А.Посохов "Рассказы для детей"

Александр Посохов



РАССКАЗЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ


Москва

2023 г.


Представленные в данном сборнике рассказы подобраны не только как смешные зарисовки, но и в расчёте на то, что наши юные читатели, несмотря на свой возраст, вполне способны самостоятельно понять замысел автора и правильно разобраться в описываемых жизненных ситуациях.



Бородатый мишка

– А борода у него какая, если бы ты только видел, длиннее рогов! – и Димка опустил правую ладонь почти до пола. – А перед нашим отъездом в Москву он ещё дядьку одного закатал.
– Как это закатал? – удивился Алёша, слушая на перемене рассказ школьного дружка о его приключениях летом в деревне у бабушки.
– Ну, так бабушка сказала, – и в этот миг раздался звонок на урок. – Забодал, короче, как козлы бодают, не знаешь, что ли.
– Все выучили басню, которую я задавала? – спросила учительница, уткнувшись в классный журнал.
Алёша чувствовал себя уверенно, уж он басню «Квартет» выучил на пятёрку.
Именно его, как по заказу, и вызвала учительница к доске.
– Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, – громко продекламировал Алёша.
И тут по непонятной для него причине все ребята в классе расхохотались.
– Давай сначала, – тоже почему-то улыбаясь, предложила учительница.
– Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, – снова продекламировал Алёша.
– Так, это уже не смешно, – строго прервала его учительница. – Скажи честно, ты выучил задание?
– Конечно, выучил, – признался Алёша, хотя сам уже начал сомневаться в этом, потому что класс продолжал дружно смеяться.
– Тогда читай точно по тексту, – приказала учительница. – И не забывай, что ты не в цирке.
– Я не забываю, – с обидой в голосе тихо произнёс Алёша и снова, в третий раз уже, у него получился бородатый мишка.
Дальше учительница ничего слушать не стала. Заподозрив, видимо, что-то неладное в поведении своего третьеклассника, она спокойно усадила его на место без оценки ответа.
Потом, правда, быстренько всё прояснилось. Когда Алёша узнал, как он неумышленно, просто оговорившись, переделал самого дедушку Крылова. А всё из-за этого Димки с его бородатым козлом.

* * *


Весёлое утро

Суббота. Обычная московская квартира. За утренней трапезой дедушка, бабушка и Гришка, их шестилетний внук, которого в пятницу вечером на вкусные выходные доставили им постоянно занятые его папа и мама. Бабушка и дедушка – молодые пенсионеры, бывшие школьные учителя с навечно сохранившейся привычкой кого-нибудь чему-нибудь поучить.
– Ну как у тебя дела в садике? – спрашивает внука дед.
– Хорошо, – отвечает Гришка.
– А, если конкретно, чего ты там совершил выдающегося?
– Я с первого раза мячом точно в кольцо попал.
– Молодец! А ты знаешь, как называется тот, кто метко бросает, кидает или стреляет? Вот прицелился и попал прямо туда, куда надо.
Гришка, с маленькой котлеткой на вилке, слегка призадумался. Проходит минута.
– Ладно, я тебе подскажу, – не стал томить дорогого внучонка дедушка. – Слово это начинается с буквы «с».
– Стрелок что ли? – тут же спросил Гришка.
– Почти верно, – соглашается дед. – Только стрелок это вообще тот, кто просто стреляет. Все стреляют, значит, все стрелки. А вот как называют того, кто всегда попадает с первого раза точно в цель? Как ты, например, в детском садике.
Проходит ещё минута. Гришка молча жуёт котлетку и думает. Правда, не очень усердно, зная, что дедушка всё равно сам назовёт нужное слово.
– Подсказываю дальше, – говорит дед. – Снай?..
– Снай… – повторяет Гришка. – И кто такой этот снай? Дайте ещё подумать.
Прошла третья минута неглубоких детских раздумий. От котлетки ничего не осталось. Гришка беззаботно выбирает кусок шоколадного торта с цветочком и подносит его ко рту.
– Пер, – не выдержав ожидания правильного ответа и поставив недопитую кружку чая на стол, вдруг решительно произносит бабушка.
Дед чуть не подавился от смеха. Бабушка тоже громко расхохоталась, поняв, что вторую половину слова она высказала с явным опозданием, да ещё с мягким звуком «е», а не «э». И Гришка рассмеялся над смешным словом, так и не разобравшись пока, кто же он – снай или пер.

* * *


Несчастные

Суббота. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.
– Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.
– Это у вас выходной. А у нас, писателей, самый что ни есть рабочий день.
– Да какой ты писатель! – махнул бутылкой сосед, чуть меня не задел, и на кухню без спроса прошёл. – Баснописец несчастный. Куда ты рюмки прячешь? И закуску доставай.
– Ну, ты нахал! Я же тебе объяснял, что у Крылова 236 басен, а у меня 118, ровно половина. Мне пахать и пахать ещё.
– Да кому нужны твои басни! – скорчив брезгливую рожу, сказал Вадим. – Вон артист один сбежал из России, так его басни читают. А ты сидишь тут, в центре Москвы, и о тебе никто ни сном ни духом не подозревает.
– Господи, ну сколько раз тебе повторять, что это не басни! Артист этот и себя и жанр позорит. Сам по себе злобный стишок не может быть басней. Басня, она, как такса.
– Какая ещё такса? – удивился Вадим и налил.
– Собака, которая со времён древнего Египта не изменилась. Те же уши и тот же хвост. Других собак скрещивали, преображали, а такса сохранилась в первозданном виде. Вот так и с басней, которую можно сотворить только, как басню. А этому учиться надо и особый дар иметь.
– Да брось ты, поехали! Дай мне сюжет, и я завтра принесу тебе готовую басню, – заявил вдруг Вадим, опрокинув первую рюмку.
– Ладно, запоминай. Допустим, пьяный кабан завалился на муравейник. Насекомые в панике. И тут один храбрый муравьишка кричит, что залезет сейчас на дерево и спрыгнет на кабана. Смотрите, хвастается заранее, как я ему хребет перешибу. Понял?
– Понял, – ответил Вадим и снова налил. – А мораль?
– Сам думай. Всё просто же.
– А как назовём мой шедевр?
– А как заблагорассудится. Главное, не бойся, пиши смело. Любые твои иносказания я пойму правильно.
– Что значит, правильно?
– Ну, вот есть у меня такая басня, например. В ней судят льва за то, что он убил шакала, который, мечтая прославиться, напал на него.
– И что?
– А то, что получаю я на эту басню гневный отзыв от одного молодого человека. Какой, дескать, нормальный шакал на льва нападать будет. Дебил он, что ли!
– И что?
– А то, что басню нельзя воспринимать буквально. У того же Крылова журавль сам свой нос к волку в пасть суёт. И про ворону он пишет, что она сыр во рту держала. А никакого рта у вороны нет. Понял?
– Понял.
– Или вот ещё пример. Написал я недавно басню про медведя, который порядок наводит. Заключение там такое. Когда порядка нет в своём краю, а ты решил вдруг навести его везде, то это значит, что нигде.
– И что?
– А то, что один, тоже молодой читатель, высказал мнение, что за такую басню меня точно посадят.
– Не пудри мне мозги! – отрезал Вадим и опять налил. – А то и меня вместе с тобой посадят.
Допивал он бутылку уже без моего участия. Я после двух рюмок отказался. Потому, что сто девятнадцатая басня давно томилась в компьютере, ожидая своего конца.

Воскресенье. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.
– Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.
– Ты басню сочинил?
– Про таксу, что ли?
– Нет.
– Про кабана?
– Нет.
– Про льва?
– Нет.
– Про шакала?
– Нет.
– Про ворону?
– Нет.
– Про медведя?
– Нет.
– Про тебя?
– Нет.
– А что, оригинально, басня про баснописца!
– Да при чём здесь я! Ты же про муравья обещал написать.
– А зачем? – удивился Вадим. – Ну какой нормальный муравей на кабана прыгать будет. Дебил он, что ли!
– Всё ясно. И у тебя, значит, с иносказаниями проблема. Но ты над моралью-то хоть подумал?
– Какая ещё мораль! – воскликнул Вадим. – Все морали давно… профукали, выражаясь без рифмы. Нам, айтишникам, она ни к чему.
– Да какой ты айтишник! Программист несчастный. Откуда вы только берётесь такие?
– Какие?
– Без художественного мышления.
– Из будущего мы, – улыбнулся Вадим. – А ты из прошлого.

* * *


Смешинка

Поздний воскресный вечер. Счастливое мирное время. На широкой и мягкой кровати уютненько так расположилась девочка Саша, которая приехала к бабушке с дедушкой на выходные. Но сразу же спать она не собирается. Надо ещё чтобы дедушка обязательно рассказал на ночку смешную историю. Он всегда ей рассказывает такие истории перед сном. А она всегда смеялась и, перебивая дедушку, добавляла к его повествованию свои весёлые придумки.
– Дед, ну скоро ты? – позвала она дедушку.
– Господи! – проворчал дедушка, входя в комнату. – Я тебе давно уже всё рассказал.
– А ты просто придумай что-нибудь, – посоветовала Сашенька.
– Ладно, как скажешь, – согласился дедушка и, не раздеваясь, лёг рядышком с внучкой. Сашенька тут же сложила ручки под голову и крепко прижалась к родному дедовому плечу.
Все дедушкины истории всегда начинались со вступительного слова «однажды». Но рассказывать разные необычные и весёлые истории становилось дедушке всё сложнее – уж всё, казалось, самое смешное и удивительное он уже вспомнил и обсмеял вместе с внучкой. Поэтому в последнее время он чаще всего произносил по ходу то, что просто в голову приходило. При этом, начиная очередную галиматью, он сам точно не знал, какое слово должно последовать за вступительным. Именно так было и в этот раз.
– Однажды, – начал дедушка свою очередную историю, – уехал я на недельку из Москвы и иду по окраине села. С одной стороны дома, а с другой стороны густой лес. Чувствую, мне сильно в туалет надо, как тебе иногда. Но к домам же я не пойду, там люди и видно всё. И я, конечно, пошёл в лес. Вижу, на опушке туалет деревянный, из брёвен сложенный, с двумя входами с разных сторон. На одной стороне написана большая буква «М», а на другой стороне написана большая буква «Ж». Знаешь, такие туалеты бывают в деревнях или на автобусных остановках за городом?
– Знаю, – ответила Саша. – Мы заходили в такой, когда на дачу к маминой подруге ездили.
– А что буквы «М» и «Ж» означают, знаешь?
– Да, мужчины и женщины.
– Правильно. Так вот, забегаю я в туалет со стороны буквы «М», а там медведь сидит. И как зарычит на меня: «Ты что, слепой что ли!» Я говорю испуганно: «Нет, не слепой. Я зашёл сюда, потому что буква «М» с этой стороны». А медведь ещё страшнее как зарычит: «Так это же звериный туалет. А буква «М» означает, что это для медведей». Представляешь? Вот такая история со мной приключилась.
Сашенька громко засмеялась. Дедушка тоже сам расхохотался, но что дальше рассказывать, он не знал и не думал вовсе. Рассмешил ведь внучку, подумал он, обязанность свою выполнил и хватит.
– Вы чего там расхихикались! – послышался из кухни строгий голос бабушки. – Опять смешинка в рот попала. Спать пора, завтра папа с мамой рано приедут, в садик надо, а они гогочут. Дед, кому говорю, закрывай двери и иди сюда.
Дедушка встал, нежно поцеловал внучку в лобик, пожелал спокойной ночи и хотел выйти уже. Но Сашенька, продолжая смеяться, остановила его:
– Подожди, дед, а с другой стороны жираф сидел, что ли?
Но дедушка закрыл уже за собой дверь, и Сашенькин вопрос так и остался без ответа.

