Колдун

- Господа пассажиры! Прошу пристегнуть ремни. Наш самолет начал снижение. Через двадцать минут будет произведена посадка в аэропорту "Манас" города Бишкек. Температура в аэропорту 16 градусов.
Народ в салоне зашевелился. Спящие проснулись, читающие стали искать ремни, разговаривающие перешли на новые темы, связанные с предстоящей посадкой.
Николай Иванович застегнул ремень и посмотрел в окно. Самолет летел еще достаточно высоко, и можно было еще раз обдумать предстоящие дела. Из года в год он ездил в эти края, на один из заводов своего министерства. Его встречали почетно, как представителя науки. Однако он не чувствовал своей незаменимости. Он считал, что и на месте есть довольно квалифицированные специалисты, способные все сделать сами. Тем не менее временами его посещали мысли прямо противоположные. Он чувствовал себя гордым от сопричастности к чему-то реальному. И тогда ему хотелось приносить ощутимую пользу, а не получать 101-ю зависимость, никому и ни для чего не нужную.
Вот уже несколько лет его в поездках сопровождала Анна Николаевна, опытный, исполнительный инженер. Хотя они не были близки, но ее присутствие благотворно действовало на Николая Ивановича: всегда было с кем перекинуться словечком, о чем-либо попросить.
Самолет приземлился. Они получили багаж и вышли из здания аэропорта. Их ослепило горячее южное солнце. Было ранее утро, но солнце припекало все сильней, и хотелось спрятаться в тень. Николай Иванович и Анна Николаевна встали в очередь на остановке автобуса. До ближайшего рейса оставалось около часа.
Прошло пять минут. Было скучно. Однако разговаривать со своей спутницей Николаю Ивановичу не хотелось. Да и не о чем было говорить. За долгие дни совместного пребывания в командировках, казалось, уже все было переговорено. По-видимому, Анна Николаевна тоже начинала испытывать беспокойство, связанное с молчанием. Это мучительное для обоих состояние неожиданно прервал появившийся неизвестно откуда киргиз. На чистом русском он спросил, куда ехать. Николай Иванович ответил. Киргиз расплылся в радостной улыбке и потащил Николая Ивановича за рукав куда-то в сторону. Через несколько минут они сидели в "Рафике" и мчались по улицам Бишкека.
Николай Иванович испытывал облегчение и чувствовал, что в его душе поднималось что-то радостное. Он не переносил ожидания, сиденья на месте. Ему нужно было движение, ощущение, что жизнь идет. Он оглянулся на попутчиков: кроме него и Анны Николаевны в "Рафике" было еще несколько человек. Микроавтобус выехал из города и быстро покатил по шоссе на восток вдоль синеющих справа гор.
Анна Николаевна чувствовала себя виноватой, что не нашлась, как прервать затянувшееся молчание. Все последующее время она выдумывала тему для разговора, и, наконец, спросила:
- Как ваша последняя заявка, вы ее отправили?
Николай Иванович поморщился. Он только отключился от всего, что оставил в Москве...
- Заявка? - пожал плечами он. - Отправил ее недавно.
- Как вы решили вопрос с прототипом? - настойчиво продолжала Анна Николаевна, развивая с таким трудом найденную тему.
Внимание Николая Ивановича привлекла в это время гора, которую они проезжали. Эта гора выделялась среди других, составляющих линию хребта, вдоль которых они двигались. Очертания этой горы были довольно причудливыми и постепенно менялись в ходе движения. Желая сменить тему разговора, Николай Иванович спросил про эту гору старика, сидевшего спереди. Старик обернулся посмотрел своими помутневшими глазами на Николая Ивановича, потом посмотрел на гору, опять на него.
- Это, мил-человек, колдун-гора. Присмотрись к ней. Видишь, как будто лежит человек со сложенными на груди руками и большим животом?
