Аждаха

«Судьба каждого человека начертана письменами на швах его черепа, но мало кто знает, как их прочесть…»
Мусульманское поверье

«Тот не храбрец, кто думает о последствиях».
Шамиль


1.
Апраксин жил тогда на Моржукова дом 16, вблизи Торговой площади, в тесной однокомнатной квартирке. Поднимаясь по лестнице на самый верхний этаж, я представлял, что сейчас увижу.

Он вообще был интересным человеком. Появлялся ниоткуда, исчезал в никуда… «Ну, в астрал!» – загадочно объяснял он. Сами стены в его уставленной компьютерной аппаратурой, книгами и пустыми бутылками из-под портвейна квартире были такими, что не позволил бы себе самый небрежный хозяин. Только, разве что, на рабочем столе всегда царил идеальный порядок.
Не в очень хороших отношениях мы были тогда… не буду рассказывать. И ожидал я совсем иного приёма.
Однако на тот раз всё… или почти всё оказалось иначе.

Когда хозяин был дома, дверь в квартиру всегда была отперта. Правда, зазвенел колокольчик, привешенный у притолоки.
– Заходи, Петрович!
Я вошёл, давно не удивляясь тому, что Апраксин, не видя, сразу понял, кто явился в гости. Но меня удивили книги, небывалое дело – расставленные по полкам, что откуда-то появились в прихожей. Отсутствовали и пустые бутылки, которые он обычно оставлял у входа «на выкидновение» и так же обычно забывал выбросить.
Я прошёл в комнату. Нет, традиционный беспорядок оставался, но теперь он принял вид беспорядка рабочего, а именно – со стен были содраны обои. Содраны, понятное дело, кое-как, клочками. Сам хозяин, в клубах дыма от своего любимого «клановского» табака, восседал на низенькой трёхногой табуретке, а перед ним на столике высилось в глиняной бутылке вино, а на блюде – разные закуски.
Кстати, он неплохо готовил и поесть любил – недорого, но вкусно.

– Ты что, женился? – спросил я первое, что пришло на ум.
Он засмеялся, и дым попал в горло, и он закашлялся.
– Курить бросай, – посоветовал я.
И он расхохотался и закашлялся ещё больше, потом ответил так:
– Одни неглупый человек сказал: вначале я брошу курить. Потом брошу пить. Потом перестану писать стихи и оглядываться на женщин. Перестану изучать Таро и магию, сбрею бороду и пойду устраиваться на работу, как мне сейчас советуют многие – дилером, киллером, брокером, джокером, крекером… Потом, однажды утром, посмотрев в зеркало, я увижу лицо чужого человека… Нет, Петрович, я уж лучше буду по гроб жизни оставаться самим собой… Слушай, снимай ты своё пальто да присаживайся. Вот – молодое геджухское вино, вот – сыр, зелень-мелень, мясо! Я расскажу тебе одну интересную историю.

– Я решил, в кои веки, переклеить обои. Содрал старые, ещё не купив новые. А теперь смотрю и думаю: а может, и не стоит? Смотри, какие интересные пятна получились! знаешь… Леонардо да Винчи всё-таки был прав: надо, надо обращать внимание на случайные рисунки, разводы, пятна. Ведь там изображения, приглядись. Вот печальная молодка, которой – вот, цыганка, предсказала несчастливую судьбу. А здесь – юная дева, танцующая в облаке своих грёз… Вот это – верблюд, по жизни несущий свою поклажу. Вот это – мудрец… или поэт, весь в облаках идей и мыслей… Это – фараон на троне, это – птица, а это – гора, на которую взбираются многие, но ещё никто не достиг вершины… Ты, быть можешь, не поверишь, но все они живут и движутся. Они меняются, пусть не так быстро, как мы. Они глядят на нас, и мы им кажемся эфемерами, живущими мгновенья…

– А вот сюда обрати особое внимание… Но вначале выпьем и закусим. Что я гостю зубы заговариваю. СахлИ!*

=========
* Будем здоровы! (аварск.)
=========

Он, как и я – был родом с Северного Кавказа и нередко вставлял в свою речь местные словечки.

– А вот – смотри и ужасайся!
Мы уже выпили по полбокала, отдали должное осетинскому сыру, кинзе-базилику и тушёной баранине на рёбрышках…
– Это – сам великий АждахА!

Я всмотрелся в бесформенное – на первый взгляд – пятно, в центре которого можно было разглядеть нечто напоминавшее… внимательный глаз с чуть приподнятым веком.
– Ты знаешь, конечно, кто такой Аждаха?

Разумеется, я знал об этом.
– Это… которым в аулах детей пугают? «Будешь плохо себя вести – за тобою ночью Аждаха придёт»?

Но Апраксину было мало моего подтверждения:
– Как ты думаешь, Аждаха – это живое существо или явление?

Я промолчал. В этом месте разговора следовало промолчать.
– Ну, слушай, – мой собеседник многозначительно усмехнулся.

