Сладкая горечь любви

Сладкая горечь любви

Мы встретились случайно на Невском проспекте. Я её сразу узнал, хотя прошло 30 лет.
Её чёрные распущенные волосы всё так же небрежно спадали на плечи. А тёмные, смолистые глаза нисколечко не изменились. Они были такими же тёплыми и ласковыми, особенно тогда, когда она улыбалась.
Мы безумно обрадовались этой встрече, расцеловались и нырнули в ближайшее кафе, благо на улице шёл дождь; сели за столик, заказали по бокалу вина, кофе с пирожными и стали вспоминать ту единственную нашу ночь в стогу сена, ту молнию, которая сверкнула тогда над нами…

* * * * *

Последним после скорых и фирменных поездов с Московского вокзала отправлялся так называемый товарно-багажный состав. Тащился он очень медленно, останавливаясь буквально на каждой станции. Его иначе, чем черепахой, никто и не называл. Зато билеты стоили дёшево. А что ещё нужно для бедного студента?

Я в то время только что сдал экзамены за первый курс университета и ехал в Москву на юбилей любимой тётушки.
Ехал я не один. Компанию мне составил мой приятель и однокурсник Костик. Невысокого роста рыжеволосый молодой человек, неугомонный как ртутный шарик, весельчак и балагур, душа компании. Вот уж кто точно в карман за словом не полезет.

С попутчиками, надо прямо сказать, нам повезло. Вместе с нами ехали две довольно-таки милые студентки медички из Москвы. Они приезжали на экскурсию в музей под открытым небом, как иногда называют Ленинград. Одну звали Ирина, другую -- Тамара.
На Тамаре были салатного цвета жакет и юбка. На Ирине -- кружевная белая блузка навыпуск и тёмная юбка.

Когда я первый раз взглянул на Ирину, у меня сразу перехватило дыхание и подкосились ноги.
Я не мог оторвать от неё своих глаз. Она тоже с какой-то напряжённой нежностью смотрела на меня.
Я застыл на месте и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Неловкая пауза затянулась и, казалось, будет длиться вечно.
Она первой взяла себя в руки и, глубоко вздохнув, опустила глаза.
Вслед за ней я также отвёл свой взгляд в сторону. Хорошо, что Костик разрядил обстановку, рассказав какой-то глупый,
но удивительно смешной анекдот.

Затем взяла слово Тамара и поведала весёлую историю про глупого профессора и находчивого студента.
Как оказалось, она мало в чём уступала Костику. Они на пару и дальше продолжали смешить и развлекать всю нашу компанию.
Мы же с Ириной украдкой переглядывались, обмениваясь застенчивыми улыбками.
Мы оба томились от непонятно откуда нахлынувшего на нас волнения, но не могли об этом открыто сказать.

Когда проводница принесла чай, Тамара напомнила Ирине, чтобы та вернула ей книжку.
-- Книжка библиотечная, у меня уже все сроки прошли, -- сказала она.
-- Я только одну страничку дочитаю и тут же отдам, -- ответила Ирина.
Она достала тонкую синею книжицу, раскрыла её и углубилась в чтение.
-- Что же так захватывает девичью душу? – полюбопытствовал Костик.
-- Рассказы Бунина, -- ответила Тамара.

Вскоре Ирина, перевернув последнюю страницу, вернула книжку подруге.
-- Интересно, что же за рассказ вы там читали? – спросил я.
-- «Солнечный удар», -- ответила Ирина.
-- Шикарный рассказ! -- кивнула головой Тамара.
Я, к своему стыду, вынужден был признать, что этот рассказ не читал.
-- А он о чём? -- спросил я.
-- Там на пароходе, -- объяснила Ирина, -- который плыл по Волге, поручик влюбился в барышню и предложил ей сойти на берег. Да чего это я говорю, давайте лучше прочту. Она взяла книжку и раскрыла её в начале рассказа.
«Поручик взял её руку, поднес к губам… пробормотал:
— Сойдём...
— Куда? — спросила она удивленно.
— На этой пристани.
— Зачем?
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
— Сумасшествие...
— Сойдём, — повторил он тупо. — Умоляю вас...
-- Ах, да делайте, как хотите, -- сказала она, отворачиваясь».
-- А что дальше? – спросил я.
-- Дальше они сошли на берег и провели ночь в какой-то гостинице.

