Пусть живёт

— Нина Егоровна, что делать? — почти кричала в трубку средних лет женщина, отчаянно размахивая поношенной лисьей шапкой.
Облепившая мокрый лоб чёрная чёлка, сбившийся набок платок на шее, наполовину расстёгнутые натуральные, старенькие сапоги на ногах, брошенное как попало пальто в прихожей — всё говорило о том, что человек только-только пришёл с улицы.
— Что случилось, Анюта? — встревожено отозвалась Нина Егоровна.
— Андрейка! Андрей пропал! Я уже все дворы пробежала, в подъезды позаглядывала. Ума не приложу куда идти, где искать и что делать?
— Так ведь он у тебя по четвергам на эту… как его там… карату ходит, ты ж сама говорила. А потом… у вас же «мультики» есть!
«Мультиками» собеседница называла мобильные телефоны. Нина Егоровна из соседнего дома, одинокая, на вид лет семидесяти пяти, старушка очень любила Анну Сергеевну, или как она её называла, Анюту. Уж очень та походила на её погибшую несколько лет назад дочь: походкой, взглядом, манерой разговора... да и возраста она с её дочкой была одного. А поскольку жила Нина Егоровна одна: ни мужа, ни детей, ни внуков, ни друзей — то и привязалась она к Анюте и сыну её, Андрею.
— Так ведь он давно должен быть дома! Да и телефон отключен… А ведь точно знаю, деньги на сотовом есть! — плакала мать.
— Ну, ну, не тревожься, никуда он не денется. — Успокаивала её Нина Егоровна. — Хочешь, приду к тебе? Можа тебе полегче будет…
— Да нет, что Вы, поздно уже, — взяла себя в руки женщина. — Я сейчас ещё до парка пройдусь, через который он ходит.
— Как знаешь, как знаешь, милая. Да только не убивайся зазря. Ещё петух не кукарекнул, а ты уж с места дёрнулась!
Не успела Анна Сергеевна положить трубку, как в дверном замке провернулся ключ. Андрей, высокий худощавый пятиклашка, еле передвигая ногами, шагнул в квартиру.
— Ой, Ниночка Егоровна, пришёл! Пришёл, не волнуйтесь. До завтра, голубушка, — поспешила успокоить старушку Анна Сергеевна и, бросив трубку, вылетела в прихожую.
Краснощёкий не то от мороза, не то ещё от чего Андрей стянул с головы серую вязаную шапочку и тряхнул давно нестрижеными русыми волосами.
— Я с тренировки, мам.
Увидев сына живым и невредимым, Анна Сергеевна, едва не бросилась тому на шею.
— Зачем телефон отключил? Ведь знаешь, переживать буду!
— А-а… батарея села!
Андрей недовольно сморщился.
— Ты меня с ума сведёшь! — немного успокоившись, строго сказала Анна Сергеевна, как в замедленной съёмке, стягивая с себя платок.
Тот промолчал. Разувшись, он кинул на стул в углу прихожей огромную спортивную сумку и, не раздеваясь, скрылся за дверями своей комнаты. Анна Сергеевна, не говоря больше ни слова, взглядом проводила сына. Постояв с минуту, она медленно поплелась на кухню: ужин давно остыл.

— Знаешь, мам, — спустя час промолвил Андрей, наклонившись над тарелкой с супом, — сегодня так хотелось на всё наплевать и послать всех к чёрту!
Мать удивлённо подняла на сына глаза. До сих пор она не слышала от него слов «чёрт», «блин», «фиг» и им подобный мусор, чему Анна Сергеевна радовалась не только как мать, но и как учитель русского языка. Решая, в каком тоне сделать сыну замечание, она пристально на него посмотрела и… промолчала.
Андрей выглядел очень усталым, до неузнаваемости взрослым. Она и не задумывалась, как трудно ему в свои двенадцать лет идти вперёд, не бросая начатого; как трудно переступать через неприятности и неудачи, чтобы дойти до поставленной цели: стать победителем часто упоминаемых им соревнований. Она вдруг поняла, что её сын — целеустремлённый человек, молодой годами, но уже достаточно взрослый по делам и стремлениям. Забыв о слегка расстроившем её слове и, наблюдая за сыном со стороны, Анна Сергеевна почувствовала гордость. Гордость матери.

