фешенебельного ресторана ей преградили дорогу двое подвыпивших парней. Их косноязычное бормотание было причудливым сочетанием грубых комплиментов и нецензурных выражений. Эта статная, красивая блондинка в эффектном джинсовом платье, идущая лёгкой, летящей походкой показалась им заманчивой и доступной жертвой. Схватив девушку под локти, незваные кавалеры попытались затолкнуть её в стоявшую рядом иномарку. Марина сопротивлялась изо всех сил, понимая, что намерения этих «ухажёров» явно недобрые.
– Эй, ребята, дама не расположена кататься!
Один из парней обернулся на голос:
– Не лезь не в своё дело! – и добавил грязную брань.
В следующее мгновение он отлетел в сторону от сильного удара ноги в тяжёлом флотском ботинке. Второй подонок, здоровенный детина, выпустил Маринин локоть и повернулся к незнакомцу, всем своим видом показывая, что тому несдобровать. Марина, высвободившись из противных потных рук своих обидчиков, могла бы теперь убежать от них, но, обернувшись, застыла как заворожённая: словно ударяясь о невидимую преграду, оба негодяя отлетали от статного парня в морской офицерской форме. Неуловимо быстрыми и точными движениями он отражал наскоки обоих своих противников, нанося им чувствительные удары. Лёгкость, с которой он уворачивался от поочерёдно набрасывавшихся на него подонков, выдавала в нём мастера рукопашного боя. Казалось, он и не вкладывал в свои движения большой силы, но его противники получали чувствительные удары, а его самого достать никак не могли: парень как-то неуловимо успевал отскочсить в сторону, так что замахи негодяев встречали пустоту, а один раз тот подонок, что был поздоровее другого, промахнувшись, заехал кулаком по физиономии своему приятелю, невольно сбив его с ног, после чего сам тоже рухнул на своего распростёртого дружка, получив чувствительный пинок пониже спины. Кряхтя и ругая друг друга за неуклюжесть, негодяи кое-как поднялись – они явно были не настроены больше драться. Между тем место было людное, вокруг дерущихся мужчин начали останавливаться прохожие, и незадачливые «ухажёры» решили убраться, пока не появилась милиция. Пятясь к своей машине, они имели уже совсем не тот наглый вид, что несколькими минутами ранее – скорее оба были похожи на побитых собак. Когда наглецы ретировались, Марина ещё некоторое время со страхом смотрела вслед их резко рванувшей с места машине, боясь, что подонки снова вернутся. Пока не миновала опасность, девушка стояла в оцепенении, скованная ужасом. Теперь же, когда всё страшное было позади, она обернулась к своему спасителю, от волнения забыв все слова благодарности и только тут заметила, что на левом рукаве офицерского кителя расплывается бурое пятно. Очевидно, один из негодяев ранил офицера ножом в руку. Радость от неожиданного избавления сменилась ужасом при мысли, что её отважный заступник серьёзно ранен. Марина бросилась к нему:
– Боже, Вы ведь ранены! Нужно вызвать «скорую».
Молодой человек попытался улыбнуться, чтобы успокоить её, в пылу драки он даже не почувствовал боли от раны, но теперь увидел, что рукав наполняется кровью, и улыбка не получилась. Марина перевела взгляд на собиравшихся вокруг людей, которые оказались невольными свидетелями происшествия:
– Люди, помогите! Где здесь телефон? Надо вызвать «скорую»!
Марине показалось, что её слова никого не трогают, толпившиеся вокруг люди, казалось, не шелохнулись. Она с обидой обвела взглядом стоявших вокруг. Чужие, неприятные лица, безразличные, холодные глаза… Хотелось крикнуть на них, праздно любопытствующих, докричаться до их совести: ведь нужна помощь, а они так бесчувственны, так черствы… Неужели они не понимают, что он, отважно заступившийся за неё человек, может погибнуть? Он, кто ей стал так дорог, кому она так благодарна за спасение?!
К счастью, отчаяние Марины было напрасным: дежуривший при входе в ресторан швейцар был человеком опытным, в первую же минуту после начала потасовки он вызвал милицию и «скорую помощь». Оба наряда – и милиция и медики – прибыли почти одновременно. Бережно поддерживая раненую руку, санитар помог Марининому заступнику забраться в карету «скорой», и тут Марина спохватилась, что не знает даже имени того, кто её спас. Она бросилась к машине:
– Разрешите мне сопровождать раненого в больницу!
– А Вы родственница? – врач был сама суровость.
