В мороз.

В М О Р О З.
Дмитрий Корпачев считал, что его повезут прямо на войну. К войне он был уже подготовлен, поскольку она шла уже второй год. Немало родных и соседей оплакали погибших в этой страшной войне. Насчет смерти Дмитрий не думал, или старался не думать, его волновало, кем он будет воевать. Главное - не попасть в пехоту. Ему нравились танки, артиллерия. Авиация тоже нравилась, но он считал, что ему с его девятью классами туда пути нет. Но как повезет.
На призывной пункт его привезли пьяненького – первый раз так напился, поэтому, как завалился в вагоне на нары- так и заснул, не слышал как тронулся поезд. Проснулся утром оттого, что поезд сильно дернулся. Скоро закричали командиры, приказали выходить из вагонов, построили и повели на продпункт кормить перловой кашей. А как снова тронулись в путь, Шурка, шустрый паренек, с которым Дмитрий сдружился по пути на продпункт, спросил:
- Митяй, а ты знаешь, куда мы едем?
- Знамо дело на войну. Куда же еще?
- А вот и нет, ты посмотри, как станция-то называется? Зима называется станция, а она от нас на восток.
Среди призывников только и разговоров – куда повезут? Почему везут не на запад, а на восток? А кто скажет? Командиры, даже младшие, и разговаривать не хотят на эту тему. Через некоторое время поезд прогрохотал по длиннющему мосту через широченную, как у них в Сибири реку. Эшелон остановился в Хабаровске. Но это для Дмитрия не конец пути. Его с друзьями повезли еще дальше, во Владивосток, там определили в авиацию Тихоокеанского флота, выучили на авиационного моториста, и меньше, чем через год после призыва, младший сержант Дмитрий Корпачев прибыл в часть для прохождения дальнейшей службы.
Как им говорили в школе – моторист должность важная, у него строго определенные обязанности по обеспечению боевой готовности самолета. Но шла война, людей не хватало и пришлось мотористу Корпачеву осваивать немало других специальностей. Не сложных, но требующих сил и сноровки. Прежде всего – ходить в караул и охранять свои самолеты, ездить в сопки, чтобы заготавливать дрова для своего кубрика, осенью заготавливать в совхозе или колхозе овощи и не только для своей части. Да и мало ли чего еще приходилось делать. А на зиму в экипаже, где он числился, но редко появлялся, заболел второй механик, и пришлось Дмитрию отправляться для исполнения своих прямых обязанностей.
Старшим механиком у него был старшина сверхсрочной службы Гринев Николай Иванович. Солидный человек, жил он в деревне в своем доме, имел двух мальчишек. Человек он не плохой и к своему мотористу относился по-доброму. Дмитрию работа нравилась, хотя порой трудновато приходилось. В летный день, иногда, особенно зимой, будили часов в пять утра, чтобы прогреть моторы – ночью морозы были хорошие. А после полета до вечера задерживались на стоянке: самолет должен быть в постоянной готовности.
Однажды после полета выполняли они регламентные работы, и Дмитрий заметил, что Николай Иванович чаще, чем обычно употребляет свое любимое слово «гад». С помощью этого слова он мог выражать самые различные чувства: и восхищение, и возмущение, и удивление, и презрение, и многое другое. И после того, как проверили компрессию в цилиндрах мотора, он долго разговаривал со старшим техником звена, а когда тот ушел, сказал Дмитрию:
- Вот, гад, придется снимать два цилиндра: нет компрессии.
- Товарищ старшина, но ведь это долго.
- За ночь сделаем.
- Почему за ночь? – не понял Дмитрий.
- А потому, что на шестнадцатый бензобаки еще не привезли. А выводить из строя два самолета не положено – боевая готовность, Корпачев, будет тебе сегодня хорошая проверка
На ужине товарищи, узнав, что Митьке, его так ребята звали, предстоит такое испытание, кто сочувствовал, жалел, а кто желал понюхать по-настоящему, что такое авиация. Один товарищ даже дал махорки на целую цигарку.