Николай Иванович посмотрел и удивился, как он этого не видел раньше. При более пристальном взгляде он различил, что эти очертания состоят из отдельных выступов, расщелин, камней. Но общее впечатление поразительно соответствовало тому, что сказал старик.
- А почему эту гору так назвали? - спросил Николай Иванович.
Старик пожал плечами, сказав, что в этих краях он недавно.
- Колдунов не бывает, - произнесла Анна Николаевна, - значит, и неправильно назвали эту гору. Надо было ее по-другому назвать.
- Никогда не следует быть уверенным в чем-либо, - вступила в разговор пожилая женщина.
Николай Иванович с интересом взглянул на нее. Это была одна из тех женщин, которым можно дать от 50 до 80 лет. На голове была зеленая косынка, из-под которой выбивались пряди седых волос. На веснушчатом и морщинистом лице гордо выделялся нос с горбинкой. Глаза и рот изучали полу-улыбку, которая придавала лицу лукавый и загадочный вид.
Я не могу сказать, что сама встречалась с людьми, обладающими магической силой, с теми, которых вы называете колдунами, - продолжала женщина, - однако я знакома с людьми, которые рассказывали о таких встречах, и считаю, что им верить можно.
Находившиеся в салоне "Рафика" пассажиры повернулись в сторону пожилой женщины. Даже водитель, не отрывая глаз от дороги, слегка склонил голову в ее сторону.
- Я знаю несколько историй, подтверждающих существование колдунов, - проговорила пожилая женщина более уверенно и громко, почувствовав общее внимание к своим словам. - Одну из них я вам расскажу. Ее мне поведал мой дед в 20-е годы. Жили мы тогда в Туле.
Раз поехал он в деревню к родственничкам. Ну, как водится, набрал подарков, угощений. В то время самым надежным транспортом была лошадь. Повстречался ему попутчик. Поговорили, кто, откуда. Решили ехать дальше вместе. Наступил вечер. Надо было думать о ночлеге. Вскоре в стороне показался домик, окруженный раскидистыми деревьями. Подъехали они к дому, постучали. Дверь открыл старик, высокий, с длинными седыми волосами.
- Отец, переночевать у тебя можно?
- А почему нельзя? Можно, заезжайте.
- А куды ж нам коней-то?
- Заезжайте, в ригу становите (вы знаете ригу? Там молотили, туда корм складывали).
Заехали они, коней поставили, взяли продукты и вошли в избу. Старик провел их в горницу, усадил за стол. Дед мой со своим попутчиком развязал узелки, хозяин поставил крынку молока, картошки.
Дед мой после еды спросил:
- А где нам, отец, лечь, чтоб мы вам не мешали?
- Да лезьте на полати, ложитеся.
Влезли они, легли, стали уже дремать. Вдруг слышат какой-то шум в сенях, приглушенный говор. Дед мой стал прислушиваться. Вначале ничего не мог разобрать. Наконец, ему удалось расслышать несколько слов:
- Ну, как отец, дела-то?
- Да дела-то ничего: два есть!
- Так давай вначале поужинаем.
Дверь открылась, и в горницу вошло одиннадцать мужиков. Старик поставил им холодец, мясо. Вот, они поели, поужинали, наелись досыта и... как сидели, так и остались сидеть. Как столбы - все двенадцать человек. Тут попутчик и говорит:
- Давай слазить!
Дед то мой:
- А куда?!
- Слазь, не боись, никто нас не тронет. Слазь, теперь мы хозяева, а те нехай посидят.
Слезли они с полатей, и давай себе ужинать. А те все двенадцать человек сидят. Потом стали искать, что где. Нашли, где у них люди резанные, где одежда, обувка, деньги. Много там чего нашли. Продолжали искать до рассвета. А те все сидят. Потом стало развидняться. Они пошли, коней позапрягли, выехали на дорогу. Попутчик дедов заходит и говорит:
- Ну-ка, выходите наружу, бейте друг друга! По мордам!