* * *


Спой нам про Витьку Махова

Было это в начале шестидесятых прошлого века. Я, мальчишка ещё по меркам нынешних времён, работал уже кадровым электриком по обслуживанию детских садов в одном из районов Москвы. В постоянных напарниках у меня, или я у него, был мужчина, лет сорока пяти, фронтовик. Нормальный в общем мужик, но пил сильно. Однажды, 8 мая, после работы и сытного обеда в каком-то садике мы зашли с ним в небольшую ремонтную мастерскую местного жилищно-коммунального управления. Помещение мастерской располагалось в подвале красивого сталинского дома. Спустились, поздоровались. Двое мужиков, что там были, моего напарника знали и возраста они все были примерно одного. Сразу же на дощатом столе без скатерти появилась водка, закуска – хлеб, колбаса, консервы. И сразу же мужики выпили по целому стакану за предстоящий День Победы. Я тоже немного выпил, но от продолжения отказался. Они не обиделись. Смотрю, чуть поодаль, возле шкафа с разным монтёрским хламом, лежит на скамейке старенькая семиструнная гитара. Я взял её – бренчит. Подтянул струны, заиграл и тихонько запел. Мужики ещё выпили, захмелели, на меня ноль внимания, болтают о чём-то сумбурно. Но, когда они уже напились совсем вдрызг, что называется, мой напарник вдруг оборачивается ко мне и говорит:
– Спой нам про Витьку Махова.
– Про какого Витьку? – спрашиваю.
– Ну, что ты не знаешь, что ли! Про Витьку Махова…
С трудом, но всё же удалось выяснить у пьяной компании, что Витька Махов – это, оказывается, Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой.
И, надо же, я как раз пару дней назад, хоть верьте, хоть нет, выучил эту грустную песню под гитару. Она мне очень нравилась и легко подыгрывалась.
Я, конечно, согласился. Запел. Думал, похвалят, спасибо скажут. Но слушатели мои после слов «Друзьям не встать. В округе без них идёт кино. Девчонки, их подруги, все замужем давно» громко разрыдались. Напарник мой при этом зло по столу начал стучать кулаком. Другой мужик откинулся на спинку замызганного дивана и крепко сдавил лицо руками. А третий, что с глубоким шрамом у виска, выскочил из-за стола, принял стойку бойца и с безумным взглядом стал строчить куда-то в стенку из невидимого автомата, громко выкрикивая «ты-ды-ды-ды-ды-ды-ды-ды-ды…» Потом я узнал, что у этого третьего после страшного ранения в голову случались иногда такие припадки.
Всю жизнь свою, долгую уже, помню я тех молодых ветеранов войны из шестидесятых. И песню «про Витьку Махова» не забываю.

* * *


Машенькины друзья

Однажды, когда задул на улице холодный ноябрьский ветер и залетали первые снежинки, девочка Маша заболела – давай вдруг кашлять, чихать, носом шмыгать. Простыла, одним словом.
– Да у тебя температура! – воскликнула бабушка. – Всё, будешь сидеть дома. Никуда твой первый класс не денется. Наверстаешь ещё, ты у нас умненькая. Сейчас позвоню маме на работу, пусть врача вызывает.
Через час пришёл врач, дяденька с усами. Заглянул в Машино горлышко, послушал её с двух сторон какими-то чёрными кругляшками, градусник ещё раз поставил и произнёс уверенно:
– Ничего страшного, обычная вирусная инфекция. Посидит день-другой дома, и всё будет в порядке. Таблетки от кашля я, конечно, выпишу и сироп от простуды тоже. А горячий чай с малиновым вареньем вы сами сделаете. Но, вообще, хорошо бы такую чудесную девочку из Москвы к морю свозить. Погреется там, поплавает в тёплой водичке и болеть больше никогда не будет. И ещё очень полезно выспаться сейчас, как следует. Волшебный сон при этом не помешает.
Кузьма с Мартином сидели в это время под Машиной кроватью и всё слышали. Они не знали, что такое инфекция. Но слово это им сразу не понравилось. Потому, что из-за него Маша лежит в постели и не может поиграть с ними. Они и про море ничего не знали, но точно поняли, что, если Маша побывает на море, то никакие болезни ей будут не страшны.
Кто такие Кузьма с Мартином, спросите? Отвечаю. Это самые лучшие и верные Машины друзья – котёнок и мышонок. Котёнка подарил папа, а мышонка – мама. Имена же такие придумала для них сама Маша. И каждому из них она соорудила свой домик – Кузьме побольше, Мартину поменьше. Когда они втроём играли в догонялки, то Маша следила, чтобы Кузьма, цапая Мартина, не слишком-то выпускал когти, а Мартин чтобы не прятался в самые укромные местечки, откуда его нельзя было достать. Маша научила их всему, что сама знала и умела. Например, закончили кушать, взяли лапками по салфетке и вытерли мордочки. Или перед тем, как лечь спать, обязательно, махая хвостиками, пожелали Машеньке спокойной ночи.
И вот, запомнив, что сказал усатый дяденька, Кузьма с Мартином решили во что бы то ни стало организовать для Машеньки волшебное путешествие к морю. Лишь только стемнело, они выпрыгнули в окно и вскоре подлетели к дому на оранжевом самолётике. Кузьма был одет в форму пилота, а Мартин – в форму стюарда. Трап сам подкатил к окошку, Машенька ступила на него и направилась к самолётику.
– Куда! – писклявым голосочком остановил её Мартин. – Купальник забыла.
– Я знаю, где он, – промяукал Кузьма. – Я сам его принесу. И с этими словами прямо в лётчиской фуражке он запрыгнул на шкафчик в углу комнаты, открыл дверку и достал красивый Машин купальник.
На самолётике они летели совсем недолго. Но в полёте Мартин всё равно успел предложить Маше таблетки от кашля, сироп от простуды и горячий чай с малиновым вареньем. Облака, наконец, рассеялись, и внизу показалось море. Была почему-то уже не ночь, а ярко светило солнышко.
Самолётик под управлением Кузьмы ловко пролетел над пальмами, испугал чаек и приземлился прямо на пляже. Машенька быстренько сбежала по трапу и хотела сразу же окунуться в воду.
– Куда! – громким мяуканьем остановил её Кузьма. – Купальник надень.
Маша оглянулась и увидела Кузьму, который стоял в открытом проёме фюзеляжа и держал двумя лапками купальник.
Весь день Машенька купалась, загорала, строила песчаные замки, слова разные из гальки складывала, приветы дельфинам посылала. И, главное, Кузьма с Мартином всё время находились рядом. Кузьма вдруг с ветки пальмы ей что-нибудь скажет, а Мартин из-под песочка. Но их почему-то совсем не было видно. Мяуканье и писк Машенька слышала, а самих своих друзей она не видела.
– Хватит вам прятаться, – сказала сердито Маша. – Пойдёмте лучше вместе купаться. Я вас плавать научу.
– А ты сама-то умеешь? – послышался в ответ бабушкин голос. – Проснулась, соломинка моя. Дай-ка я тебя в лобик поцелую. Ну, слава Богу, температура нормальная.
– А куда Кузьма с Мартином делись? – приподнимаясь на кровати, спросила Машенька.
– Да куда ж они денутся, – улыбнулась бабушка. – Вон они, каждый из своего домика выглядывает. Видишь, как они на тебя смотрят. Ты же их всё время во сне звала.

* * *


Кончать надо

Солидный молодой мужчина по имени Георгий, переходя трамвайные лини напрямую к обычному продуктовому магазину, даже не заметил, что чуть трамвай его не переехал, а затем и грузовая машина. Он шёл и думал, что ему делать со своим так называемым малым предприятием «Рубикон». Третий день думал, не ел почти ничего и не спал почти. Налоговики опять проверку затеяли, арендодатель снова платежи поднял, бухгалтер второй раз в декретный отпуск собралась, новое оборудование сломалось, охранник запил, в суд вызывают. Наличных денег совсем не осталось. Со всех сторон нескончаемые проблемы. Жена ещё психанула. Сказала, не может больше смотреть, как он с ума сходит с этим чёртовым бизнесом, взяла сынишку и уехала к родителям в Воронеж. Конечно, кому понравится, когда муж, не отвлекаясь ни на минуту от предпринимательских забот, грязные кеды в холодильник ставит.
Время позднее, но магазины ещё работали. Георгий после гневного сигнала проехавшего грузовика остановился на тротуаре, вытащил из кармана брюк последнюю пятисотрублёвую купюру, посмотрел на неё, сунул обратно и стал гадать, чего и сколько он на неё сейчас купит. Ага, думает, куплю килограмм пельменей, а на остальные деньги сырки плавленые, сколько получится.
Точно так он и сказал продавщице.
А она смотрит на него и ничего не делает.
Он внятно и громко повторил свою просьбу.
Та опять ничего не делает. Просто стоит, как памятник со скрещенными руками на могучей груди, и смотрит на него.
– В чём дело? – спрашивает Георгий.
– На какие остальные? – спрашивает в свою очередь продавщица.
– Послушайте, мне сейчас не до смеха. Я устал, как собака. Дома шаром покати, а есть хочется.
– Сочувствую, молодой человек. Но я должна знать, на какие остальные вам сырки отпустить.
– Не морочьте мне голову, – начал сердиться Георгий. – Трудно, что ли, подсчитать, сколько сырков получается.
– Это ещё надо разобраться, кто кому голову морочит, – тоже заметно повысив голос, ответила продавщица. – Почему я должна чего-то там подсчитывать за вас?
– А зачем вы тогда нужны здесь?
Видимо, это уже был перебор со стороны Георгия.
– Не твоё собачье дело! – отрезала продавщица. – Ты будешь брать свои вонючие пельмени или нет?
– А сырки?
– Да задолбал ты меня уже с этими сырками! Ты можешь нормально сказать, сколько тебе их надо?
– А я откуда знаю. Вы должны взять и подсчитать, сколько получается.
– Как?
– Вы что, арифметику в школе не проходили или мозгов не хватает?
– Мы тебе сейчас полицию вызовем и посмотрим, у кого чего не хватает.
– А я вам кого-нибудь из столичного управления торговли вызову.
После таких обоюдных угроз продавщица сорвалась с места и вскоре вернулась в сопровождении администратора магазина.
– Вот, полюбуйтесь, требует от меня, чтобы я ему на какие-то остальные сырки продала.
– Да, категорически требую! – подтвердил Георгий.
– Так, успокойтесь оба, – сказала администратор и спросила Георгия. – Скажите, а вы деньги, которыми располагаете, показывали продавцу?
– Нет, – честно признался Георгий.
– А как же тогда она могла рассчитать, сколько сырков получается?
– Действительно, – улыбаясь, согласился Георгий. – Извините меня, пожалуйста. Что-то у меня сегодня с головой не того. Я лучше пойду.
– Подождите, – остановила его администратор. – Сколько у вас денег?
– Только пятьсот рублей, одной бумажкой в кармане.
– Ну, наконец-то! – радостно воскликнула продавщица. – Сейчас всё сделаем в лучшем виде.
Ушёл Георгий из магазина с пельменями, с сырками и с готовым для себя решением – кончать надо с Рубиконом.

* * *


Дисней и дедушка

Сидит внук утром за кухонным столом в сталинской высотке на Котельнической набережной, уплетает бабушкины пирожки и смотрит мультик по детскому телевизионному каналу «Дисней». Напротив сидит дедушка.
– А ты знаешь, кто такой Дисней? – спрашивает дедушка внука.
– Нет, – отвечает внук.
– Тогда я тебе объясняю, – говорит дедушка. – Вдруг пригодится, интересно же. Ты ведь уже в школе учишься. Так вот, Уолт Дисней это американский художник, который создал первые музыкальные мультфильмы. Про Микки Мауса, например.
Дедушка ещё хотел что-то сказать, но внук остановил его:
– А зачем мне это, дед. Я смотрю себе и всё.
Ничего не стал рассказывать больше дедушка о Диснее. Вздохнул только растерянно и отвернулся. Старенький он уже, новой жизни не знает.

