Дети войны -8. В Москву! В Москву!

Получен диплом. В фибровом чемоданчике, подарке брата Николая, уместились мои пожитки. Вот Казанский вокзал Москвы - врата огромного муравейника. Еду к дяде Мише Древнову в Тушино, где они с тетей Ниной и дочерью Тамарой живут в бараке с 1945 года. Этот атрибут советского образа жизни представлял собой одноэтажный длинный, метров на пятьдесят, дом-казарму. При входе - кухня и туалет, неспособный обеспечить потребности жильцов в часы пик. Длинный коридор с клетушками-комнатами слева и справа. Считалось, что архитектор Иофан, проектируя дом на набережной в Москве ( улица Серафимовича дом два) на 5 тысяч человек имел установку не делать просторных кухонь - будет мощный общепит. Барак не имел кухни. У каждой двери на табурете стоял керогаз, а в табурете - посуда. В комнате на 16-ти квадратных метрах жила большая родня, аж три семьи. Стояли три кровати, стол, табуреты. Спальные места были под столом, на столе и на табуретах. Я был приписан к Юрию Шаброву, обретавшемуся летом на погребе, под окном. В гостевом режиме был принят, безоговорочно, и на довольствие (завтрак, ужин).

Я заметил, что в тесной квартире даже и мыслить тесно.
"Униженные и оскорбленные" Ф.Достоевский

Студенческая жизнь начиналась на частной квартире в Фирсановке, станции на Октябрьской железной дороге, и в Петровско-Разумовском, где были корпуса института. В доме 12 на Октябрьской улице мы жили вшестером. Народ был взрослей и интересней, чем в Арзамасе.

Гена Докудовский, подобно Александру Калиостро, казался человеком странного, неопределенного, возраста. Все-то он знал и понимал, хотя был тоже человеком из техникума. Он довольно быстро оценил доброту профессора А.Кульмана, и приспособился одалживать у него небольшие суммы, без отдачи. Профессор был старой закваски и на такие шалости закрывал глаза.
Гена был мастер на всевозможные розыгрыши. Иногда они оказывались не такими уж безобидными. Однажды ко мне заглянул землячок, Николай Морозов. Он старший среди нас по возрасту, был парторгом, человеком номенклатуры. Положение обязывало его вести работу, как положено, быть при исполнении партийного поручения. С электрички заявился Гена. Оценив нашу вольную беседу и расслабленность, он выпалил:
- Ну что, по радио еще ничего нового не сказали?
- ?
- О том что в Эфиопии землетрясение, о широкомасштабной помощи пострадавшим?
- А в чем дело?
- И вы ни-че-го не знаете?
- ?
- Так вот у наших друзей эфиопов несчастье - вся столица рассыпалась в пыль. Погибли люди, покалечены. Надо оказывать помощь 825 миллионов рублей. Откуда взять - с бедных студентов, как самых сознательных. Вот уже по группам подписные листы пустили.
- Сами знаете, какая международная обстановка. Помогать надо.
- Надо, но как, не сорок же процентов стипендии!
- Как сорок процентов?! Постой, постой, так ведь на хлеб уже не хватит!
- А так. Чтобы не было войны. Живы будем - не помрем!
- Ты чего-то путаешь. Может ЦК КПСС только рассматривает проект?
- Да пойми ты, что уже ведется сбор денег - кто сколько может, а потом усекут стипендию на сорок процентов.
Пропагандист и парторг проникся предстоящим безденежьем, стал роптать и материться.
- Вот так и живем идиотски. Только жизнь наладится - на-те, пожалуйста. Да я и так перебиваюсь на хлебе и чае. Каждый рубль приспосабливаешь на разные нужды, а тут - сорок процентов?! Головотяпство! Что делают! Что делают?!
- Добро бы было однократно, а то на картошку езжай, добровольную народную дружину - создавай, овощную базу - спасай.
Все дружно разводят пары негодования, подкидывая подробности.
- Что это за жизнь? - изрекает парторг. - Дерут как липку, и не моги пикнуть. Нет больше моего терпения. Завтра же иду в партком и кладу билет.
Дело зашло слишком далеко. Гена стал сбрасывать давление. - Утро вечера мудренее, может еще все утрясется!
- Что, ты не знаешь, как у нас принимается решение?
- Может быть найдут резервные деньги, а подписные листы объявят студенческой самодеятельностью.
- Гори оно все голубым огнем!
Розыгрыш раскручивали около часа. В итоге, для успокоения сказали Николаю, что пошутили, но коллегу понесло.
- Ничего себе, шутка, сорок процентов стипендии. Это же - подохнешь! Уходя, он продолжал исторгать искреннее негодование и осуждение происходящего.
Утром следующего дня мы сообща утешали Николая, и убедили не ходить в партком. Устами Василия Ивановича подобные ситуации надлежит решать просто: "Плюнь и забудь!"