Родословная гл. 6 Иван Жунин

Родословная гл. 6 Иван Жунин (1914 - 1952)

Узнав о смерти Гриши, Иван приехал к Антонине домой, схватил её пальто с вешалки, а также другие её вещи, кинул всё это на скатерть, скрутил в тюк и, взяв Антонину в охапку, увёз её к себе на 13-ю Красноармейскую в коммуналку, где “на 38 комнаток всего одна уборная”.

На самом деле уборных там было две, а также две раковины на кухне, в которой столы стояли вдоль стен и по центру. Готовили на керосинках, запах стоял такой, что хоть топор вешай. К раковине не подойти -- всегда очередь. У многих были дети, которые ходили на горшок. А где горшок помыть? Только в раковине.

Иван Жунин -- муж Антонины, мой отец. Родом из Смоленской области, из деревни Новодугино. Плотный, коренастый, кличка – копчёный. Жгучий красавец, отлично пел и плясал. Внешне чем-то похож на Николая Сличенко. Он и с матерью-то познакомился в художественной самодеятельности.
Отцом Ивана был цыган Михай, чей табор стоял неподалёку от деревни. Моя бабушка Саша его полюбила,
но жители деревни были против такого брака, иначе бы цыгане поселились рядом, а такого соседства никто не желал.
Молодым предложили жить на заброшенном хуторе в трёх верстах от Новодугино. На том и порешили.
Саша, перебравшись на хутор, родила там 13 детей. Часто бывало: только родит на сеновале -- и тут же бежит доить корову. Вот она какая деревенская жизнь!

Во время войны немцы угоняли цыган в Германию, многих расстреливали на месте. Деда смертельно ранили, так как он не хотел отдавать единственную корову. Саша прятала его на чердаке, рискуя при этом жизнью, ведь солдаты регулярно приходили к ней за молоком. Когда Михай умер, она выкопала яму и похоронила его на огороде.

В сороковом году отец, выучившись на шофера, возил председателя райисполкома. Начальник попался
на финансовых махинациях и его посадили. Пришлось и отцу менять работу, он пересел на грузовик.

В первые дни войны у матери начались схватки, её срочно отвезли в родильный дом на Фонтанке, но, как только положили на специальную кушетку, началась бомбёжка. Услышав сирену, врачи убежали в бомбоубежище. Антонина осталась одна -- её просто не успели вынести. Авиационная бомба попала в Фонтанку. Ударной волной все окна повыбивало, мать засыпало стеклом. Стоящий рядом шкаф рухнул на пол, чуть её не придавив. Вот так родилась Муза.

Ещё запомнился случай, когда она посещала пункт выдачи еды. Туда попала бомба, дом рухнул. Матери повезло, она в это время находилась в подвале. Трубы лопнули, подвал затопило. Сидела несколько часов на трупах и молилась, пока её не откопали.

С 8 сентября 1941 года, со дня захвата немецкими войсками города Шлиссельбурга, началась блокада Ленинграда. В этот же день загорелись Бадаевские склады. Власти, ссылаясь на этот факт, пытались оправдаться перед населением за наступивший в городе голод. На самом деле на этих складах находился всего лишь недельный запас продовольствия.
Причина голода была в другом, а именно в директиве верховного главнокомандующего: "При вынужденном отходе частей Красной Армии не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Всё ценное имущество, в том числе хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться".
Это знаменитое выступление Сталина по радио 3 июля 1941 года.
"Из Ленинграда ускоренно вывозилось продовольствие, -- свидетельствовал переживший блокаду академик Дмитрий Лихачев. -- Немцы готовились к блокаде города, а мы -- к его сдаче. Эвакуация продовольствия прекратилась только тогда, когда немцы перерезали все железные дороги".

Как и все ленинградцы, мать жила без отопления и электричества. Чтобы согреться, приходилось затапливать печку-буржуйку, которую соорудил отец. Дров не было, сжигали все, что могло гореть: мебель, старые вещи, книги.

Голод был страшный. После зимы 1942 года на улицах Ленинграда не осталось ни одной кошки, собаки, птицы, крысы –- всё было съедено. В городе начался каннибализм –- люди поедали людей, как умерших естественной смертью, так и в результате преднамеренных убийств.

И снова Академик Лихачёв: «У валявшихся на улицах трупов обрезали мягкие части. Началось людоедство! Сперва трупы раздевали, потом обрезали до костей, мяса на них почти не было, обрезанные и голые трупы были страшны».
По данным, рассекреченным в 2004 году, к декабрю 1942 года НКВД арестовало 2105 человек за каннибализм. Трупоедство каралось тюремным заключением, а за убийство ради людоедства обычно полагался расстрел. Примечательно, что две трети каннибалов -- это женщины, чаще всего одинокие с детьми.

«У моей соседки за стенкой пропала дочка, -- вспоминала мать. -- Когда соседку об этом спрашивали, она отвечала, что девочка погибла под обстрелом, при этом как-то виновато опускала глаза. А между тем из её комнаты доносился странный, теплый, тяжелый запах. И комнату зачем-то запирала на ключ, даже тогда, когда ходила в туалет, что никогда раньше не делала. К тому же на её лице появился здоровый румянец, что было характерно для людоедов.