-- Романтично, -- кивнул головой Костик. -- Ну просто великолепно!.. "Это надо же, какие были барышни в прошлые времена! -- мечтательно произнёс он, закатив глаза в потолок. -- Не то, что нынешние, расчётливые и практичные".
-- Вот только не надо обобщать! -- возразила Ирина. – Девушки бывают разные.
-- Давайте я спрошу по-другому, -- продолжил Костик. – Вот если бы вы были на месте той барышни, как бы вы поступили?
-- Это зависит от того, кто этот поручик.
-- Ну, предположим, это я, -- игриво прищурив глазки, сказал Костик.
-- При всём уважении к вам, Константин, -- кокетливо улыбнулась Ирина. -- Я бы осталась на пароходе.

И чёрт меня дёрнул за язык. Взял, да и ляпнул:
-- А если бы на месте поручика был я?
Ирина, не ожидавшая от меня такого подвоха, дёрнулась и замерла в полном оцепенении. А затем, как бунинская героиня, приложила тыл руки к горячей щеке и перевела дыхание. Она посмотрела на меня и, слегка прищурив глазки, наигранно улыбнулась, видимо, намереваясь отделаться какой-нибудь шуткой. Но вдруг покраснела и, как мне показалось, помимо своей воли произнесла:
— Ах, да делайте, как хотите, — и отвернулась.
-- Так! -- радостно захлопал в ладоши Костик, обращаясь ко мне. – Ты готов сделать решительный шаг навстречу судьбе и сойти с поезда?
-- А моя сумка? – спросил я.
-- Не волнуйся, я передам её в камеру хранения в Москве, -- язвительно ответил он.
-- А я сдам в багаж твой чемоданчик, -- обращаясь к подруге, сочувственно покачала головой Тамара.

В это время поезд замедлил движение, приближаясь к очередной станции.
-- Ну что, ребятки, у вас ещё есть время дать задний ход, -- произнёс Костик.
Он от удовольствия потирал ладони, ожидая, что мы пойдём на попятную. Впрочем, колкости Костика в дальнейшем я бы как-нибудь пережил. А вот обидеть девушку, которая ради меня пошла на такой решительный шаг, я не мог.
-- Я схожу, -- решительно сказал я.
-- Я тоже схожу, -- может быть, не так убедительно, как я, но твёрдо сказала она.
Костик с Тамарой удивлённо переглянулись, они никак не ожидали, что этот розыгрыш будет иметь такие последствия.
Ирина вынула из чемоданчика зелёную вязаную кофту и накинула на плечи. Ещё она взяла шерстяной красный плед и, сняв босоножки, надела туфли с низким каблуком.
Я надел свою синюю велюровую куртку, взял деньги, если понадобится заплатить за ночлег. В последний момент Костик дал мне свой фонарик «жучок», весьма полезная вещь, ибо за окном стояла непроглядная тьма.

Заскрипели тормоза, зазвенели сцепки. Вагон слегка качнуло, и он остановился. Мы с Ириной попрощались с нашими друзьями и вышли в тамбур.
Пассажирской платформы как таковой здесь не было. Вдоль рельс тянулась забетонированная площадка, на которой стояла машина с надписью "Почта". Освещение станции было тусклым, горело всего два фонаря. Пришлось нам спускаться на эту площадку по вагонным ступенькам.

Когда двери багажного вагона раскрылись, почтовая машина стала разгружаться. Я подошёл к шофёру, белобрысому пареньку в тельняшке, и на всякий случай спросил у него, где здесь находится гостиница. Водитель удивился моему вопросу.
-- У нас отродясь в посёлке никакой гостиницы не было. Как себя помню. А вам-то зачем?
-- Да вот ищем место, где переночевать.
-- Не знаю, что вам и посоветовать, -- ответил он. – Попробуйте обратиться к местным жителям. Мир не без добрых людей, может, кто и пустит.