Марина на мгновение смутилась, но тут же выпалила:
– Невеста!
Врач испытующе взглянул Марине в глаза, но та не отвела взгляда.
– Ну, так и быть, поезжайте. Но только до приёмного покоя. Знаю я вас, невест.
Пожилой врач пошёл в кабину, и Марине показалось, что на его губах она заметила тень улыбки. Теперь он совсем не казался ей суровым, нет, он был просто добрым старым ворчуном, таким милым и надёжным человеком, что можно было спокойно довериться его доброте и врачебному опыту. Всё будет хорошо, обязательно всё будет хорошо! Марина забралась в «скорую», благодарно опершись на протянутую руку санитара, когда какая-то женщина подала ей чёрную офицерскую фуражку:
– Вот, возьмите, он обронил.
Марина поблагодарила и, закрывая дверь «санитарки», подняла глаза на стоявших вокруг. И вовсе они не были холодными и безразличными, эти лица. Они, эти люди, были готовы помочь. Кто-то махнул прощально рукой, кто-то даже что-то ободряюще крикнул, мол всё обойдётся, какая-то старушка осеняла отъезжающую «санитарку» крестным знамением… Мылые, добрые люди. Почему это она сначала так плохо о них подумала? Теперь, когда у неё появилась уверенность в благополучном исходе, Марина ни о ком не хотела думать плохо.
В «санитарке» её встретил насмешливый вопрос:
– Так Вы – моя невеста? И как это я сам не заметил, что сделал Вам предложение?
На Марину смотрели смеющиеся голубые глаза, и глаза эти показались такими бездонными, что можно было в них утонуть. Она приняла предложенный шутливый тон:
– А Вы думали, доброе дело останется безнаказанным? Придётся Вам теперь жениться.
– Хотя бы знать, как звать невесту-то…
– Марина. И невесте надо бы знать имя жениха.
– Имя у невесты очень хорошее, знаете, что оно означает? «Морская». Стало быть, для моряка наилучший вариант. А у меня имя самое заурядное – Анатолий.
Санитар, накладывавший Анатолию тугую повязку, проворчал:
– Больной, можете хоть знакомиться, хоть жениться, – только рукой не шевелите, пока я бинтую!
Раненый, который за минуту до того был так расположен шутить, между тем – Марина к своему ужасу это только теперь заметила! – был очень бледен и явно прилагал усилия, чтобы не потерять сознание.
– Потерял много крови, – пояснил санитар, когда голова раненого бессильно опустилась на носилки.
Марина неотрывно смотрела на Анатолия, моля Бога, чтобы поскорее он снова открыл глаза. Ей так хотелось прикоснуться к нему, какая-то огромная волна нежности к этому человеку переполняла её, она, сама не сознавая этого, уже любила этого человека, всё в этом человеке: и жёсткую складку у рта, и сильные руки, и почти неслышное дыхание, и непослушный ёжик коротко стриженных русых волос на недвижно лежащей на носилках голове… Марина не смела ничем потревожить его и лишь с тревогой смотрела на бледное лицо. Наконец сомкнутые веки дрогнули, раненый открыл глаза, и два взгляда – один встревоженный, другой спокойный – встретились. Он увидел, что глаза Марины полны слёз и сказал те самые слова, что навсегда остались в её памяти:
– Не плачь. Не надо, не плачь.
– Я не буду, честное слово, не буду. – и она вытерла слёзы ладонью, чувствуя, что непослушные слёзы продолжают катиться из глаз.
Дальше приёмного покоя больницы скорой помощи Марину не пустили, но она не уходила и ждала, пока примерно через полчаса тот же пожилой врач, отправляясь на другой вызов, не сказал ей, что её знакомому надо пару дней побыть в больнице под присмотром врачей, потому что рана может воспалиться.
Врач оказался прав: Анатолий пробыл в больнице два дня. Марина ежедневно навещала его, они подолгу разговаривали обо всём на свете, всё больше проникаясь симпатией друг к другу. Анатолий не скрывал, что рад её приходу, а когда часы посещений заканчивались, и Марину настойчиво начинали выпроваживать медики, Анатолий заметно грустнел. Да и она тоже стала замечать, что с нетерпением ждёт минуты, когда увидит Анатолия. Марина теперь временами с удивлением думала, что они с Анатолием годами жили по соседству (он рассказывал, что его детство прошло на той же улице, где и поныне жила она сама), а встретились только теперь. Как причудливо складывается человеческая судьба, – она порой сталкивает людей, живших на разных материках, а вот те, что годами жили рядом, могут вообще никогда не познакомиться…
Наконец, Анатолия выписали, и Марина теперь каждый вечер проводила с ним. Он встречал её возле университета и каждый раз провожал до дому, шутливо уверяя, что теперь он никому не позволит на неё напасть. Она в ответ шутила, что он только из больницы, его самого впору защищать, но Толя шутки не принял и вместо ответа однажды продемонстрировал ей, на что он способен, в прыжке ударом ноги сбив лист с ветки дерева на почти двухметровой высоте. Марина поняла, что шутки о Толиной беспомощности для него обидны, и больше так не шутила.