– Мне ли тебе объяснять, что в мире нет ничего неживого. Если оно не дышит и не движется – это всего лишь потому, что это ему и не нужно. Для него не существенны материальные преграды, оно неуловимо органами чувств, оно может запросто появляться и исчезать… Скажи, у тебя никогда не бывало идеи прыгнуть с балкона?
– Нет.
– А если подумать и вспомнить?
– Отнюдь нет.
– А-а-а… в припадке сомнамбулизма, ночью? Неужели не было?
– Ну-у… подобное, конечно, могло быть, но на ночь я обычно балкон запираю.
– Врёшь. А летом?
– Если бы такое и было… предчувствовалось, я бы, разумеется, балкон запер. На все его шесть запоров!
– Так вот, Аждаха это не остановило бы. Ты сам, не сознавая себя, открыл бы их. И, если бы он приказал тебе – прыгнул… Ох-х! Москва – она же вся сама по себе – аномальная зона. Выбрал Долгорукий местечко!

Он резко поднялся и направился в прихожую. Дым из его трубки тянулся по переплётам книг.

– «Мифология Древней Греции»… «Симеотика», так… «Сказания народов Северного Кавказа»… Вот!
Эту, последнюю, он вытянул из общего ряда и швырнул передо мной.
– Страница 89. Можешь не искать, она заложена.
И, какой-то очень довольный собой, опустился в кресло, попыхивая трубкой и выжидательно наблюдая за моими действиями.
Он старательно готовил почву, это было понятно…

– Смерти нет, дорогой мой Петрович. Слово «смерть» одного происхождения со словом «смена», то есть переход живого из одной формы в другую. Вот скажут тебе, допустим: «напиши этот стих и ты умрёшь». Ты что, не станешь его писать?
– Стану.
– И правильно. Ты уже весь его обдумал, в голове сложился замысел, и стиль подобрал, и рифмы в голове вращаются. Пусть скажут над могилой: «вот последний великий стих великого поэта!»
– Ну, уж, и «великого»!..
– Так и этими изображениями на стенах, – продолжал он, словно и не слыша моей реплики. – Сотри я их – перейдут и они, но до конца никогда не исчезнут… И что ты там нашарил?

– «АЖДАХА`, (не склоняется), – прочитал я вслух, – на Северном Кавказе «ажь-дага`», в Средней Азии «ай-дахар». Обычно – злой горный дух, владыка гор. Хтоническое существо, представляемое разными народами либо в облике призрачного старика с длинной и косматой бородой, либо в облике зубастого дракона с огромной пастью, либо в облике многоглавого змея. В мифах и преданиях чаще играет роль похитителя людей. Заманивает людей в пещеру и заваливает выход камнями. Способен насылать безумие…

– …подталкивая людей на неразумные поступки, часто ведущие к гибели, – довершил он по памяти. – И что ты из этого вынес?

Закладка – хрупкая веточка чебреца с поблекшими розоватыми цветочками, всё ещё пахла. Так же, пропитанные тем же ароматом, завлекающе-дурманящим, напоминавшим о нагретых солнцем склонах, пахли страницы 88 и 89…
Интересно, сколько лет этой веточке?
Апраксин усмехнулся, наблюдая, как я покручиваю стебелёк в пальцах:
– Ему уже гораздо больше двадцати лет. И он всё так же пахнет… А, кстати, великий нумеролог и знаток Таро, что ты можешь сказать… о числе 89, например?

– Индекс слова «крокодил». Это одно из названий того самого Аркана, где Шут, шагая в пропасть, попадает в пасть крокодилу. Символ нового воплощения, к которому он делает решительный шаг. Реинкарнация, выход на новый уровень...
– То есть, подытожим. Шаг в пасть чудовища. И от сего решительного шага человек не в силах отвертеться. Там его ожидает либо гибель, либо…
– И причём здесь Аждаха? Что, создатель Таро побывал и на Северном Кавказе?
– Вообще-то, побывал, и это тебе известно. И именно в районе твоего родного Дагестана. Видишь ли, Феликс…

Тут он замолчал, старательно делая вид, что собирается с мыслями, хотя по всему было видно, что весь предполагаемый рассказ уже давным-давно создан, до последнего словечка, и только ожидает повода, чтобы воплотиться в речи.

– Знаешь, на иных встречах с моими читателями мне порой задают не очень умный вопрос. «Фёдор Николаевич, вот вы нам здесь демонстрировали свои способности. Скажите, а в вашей жизни, наверное, был такой, какой-нибудь особый случай? Ну… молния вам в голову ударила?.. Или пришельцы похищали?..» Им так хочется верить, что кажущиеся аномальными возможности мозга и действительно возникают вдруг, внезапно, без всяких затрат сил, стараний, долгих лет изучения явлений и наук… Обычно я отвечаю «нет». Однако, один случай, в самом начале моих нынешних изысканий, никак не даёт мне покоя.

Клубы дыма выбивались перьями из его начинающей седеть бороды. В эту минуту он сам был похож на легендарного горного старца.