Когда Дмитрий пришел на стоянку, небо над сопками, за которыми скрылось солнце, было розово желтым, а на востоке – темносиним. Николай Иванович уже работал, пристроив лампочку- переноску между цилиндров.
- Вот, гад, дали одну переноску, мы тут до утра проковыряемся. Давай зажги лампу, да будешь мне подсвечивать.
Дмитрий зажег подогревательную лампу, это, что-то вроде огромного примуса, или паяльной лампы, горелка которой стоит вертикально. Возле ее голубого огонька можно было погреть руки.
Подсвечивая старшине, Дмитрий удивлялся, как старшина очен часто держит гаечный ключ голыми руками? И не понимал он - а что оставалось механику делать, если в рукавице на моторе не везде подберешься к нужной гайке или болту?
Мороз крепчал. Казалось, что тишина заполнила все пространство. Лишь изредка из села доносился лай собак - село было рядом. «Наверное, на таком холоде и собаки лаять не хотят» - реши Дмитрий. Потом его ухо уловило монотонный звук, казалось, что он повис неподвижно в плотном холодном воздухе. Сначала Дмитрий подумал, что это в селе, но скоро догадался- это работает гарнизонная электростанция. Он бросил взгляд на жилой городок, находившийся по другую сторону аэродрома, и далекий свет окон напомнил ему о тепле. Он подумал, как сейчас тепло в кубрике. Кубрик большой, ребят много, занимаются, кому что нравится. По проходу вдоль кубрика – два стола, на обоих – режутся в «козла», тое есть в домино. В дальнем углу Сашка Черный, который утверждает, что он родом из московских ресторанных цыган, поет цыганские песни. Он и действительно на цыгана похож, и песен много знает, и плясать по цыгански умеет, и на гитаре хорошо играет. У него на подхвате Колька Власов, тот русский, рыжий, но москвич, и тоже в цыганщине разбирается, и гитарист хороший. В другом углу, наверное, Иван Скороходов, хитрый паренек, но на баяне здорово играет, все новые песни знает. Ну и прочими делами, занимаются. Мишка Иванов книгу читает, он эти книги в любое свободное время читает. Но про него плохой слух идет, будто он стукачем у дяди Васи, то есть у особняка.
- Корпачев, не спи, отвлек его от теплых мыслей старшина.- Замерз? Сейчас на перекур пойдем.
Перекуривали они в звеньевой землянке. Там ребята и печку растопили, и дровец приготовили.
- Вот молодцы! – воскликнул Николай Иванович. – И чайник горячий.
Налив кипятка, заваренного лозой лимонника, Николай Иванович спросил:
- С чем чай-то пить будем? С вареньем, наверное? – Дмитрий посмотрел на старшину с удивлением, но тот был серьезен. – Ты, с каким любишь?
- У нас дома малинник большой, так мать варенье из малины варит.
- Это хорошо, но я буду с кисленьким, с черносмородиновым, душистым. Не стесняйся, черпай больше, пей, - засмеялся старшина.
Дмитрий пил горячий чай, пахнущий лимонником, и подумывал: « даст старшина закурить»? Его махорка, полученная на паек, давно закончилась. Купить тоже не на что, на базарчике у вокзала у старушек она дорогая. А у Николая Ивановича своя, на огороде выросла. Допив с удовольствием чай, старшина достал из кармана самодельный портсигар и поставил его на стол. Дмитрий понял это как разрешение закурить. А по мере того, как докуривалась цигарка, все яснее становилось Митьке, что сейчас снова идти из теплой землянки на холод, снова стоять и дрогнуть с лампочкой, или бежать к верстаку за тем или иным инструментом.
Только начали, как из тьмы вырисовался часовой, охранявший самолеты. Ему Дмитрий позавидовал. И было чему. Он был воздушным стрелком, а значит летный состав. На часовом меховой комбинезон. Меховые унты, меховой шлем. Стой, хоть всю ночь – не замерзнешь.