— Анюта, ну что у вас там случилось вчера? Хде Андрея носило?
Дождавшись конца очередной бессонной ночи, Нина Егоровна с утра схватилась за телефон.
— Да, всё хорошо, тёть Нин! На тренировке из них вчера отбивные делали, — уже с некоторым юмором ответила Анна Сергеевна. — Вон, встаёт уже...
— А, ну и слава Богу! А то тебя успокаивала, а у самой сердце тожа не на месте, в последнее время живём, неспокойно всё. Ага. Ты ба хоть после работы как-нить заглянула ко мне, хоть на полчасика, а?
— А зачем долго ждать, Нина Егоровна, сейчас Андрейку за порог, да и к вам. У меня сегодня свободный день: ни репетиторства, ни занятий в техникуме, — пояснила она, — так что запасайтесь чайком!
— Ух, моя хорошая! Да как же «запасайтесь», у нас с Василием всегда всё готово. Он ведь, бестия рыжая, тоже тебя любит, — засмеялась в трубку старушка. — Ждём, ждём, милая!

— Знаешь тёть Нин, — через пару часов сидела за кухонным столом у знакомой Анна Сергеевна, поглаживая на коленях рыжего кота, — вот смотришь иной раз по телевизору, как награждают победителей олимпийских игр, спортсменов разных… и кажется, как им всё легко да просто даётся, а ведь как обманчива картина. Чтобы один раз выступить, люди годами готовятся. Да ещё как готовятся-то, буквально на износ живут! Вчера вынула из спортивной сумки Андрея кимоно, а его хоть выжимай! Будто в нём в бассейне парня искупали. Это ж сколько надо было сил приложить, что б вот так… А ведь он совсем ещё ребёнок. Я вот на даче в самый зной работала, и то… не припомню, чтоб меня «выжимать» можно было.
Анна Сергеевна встала из-за стола. Кот с грохотом спрыгнул на пол, недовольно подёргивая хвостом.
— Приберусь у Вас немного: полы хоть протру, да пыль смахну, — улыбнулась женщина.
— Спасибо, Анюта, спасибо. Без тебя совсем бы грязью заросли. Василий, сама понимаешь, худой помощник.
— В этом — плохой, а в чём-то и незаменимый, верно Василий? — подмигнула гостья рыжему хозяину.
— У, молодых, силы мно-ого, — отхлебнула уже совсем остывший чай Нина Егоровна.
— Да ведь дело-то не в молодости даже, — возразила Анна Сергеевна. — Молодыми все бывают, а вот сильным — не каждый!
— Это да…
Старушка замолчала и взглянула на гостью, будто решая говорить—не говорить. Вздохнув, она всё же промолвила:
— Молодые да здоровые всем нужны, а стоит человеку захворать иль состариться… оглянешься, и нет никого рядом-то...
— Ну, тёть Нин, — виновато улыбнулась ей Анна Сергеевна, — не всегда всё так плохо. У других в семьях и мир, и взаимопомощь уживаются.
— У други-их… Мы-то чем с тобой хуже? Ты, вон, одна с мальцом на руках, сколько в жизни потерпела. Колька твой, прости Господи, как узнал о твоей болезни, так и дырка свись. Только его и видали! Ладно, бабы — народ дурной, для себя ничего, для других всё стерпим, но ведь мальцу-то отец нужен. Али неправда?
— Нужен, тёть Нин, — вздохнула Анна Сергеевна и скрылась в ванной.
— Я вехоть-то старую накануне выбросила, ты другую возьми в шкапу сверху, — старалась перекричать Нина Егоровна гремевшую в ванной о старое пластмассовое ведёрко воду.