– Было мне тогда чуть больше восемнадцати… – сказал он, подумав. – Я только-только одолел первый курс института. Увлекался, конечно же, электроникой, но параллельно ещё и биологией, в частности – лекарственными травами. Меня тревожил, не давал спать вопрос: а что если сам наш организм – это некий огромный компьютер? Понимаешь, в каждом больном человеке существует своя аномальная зона. Чтобы нейтрализовать вирус, необходимо ввести новую программу, в данном случае – лекарственное вещество… впрочем, это долго объяснять. Так вот…

Весь в размышлениях об этих тонкостях, я на нашей общежитской вечеринке познакомился с Зауром Абдуллаевым, студентом уже четвёртого курса, солидным, женатым человеком, первым кандидатом в аспирантуру. Он был старше, он прошёл армию, работал… К своим двадцати семи он выглядел на сорок, в волосах блестела седина… Впрочем, там, на Кавказе, люди взрослеют быстро… Помню, как он писал какую-то работу, цитируя немецкие источники и поминутно ругался, вспоминая нужные слова:

– Астаперулла! Какь это будит по-немецки – знаю! по-аварски – знаю! По-английски – знаю! По латыни – тоже знаю! Как это по-русски будит?!.

Я помогал ему как мог. Я тогда тоже подавал кое-какие надежды… так и не реализованные в связи с эпохой перестройки… Хорошо и спокойно было тогда, в середине 80-х. Наши наконец-то начали выдвигать войска из Афгана. В горах особо не стреляли… Ну, а на летние каникулы Заур пригласил меня погостить у него на родине, в окрестностях высокогорного аула Гунух…


2.
В тот, предпоследний день, накануне предполагаемого отъезда, мы поднимались по тропинке из нижнего аула в верхний аул и присели отдохнуть у алычи. Нас было трое: мы с Зауром и ещё один парень, его друг по армейской службе, светловолосый мускулистый парень по имени Стас.
Он, помню, очень сердился, когда его называли не Стас, а Стасик: «Стасиками у нас на Украине тараканов завут!»

Я, как тебе известно, родился и провёл детство в казачьей станице, это в предгорьях. Но здесь, на трёх тысячах метров, где разреженный воздух и тяжело дышать, оказался впервые. Половину пути свой рюкзак тащил я, половину пути – попеременно то Заур, то Стас.
Мне было удивительно глядеть, как порой какая-нибудь местная женщина, уже в годах, привычно несёт в гору целый стог сена.
Мужчина здесь, как объяснял Заур, может ничего не делать, но женщина обязана работать. Правда, а что остаётся делать, если муж, например, чабан и по нескольку месяцев не бывает дома? Кому ещё носить воду, ухаживать за полем, кормить и воспитывать детей?

Поля в горах – рукотворные, на террасах. Чтобы соорудить такое поле, на склоне ставят стенку из местного слоистого камня, потом оттуда, из долины, вручную натаскивают землю. У кого есть ишак – хорошо…

Заур любил рассказывать о том, как когда-то он каждое утро, по этой самой дороге, мимо этой самой алычи, бегал в школу, в Цуриб, за несколько километров. Внизу, у нижнего аула Тля-Рош торчит отвесная скала, на которую он мечтал когда-нибудь забраться, но сил тогда не хватало. «Сейчас силы есть, но я теперь – взрослый, люди будут пальцем показывать!»

Ты – с Кавказа, я – с Кавказа… Горы по-своему воспитывают…
В горах нет прямых линий, а видимые расстояния обманчивы. Порой кажется – противоположный склон ущелья совсем близко, рукой подать, а потом вдруг заметишь чью-нибудь маленькую фигурку на той стороне…
Жители высокогорий с усмешкой глядят на жителей долин, живущих на обилии земли, не знающих тех трудностей, которые приходится преодолевать тем, кто живёт наверху, в маленьких крепостях, в которые сотнями лет загоняли людей бесчисленные войны.

Мне показывали пропасть, через которую когда-то перепрыгнул Шамиль, преследуемый русскими солдатами. Она не такая и широкая, около двух с половиной метров, но прыгать ему пришлось снизу вверх, да ещё с маленьким сыном за плечами…

Вслед за нами к алыче подошёл, прихрамывая, старик с палочкой. Посмотрел сочувственно, поцокал языком:
– Ц-ц-ц… Ай, ребята! Тяжело, да?
Мы, несмотря на то, что ноги не держали, поднялись с камней и поздоровались:
– Ассалам алейкум!
– Ваалейкум ассалам! Здравствуйте! – ответил старик и о чём-то по-аварски спросил у Заура. Тот ответил, и старик удивлённо вскинул брови:
– Ва-а! Из самой Москвы? Ц-ц-ц! Как там Москва? Горбачёва видели?