* * *


Страшный экзамен

Брониславу Станиславовичу, молодому доценту кафедры государственного и муниципального управления, внезапно поручили в индивидуальном порядке принять экзамены у одного полковника. Небольшая группа, в составе которой числился этот самый военный, состояла сплошь из работников различных министерств, в том числе почему-то министерства обороны, причём в ранге не ниже руководителей департаментов. Почти все они давно всё сдали, а этот слушатель по засекреченным причинам экзамен не сдавал, и ему предоставили дополнительную возможность.
Доцентом весьма престижной и сугубо гражданской столичной академии Бронислав Станиславович стал всего неделю назад, и раньше принимать экзамены ему не доверяли, разве что зачёты. Он очень разволновался ещё и потому, что экзамен должен был состояться уже на следующий день. Поздно вечером перед сном Бронислав Станиславович разложил на прикроватном столике экзаменационные билеты, улёгся поудобнее, надел очки и стал просматривать вопросы, а вдруг на какой-то из них он и сам толком ответить не смог бы.
Один билет проштудировал, другой… и вдруг дверь в спальную комнату открывается и перед Брониславом Станиславовичем вырастает мужская фигура в кожаной куртке, с папахой на голове, с шашкой на левом боку и с маузером на правом.
– Вы кто, Чапаев? – робко спросил Брониславов Станиславович.
– Нет, я из другой дивизии, – ответил незнакомец и бесцеремонно уселся на край постели. – Некогда Василию Ивановичу по академиям разъезжать, он своих белых добивает.
– А вы своих добили уже?
– Всех под корень вырезал, отдыхаю пока, заслужил. Вот он и попросил меня, боевого соратника, вместо себя экзамен тебе сдать. Так что, давай спрашивай.
– А как к вам обращаться, голубчик? – приподнимая голову над подушкой, спросил Бронислав Станиславович.
– Какой я тебе голубчик! – насупив брови, возмутился посланник Чапаева.
– Тогда, может быть, господин красный командир? – осторожно предложил Бронислав Станиславович.
– Да я тебя сейчас пополам разрублю за господина!
– Извините, ради Бога, я это нечаянно оговорился.
– А за Бога ещё и расстреляю!
– Я больше не буду, правда, – не соображая, чего не будет, но всё равно пообещал Бронислав Станиславович. – Берите билетик, пожалуйста.
– Ну, взял.
– Читайте.
– Сам читай.
– Кадровая политика в системе государственного управления, – послушно зачитал первый вопрос Бронислав Станиславович.
– И что?
– Отвечайте.
– Я, что ли?
– Вы, конечно, не я же.
– А что говорить?
– Ну, расскажите, например, как вы подбираете и расставляете кадры у себя в дивизии, какими принципами и критериями руководствуетесь при этом?
– Чего, какие ещё принципы с критериями! Ты мне голову не морочь. Говори так, чтобы я понял, буржуй недорезанный.
– Ну, какой же я буржуй, – попытался возразить Бронислав Станиславович.
– А кто же ты! Ишь, морду какую наел. На чистенькой простынке лежит, одеяльце в цветочек, лампочка светит.
– Хорошо, товарищ. Давайте сначала. Как вы подбираете и расставляете своих подчинённых?
– Да проще простого. Подбираю, кто не подчиняется, и расставляю к стенке.
– Потрясающе. И второй вопрос, товарищ. Учёт национального состава населения при формировании органов местного самоуправления.
– Опять начинаешь!
– Хорошо. Давайте яснее. Кого, кроме русских, вы берёте в отряд красноармейцев?
– Тебя бы не взял.
– Это почему же, разрешите полюбопытствовать?
– Так ты же непонятно кто. Отравишь лошадь и смоешься.
– Куда?
– А леший тебя разберёт. К предкам, наверно.
– Неужели в Польшу?
– Так ты шляхтич, что ли? А я думал еврей.
– Я не еврей, а поляк. Преподаватель в третьем поколении. Сын профессора, между прочим.
– А зовут-то тебя как, интеллигентишка?
– Бронислав Станиславович.
– Да как же тебя с таким именем в академию генерального штаба взяли! Хрен выговоришь. И не поляк ты никакой, если ты Броня. Форменный еврей.
– Послушайте, уважаемый. Я ничего не имею против евреев, но я поляк. И горжусь этим.
– А я говорю, еврей.
– А я утверждаю, что поляк. И корни у меня польские.
– Под эти самые корни я и изрублю тебя, как всякую белую сволочь. Плевать мне на твоих предков, будь они хоть трижды папуасами. Глянь вот, какой острый клинок у моей наградной шашки. А рукоятка какая, с узорами. Одно удовольствие помереть от такого оружия. Только ты вначале бумагу напиши, что экзамен Василий Иванович сдал.
– А, если не напишу? У меня ведь своя честь имеется.
– А у меня ещё пистолетик имеется. Глянь вот, какой тяжёлый. А патронов в нём сколько. Пристрелю, как последнюю контру.
– Так вы уж определитесь поточнее, товарищ, изрубите меня или пристрелите? – стараясь не терять присутствие духа, произнёс Бронислав Станиславович. – И как кого, как белую сволочь или как контру последнюю?
– Так, очкарик, ты мне надоел, – недовольно проворчал боевой соратник легендарного героя гражданской войны, встал с постели, одной рукой занёс шашку над головой Бронислава Станиславовича, другой рукой наставил на него маузер и приказал. – Садись и пиши бумагу. Ты против Чапаева, значит, враг. А с врагами у нас разговор короткий…
Взмах шашки не состоялся, выстрел не прозвучал, но чистенькая простынка под начинающим экзаменатором оказалась поутру слегка подмоченной.
Через пару часов, наяву уже, в академии, Бронислав Станиславович перед тем, как приступить к выслушиванию ответа на первый экзаменационный вопрос, спросил у офицера из министерства обороны:
– Скажите, товарищ, а война будет?
– Ну, что вы, разумеется, нет, – уверенно заявил полковник. – Врагов у России, конечно, много. А с врагами у нас разговор короткий.
– Верно, – согласился Бронислав Станиславович. – Тогда всё. На второй вопрос отвечать не надо. Я ставлю вам отлично и желаю успехов. До свидания.
Полковник пожал плечами, улыбнулся, взял зачётку, сказал «честь имею» и вышел.

* * *


Фигуральная любовь

Помню, лет четырнадцать мне было. Сидим за столом в гостиной большой московской квартиры: я, отец, мать, сестра, её жених Петя, его друг Сева и невеста друга Юля. И ещё с нами были: кот Васька на коленях у отца, попугай Попка в клетке на шкафу и бабушка Клава на кухне. Все, кроме меня, кота и бабушки изрядно пьяненькие уже по случаю просто встретились, воскресенье, солнышко, салатики, пельмени, пироги с яйцами, зефир в шоколаде и тому подобное.
– Ну, дочка, так ты выходишь замуж за Петю или нет? – спросил отец, выпив один и без тоста очередную для себя рюмку водки.
– Нет, – решительно и гордо, будто отрекаясь от старой веры, ответила сестра.
– Почему? – удивился отец и положил солёный огурчик обратно в банку.
– Потому, что я люблю Севу.
– А Сева кого любит? – спросил я, чтобы прервать наступившее молчание.
– А я люблю Юлю, – ответил Сева.
– А Юля кого любит? – снова спросил я подстрекательски.
– А я люблю Петю, – ничуть не подыгрывая моему шутливому тону, ответила Юля.
– А Петя кого любит? – деликатничать я уже не стал из принципа, да и любопытно же было.
– А я тоже люблю Севу, – ответил Петя и быстро выпил стоящий перед ним полный фужер вина. – Не подумайте ничего плохого. Просто я люблю его, как человека, и всё. Никого не люблю, а его люблю.
– Так это не треугольник, а загадочная фигура какая-то получается, – весело произнёс я, не оценив тогда по малолетству всю глубину объявленных вслух сокровенных признаний.
– А ты-то сам кого любишь? – неожиданно спросила меня мать.
– Папу, – не раздумывая ответил я, видя, как отец мрачно упёрся взглядом в одну точку. И тут же спросил его: – А ты кого любишь, пап?
– А я Ваську люблю, – буркнул отец, поглаживая кота, а тот взял вдруг и перепрыгнул на колени к матери.
– Понятно теперь, кого Васька любит, – сказал я. – А ты, мама, кого любишь?
– А я бабушку Клаву люблю.
– Бабуль, а ты кого любишь? – крикнул я в кухню.
– А я вон Попку люблю, – заходя в комнату с большим чайником, спокойно ответила бабушка.
– А ты, Попка, кого любишь? – обратился я к попугаю.
– Попка хороший, – невпопад ответил попугай игрушечным голосом и, подозрительно взглянув на кота, громко добавил, – А Васька дурак.

* * *


А если война

К деду на юбилей приехал внук из Москвы. Внук искренне любил деда за свои весёлые и беззаботные детские годы. До школы он почти всё время жил у дедушки с бабушкой. А, когда бабушка умерла, и дед остался один, внук навещал его только вместе с отцом, раз в несколько лет. Дед многому научил внука. Особенно тому, что сам неплохо умел – разлагольствовать на разные темы и не молчать, когда спрашивают.
– Родители, значит, не смогли приехать, тебя прислали, – горестно вздохнул дед, наливая себе и внуку по рюмке водки. – Жалко. А вдруг не увидимся больше. Ну да ладно. Давай, за встречу. Я шибко по тебе соскучился.
Выпили, закусили.
– Как ты тут один? – спросил внук. – Старенький ведь уже.
– А что мне про себя рассказывать. Живу воспоминаниями. То бабушку вспомню, то тебя. Помнишь, как мальков для рыбалки ловили? Сачка не было с собой, так мы твою маечку использовали.
– Помню, дед, всё помню, – ответил внук.
– А помнишь, как ты в лесу за опятами под бревно полез, а там крапива, и ты руки себе по локоть обжёг?
– И это помню. Бабушка ещё мне каким-то жиром их мазала.
– А у нас в посёлке, как видишь, всё без изменений. Дома, правда, скоро совсем разваляться. Никому мы тут не нужны. А как вы там живёте?
– Нормально.
– Отец на пенсию собирается?
– Пока нет. Ему же ещё рано. Это ты в шестьдесят вышел, а он на пять лет позднее пойдёт по новому закону.
– И ты считаешь это нормально?
– Нет, конечно. А что делать?
– А вот мы, коммунисты, всегда знали, что делать.
– Ну ты, дед, положим, не простым коммунистом был, а секретарём райкома. Где-то, наверно, мог выступить, возразить.
– Да не во мне дело. Раньше само государство за людей было.
– Может, не будем о политике, – предложил внук. – Она и без того надоела мне хуже горькой редьки. Давай лучше выпьем за твои восемьдесят лет. Наливай. Папа, мама и я желаем тебе крепкого здоровья и прожить ещё столько же.
– Спасибо! – произнёс дед и запросто, одним глотком, выпил вторую рюмку. – Нет уж, я скажу, дорогой внучок, авось пригодиться. Вот тебе тридцать лет, ты политолог, то есть болтун нанятый. А, если война и тебя призовут, пойдёшь?
– Ну и логика у тебя, дед. Работа-то моя при чём здесь?
– Как это при чём? Ты же по телевизору выступаешь.
– И что?
– Вот и ответь. Только честно и прямо, как я учил тебя.
– Пойду.
– А зачем?
– Родину защищать.
– А кого конкретно?
– Тебя, отца с матерью, себя, наконец.
– От кого?
– От недругов.
– А кто они наши недруги сейчас?
– Ну ты, дед, даёшь! Воевали же в Великую Отечественную.
– Ту войну не трогай, она святая. На той войне прадед твой погиб. На ту войну я бы и сам пошёл, без призыва. И дрался бы до последней капли крови за нашу землю, за наше государство, за нашу культуру, за равенство и социализм. Понял?
– Понял. Ты только не волнуйся.
– А сейчас от кого ты нас защищать собрался? Какая нам разница, под каким капиталистом жить! Строй же теперь у всех одинаковый. И там деньги главное, и у нас тоже. И там эксплуатация, и у нас тоже. И там земля в частной собственности, и у нас тоже. И там цены растут, и у нас тоже. У нас даже больше. Капиталисты ведут себя в мире, как бандиты на рынке. И ты не нас, а их жадность защищать будешь.
– Успокойся, дед, пожалуйста. Никакой войны, слава Богу, нет.
– Погоди, они её как пить дать развяжут. Они без неё не могут. И Бога они не боятся. Ленина читай.
– Почитаю, дед, обязательно почитаю. И мы давай ещё выпьем немного и к речке пойдём. Посидим там на нашем местечке.
Выпили. На этот раз бабушку помянули, по просьбе деда, и пошли к реке, что виднелась за огородами.
– Бутылку не забудь и пару огурчиков, – приказал дед, выходя из двухкомнатной квартиры в старом хрущёвском доме на окраине тихого уральского посёлка, бывшего когда-то административным центром большого и многолюдного района.
– А воевать за Россию я всё равно буду! – произнёс громко внук, подойдя вместе с дедом к берегу. – Что бы ты мне тут ни говорил.
– Молодец! – как ни в чём не бывало, похвалил его дед. – И я тоже буду, если смогу. Без нас она пропадёт, а мы без неё.