Как только закрылись двери багажного вагона, поезд тронулся, и через минуту его габаритные огни растаяли в темноте. Почти одновременно с поездом уехала почтовая машина. Мы с Ириной остались на площадке одни.
Признаюсь, стало немного тревожно. Нам ничего не оставалось, как последовать совету водителя и пойти на поиски людей. По счастью, была полная луна, и фонарик нам практически не понадобился.
Идти пришлось недолго, слава богу, посёлок находился совсем близко от станции. С дороги, шумно хлопая крыльями, вскакивали и разлетались потревоженные птицы. Влажный ночной ветерок теребил волосы, перешёптывался в кронах деревьев, пригибал к земле траву на полях. Повсюду слышался звенящий стрёкот цикад да надоедливый комариный писк.

Как только мы вошли в посёлок, со всех сторон раздался злобный собачий лай. Словно собаки чувствовали, что мы чужие люди.
Сначала я постучал в самую крайнюю слегка покосившуюся избушку. В окошках задвигались занавески, значит, в доме кто-то жил. Я попросил пустить нас на ночь. Но скрипучий женский голос послал нас «идти лесом».
Что это за выражение я так и не понял. Но, судя по тому, что дверь нам не открыли, оно не означало ничего хорошего.

У второй избы было ещё хуже. Огромный мужик в майке высунулся из окна и, размахивая кулаками, явно нетрезвым голосом крикнул:
-- А по кумполу-то не хошь!!

В третьей избе обещали спустить на нас собаку и продырявить нам задницу дробью.
В общем, деревенька нам попалась, прямо скажем, не самая гостеприимная. Поэтому мы не стали испытывать судьбу, а постарались поскорее покинуть это злосчастное местечко.
Когда мы вышли за околицу, сразу смолк лай собак. На душе полегчало. Только сейчас мы смогли наконец-то свободно вздохнуть и немного успокоиться.

А между тем ночь оказалась довольно прохладной, трава покрылась росой, мы изрядно промочили ноги.
Лицо словно иголками покалывал колючий пронизывающий ветер, что тоже не доставляло особой радости.
Хорошо ещё, что Ирина захватила шерстяной плед. С ним ей было не так холодно.

Мы двигались по дороге и вскоре вышли на берег небольшой речушки. Из неё выплывали белые клубы тумана и растекались по близлежащим полям. И вдруг словно камень свалился с души. Я увидел на самом берегу торчащие из ночного марева два стога сена. Пожалуй, это было лучшее, на что мы могли рассчитывать в эту ночь.
Когда подошли к стогам, Ирина уже заметно поёживалась от холода. Я обнял её, стал гладить её плечи, пытаясь хоть немного её согреть.
Неожиданно она вдруг застыла, откинула голову назад и закрыла глаза. Я коснулся её дрожащих нежных губ…

Я выбрал самый высокий стог, взобрался по оглоблине на самую вершину, а затем, упёршись в другую жердину, протянул ей руку и затащил наверх. Я отрыл небольшую берложку. Мы забрались внутрь, расстелив снизу плед.
Нам удалось полностью погрузиться в стог, лишь наши головы немного высовывались наружу.
Здесь было уютно. Сюда не проникал ни холод, ни ветер. Приятное тепло стало разливаться по телу.

Я прижал её к себе. И хотя Ирина ещё дрожала, она очень быстро стала приходить в себя. Лишь пальцы её оставались холодными.
Из посёлка мы уходили быстро, поэтому она немного запыхалась. Дышала глубоко и громко. Звук её дыхания разбавлял стеклянный перезвон лягушек, доносившийся с берега; сладостные трели соловья разливались в воздухе. Взглянув на небо, я ахнул от той красоты, что открылась моему взору.
Огромное пересыпанное звёздами небо. Эта бескрайняя и величественная Вселенная, в которой чувствуешь себя маленькой затерявшейся песчинкой, беспомощным существом, от которого ровным счётом ничего не зависит.

И какими же мелкими и ничтожными видятся с такой высоты все земные дела и заботы. Все наши переживания и страсти. Хочется убежать от нашей житейской суеты. Уйти жить в келью на вершине горы. И каждую ночь любоваться этим необъятным и прекрасным звёздным небом.
В голову невольно лезут мысли о бренности бытия.