- Работаете? –спросил он.
- Чай пьем с малиновым вареньем. Давай присоединяйся,- сказал старшина.
- На посту пить чай нельзя, весьма серьезно ответил часовой,- времени не знаете сколько?
- У нас сколько угодно, до утра хватит,- ответил Николай Иванович.
- Нет, серьезно.
- Да не шутить мы сюда пришли, ты что не знаешь, где есть часы. Вон кабина стрелка –радиста открыта, там часы.
Посмотрев на часы, часовой сказал:
- А морозец-то под тридцать. Закурить дадите?
Митька сказал, что у него ни грамма.
- Пить чай на посту нельзя, а курить можно да еще возле самолетов? – строго спросил часового Николай Иванович.
- А я отойду в сторону.
- А в это время диверсант самолет взорвет.
- Не возорвет.
- А ты откуда знаешь, ты что, с диверсантами знаком, - говорил Николай Иванович, доставая портсигар. – Бумага есть?
- Нет бумаги…
- Так, табаку нет, бумаги нет, прикурить нет, а губы есть? Может цигарку поддержать.?
Часовой долго пытался поджечь на лампе веточку от куста, которая не хотела гореть на воздухе. А Николай Иванович прикрикнул на него:
- Подальше, подальше от самолета.
Часовой скрылся во тьме, а Дмитрию стало еще холоднее, после того, как подумал о том, что часовому очень тепло. Ему показалось, что мороз все глубже забирается под куртку, в валенки. Он вдруг почувствовал, как в душе его рождается злость по отношению к механику, этому незамерзающему бездушному человеку, не понимающего, что при такой температуре работать нельзя.
Через некоторое время он почувствовал, что чего-то не хватает, и скоро понял – перестал стучать двигатель электростанции, время двадцать три часа.
Гарнизон стал не виден. Дмитрию подумалось - сейчас в кубрике отбой, все лежат на теплых койках. Кто-то уже засыпает, а кто-то, обычно Сергей Ахапкин, переменник, остроумный мужик, выкинул очередную шутку – и все хохочут. А дежурный требует, чтобы были тишина, и все спали. И при этом воспоминании, Дмитрию показалось, что стало теплее, в голове промелькнули какие-то воспоминания, ни с чем не связанные.
- Корпачев, свети, куда надо, а не на свой нос, ты что, заснул?
Дмитрий с трудом разогнул руку, чтобы направить свет в нужном направлении. Николай Иванович понял состояние своего помощника.
Вот что, Корпачев, повесь- ка переноску вот сюда, а сам иди, попрыгай. Я вижу, ты совсем замерз. Попрыгай, - согреешься.
Дмитрий повесил переноску, но прыгать ему не захотелось. Он с удовольствием бы сжался в комочек, и прислонился где-нибудь, тогда стало бы потеплее. Но старшина не унимался:
- Я ж сказал тебе: попрыгай, побегай, подвигайся поэнергичнее, скоро курить пойдем.
Дмитрий отошел к верстаку и встал возле него не в силах шевельнуться, поскольку ощущал нивесть откуда появившееся тепло, уют, и мысли рождались какие-то теплые.
Встряхнул его непривычно строгий голос старшины:
- Младший сержант Корпачев, слушай мою команду! Взять ведро и бегом за чистым бензином для лампы марш!
Очень не хотелось Дмитрию менять положение. Но приказ есть приказ. С трудом нагнувшись, чтобы открыть дверку верстака и достав оттуда ведро, он поплелся к бочке с бензином для подогревательных ламп.
- Младший сержант Корпачев, какое приказание было? Бегом! Да смотри, чтобы часовой не подстрелил тебя спросонка.
Собрав всю волю, он затрусил по тропинке, протоптанной к бочке с бензином для ламп. Расстояние метров двести. Налив из тяжелой бочки бензина, он начал чувствовать, как приобретает способность двигаться и шевелиться. Обратно он шел хоть с почти полным ведром, но быстрым шагом, чувствуя, как проходит оцепенение и опять вгрызается холод.