* * *


Гипнотизёр

Хотите – верьте, хотите – нет. Было это очень давно. Я, начитавшись разных книг и статей о гипнозе, решил сам кого-нибудь загипнотизировать. А кого? Приятелей по двору – бесполезно. Надо, чтобы испытуемый совсем не знал меня, не видел раньше в своём кругу и безусловно верил, что я обладаю гипнотическими способностями. Типа: написано «Правда» – значит, правда; указано на афише «Народный артист» – значит народный артист; сказано, гипнотизёр – значит, он самый.
Для эксперимента выбрали одного обычного парня из соседнего цеха (работал я тогда токарем на АЗЛК, и было мне восемнадцать лет – почти мужик уже взрослый по тем временам). И наш и тот другой цех были огромными, под тысячу работников каждый. Кто-то из нашей бригады просто случайно знал того парня и несколько раз по моей специальной подсказке рассказывал ему обо мне, как об уникальном субъекте. Тот заинтересовался и согласился прийти в обеденный перерыв и попробовать моё воздействие на себе.
Вот он пришёл. Мы (я, он и человек десять любопытных и исподтишка хихикающих рабочих) спустились в подвальное помещение цеха, в раздевалку. Я попросил всех молчать, поставил его лицом близко к стенке между шкафами, сам расположился чуть сзади, а за мной – сильно сомневающаяся во всей этой затее разновозрастная публика.
Сеанс начался. Я монотонно, прерывая счёт усыпляющими фразами, досчитал до десяти, приказал парню слушать только меня и спать. И он, правда, заснул, слегка наклонившись вперёд и прижавшись с закрытыми глазами лбом к стенке. Я сам растерялся, опешил даже, но не подал виду и стал приказами поднимать ему поочерёдно руки, то до плеча, то выше. Движения его были неестественно послушными, роботоподобными какими-то. Просто усилиями извне опустить ему руки было невозможно, они опять, как на пружинах, поднимались в то положение, которое я обозначил словами.
Неискушенная в таких делах публика была поражена. Все видели, что никакого подвоха тут нет. Парень действительно погрузился в гипнотический сон с непосредственным восприятием внушений с моей стороны. Конечно, нашлись сразу шутники, которые начали советовать мне снять с него штаны, поставить на колени, заставить ползать и проделать с ним прочие смехотворные манипуляции. Но мне было совсем не до смешков. Я никого толком не слышал, а думал лишь о том, как вывести испытуемого из этого самого сна.
До сих пор рад тому, что всё завершилось благополучно. Я досчитал до десяти, прерывая счёт картинками пробуждения. Но этого оказалось мало. Пришлось считать дальше, украшая процесс новыми ощущениями выхода в реальность. Хорошо, что я ни разу не сбился и не заикнулся. На счёте двадцать парень проснулся, очумело взглянул на всех и направился к выходу. Я только успел спросить его, помнит ли он что-нибудь. Он отрицательно покачал головой и признался, что вообще не заметил, как уснул. На том всё и закончилось. Больше я никогда ничего подобного не проделывал. Хотя мог, наверно, совершенствуя такие навыки.
Однако, я не только об этом случае, как таковом. А о том ещё, почему же всё-таки нормальный с виду парень попал в подневольное гипнотическое подчинение. Полагаю, что на моём месте и на его месте мог быть кто угодно. Как персонально, так и коллективно. Наверное, все мы делимся в разнообразных формах и проявлениях на тех, кто внушает, гипнотизирует, и на тех, кто спит или полудремлет с несамостоятельным восприятием происходящего. Чтобы жить в реальном мире и не подчиняться чужим командам, нельзя никого и ничего принимать просто на веру. А мы все, в большинстве своём, принимаем. Вот и ползаем зачастую без штанов и на карачках. Сами при этом смеёмся и других потешаем. Да ладно, просто смеёмся, а то ещё и в драку лезем под влиянием веры в кого-то или во что-то.

* * *


Свидание с королевой

1965 год. Москва. Пятница. Время 16.15. Иду с завода после укороченной смены для рабочих, обучающихся в вечерней школе. Через дорогу от проходной кинотеатр. Взял билет на 16.30. Название фильма не помню. Очень пожилая контролёрша проверила, пропустила, ничего не сказала. В просторном фойе люди спокойно ходят, портреты артистов разглядывают. Двери в зал открыты, свет горит, и там уже сидят зрители, совсем немного, правда. Звучит звонок, захожу, сажусь на своё место. Двери закрываются. Люстры гаснут. Всё, как обычно. Но дальше… Засветился экран, на нём какой-то мужик, спиной к камере, отъезжающий паровоз, на ступеньках вагона какая-то тётка с растрёпанными волосами, которая истошно кричит этому мужику: «Прощай, Федя!» «Прощай, моя королева», – трагическим тоном произносит мужик, не оборачиваясь. Паровоз с дымящей трубой удаляется в маленькую точку посредине экрана, из которой, всё увеличиваясь, наезжает на зал большое слово «Конец». Длилось это зрелище минуту, не больше. Включили свет. Ну, думаю, сапожники, с обратной стороны плёнку зарядили. Ладно, подождём. Но, что я вижу – зрители все встают и молча дисциплинированно направляются к выходу из зала, в углу возле сцены. И я встал, оглянулся, позади меня уже никого нет, я один остался, двери в фойе закрыты. Помешкал чуть и тоже вышел. Стою на другой улице, за кинотеатром уже, и гадаю, что за случай такой. Пару раз провернулся на месте и в полном недоумении потопал, куда и не надо было пока. Через минут десять, однако, я решил вернуться и выяснить, за что же я отдал целых 50 копеек. Даже матюкнулся про себя, как умел. Тем более, что я тогда уже мечтал стать назойливым адвокатом. Вернулся, выяснил. Оказывается, в кинобудке перед самым концом предыдущего сеанса вырубили электричество. Кто-то из зрителей ушёл, а кто-то остался досмотреть, так как им пообещали быстро устранить неполадки. Вот я и попал в число этих недосмотревших свой фильм зрителей.
– Оставайся на следующий сеанс, – предложила контролёрша. – У меня всегда есть в запасе одно свободное место на всякий случай.
– Нет уж, спасибо, – ответил я. – В 18.30. у меня тут рядом свидание со своей королевой.
– С какой ещё королевой? – удивилась добродушная сотрудница советского кинопроката.
– С настоящей, – уточнил я. – Магомаевской.
Моя королева явилась вовремя. Молоденькие фрезеровщицы тогда не позволяли себе опаздывать на встречу с парнем. Особенно слегка рыженькие, с чудными веснушками, искренней улыбкой и преданным взглядом.

* * *


Врать уметь надо

Сидят на скамейке в парке два очень пожилых соседа по дому, два деда, можно сказать. Один неторопливо, по глоточку, отпивает пиво из бутылки. Идут трое полицейских, при полной амуниции, видно, что на дежурстве. Останавливаются перед дедами.
– Почему нарушаем? – спрашивает сержант с планшетом на боку, не иначе как старший по наряду. – Распивать спиртные напитки в общественных местах строго запрещено. Такой порядок. Придётся штраф заплатить.
– Я не пью, – говорит один дед и, показывая на товарища, отодвигается на край скамейки. – Это он нарушает. Я его предупреждал, что нельзя.
– Ребята, родненькие, простите дурака старого, – виноватым тоном заговорил другой дед. – Я вообще не пью. Но сегодня день танкиста. А я в танковых войсках служил. Вот и решил отметить.
– Всё равно не положено, – говорит сержант и берёт в руки планшет. – Предъявите ваши документы.
– Да какие документы, помилуй, сынок, – искренне недоумевает нарушитель порядка. – Я же просто погулять вышел.
– Тогда назовите фамилию, имя, отчество. Я запишу, и вы всё получите по почте.
– Канделябров Давид Мордехаевич, – не раздумывая ни секунды, представился дед с бутылкой.
– Ну и данные у вас, – удивляется сержант, записывая их на листок бумаги в планшете. – Необычные какие-то, редко встречаются.
– Да уж какие от родителей достались.
– А фамилия через «о» или через «а» пишется?
– Через «а», конечно. И в отчестве тоже через «а». Не ошибитесь, пожалуйста.
– Мардехаевич, что ли?
– Нет, третья гласная «а» после «х». Другую гласную тут ставить нельзя, а то некрасиво получится.
– Ладно, записал всё красиво, как вы сказали. Теперь адрес?
– Москва, улица Адмирала Кутузова, дом тридцать один, квартира тринадцать, – опять же без промедления ответил дед и бросил недопитую бутылку в стоящую рядом урну.
– Две чёртовы дюжины, одна против другой, – с улыбкой заметил сержант. – И как вам по такому адресу живётся?
– Нормально. Почти полвека уж обитаем с женой в этом доме.
– Хорошо, – подытожил сержант. – Я всё записал. Ждите квитанцию.
– А вы всё правильно записали? – забеспокоился дед. – А то пришлют не мне и не туда.
– Не волнуйтесь, гражданин. Ваши данные я зафиксировал точно.
Когда полицейские отошли на почтительное расстояние, всё время сидевший до этого молча второй дед, воскликнул:
– Ну ты даёшь, Петрович! Да ещё имя моё присвоил. И ни в какой армии ты не служил, сам же рассказывал. И жены у тебя нет. И дом у нас новый. И номер у него не тот. И квартира твоя две шестёрки. И никаким адмиралом Кутузов не был. Одно правда, что день танкиста сегодня.
– Это ты даёшь, трус несчастный! – возразил Петрович. – Я бы другое имя придумал, если бы ты не испугался и в сторону не отскочил. И про великого полководца нашего я без тебя всё знаю.
– Не обижайся. Я же просто пошутил. Откуда я знал, что они серьёзно привяжутся. Наверняка они тоже спектакль разыграли, ни протокола, ни свидетелей. Ты лучше признавайся, кто тебя так лихо врать научил?
– Отец, когда мне лет десять было. Взял как-то с собой под Новый год в лес за ёлкой. Мороз, помню, был сильный. Срубили мы небольшую ёлочку, идём себе домой, и вдруг лесник с дружинниками. И тоже блокнотик достали и фамилию у отца спрашивают. А он спокойно так отвечает, Канделябров. А я рядом стою, молчу. Записали всё со слов отца и отпустили. Вот с тех пор я и не представляюсь как есть без особой нужды.
– А попроще нельзя было придумать?
– Э-э, Давидка, тебя ли учить этому! Вот сказал бы я им честно, что я Сидоров Иван Петрович, проживающий на улице Ленина, они бы ни за что не поверили. Короче, врать уметь надо.

* * *


Сукин сын

Случилось это лет двести назад в Москве. Старик один рассказывал, а ему другой старик, а тому третий и так далее вниз по счёту до тех самых времён. А теперь я вот рассказываю.
Приходит, значит, Пушкин к издателю со своей исторической драмой «Борис Годунов», а тот ему от ворот поворот.
– Да она сейчас даром никому не нужна, – не прочитав ни строчки, кроме названия, сказал издатель. – Делать тебе нечего было в ссылке, вот ты и марал бумагу. Лучше бы фермерством занялся в своём Михайловском. Представляешь, утром сходил в курятник, снял яички, пожарил на сальце с лучком, прикольно же.
– Какой ещё курятник, сударь! – возмутился великий поэт. – Это же Борис Годунов!
– И что? – равнодушно отреагировал издатель и, повернувшись к своему писарю, спросил: – Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?
– Нет, – ответил тот. – Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.
– А нового дворника как зовут? – спросил издатель.
– Абдулбашир, – ответил писарь.
– Вот видишь, – обратился к автору Годунова издатель. – Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.
– Вы что тут с ума сошли! – снова возмутился Пушкин. – Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!
– Абдулбашир, – поправил его писарь.
– Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?
– Повторяю, – сказал издатель. – Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?
– Я русский человек! – гордо заявил Пушкин. – Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой.
– Ты мне голову не морочь, – перебил его издатель. – Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.
– Я же автор! – в который уже раз возмутился Пушкин. – Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.
– Ага, раскатал губы. – вставая из-за стола, произнёс издатель. – Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.
– Позвольте, любезный, – засопротивлялся, было, поэт.
– А я говорю, проваливай отсюда, – повторил свой приказ издатель. – А то охрану позову.
Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: «Привязался же, сукин сын!»
«Так вот, оказывается, кто я, – подумал Пушкин. – Надо Вяземскому сообщить».