Мы его разочаровали, потому что Горбачёва мы не видели. Сказали лишь, что Михаил Сергеевич неустанно борется с пьянством, и скоро в Москве бутылку водки так просто не купишь.
– Ай, – махнул рукой Сулейман (так его звали), – тут тоже, ехал к нам один «передставитель», агитировать хотел, щьтобы вирубали виноградники. Не доехал, по дороге спился!
Ещё что-то спросил у Заура, тот ответил, и старик с каким-то почтением посмотрел на нас:
– Так это вы, да? Ц-ц-ц! Ай, маладцы!

В своих скитаниях по горам мы оказались в местах лесопосадок. Русские сосны (пожалуй, единственное, что я видел там прямое) успешно прижились, но мало того – вместе с ними в горы переселились грибы, а главное – черника.
Грибы… (ах, какие там вырастают грибы, Петрович! рыжики – шляпки с тарелку! шампиньоны – с футбольный мяч!)… так вот, грибы мне есть не позволили. Горцы считают… по крайней мере тогда считали… что в грибы переселяются какие-то нечистые души, и что он них можно сойти с ума, и что вообще оскорблением считается сказать кому-то, что он – гриб…

Зато черника пришлась по вкусу. Надо сказать, там вообще небогато с ягодами. Ну, встречается шикша или водяника, но она мелкая, безвкусная. А тут… Они даже не знали, что это за крупная, сизовато-чёрная ягода, а черники на огромном склоне горы… сказать, что было море – было бы неверно и мало. Океан!.. Что тебе твоё Подмосковье! ерунда! – а там, представляешь, шагу нельзя было ступить, чтобы не раздавить целый куст. Мы, помню, наелись сами, губы и коленки у нас были чёрные от сока. Потом Заур подозвал мальчишку, что проходил мимо, выдал ему пакет с ягодами, и тот стремглав полетел в аул. А через некоторое время из селения показалась целая процессия – с вёдрами, тазами, детскими ванночками…

Сулейман позапрошлой зимой упал с обрыва и сильно покалечился. Работать он теперь не мог, но просто, целыми днями, как другие старейшины, восседать на годекане посреди аула и вспоминать дела минувших дней было не по его характеру. Потому он нашёл себе другое занятие. Целый день он ходил то по улочкам Тля-Рош, то по улочкам Гунуха, иногда посещал и отдалённый Цуриб, беседовал с людьми, смотрел телевизор, а по вечерам приходил на тот же годекан, прокашливался и во всё горло сообщал собравшимся последние новости:

– Ай, у Тин-Магомед дочка подросла красавица-а! И приданое есть, двадцать пять ковров и три телевизора, да! и жених теперь есть, осталось ему невесту украсть!.. Или всё-таки три телевизора, а?
– Ай, к Абдуллаевым гости из Москва приехали, ай, харощие ребята-а!..
– Ай, Гамид от сына письмо получил, он из Афганстан скоро вернётся-а!.. Баращка резать будим, встречать будим!..
– Ай, Рашид в Махачкала мащину «Волга» купил и во дворе поставил! Где он здесь, по горам будет на «Волга» ездить – не знаю, но пусть будет!..


3.
Так вот… «Старый Мазай разболтался в сарае…», да…
Ближе к делу.

Пока они беседовали и обменивались новостями, а молчаливый Стас задумчиво покуривал в сторонке, я как-то разомлел на тёплом, нагретом солнце камне. Хорошо было, светло в этот день. Слева, вдалеке, возвышалась над косогором гора Гуниб, справа, совсем далеко, над склоном проплывали в дымке пепельно-серые вершины далёких гор. Внизу, в долине, приглушённо грохотала Кара-Койсу, правее белели в беспорядке разбросанные крыши аула Тля-Рош. И над всем этим, куполом – яркое, глубокое небо с облаками, плавно шествующими над миром…
На одно из них я в эту минуту обратил особенное внимание.

С одной стороны оно было как дракон с несколькими шевелившимися шеями. С другой – оно напоминало голову старца в профиль – с развевающейся бородой, горбатым носом и нависшим тяжёлым веком…
И тут веко вдруг приподнялось. И его прищуренный глаз внимательно высмотрел меня. И даже моргнул в мою сторону – раз, другой…
Как-то неприятно, холодновато стало на душе.
Ты знаешь… и с тобой это тоже наверняка бывает – когда неожиданная дрожь внезапно пробегает вдоль по позвоночнику. И я её почувствовал, и вздрогнул, и, должно быть, испуганно заморгал глазами, потому что все посмотрели на меня.
И, как это ни странно, я, только что бывший на последнем издыхании от усталости, неожиданно для себя самого проворно встал с камней и потянул на себя ремни рюкзака:
– Пойдём, что ли?
На облако я больше не смотрел. Просто, не оглядываясь, вместе с другими зашагал по тропинке в гору.


4.
Дом Абдуллаевых стоял по склону выше всех в ауле. Это был один из старейших домов, располагался он у верхнего родника, именно в этом месте выходившем из расщелины скалы. В течение веков вода пробила в камне чашевидное углубление, а в глубине его, куда почти не доставал солнечный свет, водились маленькие рачки. На высоте в три тысячи метров, учти!