- Товарищ старшина, ваше приказание выполнено!- уже бодро доложил он.
- Хорошо, Митяй, иди подсвети малость, я это проклятый болт выверну- и на перекур.
В землянке Дмитрий подбросил дров в печку. Закурили.
- Товарищ старшина, а зачем нужно работать ночью? – спросил Дмитрий.
Я же тебе говорил, что приказ такой есть, в эскадрильи разрешается выводить из строя лишь один самолет, и то в исключительном случае. Вот завтра, да не завтра, а уже сегодня вечерком привезут бензобак на шестнадцатый самолет, все – пошла писать губерния. Ребятки сразу же возьмутся за дело. А там ленты обтекателя на шурупах, а шурупов - сотни две, а они маленькие, их только голой ручкой и возьмешь. То-то будет смеха.
Называется все это боеготовность. Ты слышал, хотя японцы воюют с американцами, они и нас не оставляют в покое. А наш полк первой линии. Чуть что, - наши ребятки сразу в бой.
- Всеравно это не верно, - сказал Дмитррй,- на стоянке четыре эскадрильи, сорок самолетов, что с того, если не вылетит один самолет? А днем- то мы быстрее сделаем.
- Неправильно ты говоришь Дмитрий, как тебя по батюшке,- улыбаясь лишь глазами, заговорил Николай Иванович.- Прежде всего, днем такой же мороз. Если эту работу перенести на май месяц – другое дело, а в январе, пусть в конце, всеравно, зима и днем, и ночью. Проклятые болты и зимой, и летом,и ночью, и днем приходится заворачивать голой рукой. А теперь представь, у нашего берега появился японский линкор. Нужно атаковать. Дело это очень трудное и опасное. Но вот сложилась такая ситуация. Все экипажи бросили торпеды, а решающего удара не нанесли. И последним пошел экипаж нашего командира лейтенанта Шиндлера. И его торпеда попала точно в цель. Победа! А если бы мы за ночь не подготовили самолет, линкор подошел поближе, и какие у него главные цели? Конечно аэродромы. Артиллерия у него не дай Бог, и от нашего аэродрома останется одна канцелярия, которая напишет домой, что пали мы смертью храбрых. Понял, какая картина, это без шуток. А самое главное помни – на фронте во много раз труднее.
Дмитрий понял, что старшина прав, сказать ему он ничего не мог. Но ведь дело не в ночи, дело в холоде. Как же можно работать в такой холод?
- Ну ладно, Митяй, пойдем сдернем цилиндры и отнесем в мастерские, там нам выпадет по часику на каждый глаз, пока ребята будут ремонтировать цилиндры.
В мастерские они шли через летное поле, Дмитрий аж вспотел: шли быстрым шагом, и цилиндр большой - весит пару десятков килограмм. В мастерской старшина показал Дмитрию пустой верстак, на котором лежали какие-то чехлы, и он заснул прежде, чем его голова коснулась верстака.