* * *


Оговорка по Фрейду

Случилось это в те далёкие времена, когда студентов на картошку отправляли. Возглавить отряд первокурсников, в котором были почти одни девушки, назначили молодого преподавателя философии МГУ Фёдора Лопухина. Жены у него не было, но он подбирал её, с осознанным прицелом на всю оставшуюся жизнь. Проблема, однако, заключалась в том, что мало какая девушка привлекала его внимание. Правда, в прошлом году одна студентка ему очень понравилась. И он так настроил себя на серьёзные отношения, что даже в гости к ней напросился. Пришёл, а она сидит дома на диване одна, без родителей, завернувшись в плед, простывшая и растрёпанная, кашляет и носом шмыгает. Конечно, ему неловко стало, говорить не о чем, лечиться надо, и он просто пожелал ей выздоровления, стащил из вазочки на обратный путь в аспирантское общежитие пару шоколадных конфет и удалился. И здесь, в совхозе, среди утопающих в грязи деревянных домиков, диких собачьих стай и вольно разгуливающих чумазых хрюшек, одна удивительно миловидная студенточка ему тоже очень даже приглянулась. И фамилия у неё красивая оказалась – Цветкова, не то, что у него.
– Все сяли? – именно так спросил утром в первый рабочий день местный шофёр, добродушный дядька лет пятидесяти, встав на подножку своего грузовика и заглядывая в кузов, где на поперечных скамейках расположились студенты.
– Все, – заверил Фёдор Лопухин, садясь с ним в кабину. – Поехали.
Поле с картошкой находилось километров в десяти от деревни. Простор, покой, тепло, небо высокое, дышится легко. Настоящее бабье лето! И трактора не слышно, он уже давно вскопал грядки, картошка на поверхности, только собирай её в вёдра и сваливай в мешки.
– Внимание! – стараясь выглядеть очень строгим, обратился к своим подчинённым руководитель отряда, когда те выбрались из кузова и встали у кромки поля. – Каждому до конца смены по одной грядке. За каждым закрепляется своё персональное ведро. Директор совхоза строго-настрого наказал, чтобы особенно берегли вёдра, в поле их не оставляли, даже сломанные. Короче, с вёдрами своими не расставаться ни при каких условиях.
Все всё быстро разобрали – и вёдра, и мешки, и грядки. И двинулись вперёд. Не молча, естественно. Кто-то над кем-то подшучивать начал, кто-то соревнование устроил, кто-то песенки запел. Дядька местный уехал, а Фёдор Лопухин приступил к тщательному и детальному обглядыванию своей будущей жены. Ай, красавица! Ну, прелесть! Лучше всех! Даже в резиновых сапогах и в телогрейке. То так она до земли наклонится, то эдак, то на ведро изящно присядет, то косынку театрально поправит, то на преподавателя лукаво посмотрит. А тому делать нечего, и давай он, поэт будто, а не учёный, сравнивать её с распустившимся свежим цветком, под стать фамилии. То ромашкой она ему причудится, то хризантемой, то розой.
Поле было неровным, и к полудню все студенты, кто раньше, кто позже, постепенно скрылись за длинным пологим холмом, оставляя после себя мешки с картошкой. А уважаемый преподаватель как присел на бугорок, что выше дорожной колеи, так и сидит, как уставился мечтательным взором на горизонт, так и глядит куда-то в широкую даль. И что он видит вдруг – вышагивает к нему по грядке его избранница – то ли ромашка, то ли хризантема, то ли роза. Не спеша, грациозно запинаясь о кочки, и… чёрт возьми, без ведра. Пышные волосы, в правой руке косынка, в левой какой-то стебель с большими пожухлыми листьями, а ведра нет. «Предупреждал, ведь! – разозлился Фёдор Лопухин и встал в административную стойку. – Ну, куда она его дела! Сейчас я ей дам вот!» И, когда та, в которую он так внезапно и романтически влюбился, подошла к нему, он задал ей абсолютно необъяснимый и обескураживающий для обоих вопрос:
– Ты почему без цветка?
– А там, с краю, одни лопухи растут, – жалобно произнесла в ответ девушка и показала философу образец соответствующего растения. – Мне какая-то соринка в глаз попала, посмотрите, пожалуйста.
Фёдор Лопухин посмотрел, ничего не увидел, сказал, что всё лечится поцелуями и действительно нежно, чуть дыша, поцеловал избранную представительницу воображаемого оранжерейного мира в трепещущие реснички…
Сорок лет минуло уж. А он всё спрашивает у жены иногда, особенно в погожие сентябрьские денёчки, почему она без цветка и покрывает при этом её смеющиеся глазки благодарными поцелуями.

* * *


Рая

Тёплое июньское солнышко, и она идёт в лёгком платьице. Он за ней, она улыбнулась. Он назвал своё имя, она своё. Он говорил, она смеялась. Дошли до её дома с колоннами. Она показала окна квартиры, в которой жила вместе с родителями. Договорились встречаться, только вечером. Днём он работал на заводе.
Ему было очень хорошо с ней, такая юная, нежная и наивная. Под глазками крохотные веснушки. Ей тоже было хорошо с ним, такой уверенный, весёлый и сильный. Правда, старше на четыре года. Зато смело проходит сквозь строй местных ребят и спокойно провожает её по чужому двору до самого подъезда.
Через месяц имя Рая означало для него всё самое прекрасное на Земле. И на небе тоже. Раньше он предполагал, а теперь точно знал, зачем надо жить, учиться и добиваться цели. Затем, чтобы сделать её счастливой. Затем, чтобы прикасаться к её хрупким плечам и целовать её лицо, не пропуская ни одной веснушки.
Но он простой рабочий, рос без отца, живёт на окраине города. А она школьница, из интеллигентной семьи, и живёт в самом центре. Если продолжать встречи, да ещё у всех на виду, его бы не поняли, её бы осудили. И он расстался с ней. Он взрослый и умный. Рая была против разлуки, осталась стоять на месте и долго смотрела ему вслед.
Он любил, но на самом деле не знал, что делать дальше со своей любовью. У неё впереди девятый и десятый классы, обеспеченное будущее, приличное окружение, а у него работа слесарем и призыв в армию, если не окончит вечернюю школу и не поступит в институт. И потому он решил проявить настоящее мужское благородство и больше пока не тревожить Раю.
Конечно, он пожалел потом о своём придуманном благородстве. Ни дня не проходило, чтобы он не думал о ней и не представлял её рядом. Никто ему не нужен был, кроме Раи. Чтобы она была всегда с ним, он изготовил медальон с её именем на одной стороне, а на другой с признанием в любви к ней. И часто поздними вечерами гулял возле дома с колоннами, поглядывая на её окна.
Он любил и ничуть не сопротивлялся этому. Наоборот, он рад был страдать, сознавая, что такое яркое чувство украшает и обожествляет его жизнь. Любя, он относился к себе с уважением и очень надеялся, что всё ещё изменится к лучшему. Рая превратится в прекрасную девушку, и он подойдёт к ней тоже другим человеком.
Минуло два года. Вечернюю школу он окончил, в институт поступил. Но к Рае не подошёл. Она вышла замуж за сына директора завода и уехала с ним в Москву. Узнав об этом, он крепко выпил, захмелел, погоревал, попрощался, но ангельский облик девочки в лёгком платьице никуда не исчез для него. И медальон с её именем и признанием в любви он не снял.
Он снял его только через пять лет, после окончания института. И вместе с рукописным трактатом о своей самозабвенной и неизбывной любви закопал его в лесу под корнями высоченной сосны. Он всё ещё надеялся, что жизнь непременно сведёт его с любимой. Они вдвоём отыщут эту раскидистую сосну, откопают этот сокровенный тайник, и он действительно расцелует свою Раю, не пропуская ни одной веснушки.
Потом и он перебрался в столицу, женился, стал отцом и большим начальником. Благодаря своему высокому положению он мог всё узнать о Рае. Но не хотел, боялся разрушить образ. Её имя по-прежнему означало для него рай на Земле и по-прежнему сильно волновало его. Он даже сборник своих стихов издал с посвящением ей, указав только её чудесное имя.
Каждый год он отмечал день рождения своей любимой, она назвала его, когда познакомились. Фотографии её у него не было. Но он и без того всегда отчётливо видел её перед собой. Ту самую Раю, в те самые годы, когда из всех окон громко звучала песня про королеву красоты, а они шли мимо, постоянно шутили, выдумывали всякие небылицы и любовались друг другом.
После отставки по возрасту у него заболело сердце. Он терпеливо лечился, соблюдал правильный режим, и всё будто наладилось. Он очень хотел задержаться на этом свете, с внуками повозиться. Но в день семидесятилетия своей Раи он, как и прежде, налил рюмку коньяка, посмотрел куда-то вверх, тихо произнёс «с юбилеем, любимая, спасибо тебе, что ты была в моей жизни», выпил, прилёг и умер.

* * *


В землянке

Было это в конце декабря две тысячи двадцать второго года на финальном выступлении телевизионного песенного конкурса в Москве с предварительным отбором участников всех возрастов. И вот с некоторым опозданием после очередного объявления выходит на сценический подиум пожилой мужчина в повседневной солдатской форме начала семидесятых годов прошлого столетия, в кирзовых сапогах, и говорит:
– Извините, подворотничок сам пришил только что. А форму мне подобрали точно такую, какая была у меня, когда я в Германии служил. Ровно пятьдесят лет назад, после института, рядовым солдатом. В знаменитой Уральско-Львовской танковой дивизии, которую все боялись. Зимы, как у нас, в центре Европы нет, а тут вдруг минус тридцать. И наш батальон специально, чтобы ко всему приучились, вывезли поздно вечером в лес. Поставили мы, значит, для своего взвода большую палатку, армейская печка с трубой, дров натаскали, сидим, греемся. Где-то в полночь вышел я из палатки в своей длинной шинели, хорошо, что не укоротил, когда выдали, посмотрел на звёздное небо, отыскал там Большую медведицу, отсчитал от края нужное расстояние и нашёл Полярную звезду. Гляжу на неё и говорю вслух, а у меня сегодня день рождения, двадцать пять лет позади, Свердловску привет передай, маме, сестре, брату и жене, конечно, пусть они там живут спокойно, пока мы здесь, под Берлином, никто Россию не тронет.
И тут вдруг зазвучала гитара в студии. Тихо-тихо, простым перебором нескольких нот. Это потом уже аккордами, но тоже едва слышно. И мужчина запел:

Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Пел он спокойно, без надрыва, ничуть не заботясь о дикции и дыхании. Пел, как выходило, как мог, как чувствовал, как представлял себе лютую обстановку и личные переживания солдата, только что случайно спасшегося от вражеских пуль.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

То ли возраст сказался, то ли не было с ним уже его любимой, то ли так сильно было развито у него воображение, но пропел мужчина последнюю строчку с такой естественной дрожью в голосе, будто по-другому и не получилось бы, как ни старайся.

Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти – четыре шага.

Ох, уж эти злополучные четыре шага. Дались же они когда-то военной цензуре, потребовавшей от автора оптимистичных изменений в тексте. Но бойцы с фронта попросили поэта ничего не менять, потому что они хорошо знали, сколько этих самых шагов до неё, до смерти.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

Все привыкли к варианту от твоей, а он спел так, как в стихотворении. И это в исполнении человека с седой головой прозвучало трогательной и прощальной признательностью своему благодатному чувству. До самого конца пел мужчина, глядя куда-то вдаль, точно не он это вовсе, как таковой, а душа его одинокая пела. С последним же словом он прижмурился ненадолго, а когда открыл глаза, то увидел, что все вокруг не сидят, а стоят в каком-то молчаливом оцепенении. Аплодисментов вообще не было. Даже члены жюри стояли, как завороженные. А кто же будет сам себе аплодировать, да ещё в землянке, все ведь тоже про себя пели.

