Американский шоколад

Б. Д. СПОДЫНЮК


АМЕРИКАНСКИЙ ШОКОЛАД

Сейчас появилась новая формулировка для чиновников всех уровней - одну определенную категорию людей начали называть «Дети войны». Чиновничье ухо уже привыкло к «Ветеранам войны» - этим старым надоедливым людям, которые постоянно что-то требуют, вечно всем недовольны и каждый раз пытаются объяснить всем, что если бы во время войны они тоже так относились к поставленным задачам, как относятся современные чиновники к решению их вопросов, которые они своей кровью завоевали, то не было бы ни этой страны, ни этих чиновников. Но, к величайшему сожалению, количество ветеранов войны значительно сократилось, и в соответствии с возрастом, планка их требований упала так низко, что даже самый ленивый и нерадивый чиновник, потратив на вопрос ветерана минимум времени, мог удовлетворить старика или старушку.
Что же касается «Детей войны», то чиновничьему сердцу вообще не надо волноваться. Те, кому было от трех до пяти, когда им подставляли снарядные ящики, чтобы дети могли доставать до рычагов станков, на которых точили снаряды и прочую военную чепуху для нашей армии; эти, запуганные с детства, недоедавшие, недосыпавшие люди никогда ничего не попросят.
На долю детей, которые родились в период с июня 1941 года по май 1945 года, достался жесточайший голод вплоть до 1950 года. И все это, под нытье тех же чиновников, только от руководящей и направляющей, что, мол, де страна в разрухе, что все идет на восстановление народного хозяйства, но членораздельно выговорить это не могли, потому что постоянно что-то жевали, прячась друг от друга и от других людей
И все-таки нашелся какой-то умный человек, который спустя шестьдесят лет после окончания войны решил хоть как-то возместить «Детям войны» их недоеденные конфеты и несыгранные игры. Честь и хвала ему за это! Правда, это немного напоминает ситуацию со старой девой, которая решила согрешить на старости лет под лозунгом: «Лучше позже, чем никому!»
У меня же все вышеизложенное вызвало некоторые воспоминания, которыми я и решил с вами поделиться.
Мой покойный отец был летчиком, всю войну пролетал в штурмовой авиации, дважды горел в самолете, был награжден кучей боевых орденов и медалей. После войны, переучившись летать на реактивных самолетах, продолжал службу в авиации. Многие из вас знают (а если не знают, я сейчас расскажу), что во время войны, да и некоторый период после нее, Америка делала поставки по Ленд-лизу Советскому Союзу. В перечень поставок входили танки, самолеты, корабли, стратегические материалы (медь, алюминий, кобальт и т.д.). Также поставлялись и продукты (многие помнят, что американскую тушенку у нас солдаты называли «второй фронт»). При Й.В. Сталине чиновники не так сильно разворовывали эти поставки - знали, что если попадутся, - голова с плеч. Поэтому в войсках, на складах это продовольствие хранилось как НЗ (неприкосновенный запас).
В авиации летчикам, летавшим на реактивных самолетах, кроме усиленного питания в летных столовых, полагался еще паек. Что входило в этот паек я не знаю и не назову вам никогда. Знаю лишь одно – иногда в него входила четырехсотграммовая банка черного американского шоколада.
Комплектовали шоколадом паек только на праздники - Первое мая, Новый год, Октябрьские. Сколько себя помню в тот период, а мне как раз было от трех до пяти, отец никогда не ел этот шоколад, отдавая все своим детям - мне и моей сестре, которая была старше меня на семь лет. Хранила этот шоколад мама и, под праздник, выдавала нам одну баночку на двоих. Отец вскрывал банку и, во избежание скандала, делил шоколад на две равные части, которые и вручал нам с сестрой. Вы себе даже не можете представить, какое это было наслаждение!
В 1949 году в магазине можно было купить подушечки с яблочным повидлом, но, то ли от транспортировки, то ли от невысокого качества, приходили они в магазин в виде конгломерата, состоящего из сахара, повидла и карамели. Необходимое Вам количество грамм этих подушечек при покупке просто вырубалось ножом и отпускалось в виде монолитного сладкого булыжника. Еще отец, будучи по служебным делам в Москве, привозил оттуда в металлических коробочках леденцы «Монпансье». Это были все лакомства, которые в то время могли попробовать дети. Можете представить себе, что означали на этом фоне сразу двести грамм черного американского шоколада?!