И жизнь, и смерть в один порыв
Слились, не замедляя бега
Что остаётся от любви?
А остаётся только нега

Что наша жизнь? -- Круговорот!
Круговорот людей в природе
Их бесконечный хоровод
Мерцает молча в небосводе

Как же далеко от нас это тёмно-синее чудо. Смотришь на небо, словно вглядываешься в гигантскую пропасть, на дне которой мерцают хрустальными ресничками робкие звёздочки.
А может, это вовсе не звёздочки, а глаза Вселенной, мирового разума, глаза вечности, которая смотрит и наблюдает за нами, словно напоминая нам о том, что мы лишь гости в этом мире. И коли нам выпало счастье родиться на этой Земле, мы должны оставить на ней свой след.

Между тем Ирина полностью отогрелась.
Когда пальцы девушки коснулись моей руки, они снова были тёплыми.
Я прижал Ирину к груди и не только слышал, но и чувствовал стук её сердца, который с каждой минутой становился всё сильнее и громче, плечи её мелко дрожали.

Я взглянул на свою спутницу. Щёчки девушки порозовели, губы судорожно хватали воздух, дыхание сбилось и стало неровным.
Убрав волосы с её лба, я стал гладить её лицо. Она напряжённо и испуганно смотрела на меня. Сколько же в этом взгляде было беспомощности, незащищённости, как у ребёнка.
В её глазах отражалось звёздное небо. Я смотрел в них и не мог насмотреться. Я в них просто тонул.

Она слегка улыбнулась и потянулась ко мне. И когда наши губы встретились, волна нежности накрыла нас с головой!
Наши души птицами взметнулись в небо! То, что мы годами сдерживали в себе, в наших мечтах и желаниях, -- выплеснулось наружу!
Молния сверкнула над нами. Устремившись друг к другу, мы слились в один огненный клубок страсти!..
И уже ничего не помнили, и не соображали...

* * * * * * *

Народу в кафе было немного. Большинство столиков оставались пустыми. Вместо стульев здесь стояли удобные короткие кожаные диванчики на двоих, что создавало дополнительный уют и комфорт для посетителей. Три музыканта в чёрных комбинезонах на маленькой эстраде исполняли популярные песни. Солиста у них не было. Музыканты пели в микрофон.

Ирина по-прежнему жила в Москве; была замужем, имела двоих детей. Работала врачом в одной из московских больниц. Недавно выпустила второй сборник стихов, но поэтом себя не считала.
И хотя морщинки начали пробегать по её лицу, они нисколько не изменили её внешность, а, скорее, наоборот, сделали её лицо более выразительным и интересным. Мы долго обсуждали события той ночи, но так и не смогли объяснить, почему мы совершили тот безрассудный, безумный поступок. Над многими забавными эпизодами той ночи мы просто весело смеялись.
Затем мы замолчали и с напряжённой нежностью вглядывались друг в друга, пытаясь запечатлеть в своей памяти любимый образ навсегда. Как же быстро проносится наша жизнь! Как трудно поверить, что прошло целых 30 лет, а кажется, что всё было только вчера!
Зазвучала песенка Ободзинского.

«Если уж любовь проходит мимо,
Ты любовь обратно не зови.
Что нам остаётся от любимых,
Что нам остаётся от любви?
Остаются телеграммы срочные.
Или телефонные счета.
Остаётся в доме одиночество.
Остаётся в сердце пустота…»

-- Эта как специально про нас, -- сказал я. -- «Остаётся в доме одиночество, остаётся в сердце пустота».
Неужели это всё, что остаётся от любви?

Но тут, как сон в руку, зазвучала другая песенка.

«Хоть расстались мы с тобой, но всё ж
В воспоминаньях ты моих живешь,
В дожде таком весёлом,
Цветном и невесомом
Ты идёшь ко мне.

Плывут в дома воспоминания,
Слова любви, слова признания.
Живут во мне воспоминания,
Живут во сне и наяву.
Они -- тепло мое весеннее,
Моя мечта, мое везение,
Моя надежда и спасение,
Пока я помню -- я живу!»

-- Вот видишь, Роберт Рождественский тебя опровергает, -- усмехнулась она.
«Хоть расстались мы с тобой, но все ж. В воспоминаньях ты моих живешь».
Я никогда не забуду ту ночь. Ты навсегда остался в моём сердце. Я часто советовалась с тобой, прежде чем принять какое-то решение в своей жизни. Ты первый зажёг во мне огонь любви, который я пронесла через всю свою жизнь.