* * *


Куда всех посылают

Сергей Сергеевич родился на севере Свердловской области, где колония на колонии, или лагерь на лагере, как говорили раньше. Со временем он достаточно нахватался блатных словечек и вполне где-нибудь в другом месте мог бы сойти за своего. Короче, по фене ботать он мог. Но никакого интереса уголовная романтика у него не вызывала. Наоборот, он очень хотел выучиться, стать приличным человеком и жить в Москве. И бабушка часто причитала: «Нечего тут делать, мат-перемат кругом». Однако сразу получить среднее образование ему не удалось. Зарабатывать надо было, бабушкиных денег на жизнь не хватало. И три года до поступления в МГУ, обучаясь в вечерней школе, он работал на лесопильном заводе. Придёт, бывало, на смену и просит кого-нибудь: «Услышите от меня матерное слово, бейте по хребту, да посильнее». И били, смеялись и были. Так он сам боролся с навязчивой привычкой материться и считал, что, если бы все рядом с ним выражались культурно, то жизнь в их суровом городке была бы красивее и светлее. Главное, что его раздражало в мате, это отсутствие необходимости подбирать слова, то есть думать. Одним бранным словом можно было обозначить почти всё. Плохая погода, плохое кино, плохой начальник, плохая еда, плохое самочувствие – ко всему подходит всего одно паршивое словечко. Зачем голову ломать, произнёс его и ладно. Очень хотел Сергей Сергеевич выбраться из окружающей его речевой помойки. Только и было, где всё по душе ему – это школа. И выбрался. После окончания университета он долгое время преподавал филологию в одном столичном институте, а затем до пенсии и после читал лекции на специальных курсах повышения квалификации. И не абы какие, а по ораторскому мастерству. Слова-паразиты он не любил, а мат ненавидел.
И тут как-то подходит он вечером к дому, где жил, а на скамейке перед подъездом девчонки сидят, соплюшки лет по четырнадцать или того меньше. Матюкаются так, что Сергею Сергеевичу родной Урал почудился за горизонтом.
– А вы нормальные слова знаете? – вежливо спросил он у них.
– А не пошёл бы ты, дедушка, туда, куда всех посылают! – ничуть не смущаясь и под довольное хихикание подружек, предложила ему вместо ответа девочка с огненно-розовыми волосами.
Поражён был Сергей Сергеевич сразу и наповал. То кофе потом пил в своей квартире, то чай, то просто слонялся, насупившись, из угла в угол. А в полночь сел за компьютер, понажимал на буковки и разместил в интернете следующий текст с заголовком «Обращение Президента»:
«Дорогие друзья! Обращаюсь к вам в связи с повсеместным использованием в нашей стране нецензурных слов и выражений – так называемого мата. Мат слышен сейчас везде: в офисах, в школах, в институтах, в метро, в парках, на улицах, во дворах, на остановках, на пляжах и в других местах. Дошло до того, что непотребные слова открыто звучат в кино и на телевидении. Вольное обращение с ними становится у нас чуть ли не нормой. В интернете уже норма. Считаю сложившуюся ситуацию абсолютно недопустимой. Более того, на мой взгляд, это предательство по отношению к нашему русскому языку, великому и прекрасному. Это удар в спину тем, кто на протяжении столетий сохранял и развивал его. Я знаю, находятся умники, которые заявляют, что мат является неотъемлемой частью нашей речи. Нет, это не так. Сорняки в огороде тоже растения, но от них избавляются. Потому, что они вредны. А вред сквернословия огромен. И заключается он, прежде всего, в ограничении интеллектуального потенциала человека, особенно подрастающего поколения. Одним грязным словом заменяется десяток иных общепринятых слов, выражающих и отображающих мыслительный процесс. И постепенно происходит обратная зависимость – скудный лексикон, ругань и пошлость убивают мышление и обедняют душу. Вот и вынуждены родители сокрушаться потом – что же это произошло к пятнадцати годам с их весёлым, умным и талантливым ребёнком! Сегодня мат – это главный враг наших детей, как и тот взрослый, кто сам постоянно матерится и допускает нецензурную брань в публичном пространстве. Если мы и дальше будем просто наблюдать, ничего не делая, то мы неизбежно превратимся в нацию тупых матерщинников. Во избежание этого и сознавая нависшую над нами угрозу, поручаю всем профильным министерствам и ведомствам совместно с другими заинтересованными органами и структурами принять срочные меры для исправления сложившейся ситуации и объявляю дальнейшую общественную жизнь в России без мата».
Через день постучали, хотя звонок был исправен. Сергей Сергеевич настороженно посмотрел в дверной глазок – стоят, один спереди, двое сзади.
– Кто?
– Откройте!
– А вы по какому вопросу?
– По вопросу вашего обращения.
– А в чём, собственно, дело?
– Там вам всё объяснят.
– Где там?
– Где надо.
– А не пошли бы вы, добры молодцы, туда, куда всех посылают! – выпалил вдруг Сергей Сергеевич и не попятился трусливо от двери, а гордо спрятался в туалете. На всякий случай.

* * *


Досталось на орехи

Есть тут у нас на окраине столицы громадный торговый центр, а позади рынок в два ряда перестроечной наружности. Иду я как-то утром по нему и вижу, орешки продаются. Зашёл в павильон, слева от входа парень чернявый сидит. В смартфон уткнулся. Пробежал я взглядом по ящичкам с ценниками и решил грецких орешков купить. Старикам вроде полезно.
– Будь добр, – вежливо обратился я к продавцу. – Взвесь мне, пожалуйста, граммов двести вот этих.
Молодой человек, не выключая смартфон, встал, взвесил, принял оплату и сел обратно на стул. Мне бы уйти подобру-поздорову. Так нет же, решил я и жене орешков купить, типа кешью или миндаля.
– Будь добр, – снова попросил я. – Взвесь мне ещё вот этих граммов сто.
– А сразу вы не могли заказать, что вам надо! – с восточным акцентом и вопреки любым базарным обычаям сердито упрекнул меня парень.
– Сразу не мог, подумать надо было, – произнёс я в оправдание и не сдержался: – А что, неужели так трудно ещё раз встать?
– Месяц поголодайте, тогда узнаете, – ответил он и не встал.
– Ну, извини! – сказал я и вышел.
Весь день я гадал потом, в чём же вина моя?
А вечером сообщили по телевизору, что завтра заканчивается Рамадан. То есть месяц обязательного для мусульман поста, когда они в дневное время отказываются от приёма пищи.
Да ради Бога! У нас тоже Пасха есть. Только всё равно до сих пор понять не могу, за что я тогда попросил прощения у продавца орехов?

* * *


Пашка-пердун

И в энской области встречаются болота. Особенно в одном из восточных районов. Там-то вот и подались в лес трое друзей-пацанов, лет по двенадцать. Забрели в какую-то чащу, миновали её и вышли к широкой яме. Вода в ней тихая, тёмная, ни лягушек, ни жуков-плавунцов.
– Ну-ка, дайте я глубину измерю, – сказал решительно Колька, подобрал длинную сухую ветку, ткнул её в воду и тут же отпрянул в испуге. Из глубины поднялись и жутко пробулькали такие большие пузыри, что даже Пашка напрягся, который стоял чуть поодаль на бугорке.
– Я знаю, что это, – заявил деловито Ринат. – Это газ болотный, он тоже горит, мне отец рассказывал. – Пашка, давай спички, сейчас проверим, правда или нет.
Пашка послушно достал коробку спичек, которую всегда брал с собой в лес с тех пор, как посчитал себя почти взрослым, и передал её Ринату.
Но горящая спичка горящей не долетала до пузырей. Колька тыкать уже устал и спички заканчивались.
– А мы по-другому проверим, – предложил Ринат. – Папка говорил, что мы, когда пукаем, точно такой же газ выпускаем. – Колька, давай, я спичку поднесу, а ты пёрнешь.
– Давай, – смеясь, согласился Колька, приспустил до колен вначале джинсы, потом трусы и приготовился.
Ринат чирнул спичкой, поднёс её к голой заднице друга, а та молчит.
– Ну! – скомандовал Ринат.
Тишана.
– Ну!
Тишина.
– Не получается что-то, – искренне повинился Колька и натянул обратно джинсы с трусами. – Я утром ничего не ел, один чай только выпил.
– А ты что ел? – поинтересовался Ринат у Пашки.
– Пельмени с капустой.
– А пил чего?
– Молоко с аладушками, парное.
– Вот это то, что надо! – воскликнул Ринат. – Тем более, что ты самый толстый. Снимай штаны.
А Пашка и не сопротивлялся. Ему тоже было интересно, горит или не горит. Поэтому он охотно оголил свою пушку и встал в огневую позу.
– Ну! – скомандовал Ринат.
И Пашка так выстрелил, что Колька отскочил в сторону и закатился от смеха, а Ринат с ошарашенным видом, зажав ноздри, стал искать отлетевшую спичку. Не понимая, зачем.
– А потише нельзя? – сердито проворчал Ринат. – Всего две целые спички остались.
Второй раз произошло то же самое. Только в чаще кто-то ухнул и спичка из рук Рината не выпала.
– Ты видел огонь? – спросил Ринат Кольку. Но тот, продолжая хохотать, как ненормальный, ничего вымолвить не смог, а лишь покачал головой.
– Давай последний раз, – приказал Ринат.
– Да мне всё равно, – похвастался Пашка. – Я хоть сколько пердеть могу.
В третий раз что-то вроде вспыхнуло на мгновение ярким светом на выходе. Или это показалось Ринату.
По дороге домой Пашка уже без спросу, а просто в доказательство своих могучих способностей, регулярно издавал характерные звуки. И зря. Потому, что после этого друзья, а потом и другие, стали обзывать его Пашкой-пердуном.

С тех пор прошло двадцать пять лет. Кольку посадили за то, что ножичком ткнул кого-то, и в родные края он уже не вернулся. Ринат с отцом давно перебрались в Казань, и оба работают в какой-то местной структуре Газпрома. А Пашка-пердун в Москве, его ещё часто по телевизору показывают.

* * *


Сила искусства

Станиславский на перекладине, в гимнастёрке, не подпоясанной ремнём, раз за разом выполняет подъём переворотом. Рядом замполит, другие офицеры, военный корреспондент с фотоаппаратом, немного дальше солдаты – все с удивлением наблюдают за происходящим. Один из офицеров считает, который раз уже Станиславский переворачивается через перекладину:
– Девяносто один, девяносто два, девяносто три…

Через неделю в кабинете замполита один из офицеров вслух читает газету с названием «За Родину!»:
– За плечами ефрейтора Станиславского всего год службы, а он вновь удивил своих товарищей и командиров своими незаурядными спортивными достижениями. На днях в присутствии нашего корреспондента он сто пятьдесят раз выполнил подъём переворотом и сто двадцать раз подтянулся на перекладине. Вот такие парни служат в группе советских войск в Германии.
– Никогда бы не поверил, если бы сам не видел, – говорит замполит. – И откуда в нём такая сила!

На другой день после завтрака замполит срочно вызвал Станиславского к себе. Но в кабинете оказался ещё один офицер, капитан из особого отдела.
– Как служится? – спрашивает особист.
– Нормально, товарищ капитан, – бодро отвечает Станиславский. – Всё в порядке.
– Молодец! Насчёт тебя у нас никаких сомнений. В армии сверхсрочно не думаешь остаться?
– Никак нет. После демобилизации в институт физкультуры поступать буду.
– Правильно. Если надо будет, характеристику мы тебе дадим соответствующую. А пока у нас к тебе вот какое дело. Надо взять под защиту одного солдата с высшим образованием.
– Не солдата, а уникума, – с раздражением уточняет замполит. – Феофелактова из второго взвода первой роты. Да ты его знаешь.
– Не знаю, но видел, – говорит Станиславский. – Толстомясый такой, над ним ещё смеются все?
– Он самый, – подтверждает замполит. – Одна морока с ним, честное слово. И ведь не комиссуешь его без законной причины.
– То есть другого выхода нет, – говорит особист. – Что можно сказать о нём, чтобы ты понял проблему. Он москвич, историк, из интеллигентной семьи, один у родителей, женат. К армейской жизни абсолютно не приспособлен, год в армии продержаться не может, ни одной воинской специальности не освоил, хотя человек он, видимо, неплохой. Но оружие ему доверить нельзя, технику тоже. В роте его постоянно обижают и даже издеваются над ним. Масло и сахар отбирают, а дома он наверняка привык хорошо покушать. Ни с кем не дружит, последнее время постоянно в депрессии, заикаться стал. Так ему, видите ли, плохо у нас. Не дай бог руки на себя наложит. А допустить подобного или другого происшествия с ним нам никак нельзя. И мы очень надеемся, что под твоей защитой этот самый уникум, как говорит замполит, дослужит свой срок спокойно. И вернём мы его на гражданку живым и здоровым. Как ты к этому относишься?
– Положительно, – не раздумывая, отвечает Станиславский. – Если только это служебное задание.
– Именно задание или комсомольское поручение, – говорит замполит. – Как тебе будет угодно. Но прошу тебя, в рамках дозволенного. Никого калечить не надо.
– И я прошу тебя, даже приказываю, силу не применяй, – строго говорит особист. – Мы полагаем, одного твоего авторитета будет достаточно. Просто выкажи своё расположение к нему, пообщайся с ним, разыграй какую-нибудь сценку. Ты же Станиславский, продемонстрируй силу искусства, пусть все поверят, что вы дружите. Понял?
– Так точно, товарищи капитан! – улыбаясь, соглашается Станиславский. – Разрешите приступить к выполнению?
– Ты не шути, дело серьёзное, – говорит замполит. – Чуть чего, сразу ко мне. Всё, можешь идти.
Станиславский уходит.
– Хороший парень, – замечает особист. – К нам бы его. Но всё равно проследи, чтобы он не переусердствовал и дров лишних не наломал. Как в первый день после прибытия. Троих тогда в санбат уложил.
– Да старики сами виноваты были, хотели у него часы и ремень отобрать на дембель. А парень он действительно, хороший, – подтверждает замполит. – Мы тут на днях анкетирование провели среди личного состава с вопросом, на кого из сослуживцев вы больше всего хотели бы походить. Так вот, девяносто процентов ответили, что на ефрейтора Станиславского.