В доме нас встретили две женщины: мать Заура – худенькая низкорослая женщина, и его жена Аминат. Отец был в отъезде.
Прежде всего мы помылись – во дворе, у рукомойника. Потом нас со Стасом разместили в чисто прибранной комнате наверху. Предложили и горячей воды с дороги, но мы отказались – помоемся завтра, в Махачкала.
В доме готовился предотъездный для нас ужин, кипели котлы, а на заднем дворе был за задние ноги подвешен барашек…

Хозяйка дома может накормить мужа и чем-то, что осталось со вчера, но если в доме гости – надо приготовить всё самое свежее, разгрести запасы…

Мне… видеть всё это было стеснительно. Я всё думал: как отплатить хозяевам за гостеприимство?
Деньги? У студента какие деньги? Да и не взяли бы они денег…
Нам предложили отдохнуть, Стас согласился, а я подобрал валявшийся у входа в дом хурджин (мешок) и отправился за лекарственными травами.

Ва-алла, Петрович, какие там травы! Ц-ц-ц!
Одни чебрецы чего стоят (я всегда пишу слово «чебрец» через «е», как оно установлено в «Определителе растений Дагестана»)! Синие, иссиня-фиолетовые, розовые! Ароматные – на весь склон!
А их полыни! А мяты! А бессмертник-цмин, помогающий при заболеваниях печени! А валерианы разных видов! А подорожники!..
Мой друг – местный знахарь – поделился со мною опытом излечения язвы желудка свежими семенами подорожника! И опытом лекарственного курения чебреца и листьев мать-и-мачехи!


5.
Знаешь… мне один парень рассказывал, он работал монтажником на строительстве Чиркейской ГЭС.
Работа на высоте – особая, здесь лихачить никак нельзя. И когда в бригаду попадает новичок, за ним – особое внимание. Вначале он высоты боится, и это правильно. Потом он привыкает к ней и это тоже правильно. Но если он потом начинает вести себя безрассудно… ну, без страховочного пояса как мартышка по высотам прыгать… – тогда делать нечего, приходится «вправлять мозги». Предупредить для начала, а если не послушает – предпринять особые меры. Спровоцировать падение, например. Ненамного, он пролетит пару метров и повиснет на страховке. «А-а-а!!!»… Вытягивают, извиняются, наливают стакан вина и – отдыхать… Зато он или обидится-уйдёт из бригады (что ж, одной головной болью меньше!), или всё-таки всё поймёт и впредь будет вести себя осторожнее.
Вроде болезни это, знаешь…
Вот и я тогда подхватил эту болезнь.

Носился я со скалы на скалу как молодой тур. Там куртинку чебреца увижу, а там – целые заросли. Прыг-скок, пробежка по краю, и ещё спешить-торопиться надо – ждут меня не позднее шести. А тут и сумерки наворачиваются, а в горах темнеет рано, солнце за гребень горы уйдёт – и всё.
И невдомёк мне, молодому дураку, что рядом, вот она – пропасть, и что если со мною что случится, то это будет ЧП районного масштаба, и что назавтра утром Сулейман совсем без обычных шуток поведает о том всему аулу…

Пахло чебрецом и полынью… И я очень удивился, когда земля вдруг пошатнулась под ногами – а уже потом я понял, что правая нога скользнула по камням – а я, пытаясь сбалансироваться на левой, раскинул руки, как будто собирался станцевать лезгинку, мешок мой полетел в кусты, а ещё через мгновение я – голова-ноги, голова-ноги, пытаясь уцепиться за что попало – кубарем покатился по склону…

Но удержался на самом краю, успев ухватиться за ветви кустарника.
Это очень неприятное чувство – когда под ногами пустота…
Я подтянулся, на брюхе вполз наверх, на четвереньках подобрался повыше, где и присел, переводя дух.

Далеко внизу, как обычно, шумела река. И через широкий мост мальчишки гнали домой стадо коров, и собаки лаяли, подгоняя отстающих. И были они все ма-аленькие, как кузнечики.
Мелькнула весёлая мысль: вот бы я сейчас на них свалился! Вот бы они удивились!

Но ведь не свалился же!
Ничего ведь не случилось! Ну, а этого случая – не было и всё!
Что-то тянуло меня всё же спуститься и посмотреть что там, непосредственно под обрывом. Но не хотелось как-то…

Я вскарабкался ещё повыше, добрался до тропы и отправился разыскивать свой хурджин… Хочется прибавить «преспокойно отправился», но врать не буду – сердце всё ещё колотилось бешено от всего пережитого.

Дома меня заждались и уже начинали беспокоиться. Я ещё задержался, объясняя хозяевам свойства трав, потом переоделся и вышел к собравшимся.


6.
Женщины у горцев едят отдельно от мужчин, на кухне. Ну, а к нам пришло множество соседей, принесли вина…

После первых тостов и традиционного хинкала настал черёд анекдотов: про пьяниц, про политику, про Моллу Насреддина, про случаи из жизни…

– У грузина спросили: «как ты различаешь коньяк три звёздочки, коньяк четыре звёздочки, коньяк пять звёздочек?» «Нэ знаю, – говорит, – из одной бочки лём!»