На обратном пути Дмитрию показалось, что подул ветер. Старшина подтвердил это. Придя на самолет, он сказал:
- Вот что, Корпачев, пока мы разогретые, и цилиндры не холодные, давай воткнем их на место, а потом и покурить можно будет после дороги. Так и сделали. Потом Дмитрий сделал из чехлов защиту от ветра, но всеравно - стало холоднее. Хотя старшина не давал ему покоя, заставляя перемещаться с лампочкой туда- сюда, спускаться по стремянке, поднимать ключи, которые ронял старшина, но он мерз. А к холоду присоединилось вылезшее откуда-то желание поесть. В общем-то, желание законное. На ужин им дали миску супа с соленой горбушей, двести пятьдесят грамм хлеба и кружку ЧЧС, так они называли чай чуть сладкий. А с шести часов вечера прошло времени много. И самое главное – холод. Дмитрию казалось, что от него нет спасения. К тому же- хотелось есть. Хот бы корочку хлеба, самую завалящую корочку, но ее взять негде. Как раз старшина сказал ему, чтобы он походил, погрелся, но Дмитрий остановился у верстака. Ему вспомнился дом, мать, которая, не смотря на трудности с продуктами, умела приготовить, что-то вкусненькое. Если бы знала она, как ему достается… И Дмитрий почувствовал себя покинутым всеми, никто не поможет ему, он замерзает из-за этой дурацкой боеготовности, ему очень хочется есть, а до завтрака почти столько же, сколько прошло после ужина. И нет надежды ни на тепло, которое только дразнит в землянке на коротких перекурах, ни, тем более, на кусочек хлеба. И у него от обиды, от жалости к себе потекли слезы. Он старался удержать их, но они текли, и ему показалось, что от них становится легче. В это время подошел Николай Иванович, подходивший к лампе погреть руки, увидев Дмитрия, он понял, что парню неимоверно трудно.
- Ты чего, Митяй? Не робей…
- Не могу я больше, замерз я, есть хочу. Пусть меня на «губу» отправляют, на фронт посылают, я так не могу…
- Да ты что, Корпачев, сибиряк ты или нет? Вот что, мы, кажется, забыли дровишек в печку подложить. Иди – ка, проверь, а то погаснет – пропадем мы. Я сейчас закончу с дефлекторами, и перекур устроим. Иди.
Дмитрий поплелся к землянке, еще по-детски всхлипывая. А когда расшуровал печку, поставил чайник на плиту, и даже расстегнул куртку, то ему стало стыдно за самого себя. Он удивился, как же он так допустил, что Николай Иванович, которому тоже не легко, видел его слабость. Но вот он пришел сам. Достал порядком опустевший портсигар, закурили. Николай Иванович налил себе в кружку чаю. Достал из кармана подарочные часы, посмотрел.
- Ну, вот, до завтрака осталось два часа, как раз стартех придет, будет принимать работу, а мы пойдем завтракать. После завтрака обгоняем мотор, к обеду облетают – и делу конец.
Бросив в печку окурок, он взял кружку с кипятком.
- Холодно, гад, сегодня, как нарочно. А ты представляешь, каково в такую погоду солдату на фронте? Ведь место солдата в окопе. Ой, как погано там. Ты понимаешь, Митяй, что такое война? Там человек может не только погибнуть. А прежде, чем погибнуть, он испытывает и голод,- не всегда на передовую продовольствие можно доставить, и холод, мучается от жары, дождя, и всякой прочей гадости, с которой в повседневной жизни ему не приходилось встречаться. Вот ведь штука-то какая. А после этого надо идти в бой, и не просто идти, а побеждать надо. Ты, Корпачев, чаще думай про войну, когда тебе трудно. Всеравно, там несравненно труднее. А нам ничто не угрожает. Ну, померзли мы ночку - долг свой выполнили. И на работе мы можем погреться, потом лечь спать в чистую теплую постель. Нам, по-настоящей фронтовой мерке, никогда трудно не бывает. А там всегда трудно. Война.
Выйдя наружу, Корпачев ощутил холод, который наполнился предрассветным ветерком, но ему показалось, что терпеть еще можно. Через некоторое время в застывшем воздухе родился знакомый звук – заработала электростанция. Он вспомнил, что в кубрике команды «подъем» не дают. Дежурный включает радио - и все слушают «От Советского информбюро», и лишь потом поднимаются. Так повелось с начала войны. А скоро пришел старший техник звена, он отправил Дмитрия завтракать. И получилось, как говорил Николай Иванович, на завтрак он не ходил, самолет облетали до обеда. А на обеде старшина эскадрильи сказал:
- Корпачев, иди отдыхай. Придется тебе сегодня заступить в караул. Завтра большие полеты, а ваш самолет не летает.
А что поделаешь? Шла война. На далекой границе войны не было, но всеравно, были свои трудности.