В этот же день перед ужином Станиславский, прислонившись на улице к оградке возле казармы, наблюдает со стороны за Феофелактовым, который стоит в середине шеренги взвода, выстроенного отдельно от всей роты.
– Вольно! – командует прапорщик. – Всем оставаться на месте, сейчас приду, возьму разнарядку на завтра.
Взвод предоставлен сам себе, и солдаты находят забаву – начинают весело толкать Феофелактова от одного к другому и давать ему подзатыльники. Причём делают это совместно самые щуплые и низкорослые солдаты. Феофелактов, поджав руки к груди, не сопротивляется, а только пыхтит и взывает:
– Прекратите немедленно, как вам не стыдно!
Жалкий вид и явно неподходящие в такой ситуации слова ни у кого не вызывают сочувствия, а только ещё больше раззадоривают солдат.
Станиславский подходит к оставшемуся без присмотра взводу, легко отталкивает самых активных участников унижения сослуживца, берёт Феофелактова за руку, отводит его чуть в сторону и громко, чтобы все слышали, спрашивает:
– Объясни-ка мне, земеля, почему ты никому из этих баранов по рогам дать не можешь?
– Никогда людей не бил и бить не буду, – заикаясь, отвечает Феофелактов.
Все откровенно хохочут над таким ответом.
– Тогда я за тебя это буду делать, – ещё громче произносит Станиславский. – У нас гвардейская часть или стадо животных. Кто ещё хоть раз его тронет, будет иметь дело со мной. А я рога быстро обломаю. Все поняли? – И Станиславский, заложив руки за спину, медленно проходит мимо собравшихся вдруг снова в строй солдат.
Угроза подействовала. Издевательства и даже просто насмешки в отношении Феофелактова прекратились. И дослужил он свой срок спокойно. С маслом и с сахаром. Велика всё-таки сила искусства!

* * *


Тогда всех расстреливали

Иду по парку, в руках маленькое радио. Слушатели звонят в студию и рассуждают о Сталине и тридцатых годах. Один мужик выразил сомнение по поводу официальных данных о количестве расстрелов. На что ведущий резко отреагировал: «А чего вы удивляетесь, тогда всех расстреливали». Брякнул так на всю страну и всё тут. Особенно меня озадачило, что всех. А кто же тогда в живых остался, мы-то чьи потомки? Я достаю телефон и тоже звоню в студию. Удивительно, но подключили. Я называю своё имя, сообщаю, что из Москвы, а дальше просто сочиняю на ходу. Да что, говорю, тридцатые, и в семидесятые то же самое было. Вот такой случай, например. Записывали песню «Эхо любви» к фильму «Судьба». Анна Герман пела. Записали. Все в восторге. А дирижёр оркестра предложил перезаписать, потому что одна молодая скрипачка не ту ноту пропиликала. Так, представляете, эту бедную девушку расстреляли. Я думал, ведущий не поверит, засмеётся. А он совершенно серьёзно благодарит меня: «Спасибо вам большое за ещё одно вопиющее свидетельство о чудовищных преступлениях советской власти».
– Мать честная! – воскликнул я вслух и чуть говорящее изделие в урну не выбросил. – Это надо же так головы людям морочить!

* * *


Брошка

Тридцать два года Руслану, а он один. Вне дома общения ему хватает, работа такая. И с женщинами у него всё в порядке, меняет их регулярно. А что, вся прелесть в разнообразии вкуса, как говорил Мопассан. А, может, и не говорил. Но дома Руслан всегда один. Поговорить не с кем, заботиться не о ком. И решил он завести маленькую собачку, какую ему всегда хотелось. И обязательно девочку. Чтобы одиночество скрашивала. Почитал Руслан объявления, позвонил и поехал выбирать. Эта заводчица русских той-терьеров жила в частном доме на окраине Москвы. Когда выбежали в гостиную пять щеночков, он растерялся. Девчонок было четыре. Взял он одну – рычит, вырывается. И другая такая же вертлявая, и третья. А вот четвёртая, самая маленькая, песочного окраса с отливом, сама запросилась на руки. Смотрит на незнакомца глазками-смородинками, хвостиком виляет, лапками передними на ботинок встала. Поднял её Руслан, прижал к груди, да так она и прилипла. Как брошка с клеймом на животике, подумал он. Вот и пусть она будет Брошкой.
– А почему Хохотунья из Малаховки? – спросил он у заводчицы, заглянув в ветеринарный паспорт.
– Да это просто для регистрации, – ответила женщина. – А дальше можете звать свою собачку, как хотите.
– А я уже придумал как, – уверенно заявил Руслан. – Брошка.
– Подходит, – согласилась заводчица. – Вон она как прижалась к вам. Только будьте внимательны, тойчики очень не любят шума. Гром, например, салюты и другие подобные звуки. Пылесоса может испугаться или громкого крика. Такая вот у них эмоциональная нестабильность. Бывает даже, на малейший шорох лаять начинают и не сразу успокаиваются. Зато умницы и никогда ничего не забывают. Берегите её.
И зажил Руслан дальше с Брошкой. Любили они друг друга действительно так, как ни в сказке сказать, ни пером описать. А я и пытаться даже не буду. Потому, что это не сказка и потому, что собачью любовь словами выразить невозможно. Замечу только, что дела свои Брошка делала с первого же дня в прихожей на газетке или на прогулке. Спала она исключительно с Русланом, где-то у него под боком или в ногах. Других людей и собак она к себе не подпускала. Хозяин был для неё всем на свете.
Через год Руслан решил отметить свой день рождения дома. Не один, конечно. И пригласил он в гости некую Альбину, коллегу из своего риэлторского агентства. А вдруг он на ней остановится, тридцать трио года всё-таки, возраст знаковый. С Альбиной у него ничего ещё не было по той лишь причине, что на работу он принял её всего пару недель назад. Она, разумеется, согласилась и сказала, что принесёт чего-нибудь вкусненького.
И принесла – пиццу из Перекрёстка, что напротив. Сели за стол на кухне. Брошка, как обычно, на коленях у Руслана. Когда он за компьютером, она тоже на коленях. Скомкается и посапывает себе.
– Ну что, Руслан Олегович, за ваш день рождения! – предложила Альбина и подняла бокал шампанского.
В этот момент Брошка вдруг встала и протянула мордочку к тарелке с пиццей. Незнакомый запах её увлёк, что ли?
– Куда! – истошно закричала Альбина и даже ногой топнула. – Фу, дрянь такая!
Брошка тут же ослабла как-то, посмотрела на Руслана преданным взглядом, вздрогнула судорожно, вытянулась у него на коленях и умерла.
Похоронил Руслан свою маленькую собачку в ближайшем лесу. А помянул он её уже дома, один. Выпил и заплакал.

* * *


Иван

Солнечный майский день. Иван отрабатывает свои приёмы. Бьёт по висящему на воротах гаража старому матрасу. Боевая стойка, удары и имитация ударов у Ивана совсем не похожи на элементы спортивных единоборств. То, что и как он делает, больше похоже на драку, в которой с его стороны расчётливая агрессия и жестокость. Видно, как Иван сосредоточенно настраивается на схватку и с какой-то буйной остервенелостью нападает на воображаемого противника. Всё это действо повторяется несколько раз и заканчивается тем, что он срывает матрас с ворот, высоко подпрыгивает и втаптывает его в землю.

Тёплый летний вечер. Старый заросший сквер. На скамейке человек пять разновозрастных мужиков, не обращая внимания на прохожих, распивают спиртное, громко сквернословят и швыряют мусор в кусты.
– Ку-ку, граждане алкоголики и хулиганы! – подойдя ближе, задиристо обращается к ним Иван. – Быстренько всё убрали за собой и свалили отсюда.
Самый здоровый из мужиков первым поддаётся на провокацию.
– Не понял, – удивляется он. – Чего тебе надо?
– Чтобы вы ушли отсюда и чтобы я ваших рож здесь больше не видел.
– А если не уйдём? – спрашивает мужик.
– Да куда вы денетесь, козлы вонючие! – ухмыляется Иван.
Такой дерзости и таких обидных слов этот самый большой мужик уже не выдерживает и бесшабашно нападает на Ивана. Но тот сшибает его с ног одним ударом. Другие мужики тоже с хмельным азартом набрасываются на Ивана. Один из них при этом успевает даже разбить пустую бутылку о край скамейки и вооружиться розочкой. Однако такая стычка с добровольным блюстителем порядка заканчивается для них очень плохо. Издавая протяжные стоны и корчась от боли, все они валяются на земле, в том числе и тот, что с разбитой бутылкой в руке.

Иван в том же сквере, сидит на той же скамейке, возле которой пару месяцев назад он расправился с пьяной компанией. Вдруг за высокими кустарниками раздаётся хриплый мужской голос.
– Ну что, мент, вот и встретились, – говорит кто-то кому-то. – А ты думал, что мы забыли про тебя.
Иван встаёт, пробирается между кустами и видит, как двое взрослых парней, один из них с ножом, стоят напротив мужчины лет тридцати пяти или чуть старше.
– Эй, как вас там, ку-ку! – бодрым голосом окликает всех Иван и намеренно оказывается между противниками.
– Интересно, блин, двое на одного, – шутливым тоном замечает Иван. – Может, просто поиграем. Я, когда к бабушке приезжал, так мы там с пацанами землю делили. Ножичек в круг втыкали и нарезали её, как пиццу.
– Ты чё буровишь, баклан! – угрожающе сплюнув, возмущается тот, что с ножом, и начинает двигаться на Ивана.
– Ох, и не повезло же вам сегодня, – произносит Иван, слегка приседает, выставляет перед собой руки и сам с устрашающим прищуром делает шаг навстречу вооруженному бандиту. Тот, которого назвали ментом, заходит при этом сбоку с явным желанием предпринять какие-то совместные действия.
– Не лезь! – приказывает Иван. – Беги или встань за дерево и не дёргайся. Я сам справлюсь.
Произнеся последнее слово, Иван внезапно подбирает с земли горсть трухи, кидает её в лицо противнику, а сам резко пинает его в пах и следом со всего маха в голову. После этого он стремительно отскакивает в сторону, точно за спину второму бандиту, хватает его за шею, валит на землю и также дважды сильно пинает по нему. Затем Иван снова поворачивается к первому и предпринимает попытку нанести ещё удар. Но тот, кого он так решительно и смело бросился защищать, останавливает его.
– Хватит с них, а то забьёшь до смерти. – Сказав это, он вынимает из кармана удостоверение и представляется: – Старший инспектор уголовного розыска. – А тебя как зовут? Только не ври, всё равно ведь узнаю.
– Иван.
– Спасибо тебе, Ваня, конечно! А не слишком ли ты постарался? Как бы их вместо изолятора в больницу не пришлось везти.
– А чего их жалеть, – говорит Иван. – Не ты их, так они тебя.
– Логично, – соглашается настоящий блюститель порядка. – Они, видимо, решили отомстить мне или натравил кто. Вот и выследили меня здесь. А я ведь тоже забрёл сюда не просто так, а чтобы выяснить, кто же тут людей систематически избивает. И теперь я догадываюсь, кто.
– Не систематически, а иногда, – уточняет Иван. – И не избиваю, а тренируюсь.
– Да разве можно так на людях тренироваться!
– Можно, – возражает Иван. – Потому, что это не люди. Давить их надо, как тараканов. У меня вот сестрёнка в первый класс пошла, отца нет, и я боюсь за неё. Каких-то уродов, наркоманов, педофилов полно, а полицейских не видно. Я, например, за полгода ни одного у нас в Кузьминках не встретил. Вот и приходится за вас дерьмо разгребать. Без званий и без оружия.
– Да ты сам, как оружие. Поэтому предупреждаю, если ещё раз придёшь сюда вот так потренироваться, то я как пить дать арестую тебя.
– Ещё одного раза точно не будет, – обещает Иван. – Пока не будет. У меня повестка дома лежит, на днях в армию забирают.
– Тогда всё, вопросов больше нет. А то эти, смотрю, зашевелились. – И старший инспектор уголовного розыска подаёт Ивану на прощание руку. – Желаю отслужить достойно. И не забирают, а призывают.
– Ладно, учту, – улыбается Иван. – До свидания! Но я обязательно вернусь.