Как коротки были эти вечера, как много надо было успеть сказать влюблённым! Мир словно распахнулся для них, словно новыми красками засветилась тихо увядающая природа, вступившая в золотую пору осени. Марина и Анатолий каждый вечер приходили в тенистый парк кардиологического санатория – дом Марины был как раз неподалёку – и медленно бродили по аллеям, усыпанным тихо шуршащей под ногами золотисто – багряной листвой. Как хорошо думалось здесь, и как хорошо было идти об руку с любимым человеком! В один из таких тёплых осенних вечеров Анатолий, прощаясь с Мариной у её дома, заговорил о том, о чём она и сама теперь часто думала: отпуск у него скоро кончится, но они должны быть вместе, им с Мариной нельзя потерять друг друга, ведь они так счастливы, что судьба подарила им встречу. Сердце Марины быстро забилось от радости: именно этих слов она ждала, именно так она представляла себе будущую жизнь, только вместе, вместе на всю оставшуюся жизнь. Она подавила в себе желание тут же броситься Анатолию в объятия (впрочем, глаза всё равно выдали её счастье) и попросила день на раздумья – для приличия. Как она позже ругала себя за это соблюдение приличий! Ради этих приличий она отдалила своё счастье на целый день. Ах, если бы она могла знать, как мало счастливых дней ей было уготовано судьбой! Но никому не дано предугадать своей судьбы. Анатолий сказал, что понимает её колебания перед таким важным решением и согласен подождать. А ждать-то Марине было невмоготу самой. Она ничего не слышала в тот день на лекциях в университете: все мысли её были рядом с Анатолием. Наконец, она вновь увидела его, выйдя после занятий. Подошла, сдерживаясь, чтобы не бежать к нему со всех ног, и первое, что сказала, – были слова, что она согласна выйти за него замуж. Она так много раз про себя в течение этого дня повторяла на все лады эти слова, что даже не поздровалась, а выпалила сразу это. Выпалила – и сама поразилась, каким счастьем засияли навстречу ей глаза Толи.
До конца отпуска Анатолия оставались считанные дни. К счастью, при подаче заявления чиновники дворца бракосочетаний учли, что моряку скоро надо уезжать, потому в виде исключения дату регистрации брака назначили на ближайшую субботу. И вот она накатила, закрутила, завертела – предсвадебная суета. Свадебное платье, белая фата, улыбающиеся лица спешно приехавших родственников, звон бокалов с шампанским, молнии фотовспышек… Всё закрутилось, бешено завертелось, как в калейдоскопе. По прошествии времени Марина пыталась для себя восстановить в памяти свадьбу – и не могла, так спрессовались, наложились друг на друга эти суматошные дни.
* * *
– Я напишу сразу, как только приеду в Мурманск. Буду просить у командования жильё. Для начала хотя бы комнату в общежитии для семейных, а потом… В прошлом году двум лейтенантам давали – гостиничного типа, но жить можно. Ты тоже пиши. Надеюсь, что скоро смогу тебя вызвать телеграммой. – Они стояли на перроне, и Анатолий говорил и говорил, словно боясь остановиться, будто словами он мог отдалить страшные мгновения прощания.
Возле вагона было многолюдно: на Москву всегда много пассажиров. Некоторые, укрываясь от моросящего из свинцовых октябрьских туч дождя, держали над собой раскрытые зонты. Марина не замечала мелких холодных дождевых капель. Казалось, она вообще не замечает вокруг ничего и никого, кроме Анатолия. Она сквозь слёзы смотрела на него, любуясь им, молодым, красивым. Он был таким высоким и статным, в сверкающей золотыми петлицами чёрной форме морского офицера, в фуражке с золотым морским «крабом»! Он всё говорил что-то, а она молчала и только крепче прижималась к нему, такому большому и надёжному, – словно могла удержать его, не отпустить от себя в далёкое полярное Видяево, откуда он в любой день мог надолго уйти в море на своей суперсовременной подлодке, которой гордился и о которой всегда говорил с таким восторгом, что Марина даже немного ревновала его, словно речь шла не о чёрной стальной громадине, а о женщине.