Мне сейчас уже хорошо за шестьдесят, но иногда я закрываю глаза и вижу стол, накрытый праздничной скатертью и освещаемый керосиновой лампой; сидящих за ним молодого отца, красавицу мать и нас, мою сестру, девчонку одиннадцати лет, с блестящими от предвкушения глазами, и с волосами, разделенными на прямой пробор и заплетенными в две тоненькие косички, вызывавшими у меня постоянное желание их подергать, и меня, четырехлетнего пацана, худого и длинного не по возрасту. И, видя эту картину, я сразу ощущаю вкус того шоколада, который отец, оторвав от себя, приносил нам. На сегодняшний день, перепробовав весь шоколад, который производился в Советском Союзе и который нынче завозится в наши магазины со всего мира, я не нашел ничего даже отдаленно напоминающего мне тот, ленд-лизовский. Я думал, что это только мое субъективное мнение, но как-то однажды напомнил об американском шоколаде сестре, и она, так же как и я, подтвердила, что лучше того лакомства не существует ничего в мире.
Я уже слышу хор голосов, которые будут уверять меня, что, конечно же, это детские воспоминания, которые гипертрофированы у всех людей, и что если бы сейчас я попробовал этот шоколад, то ничего экстраординарного в его вкусе я бы не нашел. Согласен со всеми, но в то время потеря даже крошечки этого продукта повергало в панику детское сердце.
Так вот, под Новый 1949 год перед тем, как уйти в гости к друзьям, чтобы встретить с ними праздник, отец вскрыл баночку с американским шоколадом, честно разделил его на две равные части и дал нам с сестрой. Мама поставила на стол испеченные ею сдобные плюшки, затем налила нам в чашки чай и строго указала старшей сестре, чтобы та уложила меня спать не позже одиннадцати часов. Родители проверили, не закрыта ли задвижка в дымоходе печи, красиво оделись и, поцеловав нас, отправились в компанию своих друзей, а мы с сестрой приступили к праздничному пиру.
Надо отдать должное моей сестренке. Это была талантливая к учебе и рукоделию девчонка, помощница маме по хозяйству. Училась в школе она только на «отлично». Вышивала крестиком и гладью так, что ее работы экспонировались в Доме офицеров в каждом гарнизоне, где проходил службу отец. Но внутри нее, казалось, сидел какой-то шаловливый чертенок, который, время от времени, толкал ее на разные поступки и шалости, не всегда хорошие. До сих пор помню одну ее проделку, за которую досталось всем - сестренке, мне и даже маме за то, что защищали ее от гнева отца, пытавшегося ремнем внушить ей, что такие шалости недопустимы и чреваты очень нехорошими последствиями. Дело было в том, что во время службы в Германии отец привез трофейный «Опель-кадет» и в выходные дни вывозил семью на машине в лес или на речку. Стоял автомобиль в сарае для дров, который был виден из окна кухни нашей квартиры. Дело было в пятницу, родители куда-то уехали по делам, и мы с сестрой остались одни до вечера. Я возился с такими же, как и я, малявками в песочнице, а сестренку, видимо, тот самый шкодливый чертенок уже толкнул под руку. Она взяла ключ от сарая, где стоял «Опель», открыла ворота и села в машину. Девочка она была смекалистая и наблюдательная, поэтому, подсмотрев, как и что делал отец, чтобы машина завелась и тронулась с места, произвела эти манипуляции и выехала из сарая. Как показала позже соседка, окна которой тоже выходили на сарай, машина, как лягушка, прыжками выпрыгнула из сарая. Подъехав к песочнице, сестра лихо остановила машину и, открыв правую дверку, голосом полным куража произнесла: «Борька, лезь в машину, поедем кататься». В глазах моих коллег по песочнице при виде моей сестренки и озвученном ею предложении появился дикий восторг, который разделил и я, тут же взобравшись в машину. Хлопнув дверцей, все теми же прыжками мы тронулись с места. Постепенно движение «Опеля» выровнялось, и мы покатили в сторону аэродрома, дорога на который в одном месте имела крутой правый поворот. Мастерство водителя, как оказалось, было у моей сестры еще не на должном уровне, поэтому на повороте машина правой стороной попала в кювет и легла на бок. Если Вы