Через год Иван вернулся, и они снова встретились. Только теперь уже сотрудник полиции бросился на помощь своему спасителю, узнав случайно, что тот явился без спроса на какое-то сборище экстремистов, разгромил там всё в пух и прах, обозвал всех вонючими козлами, ещё уродами, ультрой и контрой, попинал кого-то, чем напрочь нечаянно расстроил секретную операцию фээсбэшников и навлёк на себя их суровый гнев. Бывает же! Пришлось договариваться.

* * *


Хрен им, а не Москва

1933 год. Большое и шумное сибирское село. Мишке Мусохранову десять лет. Отец его в гражданскую сгинул, а мать с кулацким сыном в Китай убежала. Жил Мишка с бабушкой, с бабой Ганей. Любила она внука так крепко и так берегла его, что пуще некуда. И всё представляла, что вырастет он гарным хлопцем, правнуков ей нарожает, похоронит её по-человечески. А пока что он просто маленький Мусохранчик. И вот однажды этот самый маленький Мусохранчик сотворил очень некрасивый поступок. Вышел он с ребятами в поле за сусликами. Но не «выливать» их водой, как принято было, а керосином травить. Плеснул керосинчику в нору, зверёк сам и выпрыгивает. А день знойный был, солнце в зените. Навстречу со стороны райцентра дядька Лукьяныч идёт. Видно, что угорел он сильно от жары и дороги. Тот самый дядька, который намедни пожаловался бабе Гане на то, что драгоценный внучок её в сад к нему без спросу забрался. Ладно бы просто пожаловался, а то взял и обозвал его ещё при этом Мухосранчиком. Подошёл, значит, Лукьяныч к ребятам и просит: «Умираю, – говорит, – дайте попить чего-нибудь». Мишка и сунул ему бутылку с керосином. Лукьяныч схватил её, сделал пару глотков, покачал головой и пошёл дальше.
1941 год. Никого Мусохранчик не нарожал бабе Гане, не успел. Успел только плотником поработать, на механика выучиться, да дюжину девчонок в себя влюбить. Последнее письмо его с фронта заканчивалось словами: «Хрен им, а не Москва». А потом похоронка. Баба Ганя словно рассудка лишилась, неделю в одной рубашке босиком по селу бегала, едва отходили. А через много лет уже получила она весточку от пионеров одной из школ города Ржева с указанием, в какой местной деревне вместе с другими воинами покоится её внук. Сшила она чёрный мешочек с завязками, вручила его Лукьянычу и тот, душа добрая, съездил туда и привёз с братской могилы горсть землицы. Уж как убивалась баба Ганя над ней. Всё маленький Мусохранчик виделся ей, залетает будто в избу и кричит: «Бабушка, пирожки готовы?»
2020 год. Открытие Ржевского мемориала с бронзовой фигурой советского солдата, которого поднимают ввысь 35 журавлей. И на стальных панелях фамилии 17 660 погибших. Давно уж нет в живых бабы Гани. Похоронил её Лукьяныч, а следом и сам помер.

* * *


Инстинкт собственника

Я не Аксаков и не Пришвин, но природу тоже люблю. Медведей там всяких, зайчишек, улиток и прочих козявок. Всегда готов пожалеть их, прийти на помощь или угостить чем-нибудь вкусненьким.
Однажды вот сидим с женой на берегу озера, недалеко от Москвы, рыбу ловим. Клёв обалденный.
– Я не могу больше, – говорит жена. – Руки устали. И ты заканчивай, куда нам её столько!
– А ты начинай чистить её, – предложил я. – Здесь ведь лучше, чем в мойке на кухне.
Села она на гладкий камень, позади кустики, за ними лес, и начала чистить. А я продолжаю ловить. Штук сто наловил ещё, прямо гора рыбы перед женой с ножичком. Ещё час проходит, и вдруг она как закричит, я чуть в воду не свалился.
Оборачиваюсь и вижу, длиннющий такой уж от жены отползает с окуньком нашим в пасти.
– Ах ты, гад желтоухий! – воскликнул я и смело погнался за пресмыкающимся. Он к кустам, а я наперерез, он вправо, а я влево. И так отхлестал его удилищем по башке, что он и рыбку выронил и части туловища перепутал. Потому как вперёд хвостом за корягу спрятался. Вот пусть сидит там и думает, можно чужую добычу воровать или нет. Инстинкт собственника никто не отменял. А природу я сильно люблю, и флору и фауну.

* * *


Мечта жизни

Вот что рассказал мне старый сосед по даче. А дача у меня под Малоярославцем, в 130 километрах от Москвы.
«Было это в середине семидесятых. Жил я в Тобольске, но очень хотел перебраться в Москву, стать известным адвокатом. Окончил юридический институт заочно и собрался уезжать уже, как вдруг влюбился. Сыграли свадьбу, и я уже вынужден был ехать вместе с женой. Убедил её, что так надо, что Москва это мечта всей моей жизни. В начале лета взяли по чемоданчику и в путь. А почему бы и нет. В армии я отслужил, рабочую специальность имею, образование высшее. И жена тоже с дипломом учителя. Думали, устроимся, начнём работать, а дальше видно будет. Да только не учли мы, какая власть у нас. Сломать судьбы людей, раз плюнуть для неё. Приехали, значит, и на тебе. Оказывается, весной вышло закрытое постановление правительства, запрещающее прописку в Москве и Московской области, даже временную. И ни на какую работу нас без соответствующей прописки не взяли. Куда только мы не обращались, бесполезно. Один бы я, может, и нашёл выход. Но у меня уже хвост был, как говорится. Вот так вот и оказались мы в Малоярославце. Просто посмотрели по карте, какой город в других областях поближе к Москве и куда больше электричек ходит. А тут меня спокойно на швейную фабрику юристом взяли, общежитие дали, а через полгода квартиру. И жену в школу взяли. Но про Москву я не забыл. Хотя сразу предпринимать новый поход на неё неудобно было из-за квартиры, надо же было отработать её какое-то время. Тем более, сын родился, и тут ему было хорошо, всё под боком, садик рядом, воздух чистый. А вот уже через пять лет я нашёл-таки работу в Москве. С фабрики я ушёл и устроился на Московскую железную дорогу. Тоже юристом, но не просто так, а провели меня по лимиту путевым рабочим, с перспективой на общежитие и прописку. Мы как рассчитали, я до субботы в Москве на съёмной квартире, а жена с маленьким сыном в Малоярославце. Понятно, что это чёрт знает что. Но очень в столицу хотелось, мечта жизни. Вышел я, значит, первый день на работу, а после обеда жена звонит, сын потерялся. Я на электричку, приезжаю и вижу, чуть ли не весь город нашего сына ищет. И не только его, а девочку ещё одну из дома напротив, такую же соплюху. Я к реке вместе со всеми, потом к лесу, чуть с ума не сошёл. Совсем темно уже, а детей нет. Жена тоже вся в слезах. Привезли их в час ночи. На большой дороге в сторону Боровска задержали. Это они к бабушке девочки в какую-то деревню пошли. Сидели мы с женой до утра, думали всё, как нам быть. И я решил, больше их одних, без родственников, без надёжных друзей, ни за что не оставлю. Попрощался я с железной дорогой и снова на фабрику устроился. Потом сын в школу пошёл, потом кота завели, потом сарай построили, потом мотоцикл с коляской купили, потом тёща к нам переехала, потом дачу вот эту приобрели, переделали тут всё. А Москва, ну что Москва. Последнее время вы, например, только и знаете, что ругаете её и жалуетесь, как там жить плохо, особенно пожилым людям. Да я и сам вижу, когда бываю. Правда, вот уже год не был».
Никак я не прокомментировал рассказ старого человека и ни о чём его не спросил. А дома открыл компьютер и нашёл у себя ту самую подходящую басню, о которой я ещё на даче подумал. Вот она.

Пикник

Позвал дед бабку на пикник
И сник:
Пришла старушка с внучкой,
С козой и с Жучкой,
Зубастая такая собачонка.
Дед приготовил пива два бочонка,
Хотел он бабку напоить.
А дальше всё такое, может быть,
Ну, как в кино,
Хватило б только духу.
Но…
Коза сжевала деду ухо,
Собачка укусила в пах,
А внучка выпила всё пиво.
_______

И нет тут никакого дива.
Любая смелая мечта
Умрёт и превратится в прах,
Коль вовремя её не сотворить,
Победными украсив розами.
Иль обрастёт, как бабка та,
Внучатами, собаками и козами.

* * *


Дед Мороз и Максимка

Ближе к вечеру, 31 декабря, после прогулки по нарядной Москве, папа трёхлетнего Максимки попросил соседа по лестничной площадке переодеться в Деда Мороза и зайти к ним с подарками для сына. Полный наряд Деда Мороза и мешок с подарками папа соседу вручил, а вот правдоподобного посоха с волшебным набалдашником не нашлось. Тогда он просто перед самым визитом Деда Мороза вынес ему на площадку незаметно для сына швабру с длинной ручкой.
Стук в дверь.
– Интересно, кто это там? – будто бы удивляется папа. – А ну-ка пойдём, Максимка, посмотрим.
Дверь открылась и входит Дед Мороз. Снимает с плеча мешок с подарками и спрашивает:
– Здесь живёт мальчик Максимка?
– Здесь, – отвечает подошедшая из кухни мама.
– А я ему подарки к Новому году принёс. – И Дед Мороз, развязав мешок, начинает доставать из него разные заманчивые игрушки. Папа с мамой целый месяц старательно подбирали их для сынишки.
Однако Максимка даже не взглянул на мешок с содержимым. А только спросил сердито Деда Мороза, притопнув маленькой ножкой:
– Ты зачем мамину палку взял? – и потребовал. – Отдавай сейчас же, а то попадёт!

* * *


Дорогие мои москвичи

1975 год. Застой ещё не совсем полный, а до перестройки вообще далеко. Подъезжает к Москве поезд дальнего следования. В купе два парня, примерно одного возраста. Один с Алтая, а другой во Владимире подсел, из командировки домой едет. Одного Саня зовут, а другого Ваня.
– Так тебе остановиться не у кого? – спросил Ваня.
– Даже знакомых никого нет, представляешь, – ответил Саня.
– Тогда у нас поживёшь. Я всё равно, когда жены нет, у родителей живу. Поесть там, постирать, на всём готовом, сам понимаешь.
– А жена где?
– Она у тёщи на даче в Переделкине. Урожай помогает им собирать, пока тепло. Короче, у нас остановишься.
– Да я на недельку всего. Побываю, где запланировал, и назад. А что я должен буду?
– Ты что, с ума сошёл! Это же чисто по-человечески.
Добирались от вокзала вначале на метро, потом на автобусе, и минут десять пешком шли. Район, судя по новеньким домам, выстроен был совсем недавно. Как Ваня с женой поселились в небольшой двухкомнатной квартире, Саня интересоваться не стал, неудобно было.
– Так, холодильник я включил, бельё на диван положил, где магазин показал, адрес и номер родителей под телефоном, ключи передашь соседям напротив. Всё. Я уехал.
И Ваня уехал. А Саня остался, не веря своему везению. Сел у окна и думает, как так можно, какой-то парень-москвич запросто оставил квартиру незнакомому парню-немосквичу.
Дня через два зазвонил телефон, и мама Вани пригласила Саню в гости. Просто так, на пельмени. Саня приехал, рассказал Ваниным родителям, что три года назад окончил институт, работает на заводе, ждёт квартиру, должны дать как молодому специалисту, что никогда раньше в Москве не был, а тут решил в отпуск съездить, что по Красной площади он уже погулял, Ленина видел, на ВДНХ тоже был. Теперь вот надо обязательно на Новодевичьем кладбище побывать, у могилы Шукшина постоять.
На следующий день Саня поехал на кладбище. А туда, кого попало, не пускают, оказывается, только родственников по спецпропускам. Встал Саня у ворот и не знает, как быть. И тут вдруг подходит к нему женщина с корзинкой цветов.
– Держи вот, – понимающе сказала она Сане. – Со мной пойдёшь.
Так Саня и прошёл к знаменитому земляку. Только вначале он с корзинкой в руках проводил эту добрую женщину к могиле её отца, учёного, академика.
Перед самым отъездом из Москвы Саня всё думал, ну как же отблагодарить Ваню. И, ничего не придумав лучше, он просто оставил на тумбочке у входной двери бутылку коньяка, коробку конфет и записку со словами: «Спасибо вам, дорогие мои москвичи!»

* * *