Вокруг многоголосо шумела толпа, и никому не было дела до двух расстающихся близких людей – расстающихся надолго и – кто знает заранее? – может быть, даже навсегда. Как можно увидеть чужое расставание и чужие прощальные слёзы, если твои глаза тоже застланы слезами при собственном расставании?… Вагон тронулся, медленно проезжая первые метры той неизмеримой дали, что должна была разделить Марину и Анатолия. Марина сделала над собой неимоверное усилие – и разжала руки, даже чуть оттолкнула дорогого ей человека:
– Иди, поезд уже тронулся. Отстанешь – запишут в дезертиры! – она нашла в себе силы пошутить.
– Я напишу! – он пятясь стал отходить к вагону, не в силах отвести свой взгляд от её заплаканных глаз. – Не плачь, не надо. – он снова сказал те самые слова, что и тогда, вернувшись из бескровного забытья в «санитарке». Марина закрыла глаза рукой, не желая остаться в его памяти вот такой – слабой, растерянной, плачущей. Когда же через несколько секунд она отвела ладони от лица – Анатолия на перроне уже не было, лишь из дверей удаляющегося вагона, ей виделось, он прощально махал рукой. Чуть близорукая, Марина не могла уже хорошенько разглядеть его лица, но ей чудилось, что она видит его улыбающиеся только ей небесно - голубые глаза. Она побежала за набирающим ход поездом и бежала, пока не кончился перрон. А потом она стояла, до рези в глазах вглядываясь в удаляющиеся красные огни последнего вагона, которые – странная ассоциация! – вдруг показались ей глазами хищного зверя, который проглотил её любимого.
И вот они потянулись, нескончаемо длинные дни ожидания письма. Потом оно пришло. И второе, и третье – их было потом много, писем. Анатолий писал часто, и в его письмах она сквозь натянуто–бодрые строчки читала, что ему без неё очень плохо, что он в отчаянии оттого, что начальство не обещает никакого жилья, даже комнаты в общежитии. Об этом в письмах не было ни слова, но она понимала, что именно так оно и есть. И сама тоже писала в бодром, жизнерадостном тоне – об учёбе в университете, о приближающейся сессии, о своих успехах… Она знала, что там, в далёком Видяево, он читает её бодрые письма и тоже понимает то, о чём она не пишет: что ей плохо без него, что она ждёт от него каждого письма как утопающий ждёт протянутой соломинки, что она не хочет сдаваться отчаянию, и её единственная опора – надежда на скорую встречу, несмотря ни на что.
И вот пришёл день, когда Анатолий написал – скупо, как положено, без раскрытия военных секретов, что скоро их переписка вынужденно прервётся. И ещё – о том, что он очень соскучился по настоящему делу, что ему очень хочется поскорее в дальнее плавание, но хочется и поскорее увидеться с ней, его прекрасной молодой женой. Она поняла: скоро у Анатолия будет дальнее плавание. Сердце сжалось от тревоги, но Марина гнала от себя мрачные мысли. Она верила, что с ним ничего не случится: ведь судьба только что подарила ей Анатолия, нельзя же, чтобы она тут же и отняла его!
Она верила – продолжала верить – в спасительное чудо, даже когда по телевидению какой-то адмирал нехотя проговорил, что с подводной лодкой ситуация «закритическая». Она верила, что увидит своего Анатолия живым, даже тогда, когда сама приехала в Видяево и сидела в каком-то зале, где вместе с нею было несколько десятков таких же, как она, растерянных и заплаканных женщин – жён, матерей, сестёр тех моряков, которых так и не смогли спасти, поднять живыми из чёрных глубин Баренцева моря. Она отказывалась бросать в море венок, когда на теплоходе их привезли на то самое место, где под толщей воды лежала мёртвая подлодка.
И вот теперь, наедине с собой, она слушает грустные слова блюза, те самые слова, что когда-то сказал ей Толя, и пытается не плакать, то есть, ей кажется, что она не плачет, а на самом деле слёзы давно застилают ей глаза. Она вспоминает свой вчерашний счастливый сон: ей приснился Толя, стоящий в ослепительно белом столбе света и говорящий ей, чтобы она была сильной, не плакала и иногда вспоминала его, потому что его любовь всё равно останется с ней, он сам останется с ней – пока она помнит его.