– Одни даргинец у другого спрашивает: «Как ты думаешь, атомная бомба на самом деле есть или нет?» А другой ему отвечает: «Конечьно нет! Если би била, её давно можьно било бы у нас в Леваши купить!»
Селение Леваши уже тогда славилось «чёрным рынком» оружия…

– А вот у меня бил случай в Москве, – рассказывал Заур. – Иду я в общежитие, ночь, темно. И вдруг навстречу – чёрная тень! Шатается! Ну, я испугался немнощько, думаю: «главное – не давать ему бить!» Потом думаю: «а кто я для него? Тоже, такая же чёрная тень, да!». Иду навстречу и слышу… астаперулла!: «Челове-ек! Челове-ек! Не уходи-и! Помоги-и!.. Я тут в гостях бил, немного вино випил! Скажи, как мне к остановке автобуса вийти?»

– Отец учил, – прибавил он:

– «Есть трусость, а есть осторожность. Трусость – это когда ты боишься, хотя не знаешь, почему боишься. Осторожность – это когда ты тоже боишься, но знаешь чего именно боишься. И твой кинжал всегда будет наготове тогда, когда это действительно нужно». Так выпьем же
за то, чтобы всегда отличать одно от другого!

Что в горах никогда не поощряется – так это трусость. Правда, мало кто знает разницу между трусостью и осторожностью.

У меня потихоньку несло голову – и от выпитого, и от съеденного, и от тостов, и от анекдотов…

– Азиз знаишь? – каждые пять минут тянул один молодой парень. – Хороший человек! Молчаливый такой…
Его соседи переглядывались. Кому-то вести домой…

И Стас клевал носом. А тут нам подали сладкое, «хворост» – это такое тонкое тесто в бантиках, присыпанное сахарной пудрой, «руштам-халву» – это печенье в меду, потом ещё черничное варенье… Пили мы чай, настоенный на чебреце и мяте, и я уже совсем не помнил как добрался до своей постели.

Проснулся я от звонка колокольчика.


7.
Такой же колокольчик ты видишь у меня над дверью. Видишь ли, аул, тем более – небольшой… там все друг друга знают. Потому, по крайней мере днём, горцы входных дверей не запирают, а часто даже оставляют их настежь открытыми, просто занавешивая вход куском лёгкой ткани – чтобы в дом не летели мухи.
Ну, а колокольчик – это сигнал для тех кто в доме, дескать – гость пришёл.
А может быть, и не только поэтому…

Короче… как иногда говорят – «картина маслом», представь: я, полностью одетый, в штормовке и зашнурованных кедах, стою в ночи перед входной дверью и ошарашенно хлопаю глазами.

Разумеется, ночи в горах, даже летом – холодные. Но если мне уж так приспичило сходить по малой нужде (удобства во дворе), я всё равно не стал бы одеваться так, как если бы в дальнюю дорогу. Тем более, что, честно говоря, мне не очень-то и хотелось.

Я удивился, конечно, но… чего не бывает спросонок!
Сыграв во «вновь я посетил», я вернулся в комнату.

Стас, в пробивающемся в окошко свете полной луны мирно посапывал на противоположной койке. Перед ним на столе лежали сигаретная пачка и коробок со спичками. Стараясь не шуметь, я снял кеды, разделся, лёг, закрыл глаза и…

И – вновь проснулся от звона колокольчика! Что за чёрт!

Одетый точно так же – во всём походе, в зашнурованных кедах, я снова стоял у входной двери. И мне никуда не хотелось! И почему я снова и в той же форме оказался здесь опять? А действительно, почему?
К тому же, как и в предыдущий раз, я абсолютно не помнил ни момента пробуждения, ни момента одевания, ни того, как спускался по лестнице со второго этажа…

– Куда ты всё время бегаешь… полуношник… – проворчал Стас, повернулся на другой бок и снова задремал.
Я действительно, сколько ни ломал голову, сам не мог понять, что со мною происходит.
Туманные облака поднимались из ущелья, а под ногами была тропинка, и серые, в разводах накипных лишайников скалы проплывали мимо. Вот только колокольчик постоянно мешал и звенел в голове.
Мне очень хотелось спать…
И я снова разобулся и разделся, и только, как мне показалось, опустил голову на подушку, как…

Снова оказался у входной двери.
На сей раз колокольчик не зазвонил. Его сжимали мои собственные пальцы. И я опять, одетый так же, был готов отправиться немедля… куда вот только?
В небе тускнели звёзды, и дорога манила прохладой и ароматом чебреца…

Вернувшись, я завязал узлами шнурки своих кедов и…

…проснулся оттого, что мои собственные руки, царапая друг друга ногтями, пытались развязать шнурок.
Я сидел на корточках у своей кровати.
В окно всё ещё заглядывала полная луна. Она начинала бледнеть – подступало утро…
Я взглянул на часы. Была половина четвёртого. Скоро начнёт светать…


8.
Перед тем как, развязав узлы и крепко зашнуровав кеды, спуститься во двор, я похитил со стола пачку сигарет (там оставалась всего одна) и спички.