Протерев в маленькой, пропахшей не то травами, не то лекарствами комнатке скрипучий, за многие годы обшарпанный пол, Анна Сергеевна принялась за пыль. Перебирая книги на полках древнего, но приятного резным узором шкафа, она наткнулась на Библию.
Нина Егоровна, насидевшись одна на кухне, вынырнула из дверного проёма.
— Тёть Нин, Вы только посмотрите! — воскликнула вдруг Анна Сергеевна, уткнувшись в Писание. — «Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые». Это что же? Выходит, я сильная, раз сына имею молодого?
— Чудная эта книга, — с ударение на «а», произнесла старушка, — хотя-я… вроде неплохая. Вот и мужьям велит жён своих любить не абы как, а как собственные тела. О как! Хе-хе, — провела костлявой рукой по своему морщинистому по-старчески жёлтому лицу Нина Егоровна. — Как книга-то жён величает «немощнейшим сосудом»! Берегите, говорит... А эти, безбожники, всю жизнь на бабах ездят, да ещё и погоняют, бесстыдники.
— Вы, никак, сильно на мужичков злы, тёть Нин, а? — рассмеялась Анна Сергеевна.
— Хык, смешно ей! — Старушка устроилась на край небрежно заправленной кровати, на которой чего только не было: большие и маленькие подушки, носовые платки, пуховая шаль, газеты, таблетки и много-много разноцветных хлопчатобумажных покрывал. — Удивляюсь я тебе, Анюта.
— Удивляйтесь, не удивляйтесь, а мне сына растить надо. — Анна Сергеевна поставила книгу на место. — Не помню, кто говорил, ссылались вроде даже как на Библию, что, мол, собирать имение родители для детей должны, а не наоборот, вот и бегаю с одной работы на другую. А потом…
Анна Сергеевна сосредоточенно потёрла жирное пятно на клеёнке, что свёрнутой лежала на резном журнальном столике возле книжного шкафа.
— …не прощу себе, если Андрей предателем вырастит… Не прощу!
Она замолчала, с силой сжав тряпку, губы задрожали, на глаза навернулись слёзы.
— Ну-ну, — всплеснула руками старушка, — полно тебе слёзы лить! Ишь, уцепилась за парня! Гляди, сбежит. Тут надо мудро думать, да-а… Вона, в древние-то времена как дети отцов да матерей боялись, слова поперёк молвить не могли, а особо буйных, да непокорных родителям народ камнями побивал, из городов выгонял… А сейчас чего творится? Эта пишет, — махнула она рукой по направлению книжной полки, куда Анна Сергеевна только что вернула Библию, — «Не пренебрегай матери, когда состарится…» Какой там! Нету-ка нынче почёта старикам, милая, нету. Оттого и умирают наши детки молодыми, не оперившимися…
Старушка задохнулась и неожиданно зашлась в плаче, сотрясаясь всем своим хрупким телом. Её рука привычно сползла в карман цветастого передника и вынула слегка помятую фотографию, точно такую же, что висела в рамочке над её кроватью. С портрета улыбалась тёмноволосая с мелкими кудряшками молодая женщина, единственная дочь Нины Егоровны.
— Венец стариков — сыновья сыновей… Венец стариков… А ведь мне доченька даже внучка не оставила… — причитала она.
— Ну, что же Вы это, Нина Егоровна! — Перепуганная Анна Сергеевна подбежала к старушке, бросая на ходу тряпку. — Меня успокаивали, а сами-то, сами!.. Разве так можно? Ну же, родненькая, перестаньте. Пожалейте себя и меня…
Анна Сергеевна обняла её за худенькие старческие плечи и та, будто ребёнок, покорно уткнулась ей в грудь.
— Грешные мы, Анюта, грешные! Позабыли Бога-то, вот и расплачиваемся за грехи. Кабы верили, так и детки наши святы были. Жили б на радость нам, немощь нашу на руках своих носили… Грешные мы, Анюта… Грешные…

После бессонной ночи старушка под действием успокоительного вскоре уснула. Анна Сергеевна по-хозяйски прибралась на кухоньке, оделась и вышла из квартиры, плотно прикрыв за собою дверь. «Обед. Вот-вот Андрейка со школы вернётся, надо накормить, наверняка опять в столовую не ходил. Горюшко моё. — Она мысленно улыбнулась, любовно вспоминая накануне уставшее лицо сына. — О, Господи!»
Анна Сергеевна неожиданно вздрогнула. На углу их дома трое незнакомых подростков жестоко избивали четвёртого. Какой-то отважный дядька уже во всю глотку орал с третьего этажа дома напротив:
— А ну, прекратить! Я позвонил, куда следует, щас в милицию загремите! Там вам всем не поздоровится!..
Сердце матери сжалось, казалось, в одну крохотную точку. «Не приведи, Господи, испытать смерти сына! Не приведи, Господи! Не приведи, Господи!» — как заклинание твердила она, бессознательно ускоряя шаг по направлению к дому.
Схватившись за ручку подъездных дверей, она в ужасе остановилась: «А ну как мужик и не звонил никуда, а только припугнул?» Анна Сергеевна вышла на середину двора, в поле зрения вновь попала до сих пор продолжавшаяся ужасная сцена. Она живо юркнула в карман пальто и достала сотовый. Набрав 02 и сбив на бок лисью шапку, она поднесла телефон к уху. В ту же минуту из-за угла дома вывернул милицейский «бобик»… Рука сама опустилась.
В воздухе, точно крошечные бабочки, запорхали снежинки. Анна Сергеевна устало, будто после тяжёлой физической работы, направилась к дому. Всё, слава Богу. Лишь мысль беспокойно крутились и путались, не в силах успокоиться сразу: «Не приведи, Господи, испытать мне смерти сына! Всё перенесу, всё выдержу, только пусть живёт! Пусть живёт!»