Они как все двенадцать человек выскочили на улицу, да друг друга на пару по мордам! Дед с попутчиком поехали. А они бьются. Отъехали недалеко, встречается им мужик. Попутчик говорит:
- Ты пойдешь, там двенадцать человек друг друга бьют по мордам. Скажи им, чтоб они разошлись какой куда!
А они там волнуются, бедные. Мужик говорит:
- Разойдись, какой куда! - И они, какой куда, какой куда побежали по сторонам.
- Теперь что вы скажете? Кем был попутчик деда моего?
Анна Николаевна первой нарушила молчание:
- Он был тем, кого сейчас называют гипнотизерами. Как доктор Кашпировский.
- Разные названия таких людей не меняют сути дела, - проговорила пожилая женщина. - А кто, по-вашему, гипнотизер? Что лежит в основе его способностей?
На этот раз никто не проронил ни слова.
Николай Иванович посмотрел в окно. Долина, по которой они ехали, начала сужаться. Справа и слева возвышались скалы. Одни были розового цвета, другие зеленоватого. У их основания было довольно много камней. Внизу журчала река.
- Со мной тоже произошел странный случай, - неожиданно заговорил молчавший до последнего времени полный мужчина. На его красноватом лице блестели маленькие свиные глазки, перебегавшие с одного человека на другого и, казалось, спрашивали, с интересом его будут слушать или нет.
- В молодости я гулял с одной девушкой. И вот девушка эта, невеста моя, померла. Я ее очень любил и крепко жалел. Раз собралась возле колокольни молодежь. Я и говорю:
- Э-эх, была бы там сейчас моя Маруся, я бы залез на колокольню.
А ребята привязались:
- А тебе не залезть на колокольню!
Время уже было одиннадцать - двенадцатый час.
Я говорю:
- А вот залезу! Залезу и позвоню. Только туды залез на колокольню, гляжу: моя Маруся там сидит! Вот так, согнувшись. Я ей:
- Маруся! - Она не отвечает. Я: - Маруся! - Не отвечает.
Я с нее платок сдергиваю - и в карман. В колокол позвонил, спускаюсь. А у самого ноги дрожат. Хочу быстрее, но не могу. Темно! Вот и последний пролет. Уже видно светлое пятно входного проема. Наконец, я внизу. На лбу пот - не поймешь, от беготни или от страха. Ребятам говорю:
- Вот, она сейчас там была, платочек снял с нее.
Смотрят: верно, тот самый платок, в котором похоронили. Погуляли мы еще, пошли по домам. Я подхожу к своему дому, и словно предчувствие какое, мурашки по коже забегали. - Тут пассажир с красным лицом перевел дух и торжествующе огляделся. Все сидели, затаив дыхание, с неподвижными лицами, словно боясь пошевельнуться. Один шофер, хотя, несомненно, слышал рассказ, не отрывал глаз от дороги, которая петляла среди скал ущелья.
- Пришел домой, - продолжил рассказчик, - разделся, потушил свет. Вдруг слышу, стук. Три раза так: тук-тук-тук. Я открываю дверь, смотрю - она. Говорит:
- Отдай мне платок!
Я ей выношу, кладу на крыльцо, говорю:
- Возьмите.
- Нет, как сумел снять, так сумей и повязать!
Я захлопнул пред ее носом дверь. Сам креститься, читать молитвы. Во вторую ночь опять приходит.
- Коля, отдай мне платок!
Я опять вынес ей - она опять не берет. И вот, привели на следующий день попа, поп ходил тут, махал кадилом. Причастили меня, поговел я. Но все же решили: придется повязать. Дождался я ближайшей ночи. Пришла Маруся. И только стал я повязывать платочек - она меня как схватит! Ее костлявые пальцы так и впились в мои кисти! Схватила крепко и зажала.