Кто-то из жильцов сообщил об этом в милицию. У соседки сделали обыск и нашли останки девочки".
В городе участились похищения детей, и родители перестали отпускать их из дома. Мать тоже боялась оставлять Музу одну и, даже когда ходила за водой на улицу, брала дочку с собой.
Каждый месяц в квартире кто-то уходил в мир иной. А в Ленинграде от истощения ежедневно умирали около 4 тысяч человек.
День ото дня в городе становилось всё только хуже, поэтому отец решил отправить мать с новорожденной дочкой в Ярославскую область. Сам он в то время работал на Дороге жизни, возил хлеб в осаждённый Ленинград.

В феврале Иван перевёз Антонину через Ладогу, ну а дальше вместе с другими беженцами мать добиралась по железной дороге через Тихвин до Волги. Нужно было перебраться через реку, а затем ещё километров двадцать идти до Рославля, где жила бабушка Мария.

Вот тут и началось самое страшное. Река хоть и замёрзла, но перебраться через неё оказалось делом не простым. Крутой берег заледенел, снега по колено, но главное -- постоянные прилеты пикирующих немецких Юнкерсов, которые бомбили и обстреливали всё на земле. Музу пришлось спрятать на груди под пальто.
Когда мать спускалась с обрыва к реке, она с ужасом обнаружила штабеля вмёрзших в берег мертвецов, лежащих с открытыми глазами, казалось, они все смотрели на неё. От этой кошмарной картины мать перепугалась до смерти, ноги подогнулись от страха, она испытала потрясение, от которого ей стало плохо.

Немцы знали, где железка подходит к Волге, по этому месту и наносили удары, причем летали на низкой высоте и стреляли по людям, точнее по чёрным пятнам на снегу. Стоит пошевелиться -- тут же в твою сторону пулемётная очередь.
У матери на всю жизнь осталась пуля под коленом, которую врачи отказывались удалять. Муза тоже перепугалась и обмочилась, но переодеть её в сухое в тот момент было невозможно. Мать пролежала так больше двух часов, пока не стемнело.

Морозы в те дни стояли жуткие -- за тридцать градусов. Муза простыла и вскоре умерла от истощения и воспаления лёгких. Не было лекарств, особенно антибиотиков. По этой причине огромное число раненых умирало от гангрены.
Только в 1944 году американцы нам продали партию пенициллина за баснословные деньги.

Однажды во время поездки на фронт Иван не выдержал и заехал на своём «Виллисе» на 13-ю Красноармейскую, за что отца отправили в штрафбат. После этого ему пришлось воевать уже на танке. Во время одного из боёв на Пулковских высотах он смог вывести свой танк из-под обстрела всего на одной гусенице. Отца простили.

Второй раз на 13-ю Красноармейскую к праздничному столу он заехал с полковником, которого недавно начал возить. Мать, увидев незнакомого привлекательного мужчину, стала с ним немного кокетничать. Заметив это, отец, ни слова не говоря, достал пистолет и выстрелил... в потолок.

Трибунал. Опять штрафбат. Впрочем, ненадолго -- водителей остро не хватало. Вскоре его перевели на самый опасный участок -- Дорогу жизни.
Первая колонна, в которой оказался отец, отправилась в ноябре из Ленинграда порожняком на восточный берег Ладожского озера. Всего в колонне было 60 полуторок. А уже через день, загрузившись, колонна прибыла обратно в город. Привезли всего 33 тонны муки, не полностью загрузив машины, так как боялись, что те могут провалиться под лёд.
С машин и так сняли всё лишнее, включая кабины, и шоферы ехали в тридцатиградусный мороз навстречу ветру. Некоторые водители даже обморозились.
Вскоре нагрузку удалось увеличить весьма оригинальным способом –- к полуторке стали закреплять на прицеп обычные "лошадиные" сани, таким образом, удалось распределить нагрузку на лёд по большей площади, а вскоре, когда лёд ещё больше окреп, кроме саней стали закреплять ещё и колёсные прицепы.

Вражеская авиация, естественно, пыталась противодействовать снабжению Ленинграда, но попасть бомбой в грузовик было не так-то просто.
Если во время водных перевозок немцам удалось потопить пять буксирных пароходов и 46 барж, то с переходом на автомобильное снабжение потери грузов резко сократились. Дело в том, что авиабомба пробивала лёд озера и взрывалась уже на дне, но энергии ударной волны, ослабленной толщей воды, для пробития льда уже не хватало. А следовательно, ни сама бомба, ни ее осколки, ничем не могли повредить автоколонне.

Иногда приходилось крутить баранку целыми сутками под бомбёжкой. Чтобы не уснуть, отец подвешивал в кабине над головой котелок. Тот бренчал и не давал задремать.
Один раз по весне тонкий лёд на Ладоге предательски затрещал, и только отец выскочил из кабины, как машина ушла под воду.
-- Да ты просто в рубашке родился! – похлопал его по плечу начальник колонны и вскоре выделил ему новый грузовик.