Реквием Солнца

И Будет тебе от них только Больно – Прими их боль.
И Будет тебе от них только Страшно - Прими их страх.
Тебе им быть Верой, ибо от них будет тебе одно неверие.
Прости их так, ибо не могут они быть без прощения, и им не будет прощения, что не от тебя...
Кровь- Ты, Боль- Ты, Вера- Ты

Несут они боль и в крови покоятся, и не верят они – так рождены...
Не зрят в человеке Бога. Не зрят в сыне Отца – так темно им...
Как за Мать, что тебя родит, как за Землю, что тебя примет – Дары понесу.
Понесу Я - не они.

Так мой алтарь под звездой зажгу.
За слова, что станешь говорить – понесу Я тебе новый мир.
Так слово каждое твое моим миром станет и в Воле моей прибудет.
За кровь, и за боль, что не от мщения, но от любви к матери своей - Я подарю ей Сына Неба.
И не забудешь ты матери своей в том Небе.
И Земля та тебя не забудет.

Будет Все так.
Ибо будет Время тому.
И всему будет Время, и Время каждому.
Я - Время




Была глубокая ночь.
Ее трепетные глаза будто укрывали новорожденного невидимой вуалью покоя.
Он лежал под зияющим отверстием глиняного потолка в уютном свертке теплых материнских ладоней.
В округлое отверстие молча смотрело, усыпанное звездами, небо.
Казалось, что чудесный младенец - это всего лишь отражение мерцающей россыпи этого бездонного небосвода.
Казалось, что ему суждено раствориться в первых лучах кровавого восхода или исчезнуть с колючим порывом слепого, пустынного ветра.
Когда мирное жилище, наполнилось благодатным свечением большой белой звезды, сонное пламя в лампаде стало заметно вздрагивать.
Сухие ладони матери ощутили, как в спящем, молочном коконе, стучит самое настоящее человеческое сердце.
Секунда великой тоски и леденящего страха пронзила все ее материнское существо.
Леденящий страх сумел пробить толщу грядущего Времени и дотянуться до самого дна ее взволнованной Души.
Она вдруг увидела добродушного, смеющегося подростка в залитом солнцем дворе.
Встретилась с ним взглядом и будто растворилась в янтарном океане медового покоя.
Она увидела, босые ноги совсем еще юноши, от которых веяло мудрой пылью пройденных дорог и обретенным счастьем родного порога.
Она коснулась ладони уже молодого мастера. На его загорелой, чуть обветренной, спине виднелся глубокий след от тяжелого, старого мешка.
В этом мешке всегда было много тяжелых и острых глыб.
И Он говорил, что из острых и тяжелых глыб строят стены храмов.
Она услышала крик белой ослицы и увидела, как Он въезжает в распахнутые ворота Города.
Она вдруг вспомнила, как птицелов натягивает тетиву у клетки, и как вожделенно ждет своей жертвы...
На на нее вдруг пахнуло грозовой сыростью, той самой, первой ночи после распятия.
Уставившись, в обезумевшее от горя небо, Она обнимала, умытое ливнем, бездыханное его тело.
Покачиваясь из стороны в сторону, она убаюкивала его, его, уснувшего навсегда.
Свет упал на побледневшее ее лицо.
Из ее глаз хлынули, покатились по щекам слезы.
Одна, солоновато-горькая, тяжелая слеза ударила по самому носу младенца. Он еле заметно пошевелил губами, затем глубоко вздохнул и, чуть погодя, недовольно съежившись, звонко заплакал.
Пробудившись от секундного виденья, Мать жадно прижала малыша к своей груди и улыбнулась.
Фитиль лампады наконец успокоился.
Из – за холма донеслись обрывистые фразы, приближающихся Странников.
Ей показалось, что они говорили о ней, о ее младенце, и о какой-то, удивительно яркой звезде, что указала им верную дорогу.
Голоса смолкли у самого порога.
Овцы, звеня колокольчиками, стали неуклюже топтаться вокруг золотистого и ароматного снопа.
Шепча, какие то слова, на, неведомом Марии, языке, Волхвы низко поклонились аркообразному входному проему, и один за другим медленно вошли в жилище.
Они несли обещанные дары.
Они входили в обитель преисполненную светом большой белой звезды и материнским счастьем молодой роженицы.