Рассвело. Прибежали люди. Стали пытаться разжать: ни топором разрубить, ни пилой распилить, все никак. Так я и помер. Вместе с ней меня и похоронили. Ха-ха-ха...
Тут рассказчик громогласно рассмеялся, пунцово при этом побагровев. Однако никто не разделил его веселья. Все сидели, словно воды в рот набрав. Шофер выругался и, вильнув, остановил машину. Он повернулся и сказал, что пока мы не выедем из ущелья, чтобы не было в салоне ни звука.
"Рафик" двинулся вновь, петляя по шоссе среди гор. Так как дорога пошла вниз, все надеялись, что ущелье скоро кончится. И в самом деле, не прошло десяти минут, как горы стали расступаться, и впереди показалась синяя полоска водной глади - это был Иссык-Куль. Шофер обернулся к пассажирам, весело подмигнул. Все поняли это как знак снятия табу на разговоры и повеселели. Однако продолжали молчать, словно не решаясь прервать возникшую паузу. Неожиданно нарушил молчание старик, сидевший спереди.
- Вот вы рассказываете всякие сказки, а я расскажу случай, который со мной произошел в действительности. Это было в 43-м году в районе Курска. Да, да, это было то самое знаменитое сражение летом 1943 года. Я служил в артиллерии. Наша четвертая батарея входила в состав 540-го артиллерийского полка. В конце марта батарея заняла позицию на одной из высот в восьми километрах северо-западнее станции Поныри. Шло время, и мы окапывались. Тысячами сгоняли народ из окрестных деревень на рытье траншей, строительство укреплений. На этом направлении ожидалось наступление фашистов. Но шли недели, все было тихо. Конечно, были перестрелки, были мелкие стычки. Но крупных боевых действий не происходило. В небе же шли ожесточенные бои. Вражеские самолеты постоянно пересекали линию фронта и пытались нанести удары по нашим коммуникациям. Несколько раз мы получали приказ быть в полной боевой готовности встретить возможный удар врага. Особого напряжения обстановка достигла в июне. Это было самое излюбленное время наступления для фашистов: ночи короткие, сухо, тепло. Но гитлеровцы молчали. Мы же чувствовали, что битвы не избежать, и хотелось начать ее пораньше.
Второго июня в очередной раз поступил приказ быть в боевой готовности. Мы к нему отнеслись спокойно, так как уже давно были готовы отразить врага. В ночь с четвертого на пятое мы практически не спали. В третьем часу ночи наша артиллерия открыла огонь. В точение получаса стояли гул и грохот. Справа, слева, спереди виднелись вспышки огня. При этом зрелище невольно охватывала гордость за нашу мощь. Четвертая батарея получила приказ не участвовать в артподготовке, чтобы преждевременно не обнаружить своего расположения.
Стихла канонада, наступила тишина. Еще было темно. Мы напряженно ждали, что будет дальше. Только полпятого послышался мерный гул со стороны вражеских позиций, и мы на уже светлом небе увидели сотни фашистских бомбардировщиков. Послышался свист первых бомб. Мы бросились на дно траншей. После этого в дело вступила немецкая артиллерия. Не помню, сколько времени продолжался обстрел. Вернее, он вообще не прекращался, только через час немного ослабел. После артподготовки фашисты бросили на наши позиции танки. Через несколько часов первая линия обороны была прорвана, и танки устремились вглубь расположения наших войск. В это самое время Дима Медведков, мой товарищ, выглянув из траншеи, закричал: "Танки!" Мы, несмотря на продолжающиеся разрывы бомб и снарядов, бросились к своим орудиям. Зрелище было завораживающее: по полю, грозно рыча, двигалось более двадцати немецких танков. Они пока находились в двух километрах от нас. Казалось, что это было в кошмарном сне. Я не верил в реальность происходящего. Ярко светило солнце. Невдалеке зеленел лес. И