-- Выходит, по-твоему, от любви остаются сладкие воспоминания?
-- Нет, я бы так не сказала. Это, конечно, другая крайность. Ведь расставание с любимым — это всегда грусть, печаль, горечь. Но я думаю, что истина, как всегда, где-то посередине.
-- Так что же это? -- спросил я.
-- Сладкая горечь любви, -- ответила Ирина. – Я много об этом думала. И даже написала об этом стихотворение.
-- Ну прочти, если не трудно, -- попросил я.
-- Хорошо, -- согласилась она:

"Ты в моей памяти проплыви
Сладкая горечь любви
Воспоминанья мои оживи
Молнией яркой сверкни...
Ты ещё на моей груди
Уходи, прошу тебя, уходи!..
От любви ничего не осталось --
лишь пустота и усталость
Сердце зарубцевалось
Но всё ещё ноет оно и болит
И забыть мне тебя не велит
Время следы заметает
В памяти их стирает
Звуки их исчезают
на замёрзших ночных мостовых,
будто и не было их
Только она остаётся
Только она не уймётся
Лучше её не зови
Сладкую горечь любви
Сладкая горечь в груди
От неё никуда не уйти
Боль от неё -- впереди
Умоляю тебя -- уходи!
И в дожди, и в холода
будет рядом с тобою всегда
И ты вспомнишь счастливые дни
Как дрожали колени твои
Сладкая горечь любви
Ты ко мне прикоснись, обними
Обо мне не горюй, не грусти
Моё сердце на миг отпусти"

Меня так тронули её стихи, что я ничего не мог ей ответить.
Сидел с грустным лицом, молчал, переваривая услышанное.
В это время музыканты стали исполнять песню Раймонда Паулса «Ах, вернисаж».
-- Чего это мы такие грустные? -- спросила она. – А ну-ка пойдём танцевать.
Мы были единственной парой, которая вошла в круг.

Я обнял её за талию. Ирина обхватила меня за шею и прижалась ко мне.
Я снова "услышал" её сердце, как и тогда на стогу. Мне кажется, я узнал бы его из тысяч других сердец.
Она растормошила мне волосы.
Я провёл ладонью по её лицу, такому близкому и родному. Я почувствовал, как стучат жилки на её висках.
У неё повлажнели глаза, Ирина вытерла их ладошкой.
-- Прости, расчувствовалась, -- извинилась она.

Музыка кончилась, и мы снова сели за столик. Ирина достала из сумочки косметичку и слегка припудрила лицо.
-- Ну как я теперь выгляжу? – кокетливо спросила она.
-- Ты совсем не изменилась, -- ответил я.
-- Спасибо на добром слове, -- расплылась она в улыбке. – Льстец!

-- И всё же в этой твоей «Сладкой горечи» больше горечи, чем сладости, -- сказал я.
-- Да, в этом ты прав. Ничего не поделаешь. Такова уж эта селяви.
Вот уж воистину «наша жизнь состоит не из тех дней, что мы прожили, а из тех, что запомнились».
Вдруг её охватил приступ смеха. Ирина плотно сжала губы и закрыла рот руками, чтобы не рассмеяться.
-- Что такое? – недоумённо спросил я.
Она ответила, что вспомнила ещё один забавный эпизод.
-- Ты мне тогда чуть палец не откусил.
-- Я этого не помню, -- сказал я.
-- Когда ты сильно кричал, я прикрыла тебе рот ладошками.
-- А зачем?
-- Я боялась, что ты разбудишь кого-нибудь в деревне, и они прибегут
к нам с собаками.
(мы оба весело засмеялись)
-- Так они, наверно, все спали, -- сказал я.
-- Нет. В одной избе горели два окна.
-- Ну ты меня прости, -- глубоко вздохнул я. -- Я не специально. В тот момент я просто потерял сознание.