Знаешь, Феликс… Ты меня поймёшь. Ты ведь, как и я, тоже вовсю «писучий», творческий человек, тоже знаешь: иногда не выстраивается образ, не ложится строка, не находится рифма… И тебя неожиданно тянет куда-то выйти, где-то побродить, пройтись туда-сюда по улице, помахать ладошкой звёздочкам, попросить о вдохновении у Бога…

Так и я в то раннее утро… Тропинка под моими ногами упруго отражали мои торопливые шаги. Куда я стремлюсь из тёплой постели? И что стремлюсь постичь? Я всё ещё сплю или всё-таки бодрствую?
Никакого страха я не чувствовал. От меня как будто кто-то чего-то ждал, какого-то поступка… Какого?
В конце концов, кто-то от меня чего-то ждёт?
Ну, тогда пускай получит! Надоел!

Я подошёл к тому самому краю, откуда чуть было не загремел вчера вечером, и заглянул вниз.
А там, под косогором, тянулась осыпь. Долгая – метров тридцать, наверное.
И чего я здесь боялся?
И я, не задумываясь, решив поддаться неведомому зову, взял да и шагнул… нет, вернее, даже прыгнул да полетел – вперёд и вниз.

Ветер ударил мне в лицо. Мои кеды воткнулись и увязли в пыльной серой почве, я сгруппировался, присел, «поехал», пропахав сыпучий грунт почти до самого того места, где осыпь завершалась уже совсем крутым обрывом…
Кабанья тропа пролегала мимо. Спустившись, я приблизился к настоящей пропасти и опустился на камень.
Всё так же грохотала внизу Койсу…
Да, далее прыгать было бы совсем неразумно. «Отличай трусость от осторожности»!
Там была бы уже совершеннейшая погибель – сплошные скалы далеко внизу, куда продолжала течь и осыпаться почва…

Ну, осыпь – она на то и осыпь!
Тогда я впервые в жизни закурил… последнюю стасову сигарету. Что было делать дальше? Сна я теперь не чувствовал. Сигарета иногда хорошо прочищает мозги.
На востоке порозовел край неба. На западе окрасились охрой вершины гор…
И тут, на камне, покурив и покашляв, и собираясь с мыслями, я вдруг ощутил чей-то взгляд из-за спины.

Нет-нет, Петрович, это был не крокодил. Но «товарищ» не менее серьёзный, из тех, кто шуток отнюдь не понимает.


9.
Это неверно, что кабаны плохо видят.

Он часто-часто моргал, остановившись на своей тропе, именно присматриваясь ко мне!

Он был объёмом где-то с кухонный стол, а весил, должно быть, килограмм под двести.

Короче, здоровенный старый секачище стоял на тропинке, метрах в пяти-шести повыше меня, а его опущенный к земле пятак поминутно вздрагивал. Струйки пыли взлетали из-под ноздрей.

Выражение его морды можно описать как недоумённое. Ну, разумеется: бегу, осуществляю свою обычную утреннюю пробежку, и тут на голову сваливается какое-то «чудо в перьях»!
Нет, он не был настроен ко мне враждебно, просто любопытство. Щетина на загривке то поднималась, то опускалась – он, кажется, даже размышлял, в меру своих способностей.

Мне случалось встречаться в горах, например, с кутанскими псами. Тут рецепт один: присесть и не двигаться. Где-то в такой же позе я находился и сейчас. Прикинул: если он всё-таки рыпнется нападать, я запросто сумею увернуться, а там – край пропасти рядом…
Посему, подымливая остатком сигареты, я спокойно рассматривал его, а он меня.

Где-то он напоминал моего школьного учителя по математике, всеми уважаемого и внушавшего всем же страх и трепет почтенного Тараса Владимировича, по прозвищу «Быча». У того был точно такой же недоумённо-вопросительный взгляд, например, когда кто-то опаздывал на его урок. Точно такие же глазки. И по утрам он так же бегал, сбрасывая излишки веса…

Я представил себе кабана в трениках и спортивной маечке с надписью «Динамо». Мне стало весело, и я хмыкнул, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

Как ни странно, кабану этот звук как будто понравился. Он хрюкнул (точнее будет – тоже хмыкнул!) в ответ… – из-под его ноздрей снова взвились облачка пыли, – и… рассекая утренний воздух своим торпедообразным телом, не торопясь затрусил вверх и прочь по осыпи. Это было интересно наблюдать – такая туша и с такой лёгкостью, и вверх…

И только тут я вспомнил, что мне надо было бы, вообще-то, испугаться.
Но не получалось как-то.
Полосы утреннего тумана поднимались от реки и окутывали дома аула Тля-Рош. Я подождал ещё немного… но мой приятель давно скрылся за поворотом горы.
Я поднялся по осыпи и вскарабкался на гребень – как раз в том месте, откуда вчера чуть было не ковырнулся вниз.