думаете, что моя сестренка испугалась, бросила машину и убежала, то Вы просто ее не знаете. Она вылезла из машины и пошла в авиаремонтные мастерские за помощью, сказав мне, чтобы я сидел смирно и не пытался выбраться. Минут через десять к машине подошли пятеро молодых и крепких солдат, по ненормативной лексике которых и прозвучавшему вопросу: «А где же водитель? Кто шофер этой машины?» угадывалось их желание высказать свое мнение о качестве вождения этого Шумахера. Как вдруг раздался тоненький голосок моей сестры: «Я - водитель. Чего уставились, помогите поставить машину на колеса». И эти здоровые ребята абсолютно беспрекословно подчинились какой-то пигалице и подняли машину. Только сейчас я осознаю, какая мощная харизма была у моей сестренки. Поблагодарив ребят, мы продолжили свой путь и, таки-да, проехали на аэродром (слава Богу, что полетов в этот день не было). Правда, здорово пострадал наряд роты охраны, несший тогда службу. Когда позже их спрашивали, как они могли пропустить на военный аэродром автомобиль с детьми, они в один голос говорили, что видели, что это - машина командира авиаполка и не решились остановить высокое начальство. В общем, катались мы по аэродрому до тех пор, пока не кончился бензин в машине, и мы не стали как раз посреди ВПП (взлетно-посадочной полосы) аэродрома. Здесь опять нужно поблагодарить Всевышнего, поскольку родители в тот день вернулись не к шести вечера, как планировали, а были дома уже в четыре. Не найдя детей, они бросились с расспросами к соседям. К счастью, попали на соседку, которая видела выезд автомашины из сарая. Ну а дальше, пользуясь видимым следом и сведениями со стороны, нас нашли посреди ВПП аэродрома, что стоило родителям множества седых волос. В нашей семье это был первый и последний случай, когда отец отлупил сестренку. После этого урока родитель около двух часов лежал с сердечным приступом и, похоже, больше нас переживал за сестренку, поскольку она была его любимицей. Прошла неделя, боль и обида забылись, но седая прядь у отца так и осталась до смерти.
Но вернемся в Новогоднюю ночь! После ухода родителей мы с сестренкой пили чай с плюшками и американским шоколадом. Каждый откусывал от своего куска понемножку, чтобы растянуть это неземное наслаждение. Спустя время сестра съела свой кусок шоколада, а я, имевший тогда привычку оставлять лакомство «напотомочки», отложил четверть своей доли и положил этот кусочек в баночку на полке со своими игрушками в этажерке (легкой полке для книг, посуды и т.д.). Моя сестренка это видела.
Прошла неделя, и я захотел доесть свой американский шоколад, подошел к этажерке, но к своему ужасу не нашел там ни баночки, ни шоколада. Я - в крик и бегом к маме жаловаться, что пропал мой шоколад. При этом я пустился в такой горький плач, что казалось, большего горя у меня не было и не будет. Прошло шестьдесят лет, а я все еще помню, как я рыдал. Я рыдал от того, что пропало лакомство, которым нас не баловали, я рыдал от обиды и еще рыдал, что мое доверие было растоптано любимой мной моей собственной сестрой.
Отец пригласил сестричку в соседнюю комнату и о чем-то говорил с ней некоторое время, после чего она подошла ко мне и призналась, что не выдержала и съела мой шоколад. Потом она сказала, что очень меня любит, и неужели, если бы она попросила у меня тот кусочек, что я оставил «напотомочки», я бы ей его не дал.
Я сквозь слезы ответил, что тоже люблю ее и, конечно, дал бы ей этот кусочек американского шоколада. Мы с ней обнялись, слезы на моих глазах высохли, и, наверное, никогда я уже не буду ощущать такого удовлетворения от примирения со своей сестрой, как в ту минуту.
Наблюдая эту картину, расчувствовались и отец с мамой. Отец что-то пошептал маме на ухо, она пыталась что-то возразить, говорила, что это - последняя, но отец был непреклонен. Мама встала и вышла в соседнюю комнату. Вернувшись через минуту, она несла в руках банку американского шоколада. Отец взял консервный нож и, открыв банку, поделил ее содержимое пополам и сказал:
- Ешьте на здоровье, дети, вы у нас самые лучшие дети в мире!


КОНЕЦ