одновременно эти танки, самолеты, разрывы снарядов. Казалось, две реальности, два мира наложились друг на друга - настолько фантастической была обстановка. Однако ноги, руки, голова продолжали выполнять заученные движения, все, что было необходимо для ведения боя. У стволов передних танков появились облачка дыма. Через мгновения столбы земли выросли у наших орудий. Начался бой. Сразу же был убит расчет третьего орудия. Через некоторое время снарядом было разбито второе орудие. Вот подбит первый танк, второй... Оставшиеся танки были уже близко, и была четко видна свастика на броне. Это были "Тигры". В наш полк недавно поступили 57-милиметровые противотанковые пушки. Если бы не зверобои, как их называли, туго бы нам пришлось. "Сорокапятки" не пробивали десятисантиметровую броню "Тигров". Танки приближались. Мы перешли на прямую наводку. Все вокруг дрожало от грохота танков, разрыва мин, снарядов, бомб. Солнце то и дело скрывалось в густой пелене дыма и пыли. Горели танки, горела краска на стволах орудий, раскалившихся от непрерывной стрельбы. Последнее, что я помнил в этом сражении - это столб земли у самой пушки, и темнота.... Очнулся я в госпитале, весь перебинтованный. Месяц я там провалялся. После выписки получил отпуск на десять дней, отправился в свою деревню. Два года я не был в родных местах. До пруда меня подвезла попутка. Иду дальше по пыльной дороге. Рядом тянутся ивы, справа под обрывом сверкает речка, и так хорошо у меня на душе, как никогда не было. Казалось, не оценил бы я всех красот родных мест, если бы не было двух лет войны. Наконец, из-за поворота увидел свой дом. Под окнами сидит - я глазам своим не поверил - мой отец. Я к нему, но тут произошло что-то странное. Отец уставился на меня, потом стал креститься и, опираясь на палочку, быстро-быстро засеменил в дом. Я подошел к дому, взялся за ручку двери - дверь была заперта.
- Отец, открой, это я, твой сын! - стал кричать я и трясти дверь. В доме молчание. Наконец, послышался голос отца:
- Иди туда, откуда пришел. Жаль, что не знаю, где твоя могила, а то бы вбил осиновый кол, чтобы не гулял средь бела дня и не пугал честных людей.
Я понял, чего испугался отец, и отошел от двери.
Скоро пришла мать. Она со слезами бросилась ко мне и долго не могла ничего сказать. Мне запомнились только ее сбившийся белый платок в цветочек и загорелые, огрубевшие от тяжелой работы руки.
Я сел на лавочку. Мать вошла в дом. Долго она уговаривала отца, объясняла, что никакой я не вурдалак. Оказывается, они получили похоронку и считали меня погибшим. Наконец отец вышел из дома с иконой Николая-чудотворца, потребовал, чтобы я перекрестился и поцеловал ее. И лишь после этого он согласился, чтобы я вошел в дом. Но потом еще долго я ловил на себе подозрительный его взгляд.
Старик замолк. Только сейчас Николай Иванович обратил внимание на красоту его лица, несмотря на морщины, седые волосы. В его лице светились какое-то благородство и гордость, которые он сумел сохранить, несмотря на свои годы.
"Рафик" катил вдоль Иссык-Куля. Показались одноэтажные и двухэтажные дома в обрамлении зелени. Это была Чолпон-Ата. Николай Иванович со своей спутницей простились с попутчиками. Николай Иванович в последний раз взглянул на старика, как на живое свидетельство давно прошедшей эпохи. Ему хотелось получше запомнить его лицо, вдруг открывшееся ему после его рассказа. Дверь хлопнула. "Рафик" набрал скорость и скрылся вдали. Николай Иванович и Анна Николаевна пошли по переулку в сторону гор. Неожиданно Анна Николаевна спросила:
- Николай, какой сейчас процент накладных расходов у нас в институте?
Николай Иванович промолчал. Говорить ему сейчас, тем более о накладных расходах, не хотелось.