Про деда вспомнилось… Он, тогда ещё молодой сотрудник милиции, получил небольшой отпуск и отдыхал у друзей, в горах. Побродил как-то по лесу, поел урюка в колхозном саду. Думает: поесть бы не мешало, стал искать, где костёр развести. Видит – а вот костёр, неподалёку, а возле него – тоже присели пообедать трое мужчин с ружьями. Ну… мало ли кто с ружьём по лесу ходит, может чабаны, может охотники местные. Дед все языки знал: и чеченский, и кабардинский, и осетинский, не то что я… «Салам-салам!»… Покушали вместе, покурили, поговорили о том и о сём – на отвлечённые темы. Истории разные порассказывали, да… Потом собрался он идти дальше, попрощались, всё в порядке. Только удивило, что вслед ему сказали: «А ты смелый!»
Ну, смелый так смелый, не трусом же обозвали…
Уже потом рассказали ему с кем он в лесу повстречался. И что, не дай Бог, проговорился бы, где он работает. Хотя… кто его знает?.. За одним столом сидели. Стало быть, по крайней мере – гость…


10.
Возвратившись, я первым делом долил воды в умывальник и ещё раз умылся. За спиной у меня зазвенел колокольчик – это во двор вышла мама Заура, небольшого роста, ещё не старая женщина. Она весело сказала что-то по-аварски.
– С добрым утром! – откликнулся я.
Она ещё что-то спросила…
– Всё в порядке, очень хорошо!

Я вошёл в дом и поднялся по лестнице. В комнате тоже проснувшийся Стас, поругиваясь под нос, искал сигареты:
– Щоб тоби… Куды заховав, куды заховав?.. – причитал он, копаясь в карманах рюкзака.

В комнату вошёл улыбающийся Заур. Обратился ко мне:
– Слушай, мама говорит: «как твой друг хорошо всё понимаит! Я ему: с добрым утром! и он
мне: с добрым утром! Я ему: как спали? он мне: спасибо, хорошо! По-аварски не говорит, но всё понимаит!» Ты чего ищешь? – спросил он у Стаса.
Тот объяснил:
– Вот, была в пачке одна сигарета. Специально на отъезд оставил!
Я понял, что настала череда вмешаться мне. Я решил схитрить и достал из кармана коробок спичек:
– Это твои? Твои. Они там, во дворе валялись.
И прибавил:
– Ты что, не помнишь, как ночью несколько раз выходил?
– Не помню… – пробормотал Стас.

– Так вот кто это всю ночь ходил-бродил, туда-сюда… – вмешался Заур и вдруг стал очень серьёзным. И заговорил с сильным акцентом, как всегда когда он особенно волновался:

– Это тебя Ажь-дага водил! Знаищь, бывает у нас, что иногда человек ночью встаёт и уходит. Устал, бивает, перед сном випил немнощько, да… Вот Ажь-дага его и тащит… Глаза бивают безумные, идёт – не знаит куда. На ходу спит! Если не поймать, не разбудить – ц-ц-ц, ву алла, это плохо можит бит, в пропасть упадёт, потеряется совсем!

– Как? – решил уточнить я. – Аждаха?
– Ажь-дага! Горный дух!.. А ты… ты, наверное, его всю ночь обратно приводил, да?

Я кивнул. А что мне оставалось делать?

– Ц-ц-ц! Молодец! Вот щьто, ребята. Автобус в три, до Цуриба за час доберёмся, да, время есть… Много времени! Ложитесь, поспите ещё. Я вас посторожу нежнощько… Ничего, днём Ажь-дага, говорят, не бывает, но мало ли щьто!

О том, что произошло на самом деле, о своих действительных приключениях я им, конечно, ни тогда, ни потом не рассказывал.
Разбросала нас судьба… Где-то они теперь?


11.
– Не станем же, – завершил свой рассказ Апраксин, – представлять себе человека смешнее, чем он есть на самом деле – как сказал один хороший писатель. А также героизировать. Шут – он и в Африке Шут… Наверное, и вправду – именно тогда, на горном склоне я, восемнадцатилетний пацан, и получил какое-то посвящение… Ладно. Васалам-вакалам!*

=========
* Что сказано – то сказано! (аварск.)
=========

Он не спеша забивал в трубку новую порцию «Клана» и вдруг, бросив взгляд на стол, обратился ко мне, и почему-то с «кавказским» акцентом:

– Ти почему ничего не ещь? Я ему тут такой дастархан соорудил! Ну-ка… – и долил бокалы. – Предлагаю тост! Как там говорят на нашей родине, помнищь? Придя в гости к врагу – ешь больше, это врагу не по сердцу. Придя к другу – тоже ешь как можно больше, другу это всегда приятно. Так будем же, сидя за общим столом, всегда есть и пить вволю!
Мы сдвинули наши бокалы:

– Сахли!