-- Я знаю. В эти мгновения мужчина замирает и становится беспомощным, как ребёнок.
И тогда в нас пробуждается что-то вроде материнского инстинкта. Хочется обнять и прижать это беспомощное существо к своему сердцу.
И, может быть, потому, что Ирина была врачом, она добавила:
«Бедные мужчины, у нас целых 14 секунд блаженства, а у вас всего 7».
-- Зато мы их ценим в два раза дороже, – защищая своих братьев по полу, ответил я. -- Это как бы последний, заключительный аккорд в волшебной мелодии любви.
Ирина кивнула в знак согласия…

-- А, действительно, какие-то семь секунд, -- продолжал я. -- Ну что это? Пшик, мгновение. А ведь из-за них ломались судьбы, рушились семьи, гибли на дуэлях, кончали жизнь самоубийством, отказывались от престола.
Какая же волшебная сила заключена в этих семи секундах!
-- И не только это, -- добавила она. -- От них рождалась новая жизнь. Они дарили нам детей. Кстати, некоторые авторы даже считают, что в Древней Руси у этого мужского блаженства было своё название.
-- И какое же? -- спросил я.
-- Восторг, -- ответила она. -- От слов восторгаться, извергаться. Не случайно же выражение "замереть от восторга"...

В молодости я был слегка раздосадован тем, что мужчины не являются свободными в своих поступках. Я и сам тогда был рабом полового инстинкта и ничего не мог с этим поделать.
Но с годами я понял всю мудрость творца и создателя. Осуществляя свои желания, мы постоянно воспроизводим жизнь на этой грешной земле.

Мимо нас проковыляла подвыпившая парочка. Сильно накрашенная девица в короткой юбке пошатывалась и еле стояла на ногах. Да и кавалер был ей под стать, он с трудом удерживал равновесие.
-- Правда, некоторые получают удовольствие без любви, -- глядя на девицу, сказал я.
-- Это только телесное, животное удовлетворение, -- возразила мне Ирина. -- Душа же будет на голодном пайке.
А любовь -- это гармония! Единство духовного и физического начала.
В удовольствии без любви есть что-то постыдное. Недаром Пушкин считал развратом, когда наслаждаются, не любя.
Душа радуется только тогда, когда, как ты сказал.
ПОСЛЕДНИЙ АККОРД ЛЮБВИ ЗВУЧИТ НА ВЕРШИНЕ БЛАЖЕНСТВА!
Когда глаза любимой распахнуты для тебя. И ты сливаешься с её душой, чтобы потом вы могли слиться своими душами со всей Вселенной.
Наверно, это и называется счастьем.
-- Ты, как всегда, права, -- согласился я с ней.

-- Я, кстати, первое своё стихотворение написала после той ночи. Оно так и называется «Ах, семь секунд!».
-- Так, может, ты прочтёшь? – спросил я.
-- Нет, это слишком личное, даже интимное, -- замотала она головой. -- Я его даже не публиковала... Понимаешь, об этом не принято говорить... Эти мгновения надо...ощущать, испытывать... каждому самому лично.
Это что-то на уровне подсознания. Не для чужих ушей.
-- Но я не чужой. «В ту ночь, смею заметить, я не был сторонним наблюдателем».
-- Ты будешь надо мной подсмеиваться.
-- Даю честное слово, не буду.
-- Кстати, ты тогда заснул, а я всю ночь не сомкнула глаз…
Ирина пристально посмотрела на меня, словно раздумывая, но, в конце концов, всё же решилась и, смущённо улыбнувшись, прочла свои стихи:

"Ты сладко спишь, ты сладко спишь,
ты сладко спишь
Проснёшься ты, проснёшься ты,
поймёшь, простишь
Тебя не буду, нет, не буду я будить
Должна домой, должна домой я уходить

Ах, семь секунд! Ах, семь секунд!
Ах, семь секунд!
Они меня, они меня к тебе зовут
Их помнишь ты, их помнишь ты,
их помню я
Любовь, любовь, любовь заветная моя..."

На перроне Московского вокзала я купил у мальчика букет белой сирени и подарил его Ирине. Она уткнулась лицом в цветы и вдохнула полной грудью.
-- Боже, какая услада! Какое благовоние! -- вымолвила она и поцеловала меня. -- Сладкую горечь цветущей сирени не сравнить ни с чем!..

В последнюю минуту перед отправкой она прыгнула в вагон и помахала мне рукой. И когда поезд тронулся и стал отъезжать, мне показалось, что это не она уезжает, а это моя душа покидает меня...

(1967г, 1997г) СПб.